"Смертельные враги" - читать интересную книгу автора (Зевако Мишель)

Глава 24 ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЙ ЧИКО

Карлик шел мелкими шажками, низко опустив голову и погрузившись в размышления, которые занимали его целиком. Он шел, не испытывая никакого страха. Да и кого ему было бояться? Все самые отъявленные висельники Севильи (одному Богу известно, сколько их было) хорошо знали Чико и считали своим. Бандиты всегда предпочитали вместе выступать против какого-нибудь общего «врага» – припозднившегося путника или пьяницы с толстым кошельком, – а не ввязываться в распри друг с другом.

Итак, маленький человечек ничего не боялся, разве только встречи с ночным дозором. Но у него были острое зрение и тонкий слух, сам он был легким на ногу и проворным, будто обезьянка, а малый рост позволял ему, в случае тревоги, превратить в укрытие все, что бы ни встретилось на пути: тумбу, ствол дерева или просто яму. Там, где присутствие обычного человека было бы неизбежно обнаружено, он всегда находился в безопасности.

Да, он ничего не боялся, но пребывал в крайней растерянности.

Потрясенный до глубины души скорбью Хуаны, сказавшей, что она умрет, если умрет Пардальян, Чико, не осознав все значение своих слов, пообещал найти француза и привести его в «Башню», дав таким образом понять, что он уверен, будто шевалье жив.

Однако все обстояло совсем наоборот. У Чико имелись вполне веские причины полагать, что тот, кого он считал своим соперником, был уже отправлен в лучший мир. И поэтому, шагая под усыпанным звездами небом, он в ярости бормотал:

– И надо же мне было обещать отыскать его! Что же мне теперь делать? В этот час тело француза уже наверняка несут воды Гвадалквивира, и так ему и надо! Так ему и надо! Вот оно как! Зачем он явился сюда? Чтобы похитить сердце Хуаны?

Сам того не замечая, он перенял у молодой девушки множество жестов, поз и выражений. Хуана была приблизительно в два раза выше его, но это вовсе не означало, что она была высокого роста. Напротив, Хуана считала себя слишком маленькой, очень злилась на судьбу и всегда носила высокие каблуки и держалась очень прямо, вскинув голову и расправив плечи, что добавляло очарования ее грациозной фигурке, гибкой и тонкой.

Эль Чико, не подозревая того, тоже задирал голову и гордо расправлял грудь и плечи, чтобы как-то увеличить свой рост десятилетнего мальчика. Хуана имела привычку топать ногами, если ей перечили или если она приходила в ярость; карлик, сам того не замечая, делал то же самое.

Сполна выразив свои чувства по отношению к сопернику, Эль Чико вернулся к своим размышлениям.

«Я не какой-нибудь дурачок! Я прекрасно понял, что люди Центуриона устроили засаду в доме, куда я его привел. Вот оно как! Если дон Сезар ничего не нашел, стало быть, тело бросили в реку. Это уж точно, вот оно как! Принцесса никогда бы с такой готовностью не позволила осматривать ее дом, если бы не приняла все необходимые меры. Разве только...»

Секунду он размышлял, приложив указательный палец к губам, на которых играла хитрая улыбка.

«Разве только француза заперли в одном из тайных укрытий в доме. Вот оно как! Впрочем в этом доме столько тайников, а мне известны далеко не все. Но зачем его заперли? Что с ним собираются сделать? Кто знает, может, его и выпустят на днях!»

Эта мысль показалась ему совершенно нелепой. Он пожал плечами и продолжал: «Ну, нет! Принцесса заманила его к себе в дом не для того, чтобы выпустить обратно! А если я, Чико, буду настолько глуп, чтобы пойти к этой красивой принцессе и задать ей этот вопрос, как я было вознамерился, когда увидел плачущую Хуану, то что со мной станется?.. Меня попросту бросят к французу: составить ему компанию, вот и все! Значит, я не пойду туда. Я не настолько глуп, вот оно как.»

Он на секунду остановился, раздираемый сомнениями.

«Но ведь я же обещал Хуане. Что же мне теперь делать? Пойти осмотреть все известные мне тайники?.. А если, к несчастью, я найду француза и притом живым!.. Стало быть, придется взять его за руку и отвести к маленькой хозяйке?.. И это сделаю я!.. Да возможно ли такое?..»

Выражение неизъяснимой тоски исказило его лицо, и он подумал в ожесточении: «Настоящему мужчине мужество может и изменить. А я маленький и слабый и, значит, не имею права трусить и отступать! Я справлюсь со своими чувствами, я заглушу голос своего сердца, я не стану обманывать Хуану и говорить, что не нашел француза... Я пойду туда!.. Но как же все это несправедливо! Я ведь тоже мужчина, вот оно как! Я ведь не святой!»

Однако эти рассуждения все же не убедили его окончательно, и он задумчиво прошептал:

– Я мужчина, и я теперь богат; мне сказали, что я хорошо сложен и, кроме моего маленького роста, во мне нет никакого изъяна или уродства. Почему бы я не мог приглянуться какой-нибудь женщине? Хуана, такая высокая рядом со мной, говорят – увы! – совсем маленькая. Если бы она захотела, я бы сделал ее самой счастливой женщиной на всем белом свете. Я так ее люблю! Я бы так баловал ее! Да, но я маленький, вот в чем дело! И потому никому я не нужен, ни ей, и никакой другой женщине. Почему? Потому что мир стал бы смеяться над той, которая посмела бы взять себе в мужья карлика!.. Стоит только кому-нибудь произнести слово «карлик» – и все лица расплываются в улыбках... Неужели я обречен никогда не быть любимым? Никогда не иметь своего домашнего очага? Ну что ж, пускай! Я согласен. Но по крайней мере пусть у меня, как и раньше, останется моя хозяйка. И пусть она не просит меня, чтобы я сам ей привел ее кавалера. Нет! Это уж слишком! Не могу!

Он прижал свои маленькие кулачки к глазам, словно желая скрыть от себя самого страшное видение: его милая Хуана в объятиях ненавистного француза. И снова в его усталом мозгу закружился хоровод мыслей.

«Принцесса – а она ведь человек ученый – сказала мне, что людей можно ранить гораздо сильнее, если нанести удар не им самим, а тем, кто им дорог! Хуана сказал мне, что умрет, если этот проклятый француз не вернется. А ведь именно я отправил этого француза на смерть. Это меня, сама того не зная, Хуана назвала убийцей. Если Хуана умрет, как она сказала, значит, именно я убью ее, и я стану дважды убийцей. Да разве такое возможно? Если Хуаны не станет, я тоже умру. Если же я приведу ей француза, она будет жить, а я, – я нет. Я умру от отчаяния и ревности... Как бы я ни повернул дело, удар приходится по мне. Почему? За что? Какое преступление я совершил? Почему я проклят?»

Внезапно он решительно заключил: «Ну так нет!.. Если мне суждено умереть, я умру, но только она не достанется другому, да еще с моей же помощью! Пусть проклятый француз исчезнет навсегда... Я не сделаю ничего, чтобы спасти его... Или даже убью его своими слабыми руками!.. А потом – кто знает? В конце концов Хуана сама сказала – она, может быть, его забудет и станет любить меня, как раньше, она обещала. Большего я и не прошу, коли мне уж на роду написано, что на большее мне надеяться нечего.»

Итак, маленький человечек вынес окончательный приговор Пардальяну.

Приняв это решение, он заторопился и вскоре достиг дома у кипарисов.

Он направился прямо к воротам и попытался осторожно их открыть. Но ворота не поддались. Карлик улыбнулся.

– Принцесса возвратилась, – прошептал он, – теперь все двери заперты, и внутри есть люди. Надо быть поосторожней. Вот оно как! Мне вовсе не улыбается отправиться к французу на дно реки.

Эль Чико прошел вдоль стены, нагнулся и пошарил в темноте по земле. Когда он выпрямился, в руках у него была тонкая, длинная, прочная веревка с крюком на конце. Он направился к тому кипарису, который рос у стены, раскрутил веревку над головой и набросил ее на дерево. Со второй попытки крюк зацепился за толстую ветку. Карлик потянул веревку – она держалась крепко.

Тогда он стал карабкаться по стволу с ловкостью молодой кошки и вскоре оказался на вершине дерева. Затем он отцепил веревку, обмотал ее вокруг пояса и соскользнул на землю по ту сторону стены.

Эль Чико осторожно направился к тому кипарису, где спрятал свое сокровище. Он забрал мешочек Фаусты, прибавил к нему кошелек дона Сезара и спрятал все это у себя на груди. Цель его экспедиции была достигнута, и несколько минут спустя он был уже за пределами сада.

Карлик вернул веревку на то место, где он ее взял, и направился к реке, но предварительно огляделся, желая убедиться, что за ним никто не подсматривает.

Внизу шумел, катя свои воды, Гвадалквивир. Крутой берег выглядел пугающе. На небольшом расстоянии от поверхности земли, недоступное водяным брызгам, находилось отверстие, темная дыра, забранная железной решеткой с толстыми часто посаженными переплетающимися прутьями.

Эль Чико повис над обрывом как раз над этим отверстием и с ловкостью, которая выдавала немалый опыт, уцепился за решетку. Он ухватил один из прутьев, очевидно давным-давно подпиленный, и без усилия отвел его в сторону. Образовалась квадратная лазейка – даже худой и низкорослый человек не мог бы проникнуть через нее; но карлик легко проскользнул внутрь, после чего поставил прут на место, хотя без этой излишней предосторожности он мог бы и обойтись.

Он очутился в проходе, посыпанном тонким песком; своды прохода были очень низкими, хотя карлик мог идти в нем, не сгибаясь.

Когда-то, во времена владычества мавров, этот канал служил, должно быть, для того, чтобы подводить воду к бассейнам владения.

Позже, когда дом перешел в руки какого-то христианского воина, канал сменил свое назначение. Его превратили в потайной ход, который в случае необходимости должен был служить убежищем. Естественно, его обустроили в соответствии с отведенной ему новой ролью. В частности, в разных местах его перегородили толстыми стенами, предназначенными остановить непрошеных гостей. Однако в каждой из этих стен имелись тщательно замаскированные проходы, которые открывались, если нажать на скрытую пружину.

Затем тайна этих проходов была утеряна; надо полагать, Фауста ничего о них не знала, иначе она непременно предприняла бы все необходимое, чтобы оградить себя от вторжений.

Эль Чико, по-видимому, превосходно знал все повороты и закоулки подземелья, а заодно и всевозможные способы открывания потайных дверей, ибо он шел вперед без малейших колебаний.

Откуда ему стали известны эти секреты? Наверное, благодаря случаю. Должно быть, карлик когда-то нечаянно открыл самую первую дверь. Слабый, как ребенок, одинокий, привыкший к насмешкам и издевательствам, он тотчас понял, что сможет создать себе здесь надежное убежище, о котором никто никогда не догадается. Он ни минуты не раздумывал и сразу же там поселился.

Будучи человеком умным и наблюдательным, Эль Чико вскоре заподозрил, что здесь должно быть что-то еще, а не только открытый тупик. Он принялся искать. Не один месяц и даже не один год потратил он на долгое, терпеливое – камень за камнем – изучение своих владений. К счастью, удача сопутствовала ему, и понемногу он открыл тайну большинства этих ходов. Таким образом, он значительно расширил свою империю – без смертоносных сражений и без пролития крови, если не считать царапин, полученных им, когда он иногда пытался расшатать камень, за которым, как ему подсказывал инстинкт или же логически выведенное умозаключение, должен был скрываться секретный механизм.

Итак, Эль Чико шагал, заставляя глыбы стен вращаться вокруг своей оси или отступать вглубь, а потом вновь вздыматься позади него, одним прикосновением открывая чудовищные железные двери, которые сами собой закрывались за ним; наконец, он подошел к подножию маленькой каменной лесенки, очень узкой и крутой. Хотя карлика окружала полная темнота, ему, казалось, это вовсе не мешало, и он двигался так же легко, как если бы лесенка была освещена.

Он проворно вскарабкался по ступенькам (их было около десяти) и остановился лишь тогда, когда его лоб уперся в свод тоннеля. Тогда он наклонился к ступенькам и пошарил там. Послышался щелчок, и плита, расположенная как раз у него над головой, сама собой бесшумно приподнялась. Прежде чем подняться по двум последним ступенькам, он пошарил с другой стороны, и раздался новый щелчок. Только тогда он переступил через последние ступеньки и проник в подвал, громко произнеся, как то имеют обыкновение делать люди, живущие одни:

– Ну, наконец-то я дома!

И не оборачиваясь, уверенный, что каменная дверь закроется сама собой, маленький человечек сделал два шага вперед, присел на корточки перед подвальной стеной и прикоснулся пальцем к одной из мраморных пластинок. Приведенная в действие пружиной (на нее-то он и нажал, прежде чем войти сюда), пластинка откинулась увлекая за собой всю каменную кладку, на которой она была закреплена.

В итоге получился проем столь низкий, что ему пришлось нагнуть голову, прежде чем шагнуть вперед. Он зажег свечу, чей колеблющийся свет едва освещал ту дыру, куда он проник.

Это был маленький закуток, образованный в толще стены – около шести футов в длину и трех футов в ширину, но достаточно высокий, чтобы человек среднего роста мог стоять, не касаясь головой свода.

Здесь находился ящик, поставленный на четыре ножки. Ящик этот был набит свежей соломой, а на соломе лежали два маленьких матрасика. Белая простыня и одеяло окончательно придавали ему вид удобной кровати.

Здесь был и другой ящик, приспособленный под стол. Был также маленький прочный сундучок, снабженный большими замками, второй столик поменьше, два маленьких табурета и крохотная домашняя утварь, причем все это сверкало чистотой. Казалось, то были кукольные покои.

Таков был дворец Эль Чико.

Закуток проветривался через отдушину, перед которой Эль Чико соорудил нечто, отдаленно напоминающее деревянный ставень.

Теперь, когда карлик зажег свечу, он, предосторожности ради, закрыл ставень, чтобы свет не выдал его присутствия в том случае, если бы принцессе или кому-то из ее людей взбрело в голову спуститься в подвалы дома.

Но он не вернул на место пластину, маскировавшую вход в его жилище. Он был так уверен, что с этой стороны ему не угрожает никакая опасность.

Чико положил мешочек с золотом на стол, сел на один из своих табуретов и, облокотившись на стол, уронив голову на руки, стал думать.

Случилось то, чего так боялась Фауста: Пардальян не погиб от яда.

После нескольких часов сна, скорее походившего на смерть, наступило долгое медленное пробуждение. Пардальян сел и мутным взором обвел странное место, где он находился. Под воздействием усыпляющих испарений, которыми был насыщен воздух, его мозг словно оцепенел, как если бы пропитался винными парами; в голове – ни единой мыли, все тело ломит.

Однако понемногу одурманивающее действие снадобья рассеялось, голова прояснилась, заработала память; к шевалье полностью вернулось сознание, а вместе с ним – хладнокровие и та вера в себя, что делали его столь грозным.

Впрочем, он не был особенно удивлен, обнаружив, что жив. Он этого ожидал.

В самом деле: Пардальян не был обманщиком, он, выражаясь современным языком, не блефовал. Наоборот, он был человеком искренним, убежденным в том, что он говорит. Так было и тогда, когда он уверял Фаусту, что победит яд и выйдет живым из своей гробницы...

Почему? Чем подкреплялась эта уверенность?

Возможно, он и сам затруднился бы это объяснить. Ясно было одно: уверенность эта у него была, а об ее корнях он не задумывался.

Любой другой на его месте стал бы осторожничать с Фаустой и не открывать ей своих мыслей. Но Пардальян был человек искренний, можно даже сказать, простодушный, его правдивость иногда прямо-таки обескураживала. И не его вина, если эти откровенность и прямодушие воспринимались иными как дипломатичность, хитрость, а то и пронырливость. Это объяснялось единственно тем, что большинство изворотливых натур невосприимчивы к доброте и искренности.

Пардальян считал, сам не зная почему, что ему удастся избегнуть чудовищной смерти, уготованной ему Фаустой. Он так полагал и так сказал, даже не задумываясь о печальных последствиях, которые могла иметь его откровенность.

Итак, вновь обретя способность рассуждать, он ничуть не удивился тому, что яд на него не подействовал, и съехидничал:

– Да, не везет госпоже Фаусте со мной! Не надолго хватило ее яда. А ведь я ее предупреждал! Теперь мне ничего не остается, как осуществить вторую часть моего предсказания и выйти отсюда живым и невредимым прежде, чем меня одолеют голод и жажда. Что ж, придется мне опять расстроить госпожу Фаусту; она, право, слишком уж милостива ко мне, так и осыпает благодеяниями.

«Выйти отсюда» – сказал шевалье; однако же как это сделать? Есть ли выход? И Пардальян прошептал:

– Посмотрим! Последние сутки я только и делаю, что воюю со всяческими хитрыми механизмами, которые столь любезны сердцу господина Эспинозы.

Разрази меня гром, если эта могила тоже не оснащена какими-нибудь пружинами! Кроме того, я знаю мою Фаусту: она наверняка оставила себе какой-нибудь ход, чтобы при желании убедиться в моей смерти. А такое желание у нее наверняка возникнет. Поэтому – поищем!

И Пардальян принялся за поиски методичные, тщательные, терпеливые, насколько это было возможно в окружавшей его кромешной темноте.

Однако он со вчерашнего дня, по существу, так и не отдохнул. Кроме того, очевидно, мерзкое снадобье очень подорвало его силы, так что уже через несколько минут ему пришлось остановиться.

– Черт, – пробормотал он, – думается мне, эти поиски могут затянутся и оказаться куда более трудными, чем хотелось бы. От яда госпожи Фаусты ноги сделались ватные. Так не будем же понапрасну тратить силы. Пусть его действие полностью рассеется, а мы пока отдохнем.

С этими словами Пардальян, за неимением табурета, уселся на свой сложенный плащ, расстеленный на плитах, и стал ждать, когда силы вернутся к нему. Пользуясь временем, он добросовестно изучал топографию своей камеры, дабы облегчить, насколько это возможно, свои поиски.

Через некоторое время шевалье почувствовал себя окрепшим и решил возобновить свои труды.

Но внезапно, вместо того, чтобы подняться на ноги, шевалье растянулся плашмя, прильнув ухом к плитам. Почти тотчас же он прошептал с лукавой улыбкой на лице:

– Черт возьми! Или я сильно ошибаюсь, или вот тот, кто избавит меня от долгих поисков. Если мне посылает его госпожа Фауста, желая со мной покончить...

Тут он в тревоге замолчал, и на лбу у него выступил пот.

«Если их несколько, что весьма вероятно, – подумал он, – хватит ли у меня сил для схватки?»

Он сел на корточки и стал бесшумно разминать кисти рук.

– Хорошо! – произнес он скоро с удовлетворенной улыбкой. – Если их не слишком много, может и удастся выкрутиться.

Шевалье прижался к стене, вслушиваясь и вглядываясь, готовый действовать.

Он увидел, как одна из плит прямо перед ним слегка шевельнулась. Он быстро подошел, устроился поудобней, встав на колени, и стал ждать.

Теперь плита, толкаемая невидимкой, медленно поднималась и, поднимаясь, скрывала собой сидящего Пардальяна.

Не двигаясь с места, он вытянул вперед руки, готовые сомкнуться на шее врага, которого он ожидал здесь, у зияющего отверстия.

Но его кулаки не обрушились на пришедшего.

Пардальян с удивлением увидел не вооруженных людей, а вошедшего в подземелье Чико, которого шевалье сразу же узнал и ошеломленно прошептал:

– Карлик!.. Неужто он один? Зачем он сюда пришел?

А карлик, словно желая побыстрее предоставить ему необходимые сведения, громко воскликнул:

– Ну, наконец-то я дома!

«Дома! – подумал Пардальян, глядя по сторонам. – Не ночует же он в этой могиле!»

Плита опускалась сама собой, но шевалье это уже больше не занимало. Теперь у него на уме было другое. Он не спускал глаз с Эль Чико.

«Какого черта он здесь делает?» – думал он.

Эль Чико, который, как мы видим, совершил крупную неосторожность, не обернувшись назад, тем временем открыл дверь своего жилища и зажег свечу.

– Ага! – восторженно прошептал Пардальян. – Так вот что он называет своим домом! Разрази меня гром, если бы я хоть когда-нибудь смог открыть секрет всех этих ходов. Однако с этим человечком я бы не прочь познакомиться поближе!

Эль Чико, кроме того, допустил и вторую неосторожность, оставив свою дверь открытой. Пардальян тут же ползком приблизился к проему и бросил нескромный взгляд внутрь. Он невольно испытал восхищение перед изобретательностью маленького человечка, проявленной им при обустройстве своего таинственного убежища.

«Бедняга-малыш! – с жалостью подумал шевалье. – Да как же он может там жить? И возможно ли, чтобы человеческое существо было вынуждено поселиться в склепе, жить без воздуха, без света, лишь бы укрыться от людской злобы – и все только потому, что оно слабо и одиноко!»

В порыве великодушия Пардальян забыл о своем предубеждении против карлика, которого он не без оснований подозревал в сговоре с Фаустой. Природная доброта шевалье взяла верх над злопамятством, и теперь он испытывал лишь бесконечную жалость к несчастному обездоленному человечку.

Карлик сел за свой стол, спиной к проему, через который Пардальян мог свободно наблюдать за ним. Чико, впрочем, и в голову не приходило, что он «у себя дома» не один и что за ним следят.

Малыш долго сидел в задумчивости, а потом протянул руку к мешочку и высыпал его содержимое на стол.

«Гром и молния, – мысленно воскликнул Пардальян, услышав звон катящихся монет, – да этот маленький нищий богат, как покойный Крез. Где же он взял золото?»

Словно отвечая на невысказанный вопрос шевалье, карлик произнес:

– Да, здесь действительно пять тысяч ливров. Принцесса не обманула.

«Чем дальше, тем лучше, – сказал себе Пардальян. – Он купается в золоте и знается с принцессами. Остается только предположить, что он и сам принц, превращенный в карлика каким-нибудь злым волшебником.»

Но внезапно его осенило, и глаза его вспыхнули гневным огнем.

«Трижды дурак! – выругал он себя. – Да ведь эта принцесса – Фауста... Это золото – цена моей жизни... Как раз ради того, чтобы получить это золото, гнусный недомерок и завел меня в ловушку, куда я устремился очертя голову. Не знаю, что мне мешает поколотить его, как он того заслуживает.»

Карлик убрал золото обратно в мешочек и крепко-накрепко завязал его, а затем подошел к сундучку, вытащил оттуда пригоршню серебряных монет и разложил их на столе. Он опорожнил еще и кошелек, полученный им от дона Сезара, и принялся вслух считать деньги:

– Пять тысяч сто ливров и еще несколько реалов.

Он стоял перед столом, и Пардальян видел его в профиль!

«У него зловещий вид, – подумал шевалье. – А ведь пять тысяч ливров составляют кругленькую сумму. Быть может, он скупец?»

– Я богат! – повторил Чико с хмурым видом. И гневно воскликнул:

– Но к чему мне это богатство? Хуана никогда не взглянет на меня, она любит француза!

«О черт! – мысленно вскричал Пардальян. – Ну и ну, вот это новость! Теперь я начинаю понимать. Это не скупец, это влюбленный... и ревнивец. Бедный маленький чертенок!»

– Но француз умер! – продолжал Чико.

«Я умер? Еще чего не хватало!.. Подумать только, сколько я встречаю людей, жаждущих непременно загнать меня в гроб и хорошенько заколотить крышку. Это, в конце концов, даже скучно! Что у них, других дел нет, что ли?»

– Зачем мне все это?.. Ладно, раз я не могу получить руку Хуаны, я потрачу это золото на подарки для нее. Тут есть на что купить украшений и богато расшитых плащей, и платьев, и шалей, и мантилий, и премиленьких туфелек из атласа и даже из кордовской кожи – она такая мягкая и душистая... Всего накуплю!.. Боже мой, до чего нарядной станет моя Хуана! Нарядной и... счастливой! Ведь она так любит красивые вещи!

Чико весь сиял.

«Где только, черт подери, не гнездится любовь!» – мелькнуло в голове у Пардальяна.

Внезапно радость карлика угасла. Он простонал:

– Нет! Я не могу иметь даже такой радости. Хуана удивится, увидев, что я так богат. Она ведь все понимает, вот оно как! Она, возможно, догадается, откуда у меня появилось мое богатство. Она прогонит меня, она бросит мне в лицо мои подарки и назовет убийцей. Нет! Это золото проклято, это цена крови, и я не могу им воспользоваться... Напрасно я стал преступником!

И он яростным жестом смахнул со стола мешочек, который со звоном покатился по плитам.

«Смотрите-ка! – хмыкнул Пардальян, и глаза его заискрились. – А мне, пожалуй, нравится этот коротышка!»

Чико взволнованно ходил взад-вперед по своей комнате. Вот он остановился прямо перед проемом, нахмурился, невидяще уставился глазами в пространство и прошептал:

– Убийца... Хуана так и сказала: я – убийца... Да, я заслужил этот титул по тому же праву, что и люди, своими руками убившие француза... и даже больше их... Вот оно как! Если бы не я, он бы не погиб... Это я, я виноват в его смерти... И как я мог решиться на такое?! Видно, ревность совсем свела меня с ума... Но теперь, когда моя хозяйка произнесла это ужасное слово: «Убийца!», я все понял, и стал отвратителен самому себе!..

Пардальян не пропустил ни слова, со страстным вниманием следя за всеми этапами битвы, которая происходила в душе карлика.

А тот опять вернулся к своим размышлениям, излагая их вслух; Пардальян же перемежал их тихими комментариями.

– А может, француз не умер?

– Об этом надо было подумать с самого начала! – усмехнулся Пардальян.

– А вдруг его еще можно спасти? Ведь я обещал Хуане.

– Вот уж не думал, что малышка Хуана так живо мною интересуется!

– Если француз умер, то Хуана тоже умрет, а я умру сразу вслед за ней.

– Да нет же, нет! Не хочу я иметь все эти смерти на своей совести, черт подери!

– Если француз жив и я его спасу...

– Вот так-то лучше!.. Ну, и что ты сделаешь в таком случае?

– Хуана будет счастлива... Француз полюбит ее.

– Клянусь рогами дьявола, нет! Не полюблю я ее, глупец!

Чико, словно услышав Пардальяна, продолжал:

– Конечно, полюбит! Ведь она такая хорошенькая!

– Чтоб они провалились, эти влюбленные! Все они одинаковы – воображают, будто вся вселенная только и смотрит, что на предмет их страсти.

– Француз полюбит ее, и тогда я умру.

– Опять! Право слово, это просто мания какая-то!

– В конце концов, что за важность? Кому какое дело до меня? Я искуплю причиненное мною зло. Я больше не буду убийцей, моя хозяйка будет обязана мне своим счастьем, и я смогу уйти из жизни довольным – может быть, обо мне станут даже сожалеть!

– Клянусь честью, вот замечательная мысль, вполне достойная этого влюбленного безумца!

– Решено. Я обыщу все известные мне тайники.

– Отлично! Далеко идти не придется, – произнес шевалье, исподтишка посмеиваясь.

Стараясь не шуметь, он отошел вглубь камеры, завернулся в плащ, растянулся на каменных плитах и притворился крепко спящим.

Карлик продолжал:

– А если я его не найду... если он умер... завтра я отравлюсь к принцессе и потребую его вернуть.

С горькой улыбкой он заключил:

– Без всякого сомнения, она отправит меня вслед за ним. Тогда Хуана так никогда и не узнает страшную правду. Она решит, что я погиб, стараясь спасти его, и будет оплакивать меня.

Он пробормотал еще несколько неясных слов, потом неожиданно загасил свечу и вышел, напутствуя себя:

– Вперед!

Тотчас же его внимание привлекла какая-то тень на белых плитах пола. Это был Пардальян, притворившийся спящим. Эль Чико вздрогнул:

– Француз!

Карлик почувствовал, что вот-вот упадет без сознания. Он не ожидал, что найдет своего соперника так быстро... Да еще здесь, у себя под боком... Чико удивленно пробормотал:

– Но как же это я не увидел его, когда входил? Ах да, плита скрывала его, а я не посмотрел назад. Кто бы мог предположить... Я еще так громко говорил сам с собой!..

Карлик тихонько подошел к Пардальяну; тот, казалось, спал глубоким сном, однако краешком глаза следил за Чико.

«Неужели он умер?» – мелькнуло в голове у карлика.

От этой мысли его бросило в дрожь – он сам не понимал, что было тому причиной: радость или страх.

Битва между добром и злом длилась уже долго. Но теперь добро одержало окончательную победу: Чико был исполнен решимости спасти своего соперника и был бы крайне удивлен, если бы ему сказали, что он совершает героический поступок. Он знал лишь одно: нельзя допустить, чтобы Хуана ненавидела его и называла убийцей. Вот и все. Остальное не имело значения.

Маленький человечек наклонился над шевалье, прислушался и уловил негромкое ровное дыхание.

– Он спит! – произнес карлик.

И хотя его одолевала неприязнь к французу, он все же невольно воздал ему должное и прошептал, тихонько кивая головой:

– Он храбрый. Он спит, а ведь наверняка знает, что его ждет, знает, что его могут убить прямо во сне. Да, он храбр; возможно, именно потому-то Хуана и любит его.

Без горечи, без зависти, просто констатируя очевидное, он заключил:

– Я тоже был бы храбрым, если бы был таким же сильным, как он... По крайней мере, мне так кажется.

Эль Чико и не подозревал, что тот, чьей смелостью он восхищался, лишь притворяется спящим и сам восхищается его, карлика, смелостью, которую тот в себе и не подозревал.