Зейн Грей Великий Раб

***

В голосе ветра Сиена ловил пророчество о своей судьбе: «Родился вождь, который спасет исчезающее племя кроу, охотник для вымирающего от голода народа». Пока он слушал, у его ног мчались быстрые воды стремительной зеленовато-белой, шумной Атабаски; и в ропоте волн слышал он свое имя, и они шептали о его судьбе: «Сиена! Сиена! Его племя возродится от поцелуя ветра и цветов в лунном сиянии. Новая страна призывает племя кроу. На севере, куда улетают дикие утки, Сиена будет вождем великого народа».

Так мечтал Сиена – охотник, бродящий по глухим заросшим тропинкам. В шестнадцать лет он был надеждою остатков когда-то могучего племени – нагой вождь, прекрасный, молчаливый, гордый, слушающий только голос ветра.

Сиена постигал науку лесов так же, как научаются летать дикие птицы с сильными крыльями. Тайны леса, скал и рек стали его тайнами.

Он знал, где находилось гнездо дрозда, мог поймать цаплю и багром пронзить рыбу. Он изучил места, куда олень отправляется на водопой и где он пасется, и где белый кролик щиплет траву и медведь роет землю у пней в поисках гусениц и червей. Он знал, что мятежные крики гусей возвещают приближение северного ветра.

Он жил в лесу, неразлучный со своим луком, сетью и копьем. Деревья были его братьями.

Была осень с красным пламенем увядающей листвы, с туманом, поднимающимся из ущелий, с тишиной, все чаще нарушаемой стонами налетающего ветра. В ореховой скорлупе, в шкурах лисиц и полете водяных птиц были признаки суровой зимы. Сиена убивал рыбу на зиму. Никто не имел такого острого зрения, такой верной руки, как Сиена. Он был не только надеждой голодающего племени, но и единственным охотником, добывающим для него пищу. Сиена стоял на коленях в ручье при его впадении в Атабаску. Деревянное копье застыло высоко в его руке. Сверкнув, оно опустилось вниз с такой же быстротой, как стрельчатый луч солнца пронзает листву. Сиена поднял на нем дрожащую рыбу и бросил ее на берег, где его мать Эма с другими женщинами племени высушивала рыбу на скале.

Снова и снова множество раз сверкало копье. Молодой вождь редко не попадал в цель. Ранние морозы на возвышенностях сгоняли рыбу вниз по течению, где вода была глубже, и, когда рыба проносилась между светлых камней, Сиена окликал ее по имени.

Самые старые из женщин не могли вспомнить такого богатого улова. Эма пела хвалу своему сыну; остальные прекратили печальные песни о голоде своего племени.

Вдруг хриплый крик пронесся над водой. Эма в страхе упала на землю; ее товарки бросились бежать; Сиена выскочил на берег, сжимая копье. Лодка, в которой сидели люди с белыми лицами, неслась вниз по течению, направляясь к нему.

– Ал-ло-о! – снова раздался хриплый крик.

Эма присела в траве. Колени Сиены дрожали, и он готов был обратиться в бегство. Но Сиена, вождь кроу, спаситель исчезающего племени, не должен убегать от опасности.

– Бледнолицые,– прошептал он, дрожа, но оставаясь на месте, готовый защитить свою мать. Он вспомнил рассказы индейцев, бывавших далеко на юге и встречавших страшных белых людей, охотников с оружием, подобным грому и молнии.

– Наза! Наза!

Сиена кинул быстрый взгляд на север, шепча молитву своему богу. Он был уверен, что скоро его душа будет скитаться среди теней другого мира.

Когда лодка врезалась в песчаный берег, Сиена увидел лежащих в ней людей с бледными лицами, обращенными к небу, и услышал голоса, приветствовавшие его на незнакомом языке. Тон был дружеский – и он опустил угрожающее копье. Потом один из людей вышел на берег, глядя голодными глазами на груду рыбы, и стал медленно говорить на смешанном языке племен кри и чиппивеев.

– Юноша, мы – белые друзья. Мы голодны. Продай нам рыбы. Мы голодны, и нам предстоит долгое путешествие.

– Племя Сиены бедно,– ответил молодой вождь,– ему часто приходится голодать. Но Сиена поделится рыбой, он не хочет продавать.

Его мать, видя, что белые не собираются причинять зла, подошла ближе и с горечью упрекала Сиену за его великодушие. Она говорила о приближающейся зиме, о замерзающих реках, о лесе, скованном снегом, о бесконечно долгой ночи в муках голода. Сиена остановил ее и знаками приказал остальным испуганным женщинам вернуться в хижины.

– Сиена молод,– сказал он просто,– но он – начальник здесь. Если нам предстоит голод, мы будем голодать.

Говоря это, он отделил половину убитой им рыбы. Белые люди развели огонь и уселись вокруг него, с жадностью поглощая пищу. Утолив голод, они, насвистывая и напевая, уложили в лодку остатки рыбы. Старший из них снова предложил Сиене заплатить за рыбу, но Сиена отказался.

– Начальник,– сказал старший из белых,– белый человек понимает. Теперь он предлагает подарки, как равный равному.

И он вынул из лодки блестящие бусы, браслеты, целые ярды батиста и других материй. Сиена с достоинством принимал подарки, в то время как Эма с жадностью накинулась на сверкающую груду. Потом бледнолицый достал кинжал, лезвие которого отразило сияние глаз Сиены.

– Начальник, женщина жалуется на голод, угрожающий племени,– сказал белый человек.– Разве здесь недостаточно оленей?

– Да. Но редко удается Сиене подползти к ним настолько близко, чтобы его стрела попала в цель.

– Ага! Сиена больше не будет голодать! – ответил бледнолицый и вынул из лодки длинную железную трубку с деревянной ручкой.

– Что это? – спросил Сиена.

– Чудесная стреляющая палка. Вот, юноша, смотри! Видишь кусок коры у костра? Смотри!

Он поднял палку к плечу. Вдруг вспыхнула полоска пламени, показался дым, и раздался громкий выстрел – кора разлетелась на куски.

Дети с громким криком попрятались в хижины, женщины разбежались. Эма с плачем упала в траву, крича, что наступил конец света, а Сиена замер, бессильный двинуть рукой или ногой.

Белый человек засмеялся и, ласково дотронувшись до руки Сиены, сказал: «Не бойся». Потом он отвел Сиену дальше от берега и стал объяснять ему, как устроена чудесная палка и как надо обращаться с нею. Он снова и снова заряжал ее и стрелял до тех пор, пока наконец Сиена понял и весь загорелся от сознания возможностей, которые открывали ему обладание оружием.

Белый человек терпеливо учил индейца, как заряжать его, целиться, стрелять и как чистить его оленьей кожей. Наконец он положил у ног Сиены бочонок с дробью, мешочек свинцовых пуль и коробки с патронами. Потом, простившись с Сиеной, вскочил в лодку и унесся по течению быстрой Атабаски.

Сиена один сидел на берегу, сжимая в руках чудесную стреляющую палку, и слушал причитания испуганной матери. Он успокоил ее, сказав, что белые люди уехали, что ему ничто не угрожало, и что, наконец, начинает исполняться пророчество о его судьбе. Он сложил драгоценные запасы в дупле дерева у своей хижины и ушел в лес.

Сиена направился к местам, где обыкновенно паслись олени. Он шел точно во сне; он боялся и верил. Скоро он увидел сверкающую зыбь воды, и тогда, крадучись, он пополз среди папоротника и травы к берегу пруда. Знакомое жужжание мух указало ему на место, где находилась желанная ему добыча. Олень спасался в воде от роя черных мух и стоял в ней, вытягивая шею, чтобы достать свесившиеся ветки тополя.

С дрожью, никогда еще не испытанной им, Сиена замер позади одного из пней. Пятьдесят шагов отделяли его от оленя. Как часто, стоя на этом месте, он натягивал свой лук и напрасно пускал крылатую стрелу! Но теперь у него было оружие белого человека, заряженное молнией и громом. В этот момент ветви тополя раздвинулись, и Сиена увидел поднимающегося на берег оленя. Он шел, размахивая головой, увенчанной рогами, чтобы отогнать жужжащих мух. Потом остановился, вытянул голову и стал нюхать воздух.

– Наза! – прошептал Сиена с пересохшим горлом.

Он положил стреляющую палку на пень, прицелился и спустил курок.

Бум!…

Олень высоко вскинул свою гордую голову и опустился на колени; потом упал, скатился в воду, покрывая ее кровавой пеной, и, наконец, перестал двигаться.

– Сиена! Сиена!

Ликующий крик молодого вождя пронесся над молчаливой водой, пронзая безмолвный лес и повторяемый эхом в горах. Это был победный клич Сиены.

Когда Сиена стоял, склонившись над мертвым оленем, сомнения уже не терзали его: он действительно был избранником богов. Благоговейно он поднял в воздух стреляющую палку, обратив ее к северу, откуда были белые, научившие его стрелять; потом – к югу, где жили враги его племени, и темные глаза загорелись гордостью и гневом.

Восемь раз звук выстрела нарушал тишину, и восемь мертвых оленей лежали в сырой траве. В сумерки Сиена возвратился домой и передал восемь оленьих языков пораженным женщинам.

– Сиена не мальчик больше,– сказал он.– Сиена стал охотником. Пусть женщины идут и принесут мясо.

Потом, равнодушный к пиру, крикам, радости и танцам своего племени, ночью он ушел к «Каменноликому», где он мечтал, напряженно прислушиваясь к голосу ветра.

Прежде чем лед сковал пруды, Сиена убил сотню американских и северных оленей. Мясо и жир, масло и одежды вдохнули новую жизнь в изголодавшееся племя.

Всю длинную зиму ярко горели огни; женщины пели о Сиене, заклиная ветер и лунное сияние подарить ему невесту.

Пришла весна; лето сменилось пурпурной осенью, и слава о Сиене и о чудесной стреляющей палке распространилась по всей стране.

Еще год прошел, потом другой, и Сиена стал великим вождем возродившегося племени кроу. Он возмужал и вырос, и на его лице была печать красоты. У него был острый ястребиный взгляд, как у его предков-вождей.

Часы размышлений в тени старого утеса «Каменноликого» прибавили мудрость ко всем его достоинствам. И теперь боготворящее его племя ожидало только появления невесты-чужестранки, чтобы пророчество о его судьбе исполнилось до конца.

И другая осень наступила – с ветром, свистящим в зеленых тамарисках и заставляющим стонать сосны. Сиена медленно шел по желтой, окаймленной папоротником тропинке. Он вдыхал сухой запах опавших листьев; в пронизывающем ветре он угадывал близость снегопада. Цветы увяли, а в его хижине еще не было темноглазой возлюбленной. Сиена был печален, но заставлял свое сердце терпеливо ждать. Она мелькала в тенях, окружающих его, прекрасным видением с темными глазами, сверкающими среди развеваемых ветром прядей волос, всегда возле него.

И в шепоте волн, в шелесте трав слышался ему голос избранницы.

Он отвечал ей:

– Сиена ждет.

Он старался угадать, какого племени дочерью она будет. Он надеялся, что это не будет враждебное племя чиппивеев или дальнее племя Черной Ноги; и, конечно, она не будет из ненавистного племени кри, истребившего когда-то многочисленных, могучих кроу, а теперь со злобой следящего за их возрождением.

Его воины передавали ему толки, услышанные от индейцев-скитальцев, намекающие на заговоры против возвысившегося Сиены.

Но на все это он не обращал внимания. Разве он не был Сиеной, и разве он не обладал чудесным оружием?

Он любил это время года, когда лес и скрытые туманом рощи тамариска с особенной настойчивостью призывали его. Деревья разговаривали с ним, тополя склоняли свои ветви, когда он проходил, и только для него шумели сосны. Умирающие лозы обвивались вокруг его ног, цеплялись за него, и коричневый папоротник, печально свернувшись, легким колебанием, словно прощаясь, приветствовал его.

Птицы жалобно щебетали. Северный ветер стонал в серых ущельях и проносился по равнинам, покрытым белым мхом, склоняя к земле все, что встречалось на его пути. Покрытые лишаем утесы и деревья с изодранной корою стволов и все живые существа в лесу – пресмыкающиеся и пернатые,– казалось, слушали шаги Сиены по шелестящим листьям, и тысячи голосов гудели в осенней тишине.

Он проходил сквозь мрачный лес к месту охоты. Рогом из березовой коры он издавал призывный клич северного оленя.

Из всех индейцев-охотников только он добился в этом совершенства. Спрятавшись в чаще, он ждал, призывая и слушая. Наконец, сердитый ответный рев раздался из глубины ущелья, и Сиена увидел оленя-самца, который, приближаясь, ломал мелкие деревца на своем пути и яростно фыркал в ожидании поединка.

Когда он, свирепый и ощетинившийся, выпрыгнул на просеку, Сиена убил его. Потом, положив на пень чудесное оружие, он достал нож и приблизился к животному.

Треск сухих веток испугал Сиену, и он бросился в сторону, ища защиты, но слишком поздно, чтобы спастись. Толпа индейцев набросилась на него и повалила на землю. Сначала Сиена сопротивлялся, но его скоро осилили и связали. Подняв глаза, он узнал напавших на него, хотя никогда прежде не видел их; это были постоянные враги его племени – воинственные кри.

Грозный вождь, с бронзовым лицом и злыми глазами, взглянул на пленника.

– Теперь Сиена – раб Баромы.

Сиену и его племя отвели далеко на юг, в страну кри. Молодого вождя привязали к столбу посреди селения, и сотни ненавистных кри плевали на него, били его и издевались над ним всеми способами, какие только могли изобрести. Сиена смотрел на север, и его лицо не выражало переносимых им страданий.

Наконец старые советники Баромы остановили неистовых кри, говоря:

– Это – человек.

Сиена и его народ стали рабами кри.

В хижине Баромы, повешенная на рога канадского оленя вместе с мешочками пороха и пуль, сияла чудесная стреляющая палка – предмет общего напряженного любопытства и страха.

Никто не знал секрета этого вспыхивающего молнией и громом гремящего оружия; никто не осмеливался дотронуться до него.

Сердце Сиены было разбито, но это не была печаль о потерянной свободе или крушении его мечтаний,– он страдал за свой народ. Его слава стала их гибелью. Рабы убийц своих предков! Его мысли были мрачны, его сердце обливалось кровью.

Оттого, что он был силен, он должен был работать как собака, таская дрова и другие тяжести. Оттого, что вокруг него были отблески славы, его сажали с женщинами чистить рыбу и мыть посуду. Редко ему удавалось перекинуться словом с матерью или с кем-нибудь из своих людей. Его сейчас же оттаскивали от них.

Однажды, когда он лежал на земле близкий к обмороку, девушка подала ему воды. Сиена поднял глаза, и внезапно все вокруг него залилось, светом, словно солнце выглянуло из-за туч.

– Кто добр к Сиене? – спросил он, испив воды.

– Дочь Баромы,– ответила девушка.

– Как ее имя?

Девушка быстро наклонила голову, и пряди волос упали на ее темные глаза.

– Эмита.

Сиена одинокий бродил по тропинкам и слушал голоса ветра, звучавшие только для него. И ветер доносил до него музыку речи Эмиты.

– Пусть дочь грозного врага не боится сказать, что значит ее имя.

– Эмита – это поцелуй ветра и цветов в лунном сиянии,– прошептала она застенчиво и исчезла.

Любовь пришла к последнему из вождей кроу. Смерть уже не царила в мыслях Сиены.

Красота его строгого лица, власть пронизывающего взгляда и сила прекрасного тела были теперь так велики, что индейцы-кри робели перед ним и удивлялись ему.

Вглядываясь в будущее, он снова видел себя свободным и вождем, и печаль покинула его.

Опять он слышал ласкающие голоса. Мягкий ветер доносил до него песни сосен севера и топких болот и шум зеленовато-белой гремящей Атабаски.

Люди Сиены, видя своего вождя сильным и спокойным, терпеливо и с верой в будущее исполняли возложенные на них работы. Пока он был жив, победа Баромы была непрочна. «Сиена ждет» – были простые слова, сказанные им матери, и она повторяла их, как заповедь. Огонь в его глазах был подобен вспышкам северного сияния и рождал надежду в сердцах кроу.

Зимой, когда враги прятались в своих хижинах и на Сиену взваливали меньше работы, он расставлял на занесенных снегом тропинках капканы для серебристых лисиц и соболей. За длинные зимние месяцы он добыл много мехов, из которых сшил одежду, какая еще никогда не восхищала взора девушки. Семь ночей он хранил ее у себя, напряженно слушая голоса ветра. Седьмая ночь была праздником зимнего солнцестояния. И, когда у хижины Баромы вспыхнули факелы, Сиена взял одежду, медленным, величественным шагом приблизился к Эмите и положил одежду к ее ногам.

Темное лицо Эмиты побледнело, глаза засияли, как звезды, среди разлетающихся прядей волос, все ее тело задрожало.

– Раб! – вскричал Барома, вскакивая на ноги.– Подойди ближе, чтобы Барома мог видеть, какая собака посмела приблизиться к Эмите!

Сиена выдержал взгляд Баромы не проронив ни слова. Его подарок говорил за него. Презренный раб осмелился просить в жены дочь гордого Баромы! Сиена – молодой гигант – стоял озаренный факелами, и что-то было в нем, что заставило индейцев на мгновение почувствовать страх. Потом раздался общий крик возмущения.

Тилиманка, свирепый сын Баромы, натянул лук и пустил стрелу, которая вонзилась в бедро Сиены и осталась в нем, дрожа украшавшими ее перьями.

Подобно пантере, Сиена прыгнул вперед. Он поднял Тилиманку в воздух и потом, бросив его на землю и усевшись на нем, отнял у него лук. Сиена издал протяжный победный клич воина своего племени, который не раздавался уже сотню лет, и этот ужасный звук заставил оцепенеть его врагов.

Потом он извлек стрелу из бедра, вложил ее в лук и, направив отравленный конец в голову Тилиманки, стал натягивать тетиву. Он сгибал крепкое дерево до тех пор, пока концы его почти встретились,– для чего нужна была огромная сила,– и стоял так, напряженно вытянув бронзовые руки.

Вдруг горестный крик пронзил тишину. Эмита упала на колени:

– Пощади брата Эмиты!

Сиена взглянул на стоявшую на коленях девушку, поднял лук и выпустил стрелу в воздух.

– Сиена – раб Баромы,– сказал он презрительно, словно нанося удар хлыстом,– но пусть враги Сиены учатся его мудрости.

Сиена пошел в сторону. Черная кровь струилась из его бедра. Только дойдя до своего шалаша, он перевязал рану.

В тишине бессонной ночи, когда звезды сияли среди темных веток, а Сиена, изнемогая от лихорадки, стонал от боли, легкая тень возникла перед его глазами. И голос, который не был голосом духа, донесенным ветром, тихо окликнул его:

– Сиена! Эмита пришла.

Девушка перевязала воспаленное бедро успокоительным бальзамом и смочила водою его горящее лицо.

Потом с нежностью она взяла руки Сиены в свои, склонив близко к нему свое темное лицо, так, что ее волосы касались его щеки.

– Эмита хранит одежду,– сказала она.

– Сиена любит Эмиту,– ответил он.

– Эмита любит Сиену,– просто сказала девушка. Она поцеловала его и исчезла.

Наутро от раны Сиены не осталось следа. Сиена вернулся к работе и снова ставил капканы в лесу.

Зиму сменила весна, весна расцвела в лето, лето увяло, побежденное осенью. Однажды в печальный день осени Сиена посетил Барому в его хижине.

– Охотники Баромы бездействуют. Сиена видит, что голод угрожает стране.

– Пусть раб Баромы займет свое место среди женщин,– был ответ.

Этой осенью северный ветер начал дуть на месяц раньше, чем этого ожидали кри; часть оленей спустилась к югу; немногие оставшиеся благоразумно толпились стадами на открытых полянах; рыба ушла в глубину реки.

Когда выпал первый снег, Барома собрал совет старейших в племени, после чего разослал во все стороны своих охотников.

Один за другим они возвращались назад в селение, голодные, едва держась на ногах, твердя одно и то же: было слишком поздно.

Оставшиеся в лесу олени держались за пределами черты, до которой долетала стрела охотника; другой же добычи не было.

В селении бушевала вьюга, снег сковал лес и засыпал дороги. Наконец, все замерло в ледяном объятии зимы. Год подходил к концу.

Племени кри угрожал голод. Тогда упрямый Барома уступил, наконец, своим советникам, и согласился позволить Сиене спасти племя от голода его чудесной стреляющей палкой. Он передал Сиене приказание прийти в его хижину. Сиена не пошел и сказал посланным:

– Передайте Бароме, что скоро он сам придет просить Сиену.

Разгневанный вождь кри клялся, что он лишит жизни раба. И снова советы старейших одержали верх. Только Сиена и его чудесное оружие могли спасти кри. Барома, выкрикивая проклятия, согласился морить Сиену голодом до тех пор, пока он не отправится на охоту. Иначе пусть он умрет первый.

Последние куски мяса, кроме небольшого запаса в хижине Баромы, были съедены, и тогда стали варить кости и кожу, чтобы хоть похлебкой из них поддержать жизнь.

Медленно проходили холодные дни; печаль и молчание объяли селение. Иногда в темноте раздавался жалобный крик матери, лишенной возможности накормить голодного ребенка. Люди Сиены, привычные к голоду, страдали меньше своих врагов и не так быстро теряли силы. Они были выносливее, и их поддерживала вера в своего вождя. Пока он бодр, они не будут отчаиваться. Но Сиена ходил твердым шагом, как в дни свободы, не сгибаясь под тяжестью дров, и лицо его было озарено внутренним светом. Кри, зная о приказании Баромы, чтобы Сиена стал первой жертвой голода, смотрели на него сначала с удивлением, потом со страхом.

Ночью, когда кругом была мертвая тишина и даже жалобный вой волка не слышался из застывшего леса, Сиена лежал на сложенных ветках, укрывшись от холода одеялом. Голос ветра был слаб, но все-таки он слышал знакомую песнь.

Ветер доносил еще другие звуки – легкое поскрипывание мокасин по снегу. Тень возникала перед глазами Сиены, заслоняя слабый свет звезд.

– Эмита идет,– шептала тень и опускалась на колени возле него.

Она подавала ему кусок мяса, украденный из скудного запаса Баромы, пока он бредил и метался в беспокойном сне. Каждую ночь, со дня приказания отца морить Сиену голодом, Эмита, подвергая себя огромной опасности, приносила ему пищу.

Ее рука находила в темноте его руку, и темные волосы касались его лица.

– Эмита верна,– шептала она.

– Сиена только ждет,– отвечал он. Она целовала его и удалялась.

Жестокие дни пришлось пережить кри, прежде чем гордость Баромы была сломлена. Много детей умерло, и много матерей было близко к смерти. Люди Сиены оставались бодрыми, на нем же голод совсем не отразился. Женщины кри считали его сверхчеловеком.

Наконец, Барома пошел к Сиене.

– Сиена может спасти своих людей и племя кри.

Пристально глядя на него, Сиена отвечал:

– Сиена ждет.

– Пусть Сиена скажет Бароме, чего он ждет. Пока он ждет, мы умираем.

Сиена улыбнулся своей загадочной, медлительной улыбкой и отвернулся.

Барома послал за дочерью и приказал ей просить Сиену спасти ее жизнь.

Эмита пришла хрупкая, как колеблющийся тростник, прекраснее розы, расцветшей в зарослях чащи, и стояла перед Сиеной, глядя на него глазами лани.

– Эмита просит Сиену спасти ее и племя кри. – Сиена ждет,– отвечал раб.

Барома завыл от ярости и велел своим людям побить раба плетьми. Но бессильные руки наносили слабые удары, и Сиена смеялся над своими врагами.

Потом, словно дикий лев, посаженный в клетку, он повернулся к ним:

– Голодайте, собаки кри! Голодайте! Когда все кри падут, как листья осенью, тогда Сиена и его народ уйдут обратно на север.

Высокомерие Баромы оставило его, и на другой день, когда Эмита, бледная и слабая, лежала в хижине, и муки голода стали терзать его внутренности, он опять пошел к Сиене:

– Пусть скажет Сиена, чего он ждет.

Сиена выпрямился, и трепетное пламя северного сияния вспыхнуло в его глазах.

– Свободы! – Он произнес одно слово, и ветер умчал его вдаль.

– Барома уступает,– ответил враг и опустил голову.

– Пошли женщин, которые еще могут ходить и мужчин, которые могут ползти, по следам Сиены.

Потом Сиена пошел в хижину Баромы, взял чудесное оружие и, зарядив его и одев лыжи, исчез в белом лесу. Он знал, где найти оленей в укромных уголках леса. Он слышал самцов, бьющих копытами по оледенелому снегу и ударяющих рогами по стволам деревьев. Умные животные не позволили бы ему подкрасться близко, что должны были делать охотники, вооруженные луком, но Сиена издалека выстрелил в стадо. И, когда животные бросились прочь, поднимая снежные брызги, огромный черный самец остался лежать мертвым. Сиена преследовал спотыкающихся в сугробах оленей, и каждый раз, когда он мог догнать их пулей, он спускал курок.

Когда пять оленей были убиты, Сиена пошел обратно по своим следам и увидел, что почти все племя кри ушло за ним. Разрывая на куски мясо убитых животных, они плакали в безумной радости.

В эту ночь у хижин горели костры; над глиняными горшками поднимался пар, и буйное веселье царило в селении. И на следующий день охотился Сиена, и еще в течение десяти дней он уходил в белый лес со своей чудесной стреляющей палкой, и восемьдесят оленей пали жертвой его острого глаза.

Голод прекратился, и племя кри было спасено.

Когда безумные пляски и пиры кончились, Сиена пришел к хижине Баромы.

– Сиена уведет свой народ на север.

Но Барома, мучимый голодом, был не тем Баромой, который был сыт и не страдал. Все его коварство вернулось к нему.

– Сиена уйдет свободным. Барома дал слово. Но народ Сиены останется в рабстве.

– Сиена требовал свободы себе и своему племени,– сказал молодой вождь.

– Барома ничего не слышал о племени Сиены. Он не дал бы согласия освободить его. Довольно было свободы Сиены.

– Вождь кри искажает правду. Он знал, что Сиена не может уйти один. Сиена должен был помнить о вероломстве Баромы. Кри всегда были лжецами.

Барома с надменным видом стоял у костра. Возле него в освещенном кругу сидели старейшины, воины и женщины.

– Вождь кри добр. Он дал слово. Сиена свободен. Пусть он возьмет свою чудесную стреляющую палку и уходит на север.

Сиена положил ружье вместе с мешочками дроби и пуль у ног Баромы. Потом, скрестив на груди руки, он устремил взгляд вдаль, где была страна северного сияния и родное селение на берегах зеленовато-белой, шумной Атабаски, забытой богом реки.

– Сиена остается.

Барома вздрогнул от удивления и гнева.

– Сиена хочет посмеяться над словом Баромы? Убирайся вон!

– Сиена остается.

Взгляд Сиены и его твердый ответ заставили на мгновение замолчать вождя. Медленно Барома поднял вверх руки, и лицо его выразило молчаливое удивление.

– Великий Раб! – воскликнул он.

Так родилось уважение в душе вождя кри, и имя вырвавшееся из его злобного сердца, навсегда сохранилось в легендах народа Сиены.

Барома удалился в тишину своей хижины, старейшины и воины разошлись, оставив Сиену, подобного прекрасной статуе, с глазами, устремленными на далекий север, стоящим в свете костра.

С этого дня уже никто не пытался оскорбить Сиену словом, и его не заставляли работать. Он был волен ходить, куда захочет, и большую часть времени посвящал облегчению работы своих людей.

Лесные дороги были открыты для него. Он мог свободно ходить по селению кри. Если кто-нибудь из мужчин встречал Сиену, он уступал ему дорогу; если Сиена встречал женщину, она склоняла свою голову; если ему встречался один из начальников, он смотрел на него, как равный на равного.

Однажды в сумерки он столкнулся с Эмитой, и она остановилась, похожая на гибкий тростник, готовый сломиться от ветра. Но Сиена прошел мимо.

Наступила весна, за нею лето и осень. И снова ветер разнес далеко вокруг славу о Сиене. Чиппивеи приходили издалека, чтобы взглянуть на Великого Раба, и даже индейцы из племени Черной Ноги и из племени Желтых Воинов побывали в селении кри. К славе Сиены прибавилось почитание.

Но Сиена ходил среди своих людей, молчаливый и равнодушный к остальным, не покидая окрестностей селения своего врага.

– Сильный в плену у слабого,– говорили о нем.– Великий Раб, который когда-нибудь освободит свой народ и будет вождем могучего племени.

Однажды поздней осенью Сиена, размышляя, сидел в сумерках у порога шалаша Эмы. Никто из тех, кто приближался к нему в этот вечер, не нарушал речью его покоя. Снова Сиена слушал голоса ветра, молчавшие долгое время. Эго был северный ветер; он хлестал ели и стонал в темных соснах. Его холодное дыхание возвещало Сиене приближение зимы, и ему чудились в нем голоса, призывающие туда, далеко на север.

В темноте, когда селение спало, Сиена не спускал глаз с севера. И он увидел, как золотой столб, похожий на огромную стрелу и быстрый как она, взметнулся к зениту.

– Наза! – прошептал он,– Сиена видит.

Потом изменчивое северное сияние расцвело золотыми и серебряными полосами, лучами, розовыми, как перламутр раковины, цвета опала и пламенного солнечного заката; это были символы жизни Сиены с того момента, когда в реве бурной Атабаски расслышал он свое имя, до того еще далекого часа, когда он простится со своим великим народом и уйдет навсегда в обитель ветров.

Семь ночей Сиена бодрствовал в темноте, и на седьмую ночь, когда на севере погасли золотой огонь и серебряное сияние, он пошел от шалаша к шалашу, будя своих людей.

– Когда люди Сиены услышат звук выстрела, пусть они громко кричат: «Сиена убивает Барому! Сиена убивает Барому!»

Бесшумными шагами Сиена шел по селению, пока, наконец, не достиг хижины Баромы. Войдя, он нащупал в темноте рога оленя и снял стреляющую палку. На улице он выстрелил в воздух.

Подобно гремящей ракете, выстрел прорвал тишину ночи и эхом отозвался с утесов. Когда эхо замолкло вдали, Сиена издал победный клич воина, и во второй раз его враги услышали этот ужасный, протяжный звук.

Раздались пронзительные крики людей Сиены:

– Сиена убивает Барому!… Сиена убивает Барому!… Сиена убивает Барому!…

Враги кроу, разбуженные, подняли неистовый крик, скоро перешедший в оглушительный рев, потрясший воздух.

В то время, как кри оплакивали гибель Баромы и кричали в уши друг другу: «Великий Раб овладевает свободой!» – Сиена поспешил к своим людям и, указывая на север, повлек их за собою.

Вытянувшись в одну линию, они, миновав поля, вступили в лес. Сиена шел позади, все время оглядываясь, держа наготове свое чудесное оружие.

Постепенно затихали голоса перепуганных кри и, наконец, замерли вдали.

Под черным покровом шепчущихся ветвей, вокруг мерцающих в темноте, окруженных тростником небольших озер Сиена вел свой народ.

Всю ночь он торопил их к северу и с каждым шагом сильнее билось его сердце. Его беспокоил только тихий звук, подобный голосу, который ветер обычно доносил к нему.

Но теперь ветер дул ему в лицо, а звук слышался за его спиной. Он крался по его следам, словно поступь судьбы. Когда он вслушивался напряженно он ничего не слышал, но когда он ускорял шаг, думая, что звук был игрою его воображения, голос снова начинал преследовать его.

На сером рассвете Сиена остановился у края пустынной равнины и смотрел сквозь туман на пройденный путь. Что-то шевельнулось среди теней – серый силуэт, медленно приближавшийся с жалобным криком.

– Волк крадется за Сиеной,– прошептал вождь.

Но, оставаясь на месте, он скоро увидел, что это был индеец. Он поднял оружие. Когда, хромая, индеец приблизился к нему, Сиена узнал одежду из серебристой лисицы и соболя – его дар Эмите. Он насмешливо улыбнулся. Кри хотели обмануть его. Тилиманка, преследуя его, оделся в платье сестры. Барома найдет своего сына мертвым на пути Великого Раба.

– Сиена! – раздался слабый, странный крик.

Это был голос, который он слышал по дороге, подобный голосам ветра. С быстротой молодого оленя он прыгнул вперед.

В сером тумане сияли темные глаза, наполовину скрытые прядями волос, и маленькие знакомые руки приветственно махали, словно трепещущие листья.

– Эмита идет,– сказала она.

– Сиена ждет,– ответил вождь.

Далеко на север он увел свой народ, гораздо дальше тех мест, где был когда-то поселок кроу у зеленовато-белой, шумной Атабаски, и там на берегах озера он стал вождем могучего племени Великого Раба.