"Трубка снайпера" - читать интересную книгу автора (Зарубин Сергей Михайлович)

ТАБУ ТАЙГИ

У родника выпрямился солдат, стал собирать оружие. Трофеев было много – он складывал их на камень. На холодной руке немца, осевшего под березкой, ровно тикали часы, и, подумав, Номоконов снял их. Он знал: ровно в полночь у своих кто-то стреляет в небо светлыми пулями, и у ловушек, зарытых в землю, саперы встречают людей, выходивших за передний край. Случается, что блуждают солдаты в сырой долине, сбиваются с пути. Таежный человек не потеряет свой след, выйдет точно к проходу задолго до последнего срока, однако с машинкой времени на фронте все-таки лучше. Мало часов у лейтенанта. Сокрушаясь, он выдал их не всем.

Не мешкая, солдат отправился к большой сосне. Он посмот­рел вверх, но густые ветви, закрывавшие звездное небо, не дали рассмотреть того, кто пришел убивать, а теперь висел на сучьях. Номоконов решил было забраться на дерево, сбросить фашиста вниз, забрать у него документы, но, подумав, подмигнул темноте:

«Хоронить придут, отвязывать».

Стрелок разыскал винтовку немца, отнес ее к роднику, а потом решил сходить к повозке. Он забрал у возницы автомат и, что-то вспомнив, вдруг вынул свой острый охотничий нож. Вглядываясь в темноту, озаряемую далеким светом ракет и лесных пожаров, Номоконов прилег к убитой лошади и обкорнал у нее гриву.

Ночной воздух по-прежнему доносил спокойные звуки, и, воз­вратившись к источнику, солдат подошел к березке. По старому обычаю своего народа он мысленно попросил у любимого светлого деревца прощения за рану, срезал колечко бересты и накрутил ее на конец ствола своей винтовки. Теперь Номоконов чувствовал себя властелином ночи. Среди больших и малых звуков его слух по-прежнему не улавливал собачьего лая, а больше он ничего не боял­ся. Ракетчик явится, разведчики приползут? Долго придется им искать охотника, умеющего скрадывать и брать на мушку ночных зверей. До утра проканителятся немцы. Бегать зачнут, стрелять по сторонам. Для того и береста на винтовке зверобоя, чтобы ударить по огню самого опасного фашиста, а самому ускользнуть в сторо­ну, в темноту.

Склонившись к воде, Номоконов уловил едва различимый звон холодных струек, выбивающихся из недр. Он представил, как на дне родника кипят круглые комочки земли, и приподнялся. Стрелок еще днем думал о том, как отвадить пришельцев от уголка, где человеку, птицам и животным природа подарила место для наслаждения жиз­нью, отдыхом и покоем. Напрасно ругался саперный командир Ко­лобов: всяким хламом набивал свои карманы Номоконов. Рука сол­дата еще днем нащупала в кармане брюк крепкий комочек шпагата. Кто-то выбросил возле блиндажа, а Номоконов поднял и приберег. Шибко пригодится теперь! Стрелок потихоньку открыл затвор немец­кой винтовки, почувствовал пальцами, как пружина приподнимает патрон с острой пулей, и пополз по тропинке. Вот здесь, на возвы­шении, в камнях он укрепит «настороженное» оружие, между дву­мя кустиками протянется ниточка смерти. Таежный следопыт пре­зирает такой способ охоты: в тайге только слабые старики, потеряв­шие былую силу и ловкость, оставляют взведенные ружья на тро­пах зверей. Но теперь и он сделает так. Солдат хорошо понимает, что фашистские убийцы снова явятся к роднику. Острая пуля, отли­тая на немецком заводе, ударит в спину каждого, кто пройдет по тропинке. Дурное дело, а верное. «Насторожив» винтовку, Номоко­нов отполз к роднику, нащупал увесистый камень, прикрепил к нему клок конской гривы, распушил его, склонил к трупу врага вершину березки и подвесил к ней странный груз.

– Хугур! – прошептал солдат.

Не только волки… и воронье, и ползучие гады долго не трогают

добычи охотника, над которой подвешены закопченный котелок, стреляная гильза, волосяная веревка или исподняя рубаха охот­ника. Для человека хугур – предостерегающий знак. Здесь добро охотника – только слабым, больным, выбившимся из сил разре­шается тронуть оставленное. Хугур предупреждает и об опасно­сти. Берегись, человек! Впереди, на тропе, «настороженное» ру­жье, волчий капкан, пасть на медведя. По древнему обычаю рода подвешивал Номоконов над могилками своих сыновей оленьи бабки. Не для игры усопшим… Здесь запрещалось нарушать ти­шину, стрелять, здесь могилы детей или предков. У каждого зна­ка– свой смысл.

Стрелок понимал, что пришельцам из чужих мест неведомы законы тайги, и, ласково потрогав свой тяжелый подсумок, поднялся. Кто поселится здесь, возле родника? Страх, слепая ярость?

Номоконов зарыл в песок немецкое оружие, выбрался из оврага и осторожно двинулся вдоль обрыва. Еще днем, по привычке, как бы между делом, он облюбовал новое место для сидки и вот те­перь добрался до него. На бугорке высился обгорелый пень. Стараясь не повредить растений, солдат лопаткой вырезал дерн и принялся рыть землю. Теперь он покараулит родник с другой стороны. Лю­бой фашист, явившийся за убитыми, догадается, откуда прилетела смерть. Пусть опасаются враги пуль из старой сидки, пусть они найдут ее пустой. Нет, удачливый стрелок, крепко наказавший пришельцев, не ушел радовать командира. Он лишь переменил мес­то. Пусть и фашисты подумают так, приглядятся, посмотрят кру­гом. Много деревьев, пней, но только совсем глупый ляжет за ними. Нет, не скоро поймут фашисты, что пень, облюбованный таежником, засох лет двадцать назад, что у него должны быть гнилые корни и под ними маленькому человеку можно быстро вырыть новый скрадок. Так и есть! Солдат делал для себя надежное укрытие, гор­стями в разные стороны разбрасывал землю.

Ночь выдалась тихой, легкий ветерок тянул с запада. Вначале за лесом послышались протяжные крики. Вечерами на деревенских околицах так зовут родители заигравшихся ребятишек. Вскоре стрелок услышал шаги. Трое или четверо людей, спотыкаясь о неровности на дороге, группой шли к оврагу. Немцы наткнулись на телегу: после минутной тишины пугливая автоматная очередь ударила в небо. Один, шумно пробираясь по лесу, убежал обратно. Остальные где-то затаились.

Номоконов рыл землю, прислушивался.

Минут через двадцать, почти напротив новой сидки, послы­шались шаги. Стуча оружием, люди спрыгнули в овраг, пере­брались через него, спокойно разошлись в разные стороны. Один из них прошел совсем рядом. Номоконов выждал, когда стихли в ночи шаги, уложил на место дерн, сделал по сторонам малень­кие бойницы, залез под трехпалый корень и, направив винтовку в овраг, застыл.

По дороге, ведущей к роднику, торопливо прошел человек, у повозки его встретили свистом, и Номоконов подумал, что один из фашистов «бегал жаловаться». Снова все стихло, а потом громко хлопнул выстрел. С треском взлетела вверх ракета, все залила вокруг мерцающим зеленоватым светом, потухла.

«Хлопушку принесли?».

Номоконов взялся за винтовку. Сейчас немцы сойдут по про­торенной тропинке в овраг и послышится выстрел. Один наверняка упадет, а остальные? Тогда надо ударить по врагам несколько раз подряд, окончательно их напугать и снова переменить место. Есть еще время сделать новый скрадок… А если не напугаются фашисты, залягут, вызовут помощь? Придется уходить… А трофеи? А немцы, которые ушли за овраг? Кто такие? Охрана или разведчики? Можно в темноте натолкнуться на дурную пулю.

Ждать!

Послышался конский топот: по дороге кто-то ехал верхом. У повозки лошадь тревожно всхрапнула. Стук оглобли, сердитый возглас, едва различимый звон бидона, сваленного на камень – уже там, у родника… И… выстрел.

Он прозвучал в ночи глухо и зло – винтовочный выстрел в упор. Всполошились немцы, бросились прочь. Сердитые автоматные очереди ударили с обрыва по роднику, по деревьям.

– Вот так, – удовлетворенно произнес Номоконов.

Отец учил своего маленького сына «настораживать» ружья. Пригодится, сказал, когда заболят старые кости и трудно будет выслеживать зверя. Придется иначе зарабатывать кусок хлеба. Всю науку передал Данила Иванович: с какой стороны зверь выходит к солонцу, на каком уровне винтовку ставить, как предупреждать людей об опасности. В колхозе запретили такие дела, а на фронте? Вспоминались солдату контратаки, в которых он участвовал. Сколь­ко людей погибло, наступая на немецкие ловушки! На брустверах окопов снимали их саперы, в домах, на дорогах, в колодцах. Есть совсем чудные: прыгающими жабами прозвали их солдаты. Пора­ботал ученый немецкий люд, всяких мин наготовил для войны –нагляделся на них таежный человек. А теперь что скажешь, фа­шист? Какая ловушка тебя ударила?

Тишина и… торопливый стук колес. Номоконов послушал, как растворились в ночи знакомые с детства звуки, попил из фляжки воды и, закрывшись полой телогрейки, раскурил трубку.

Много было ночью далеких выстрелов и криков. Поблизости кто-то снова стучал лопатами по деревьям и камням. Порой насту­пали спокойные минуты. Стрелок чутко прислушивался, изучал звуки и, как в тайге, старался определить лазы зверей, начавших ходить к солонцу. Только к терпеливым приходит удача – давно научили этому стрелка таежные дебри. Уже никто не подходил к серым мшистым камням, где кипел родник, но охотник, посасывая давно потухшую трубку, слушал и слушал.

Рано утром в густом тумане Номоконов уловил осторожные шаги человека, вышедшего к оврагу. Не дорога привела его сюда –лесная тропинка. Человек нигде не запнулся, не сломал ни одну ветку, не кашлянул. «Этого караулить послали, – подумал Номоко­нов. – Не простой…». На краю оврага человек остановился, а ми­нут через десять осторожно двинулся по направлению к старой сидке стрелка. Шаги затихли, пропали, и Номоконову не удалось разга­дать намерения осторожного фашиста.

Вернулись немцы, зачем-то выходившие на ночь за овраг. Номо­конов их узнал. Стуча оружием, они в разных местах спрыгнули вниз, собрались вместе и, переговариваясь, пошли к своим окопам.

Всходило солнце, рассеивался туман. В вышине неба опять послышался гул моторов. Номоконов хорошо видел местность вок­руг родника и внимательно исследовал ее в бинокль. Повозки с мерт­вым фашистом нет, с завалившегося битюга снята сбруя. «Склад» с трофеями не тронут. Одного водовоза не стало – утащили. Второй немец, осевший под березкой, тот самый, над которым чуть раскачи­вается хугур, – на месте. На тропинке, ведущей к роднику, лежит но­вый фашист. Вроде бы встать намеревается – на локтях затих намертво.

Номоконов перевел бинокль на дерево, кора которого была ободрана солдатскими ботинками, и в густом сплетении ветвей различил серое пятно.

Ждать!

Когда солнце осветило верхушки деревьев, росших напротив, Номоконов увидел человека, подползающего к оврагу. Он был в каске, в маскировочном халате и осторожно выдвигал вперед вин­товку. У корней дерева человек долго лежал не шевелясь, а потом прижался к земле и швырнул на открытое место обгорелую черную палку. Видел Номоконов в бинокль каждое движение врага. Полежав несколько минут, немец надел на ствол винтовки каску и осторожно приподнял ее, направляя в сторону старой сидки.

– Эге, – вытянул шею Номоконов. – Так-так…

Живо вспомнились солдату Даурские степи. Не раз бывал он там с колхозной охотничьей бригадой, жирных тарбаганов бил. Запросто не подберешься: за версту вокруг все видит и слышит хитрый степной зверек. А только чудной он, любопытный. Вот так, как этот немец, обманывал Номоконов тарбаганов. Маши руками, платком, выставляй из-за бугра шапку, бросай в сторону комки земли и ползи потихоньку. Крутится на бутане жирный зверек, тяв­кает, свистит, а не прячется. Тут и попадает на пулю.

– Тарбагана манишь? – насупился Номоконов.

Немец полз по выемке и временами поднимал каску. Он ждал выстрела, удара пули, и Номоконов шевельнул винтовкой: не раз мушка застывала на высовывающейся спине врага. Гитлеровец вдруг вскочил, перебежал к обрыву и упал в яму. Снова появилась, поплыла в сторону железная, поблескивающая на солнце, каска.

Но вот опять привстал фашист, махнул рукой.

Поодаль вышел из кустов другой немецкий солдат. Высокий, с непокрытой головой, с автоматом наготове, он быстро подошел к оврагу, спрыгнул вниз и, направляя оружие по сторонам, осмотрел­ся. Успокоившись, он быстро зашагал по тропинке, проторенной по дну оврага. Номоконов услышал шаги и, глянув вниз, опешил. К роднику направлялся еще один немец – этот зашел откуда-то сзади.

Куда тронулся высокий фашист с автоматом в руках? Искать сидку русского снайпера или отвязывать «кукушку»? Открыть огонь, когда он положит оружие и полезет на дерево? Выстрелить в немца, затаившегося на обрыве? Этот все вынюхивает, команду­ет… Турнуть фашиста, который ползает теперь возле родника и щупает камни? Вот он склонился над убитым, огляделся по сторонам, боязливо потрогал винтовкой пучок волос, свисающих со склоненной березки.

«Сапера послали, – озирался Номоконов. – Начинать али еще подождать? Может, много фашистов за кустами? Притаились, ох­раняют».

Немец, уходивший по ложбине, поравнялся с большой сосной и, круто свернув влево, стал карабкаться по склону. Легонько свистнуло над оврагом. Немец взмахнул руками и, рухнув на спи­ну, покатился вниз.

–Как?

Снова свистнула пуля. В грохочущих звуках войны Номоко­нов уловил далекий винтовочный выстрел и увидел, что из рук немца, лежавшего на обрыве, выпало оружие. И этот был сражен чьим-то далеким молниеносным ударом. Солдат перевел винтовку к роднику, но было поздно. Взвизгнула пуля, отскочившая от валуна, со звоном унеслась в вышину. Немец, уползавший за камни, оста­новился, задергался, выкатился на открытое место и затих.

Все произошло в считанные секунды. «Кто-то позади наладил­ся, – догадался Номоконов. – Ловко ударил, быстро. Кто? Тагон Санжиев свил гнездо али Дубровин явился? Чего сам оплошал, скажут, струхнул? Так-то так, а однако, моих взял!».

Солдат рассердился. Долго приманивал он фашистов, а только проворонил, навел на пули другому. Чьи-то линзы бинокля обшаривают сейчас родник, замирают на серых камнях, видят мертвых фашистов, склоненную березку с клоком черной шер­сти, смеются. Зорко всматривался и Номоконов, переводя бинокль с места на место. Не шевелились ветви кустов, никто не сбегал в овраг, и солдат совсем расстроился. Он поймал себя на мысли, что много говорил в эти дни и плохо слушал других. Лейтенант предупредил на прощанье: нельзя бродить по квадрату, сворачи­вать. Двести – триста шагов в любую сторону оврага – здесь раз­решалось выбрать сидку.

«Однако на чужую делянку вышел, –догадался стрелок. –Али кого на помощь отправил лейтенант? Али для проверки, посмот­реть? Так или не так, а боевой явился, грамотный, шибко меткий. Вчерась не было его – ночью сел».

Сложное чувство охватило сердце таежного человека. Эге-ге… Есть стрелки во взводе! В тайге все больше вплотную подходил к зверю охотник – сутками выслеживал, поближе подкрадывался. А почему? Боялся промахнуться, патрон зря истратить – вечно не хва­тало припасов. Здесь не повоюешь так – быстро засекут. О разных звуках и шумах толковал лейтенант перед охотой, а он, Номоконов, дремал, на свою старинную сноровку надеялся. Место выбрал не­важное, закрытое… А этот– молодцом. Правильно сел, хорошо… Давно увидел фашистов, но подальше их отпустил, издаля, в самый момент ударил! Теперь ищи его – кругом стреляют.

А может, и поторопился человек? Глядишь, к закату солнца большой зверь вышел бы из леса, офицер? Не любит караулить, молодой… Понял таежную приманку, догадался? На готовое всякий мастак… Но теперь, если еще кто придет на хугур посмотреть, не будет жалеть патронов Номоконов, первым ударит, сразу. Оправда­ется стрелок, покажет себя. Пусть целая орава фашистов выйдет, пусть хоть один из них серой тенью мелькнет среди деревьев.

Пора обеда миновала, на «немецкую сторону» пошло солнце, а враги не появлялись. Заметил стрелок однажды: вдали, на склоне оврага, ярко блеснуло что-то и исчезло. Стеклышко разбитой бутылки, банка? Разглядеть ничего не удалось, и Номоконов перевел

бинокль в сторону. Кругом, как обычно, стреляли. Над оврагом, цвикая и посвистывая, изредка проносились пули. Шальные, они осыпали хвою, сбивали ветки, стукались о стволы деревьев. Легонько треснуло над головой. Солдат определил, что прилетевшая откуда-то пуля прошила трухлявый пень, но продолжал наблюдать. Вторая пуля легла точнее. Злая и стремительная, она взбила землю перед маленькой амбразурой, пробила корень, чиркнула по рукаву телог­рейки и где-то зарылась. Номоконов вспомнил про осторожного фашиста, поступью рыси уходившего в тумане по направлению к его старой сидке, опустил бинокль, тесно прижался к своему холод­ному ложу, застыл.