"Полночь" - читать интересную книгу автора (Уилсон Жаклин)

ГЛАВА 1

— Вы точно уверены, что справитесь? — спросила мама.

— Все будет нормально, — успокоил её папа. — Идём, а то сейчас таксист начнёт скандалить.

— Номер отеля не потеряли? — не унималась мама. — Я положила его у телефона, на всякий случай. Конечно, если действительно что-то случится, сразу же звоните в полицию.

Я сказала:

— А толку-то? Они все будут с вами на балу.

Папа показал зубы в дурацкой улыбке. Вместо повседневной тёмной безрукавки с брюками и белой рубашки на нем была такая же тоскливая выходная форма — костюм в мелкую фактурную полоску и плоёная сорочка. Обыкновенный пристёгивающийся галстук он заменил на обыкновенный галстук-бабочку. Прицепил и парадное выражение лица — ни дать ни взять бравый полицейский, мистер Плод[1] — розовый, жизнерадостный, с квадратной челюстью.

— Идём, Айрис, не тяни.

— Лучше было бы завезти их к твоей маме…

Она умолкла, судорожно перевела дух. Все мы знали, что к бабушке больше нельзя.

— Надо было нанять няню на сегодняшний вечер, — смущённо пробормотала мама.

Я сказала:

— Мам, мы уже не малые дети.

Она торопливо чмокнула меня в щеку. От неё непривычно пахло знойными духами «Джорджо» — мама купила их в аэропорту, в duty-free, когда мы ездили в отпуск. Вообще-то мама у нас совсем не такая, но сегодня она очень старалась соответствовать, надела «Вандербра», чтобы создать эффектную ложбинку в вырезе своего облегающего чёрного платья. Слишком облегающего. Когда она направилась к выходу, мне даже были видны очертания её трусиков. Мамочка скорее умрёт, чем наденет стринги.

Хотя мне ли говорить? Я-то ношу детское белое хлопчатобумажное бельё, а будь мамина воля, пришлось бы вообще ходить в беленьких носочках. Она со мной обращается так, будто мне не тринадцать, а три года!

— Уилл? Проводи нас, мы уходим! — позвала мама.

Уиллу пятнадцать лет, скоро будет шестнадцать. Уилл — мой брат. И не просто брат. Он мой лучший друг и мой самый страшный враг.

В первый раз я улыбнулась ему, когда мне было шесть недель от роду. В полгодика я постоянно тянулась к нему, просилась на ручки. Сама я ничего этого, конечно, не помню. Знаю по маминым рассказам, но наша мама всегда говорит только правду. То есть… Это мы так думали.

Все-таки я помню себя довольно рано. Помню, как сидела в коляске, а Уилл, присев на корточки, устраивал для меня целое кукольное представление. Мы разыгрывали сказку. Я была Златовласка, хотя волосы у меня чёрные, а медведя у нас было не три, а всего два. Большой Урчальник — медведь Уилла, и мой медведь — Маленький Урчальник.

Уилл в то время ещё не учился в школе, но он умел сочинять пьесы и готов был разыгрывать их целыми часами. Нет, на самом деле вряд ли часами и едва ли это были настоящие пьесы. Он просто заставлял Большого и Маленького Урчальников отплясывать передо мной, причём один из них урчал роскошным басом, а другой очаровательно поуркивал тоненьким голоском. Только и всего, но на ковре вдруг вырастал настоящий дремучий лес, а Большой Урчальник и Маленький Урчальник по-настоящему вышагивали вокруг меня на мягких лапах. Я протягивала руку, гладила их мохнатые бока и чувствовала их медовое дыхание.

После того, как Уилл пошёл в школу, мама иногда пробовала играть со мной. Это была банальная игра: «Смотри, вот Большой Урчальник, а вот Маленький Урчальник». Мишки оставались обыкновенными потёртыми плюшевыми игрушками с выпученными стеклянными глазами и вышитыми ротиками. Но стоило Уиллу вернуться домой, как они дружно поводили носами и начинали приветливо урчать. Совершенно очевидно — дело было в магии.

Ещё в раннем детстве Уилл владел не только белой, но и чёрной магией.

— Вот погоди у меня, Филька, — говорил он, если подозревал, что я оттяпала себе самый большой кусок пирога или не в свою очередь покаталась на наших общих качелях.

Ожидание — вот что было страшнее всего. Уилл всегда умел точно рассчитать момент. Обычно он выжидал, пока нас не уложат спать, а после пробирался в мою комнату.

— Большой Урчальник очень рассердился на тебя, — шептал мне брат в самое ухо. — Сейчас он откусит тебе нос! — И Уилл больно щипал меня за нос. — Он разорвёт тебя на кусочки своими острыми когтями! — Уилл царапал мне руки. — Он раздавит тебя своей толстой попой!

И Уилл плюхал Большого Урчальника мне на голову, изо всех сил придавливал игрушечного медведя к моему лицу.

Я вырывалась и пронзительно кричала. Прибегала мама.

— Бедненькой Фиалке опять приснился страшный сон. Я принёс Большого Урчальника, чтобы ей было уютнее, — как ни в чем не бывало заявлял Уилл.

Можно было бы показать маме распухший нос и расцарапанные руки, но я не осмеливалась. Мама так ничего и не узнала.

Папа часто поглядывал искоса на Уилла, но подозрительность — это у него профессиональное. Он уже тогда недолюбливал Уилла. Мы все совершенно точно это знали, только вслух никогда не произносили.

У нас в семье о многом не говорили вслух.

А теперь Уилл с нами почти не разговаривает. Приходит домой из школы, делает громадный бутерброд и уходит наверх, к себе в комнату. И сидит там весь вечер. Сначала мама приносила ему ужин на подносе, но папа заявил как-то, разве она служанка собственному сыну? Сам-то он обращается с ней как со служанкой, но это же совсем другое дело. Так что Уилл дожидается, пока они усядутся смотреть десятичасовые новости, тихонько прокрадывается на кухню и разогревает себе здоровенную пиццу или целый пакет замороженных картофельных чипсов.

Я пробовала приходить в это время на кухню, но он и со мной не разговаривает. Спросишь о чем-нибудь — буркнет «да» или «нет», но сам разговор ни за что не начнёт.

Я так больше не могу! Однажды я попробовала взять его за руку. Он не шарахнулся от меня. Просто как-то странно посмотрел на наши соединённые руки, будто на посторонний предмет. У меня рука так и упала, словно дохлая рыба, и я поскорее отодвинулась от него.

— Уилл! — надрывалась мама. — Уилл, пожалуйста, спустись!

Она чуть ли не умоляла его.

Я думала, он так и будет сидеть в своей комнате, но тут на лестнице прозвучали его шаги. Медленно, не спеша, он все-таки спустился, пересёк холл, вошёл в гостиную.

— Ах, вот и ты, — бодро сказала мама. — Присмотришь за сестрой, хорошо?

Уилл молча уставился на неё. Он успел снять школьную форму и теперь был в просторной серой рубашке, мягкой чёрной безрукавке, джинсах и босиком. На шее — нитка мелких серебряных бус. Чёрные волосы торчат дыбом, будто он нарочно их растрепал. Лицо бледнее обычного — белая кожа кажется даже чуть-чуть зеленоватой.

Большинство девчонок в школе влюблены в Уилла. И даже некоторые мальчишки.

— Вот как, мы теперь и бусы носим? — съязвил папа.

Уилл и ухом не повёл. Смотрел только на маму.

— Сейчас у мальчиков такая мода, — быстро проговорила мама. — Уилл, ты сегодня остаёшься за главного.

— О'кей, — кивнул Уилл.

Вздох облегчения всколыхнул мамин бюст, подпёртый парадным лифчиком. Она улыбнулась Уиллу:

— Присмотришь за Фиалкой?

— Не волнуйся, все будет хорошо.

— Умница, мальчик мой, — сказала мама.

Раньше она постоянно говорила это Уиллу. Но уже давно мы такого не слышали. Уилл дождался, пока родители окажутся у входной двери, и буркнул:

— Я не твой мальчик.

Он произнёс это тихо, но мама услышала, я знаю. Наступила долгая пауза. Потом она ещё раз повторила: «До свидания!» Её голос звучал грустно и потерянно. Мне стало её жалко.

— До свидания, мам! — крикнула я ей вслед.

— До свидания, Фиалка. До свидания, Уилл. До свидания, мои дорогие.

— Черт побери, что за трогательное прощание, — сказал папа. — Пока, дети. Ложитесь спать пораньше. Незачем сидеть до полуночи. Мы вернёмся очень поздно. Танцы закончатся в час, но, наверное, разговоры затянутся ещё на какое-то время.

— Ага, и ещё ты с дружками раздавишь бутылочку-другую виски, — чуть слышно произнёс Уилл.

Они уже вышли за порог. Мама снова крикнула: «До свидания!» — словно печальная птица, которая знает одну-единственную песню.

Дверь захлопнулась. Мы остались одни. Я посмотрела на Уилла. Он — на меня своими блестящими темно-зелёными глазами. Я думала, он сразу направится к себе, но он стоял на месте и не сводил с меня глаз. Я попробовала его пересмотреть, но первой отвела взгляд. Принялась, как дурочка, рассматривать нашу скучную гостиную в бежевых тонах, потом снова взглянула на Уилла.

— Что такое? — Сердце у меня гулко застучало.

— Я просто стараюсь подчинить тебя своей воле, — сказал он.

Я хихикнула:

— Да ну тебя!

— Ничего не «да ну», крошка Фиалка. Я нынче за главного, ты забыла?

Уилл подошёл к дивану, обитому коричневым вельветом. С той стороны, где обычно сидит мама, чистенько, рядом с подушкой аккуратной стопочкой сложены несколько журналов, программа радиопередач и книжка Мейв Винчи. С папиной же — обивка протёрлась до блеска, на сиденье вмятина от его увесистого зада. Уилл скривил губы:

— Я рад, что он не мой отец.

— Уилл, мне очень жаль. Бабушка такого наговорила… Она ненормальная. И дура. Зачем только родители скрывали от тебя? Они тоже ненормальные.

— Что ты понимаешь! Это же здорово. Самый лучший подарок: я не принадлежу к этой поганой семье.

— Нет, принадлежишь. Все равно ты мне брат.

— Ничего подобного, тупица! — Он схватил меня за руку, перевернул, чтобы стали видны жилки. Приложил к ней своё запястье. У него вены были значительно ближе к поверхности, нежные, голубоватые. — Другая кровь!

— Голубая кровь.

— Дурная кровь!

— Ненавижу бабушку!

— А я её обожаю! Полоумная старушенция перевернула всю мою жизнь. Только дождусь, когда мне исполнится восемнадцать, и свалю отсюда на фиг.

— Будешь разыскивать свою настоящую маму?

— Какая мне от неё радость? Несчастная наркоманка, которая отказалась от собственного ребёнка. Нет уж, спасибо! Не надо мне больше никаких родителей. Я и один прекрасно обойдусь.

Я сказала:

— Ты не один. Я от тебя не отстану, буду везде с тобой, как приклеенная.

Уилл посмотрел на меня и вдруг засмеялся.

— Отлично, маленькая мисс Притт![2] Ладно, пошли поедим.

— Вместе?

— Если хочешь, можешь отнести свою порцию на улицу и поужинать за углом, а я устроюсь вот тут.

Уилл сел в мамино кресло, перекинул ногу через подлокотник.

— Тут что-то вроде пирога с рыбой — мама достала из морозильника. Будешь? Ещё есть овощи, ну и тому подобное. Пойду приготовлю?

— Зачем нам эта гадость? Будем есть пиццу! — сказал Уилл.

— По-моему, пицца кончилась.

— А доставка на что?

Уилл снял телефонную трубку и заказал большую пиццу «Палас» с полным набором приправ, две порции чесночного хлеба, две большие кока-колы и целую коробку мороженого — шоколадного, клубничного и ванильного.

Я только рот раскрыла. У него же нет денег! Вот уже несколько недель папа не давал ему наличных на карманные расходы и даже конфисковал социальную книжку, на которую откладывались деньги в строительный фонд. Я попыталась прикинуть, сколько осталось в кошельке у меня. Даже и пяти фунтов не наберётся. В портфеле ещё бренчало по углам мелочи приблизительно на один фунт, но это и все.

— Номер кредитной карты? Конечно, конечно. — Уилл без запинки отбарабанил номер и срок действия. Потом положил трубку на рычаг и улыбнулся во весь рот. — Ужин прибудет через двадцать минут, Фиалочка.

— Ты что, назвал выдуманный номер?

— Да нет, это номер отцовской карточки. Он как-то оставил бумажник на кухонном столе. Там было полным-полно двадцатифунтовых бумажек, но ведь надо знать нашего папочку — они у него небось все сосчитаны, да ещё и помечены специальными невидимыми чернилами. Стащить кредитку — заметит. А вот номер запомнить — пара пустяков.

— Так потом все равно узнает, когда будет подводить баланс.

— Через месяц, а то и позже. Кого волнует такое далёкое будущее? Давай, Фиалка, жить сегодня и сейчас.

Так что мы умяли огромадную пиццу на двоих, заели чесночными булочками, запили все кока-колой и дочиста выскребли ложкой коробку с мороженым. Уилл уступил мне клубничное — знает, что это моё любимое.

Так чудесно снова быть вместе! Я откинулась на спинку дивана в полном блаженстве.

— Ох, мой живот! Кажется, он сейчас лопнет!

— Ты похожа на Маффи, — сказал Уилл.

Маффи — это его ручная шиншилла. Она жила у него пять лет, и он её любил больше всех на свете. Уилл никогда не ласкался к родным, даже ко мне или к маме, зато мог просиживать часами с Маффи на коленях. Почти не сажал её в клетку. У неё была привычка закапываться под подушку или под матрас, так что никогда нельзя было спокойно плюхнуться на кровать — вдруг шиншиллу раздавишь? Уилл утверждал, что она приучена делать свои дела в определённом месте, но неприятности все-таки случались. Я старалась особенно не скандалить, нечаянно усевшись на её твёрдые маленькие какашки.

Наверное, Уилл страшно горевал, когда она умерла, но в то время у нас уже были разные спальни, так что наверняка ничего сказать не могу. Мама с папой объявили нам, что мы должны поселиться отдельно.

— Уилл уже большой. Не нужно постоянно врываться к нему в комнату, — сказала мама.

— Нет, нужно!

— Не говори глупостей. Ему необходимо иногда побыть одному. И тебе тоже. Понятно?

Они не смогли бы нам помешать, но Уилл теперь и сам часто стремился к уединению. Если я шла за ним, он орал, чтобы я отцепилась. Без него мне было очень одиноко.

— Уилл, может, тебе завести другую шиншиллу? Или ещё какую зверушку?

— Нет, спасибо. Другую мне не надо.

— Значит, клетка Маффи так и стоит у тебя в комнате?

— Угу.

— Наверное, странно выглядит — пустая клетка…

— Это у тебя комната странно выглядит. С тучей порхающих феечек! Они так и висят на потолке?

— Конечно, — ответила я.

— Какие там феи? Ворона, Стрекоза, Роза… Кто ещё?

— Неужели ты забыл?! Ты ведь тоже с ними играл! Пошли, я тебе напомню.

Я потянула Уилла за руку, и он поднялся за мной в мою комнату.

Перешагнул через порог и улыбнулся.

— Да, да… — сказал он, глядя снизу вверх на четырнадцать фей, подвешенных к потолку. Поднял руку, чуть-чуть подтолкнул фею Лунный Луч, и она закачалась, трепеща крылышками, будто на самом деле летит.

Это была моя первая удачная фея. Как только мне подарили книгу сказок, я попыталась скопировать иллюстрации Каспера Грёзы, но мои смешные тряпичные изделия ни капельки не были похожи на его чудесные рисунки. Толстенькие, кривобокие, с глазами-пуговицами и волосами из шерстяных ниток.

А потом наша соседка, старенькая мисс Ланг, научила меня шить по-настоящему, показала разные стёжки. Она подарила мне на Рождество специальный набор для шитья — маленькую тряпичную куколку с уймой одёжек. Меня не очень-то интересовали тряпичные куклы, но по её образцу я смогла смастерить для себя фею. Я долго изучала изображение феи Лунный Луч в книжке и очень-очень старалась воспроизвести её как можно точнее.

Она была из белого шелка, хотя этот материал очень сложно шить — он такой скользкий! Подол её платья я украсила крохотными жемчужинками. Сделала крылья из пёрышек кремового цвета и длинные белые кудри из ваты, ниже колен. Фея получилась не совсем такая, как в книжке, но все-таки гораздо лучше, чем её кособокие сестрички.

Уиллу понравилась фея Лунный Луч, и Роза, и Колокольчик, и фея Осенних Листьев. Но больше всех ему пришлась по вкусу Воронья фея. Она сидела верхом на чёрной вороне. Я от души надеялась, что это не настоящее чучело вороны. Я отыскала её в магазинчике подержанных вещей, она была приделана к старой шляпке. С виду просто имитация, но было что-то пугающе жизненное в её остром оранжевом клюве и чёрных глазках-бусинках. Я побаивалась Вороньей феи, особенно когда Уилл заставлял её проноситься по воздуху, разбрасывая во все стороны злые чары.

Мы часто играли с моими феями, и Уилл придумывал самые невероятные волшебные игры, пока однажды папа нас не застал.

— Чтобы парень в твоём возрасте играл с феями? — сказал он, скривив губы.

С тех пор Уилл к ним и близко не подходил. Но сейчас он протянул руку и коснулся их, заставляя раскачиваться и приплясывать вверх-вниз на эластичных шнурках. Потянул Воронью фею за крошечные чёрные башмачки, так что она запрыгала вместе с вороной, словно на «тарзанке».

— Уилл, не надо.

Он и ухом не повёл, стремительно дёргая феечек одну за другой, словно звонарь на колокольне. Резинки звонко тренькали, крылышки мелькали в безумном танце.

— Прекрати!

Я изо всех сил толкнула Уилла. Получилось сильнее, чем я рассчитывала. Он потерял равновесие, пошатнулся, все ещё держа в руке Воронью фею… Резинка лопнула, фея пролетела через всю комнату и шлёпнулась в угол, отделившись от своей вороны и сломав одно пушистое крылышко.

— Смотри, что ты наделал! — Я бросилась на колени, подхватила с пола фею. — Ой-ой, гляди, ты порвал ей платьице, а у меня больше нет чёрного кружева…

— Сама виновата, дурёха, нечего было толкаться, — сказал Уилл, но все-таки опустился на колени рядом со мной. Положил на ладонь фею и её птицу. Тоненькое воздушное платьице зацепилось за острый вороний клюв и разодралось сверху донизу. Нечего было и надеяться его починить. Уилл просунул палец в дыру. — Бедняжка, плохо твоё дело, — сказал он и швырнул ворону прямо мне в лицо. — Подлая зверюка! Берегись, Филька, она заклюёт тебя до смерти.

Уилл заметил, что я не в настроении валять дурака. Перестал кривляться, выдернул пёрышко из крыла вороны и воткнул его в мягкую спинку Вороньей феи.

— Вот теперь она снова может летать. Ты ведь сошьёшь ей новое платье, правда? У тебя совсем нет чёрной ткани? Вот, у меня чёрные носки, могу пожертвовать.

— Феи не носят чёрной шерстяной одежды. Все равно что обрядить её в тёплый свитер, варежки и шапку с помпоном. Куда это годится?

— Придумал! Моя чёрная бархатная безрукавка! — сказал Уилл.

Ещё одна находка из магазина подержанных вещей — хипповая безрукавка, прямо из семидесятых, но на Уилле она почему-то смотрелась удивительно классно. Он её просто обожал.

— Мы же не можем испортить твою любимую безрукавку!

— Ещё как можем. — Уилл тут же скинул её и бросил мне. — На, кромсай.

— Не могу!

Уилл схватил из шкатулки для рукоделия ножницы и распорол спинку безрукавки по всей длине.

— Вот, я её уже испортил. Теперь давай шей. У тебя найдутся чёрные блёстки? Чёрная ленточка?

Я принялась выкраивать чёрное платьице для Вороньей феи. Уилл сидел рядом, скрестив ноги по-турецки, и смотрел. Потом покопался в шкатулке, отыскал другую пару ножниц и тоже начал что-то вырезать из остатков погибшей безрукавки.

— Что-нибудь хочешь сшить, Уилл?

— Мальчики не шьют, — ответил он, один в один копируя папин голос, что мне пришлось прикусить губу, чтобы не засмеяться.

Он выкроил из чёрного бархата длинную полосу, сужающуюся посередине, как песочные часы.

— Что это ты делаешь? Ей будет не по размеру.

— Это не для феечки. Это для тебя, — сказал Уилл и быстро завязал мне лентой глаза, пристроив узкую часть на переносице и затянув узел на затылке. — Ты тоже отправишься на бал-маскарад, Золушка.

— А кем будешь ты? Феей-крёстной?

Я старалась делать вид, будто мы все ещё дурачимся, хотя сердце у меня гулко колотилось. Я уже предвидела, что произойдёт дальше.

Из книги Каспера Грёзы «Цветочные феи»