"Семинар с доктором медицины Милтоном Г. Эриксоном" - читать интересную книгу автора (Зейг Джеффри К.)

СЕМИНАР

ПОНЕДЕЛЬНИК

Занятие проходит в гостевом доме Эриксона, состоящем из трех комнат: спальни, гостиной (к которой примыкает кухня) и кабинета самого доктора Эриксона. Занятия обычно проходят в гостиной, поскольку она больше кабинета, и студентам, которых иногда собирается до пятнадцати человек, в кабинете не разместиться. В гостиной три книжных шкафа, на стенах висят дипломы, картины и разные сувениры.

Студенты располагаются полукругом на диване и мягких стульях. По левую сторону от сидящего в коляске Эриксона стоит мягкое кресло с зеленой обивкой. В нем обычно сидит «объект изучения».

Миссис Эриксон вкатывает доктора Эриксона в гостиную. Эриксон разрешает желающим прикрепить микрофоны к лацканам своего пиджака. Затем он берет в руки карандаш с декоративной верхушкой в виде головки с волосами из волокон пурпурного цвета. Волокна аккуратно зачесаны в виде острия на верхнем конце карандаша. Показывая собравшимся карандаш, Эриксон замечает: «Вот такими люди приходят ко мне». Затем он энергично катает карандаш между ладонями, приводит прическу из волокон в полный беспорядок и добавляет: "А вот такими они от меня уходят ".

Затем Эриксон просит присутствующих заполнить анкеты и сообщить следующую информацию о себе: дата занятия, имя, адрес, почтовый индекс и номер телефона, образование и где получены ученые степени, возраст и дата рождения, наличие братьев и сестер, их пол и возраст, где воспитывались (в деревне или в городе).

Эриксон ждет, пока все заполняют анкеты. Затем он внимательно читает каждый листок и делает замечания, просит добавить пропущенные сведения.

Занятие начинается. Доктор Эриксон делает какое-то замечание по анкете Джейн, психолога из Нью-Йорка. Она отвечает, что вот уже несколько лет переживает по поводу того, что она единственный ребенок.

Эриксон: Интересно, как сильно может переживать насчет семилетнего брата пятнадцатилетняя девочка?

Джейн: С этого все и началось.

Эриксон: Бедный братишка.

Джейн: Он выжил.

Эриксон: А у вас нет братьев или сестер? (Обращается к Анне, социальному работнику из Швейцарии.)

Анна: Почему же, есть. Я просто не расслышала, как заполнять. Скажите, что вас интересует?

Эриксон: Перечислите ваших братьев и сестер, их пол и возраст.

Санда: Здравствуйте, доктор Эриксон. Меня зовут Санда. (Санда только что вошла в комнату. Она – терапевт из Нью-Йорка.)

Эриксон (Кивает Санде): Кэрол, а вы не указали свою ученую степень и дату. (Кэрол готовит докторскую диссертацию по клинической психологии. Она из Массачусетса.)

Кэрол: Дату получения степени?

Эриксон: Нет, сегодняшнюю дату. Ваше имя, адрес, номер телефона, ваш почтовый индекс, ученая степень, где вы ее получили, ваши братья и сестры, их пол и возраст, ваше семейное положение, есть ли дети, где вы воспитывались: в городе или деревне.

Зигфрид: Меня зовут Зигфрид. Я из Германии, из Гейдельберга. (Зигфрид – доктор философии, психолог-клиницист.)

Эриксон: Рад познакомиться.

Зигфрид: Не возражаете, если я прикреплю к вам еще один микрофон?

Эриксон: Цепляйте сколько душе угодно.

Зигфрид: Спасибо.

Санда: А еще один можно? Выдержите?

Эриксон: У меня тихий голос. Я дважды перенес полиомиелит, у меня смещен язык, а губы частично парализованы. У меня действует только половина диафрагмы, и я не могу громко говорить. Все, что я скажу, запишут магнитофоны, но, боюсь, вам будет трудно разобрать мою речь. Не стесняйтесь, сразу же переспрашивайте. И еще одна просьба: все, кто плоховато слышит, подсаживайтесь поближе. Обычно те, у кого со слухом неважно, садятся подальше. (Эриксон смеетсг)

Начиная занятия по психотерапии, я хочу подчеркнуть, что существует состояние осознанного восприятия и состояние неосознанного восприятия. Для удобства я буду говорить о сознательном разуме и неосознанном разуме.

Сознательный разум – это состояние непосредственного восприятия. Вы осознанно воспринимаете инвалидную коляску, ковер на полу, других присутствующих здесь людей, лампы, книжные шкафы, цветущие кактусы, картины на стенах, графа Дракулу на стене у вас за спиной. («Граф Дракула» – висящий на стене засушенный электрический скат.) Иначе говоря, ваше внимание разделяется между тем, что я говорю, и тем, что вас окружает.

Неосознанный разум включает всю информацию, полученную в течение жизни. Многое из этого вы совсем позабыли, но оно легло в основу ваших машинальных действий. По сути, наше поведение в значительной мере представляет собой автоматическое функционирование этих забытых воспоминаний.

Например… Взять хотя бы вас. (Эриксон с улыбкой обращается к Кристине, врачу из Калифорнии, которая говорит с сильным немецким акцентом.) Вы знаете, как ходить? Как вставать? Пожалуйста, объясните, как вы встаете.

Кристина: Наверное, перемещая центр тяжести и в то же время…

Эриксон: А как вы перемещаете центр тяжести?

Кристина: Я думаю, путем ряда неосознанных движений.

Эриксон: А каких движений?

Кристина: Честно говоря, я об этом не задумывалась.

Эриксон: Как вы думаете, могли бы вы пройти шесть кварталов размеренным шагом по улице, где нет никакого транспорта? А могли бы вы пройти размеренным шагом по прямой?

Кристина: Может, не совсем размеренным шагом. Но думаю, чем больше я буду стараться, тем хуже будет результат.

Эриксон: Так, а как вы пойдете по улице?

Кристина: Если я буду стараться?… Хуже, чем если бы я не старалась.

Эриксон: Что?

Кристина: Гораздо хуже, чем в том случае, если бы я не старалась.

Эриксон: А как вы обычно ходите по улице… спешите?

Кристина: Ставлю одну ногу впереди другой, не задумываясь об этом.

Эриксон: И насколько прямым будет ваш путь?

Кристина: Не знаю. Наверное, достаточно прямым.

Эриксон: А где вы остановитесь и где задержитесь?

Кристина: Зависит от обстоятельств.

Эриксон: Это, что называется, уклончивый ответ. (Эриксон смеется.) Так где же вы задержитесь и где остановитесь?

Кристина: Остановлюсь на красный свет.

Эриксон: Где?

Кристина: На краю тротуара.

Эриксон: На самом краю?

Кристина: Может, немного не доходя.

Эриксон: Сколько не доходя?

Кристина: Несколько шагов, может, один шаг.

Эриксон: А если вместо светофора стоит знак, запрещающий переход, а то и знака нет, что тогда?

Кристина: Если будет двигаться транспорт, я остановлюсь.

Эриксон: Я сказал, что на улице нет никакого движения транспорта.

Кристина: Тогда я пойду без остановок.

Эриксон: Допустим, это перекресток (показывает рукой), здесь стоит светофор, а вы идете здесь, вы смотрите вверх, а затем поворачиваете голову, чтобы определить, далеко ли до края тротуара. А если здесь запрещающий знак, вы замедляете шаги, чтобы его прочитать. Вот вы подходите к краю тротуара и как вы поступите дальше?

Кристина: После того, как я остановлюсь?

Эриксон: После того, как достигнете бортика тротуара.

Кристина: Остановлюсь и осмотрюсь.

Эриксон: Осмотритесь в какую сторону?

Кристина: В направлении возможного появления транспорта.

Эриксон: Я сказал, что никакого транспорта нет.

Кристина: Тогда я пойду дальше. Посмотрю на противоположную сторону и прикину, какой шаг мне нужно сделать, чтобы спуститься с тротуара на мостовую.

Эриксон: Вам придется остановиться и прикинуть высоту тротуара, затем вы автоматически посмотрите направо и налево. А когда вы достигнете противоположного тротуара, вы уже не будете смотреть ни налево, ни направо. А что может заставить вас замедлить шаги?

Кристина: Приближающийся транспорт?

Эриксон: Если вы голодны, то притормозите у ресторана. Глянув на свои бусы, вы завернете в ювелирный магазин. (Кристина смеется.) А рыболов или охотник непременно отклонится от прямой к витрине охотничьего магазина. А вот мимо чего никто из нас не может пройти не задержавшись? Мимо какого здания?… Как будто невидимый барьер преграждает вам путь. Вы пытались равнодушно пройти мимо булочной с пекарней? Любой – мужчина, женщина, ребенок – замедляет шаги у пекарни.

(Обращаясь к Кристине.) Вот вы – врач, как вы научились вставать? Вопрос ко всем относится. Вы знаете, как вы научились вставать? Каков был ваш первый опыт?

Кристина: Сделала усилие и попыталась.

Эриксон: Вы тогда даже не знали и не понимали такого слова – «встать». А как вы научились?

Кристина: Может, случайно…

Эриксон: Случай случаю рознь. (Смех.)

Кристина: Потому что я хотела чего-то добиться. (Роза – врач из Италии.)

Эриксон: И чего же вы добивались?

Кристина: Чего добивалась?

Эриксон: Не пытайтесь ответить на этот вопрос.

Анна: Возможно, было просто желание. Желание сделать так, как другие. Как малыш подражает взрослым.

Эриксон: Так, ну и как же вы это сделали?

Анна: С точки зрения физиологии, скорее всего, уперлась ногами… и помогла себе руками.

Эриксон (обращаясь к группе, но глядя перед собой в какую-то точку на полу): Я учился вставать дважды: первый раз ребенком, а второй – когда мне было восемнадцать лет. В семнадцать меня полностью парализовало. У меня была совсем кроп1ечная сестренка. Я наблюдал, как она ползала и как встала на ножки. Я научился вставать у своей сестренки, которая была на семнадцать лет моложе меня.

Первым делом надо ухватиться за что-то и, подтянувшись, выпрямиться. Затем рано или поздно, совсем случайно (такой случай со всеми приключается) вы обнаруживаете, что можете частично перенести вес на ногу. Затем выясняется, что колено подогнулось – и вы шлепаетесь. (Эриксон смеется.) Тогда вы снова подтягиваетесь и пытаетесь встать на другую ногу, но и это колено подгибается. Еще немало времени пройдет, прежде чем вы научитесь распределять вес на обе ноги и выпрямлять колени. Предстоит научиться расставлять ноги и не скрещивать их, потому что на скрещенных ногах не встанешь. Надо научиться расставлять ноги как можно шире. Но когда вы выпрямите колени, ваше тело вас опять подведет – вы прогнетесь в тазу.

Потребуется изрядное время и усилия, чтобы научиться выпрямлять колени, расставлять ноги, держать прямо таз и все это – ухватившись за край манежа. У вас четыре точки опоры – две ноги и две руки.

А что произойдет, если вы поднимете эту руку? (Эриксон поднимает левую руку.) Вы шлепнетесь на мягкое место. Это большой труд – научиться поднимать эту руку, и еще больший труд – вытягивать руку вперед, потому что тело следует за рукой. (Эриксон двигает рукой вправо и влево.) Потом вы двигаете рукой так и эдак. Нужно научиться удерживать равновесие при любом движении руки.

Потом вы учитесь управлять другой рукой, а затем надо научиться координировать движения рук с движениями головы, плеч и всего тела. И, наконец, вы стоите и обе руки свободны.

Теперь скажите, как вы встаете на одну ногу? Это сложнейшая задача, потому что, когда вы пытаетесь сделать это в первый раз, вы забываете держать колени и таз прямо, и шлепаетесь. Через какое-то время вам удается переносить весь ваш вес на одну ногу и вы выставляете другую вперед, центр тяжести в результате перемещается – и вы падаете. Вы еще долго учитесь выставлять одну ногу вперед. Наконец, вы делаете первый шаг и, право, это выходит у вас весьма недурно. Тогда вы делаете этой же ногой второй шаг, но уже не так удачно, затем третий и опускаетесь на пол. Придется еще немало потрудиться, чтобы научиться топать правой, левой, правой, левой, правой, левой.

Вы все умеете ходить, хотя совершенно не представляете, как это делается. (Эриксон обращается к Кристине.) Вы говорите по-немецки, не так ли? Кристина: Да.

Эриксон: Вам легче было выучить английский, чем немецкий?

Кристина: Нисколько не легче. Английский учить гораздо труднее.

Эриксон: Почему?

Кристина: Немецкий – мой родной язык, и он дался мне без труда, потому что все вокруг на нем говорили. А английский пришлось учить…

Эриксон: Вам пришлось овладеть совсем новой постановкой голосового аппарата и координировать ее со слухом. Скажите-ка: «Птица летит высоко».

Кристина: Птица петит высоко.

Эриксон: А теперь скажите это же по-немецки. (Кристина говорит фразу на немецком языке).

Эриксон: Можете это же сказать на нижне-немецком наречии?

Кристина: Нет.

Эриксон: Почему?

Кристина: Я его никогда не учила. Я его, пожалуй, и не пойму. Он отличается.

Эриксон: Вы слыхали такое выражение: «Прайс хорошо, а Баер лучше»?

Кристина: Простите, я не поняла.

Эриксон: «Прайс хорошо, а Баер лучше».

Кристина: Я такого не слышала.

Эриксон: Я не говорю по-немецки. У меня, возможно, неверное произношение. «Хорошо быть пруссаком, но баварцем лучше». (Смех.)

Зигфрид: Пожалуйста, говорите погромче.

Эриксон: А у меня встречная претензия – вы слишком тихо говорите. А если признаться начистоту, я не очень хорошо слышу. (Эриксон смеется. Затем говорит, опустив глаза вниз.) Хорошо. В психотерапии приходится учить пациента многому из того, чему он уже научился, и научился очень давно, но успел забыть узнанное.

Еще я хочу сказать, что мозг состоит из миллиардов клеток. Миллиардов и миллиардов клеток мозгового вещества. Клетки мозга в высшей степени специализированы. В изучении немецкого языка участвует одна группа клеток, совсем другая – в изучении английского, и третья – в изучении испанского.

Вот вам иллюстрация к этому. У меня было два пациента в палате, куда я часто водил на практику студентов. У обоих пациентов было небольшое мозговое кровоизлияние – очень незначительное. Один мог называть все предметы, но не мог ответить, для чего они предназначены. Мог назвать ключ, дверь, ручку двери, замочную скважину. Называл все, что угодно, но не помнил глаголов.

Другой пациент не помнил названий предметов, но мог показать, как они используются. Он не мог произнести слово «ключ», не мог указать на скважину, или ручку двери, или саму дверь. Если дашь ему ключ и скажешь: «Открой дверь» – он не понимал, о чем речь. Но если покажешь, куда вставить ключ, он открывал дверь. Если скажешь ему: «Поверни дверную ручку» – он не понимал, что ему говорили. А если покажешь ему вот так (Эриксон показывает, как открыть ручку), он понимал. Откроешь дверь, это ему тоже понятно.

Говоря иначе, клетки мозга настолько специализированы, что буквально на каждый элемент знания есть своя клетка, и все они связаны.

Хочу обратить ваше внимание еще на одну вещь – гипноз. Гипноз – это состояние, когда вы перестаете осознанно воспринимать действительность. Под гипнозом включается неосознанное восприятие. Потому что бессознательно вы знаете гораздо больше, чем когда мыслите осознанно. (Обращается к сидящей в зеленом кресле Санде.) Я попрошу вас поменяться местами с… (Обращается к Кристине.) Как вас зовут?

Кристина: Кристина.

Эриксон: Кристи?

Кристина: Кристина. (Пересаживается в зеленое кресло.)

Эриксон: Джо Барбер погружал вас в транс?

Кристина: Да.

Эриксон: Много раз?

Кристина: Несколько раз.

Эриксон: Хорошо. Откиньтесь на спинку кресла и смотрите на эту лошадку. (Эриксон указывает на пластиковую лошадку на книжном шкафу на противоположной стороне комнаты. Кристина усаживается поудобнее и откладывает в сторону свой блокнот. Ноги не скрещены, руки лежат на коленях.) Видите ее?

Кристина: Да.

Эриксон: Смотрите в этом направлении. А вы все слушайте и запоминайте, что я говорю.

Так, Кристина, смотри на эту лошадку. (Кристина перекладывает блокнот и пристраивает его в кресле с левой стороны, между собой и подлокотником.) Не надо двигаться. Не надо говорить. Я попробую напомнить тебе то, что ты давно забыла. Когда ты первый раз пошла в школу и стала учиться писать буквы алфавита, это казалось тебе ужасно трудной работой. Такая тьма букв. И все разной формы. А еще того хуже, буквы прописные и строчные. (Кристина медленно мигает.) Пока я с тобой говорю, у тебя меняется дыхание. Изменился ритм сердца. Изменилось давление. Изменился мышечный тонус. Двигательные рефлексы изменились. А теперь (Кристина закрывает глаза) я хочу, чтобы глаза у тебя оставались закрытыми и чтобы тебе было очень удобно и приятно. И чем лучше ты будешь себя чувствовать, тем глубже будет транс. Я хочу, чтобы ты погрузилась в такой глубокий транс, что перестанешь ощущать собственное тело. Ты будешь один только лишенный тела разум. Разум, плывущий в пространстве. Плывущий во времени. Давние воспоминания вернутся к тебе. Память о том, что давно забыто.

И повсюду за тобой будет следовать мой голос и станет голосом твоих родителей, твоих учителей. Он будет звучать и по-немецки. Это будет голос твоих друзей по играм, по школе, голос учителя.

Далее, я хочу, чтобы ты знала еще нечто важное. Я хочу, чтобы твое тело оставалось в глубоком крепком сне, а спустя некоторое время пусть проснется только твоя голова. Только голова. Тело пусть спит. От шеи и выше ты будешь бодрствовать. Это будет для тебя трудно, но ты сумеешь проснуться от шеи и выше. Это будет тяжело, будет трудно, но ты сможешь. А тело пусть крепко спит. Ты способна на большее; даже если тебе не хочется просыпаться, ты все равно проснешься от шеи и выше. (Кристина открывает глаза.) Как ты себя чувствуешь?

Кристина: Отлично. (Кристина улыбается. Когда она начинает отвечать Эриксону, тело ее напряжено, а глаза устремлены только на Эриксона.)

Эриксон: Ну, так какими воспоминаниями ты хочешь с нами поделиться?

Кристина: Я чувствовала только то, о чем вы говорили.

Эриксон: Так… Как насчет школы?

Кристина: Сомневаюсь, что я помню что-нибудь о школе.

Эриксон: Сомневаешься, что помнишь о школьных днях?

Кристина: Я могу припомнить кое-что осознанно, но я ничего не почувствовала.

Эриксон: Ты уверена?

Кристина (поднимает глаза): Думаю, да.

Эриксон: Ты ощущаешь, что ты не спишь.

Кристина: Как вы и сказали, я не сплю от шеи и выше. (Улыбается.) Мне кажется, стоит мне собраться с силами, я бы, пожалуй, смогла пошевелить руками, только что-то не хочется.

Эриксон: Самое главное открытие новорожденного (Кристина смотрит на кинокамеру) – это то, что он не осознает, что у него есть тело. Просто не знает об этом. "Это моя рука (Эриксон поднимает левую руку), а это моя нога".

Когда младенец голоден, он плачет (Кристина смотрит на студентов), а мать может взять его на руки, погладить по животику и уложить обратно в постель. Мышление у ребенка развито еще недостаточно, но на уровне ощущений он понимает многое. Когда голодный спазм повторяется (Кристина смотрит на студентов, а ее правая рука медленно поднимается), ощущение подсказывает ему: «Не надолго хватило мне этого обеда». Мать снова берет его на руки и гладит по спинке, малыш воспринимает это как насыщение, до следующего приступа голода. Тогда он опять кричит, возмущаясь, почему это обед такой скудный.

Через некоторое время, когда малыш приучается брать в руки и играть с погремушкой или другой игрушкой, он вдруг обращает внимание на свою руку. (Рука у Кристины перестает двигаться и останавливается на уровне чуть ниже плеча.) С интересом он пытается дотянуться до руки и, полный изумления, не может понять, почему эта «игрушка» ускользает от него, когда он пытается ее достать. Наконец, однажды малышу удается ухватить «игрушку» и он выглядит неимоверно озадаченным, потому что настоящая игрушка на ощупь совсем другая, чем «эта»… Причем «эта» есть по обе стороны от тебя.

Появляется осязательная стимуляция, а с нею упрощается процесс дальнейшего знакомства со своим телом.

Как получилось, что у тебя поднялась рука?

Кристина: Еще не открывая глаз, я почувствовала, что она хочет подняться. Я знаю, где она сейчас.

Эриксон: Для тебя именно это важно или то, что твоя рука поднялась, а ты не знаешь почему?

Кристина (улыбается): Верно. Я всегда думаю, почему? Это ведь не первый раз.

Эрихсон: И что же?

Кристина: Я всегда размышляю над этим и не первый раз наблюдаю, как это происходит. Обычно поднимается именно эта рука.

Эриксон: Так что же заставляет ее подниматься? Кристина (отрицательно качнув головой): Не знаю.

Эриксон: В твоем поведении есть многое, о чем ты не знаешь. У тебя обычно движется правая рука и поднимается к лицу. (Рука движется к лицу, вскоре тыльная сторона касается лица. Ладонь обращена к группе, большой палец и мизинец оттопырены.) Ты понимаешь, что все происходит помимо твоей воли: рука словно приклеилась к лицу и ты не можешь ее оторвать. Чем сильнее ты стараешься, тем крепче она приклеивается. Ну, постарайся отвести руку. Видишь, не получается. (Кристина улыбается.) Ты можешь опустить свою руку только одним способом… (Эриксон поднимает левую руку.) У тебя хорошая реакция. Ты тут же скопировала мое движение рукой.

Кристина: Простите, не расслышала.

Эриксон: Я сделал движение рукой. Ты начала копировать. Чтобы твоя рука опустилась на колени, тебе надо поднять вторую и, взяв первую, с силой толкнуть ее вниз.

Кристина: Вот именно в этом месте во мне всегда идет ужасная борьба. С одной стороны, мне кажется, что я могу это сделать, а с другой – что это невежливо. И я не пойму, то ли я не делаю этого, потому что не хочу быть невежливой, то ли я на самом деле не могу этого сделать.

Эриксон: Это понятно. Твой ум вмешивается в твое знание.

Кристина: Так всегда происходит.

Эриксон: Теперь все обратите внимание. Вы видели, чтобы в жизни кто-нибудь сидел так неподвижно, в застывшей позе? Сначала она даже не повернула голову в мою сторону. Двигались только ее глаза. Обычно вы поворачиваетесь лицом к собеседнику. (Обращаясь к Кристине.) А ты повернула глаза. Ты отделила свои глаза от головы и шеи.

Кристина: У меня рука устала.

Эриксон: Что? Не понял.

Кристина: У меня рука устала.

Эриксон: Рад это слышать. Когда тебе будет на самом деле невмоготу, твоя левая рука поднимется и толкнет правую вниз. Так ты полагаешь, что не спишь, не так ли?

Кристина (слабым голосом): Да.

Эриксон: На самом деле ты спишь. Но ты действительно не понимаешь, что ты спишь. Как ты думаешь, ты еще долго сможешь пробыть с отрытыми глазами?

Кристина: Не знаю.

Эриксон: Может, они сейчас закроются? (Кристина моргает.) И останутся закрытыми? (Глаза у Кристины закрываются.) Ну что, опять хочется поразмыслить над этим? (Кристина открывает глаза.)

Кристина: Если бы я могла отключить этот дурацкий ум! Он вечно обо всем размышляет.

Эриксон: Ты осознаешь, что не можешь встать?

Кристина: Нет.

Эриксон: У тебя не закрадывается сомнение, что ты сможешь встать?

Кристина: Угу.

Эриксон: А тебе не кажется, что ты неподвижна, как при крестцовой блокаде?

Кристина: При чем?

Эриксон: При крестцовой блокаде. Крестцовой анестезии…

Кристина: А, поняла. Да, так.

Эриксон: Такое ощущение?

Кристина: Почти.

Эриксон: Пусть посмотрит, как вот эта вертится (Эриксон указывает на одну из женщин), как другие ерзают. Вы все понимаете, что я имею в виду, когда говорю «посмотрим, как другие ерзают». Для бодрствующего человека ты страшно неподвижна. (Кристина делает слабое движение правым локтем.) Пусть рука у тебя устает все больше, пока тебе не захочется… (Кристина закрывает глаза) воспользоватья левой рукой и пригнуть правую вниз… (Кристина улыбается, открывает глаза, поднимает левую руку и осторожно пригибает правую вниз.)

Чувствуешь, что твои руки немного проснулись, верно? Кристина: Руки? Да.

Эриксон: Можешь ими пошевелить? Не пальцами, а руками.

Кристина: Нужно большое усилие. (Улыбается.)

Эриксон: Можешь проанализировать это усилие? Вот доктор-анестезиолог и она интересуется гипнозом. Чтобы получить крестцовую блокаду у беременной женщины, я неоднократно погружаю ее в транс, вот и все, Я ей говорю: «Когда вас повезут рожать, думайте о поле ребенка, и его весе, о внешности, о том, будут ли у него волосы. Через какое-то время акушер, который отвечает за нижнюю часть вашего тела, предложит вам полюбоваться вашим малышом. Он будет держать его высоко в руках. У вас крестцовая блокада – полная анестезия».

Когда моя дочь, Бетти Элис, рожала первого ребенка, доктор очень беспокоился. Он был одним из моих студентов. Но дочь сказала: «Не волнуйтесь, доктор, вы акушер и знаете свое дело. В ваших руках вся нижняя часть моего тела, зато верхняя – в моих». И она начала рассказывать сестрам и другим медикам в операционной, как она училась в школе в Австралии. Через некоторое время доктор спросил: «Бетти Элис, вам разве не интересно, кто у вас родился?» И он поднял мальчика. «Ой, мальчик, – обрадовалась она.– Дайте его мне. Я такая же, как все мамаши. Хочу пересчитать пальчики на ручках и ножках». Ей, конечно, хотелось знать, что с ней происходит, хоть она и рассказывала про Австралию.

Я смотрю, вы все постоянно меняете положение на своих стульях. (Кристина улыбается.)

(Эриксон смотрит в пол.) Как-то у меня лечилась одна пациентка. Она ходила ко мне несколько месяцев. Однажды она мне заявляет: «Хочу в транс, доктор Эриксон». Уже в трансе, говорит: «Мне так приятно, я останусь здесь на весь день». А я отвечаю: «К сожалению, у меня есть еще пациенты. На весь день не получится». А она: «Какое мне дело до ваших пациентов?» Я ей объясняю, что это мой заработок. Она в ответ: «Хорошо. Плачу за каждый час. Но я останусь на весь день». (Эриксон смотрит на Кристину.) Как мне удалось от нее избавиться? Я ей сказал: «Спите в свое удовольствие. Надеюсь, вам не придется бежать в туалет».

(Обращается к Кристине.) Твои плечи просыпаются. Кристина: Хотите, чтобы все остальное тоже проснулось?

Эриксон: Пожалуй, а то как бы чего не вышло. (Эриксон смеется, Кристина улыбается.)

Кристина: Не понимаю, что может случиться.

Эриксон: Надеюсь, тебе не придется бежать в туалет… (Кристина смеется и отмахивается рукой.) Приходишь понемногу в себя. (Кристина шевелится, двигает руками.)

Кристина: Да.

Эриксон: Туалет отменяется. (Смех.). (Обращается к группе.) Кто из вас никогда не был в трансе?

(Обращается к Кэрол.) Ты не была. (Обращается к Зигфриду.) И ты не был. Так, доктор, в трансе приятнее смотреть на хорошенькую девушку, чем на мужчину. Не так ли?

Зигфрид: Повторите, пожалуйста, я не расслышал. Эриксон: Приятнее смотреть на хорошенькую девушку. Зигфрид: Теперь дошло. (Смех.)

Эриксон (обращается к Кэрол): Так, поменяйтесь местами с… (Кристина и Кэрол меняются местами.)

Вы заметили, что Кристину я ни о чем не просил.

Кристина: Вы спрашивали, приходилось ли нам бывать в трансе? Я тоже никогда не была в трансе, только я сперва не поняла ваш вопрос и поэтому…

Зигфрид: Теперь дошло. (Смех.)

Эриксон (обращается к Кристине): Тебя зовут Кристи, верно?

Кристина: Нет. Кристина.

Эриксон: Я просил тебя пересесть?

Кристина: Я думала, что вы просите меня поменяться с ней местами.

Эриксон: Нет, я ее попросил. (Указывает на Кэрол.)

Кристина: Так что мне надо делать?

Эриксон: Ты уже это сделала. Я не сказал тебе проснуться. (Смех.) Я включил твое сознание. Я просил ее пересесть. А ты сделала остальное.

(Обращается к Кэрол.) Ты никогда не была в трансе? (Кэрол сидит, положив руки на подлокотники.)

Кэрол: Я не совсем уверена. (Кэрол отрицательно качнула головой.) Кажется, однажды, а может, и нет. (Кэрол удобнее устраивает руки.)

Эриксон: Твое имя?

Кэрол: Кэрол.

Эриксон: Кэрол. (Эриксон поднимает левую руку Кэрол за запястье, и она каталептически повисает. Кэрол смотрит на руку, затем на Эриксона. Кисть руки опущена, пальцы раздвинуты.) У тебя такое было когда-нибудь, что незнакомый человек берет тебя за руку и оставляет ее висящей в воздухе? (Кэрол отворачивается, потом снова смотрит на Эриксона.)

Кэрол: Такого со мной никогда не было. (Кэрол смеется.) Подожду, посмотрю, что дальше будет.

Эриксон: Как ты полагаешь? Ты уже в трансе?

Кэрол: Нет.

Эриксон: Ты, правда, так считаешь?

Кэрол: Да.

Эриксон: Ты уверена?

Кэрол: Глядя на руку, не уверена. (Кэрол смеется.)

Эриксон: Ты не уверена. Как ты думаешь, у тебя скоро закроются глаза? (В этот момент Кэрол смотрит на Эриксона. Эриксон пристально смотрит на нее.)

Кэрол: Не знаю.

Эриксон: Не знаешь.

Кэрол: Похоже, скоро.

Эриксон: Ты действительно уверена, что глаза не закроются и не останутся закрытыми.

Кэрол: Не уверена. Они слипаются. (Улыбается.)

Эриксон: Думаешь, они скоро совсем слипнутся и не откроются.

Кэрол: Дело идет к этому. (Студенты смеются. Кэрол улыбается.)

Эриксон: Так что, ты вовсе не уверена, Кэрол?

Кэрол: Нет.

Эриксон: Но начинаешь убеждаться, что глаза у тебя закроются. (Кэрол моргает.) Вот уже довольно скоро… и останутся закрытыми. (Глаза у Кэрол закрываются.)

Относительно психотерапии, следует знать, что ваш пациент помнит о своем прошлом опыте гораздо больше, чем можно предположить. Вы не знаете, как вы засыпаете. Вы не знаете, как освобождается ваше восприятие, осознанное восприятие. Так что, когда ко мне приходит пациент, передо мной много неясного. Но я знаю, как найти ответ на мои сомнения, а пациент не знает. (Эриксон обращается к Кэрол, которая медленно опускает руку на колени.) Ты чувствуешь себя все удобнее и приятнее. Теперь засыпай так крепко, что тебе покажется, будто у тебя совсем нет тела. Ты будешь ощущать себя только разумом, плавающим в пространстве и времени.

Возможно, ты маленькая девчушка, играющая у себя дома, или школьница. Я хочу, чтобы к тебе вернулись воспоминания о том, что ты давно позабыла. Хочу, чтобы ты ощутила себя маленькой девочкой, со всеми ее чувствами. Немного позже ты, возможно, поделишься с нами некоторыми из этих ощущений.

Допустим, ты играешь в школьном дворе, или завтракаешь, или любуешься платьем своей учительницы. Вот ты вглядываешься в написанное на школьной доске или рассматриваешь картинки в книжке… все это ты давно забыла.

И сейчас не 1979 год – все происходит гораздо раньше. И даже не 1977 год и даже не 1970-й. Скорее всего, это 1959-й или I960 год. Кто знает, может, ты сейчас любуешься рождественской елкой, или стоишь в церкви, или играешь с собачкой или кошкой.

Спустя некоторое время ты проснешься и расскажешь нам о маленькой девочке по имени Кэрол. И стань на самом деле милой маленькой Кэрол, какой она была в 1959-м или I960 году. Я хочу, чтобы твое тело пребывало в глубоком сне, а сама ты бодрствовала от шеи и выше. (Эриксон замолкает на мгновение. Кэрол поворачивает голову и смотрит на него.)

Эриксон: Ну! (Эриксон пристально смотрит на Кэрол. Во время индукции он в основном смотрел ей под ноги.) Что ты хочешь мне сказать?

Кэрол: Вы кажетесь очень милым. (Голос у Кэрол совсем юный.)

Эриксон: Вот как?

Кэрол: Угу.

Эриксон: Спасибо. А где мы?

Кэрол: По-моему, в парке. (Отвечая, Кэрол, не отрываясь, смотрит на Эрик-сона.)

Эриксон: В небольшом парке. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Кэрол: Не знаю, это еще так не скоро.

Эриксон: Очень нескоро. А сейчас чем бы ты занялась?

Кэрол: Я бы поиграла.

Эриксон: Во что?

Кэрол: С мячиком.

Эриксон: С мячиком?

Кэрол: В «классики».

Эриксон: В «классики». Где ты живешь? Рядом с парком?

Кэрол: Нет.

Эриксон: А где?

Кэрол: Я живу далеко. Здесь я в гостях.

Эриксон: А где же это «далеко»?

Кэрол: В Рединге.

Эриксон: Где это?

Кэрол: В Пенсильвании.

Эриксон: В Пенсильвании. (Говорит нараспев.) А сколько тебе лет?

Кэрол: Пять.

Эриксон: Так, тебе пять лет.

Кэрол: Я думаю, три, а, может, четыре.

Эриксон: Три или четыре. А что тебе больше всего нравится в этом парке?

Кэрол: Я люблю приходить сюда с дедушкой и смотреть на его друзей.

Эриксон: Тебе хотелось бы, чтобы они сейчас оказались здесь?

Кэрол: Нет.

Эриксон: А деревьев в парке много?

Кэрол: Есть деревья, скамейки и киоск.

Эриксон: А люди вокруг есть?

Кэрол: Тогда?

Эриксон: Сейчас.

Кэрол: Сейчас? Ага, есть.

Эриксон: Кто эти люди?

Кэрол: Профессионалы.

Эриксон: Тебе только три или четыре года, возможно, пять лет. Откуда же ты знаешь такое взрослое слово – «профессионалы»? (Кэрол улыбается.)

Кэрол: Да так, я чувствую разницу между сейчас и тогда.

Эриксон: Как ты думаешь, ты могла бы сейчас встать?

Кэрол: У меня нет такого ощущения, что я не могу встать.

Эриксон: Теперь оно у тебя есть.

Кэрол: Очень странно.

Эриксон: Да, очень. Хочешь, я скажу тебе один секрет?

Кэрол: Очень хочу.

Эриксон: Так вот, все сидящие здесь совсем не слышат доносящихся с улицы шумов. (Эриксон улыбается.) А я ведь им не говорил, чтобы они оглохли. И вот они сразу услышали весь этот шум. Сколько же из вас находятся в трансе? (У некоторых закрыты глаза.) Если бы вы могли оглянуться, то увидели бы, как вы все неподвижны.

(Обращается к Кэрол.) Закрой глаза. Просто закрой. Наслаждайся крепким сном… в очень приятном трансе, и вы тоже (Эриксон обращается к остальным), и вы тоже. Вот сейчас закройте глаза, именно сейчас… и погрузитесь в глубокий транс. В вашем мозгу миллиарды клеток, и все они заработают, и вы изучите все, что только можно изучить.

Как-то я вел практические занятия с теми, кто избрал психиатрию своей специальностью. Я дал каждому на дом книгу для изучения и сказал: "Через три-четыре месяца я вас всех соберу. К этому времени каждый должен прочитать свою книгу и быть готовым подробно пересказать ее. Они знали, что так и будет. Некоторые из моих студентов легко поддавались внушению. И вот, месяца через четыре, я собрал их в конференц-зале и сказал: «Помните, я раздал вам книги для изучения? Пришло время отчитаться». Те, кто не были легко внушаемыми, оживились, поскольку все они прочитали свои книги, и один за другим сделали свои доклады.

Гипнабельные студенты выглядели удрученными и огорченными. Когда я стал их вызывать по одному, каждый смущенно отвечал: «Извините, доктор Эриксон, я позабыл прочитать книгу». «Не принимаю никаких извинений, – ответил я,– вы получили задание и вам было сказано подготовить отчет через три-четыре месяца. А вы заявляете, что даже не прочитали книгу. Автора и название хоть помните?» Автора и название они вспомнили и опять извинились. Тогда я сказал: «Достаньте бумагу и ручку и попробуйте кратко изложить, что, по вашему мнению, автор мог написать в третьей главе; о чем он рассуждал в седьмой главе, а также в девятой». Они смотрели на меня в полном недоумении: «Откуда же нам это знать?» «Ну вы же знаете, кто автор и о чем книга. А большего и не требуется. Садитесь и пишите об этих трех главах». Сели они и принялись писать: «Я думаю, что в третьей главе автор рассмотрел проблемы а, б, в, г, д, е и ряд других вопросов». «В седьмой главе, я полагаю, автор изложил…». Далее следовал перечень проблем. «А девятая глава посвящена вопросам…».

Тогда я достал книги, которые им были даны на дом, и попросил каждого прочитать третью главу и сравнить со своим сочинением. «Откуда я это знаю?» – изумлялся каждый. Они прочитали свои книги в гипнотическом трансе и забыли об этом. Но их отчеты были гораздо лучше, чем у тех, кто говорил по памяти. Просто они совсем не помнили, что прочитали книгу. Такое случалось пару раз, но они больше не боялись, когда приходило время отчитываться. Отчитаешься, если некуда деваться. (Эриксон смеется и смотрит на Кэрол.)

Скоро, Кэрол, я попрошу тебя совсем проснуться. Не спеша, с приятным ощущением.

Что ты думаешь о висящем вон там графе Дракуле? (Эриксон указывает в том направлении.) Он там днем обретается, а ночью оживает и питается кровью. (Кэрол улыбается.) Все видите графа Дракулу? При такой жизни ему и гроб не нужен, да и никто не догадается, кто он на самом деле. (Кэрол двигает руками.)

(Обращается к Кэрол.) Хочешь, предскажу твою судьбу?

Кэрол: Да.

Эриксон (смотрит на ладонь Кэрол): Видишь эту линию, а на ней буквы «р, е, д, и, н, г»? Это название парка.

Кэрол: Название чего?

Эриксон: Название парка.

Кэрол: Парка.

Эриксон: В Пенсильвании. Видишь своего дедушку вот здесь? Ведь тебе нравится ходить в этот ухоженный парк в Рединге, в Пенсильвании? Как у меня получается гадание по руке?

Кэрол: Что?

Эриксон: Как я гадаю по руке?

Кэрол: Неплохо. (Кэрол смеется, и ее рука падает на колени.)

Эриксон: К чему я говорил о графе Дракуле? Зачем я его упомянул? Для детей в нем есть притяжение.

Зигфрид: Что есть?

Эриксон: Притяжение – интерес для детей.

Анна: К чему притяжение?

Зигфрид: Влияние на детей?

Эриксон: Нет, интерес для детей.

Зигфрид: А, интерес.

Зриксон (обращается к группе): Я говорю то, о чем думают дети. Гадание по руке тоже полезная вещь. А то, что граф Дракула далеко-далеко от парка в Ре-динге, способствовало амнезии и переключило ее внимание с этого кресла на парк в Рединге, на ее детство, на прошлое, хотя я не давал ей установку на амнезию.

(Обращается к Кэрол.) О чем я говорю?

Кэрол: Я что-то не могу толком понять. (Смеется.)

Эриксон: Так-так, не может толком понять. (Смеется.) Разве учителя и родители не твердили вам всем: «Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, смотри на меня, когда я к тебе обращаюсь»? Вот она уселась в кресло и стала слушать меня, и мне удалось вызвать в ней стиль поведения, характерный для ее далекого детства.

(Обращается к Кристине.) Она не смогла уловить смысл моих слов, даже когда я говорил о ней.

(Обращается к Кэрол.) Когда ты уехала из Рединга в Пенсильвании?

Кэрол: После окончания школы.

Эриксон: Как же я узнал, что ты с дедушкой ходила к парк?

Кэрол (шепотом): Это я сказала.

Эриксон (перебивая ее): Дедушка сказал, конечно, он. А ты любила смотреть на его друзей. Хочешь поведать мне свои тайные грехи, если они у тебя есть? (Смех.)

В терапии лечит сам пациент, а дело врача – создать благоприятный климат. Вы даете возможность пациенту выплеснуть наружу то, что он подавлял в себе, вспомнить то, что он, по той или иной причине, забыл.

Правда, забавно, как сразу стих уличный шум? (Эриксон улыбается.) А теперь вы его опять слышите.

Хорошо. Наша динамика троякого порядка: мы деятельны интеллектуально, эмоционально и моторно, т.е. непосредственно передвигаясь. Одни более подвижны, другие – менее.

Возьмем способность передвигаться с места на место… Полярный медведь живет в Арктике, но не живет в Антарктике. Пингвин живет в Антарктике, но не живет в Арктике. Сфера жизни животных ограничена. Они могут жить над водой, под водой, в пустыне или в тропических лесах. Мы можем существовать везде. Это характерная особенность человеческого рода.

У нас есть чувствительный, или эмоциональный, уровень жизни, а также познавательный, или интеллектуальный, уровень. С первых дней нас учат развивать интеллект, как будто важнее этого ничего нет, но самое главное – это личность на всех уровнях ее существования.

В одном учебном году я преподавал в колледже Феникса гипноз дантистам, терапевтам и психологам. Мы занимались по вечерам с семи до половины одиннадцатого. Люди приезжали на занятия из Юмы, Флэгстаффа, Месы и Феникса, а после занятий возвращались обратно.

В первом семестре у меня занималась психолог по имени Мэри. На первом же занятии, стоило мне начать лекцию, как она мгновенно погрузилась в транс. Я разбудил ее, и она заявила, что никогда изучала гипноз, никогда не считала себя гипнабельной и очень удивилась, что вошла в транс. Ей было примерно лет тридцать с небольшим. Она готовилась защищать диссертацию на степень доктора философии, но с психологическим уклоном. Я разбудил ее и попросил не спать. Только я начал лекцию, как она тут же уснула. Я ее снова разбудил и приказал: «Не спи». Она погрузилась в транс, как только я произнес первые слова лекции. Все первое занятие она проспала. Я отказался от своих попыток разбудить ее.

К середине семестра я решил, что попробую использовать ее для демонстрации студентам. Я приказал ей выйти из глубокого транса, но прихватить с собой кое-что из детских впечатлений. Мэри проснулась и сообщила, что единственное, что она помнит из детства, это рукава крылышками и бамбуковая роща. Что бы это значило, поинтересовался я, но она не могла объяснить. И сколько я ни старался, ничего кроме крылышек и рощи не добился.

Мэри повторно прошла курс в следующем семестре и снова погружалась в транс и спала на каждой лекции. Она прошла курс в третий раз. И я подумал: «Коль скоро мне не удалось от нее ничего добиться, попробую создать обстоятельства, в которых Мэри сможет нас научить весьма многому».

Я ей сказал: «Я хочу, чтобы ты погрузилась в глубокий-глубокий транс». Но сначала объяснил, что человек живет интеллектуально, эмоционально и двига-тельно. Я велел ей войти в глубокий транс, очень глубокий, и обнаружить какое-нибудь переживание. «Такое переживание, которое тебе будет даже страшно постичь». Я предупредил ее, что это будет очень сильное переживание, но она сможет выделить его из прошлого опыта. «Ты не знаешь, что это такое, не осознаешь умом, просто ощути это чувством, одним лишь чувством».

Мэри проснулась, она сидела очень напряженно, вцепившись в подлокотники кресла. Ее лицо покрылось потом. Пот лил с нее ручьями, капая с носа и подбородка. Она побелела. «Что случилось, Мэри?» – спросил я. «Мне так страшно!» – воскликнула она. Она только повела глазами, но больше ни одна часть ее тела не шевельнулась, исключая органы речи, конечно. «Я ужасно боюсь, страшно боюсь!» Лицо у нее было бледное. Когда я спросил, может ли она взять меня за руку, она ответила: «Да». Когда я спросил, возьмет ли она меня за руку, она ответила: «Нет». «Почему?» – спросил я. «Мне так страшно!»

Я пригласил остальных студентов осмотреть Мэри и поговорить с ней. Некоторым стало плохо при виде ужаса, который она испытывала. А Мэри была в ужасе. Вся аудитория видела, как пот лил по ее белому как мел лицу, на котором двигались только глазные яблоки. Отвечая, она едва шевелила губами. Руки судорожно вцепились в ручки кресла. Дыхание было очень осторожным и очень замедленным.

Когда все в аудитории убедились, что Мэри вышла из транса эмоционально потрясенная, я сказал ей: «Вернись в состояние транса, в очень глубокий транс и проясни интеллектуальную сторону эмоции». Пробудившись, Мэри вытерла лицо и сказала: «Как хорошо, что все это случилось тридцать лет назад». Мы все, конечно, заинтересовались, что же произошло тридцать лет назад.

Мэри рассказала: "Мы жили в предгорье и рядом на склоне горы было ущелье, расселина. Мама всегда меня предостерегала: «Не подходи к уцелью». Как-то утром я отправилась гулять и совсем забыла о маминых словах. Я не заметила, как дошла до ущелья, и увидела, что через него перекинута железная труба диаметром сантиметров сорок. Все мамины предостережения вылетели у меня из головы, и я подумала, вот было бы здорово переползти по трубе на другую сторону на четвереньках, не отрывая от трубы глаз.

Мне показалось, что я уже почти у цели. Тогда я подняла глаза, чтобы посмотреть, далеко ли я от противоположной стороны. И тогда я увидела, какое это глубокое ущелье. Страшно глубокое. А я находилась на середине. И я застыла от ужаса. С полчаса я не могла пошевельнуться и только думала, как же мне спастись. И, наконец, нашла выход. Очень осторожно, не отрывая глаз от трубы, я поползла назад, пока не почувствовала, что мои ноги коснулись твердой земли. Тогда я повернулась и бросилась бежать. Я спряталась в бамбуковой роще и долго не вылезала оттуда".

«А дальше что было, Мэри?»– спросил я ее. «Это все. Больше ничего», – ответила она. «Еще что-то было», – сказал я. Мэри ответила: «Я не могу вспомнить.» «Продолжение послушаем на следующем занятии».

Придя на следующее занятие, Мэри залилась краской. "Мне прямо стыдно вам об этом рассказывать, – сказала она.– Когда после часу ночи я вернулась к себе в Флэгстафф, я пошла к маме, на другой конец городка, разбудила ее и рассказала, как я ползла по той трубе через ущелье, и что, верно, она меня отшлепает. Мама ответила: «Не шлепать же тебя за то, что ты проделала тридцать лет тому назад!»

Мэри добавила: «Я попыталась уснуть, но у меня всю ночь болел зад и до сих пор болит. Видно, мне очень хотелось, чтобы меня выпороли, а мама этого не сделала. Лучше бы она меня отлупила, а то зад болит».

«Еще что-нибудь расскажешь, Мэри?» – спросил я. «Нет уж, хватит с меня больной задницы». «На следующем занятии расскажешь нам продолжение», – сказал я. «Довольно. Больше ничего не будет», – отрезала она. «Хорошо», – заметил я.

Придя на следующее занятие, Мэри заявила: «Зад у меня больше не болит, вот и все продолжение, что я хотела рассказать». «Нет, Мэри, ты можешь рассказать другую часть», – возразил я. Мэри ответила: «Я не помню никакой другой части».

Я сказал: «Я задам тебе вопрос, и тогда ты сможешь рассказать нам другую часть». «Какой еще вопрос?»– спросила Мэри. "Очень просто, – ответил я. -

Как ты объяснила маме, что опоздала к обеду?" «А, этот! – ответила Мэри.– Да, я опоздала к обеду и рассказала маме, что меня захватила шайка разбойников и они заперли меня в огромной пещере с толстенной дубовой дверью и что я много часов подряд колотила руками в дверь. Я-то знала, что руки у меня не разбиты в кровь, вот и пришлось прятать их под столом. Я надеялась, что мама поверит в мой рассказ. Отчаянно надеялась. Маму, казалось, лишь слегка позабавила моя история о заперших меня в пещере разбойниках».

Я спросил: «А еще что?» «Нет, теперь все», – ответила Мэри. «Хорошо, продолжение расскажешь на следующем занятии»,– сказал я. Мэри возразила: «Да нет больше никакого продолжения». «Есть», – ответил я.

Придя на следующее занятие, Мэри заявила: «Сколько я ни думала, у этой истории нет продолжения.» «Хорошо, – сказал я.– Я снова задам тебе вопрос. Скажи-ка, Мэри, ты вернулась домой с парадного крыльца или черным ходом?» Мэри покраснела и ответила: «Я чувствовала, что очень провинилась, и пробралась в дом с заднего крыльца». Тут она выпрямилась и добавила: «Ой, я еще кое-что вспомнила! Вскоре после моей выходки в ущелье у мамы был сердечный приступ и ее забрали в больницу, а там ее кровать отгородили бамбуковой ширмой. Я сидела у маминой кровати и понимала, что ей стало плохо с сердцем из-за меня и в том, что мама чуть не умерла, виновата я. Какой виноватой я себя чувствовала! Ужасное, невероятное чувство вины. Может, именно поэтому я начала работать над своей докторской диссертацией, словно отчаянно пытаясь отыскать это глубоко запрятанное воспоминание».

Я спросил: «А что было дальше, Мэри?» «Ничего», – ответила она.

Явившись на следующее занятие, Мэри сказала: "Доктор Эриксон, есть еще одна часть этой истории. Когда я вернулась после занятий во Флэгстафф, я испытывала такую безмерную вину за мамин сердечный приступ, что просто должна была рассказать ей о моем раскаянии и о том, что я все позабыла – и об ущелье, и о трубе, и о том, как она выписалась из больницы. Было уже начало второго ночи, я отправилась к ней, разбудила ее и все ей рассказала. «Знаешь, Мэри, когда ты была маленькая, я часто тебя фотографировала. Давай поднимемся на чердак, там хранится большая картонная коробка с твоими фотографиями. Я все собираюсь составить из них альбом».

Так они и сделали. А вот фотография маленькой Мэри в платье с рукавчиками-крылышками, стоящей возле той самой бамбуковой рощи. (Эриксон показывает фотографию Кэрол, та, рассмотрев, передает ее студентке слева.)

Если пациент усилием подавил какие-то воспоминания, это не значит, что он обо всем забыл. Иногда лучше откопать эти подавленные воспоминания, эти жуткие воспоминания, дать выход чувствам, уму и моторике. Одними эмоциями историю не расскажешь. Если пробужден только разум – это словно прочитать чей-то рассказ в книжке. Ну, а какие-то телесные движения, вызванные воспоминанием, вообще ничего не говорят.

Вот так Мэри подарила мне эту фотографию. И прибавила: «Я стала заниматься психологией, чтобы попытаться выяснить, что меня гнетет в моих воспоминаниях. Меня не интересует психология как предмет. Я замужем и счастлива. У меня прекрасный муж, чудесный дом и славные детишки. И не нужна мне никакая степень». Так в течение тридцати лет – а Мэри было уже 37 – ею управляло вот это глубоко загнанное внутрь переживание.

Занимаясь психотерапией, не пытайтесь раскопать все сразу. Начинайте с того, что ближе к поверхности.

Однажды жена одного зубного врача попросила ввести ее в транс и вернуть в раннее детство. Я попросил: «Подскажите мне год или событие». «Пожалуй, вернемся к дню, когда мне исполнилось три года», – предложила она.

Я перенес ее в это время, и она заявила, что ей три годика. В этот день ей устроили праздник, и я попросил описать, что происходило и что она сама делала в этот день. Она рассказала о праздничном торте, о своих маленьких друзьях, о том, что на ней было платье с аппликациями и что она каталась во дворе на своей лошадке.

Когда женщина пробудилась и прослушала пленку с рассказом о дне рождения, она засмеялась и сказала: «Что-то здесь не так. Ни один трехлетний ребенок не знает слово „аппликация“, я-то уж точно не знала такого слова в три года. А уж о катанье на лошади не может быть и речи – дворик у нас был крохотный, там и лошадь даже не уместилась бы. Чистый вымысел».

Примерно месяц спустя она навестила свою мать и та сказала: «Конечно, ты знала слово „аппликация“ в три года. Я сама шила тебе платья и все украшала аппликациями. Пойдем на чердак, и я покажу тебе фотографии, которые мы делали на каждом твоем дне рождения, там много и других снимков».

Они отыскали фотографии, сделанные когда ей было три года. На ней было платьице с аппликациями, и она каталась на лошадке во дворе. Жена дантиста заказала копии этих фотографий и подарила их мне. (Эриксон показывает их группе.) Вот платье с аппликациями, а вот лошадка.

Как люди взрослые, мы с ней поняли слово «лошадка» как «лошадь». А у нее просто был трехколесный велосипед, похожий на лошадку. (Эриксон смеется.)

И вопреки ее взрослым представлениям, трехлетний ребенок знает слово «аппликация». Платье с «аппликацией» тому доказательство.

Когда пациент говорит с вами на своем языке, не переводите сказанное на свой язык. Ее трехлетний ум вспомнил «лошадку», а мы, взрослые, перевели это как «лошадь».

Еще раз предупреждаю: слушая пациента своими ушами и переводя его мысли на свой лад, никогда не считайте, что вы его поняли до конца. Язык пациента своеобразен. Для трехлетки «лошадка» – это «лошадка», а для шестидесятилетнего человека «лошадка» – это «лошадь».

Будьте добры, который час?

Стъю: Два часа пять минут. (Стъю – психоаналитик из Аризоны.)

Эриксон: Я вам сейчас расскажу об одном клиническом случае. Пожалуй, даже о двух. Из первого вы поймете, что лечащий врач не играет абсолютно никакой роли. Однажды ко мне на прием пришел молодой адвокат из Висконсина. Это было около полудня в среду. Он рассказал о себе: «У меня в Висконсине практика, но нам с женой не подходит климат в тех местах. Нам хотелось бы переехать в Аризону и завести там детей. Я решил сдать экзамены на право открыть свою практику в Аризоне. Я пробовал пять раз и пять раз проваливался. Завтра, рано утром, я еду в Таксон, чтобы снова попытаться сдать экзамен».

Стало быть, он появился у меня в среду, в полдень, и намеревался на следующее утро отправиться в Таксон, где он уже пять раз проваливался на экзаменах по праву. «Вы сказали, что хотите с женой переехать в Аризону и обзавестись там детьми?» «Совершенно верно», – ответил он. «Я не знаю законодательства штата Аризона, – заметил я, – я лишь психиатр и в юриспруденции не разбираюсь, но я знаю, как проходят такие экзамены. Желающие получить лицензию юристы собираются в определенном помещении в Таксоне и отвечают на вопросы в письменном виде. Экзаменационные вопросы размножены на мимеографе. На столах будут стопки вопросников и тетради в синих обложках. Каждый претендент получает вопросник и тетрадь, находит себе удобное местечко, садится и пишет целый день с девяти утра до пяти вечера. В пятницу он точно так же начинает в девять утра и заканчивает в пять вечера. В субботу он получает новый список вопросов и пишет до пяти вечера. Вот и весь экзамен. Каждый день новый список вопросов и письменные ответы».

Я ввел его в состояние глубокого транса и сказал: "Завтра утром вам нужно ехать на экзамены в Таксон. И вы говорите, что вам с женой хочется переехать в Аризону, что вам нравится там и не нравится в Висконсине. Так вот, вы встанете рано утром и поедете на машине в Таксон, а по дороге (а это 150 миль с большим гаком) полюбуйтесь на открывающиеся перед вами виды по обе стороны от шоссе. И вы будете наслаждаться природой Аризоны до самого Таксона. (Новое шоссе сократило дорогу до 125 миль.) В раннем утреннем свете пейзажи вам особенно понравятся.

В Таксоне вы, не задумываясь, найдете стоянку и поставите свою машину, оглядитесь вокруг и увидите здание. «Что это за здание?» – подумаете вы и все же войдете. Там будет много народа, старые и молодые, мужчины и женщины. Но вы не обратите на них внимания. Вы увидите стопку листков с вопросами, возьмете один экземпляр и тетрадь. Найдите себе удобное место для работы.

Вы прочитаете все вопросы и ничего не поймете. Потом вы еще раз прочитаете первый вопрос и кое-что начнет проясняться. Небольшой ручеек сведений закапает с вашего пера на синюю тетрадку. Прежде чем он успеет иссякнуть, подоспеет второй ручеек, за ним третий, и так далее. Когда все ручейки пересохнут, вы прочитаете второй вопрос. Вам он покажется достаточно понятным, и ваше перо опять побежит по бумаге. Когда из него уже нельзя будет выдавить ни капли информации, вы перейдете к следующему вопросу, и так до конца списка.

Вечером вы пойдете погулять по Таксону и все виды города будут вам нравиться: и те, что рядом, и те, что виднеются вдали. Вы нагуляете отличный аппетит и с удовольствием поужинаете. Перед сном вы опять погуляете. Вам понравится синее небо Аризоны. А после прогулки вы крепко уснете. Вы проснетесь свежим, отдохнувшим, хорошо позавтракаете и отправитесь в то же здание и повторите все, как в четверг.

В пятницу вечером вы опять погуляете по Таксону, любуясь природой и нагуливая аппетит, и с удовольствием пообедаете. Перед сном вы опять выйдете полюбоваться синим небом Таксона и окружающими его горами. И крепко уснете, вернувшись с прогулки. Все повторится и в субботу".

Год спустя ко мне в кабинет вошла беременная женщина, видно, на последнем месяце. Она назвала свою фамилию, и это была фамилия того адвоката. «Я отправляюсь в больницу рожать. Вы так помогли моему мужу, что я хочу рожать под гипнозом». Я, правда, осторожно намекнул, что неплохо было бы обратиться ко мне немного пораньше.

Она очень быстро погрузилась в транс, и я ей сказал: «Отправляйтесь в больницу и во всем помогайте докторам, только предупредите их, что вы не хотите никакого медикаментозного воздействия и никакой анестезии. Вы просто хотите попасть в операционное отделение и родить своего малыша. На столе вы думайте только о ребенке. Кто это будет – мальчик или девочка? Какой вес? Какой рост? Какого цвета волосы или совсем без волос родится? Подойдет ли ему имя, которое выбрали вы с мужем? Ожидая ребенка там на столе, радуйтесь вашему материнству и терпеливо ждите первого желанного крика малыша. Думайте о том, что рождение ребенка – это огромное счастье, как будет счастлив ваш муж и как вам славно будет жить в Аризоне».

Так все и получилось. Она погрузилась в свои радостные мысли и вдруг к ней обратился акушер: «Миссис X., вот ваш малыш». И он поднял новорожденного мальчика.

Два года спустя эта женщина снова пришла ко мне. «Я запомнила, как вы тогда сказали, что мне надо было навестить вас раньше. Я отправляюсь в больницу через три дня и опять хочу рожать под гипнозом».

«Хорошо, закройте глаза. Войдите в глубокий транс и сделайте все так же, как и в первый раз». Я ее разбудил, и она ушла.

Еще до этого она рассказала, как ее муж решил вернуться домой после экзаменов в субботу вечером, чтобы иными глазами рассмотреть пейзажи Аризоны. По дороге туда у него создалось одно впечатление, он решил перепроверить его на обратном пути. (Эриксон смеется.)

Зигфрид: Я не совсем понял последнее предложение, повторите, пожалуйста.

Эриксон: Сдав экзамены, муж этой пациентки решил вернуться домой вечером, чтобы увидеть природу Аризоны с другой точки – в вечернем освещении.

У него даже не возникло мысли сообщить мне о своем успехе на экзаменах, ибо моя установка при работе с пациентами такова: у вас все получится, вы достигнете поставленной цели. И я абсолютно убежден в этом. Я держусь уверенно. Действую уверенно. Говорю уверенно, и пациент мне верит.

А многие терапевты говорят пациенту: «Надеюсь, что смогу вам помочь» – а у самих сомнение в голосе. У меня не было заметно ни малейшего сомнения, когда я сказал ей войти в транс. И в ее случае (Эриксон указывает на Кэрол) я ничуть не сомневался. Я был полностью уверен. Хороший врач всегда должен быть абсолютно уверен.

(Эриксон смотрит в пол.) После рождения первого ребенка адвокат пришел поблагодарить меня: «Вы так помогли моей жене. Мы так рады, что у нас родился мальчик. Но меня кое-что тревожит. Когда мой дед со стороны отца был в моем возрасте, у него обнаружилось заболевание позвоночника, оно стало хроническим и принесло ему много страданий. В таком же возрасте подобное заболевание развилось и у его брата. То же самое произошло и с моим отцом, у него постоянные боли в спине, и это мешает ему в работе. Такая же болезнь появилась и у моего старшего брата, когда ему исполнилось столько лет, сколько сейчас мне. А теперь и я начинаю ощущать эти боли».

«Все понятно, – ответил я.– Я об этом позабочусь. Войдите в транс». Когда он погрузился в глубокий транс, я сказал: «Никакие мои слова не помогут, если ваше заболевание органического происхождения или в позвоночнике есть какое-то патологическое изменение. Но если это психологическая, психосоматическая модель, унаследованная вами от деда, двоюродного деда, отца и брата, тогда вы должны знать, что такая боль у вас вовсе не обязательна. Это просто психосоматическая модель поведения».

Адвокат явился ко мне через девять лет. «Помните, как вы меня лечили от боли в спине? С тех пор я о ней позабыл, но несколько недель назад появилось какое-то неприятное ощущение в позвоночнике, пока не очень сильное. Но я забеспокоился, памятуя о моих родном и двоюродном дедушках, отце и брате».

Я ответил: «Девять лет – это большой срок. Вам нужно пройти рентгеновское и клиническое обследование. Я этим не занимаюсь, поэтому я направлю вас к своему знакомому коллеге, а он передаст мне результаты обследования и свои рекомендации».

Мой друг Фрэнк сказал адвокату: «Вы занимаетесь юридической практикой, проводите весь день за своим столом и мало двигаетесь. Я вам порекомендую ряд упражнений, которыми вы должны заниматься ежедневно, если хотите, чтобы у вас не болела спина и было отличное общее самочувствие».

Адвокат передал мне слова Фрэнка, я ввел его в транс и сказал: «Теперь вы будете выполнять все упражнения и правильно чередовать труд и отдых».

Он мне позвонил через год и сказал: «Вы знаете, я чувствую себя гораздо моложе и здоровее, чем год назад. Я словно сбросил несколько лет, и спина не болит благодаря этим упражнениям».

Теперь еще одна вещь, которую вам следует знать. У меня была одна легко внушаемая пациентка, она работала секретарем в фирме. Она позвонила мне и пожаловалась: «Во время менструации у меня бывают очень болезненные спазмы. У меня как раз начинается цикл и дико болит в нижней правой части живота. Вы не могли бы обезболить эти спазмы?»

Я ввел ее в транс по телефону и сказал: «Вы рассказали мне в бодрствующем состоянии о менструальных болях и хотите избавиться от них. Запомните, что отныне у вас не будет никаких болей во время цикла. У вас больше не будет менструальных спазмов». Я особо подчеркнул слова «менструальная боль», «менструальные спазмы». «Сейчас проснитесь». Она проснулась и сказала: «Спасибо, боль совсем прошла». «Вот и хорошо», – ответил я.

Минут через двадцать она позвонила и сказала: «Анестезия кончилась. Опять болит». Я ответил: «Погрузитесь в транс и внимательно слушайте. Я внушаю вам гипнотическое обезболивание менструальных спазмов и менструальных болей любого характера. Просыпайтесь, боли нет». Она проснулась и сказала: «Вот теперь отличная анестезия. Большое спасибо».

Через полчаса снова звонит: «Боли опять вернулись». Тогда я сказал: «Ваше тело гораздо умнее вас. У вас не менструальные боли. От них вы получили гипнотическое обезболивание. Но любой доктор знает, что острый аппендицит дает боли, похожие на менструальные. Я говорил о менструальных болях, но не упоминал об аппендиците. Звоните своему хирургу». Что она и сделала. Ее немедленно положили в больницу и наутро прооперировали по поводу аппендицита.

Ваше тело знает о вас гораздо больше, чем вы сами. Поэтому, когда вы занимаетесь с пациентом, имейте четкое представление о том, что внушать. Не давайте общих установок. Допустим, я лечу головную боль, тогда установка будет на устранение «безобидной головной боли». Но если ее причиной является опухоль мозга, никакое внушение не поможет. Так и в случае с аппендицитом: можно внушить гипнотическое обезболивание, но диагноз, на который оно ориентировано, – менструальные спазмы или еще что-нибудь. Так что, когда вы имеете дело с органическим заболеванием, знайте, что внушать.

Вернемся к нашему адвокату. Мне потребовалось всего лишь заставить его думать об Аризоне как о чудесном крае, где приятно жить, и о том, что сдать экзамен для него ерундовое дело. Не о чем беспокоиться и нечего бояться. Пиши себе понемногу, что вспомнишь. Это всякому под силу. Я помог таким образом многим юристам и медикам, внушив им душевное спокойствие и уверенность в своих силах.

Одна моя пациентка раз за разом проваливалась на защите своей докторской диссертации. Комиссия не сомневалась в ее подготовленности, но женщину каждый раз охватывал такой панический страх, что у нее все вылетало из головы. Я пригласил ее на свое занятие, где рассказывал об уже знакомом нам адвокате, и она погрузилась в транс. Когда занятие окончилось, она проснулась. Мы распрощались, и она уехала домой, в свой штат. Через месяц я получил от нее письмо. «Я с отличием защитила свою докторскую диссертацию, – писала она.– Что вы со мной сделали?» (Эриксон смеется.) Да ничего я не сделал, рассказал только об адвокате.

Теперь послушайте, что я вам расскажу. А вы сделайте свои выводы в соответствии с тем, как каждый из вас поймет мой рассказ. Когда я говорил, как адвокат восхищался чудесными пейзажами Аризоны (обращается к Кристине), ты подумала о чудесной (wunderbar) природе Германии, а это две разные вещи.

Как получить сведения о пациенте? Надо начать с ним непринужденную беседу. Расскажите о ваших годах учебы в колледже. Я лично учился в Висконсин-ском университете. Каждый из вас тут же подумал о своем университете. Начни я говорить о Миссисипи, наш немецкий друг сразу же вспомнил бы Рейн. Мы всегда переводим чужие слова на свой язык.

Итак, в 1972 году ко мне в дверь позвонила красивая замужняя тридцатипятилетняя женщина. Войдя в кабинет, она рассказала о своих затруднениях: "Доктор Эриксон, мой начальник приказал мне отправиться в четверг самолетом в Даллас, штат Техас, и вернуться самолетом же в субботу. И еще он добавил: «Либо ты летишь туда и обратно, либо прощайся с работой'» Доктор Эриксон, я программист по профессии и настраивала компьютеры по всей стране.

В 1962 году, десять лет назад, я попала в авиакатастрофу. К счастью, самолет практически не пострадал и все пассажиры остались целы. В течение следующих пяти лет мне довелось летать из Феникса в Бостон, Нью-Йорк, Новый Орлеан, Даллас и во многие другие города. Но с каждым разом мне становилось в воздухе все страшнее и страшнее. Я дошла до того, что меня начинало всю трясти. (Эриксон показывает.) Я сидела в самолете с закрытыми глазами, не слышала, что говорит мне муж. Когда самолет приземлялся в месте назначения, у меня вся одежда была влажная от пота. Мне было так плохо, что, прежде чем приступить к работе, я ложилась в постель и часов восемь спала. Я стала ездить в командировки поездом, автобусом или на машине. У меня какая-то странная фобия. Я спокойно сажусь в самолет, спокойно держусь, пока самолет выруливает на полосу и разгоняется, но стоит ему оторваться от земли, меня начинает бить дрожь и я умираю от страха. Я абсолютно успокаиваютсь во время промежуточных посадок, стоит самолету коснуться земли".

Итак, стала я пользоваться машинами, автобусами и поездами. В конце концов,моему боссу надоело, что я использовала на поездки свое отпускное время, и время на больничном листе, и дни за свой счет, чтобы уложиться в сроки. Сегодня утром он заявил: «Либо летишь в Даллас, либо теряешь работу». Я люблю свою работу и не хочу ее потерять".

Я спросил: «А как вы хотите чтобы я вылечил вашу фобию?» «Гипнозом», – ответила она. «Я не знаю, легко ли вы поддаетесь гипнозу. Мне надо вас проверить».

Она оказалась прекрасной пациенткой. Я ее разбудил и сказал: «Вы хорошо поддаетесь внушению. Мне нужно самому увидеть ваше состояние в полете. Я погружу вас в транс, и вы представите себя в реактивном лайнере на высоте 35.000 футов». Я просто ужаснулся, когда увидел, как ее колотит, и тут же велел ей представить, что самолет приземлился.

«Прежде чем вам помочь, – начал я,– я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. Для своих лет вы весьма красивая женщина. А я – мужчина. И хотя я передвигаюсь в инвалидной коляске, вы не знаете, в какой мере я зависим от своей болезни. Я хочу, чтобы вы пообещали мне выполнить любую мою просьбу, будь она хорошая или плохая. И помните, что вы – привлекательная женщина, а я – мужчина и вы не знаете моих физических возможностей. Дайте мне безоговорочное обещание выполнить любую мою просьбу, хорошую или плохую».

Минут пять она раздумывала и, наконец, ответила: «0 чем бы вы меня ни попросили и что бы вы со мной ни делали, хуже моей фобии ничего быть не может». «Хорошо, – сказал я. – Сейчас я введу вас в транс, и вы повторите свое обещание».

Она немедленно повторила свое обещание под гипнозом. Я ее разбудил и сказал: "Вы дали мне безоговорочное обещание и наяву, и под гипнозом.

Теперь я могу вылечить вас. Засните и представьте, что вы на высоте 35.000 футов и летите со скоростью 650 миль в час".

Она страшно задрожала, согнулась и уткнула голову в колени. «А сейчас вообразите, что самолет опускается, и в тот момент, когда он коснется земли, все ваши страхи и фобии, тревоги и терзающие вас бесы соскользнут с вас на сидение». Она все так и представила, проснулась – и вдруг с криком: «Они там! Они там!» (Эринсон показывает на зеленое кресло) – выскочила из кресла и отлетела к противоположной стене комнаты.

Я позвал миссис Эриксон и сказал: «Бетти, сядь в это кресло». (Эриксон показывает.) Но пацинтка стала ее умолять: «Пожалуйста, миссис Эриксон, не садитесь в это кресло». Но миссис Эриксон направилась к креслу, и тогда пациентка буквально вцепилась в Бетти и не дала ей сесть. Я отпустил Бетти и повернулся к пациентке: «Лечение окончено. Счастливого полета в Даллас и обратно в Феникс. Позвоните мне из аэропорта и расскажите, как вам понравилось путешествие».

Когда она ушла, я попросил дочь сфотографировать кресло с передержкой, недодержкой и нормально. Каждый снимок я положил в отдельный конверт. На передержанном снимке я написал: «Место вечного упокоения ваших фобий, страхов, тревог и терзающих бесов, медленно опускающихся в забвение вечного мрака». На недодержанной фотографии я сделал надпись: «Место вечного упокоения ваших страхов, полностью растворившихся в космическом пространстве». А на третьей, нормальной, написал: «Место вечного упокоения ваших фобий, страхов и тревог».

Все три конверта я отправил моей пациентке. Она получила их в среду утром. В субботу раздался звонок и восторженным голосом она сообщила: «Это было великолепно. Просто чудо какое-то. Самое прекрасное путешествие в жизни!» «Не согласитесь ли вы, – попросил я, – рассказать ваш случай четырем моим студентам, которых я готовлю к докторской диссертации по философии?» «Конечно», – ответила она. Я попросил ее прийти к восьми утра.

Ровно в восемь она пришла ко мне со своим мужем. Пройдя как можно дальше от кресла, она уселась в другом конце комнаты. Минут через пять подошли мои ученики, и один из них хотел было сесть в зеленое кресло, но моя пациентка воскликнула: «Ради Бога, не садитесь в это кресло!»

«Да я в нем не раз сидел, – возразил студент, – удобное кресло, почему бы и сейчас не сесть?» Но пациентка снова взмолилась: «Нет-нет, пожалуйста, ни в коем случае!» «Раз такое дело, посижу на полу, это для меня не впервой. Вас так устроит?» – ответил студент. «Да, я вам очень благодарна».

Затем она рассказала о своем случае и о полученных от меня фотографиях. "Я взяла эти фотографии с собой как талисман, на счастье. На первом отрезке пути до Эль Пасо я чувствовала себя спокойно и все ждала, когда же начнется моя воздушная трясучка. Остановка в Эль Пасо заняла двадцать минут. Выйдя из самолета, я добралась до аэропорта, нашла там укромное местечко и вошла в транс.

Я повторяла себе: «Доктор Эриксон велел тебе наслаждаться полетом. Делай так, как сказал доктор Эриксон». Я вернулась на посадку, и перелет из Эль Пасо в Даллас прошел чудесно. На обратном пути из Далласа я вместе с другими пассажирами любовалась раскинувшимся внизу покрывалом с появляющимися там и сям просветами, в которые была видна земля. Путешествие было сказочно прекрасное".

Я сказал: «Сейчас я хочу, чтобы вы немедленно вошли в транс». Ее реакция была моментальной, тогда я сказал: «Сейчас, под гипнозом, вы отправитесь на аэродром Феникса, купите билет до Сан-Франциско и по дороге будете любоваться пейзажами, особенно горными. Прибыв в Сан-Франциско, вы возьмете напрокат автомобиль и поедете к мосту Золотые ворота. Поставьте машину у въезда на мост, дойдите пешком до середины моста и посмотрите вниз».

"Я вам немного расскажу об истории этого моста. Мост держится на опорах высотой 740 футов (около 25 метров. – Прим. перев.). Когда строительство было окончено и на мосту оставались только заканчивавшие свою работу маляры, один из них приспособил к концу длинного шеста рыболовную сеть и с ее помощью стал ловить чаек и красить им головы в красный цвет. А вскоре какой-то предприимчивый газетчик опубликовал сообщение о новом виде красноголовых чаек. Его фамилия была Джейк. Это подлинная история".

«Итак, вы наблюдаете за волнами внизу с их пенящимися гребнями и любуетесь на чаек. Но в этот миг глубокий туман окутывает мост и видимость исчезает. Вы возвращаетесь к автомобилю и летите самолетом обратно в Феникс, а из аэропорта приезжаете прямо сюда».

Она быстро пробудилась и, обращаясь к студентам, сказала: «Я должна вам рассказать о своем путешествии в Сан-Франциско и об этом негодяе Джейке». «Я знал, что ей эта история не понравится», – заметил ее муж. Моя пациентка принадлежала к ревностным радетелям за экологию. (Эриксон смеется.) Закончив свой рассказ, она добавила: «Я сюда приехала прямо с аэродрома. Бог мой, да ведь все это было со мной во сне! На самом деле ни в каком Сан-Франциско я не была. Это я в трансе думала, что отправилась туда».

Тогда я задал ей важный вопрос: «А какие еще сложности были у вас во время поездки в Даллас?» – «Никаких, кроме моей авиафобии». «Нет, у вас еще была проблема, – возразил я, – и очень серьезная. Я не знаю, давно ли вы от этого страдаете. Но теперь вы от нее отделались. А сейчас расскажите студентам об этой проблеме». В ответ она искренне удивилась: «Да нет у меня больше никаких проблем. Ничего подобного». «Действительно, сейчас у вас нет никаких проблем, – ответил я, – но в Далласе вы решили еще одну проблему. Что это было?» «Вам придется самому объяснить», – ответила она. «Нет, я сейчас задам вам один вопрос и вы все поймете».

Но сначала я хочу спросить у присутствующих, каковы ее проблемы? (Пауза.) Хочу сказать заранее, что этих проблем три. И все серьезно осложняли ей жизнь. Что же это? (Пауза.)

Даю подсказку. Никакой аэрофобии у нее не было. (Эриксон смеется.) Это она себе придумала. Я внимательно ее выслушал и передал вам самое важное из ее расказа. (Пауза.)

Так, не можете разгадать загадку? Верно, надо еще подучиться. Однако среди моих учеников, которым я раньше рассказывал этот случай, находились такие, которые довольно легко разгадывали по крайней мере одну загадку. (Пауза.)

Не кричите все сразу, давайте по очереди. (Эриксон смеется. Пауза.)

Санда: Она боялась мужчин.

Эриксон: Джон, не подсказывай, говори сам.

Анна: Может, у нее были проблемы с боссом на работе?

Эриксон отрицательно качает головой.

Зигфрид: Возможно, она боялась добиться слишком больших успехов на работе?

Эриксон (отрицательно качает головой): Я ей сказал: «Вы избавились еще от одной проблемы. Что это за проблема? Я задам вам простой вопрос: с чего вы начали свое пребывание в Далласе?»

«А, вы об этом, – сказала она. – Я отправилась к зданию фирмы, куда меня командировали, и поднялась прямо с первого на сороковой этаж». «А раньше как вы поднимались в лифте?» – спросил я. «Обычно я выходила на втором этаже, пересаживалась в другой лифт и поднималась до третьего этажа, выходила, дожидалась лифта и поднималась на пятый этаж. Каждый раз один-два этажа. Я так привыкла, что и не считала это проблемой».

Анна: Боязнь высоты?

Эриксон (отрицательно качает головой): Она же сказала: «Я могу сесть в самолет. Нормально чувствую, когда он выруливает на взлетную полосу и берет разбег. Но лишь только он отрывается от земли, начинается моя трясучка». У нее страх закрытого пространства, где нет никакой видимой опоры. Самолет – закрытое пространство без всякой опоры, то же относится и к лифту.

Я ее спросил, какая у нее еще была проблема. Она ответила: «Я лично такой проблемы не знаю, но если вы так спрашиваете, значит, она была». – «Она у вас действительно была, теперь мы ее устранили. Отказавшись от воздушного транспорта, вы стали ездить на машине, на автобусе и поезде. В поезде все было в порядке. А вот если машине или автобусу приходилось проезжать по подвесному мосту, да еще длинному, что тогда с вами происходило?» "А, вот вы о чем, – ответила пациентка. – Я прижималась к полу, закрывала глаза и дрожала. Обычно я спрашивала кого-нибудь из пассажиров: «Мы уже переехали через мост?» Мои студенты поняли, зачем я велел ей во сне отправиться в Сан-Франциско и пройтись по мосту.

Теперь мою пациентку с самолета не стащишь. Во время отпуска они с мужем излетали вдоль и поперек всю Австралию. Она то и дело летает в Рим, Лондон и Париж. Она даже не любит в отелях останавливаться. Предпочитает спать и питаться в самолете. И все время возит с собой те три фотографии, а кресла этого все так же боится. (Эриксон со смехом указывает на кресло.)

А вы просто невнимательно слушали. У нее не было боязни самолетов. Она же говорила: «В самолете мне удобно, но когда он взлетает, я начинаю трястись». Мне было ясно, что, когда самолет взлетает, он превращается в закрытое пространство без видимой опоры. Это же относится к лифту. Та же картина с автобусом на подвесном мосту, опоры которого не видны ни справа, ни слева. (Эриксон жестикулирует рукой вправо и влево.) Вы подвешены в воздухе. В поезде она слышит перестук колес по рельсам, звуковое свидетельство наличия опоры, поэтому в купе поезда ей не страшно. Она слышит внешнюю опору.

Интересно, как вам запомнится этот рассказ хотя бы через год. Я не раз рассказывал его и, бывает, год спустя уже слышу его от моих студентов с разными вариациями. (Эриксон смеется.) Пациентка иногда становится пациентом. Это оттого, что, слушая меня, каждый переводит услышанное на свой язык.

Стоит мне произнести «Висконсинский университет», как каждый из вас подумает о своем учебном заведении. Если я скажу, что родился в горах Сьерра Невада, каждый вспомнит о своем родном месте. Стану говорить о своих сестрах, вы подумаете о своих, если они есть, или о том, что их у вас нет. Каждое слово отзывается в человеке в зависимости от его жизненного опыта. Вот о чем должен помнить врач.

А теперь, кто из вас был здесь раньше? Кому приходилось здесь бывать? (Одна женщина поднимает руку.)

Эриксон: Вы были? Давно?

Санда: Семь месяцев тому назад.

Эриксон: Тогда не выдавай меня. Кто из вас верит в лампу Алладина?

Анна: В лампу Алладина?

Эриксон: Признавайтесь, кто верит? Лампа Алладина у меня. Стоило ему погладить лампу, как появлялся дух. Только у меня модернизированная лампа, я включаю штепсель в розетку – и дух тут как тут, он женского рода и очень дружелюбный. Я вас с ней познакомлю, она любит улыбнуться, подмигнуть и одарить поцелуем. Это – мой личный дух, так и знайте.

О, я совсем забыл, что миссис Эриксон сейчас нет дома, а то бы я ее позвал и познакомил вас с моим духом. (Эриксон обращается к Анне.) Ты вот мне не веришь. И не веришь в моего графа Дракулу.

Анна: Да нет, верю.

Эриксон: Постарайся не оказаться здесь в полночь, а то лишишься некоторой толики крови.

Вот еще что хочу вам сказать. Преподавание, лечение невозможны без юмора. У пациентов и так много горя и печали, и надо хоть немного снять с них эту тяжесть. Постарайтесь поднять у них настроение.

Будь добра, найди там одну открытку. (Эриксон указывает на стопку бумаг справа от него. Кристина ищет нужную открытку.) Вон та, черного цвета.

Я сейчас ее пущу по рукам, чтобы все могли прочитать. Открытку прислала мне моя дочь Бетти Элис, когда она училась в колледже. В нашей родне было так заведено, когда кто-нибудь из Эриксонов получал интересную открытку, он зачеркивал имя отправителя и посылал ее еще кому-нибудь. Например, моя сестра прислала открытку моей жене в день рождения. Жена зачеркнула имя моей сестры и послала ее еще кому-то из родственников. Сестра была тридцать пятым адресатом.

(Эриксон передает открытку сидящей слева от него Кэрол.) Прочитай все, что написано сверху, а потом разверни и прочитай внутри. (Кэрол улыбается. Эриксон берет у нее открытку и передает следующей женщине.) Прочитайте и представьте, как это подействует на удрученного пациента. (Все по очереди читают. На передней стороне открытки написано: «Когда перестаешь думать о всех неразгаданных тайнах вселенной… разве это не приводит к ощущению собственной бренности и ничтожности?» Слова на развороте: «…меня нет».)

(Эриксон обращается к Кристине.) Эту открытку я даю читать унылым пациентам. (Эриксон смеется.) Всем своим студентам я напоминаю: если их интересуют индийские драгоценности, единственное место, где они не зря потратят свои деньги, это Музей Херда на Центральной Авеню. Там вам продадут подлинные индийские украшения. В других магазинах вам подсунут фальшивую или восстановленную бирюзу, фальшивое серебро и золото. Музей Херда предложит вам подлинные изделия. Туда стоит наведаться.

Советую прогуляться до Глендейл Авеню, это три четверти мили отсюда, не больше, и свернуть на Линкольн Драйв. Глендейл Авеню поворачивает на Линкольн Дайв. Это шоссе бежит за пределы Феникса в его пригород – Скотт-сдейл. Вскоре, в районе 24-й улицы, вам встретится парк под названием Парк Пика Скво. Поставьте машину поблизости и поднимитесь на вершину Пика Скво.

Я считаю, что и пациенты, и студенты должны быть деятельными, больше узнавать, лучше запоминать. Взобравшись на гору, вы не пожалеете о затраченных усилиях. Только поднимайтесь не в дневное жаркое время, а лучше на рассвете, или после заката солнца, или в полночь – и перед вами откроется незабываемый вид.

Высота пика 1.100 футов (330 метров. – Прим. перев.), а длина подъема полторы мили. Рекордное время подъема – 15 минут и 10 секунд. У одного моего студента еще с детства была заветная мечта взобраться на трехкилометровую гору, так он влез на Пик Скво десять раз подряд. Каждый подъем занял у него в среднем 23 минуты. Жена добирается до вершины за полтора часа. Сын не спеша взбирается за 43 минуты. Советую начать подъем перед самым восходом солнца. Усилие стоит того.

Еще вам обязательно надо побывать в Ботаническом саду. Анна: В Фениксе?

Эриксон: В Фениксе. У нас великолепный Ботанический сад. Особое внимание следует там обратить на два экспоната. Там есть дерево «Буджам». Помните, в «Акульей охоте»? Дерево «Буджам», вот оно, настоящее дерево «Буджам»*.

Анна: Я видела его в Ботаническом саду в Таксоне.

Эриксон: Это дерево вас озадачит. Умом вы будете знать, что это дерево, но с трудом поверите своим глазам.

Анна: Это словно репа вверх ногами.

"Название «Буджам» дерево впервые получило в 1922 году. Английский ботаник Годфри Сайке, видимо, читал о волшебном дереве Буджам в шуточной поэме Льюиса Кэррола «Акулья охота». Говорят, что, когда он впервые увидел дерево в подзорную трубу, он воскликнул: "Хо-хо! Это же Буджам. Без сомнения, Буджам. – Примеч. редактора английского текста.

Эриксон: Пусть они сами посмотрят. Там еще есть Ползучие Черти. Они рядом с деревьями Буджам. Вы их сразу узнаете. И дорогу спрашивать не надо. Ползучие Черти вызовут у вас уважительный трепет. Итак, встречаемся завтра в полдень.

Сейчас я отправляюсь к себе домой, выпью водички и лягу спать. Утром проснусь, оденусь и еще посплю до полудня. Сил у меня маловато. Давайте-ка, снимайте с меня насекомых. (Смех.).

(Эриксон указывает на микрофоны-жучки, которыми обвешали его студенты.)