"Трубка снайпера" - читать интересную книгу автора (Зарубин Сергей Михайлович)

ПЕРВЫЕ ТОЧКИ НА ТРУБКЕ


Рано утром Номоконов опять увидел человека. Без фуражки, со всклоченными волосами, он прятался за деревьями, часто оста­навливался и прислушивался. На рукаве рваной гимнастерки, зап­равленной в синие командирские брюки, виднелась звездочка. Номоконов пропустил его мимо себя и вышел из укрытия.

– Эй, – тихо окликнул он.

Человек оглянулся и выхватил из кармана гранату:

– Не подходи!

– Чего шумишь? – сказал Номоконов. – Оружие, парень, убери, меня не пугай. Давно мог завалить тебя.

Не снимая с плеча винтовки, солдат подошел к человеку с гранатой в руке:

– Здравствуй!

– Кто таков? – строго спросил незнакомец, не отвечая на приветствие.

– Номоконов.

– Узбек, татарин?

– Тунгусом из рода хамнеганов называюсь, – присел солдат на валежину. – Стало быть, сибирский.

– Из какой части?

– А вот бумага, гляди, – показал Номоконов документ. – Я в больнице костыли делал, с докторами и отступал. Бросили меня в лесу люди, немцу пошли кланяться. Один остался.

– Что делаешь здесь?

– Вчера подошел сюда, ночевал. Так понял, что надо все кру­гом поглядеть. Ночью многих останавливал, а вот не признали меня, не послушались, ушли. Стрельба случалась. Такие, как ты, пропали, поди?

– Почему?

– Речка здесь, глубоко. Напролом не пройдешь.

– У вас хлеб есть? – спросил человек и устало присел рядом. –Я – свой, старший политрук Ермаков… Три дня ничего не ел.

– Вот видишь, политрук, – встал Номоконов. – Совсем слабый, а грозишь. Тихо надо здесь, зверье кругом. Мясо есть у меня, спич­ки, табак.

– Костра не разводите, – сказал Ермаков.

– Не пугайся. Лежи, отдыхай, – показал Номоконов на брус­ничник. – Жарить в стороне буду, а потом сюда явлюсь. Дождешься?

Подумал Ермаков, рукавом гимнастерки вытер вспотевшее лицо, пристально посмотрел в спокойные глаза незнакомца, еще раз окинул недоверчивым взглядом пожилого солдата со звериной шкуркой и берестяными коробками на ремне:

– Идите.

Часа через два Номоконов, с кусками жареного мяса в бе­рестяной коробке, подошел к брусничнику и покачал головой. Ши­роко раскинув руки и ноги, строгий командир спал. На траве валя­лась откатившаяся граната со вставленным запалом. До вечера сидел Номоконов рядом со спавшим – чутко прислушивался, не шевелился, не кашлял, а потом разбудил его:

– Теперь вставай, политрук. Чего-то шумят немцы, стреляют. Али отдохнули – снова поднялись, али наши потревожили.

Наскоро ели несоленое мясо, тихо разговаривали.

– В армии служили раньше, воевали? – спросил Ермаков.

– Нет, не пришлось. Тогда, в двадцатых годах, не нашли меня в тайге. Белые не видели, и наши не взяли. Все время кочевал. Не от войны убегал – жизнь заставляла. А когда вышел из тайги на поселение, уже ненужным оказался армии, пожилым.

– Вы охотились в тайге?

– Охотился. Все время зверя бил.

– А на фронте? Костыли взялись делать… – покачал головой Ермаков.

– Сам не просился, – махнул рукой солдат. – Сперва голову лечили доктора, вот здесь… А потом заставили. Все время велят, никто не слушает. Винтовку не давали… Вот сюда, в книжку гля­дят командиры, в бумагу. Плотником я перед войной сделался, недавно. Вот и пишут теперь.

– Эх, зверобой, – покачал головой Ермаков. – Не своим делом занимаетесь. Ну, ничего, все встанет на место… Давайте думать, как до своих добраться.

Покурили командир и солдат, посовещались, поползли впе­ред, в разведку. Осмотрев долину, двинулись вправо. Политрук сказал, что «гады еще не расползлись по берегам, и надо обойти их танковый клин». Номоконов вышел вперед. Присматриваясь к скупым, расчетливым движениям спутника, замиравшего у дере­вьев, сливавшегося с кустами ивняка, старший политрук повесе­лел. Маленький человек, крепко державший в загорелых руках винтовку, только что сказал, что проведет его по лесу «хоть до сибирских мест», но велел все делать так, как он.

– А возле воды сам думай, – просто сказал он. – Мы в лесу через лед за зверем ходим, а летом зачем? Однако худой закон был у моего народа – не велели старики в воду лезть. Места много в тайге, стороной я ходил, не научился плыть.

Было у Номоконова и «понятие» к воде. Километрах в пяти от шоссейной дороги, на пустынном месте, он показал кивком голо­вы на свежееотесанные бревна, валявшиеся возле самого берега. Ермаков все понял и, подумав, велел остановиться. Долго наблюда­ли, а ночью поползли к берегу. Таскали бревна к реке, вязали их ремнями и прутьями, а потом уселись на хлипкое сооружение и поплыли. Гребли шестом, прикладом винтовки, едва не напоро­лись на моторную лодку с немецкими солдатами. К рассвету были далеко от долины, в густом ельнике. Сильно забилось сердце Номоконова, когда в ложбинке, в которую они сползли, послыша­лась русская речь.

– Свои! – громко предупредил Ермаков. Здесь, в лесной лож­бинке, навсегда и расстался Номоконов со спутником. Подошел какой-то командир, посмотрел у Ермакова документы, знаком показал, чтобы тот шел вправо. Политрук протянул Номоконову руку и сказал:

– У меня очень важные дела, Семен Данилович. Наверное, расстанемся и не увидимся. За мясо и табак – спасибо.

–Тебе спасибо, политрук. Мне товарищ нужен был, помощник. А теперь ничего…

– Не делайте больше костылей, – строго сказал Ермаков. –Объясняйте командирам, говорите, требуйте. Вы – зверобой! По­нимаете?

Подошел маленький солдат в большущих ботинках, вежливо взял из рук Номоконова винтовку: –Двигай!

– Куда?

– На проверку, батя. Разные люди к нам приходят. Оглянулся Номоконов на Ермакова, которого уводили в другую

сторону, и сам себе сказал:

– Крепкий, видать, человек, а только мимо прошел.

Проверка происходила в землянке, километрах в пяти от пере­днего края. Молодой командир с кубиками в петлицах подозритель­но рассматривал шкурку барсука, курительную трубку, капсулу с домашним адресом солдата, документы умершего майора. Номоко­нов объяснял, а уполномоченный Особого отдела хмурился.

Волнуясь, солдат сказал, что напрасно сержант Попов испу­гался и, как видно по всему, убежал с войны. Опасны у немцев машины, а сами они – обыкновенные, очень глупые на пулю люди. Надо не подпускать немцев к машинам, убивать их на дорогах, в лесу, на улицах, стрелять в них с деревьев, с чердаков. Тогда они наверняка остановятся и побегут обратно. Но командира с кубика­ми в петлицах нисколько не заинтересовало это. Он стал расспра­шивать, откуда приехал на войну Номоконов, где воевал, что делал в госпитале, как умирал раненый комиссар Сергеев, где он похоронен и «не агитировал ли сержант Попов санитаров, чтобы всем от­делением перебежать к немцам?».

Потом несколько часов сидел Номоконов в загородке из ко­лючей проволоки и молча смотрел на грязных худых людей, сидевших на земле. Вышел из землянки солдат, который привел его к уполномоченному Особого отдела, закинул за плечо винтовку и, не оглядываясь, ушел.

Освободили к вечеру. Выглянул из землянки уполномоченный, позвал к себе:

– Идите обратно, товарищ. Найдете лейтенанта Козлова и пе­редадите ему записку. Он скажет, что делать. Дорогу не забыли?

– Найду, – сказал Номоконов. – Послушай, командир, погоди. Комиссар, когда кончался, просил дочке написать, родителям. Адрес в документах был, гляди. Теперь только я один знаю, что говорил комиссар. До конца он стоял, раненый. Напиши, легче будет отцу-матери.

– Хорошо.

– И еще слушай. Солдат, который сюда привел… Утащил мою винтовку, украл! Это как?

– Можете забрать свое оружие, – сказал уполномоченный. –Если найдете, конечно.

С запиской в руке пошел Номоконов на передний край и разыс­кал лейтенанта Козлова, командовавшего взводом окруженцев. Небритый, в куцей телогрейке, в кирзовых сапогах, заляпанных грязью, командир окинул взглядом солдата, прочел записку и рас­сердился:

– Опять санитар? Ну вот что… Ужинайте и шагом марш на траншею! Раненых нет пока. Землю копать будете.

– Я охотник, – заикнулся Номоконов. – Зверей бил…

– Чем? – рассердился командир.

Покрутился Номоконов возле походной кухни и незаметно отошел. Оружие забрал человек, посчитавший его нехорошим, нечестным, чужим. Быстро нашел Номоконов свежую тропу, вы­битую сапогами. Она спускалась в знакомую ложбину. А вот и конвойный. Нескладный на вид солдат в больших ботинках сидел среди друзей и хлебал суп из котелка. На его коленях лежала но­венькая винтовка с иссиня-черным, вороненым стволом. Номоконов осторожно зашел сзади, нагнулся и крепко схватил свое оружие.

– Ты чего? – опешил солдат и встал.

– А ничего, – погладил винтовку Номоконов. – Моя.

– Как так? – повысил голос конвойный. – Я на складе получал.

– Неправду ты сказал, обманул!– Номоконов бережно отер рукавом капли супа с приклада. – Ишь, как брызгал… Какой номер на оружии? Сказывай! Чего молчишь? А вот не скажешь: не за­помнил еще, не свыкся. – Резким движением Номоконов открыл затвор и на лету поймал патрон. – Какая пуля тут?

– Обыкновенная, – сказал солдат.

– Худой хозяин, – покачал головой Номоконов. – И худо гля­дел. Вот… Это я насечку резал, ножом пилил. Чтобы намертво ва­лить зверя, дыру делать в лопатке.

Закинул Номоконов ремень винтовки на плечо и прямиком пошел в расположение своего взвода. Позади слышался дале­кий гром орудий, в небе с вибрирующим свистом проносились снаряды. Где-то далеко справа торопливой скороговоркой час­тили пулеметы.

Всю ночь вместе с товарищами углублял Номоконов траншею, проходившую по гребню высоты. Здесь он узнал, что солдаты и командиры, выходившие из окружения, зачислены в состав войск, которые должны задержать немцев, дать возможность главным силам отойти на более выгодную позицию, что уже дважды наши артиллеристы накрывали огнем переправы врага.

Ночью немцы били из орудий, появились раненые, и лейте­нант Козлов сам разыскал Номоконова. Солдат хотел попроситься к стрелкам, но командир, собрав санитаров, уже давал приказания. Пришлось подчиниться. Тяжело раненых выносили к проселоч­ной дороге, где стояли повозки. Легко раненые шли, их надо было поддерживать, ободрять. Пожилой солдат с оторванными пальцами на руке сообщил, что снарядов осталось мало, немцы в двух местах наводят новые переправы и скоро пойдут танки. Артиллерийский бой разгорался все сильнее, из тыла подходила подмога. Среди солдат, спешивших на передний край, были и безоружные – они просили винтовки у санитаров.

Всю ночь и все утро выносил раненых усталый и голодный Номоконов, а в полдень попался на глаза командиру взвода.

– Где винтовку взяли?

– Чего вчерась не слушал? – рассердился солдат. – Еще оттуда принес, из огня!

– В отделение младшего сержанта Смирнова, – распорядился Козлов. –Живо!

Сотню патронов выдали Номоконову, маленькую лопатку. Вчетвером двинулись за передний край и побежали к реке. Боль­шой, широкоплечий командир отделения Смирнов играючи нес ручной пулемет, на ходу объяснял задачу.

– Ни шагу назад! – потребовал он. Окопались в сосновом редко­лесье, из которого просматривалась большая поляна. Номоконов устроился за вывороченными корнями пня и поднял винтовку. Це­лей было много. Неторопливо наводил он мушку на людей в зеле­ной одежде. После выстрелов они подпрыгивали, падали, засты­вали. Редкими очередями бил из пулемета командир отделения.

К вечеру загремело в лесу, застучало, заухало. Послышались громовые разрывы, рев моторов. Тяжелый танк появился возле больших сосен, замигал стрекочущей светлой строчкой.

Отстреливаясь, солдаты перебежали к траншее. Бой шел до сумерек. А потом всем приказали отходить. Лейтенанта Козлова уже не было в живых, а его подчиненные расстреливали после­дние патроны. Вспышки, разрывы, крики… Номоконов попятился в глубь леса, в упор застрелил немца, выбежавшего из-за куста, забрался в густой ельник. Младший сержант был рядом – испу­ганный, без пулемета. Номоконов потянул метавшегося челове­ка к земле, прижал, успокоил:

– Не шевелись теперь, лежи. Ночью фашисты слепые, чай ва­рят, спят. Уйдем.

Всю ночь таежный следопыт вел Смирнова на восток, порой тянул его за руку. Шли осторожно: ощупывали деревья, прислу­шивались. Утром недалеко от проселочной дороги мгновенно вскинул винтовку Номоконов, в кого-то выстрелил. В новеньком рюкзаке гитлеровца, свалившегося вместе с велосипедом в канаву, оказались сигареты, хлеб и консервы. Младший сержант схватил автомат убитого, осмотрел магазин, полный патронов, прицепил к поясу гранату с длинной рукояткой, зашагал быстрее. Наверное, ему было стыдно.

– Теперь моя очередь, – сказал он. – Я пойду впереди.

– Правильно, – согласился Номоконов. – Теперь можно, ко­мандир, вали. С оружием чего в лесу зря шататься?

Вдвоем часто подходили к дороге, по которой двигались на восток немецкие войска, осматривались, выбивали цель. Сухо тре­щала очередь, гулко звучал винтовочный выстрел. Крутой вираж делал мотоциклист. Брызгало осколками ветровое стекло легковой автомашины. Или грузовик, случалось, останавливался. Выпры­гивали из кузова немецкие солдаты, открывали дверцу машины, с удивлением смотрели на шофера, вывалившегося к их ногам, густо били из автомата по канавам и деревьям, поливали длинными очере­дями бугорки земли, пни и кустарник.

Шли на восток четыре дня.

Не пришлось младшему сержанту Смирнову и солдату Номоконову опять переходить через линию фронта – она откатилась назад.

Туда же промчались немецкие легковые машины, покатили гру­зовики, потащились повозки. Послышались близкие орудийные вы­стрелы. А потом, все сокрушая, пронеслись танки с красными звез­дами на башнях.

Это было 16 августа 1941 года.

В тот день сидел Номоконов среди своих солдат, ел жирные щи, с наслаждением потягивал из кружки густой, черный чай. Вечером он разжег костер, в одиночестве долго сидел возле него, о чем-то думал. Подошел младший сержант Смирнов, расстелил шинель, улегся под деревом, но вдруг поднял голову. Закрыв глаза, Номоконов покачивался, говорил сам с собой, тихо тянул зауныв­ную мелодию.

– Вы чего, Семен Данилович? Молитесь?

– Нет, командир, – спокойно сказал Номоконов. – Это я песню вспомнил. Из нашего рода, старинную…

Номоконов раскалил проволочку, которой прочищал мундш­тук своей большой обкуренной трубки, и, шевеля губами, выжег на ее остове несколько точек. Легкие дымки взвились и растаяли в воздухе. Смирнов блаженно вытянул ноги, положил голову на ло­коть и отвернулся – мало ли что придет в голову человеку со скула­стым лицом, раскосыми, очень спокойными глазами. Младший сержант слышал слово «дайн-тулугуй», которое произносил Но­моконов, но не решился спросить, что значило оно: каменно стро­гим стало лицо солдата.