"Книга Звезд" - читать интересную книгу автора (Уотсон Йен)

Часть четвертая НАРРАТИВ[6] НАРЙИ

Слава богу, я была мертва!

Снова я плыла в голубой пустоте. Снова кружилась, оставшись без тела. На этот раз с небольшой разницей: погоду в хранилище-Ка не портил ни один шторм.

Быстро оглядевшись, я увидела огромное число переплетающихся канатов и тросов, которые тянулись из какого-то места, расположенного неподалеку. Из Идема, центра паутины, образованной психосвязью.

Что до меня, то я не испытывала ни малейшего желания туда вернуться. Вообще-то, я чувствовала, что и не смогла бы, даже если бы захотела. Я не летела на Землю откуда-то издалека, словно бусина на ниточке; напротив, тонкая струна тянулась от меня в сторону какого-то далекого мира. И, кроме того, я была уже дважды мертва.

Если бы не это, куда бы я отправилась? Я стала размышлять.

Психосвязь тянулась через пространство-Ка; но была ли у самого пространства-Ка хоть какая-то форма или текстура? Какие-нибудь направления, конечные точки?

Я сконцентрировалась именно на этом. Через некоторое время — которое могло быть долгим, а могло и коротким — я начала кое-что понимать в сущности голубой пустоты, то есть пространства-Ка.

Первое впечатление — это полное отсутствие времени. По-видимому, измерить любой вид активности было невозможно. Может быть, одно мгновение там длилось вечно. А может, вечность можно было сжать до одного мгновения.

Нет, не совсем так.

Видимо, время пузырилось внутри этого пространства. Пустота медленно кипела. В ней возникали складки времени, которые увеличивались, а потом исчезали. Из вечности всплывали и снова уходили вглубь пузыри, словно она втягивала их в себя, а потом выдыхала наружу. Каждый из этих пузырей мог быть эпохой или ничем, а мог быть и тем, и другим. Я силилась это понять.

Здесь было ничто; здесь не было времени. И все же что-то происходило. Здесь по пространству-Ка, словно по реке, плыл корабль вселенной — в этом я была уверена. И то, что придавало ему форму, что вызывало его к жизни, что указывало, куда плыть, было вскипающее пузырями время, медленное течение пустоты.

Но как? Почему?

Может быть, ответ был такой: вообще без всякой причины. А может, такой: потому что вселенная просто существует в виде пузыря, содержащего вечность. И все же она ничто? Всего лишь пузырь?

Я была совершенно одна. Если бы меня было много, смогла бы я лучше все это понять? На какое-то мгновение — или вечность — я почувствовала, что нахожусь на грани… некоей трансформации, которая поможет мне в этом разобраться.

Потом я ощутила натяжение своей линии. Легкое, слабенькое, но настойчивое. Я начала двигаться в пространстве-Ка. И во время этого движения потеряла связь с источником своих мыслей.

А вскоре и кое-что поняла: а именно что мой Червь оказался не очень-то хорошим рыболовом! (А что можно было ожидать этого от червяка? Это все равно что заставлять овец пасти собак.) Я начала лихорадочно дергаться. И скоро так закрутила линию, что могла окончательно ее порвать. Из-за этого я сбилась с курса. Я начала соскальзывать вбок. И вот тогда все и пошло кувырком.

Представьте себе шарик на конце длинной веревки. Представьте, что его с большой скоростью и очень грубо тащат через препятствие, состоящее, скажем, из поленьев. Все они плавают просто так, в пространстве, в некоей жидкости с водоворотами.

Шарик ударяется и отскакивает. Веревка цепляется за одно из поленьев. Когда шарик подлетает к нему, он не просто проносится мимо. Он тоже цепляется за полено, прижимается к нему, потом вылетает обратно и движется дальше. И хотя конечная цель его пути все та же, шарик оказывается от нее еще дальше. Новое полено. Шарик цепляется и прижимается, вылетает обратно. И так далее.

Этим шариком была я. Веревкой была моя связь с хранилищем-Ка Червя. Поленьями были другие миры, полные Ка.

Я поняла это только после второго столкновения. И вы должны запомнить, что все это просто картинка того, что случилось. Я думаю, что она возникла у меня из-за моего жуткого приключения в мамонтовом лесу Калифорнии. После которого меня еще долго мучили кошмары! Мне снились деревья, превращенные в пни, и я сама, ставшая мячиком, в который собирались поиграть мальчишки.

Сначала я растерялась. Я подумала, что все смешалось.

Внезапно я оказалась в чьем-то теле.

Если я говорю, что оказалась в теле, это не означает, что я получила новое тело в Идеме. Там я сама была этим телом, а тело было мной. Теперь же все было по-другому. Я прибыла в этот мир, чтобы совершить путешествие.

И это путешествие было по воздуху.

Я оказалась высоко в небе, меня продувал ветер, а подо мной проплывали голубые и ядовито-зеленые болота, поросшие кочками травы и осоки. Густые заросли лиан тянулись по песчаным гребням и островкам ила. Я внимательно высматривала хоть какое-нибудь движение на земле. Как только мои глаза замечали что-то интересное, зрение это сразу увеличивало.

Далеко внизу внезапно возникло небольшое озерцо, в котором копошились какие-то мохнатые красноглазые твари с зубами и когтями. В воде расплылись, извиваясь, полосы крови, похожие на пурпурную жабью икру или тонкие сосиски, но тут же исчезли. Я смотрела на все это словно через линзу.

Мне хотелось не этого. Я быстро взглянула назад и увидела огромные крылья с большими перьями серебристо-голубого цвета в коричневатую и золотую полоску. К ним были плотно прижаты тонкие руки. Костлявая лапа на конце крыла, которая выполняла роль руки, сжимала тушку какого-то существа, похожего на змею с плавниками. Я также успела различить — очень нечетко, поскольку не всматривалась, далекие пористые скалы, уступами и башнями рвущиеся к небу. Надо мной плыли высокие, мохнатые и ослепительно белые облака. Мои глаза не могли смотреть на солнце.

И тут я догадалась, где нахожусь.

— Ну конечно, это же мир Марла! — воскликнула я.

От удивления я выронила змею. И тут же мое тело совершило крутой вираж, нырнуло вниз — и я снова схватила добычу.

— Кто ты? Что ты во мне делаешь?

— Ой, прости за вторжение. Я просто Ка на пути к другой звезде. Я пытаюсь вернуться домой.

— Ка? Мертвые не возвращаются.

— Да, но я хочу вернуться. Послушай, я дружила с одним из вас, людей-птиц, когда была в Идеме. Его звали Марл. Он умер, наверное, года три-четыре назад. Если я прекрасно ладила с ним, то могу подружиться и с тобой.

— Марл?

Собравшись с мыслями, я произнесла это имя выше на несколько октав, чтобы оно прозвучало как можно пронзительней.

Человек-птица меня понял.

— Ах, Мааааррл! Нет, я его не знал. Если ты действительно был в Идеме, блуждающий дух, спой мне песню Идема! Пусть она войдет в меня.

— Песню? Что ж, попробую…

Я уже собиралась запеть, после чего мы могли бы обсудить более важные дела, например, как мы теперь будем жить вместе, — когда меня вдруг грубо оборвали. И вернули в голубую пустоту.

В следующем мире я снова стояла на двух ногах. Вернее, на чьих-то двух ногах. Эти ноги тащились по крутой каменистой тропе, ведущей вверх между огромными валунами и колючими кустарниками, словно пухом, покрытыми мелкими желтыми цветочками. Было очень жарко. Большей частью я смотрела вниз, на свои босые загорелые ноги, обутые в веревочные сандалии. Кажется, я была женщиной. Тропинку перебегали рогатые черные жуки; я равнодушно наступила на нескольких.

Когда идти дальше уже не было сил и я начала шататься, я опустила на землю груз, который тащила на себе. Это был обмотанный веревками огромный кусок какого-то желтого дерева. Я тяжело опустилась рядом с ним, чтобы отдохнуть.

Я устало посмотрела назад, туда, откуда пришла, — на дикие каменистые холмы, поросшие кустарником. Порывшись в кармане, достала несколько пучков горькой травы и начала жевать, разглядывая свои ноги. Ногти были грубыми и толстыми. Вероятно, так было нужно. Я дотронулась рукой до дерева, похожего на кусок застывшего масла, и легонько его погладила.

— Простите, — подумала я, — а для чего вам это дерево?

Мое тело резко дернулось и присело на корточки. В руке неожиданно появился нож с костяной ручкой и коротким бронзовым лезвием. Я дико оглядывалась по сторонам, всматриваясь в крутые холмы, камни, розовато-лиловое небо. Выплюнув слюну вместе с травой, мой рот закричал:

— Кто это говорит? Разве мертвое дерево может говорить? Или лазутчик хочет подслушать мои мысли? Чтобы запутать меня и обокрасть?

Она явно верила в то, что мысли можно слышать так же, как и живой голос! (Да, теперь я была уверена, что я женщина.)

— Айи-и-и! — закричала моя оболочка. — Ай-и-и! Ай-и-и! — Склонив голову набок, я прислушалась к эху. — Ай-и-и!

Зачем она кричала — чтобы позвать кого-то на помощь? Или чтобы оглушить «лазутчика», который не любит громкие звуки? (Но может разговаривать шепотом!) Как тихо было раньше. Когда эхо замерло вдали, по-прежнему стояла полная тишина.

— Успокойся, пожалуйста, — подумала я, — Я нахожусь внутри твоей головы, я одно с ней целое. Если ты меня послушаешь, я тебе объясню…

— В меня вошло мертвое дерево! — завопила она. — Оно просверлило дырку в позвоночнике!

— Да ничего оно не сверлило. Прекрати истерику.

— Я просто несу кусок дерева для скульптора! Оно совсем сухое, мертвое! Не гневайся! (Кто это должен гневаться? Дерево? Скульптор? Лазутчик, засевший среди камней?)

— Не нужно так расстраиваться! Я не думаю, что пробуду в тебе слишком долго.

Вернее не скажешь. Не успела я осознать, что происходит, как меня уже там не было.

Теперь я внедрилась в крестьянскую девчонку. Задрав юбку и заткнув ее за пояс, она по колено в воде бродила по рисовому полю. Несколько крупных улиток с раковинами цвета опала ползли по ее ногам. В отдалении виднелось какое-то похожее на ящерицу длинное существо, которое стояло прямо как палка. Ее зверюшка? Ее охрана? Это ту-

пое существо, казалось, пребывало в состоянии ступора. В небе сияло два солнца, одно из них было совсем маленьким, однако испускало нестерпимо яркий свет.

Через некоторое время девчонка, которая была мной, остановилась. Я сняла со своей мокрой ноги одну из улиток, раздавила ее раковину и отправила в рот нежную мякоть…

Потом я потрошила длинную черную рыбу, лежащую на белом мраморном столе. Я была одноглазой старой каргой. Сарайчик, где я работала, освещался мерцающим факелом. Я сбрасывала внутренности в чан. Потом передавала рыбу другой старухе, которая небольшим топориком разделывала ее на куски. Я все время напевала какую-то идиотскую песенку:

Угря поймай, Кожу снимай, Желанье загадай!

Все эти короткие встречи совершенно сбили меня с толку. Не говоря уж о голове, которая шла кругом от бесконечных скачков в иные миры. И все же эти погружения в чужие жизни мне начинали нравиться. Это было все равно что вновь оказаться в хранилище-Ка Червя! Может, я находилась уже в конце пути, перескакивая вот так из одной жизни в другую… За исключением того, что у себя дома мы никогда не видели такой жизни, какую видела я в этих мирах.

Я почувствовала себя ребенком, который, кружась на карусели, пересаживается с одного места на другое. Может, я таким образом побываю во всех звездных колониях галактики, в промежутках между посещениями возвращаясь в пустоту!

Но потом en route из тела моей рыбачки пустота начала пузыриться гораздо сильнее, чем всегда.

Всегда?

Всегда-никогда? Я стала двигаться как-то иначе, в другую сторону. Ну как мне это объяснить? Не могу подобрать слова!

То, что случилось, было как луна и кроваво-красный свет в темной комнате. Как рыба и запах роз в космосе. Как бриллиант и бесконечное мгновение оргазма.

Вам понятно? Нет, непонятно.

Все, что я сейчас упомянула, связано между собой, и вы поймете это, если как следует постараетесь. Бриллиант — это вечная сущность света, она вне времени. Так же и экстаз, яркая вспышка внутреннего света. Они могут быть связаны между собой и имеют смысл. Поэтический смысл. В конце концов в стихотворении почти все связано между собой.

Но если бы это происходило обычным путем, мы потонули бы в море хаоса.

То, что происходило со мной, было установлением связи — установлением связи и изменением движения по неизвестной мне оси, которая носила название для меня «никогда-всегда».

Это было всегда и все время. И вместе с тем никогда, потому что ничто не является неизменным. Ничто из происходящего во вселенной не замирает неподвижно, словно насекомое, застывшее в куске янтаря. Все представляет собой медленное и постоянное течение — и это относится как к прошлому, так и к будущему! Что-было и что-могло-бы-быть — это и есть «никогда-всегда». Я была уверена, что это так.

Вот ответ на ту старую загадку, которая приводится в отрывках из «Алисы», написанных, по-видимому, очень давно Сыном Ловкой Увертки. Об этой загадке долго спорили на страницах газеты ученые мужи из Аджелобо.

Загадка: «Почему ворон похож на конторку?»

(Для тех, кто не читает газет Аджелобо, ворон — это древнее летающее существо с перьями, нечто вроде черного цыпленка, обожающее утаскивать блестящие предметы, такие как кольца.)

Теперь я знала ответ. Он был таким: «А почему он не должен быть похож?»

Пожалуйста, наберитесь терпения. Слова позволяют отличать одну вещь от другой. Они все распределяют на категории и классы. Таким образом, слова создают мир. Они создают реальность. Но вместе с тем слова — это клейкие, тающие вещи. Они текут. (Если вы произнесете слово сто раз подряд, оно растечется повсюду.) Значит, любое слово может склеиваться с любым другим словом; я думаю, что на этом и основана поэзия, когда слова цепляются друг за друга, становясь клейкой массой, а не твердыми коробками, какими должны быть.

В исключительных обстоятельствах реальность тоже может растекаться. А потом сливаться вновь, образуя при этом уже другую форму.

Или, может быть, следует сказать, что не существует одной-единственной реальности. Есть много возможных реальностей, из которых существует только одна. И когда есть она, других нет.

Хорошо. Назовем одну реальность «вороном». А другую «конторкой». Они так не похожи друг на друга, как могут быть не похожи две совершенно разные вещи. Таким образом, мы имеем старую добрую реальность. Ворон существует. И конторка тоже существует. Она была и будет.

Но клей может связать их друг с другом. И когда это происходит в пространстве-Ка, где плавает корабль вселенной, все может измениться.

Теперь я была уверена, что пустота «создает образ» вселенной, которая в ней плавает. Вместе с тем пустота не знает того, что себе представляет. Знание существует только внутри вселенной, созданной в воображении пустоты.

Надо признаться, что люди тоже обладают воображением, только в более слабой форме. Но люди прекрасно отличают воронов от конторок, потому что слова говорят, что это разные вещи. Только поэты, безумцы и сочинители загадок всегда считают иначе, но их меньшинство, к тому же они торчат во вселенной, где один человек ничего не может изменить.

Я чувствовала, что во вселенной действуют две силы. Сила разделяющая, которая была мощной, которая держала в строгом порядке все классы и категории. И сила соединяющая, которая была слабой и которая могла изменить порядок расположения вещей, разложенных по своим коробкам. В «никогда-всегда» пространства-Ка, где вечность могла стать мгновением, слабая сила могла победить мощную.

Вы, вероятно, считаете, что прежде всего моя собственная «реальность» была достаточно фантастической! Вот она я, несусь по пространству-Ка, врываюсь в чужие жизни в других мирах и мгновенно вылетаю. Это было ничто по сравнению с кипением пустоты, когда я нырнула в океан «всегда-никогда», когда потеряла все знакомые связи.

Одной связью, которую я потеряла прямо сейчас, была моя линия смерти. Волокна отделились друг от друга; она порвалась. Возможно, именно этот разрыв линии смерти и вызвал бурное кипение «всегда-никогда». Порядок событий был нарушен до такой степени, что я уже ни в чем не была уверена. Сейчас и потом, раньше и после: все расплавилось и слилось воедино.

И в это мгновение мне показалось, что пустота выделяет пузыри, заключающие в себе время и место, предназначенные только для меня, мою собственную крошечную вселенную, которая, втянув меня внутрь, вновь вернется в пустоту.

Мне это было вовсе не нужно.

Вот тогда я и начала звать свой родной мир. Я звала свою родину — свой Пекавар, свой дом, где я родилась, выросла и была убита. Я звала и свою мать. О да, даже когда и она не может ничем помочь, вы зовете ее!

Именно тогда сплелись «всегда» и «никогда».

Именно тогда ворон стал конторкой. Когда я закричала.

Кричала и кричала. И перестала кричать.

Я была беспомощной. Я была совсем крошечной.

Но уже знала, кто я, знала безошибочно. Прошло не так уж много времени с тех пор, когда я была младенцем в Идеме. Теперь я чувствовала себя более мокрой, липкой и грязной. Бедра у меня болели так, словно чьи-то сильные руки выжимали их, как тряпку. Мне казалось, что мое собственное лицо расплылось, потеряло форму й было залеплено какой-то грязью. У меня перед глазами появилось чье-то перевернутое лицо. Потом оно встало как надо. Чьи-то руки держали меня крепко, но осторожно. Эти руки мягко обхватили мое тело. Потом мне очистили глаза и ноздри.

И поскольку я совсем недавно уже находилась в подобном положении, то решила заткнуться и не выкрикивать своим младенческим голосом…

…имя Чатали, кузины моей матери, которая во сне подавилась какой-то пищей и умерла, но в данный момент помогала мне появиться на свет…

…и не звать какую-то женщину, которая лежала на кровати, вся в поту, с мокрыми волосами, измученная, с раздвинутыми ногами, между которыми сочилась кровь и был виден длинный белый жгут, то есть моя пуповина.

Я не сразу узнала свою мать — в таком виде.

Когда же узнала, она мне не понравилась. Это может показаться неблагодарным с моей стороны, ведь она только что подарила мне жизнь, но та мать, которую я знала, не была взмокшим голым животным, которое, совершенно обессилев, лежало сейчас на кровати. Моя мать была более спокойной и аккуратной.

Чатали ненадолго положила меня, чтобы избавить от жгута, приросшего к моему животу.

Так вот чем стала струна, связывающая меня с пространством-Ка Червя, когда изменились все связи! А голубая пустота превратилась в воды чрева! Я вернулась туда, где мне так хотелось быть.

Но я не была младенцем по имени Йалин. Я вернулась домой не в тот день, когда родилась двадцать лет назад. Ошибки быть не могло! Мать была так измучена родами, что я не могла определить ее возраст. Но я хорошо помнила, как выглядела Чатали в последние годы своей жизни, а эти годы были, несомненно, последними ее годами.

Она взяла меня на руки и положила на грудь матери. Меня взяли материнские руки. Ее сердце билось где-то подо мной. Она тихонько со мной заговорила. Я почувствовала, как по моим губам течет сладкое молоко. Я дернула было своей слабенькой головенкой, пытаясь отвернуться, но потом передумала и немного попробовала. Нужно же чем-то питаться.

Тем временем Чатали, должно быть, наводила порядок, убирая грязь, перестилая простыни и прочее. Потом я услышала, как она зовет моего отца. Открылась дверь. Рядом со мной раздался его голос: «Какая прелесть! Какая она хорошенькая! Наша маленькая Нарйа — как ей подходит это имя!» (Ты в самом деле так считаешь, па?)

Я сохраняла спокойствие, пока он суетился возле меня. Честно говоря, я скоро уснула. Мое маленькое тельце устало.

Как вы, вероятно, понимаете, это был трудный период моих жизней!

В отличие от Идема здесь, дома, мне предстояло развиваться очень медленно. Так же как и любому ребенку, рожденному женщиной. Мне предстояло еще очень долго сосать грудь и писаться. Мне предстояло жить, не имея возможности ходить и вообще что-то делать до тех пор, пока мое тело не сочтет, что пора выказать себя. Мне предстояло быть безвольной куклой. Такая перспектива казалась мне адом.

Я думаю, что смогла бы заговорить через несколько дней. Мне было решать, какие звуки я буду извлекать из своих голосовых связок. Но я не осмелилась. Я не осмелилась быть кем-то еще, помимо младенца. (Плач был пустой тратой времени, кому это надо?) Мне нужно было думать, думать, думать. О том, что будет впереди. Что было позади и вообще вокруг меня.

Я сделала то, чего не смог сделать Божественный разум. Или пока не смог. Я вернулась в прошлое. Сейчас, в этот самый момент, Йалин — то есть я — находилась где-то далеко на реке в поисках приключений. Эти приключения только должны были начаться или начинались. И все же они должны. Быть.

Разумеется, я потеряла всякую связь с Червем. Как я могла быть его закадычным другом, если еще не умерла и не попала в хранилище-Ка? Не говоря о том, чтобы залезть к нему в пасть в Тамбимату и махать оттуда рукой с бриллиантовым кольцом на пальце? Не говоря о том, чтобы впервые нырнуть вниз головой в черное течение?

Но почему мои приключения «должны» быть?

Что если бы я заговорила с матерью и отцом (приведя их в полное замешательство)? Что если бы они поговорили с гильдией? Что если бы гильдия заранее знала, что будет война и хаос, если Йалин переплывет через реку? Гильдия, конечно, поверила бы мне, если бы то, о чем я их предупреждала, начало сбываться.

Лежа сначала в колыбели, а потом уже в кроватке, я бесконечно проигрывала в уме все возможные варианты этих «что если?». И на каждый из них был один и тот же ответ.

Если бы я выболтала все свои секреты, то не была бы убита доктором Эдриком. Я не носилась бы по про-странству-Ка. Я бы не вернулась домой, родившись во второй раз. Иными словами, я бы не была, не смогла бы быть здесь.

Я вспомнила, что Проф говорил в Венеции (это еще только должно было произойти, очень нескоро) о том, как что-то исчезнет из настоящего, если изменить прошлое. Я вспомнила, как почувствовала реальность в пространстве-Ка. И тут у меня родилось страшное подозрение, что если сейчас я проболтаюсь, то из настоящего может что-нибудь исчезнуть. А именно я плюс те куски истории, которые еще только должны произойти. В результате жизнь Йалин, несомненно, изменилась бы, но тогда не было бы и меня.

А тем временем океаны времени медленно плыли вперед — океаны, которые один раз уже проплывали.

Я пыталась считать ночи (они более своеобразны; чем дни), но скоро потеряла им счет.

И по-прежнему не могла найти никакого решения, кроме одного: хранить молчание! Держать рот на замке. Пока мать держит меня при себе.

Однажды она положила меня на коврик, чтобы я училась ползать и держать голову. Другие острые моменты моей жизни: мне начали давать пюре, мелко нарезанное мясо, бульон и сладкий крем. Потом сухари, чтобы я их сосала и массировала десны.

О, каким замечательно умным ребенком я была! От меня не было никакого беспокойства. Но как же мне все это осточертело! И все равно я не собиралась распускать язык до поры до времени.

Прошло бог знает сколько времени, и в мою честь лестницу покрыли толстым ковром.

Однажды ночью я раскапризничалась. Вообще-то, капризной я была. Поэтому мама вынесла меня в сад, чтобы я посмотрела на звезды.

— Смотри, Нарйа, на небе маленькие огоньки! Они называются звезды. Можешь сказать «звезды»? Звезды, дорогая, звезды.

Она беспокоилась за меня, потому что я до сих пор не начала даже лепетать. Я не произнесла ни звука. Я знала, каким должно быть мое первое слово.

Сидя у нее на руках, я смотрела вверх и пыталась угадать, на каком из этих маленьких огоньков я побывала самолично. Какой из них был солнцем того мира, где летали люди-птицы? А какой солнцем, которое светило на девчонку с улитками на ногах? О, какое нелепое унижение, ведь я сама летала на эти чертовы звезды! Я определенно заслуживала награды в виде звезды — притом золотой — за свое терпение.

Испугавшись, что я простужусь, мама внесла меня обратно в дом и уложила в постель, заботливо подоткнув одеяльце, чтобы мне приснились сладкие сны.

Привет тебе, Йалин, где-то ты теперь? Моя старшая, младшая сестра; я сама. В доме Эдрика в Мужском Доме Юг, не так ли? Или на совещании гильдии в Сверкающем Потоке?

Эдрик! Что ж, мне, по крайней мере, больше не придется сталкиваться с этой сволочью; он был мертв.

О нет, не был. Я же должна располагать события в правильном порядке, так ведь? Эдрику, словно чертику из коробочки, предстоит снова появиться в моей жизни.

Я не успевала уследить за событиями. Мне приходилось все время возвращаться назад; словно я по памяти переписывала всю «Книгу Реки», потому что потеряла ее рукопись. Да так и было на самом деле. Поскольку она еще не была написана.

Мне становилось все труднее считать Йалин реальным человеком. Когда она наконец приедет домой, не станет ли она для меня чем-то вроде ожившего персонажа книги? Вот она будет здесь, будет разговаривать, заниматься своими делами, как будто сама обо всем написала (конечно сама), но ведь стоило мне произнести несколько слов, как ее жизнь круто бы изменилась!

Если бы я так и поступила, то, возможно, просто исчезла бы из ее жизни и ее повествования. Тогда она действительно стала бы свободной хозяйкой своей судьбы и была бы… пустым местом. Ненаписанной страницей. Как я ни старалась, я не могла представить себе, что это такое — исчезнуть. Однако я и не собиралась этого делать!

Примерно в это время я поняла, что для Йалин было недостаточно просто приехать и через некоторое время погибнуть. «Книгу Реки» нужно было опубликовать до того, как я заговорю, иначе мои слова могли бы не оказать того воздействия. Они не обладали бы тем же весом — так я сказала себе. (А зачем им этот вес? Ага! Если б только я знала ответ.)

К тому же из-за того, что Йалин казалась мне такой нереальной, я чувствовала, что нуждаюсь в осязаемой реальности книги до того, как снова смогу стать Йалин. Мне казалось, что в ней заключена ее жизнь, которая станет моей, когда выйдет книга. Воспоминания о чем-то заурядном становятся смутными и неясными. Такие воспоминания — это не то же самое, что пережить вторую жизнь в хранилище-Ка. Йалин была той моей частью, которая упала в воду прошлого. Теперь ее можно было вытащить на поверхность и вновь обрести только в книге.

Ее реальность превратилась в книжные страницы, которые она напишет. Моя же собственная реальность так уменьшилась в размерах, что стала меньше книги — со спичечный коробок. И это происходило в то время, когда весь космос безмолвно и медленно рушился вокруг меня. О, как медленно плыло течение вечности, а я была всего лишь бабочкой-однодневкой, порхающей над водной рябью.

Честно, я бы сказала, что заслужила хоть немного похвалы за то, что в течение столь долгого томительного времени не сошла с ума. Мои родители считали меня немножко странной, несколько выбившейся из общей колеи. (Я начала делать первые неуклюжие шаги.)

Однажды шел дождь. Лило как из ведра. Погода была крайне нехарактерная для Пекавара. Поэтому я сказала: «Ождь».

Родители пришли в восторг. Они были на Луне от счастья. (Ах, но у нас ведь не было Луны, верно?)

Тогда — в виде одолжения — я невнятно произнесла еще несколько слов. Но потом снова замолчала. Я должна была молчать, не правда ли? Иначе я могла бы все испортить. Но мать и отец, казалось, были удовлетворены и этим. Они ненадолго воспрянули духом.

Кого я жалела больше — их или себя? Их, я думаю. Что до меня, то я была выше жалости к себе. Временами вся эта шарада вызывала во мне какой-то странный смех. Но как это жестоко с моей стороны — жестоко по отношению к отцу и матери — смеяться. Более того, если бы я позволила себе слишком увлечься всей этой игрой, то могла бы сойти с ума, вот чего я боялась.

Так что я продолжала исправно нести свою службу (как сказали бы люди по окончании войны, которой еще предстояло начаться). Я проводила дни в воспоминаниях. Я стала уделять меньше времени попыткам сделать правильный выбор там, где это было невозможно, все равно я бы не осмелилась на что-то решиться.

«Ождь». Да уж, большое дело.

О, я скоро отплачу вам за свое молчание, мама и папа, обещаю вам. Но станете ли вы от этого счастливее?

Проблема: я знала, как Йалин отреагировала на Нарйу. Я это помнила, хоть и смутно. А вот как Нарйа отреагировала на Йалин?

И что случилось в доме после того, как Эдрик убил Йалин? У меня не было ни малейшего представления. Если бы я только об этом знала! Если бы Эдрик обронил хоть какой-то намек тогда, когда мы встретились в Идеме.

Но нет, нет и нет! Вот она, ловушка, в которую я не должна упасть — а теперь я поняла, что уже в течение месяцев медленно в нее сползаю. Имя этой ловушки — предвидение, смерть всякой инициативы. Это именно надо мной нависнет угроза превратиться в куклу, если я буду точно следовать линии установленных событий. Не над Йалин, надо мной! Неудивительно, что у моих родителей частенько бывал озабоченный вид, словно в их Нарйе отсутствовала какая-то искра или какой-то очень важный жизненный элемент: настойчивость, индивидуальность, еще что-нибудь в этом роде.

Я сделала попытку быть более непосредственной и ласковой. Я начала понемногу смеяться и дурачиться. Отец, посадив меня на плечи, брал с собой на прогулки по городу, я что-то чирикала, выражая радость. Теперь я спала в бывшей комнате Капси. На его панораме западного берега отец нарисовал огромных зверюшек и раскрасил их цветными красками. Я радостно гулила и смеялась.

Медленно тянулось время.

Мой второй канун Нового года мы отпраздновали караваем, свечами и подарками. Среди подарков, полученных мною, — с возгласами восторга — была игрушечная кошечка, которую можно было таскать за собой на веревке. На этой кошке был ошейник со звонкими серебряными бубенчиками.

Вскоре после этого праздника мама и папа начали тихо обсуждать странный уход черного течения вверх по реке. А потом они заговорили о вторжении — и войне…

В это время, когда Пекавар гудел от страшных слухов, в город приехала Хальба, еще одна кузина моей матери. У нее была расположенная в горах ферма, на которой она. выращивала пряные растения. Она никогда не была особенно близка с матерью, хотя и нанесла нам несколько визитов за много лет, а когда нам с Капси было по двенадцать, мы провели у нее в гостях несколько недель — отдых, который я вряд ли скоро забуду, поскольку Хальба кормила нас, растущих детей, весьма скудно да к тому же еще заставляла много работать в виде компенсации за содержание.

Вот, к примеру, шелуха мускатных орехов. Мускатный орех, который так сладко пахнет, растет на небольших деревцах. Сначала они покрываются мелкими желтоватыми цветочками. Потом из них образуются ароматные «чехольчики» размером с ваш мизинец, в каждом таком чехольчике находится косточка, а внутри нее — зерно, это и есть мускатный орех. Но у основания орех покрыт малиновой сеточкой, которая называется «кожура» — что-то вроде нитчатого грибка, — которую нужно удалять вручную, чрезвычайно осторожно и тщательно. Это и есть шелуха. Ваши пальцы, в том числе и мизинцы, очень устают и перестают слушаться, если отчищать кожуру с орехов целыми часами.

Или возьмем гвоздику. Гвоздика — это просто высушенные нераскрывшиеся соцветия дерева, родственного мускатному ореху. У Хальбы была небольшая плантация гвоздичных деревьев, и каждый кроваво-красный бутон с этих чертовых деревьев нужно было, забравшись на лестницу, срывать руками, да поскорее, пока они не распустились.

К счастью, во время нашего с Капси пребывания на ферме ванильные деревья еще цвели и не образовали стручков, иначе мы развлекались бы по полной программе, сначала закапывая их в горячую золу, а потом доставая оттуда сморщенные коричневые пальчики и обмазывая каждый оливковым маслом. И все же тот участок фермы Хальбы, где росли гвоздичные деревья, очень меня притягивал. Там из-под земли били горячие ключи, образуя маленькие горные озерца, в результате чего климат на этом участке был особенно жаркий и влажный в отличие от остального, распространенного на лиги вокруг. Это место идеально подходило ванильным деревьям; Хальба была единственным местным поставщиком этой пряности.

О, я еще забыла упомянуть благородное искусство чистки корицы, которым мы овладевали тогда, когда у нас оставалось время от лущения шелухи и сбора гвоздики. Нам с Капси были просто необходимы эти озерки с горячей водой среди ванильных деревьев, после того как мы проводили несколько счастливых часов, снимая босыми ногами кору с молодых веточек коричных деревьев, что было любимым способом Хальбы.

Хальба была толстой суетливой женщиной, которая на первый взгляд казалась веселой, но на самом деле была ужасной скупердяйкой; в те случаи, когда она приезжала к нам в гости, она не привозила никаких подарков, хотя угощалась за двоих и всегда ухитрялась увезти что-нибудь с собой: украшение, корзинку фруктов, сушеную рыбу, книгу — все, на что положила глаз и сочла в нашем доме лишним. Время, когда она брала нас с Капси к себе, разумеется, совпадало со временем сбора урожая, что позволяло ей экономить. И как же она негодовала, когда ей приходилось тратить день, чтобы потом везти нас обратно в Пекавар, снабдив сумкой своих лучших сушеных хрупких палочек корицы, которые мы «заработали»! (Стоит ли говорить, что при этом мы ее абсолютно объели; я помню, что после этого мама чувствовала, что просто обязана подарить Хальбе несколько дорогущих засахаренных голубых груш, которые та принимала как нечто само собой разумеющееся.)

Как бы то ни было, Хальба приехала в самый разгар предвоенной суматохи — в основном для того, чтобы вытянуть из отца долгосрочный прогноз на цены и экспорт, тема, которую в нашем доме обсуждать не хотели. (Об этом мы поговорим позже.) Как следует у нас закусив и зарезервировав себе на ночь постель, она отправилась навещать «своих друзей» (каковыми мы, по-видимому, не являлись).

Мама немедленно вцепилась в отца:

— Какое счастье, что приехала Хальба!

— Ты находишь?

— Да, разве ты не понимаешь? Ты, я и Нарйа должны быть готовы немедленно покинуть Пекавар, если эти дикари направятся сюда. Наша милиция не сможет их остановить. Мы могли бы уехать с Хальбой и пожить у нее в безопасности. Ничто не должно угрожать Нарйе! Я этого просто не переживу.

Отец вздохнул. Я видела, как он пытается подобрать самый убедительный аргумент, чтобы не дать ей совершить подобную глупость. Если бы он начал рассказывать, что представляет собой наша «дружба» с Хальбой — и как бы она отнеслась к перспективе нашего пребывания на ее ферме, — мать только бы заупрямилась. Она начала бы доказывать, что нет таких людей, которые бы в чем-то отказали ей и Нарйе. Скорее всего она обвинила бы отца в отсутствии любви, в том, что он не желает нарушать свой привычный образ жизни даже перед лицом страшной опасности, нависшей над его семьей.

Отец что-то мямлил и бормотал себе под нос — пока мама окончательно не разозлилась, — но тут его осенило.

— Слушай, если город будет захвачен, то самое опасное — это оказаться в это время где-то на дороге. Предположим, что начнутся беспорядки — я не говорю, что они будут непременно, но вдруг, — и если мы будем находиться дома, то этим негодяям нужно будет специально идти к нам, чтобы что-то с нами сделать. А вот если они захватят нас на дороге, то причинить нам вред будет для них самым обычным делом. В общем, если ты захватчик, то такое поведение вполне естественно. Оно помогает вселить страх и создать полную неразбериху. Как ты не понимаешь? Нужно быть сумасшедшими, чтобы куда-то ехать.

— Тогда, может быть, нам следует уехать прямо сейчас, пока эти скоты еще не подошли к городу. Нарйа и я могли бы завтра уехать с Хальбой. А ты бы привел все в порядок и последовал за нами.

— Я тебе не советую разделять семью именно в это время. Возьмем статистику. В таком большом городе, как Пекавар, нет причины бояться, что с нами что-то произойдет. Но одинокая ферма, где вокруг никого нет, представляет собой куда большую опасность. Никак не меньшую1 Разве ты не видишь? Если там появится враг, вам будет угрожать настоящая опасность…

Отец так упорно держался за этот аргумент, стараясь не упоминать имени Хальбы, что в конце концов победил. Просьбы о предоставлении убежища не последовало.

В тот вечер прозвучало и имя Йалин, оно было произнесено спокойно, без всякого раздражения. Но ни разу мои родители не упомянули о Капси. Может быть, о нем они говорили только между собой.

Разумеется, город не был захвачен. Но наступил день, когда отец, посадив меня на плечи, понес смотреть парад армии лесных джеков, проходивших через наш город.

До сих пор мать запрещала ему брать меня с собой, чтобы посмотреть, как разгружают суда с оружием или как проходит строевая подготовка авангарда нашей армии — девственников реки. Она боялась, что это зрелище может меня испугать и разрушит мой внутренний мир. Это меня-то, виновницу половины того, что происходило! Когда же дело дошло до встречи и приветствия джеков, которые проделали такой долгий путь, чтобы прийти к нам на помощь, отец решительно топнул ногой. Вообще-то, он топнул обеими ногами: сначала одной, потом другой, да так и потопал, унося меня на своих плечах.

Мы отправились по дороге Молаккер — в южном направлении — вместе с толпой людей, и отец дал мне ярко-красный платочек, чтобы я им махала. Скоро показались отряды солдат, которые изо всех сил старались произвести на нас впечатление. О, эти неотразимые, пропахшие пылью и потом, заляпанные грязью воины, взмахивающие своими мечами и секирами, пиками и копьями.

— Солдаты, — сказал отец. — Это солдаты.

— Co-даты, — повторила я. Я все выкрикивала это слово, пока мимо нас маршировало довольно усталое воинство. Как радовался отец!

Увы, не обошлось без происшествия. Когда проходил арьергард, один бычьего сложения джек, черные волосы которого, намокнув от пота, стали похожими на рога, подбросил высоко в воздух свою секиру, чтобы потом поймать ее за ручку. В этот момент другой солдат, постарше, который шел впереди и, очевидно, очень устал, споткнулся. Чтобы устоять на ногах, он откинулся назад. Они столкнулись. Вращающаяся секира, падая, рубанула его прямо по уху. Он заорал, упал на землю и начал, кататься, держась за свою рану. Из того, что было ухом, хлестала кровь, яркая; как платочек, которым я размахивала.

Отец быстро закрыл мне рукой лицо. Застонав, он потащил меня прочь. Когда он поставил меня на землю и отнял руку, я увидела, что мы находимся за высокой кирпичной стеной строительного двора, откуда было не видно дороги и того, что там происходило.

— Смотри, со-даты, — весело сказала я и замахала своим красным флажком.

— Да, солдаты. Однако нам нужно идти домой. Мама будет беспокоиться. Хорошо, что мы посмотрели на солдат, правда?

— Ммм. Ммм!

Потом он снова брал меня на прогулки, но никогда не подходил близко к пристани. На этот счет отец разделял опасения матери. Может быть, ему не хотелось; чтобы и другая его дочь раньше времени заразилась страстью к реке. Или, может быть, он боялся, что я проговорюсь, когда мы вернемся домой. Я ничего не рассказала матери о том солдате и его ранении. Но отец, видимо, решил, что так быстро закрыл мне глаза, что его медлительная, странная Нарйа не успела заметить ничего ужасного.

Он брал меня с собой на работу; и если я еще ни разу не упомянула о том, что отец работал или где он работал, то для этого есть причина — я сама узнала об этом только сейчас!

Дело в том, что все годы, пока мы с Капси жили и росли дома, мы знали, что отец работает клерком в какой-то конторе, которая занимается пряностями, но мы никогда не интересовались этим подробно; мы даже не знали, где это, да и не думали об этом.

Конечно, одежда отца и его кожа были пропитаны запахом пряностей. Однако этот запах ничем не отличался от запаха, постоянно витавшего над Пекаваром, становясь то сильнее, то слабее в зависимости от направления ветра, но неизменно проникая повсюду; Отец, казалось, был плоть от плоти Пекавара, его центром, его началом. Склады пряностей, навесы, под которыми их сушили, дробили и смешивали, еще какие-то постройки — все это находилось где-то далеко в глубине нашего сознания и было скорее следствием, чем причиной.

Отец всегда избегал говорить о своей работе, особенно дома. Наверное, они с матерью обсуждали вопросы работы и денег, однако мы, дети, ничего об этом не слышали. Отец никогда не проводил свободное время в компании своих коллег; мы, дети, никогда не видели ни их самих, ни их детей. Мы держались в стороне. В результате мы никак не связывали наш дом с тем местом, куда каждый день ходил работать отец. Его работа была для нас пустым звуком. Она была чем-то, что тщательно скрывалось. И это что-то не заключало в себе ни жуткой тайны, ни какой-нибудь романтической истории. За этим стояло что-то скучное, что не имело к нам никакого отношения.

Наши тягостные каникулы на ферме Хальбы тоже не были исключением. Отец не стал ни отвозить нас туда, ни забирать обратно. Он работал в городе, в конторе, которая занималась пряностями, и, должно быть, знал все о кожуре и чехольчиках, но, когда мы с Капси рассказали ему о нашем тяжко нажитом опыте в сборе урожая, он просто приподнял бровь и сразу сменил тему. Я только помню, как он потрепал нас по головам и сказал: «Ну что ж, зато вы снова дома, а это главное».

Оглядываясь назад, я считаю, что это и было одной из главных причин, почему я ушла работать на реку как можно скорее. И я думаю, что Капси именно поэтому и начал так жадно изучать дальний берег, пытаясь заполнить пустые листы. Повседневная жизнь отца для нас не существовала. Да и повседневная жизнь всего Пекавара тоже была не для нас (предубеждение, полностью подтвержденное нашим визитом к Хальбе). Она просто не имела смысла.

Вы знаете, я даже не уверена, привозила ли мама в дни своей молодости отца из Сарджоя или из какого-нибудь маленького городка на пути в Аладалию! Конечно, мы с Капси, как и все дети, задавали этот вопрос. И конечно, отец на него ответил. Тем не менее известие о том, что он родом не из нашего города, не произвело на нас особого впечатления. Он не ходил никуда, чтобы работать. Должно быть, он и родом был ниоткуда. Нам с Капские хотелось связывать с образом отца те волшебные экзотические города, которые находились где-то далеко, от этого они потеряли бы свое очарование.

Когда Капси вырос, он, конечно; узнал, что сможет побывать в дальних городах только раз в жизни, так же как когда-то в Пекавар приехал отец, чтобы стать мужем мамы. И для чего? Чтобы составлять сметы; заполнять ведомости и все такое. И вот когда Капси это понял, он потерял всякий интерес к родному берегу, чтобы полностью отдаться земле, лежащей напротив.

А потом — вот он, бунт юности! — что сделал Капси, как не удрал к Наблюдателям? К тем, кто целыми днями составлял сметы и заполнял ведомости в книге учета западного берега, предназначенной для расширения нашего о нем представления. Капси, может, и был бунтарем, да только все равно остался сыном своего отца! Если бы не я, он так и провел бы всю свою жизнь на Шпиле в Веррино, работая клерком, только немного иного рода.

Сама я не считала, что в этом смысле повторю Судьбу матери или отца. За исключением того, что была их дочерью уже дважды! Это, несомненно, повторение, да еще какое!

Удивительно, но теперь отец несколько раз брал меня с собой на работу. И это во время войны! Возможно, потому, что у него изменился душевный настрой, а вовсе не от подозрения, что он потерял двух детей именно из-за того, что никогда не посвящал их в свои дела. Я уверена, отец хотел доказать, что и он делает что-то значительное и что службу несут не только солдаты. Он хотел мне это показать (как будто в моем нежном возрасте я могла что-то понять или запомнить!) и таким образом убедить самого себя, что гордится своей работой и не тратит попусту жизнь.

Мама протестовала против подобных походов, но отец настоял на своем. Наступило время, когда мужчины должны быть решительными. Вперед, марш! Бегом. Кругом!

Поскольку отец был старшим клерком, не было ничего страшного, что я появлялась в их конторе. По дороге на работу и с работы он всегда выбирал дорогу подальше от реки, но однажды я удрала из бухгалтерии и, миновав склады и навесы, оказалась в соблазнительной близости от нее.

Обычно за мной присматривал сторож, одноглазый старик по имени Бэллоу. Вообще-то, у него было два глаза; его левый глаз был поврежден катарактой, и он закрывал его серой повязкой. Когда мы с ним только познакомились, он показал мне его и предупредил, чтобы я держалась подальше от двух рыжих котов, которые шныряли вокруг зданий (охраняя их от жуков-землероек и бабочек под названием Золотой Парусник, которые откладывали яйца на мешки с пряностями). Несколько лет назад Бэллоу нашел раненого кота. Сдуру он взял кота на руки, чем причинил еще большую боль, и кот вцепился ему когтями в глаз, отчего тот и заболел. Так он мне рассказал.

— Я часто представляю себе, — доверительно рассказывал он, — что я кот и у меня кошачьи глаза. Как будто взяв у меня один глаз, они мне за него платят. Когда я не сплю, как сейчас, я вижу только то, что на поверхности. А когда сплю, вижу все насквозь, так, как видят они. Вот почему я так хорошо отношусь к этим котам, потому что тот, раненый, не был виноват. Но ты не вздумай к ним подходить, держи свои красивые глазки подальше от их когтей, потому что, случись что, твой отец мне никогда этого не простит.

Он показал на одного из охотников, который как раз обнаружил жука-землеройку, ползущего по мешку с кориандром, — довольно редкая встреча. Припав на брюхо, рыжий подкрадывался к своей жертве, выбирая момент, от сладостного возбуждения подергивая кончиком хвоста. Но вот он прыгнул, прижал жука к полу, немного с ним поиграл, пока не прикончил, и съел.

— Знаешь, есть старая сказка, — заметил Бэллоу, — о трех друзьях, у которых был только один глаз на троих, чтобы видеть. И только один зуб, чтобы есть. И только один длинный ноготь, чтобы почесаться, или помешать кашу, или поковырять в носу. Когда приходило время передавать друг другу глаз, зуб и ноготь, то, как ты могла бы подумать, тому, кто получал глаз, нельзя было доверять, потому что он мог схватить еще зуб и ноготь и убежать. Но нет. Все три друга видели этим глазом одновременно, не важно, на чьем лице он находился или на каком расстоянии друг от друга были эти друзья.

Конечно, они никогда не расходились, ведь если у тебя нет зуба, то как ты будешь есть, а если нет ногтя, то как ты почешешься; а у этих друзей страшно чесалось все тело, а от простуды был постоянно заложен нос. Но однажды один из них, у которого в тот раз был глаз — давай назовем его Инкум, — действительно обманом завладел зубом и ногтем. Засунув зуб себе в рот, а на палец нацепив ноготь, он бросился бежать. Его друзья — которых мы назовем Бинкум и Бод — видели, куда он побежал, потому что все могли видеть так, как видел он, и побежали за ним. — Бэллоу уселся на мешок с кориандром. Он хлопнул ладонями по коленям и, прищурившись, уставился на меня: — Ну и как ты думаешь, что было потом? — Он ждал моего ответа.

Я еще ни разу никому не отвечала; Бэллоу был просто старый дурак, хотя; может быть, он считал, что веселит меня или даже чему-то учит. Однако, продолжая сидеть на мешке, он снова и снова меня спрашивал: «Так что же было потом?»

Разумеется, я могла бы уйти, и, возможно, так и следовало поступить, но я подумала о том, что моим недостающим глазом была Йалин и я ничего не смогу увидеть или сделать до тех пор, пока она не появится и не передаст свою точку зрения мне.

Тут мне в голову пришла мысль, и я показала Бэллоу язык.

Он фыркнул от смеха и снова хлопнул себя по коленкам.

— Значит, ты отдала бы язык за глаз, так, малышка? Ты отдала бы за глаз свой язык! Но ведь он тебе самой нужен, а? Я тебе вот что скажу: если ты отдашь Бэллоу один глаз, Бэллоу отдаст тебе свой язык, чтобы ты могла говорить. Ну как, идет?

Я сразу изменила свое мнение. Бэллоу совсем не был ни полоумным, ни мерзким. До чего же проницателен этот старый чудак. Я подумала, уж не отец ли предложил ему затеять всю эту игру, поскольку знал Бэллоу уже много лет. И не потому ли он начал приносить меня в контору. Но нет, вряд ли. Отец, который закрыл рукой глаза своей драгоценной Нарйи, чтобы она не увидела изуродованного уха, точно так же закрыл бы ей и уши, если бы услышал хоть половину шуточек Бэллоу.

Мне пришлось принять условия игры.

Я скрючила пальцы, изображая когти. Сказала: «Мяу!» — и зашипела.

— Хорошо, хорошо, — сказал Бэллоу. — Тебе так же больно, как и тому раненому коту. Не нужно мне выцарапывать оставшийся глаз. То, что я вижу в тебе — а я и одним глазом вижу гораздо больше, чем некоторые двумя, — я не скажу ни одной живой душе. Так как, по рукам, а? Мы теперь с тобой друзья.

Он протянул мне свою руку. Она была большая и твердая, как коровье копыто, и такая же грязная. Я поморщилась, но положила на нее свою маленькую ручку.

И после этого мы действительно стали друзьями. Закадычными друзьями. Один из которых был наполовину слепым, а другой почти немым.

— Я тебе покажу, как можно играть с горошинами перца, — сказал он. — Нужно построить пирамиду…

Эти экскурсии стали приятнейшими часами моего фальшивого детства. Из-за того, что шла война и многие суда занимались военными перевозками, экспортная торговля замерла, хотя у клерков по-прежнему было полно работы и они продолжали анализировать и считать. Тем не менее отец всегда находил время погулять со мной среди складов и навесов. Я выражала свое одобрение тем, что смеялась и радостно вскрикивала, я все трогала руками и вдыхала залах пряностей и запах отца. Связывая, связывая их между собой.

Однажды он тоже провел связь — между прошлым и настоящим. Я находилась в его маленьком кабинетике, отделенном бамбуковой решеткой от остального помещения его занюханной бухгалтерии. Я стояла, крепко держась за край стола, который был завален открытыми бухгалтерскими книгами, все страницы которых были исписаны аккуратными цифрами, выведенными его рукой, — одни из них были написаны совсем Недавно, другие уже успели выцвести.

— А если бы мы отправились к Хальбе просить убежища, — заметил он, обращаясь скорее к книгам, чем ко мне, — то нам пришлось бы жить у нее из милости и платить за это, копаясь в земле, обрезая деревья и таская тяжести, верно? Как когда-то Йалин, которая попала к ней во время уборки урожая. И это вместо того, чтобы рассчитывать на самих себя. Но, может быть, если ты всегда рассчитываешь только на себя, то в конце концов и остаешься с тем, к чему стремился, — в одиночестве. И вот однажды ты ломаешь ногу, и кто тебе поможет? Кто там?

Я постучала пальцами по столу, как бы говоря: «Это я». Отец рассмеялся и тоже постучал. — Ах, ну что бы мы без тебя делали, Нарйа! И что бы мы делали без наших храбрых джеков?

Даже когда война закончилась, отец не отменил наши веселые прогулки. Да, ему было весело. Потому что мужчины востока ушли далеко от своего дома и победили; а он был мужчиной. Поэтому при звуке барабанного боя его сердце начинало учащенно биться. Возможно, проигравшим войну Сыновьям все же удалось одержать одну маленькую, отвратительную победу. Потому что ну какая женщина в здравом уме испытала бы сладкое волнение от звона мечей, от вида катящихся с плеч отрубленных голов? От разгула вседозволенности, насилия и анархии? О да, отец застонал, когда джеку отрубило ухо; но он стонал оттого, что его маленькая девочка могла это увидеть, и, возможно, от того, что увидел, что значит иметь при себе оружие, а он не хотел об этом знать.

Когда-то давно Йалин рассказывала о брате Дарио, которого она пожалела, видя его гнев по поводу жалкого положения наших мужчин. Это было еще до того, как она попала в руки разгневанных Сыновей на Земле херувимов. Возможно, эти Сыновья были исключением… бешеными псами. И джеки, которые участвовали в нашей военной кампании, тоже не стали кукарекающими о своих победах петушками. Но в их душах поселилось коварное чувство удовольствия от насилия в любом его проявлении, когда мужчины становятся главными во всем. Так было на Луне, хотя Жан-Поль тайно и пытался доступными ему способами уберечь своих подопечных. (А кто убил бомбой энное количество Миротворцев? Не кто иной, как херувим Йалин…)

И все же наши мужчины были унижены. По-другому не скажешь.

Или были унижены до настоящего времени. Война ослабила путы, державшиеся веками. Следовало ли их затянуть снова покрепче или нет? Может быть, не стоило это обсуждать. Черное течение уже протянулось до Аладалии. Те, кому не терпелось, могли отправляться дальше — туда, где были нужны солдаты, стражи нашей свободы.

Между тем отношения между мужчиной и женщиной тоже подверглись некоторому изменению, и отец шагал более уверенно и твердо, сам, возможно, еще не понимая, почему его походка стала такой пружинистой.

И вот наступил день, когда со мной на руках он шел по пыльной дороге Занзиба, и когда мы подходили к одному уличному кафе, раздался голос: «Папа!»

И я увидела Йалин.

Отец припустил галопом. Я захихикала, не в силах сдержать радость и волнение.

Все было как тогда, в прошлом, когда я вернулась в разоренный Веррино и поспешила на Шпиль, где не нашла ничего, кроме пустоты (пока не появился Хассо.) Наконец-то передо мной была Йалин, и как раз там, где надо. У меня чуть не случилась истерика. Я задыхалась от счастья. Скоро я решу свою шараду. Я снова стану собой, как только исчезнет мое второе «я». Я перестану быть Нарйей — и стану… Нарйалин?

До чего же трудный момент! И он стал еще труднее, когда я подмигнула Йалин. Она так странно на меня посмотрела. Но я никак не смогла удержаться. Кроме того, я уже видела, как подмигиваю себе, именно в этот момент несколько лет назад. Когда я заковыляла к столу, на моем лице была глупая ухмылка, но потом я взяла себя в руки.

— Привет, Нарйа, — сказала Йалин. — Меня зовут Йалин. Я твоя сестра.

А что если бы я сказала: «О нет, не может быть»? Или так: «Ты и я — это одно и то же»?

Я ничего не сказала. Я не собиралась выбрасывать просто так, на ветер, два года непосильного труда только потому, что мне в голову взбрела какая-то дикая причуда. А вы как бы поступили?

Поскольку я стояла и молчала, отец и Йалин принялись обсуждать мои предполагаемые проблемы прямо передо мной.

— Ах ты, моя большая девочка, да? — сказал потом отец. Он усадил меня к себе на плечи. — Пошли домой, Йалин.

Крепко схватившись за его волосы, словно за штурвал, я повела его домой, как будто вела за собой целые миры. Или солнца галактики, находясь на волосок от столкновения с собой.

Вы уже знаете, что произошло в следующие две недели. Все это время я была стрелой на туго натянутой тетиве, готовой поразить цель: ночь, когда мои родители уедут в дом Чатали и когда я запру в спальне доктора Эдрика и Йалин. Но что будет потом, я не знала, мне придется играть вслепую.

Вы знаете, я так долго пробыла в безвольном состоянии, что начала уже думать, а не стоит ли мне так в нем и остаться? Может, так будет лучше?

Я могла бы начать говорить. Я могла бы расти. Я могла бы стать самым обычным ребенком. В конце концов, я могла бы внушить себе, что в детстве была не совсем нормальной. А потом, став взрослой, я бы до конца своих дней держалась как можно дальше от всяких Червей и рек, и никто бы ничего не узнал…

В то же самое время и Йалин испытывала некоторое беспокойство. Она тоже стояла перед выбором. То она носилась с мыслью о замужестве, то ей хотелось стать отшельником или поэтом. Но разве теперь она ими не стала?

В таком напряженном состоянии — словно натянутая струна банджо — не играла ли я ту же мелодию, что и Йалин? Не повторяла ли я ее? Или, может, это она вторила мне, сама того не сознавая? Может, по дереву Ка вверх и вниз проходили волны, а мы были листочками этого дерева, летящими через «всегда-никогда»?

Странно, я поняла это только сейчас, когда изложила на бумаге. Все-таки писать книги полезно: ты узнаешь то, чего не знал раньше! Или, может быть, ты придумываешь все сам? А потом убеждаешь себя, что все было и есть именно так, потому что так легче объяснить — это как стрелять в темноте — все, что происходит сейчас?

Действовать или не действовать? Если бы я не действовала, то навсегда осталась бы просто младшей сестренкой Йалин из Пекавара, автора «Книги Реки». А этого мне было мало, верно?

Так чем же была моя гордость — острой шпорой, заставляющей действовать, или страхом перед Божественным разумом и его сжигающей линзой? Возможно, шпорой. Божественный разум пребывал, казалось, так далеко от нашего маленького домика в Пекаваре, от запаха коричного кофе, от ярких тыкв в саду. Моя вселенная вдруг резко сжалась, но у меня осталась моя гордость, которая поможет мне продолжить мое дело.

Чатали задохнулась во сне. Мать и отец уехали. Йалин приготовила пудинг, сварила какао, почитала мне и уложила в постель, поцеловав перед сном.

До того как все началось, я тихонько пробралась в кухню и отперла заднюю дверь. Йалин так и не поняла, каким образом доктору Эдрику удалось проникнуть в дом, ничего не ломая и вообще не поднимая шума. Когда же он вошел, дело было сделано. Готово! А когда Йалин была убита, у нее появились другие заботы. То, что я отперла дверь, может показаться сволочным поступком с моей стороны. Значит, вот как я отплатила за пудинг, сказку на ночь и поцелуй? Ну что ж, если уж на то пошло, то я не могла поступить иначе. Когда я заперла дверь спальни, я захлопнула ловушку, значит, мне было решать, следует ли ее сначала открыть. Все пришло в норму.

Как только я поняла, что Йалин удобно устроилась с книгой стихов Гиммо-бродяги, я тихонько спустилась вниз. Йалин должна была задремать й не услышать прихода Эдрика, а я не знала, сколько она будет спать. Притаившись в темноте за дверью, я стала ждать.

Недолго, как потом оказалось.

Потом все произошло совершенно внезапно — как уже происходило когда-то. (Хотя это было в первый и последний раз.)

Когда Йалин меня застукала, я бросилась бежать. Я спряталась в прихожей за мусорной корзиной. Не успела я туда залезть, как Йалин с грохотом вылетела за дверь и стала карабкаться вверх по лестнице, за ней бежал Эдрик и пытался ее схватить. Я медленно сосчитала до десяти и пошла за ними. Открыла дверь спальни, вынула ключ, снова закрыла дверь и заперла ее.

Повернув этот ключ, я закрыла еще одну дверь — дверь предвидения. Будущее внезапно скрылось, оно превратилось в чистый лист бумаги. Тяжесть упала с моих плеч; я была свободна. Я почувствовала себя так, словно два эти года была психом, впавшим в транс…

А теперь действовать! Я побежала в свою комнату, схватила стул и придвинула его к открытому окну. Вскарабкалась на подоконник. Тогда я и услышала выстрел, заглушенный матрасом Йалин и парой закрытых дверей. (Пока, Йалин! Улетай!) К стене дома была прикреплена хрупкая шпалера, которая поддерживала плети какого-то ползучего растения, расцветающего каждую весну огненно-красными цветочками. Побеги растения очень хорошо скрывали перекладины шпалеры, а заодно и прочно их скрепляли. Если бы шпалера была хорошо видна — и бросалась в глаза, — отец, наверное, давно бы ее убрал, чтобы не случилось того, что последовало.

Я вылезла на карниз, распахнула окно пошире и полезла вверх, на плоскую крышу. Хорошо, что была ночь. За исключением какого-то далекого огонька, мне светили только звезды. Вполне достаточно, как раз то, что надо. Если бы было светлее, я бы, возможно, испугалась — ведь вверх уходила отвесная стена, внизу зияла пропасть, а я была всего лишь маленькой девочкой. Одна подгнившая перекладина сломалась, но я не разжала рук. Шпалера провисла, но выдержала. Скоро я перевалилась через желоб на крыше и немного полежала, чтобы перевести дух. Потом встала и во всю силу легких стала звать на помощь.

Удивительно, как много шума может наделать маленький ребенок. А я постаралась вовсю. Сначала я ничего не произносила, только кричала. Потом решила переключиться на слова, чтобы соседи не приняли меня за орущего кота.

— Помогите! Убивают! Враг! Враг! Помогите! — вопила я.

Теперь Эдрик, наверное, уже обнаружил, что дверь спальни заперта, и начал дубасить в нее ногами. Он мог слышать мои крики, хотя, возможно, не сразу бы сообразил, откуда они, ведь я кричала откуда-то сверху. Если бы он ворвался в мою комнату и попытался забраться по шпалере, я уверена, что она бы рухнула. Однако, если подумать, Эдрику было бы достаточно просто встать на подоконник, чтобы, подтянувшись на руках, достать до крыши. Но зачем ему это нужно? Зачем ему маленькая сестра Йалин? Ему бы убраться отсюда поскорее.

В соседних домах загорелся свет.

— Помогите! Помогите! — хрипло; у меня начало уставать горло.

Скоро по дорожке, ведущей к нашему дому, побежали люди. Я услышала крики «Стой!», и несколько человек бросились в сторону, — значит, Эдрик, должно быть, удрал. Звуки погони затихли вдали. Эти люди старательно исполняли свой гражданский долг, только какой от этого прок? К чему преследовать убийцу?

Теперь к тусклому свету лампы, зажженной Йалин, прибавился свет множества фонарей, который ярко залил весь сад, значит, соседи уже были в доме. Видимо, Эдрик в спешке оставил входную дверь открытой.

Я услышала, как где-то далеко щелкнул выстрел.

Усевшись на корточки на краю крыши, я стала ждать, а надо мной мигали звезды. Мои звезды.

Смерть никогда ничего не упрощает. О, что началось, когда нашли мертвую Йалин! И мертвого доктора Эдрика, как потом оказалось.

Стоит ли говорить, что в глазах моих спасителей я была просто насмерть перепуганным ребенком, так что мне сперва было очень трудно понять, что же случилось с Эдриком. Но постепенно я смогла сложить обрывки разговоров. Как я поняла, преследователи загнали его в тупик, где Эдрик начал отстреливаться, ранив кого-то в плечо. Потом пистолет, видимо, заело или он мог выстрелить только дважды, а потом его нужно было перезаряжать. В общем, наши местные герои набросились на Эдрика, и доктор получил нож в брюхо.

Несомненно, то, что случилось в нашем когда-то мирном Пекаваре, было признаком времени. Наш местный листок новостей публиковал подробности «ужасов войны» в Веррино. Мои родители тихо обсуждали их между собой, но другие люди, по-видимому, говорили об этом открыто. Хотя жители Пекавара и не пострадали от войны, они все же кипели от благородного негодования, узнавая о том, что происходило в Веррино. Примечательно, что жители самого Веррино не бросились en masse в лагеря пленных, чтобы расквитаться со своими бывшими мучителями. Они переносили страдания молча. В отличие от жителей Пекавара, у которых были силы чувствовать себя оскорбленными. Таким образом, этот беглый Сын-убийца, вооруженный пистолетом, да еще с каким-то необычным акцентом, заслуживал немедленной расправы, а не гражданского ареста и расследования. (Расследования на тот случай, если бы он и в самом деле оказался каким-нибудь несчастным лесным джеком-дезертиром, пробирающимся домой, в Джангали.) Когда наши граждане прикончили ножом Эдрика, они еще даже не знали, что он кого-то убил, не знали наверняка. Такого никогда бы не случилось до войны. Хорошо еще что, хоть никто открыто не хвастался, как всадил нож

Но это было только начало; а я ведь умею кое-что предчувствовать. Все потому, что я хочу поскорее убрать Эдрика куда-нибудь подальше, поскольку ему больше нечего делать в моей истории. Так что мы быстренько поставим на нем точку, как это сделал своим клинком один из наших милых и добрых соседей. Как сказал бы Божественный разум: «Конец!»

Вернемся ко мне. Я сидела в ожидании помощи. Она пришла в лице одного из наших соседей, Аксала, мужа Мерри. Он притащил лестницу, спустил меня на землю и отвел в кухню, где мне дали горячего ароматного молока, чтобы успокоить мой невинный ум, в то время как наверху, в комнате моей убитой сестры, пол скрипел под чьими-то ногами. Вскоре пришла, запахнувшись в халат, и Мерри.

То и дело в дверях кухни появлялись озабоченные лица, прося Мерри или Аксала (в основном Аксала) выйти в гостиную, чтобы посовещаться; там на полу все еще лежали «Песни Бродяги» Гиммо. Суета, суета.

— Это ты подняла тревогу, Нарйа? — Аксал встал передо мной на колени, чтобы хоть что-то узнать о слупившемся. Я молча уставилась на него, для храбрости крепко сжав в руке чашку.

Мерри печально покачала головой.

— Это, наверное, сама Йалин.

— А как Нарйа забралась на крышу? — спросил Аксал свою жену. Этот вопрос позволил мне кое-что придумать.

— Йалин, — жалобно захныкала я. — Йалин!

— Тише, дорогая, — начала успокаивать меня Мерри. — Твоя сестра ненадолго уехала.

О да, действительно. Совершенно верно. Ненадолго уехала. (Улетай, Йалин!)

— Сегодня ты будешь спать у нас, дорогая. Я уцепилась за край подоконника.

— Дома! — решительно попросила я.

— Нет, нет, тебе лучше побыть у нас, пока не приедут твои мама и папа.

— Дома!

— Бедняжка пережила страшный шок.

— Чтоб им кишки вывернуло, этим Сыновьям, — выругался Аксал. — Так тому мерзавцу и надо.

— Тесс!.. А ты не думаешь, что они могут быть где-то рядом?

— Скоро здесь будет милиция. Карло пошел поднимать капитана джеков и хозяйку причала.

— По крайней мере, — прошептала Мерри, — Нарйа слишком мала, чтобы понять, что случилось. И слава богу. Но нужно отвести ее к нам. Ты тоже пойдешь! Так будет лучше, а то вдруг где-то слоняются беглые Сыновья.

— Конечно, конечно.

И что же сделал Аксал? Побежал в гостиную с кем-то поговорить. Волнение, опасность, действие! Прошло еще немало времени, прежде чем мы покинули дом; Мерри пришлось потратить немало сил, чтобы увести оттуда Аксала, а не меня.

Мать и отец приехали к вечеру следующего дня. Соседи знали, где они были. (Вот и попробуйте что-то скрыть в Пекаваре! Хотя отцу это удавалось неплохо до недавнего времени…) Гильдия реки отправила посыльного. Церемонию похорон Чатали пришлось до неприличия сократить; мать и отец спешно вернулись домой, чтобы заботливо меня убрать, оплакать и снова отправиться на похороны.

Они страдали и старались этого не показывать — они мне улыбались, обнимали, ласково ко мне прикасались. Но я видела. Я видела их горе!

Я очень мало думала об убийстве Йалин. Вообще-то, я почти о нем и не вспоминала! Потому что Йалин должна была умереть; а я была ею. Но мать и отец об этом не знали.

Я не утешала или, скорее, не могла их утешить. Каким же эгоистичным дерьмом я себя ощущала.

Не меньшим, чем тогда, когда за несколько часов до похорон меня отвели в комнату Йалин, чтобы проститься. Тело лежало в открытом ящике, установленном на подпорках. До самого подбородка Йалин была укрыта покрывалом. На голове у нее был пышный венок из зеленых листьев, сорванных с того самого ползучего растения, что росло у нас за окном. Предполагалось, что я на несколько мгновений притронусь пальцами к ее губам. Я должна была прикрыть руками ее глаза. (Они ввалились; веки опали.)

Голые руки Йалин удерживали покрывало и были сложены на груди. На правой руке было мое алмазное кольцо. Им было на все наплевать! Они собирались похоронить его вместе с ним.

После того как я дотронулась до ее губ и глаз, — довольно небрежно — я схватила ее холодную восковую руку.

— Мне нужно это кольцо, — сказала я. — Оно мое. Оно принадлежит мне. — Я начала его стаскивать, вернее, попыталась.

Ну что за ублюдок, самый настоящий.

Хотя какое счастье, я ведь заговорила! Целыми предложениями! Этим я загасила ту боль, которую причинила родителям своим мерзким поведением, судя по тому, как удивленно и радостно они переглянулись.

— Нет, Нарйа, — мягко сказала мама, — не трогай его.

— О, но я должна. Йалин хотела, чтобы оно было моим. Она собиралась мне его отдать. Она обещала.

Мать на мгновение задумалась:

— Ты ведь не обманываешь нас, правда? Обманываю? Черт, нет. Последние два года я врала им как нанятая, — что же делать, раз уж так получилось.

— Йалин сказала мне это, когда вы уехали. Когда вы нас бросили. — Это чтобы они почувствовали вину. Один маленький укол упрека. Как мило я себя веду. Но черт меня возьми, я должна забрать кольцо. Когда все выяснится, сказала я себе, меня простят.

— Не думаю, чтобы Йалин этого хотелось, — пробормотал отец.

— Дорогая, — сказала мама, — Йалин, наверное, имела в виду, что отдаст тебе это кольцо, когда ты вырастешь, а она станет старушкой.

— Обещание — это клятва, — сказала я. (Отец поднял бровь.)

— Бриллиантовое кольцо не для маленькой девочки, — настаивала мама.

— Вы можете его для меня сохранить, — сказала я. — По доверенности.

На этот раз родители переглянулись открыто.

— Где ты услышала это слово? — спросил отец.

— Йалин сказала. Она сказала: «По довеленности».

— Наверное, это правда. — Отец стащил кольцо с пальца Йалин. — Мы его положим в какое-нибудь надежное место, пока ты не подрастешь, Нарйа. Но это кольцо будет твоим, я обещаю.

Мама начала всхлипывать, потом обняла меня:

— Теперь у нас осталась только ты! И ты начала говорить! Это же маленькое чудо. Словно мы потеряли Йалин, но… — Слезы душили ее.

Верно. Но получили нормальную маленькую девочку, обладающую голосом и способностью говорить.

— Возможно, — сказал отец, — ее вылечил пережитый шок?

— Ты ведь не замолчишь снова, правда? — умоляюще спросила мама.

Что за вопрос. Стараясь выглядеть полной дурочкой и широко раскрыв глаза, я кивнула.

— Скажи, что будешь говорить! Ну пожалуйста!

— Дорогая моя, — мягко попросил отец.

Может, нужно было дать им похоронить это кольцо ко всем чертям.

— Может быть, она смогла бы рассказать, что произошло в ту страшную ночь!

Определенно наступил момент, когда нужно немного поиграть.

— О, ночь! — заплакала я. — Плохой дядя! О! О! Отец строго взглянул на мать:

— Не напоминай ей об этом. Пусть лучше думает о кольце. Оно заменяет ей Йалин. Дети все такие. — Он протянул мне кольцо: — Мы его спрячем, Нарйа. А потом куда-нибудь спрячем и твою сестру, чтобы она тихонько спала и видела тебя во сне.

Спала и видела сны, а? Йалин кое-что рассказывала им о хранилище-Ка Червя, но, очевидно, до них не все дошло… пока.

— Милое колечко сестры, — сказала я. — Жди меня.

Потом наступило время похорон; и вы бы только видели, какой кортеж тихо поющих людей медленно двинулся по пыльным улицам. К процессии присоединилось много соседей. Отряд местной милиции во главе с калитаном-джеком, отдавая мне последние почести, нес похоронный ящик. Хозяйка причала — сменившая ту, которая проводила обряд моего посвящения, — возглавляла команду женщин реки. Приятно сознавать, что меня так уважали!

Пока мы шли до кладбища, мы тихо пели без слов, словно гудели, потому что смерть — это такое время, когда разговоры прекращаются, когда больше нечего говорить. О самой смерти, что бы вы там ни придумали и ни желали сказать, на публике не скажешь ничего значительного. Или так думали все эти люди, пока еще было время. Пока не вышла «Книга Реки»; пока они не узнали о хранилище-Ка Червя…

А пока они только пели без слов. Этой бессловесной песней они выражали свою любовь и свое горе; и эту песню, которую пели те, кто мог дышать, пел вместе с ними и город, и те, кто в нем жил.

Как обычно, никто не знал, как вообще-то нужно петь — тихо или громко и на какой мотив, если он был. Никто не начинал и не пел громче всех. Песня возникла сама собой. Ее подхватили. Она просто была. Горе и тягостные мысли уносились прочь от этого живого звука. Потом, когда похоронный ящик был опущен в неглубокую яму на нашем песчаном кладбище, окруженном стеной, и когда Палочники проверили эту яму, пение прекратилось. (Конечно, в наше время на смерть смотрят несколько иначе; но все-таки надо же избавляться от трупов!)

Песня, которую пели на моих похоронах, была красивой, звучной и простой. Скоро она начала звучать на мотив «Под солнцем, где синь ярка», несомненно, благодаря хору женщин реки. Я тихонько и с удовольствием им подпевала, пока мы не добрались до места.

Прошло много лет с тех пор, как я побывала на кладбище последний раз, но оно ничуть не изменилось. Старые каменные стены, выщербленные ветром, окружали его по периметру. Несмотря на эту защиту, ветер образовал из песка дюны и траншеи. В дальнем углу виднелось пепелище, где Палочники сжигали те похоронные ящики, которые вылезли из песка сами или почву над ними сдули ветры…

Читателям, которые живут далеко от Пекавара и не знают наших традиций, я должна объяснить, что свое прозвище Палочники получили от работы, которую выполняли, — они прощупывали палками песок, чтобы найти место для новых похоронных ящиков. Покойник мог пролежать в песке сотню лет или только два года, но рано или поздно он все равно оказывался в своем ящике на поверхности. Палочники утаскивали его, и он вместе с дымом уносился в небо. В тот день, как обычно, кое-где виднелись углы и стороны торчащих из песка ящиков, похожих на затонувшие корабли. Такое вряд ли было возможно в душном, знойном Тамбимату! Но нас, жителей Пекавара, это устраивало. Сухой воздух и песок быстро превращали тела в высохшие мумии. И никакого запаха.

Итак, когда Йалин опустили в песок и закопали, пение прекратилось. Отряд милиции, печатая шаг, ушел. Соседи начали потихоньку расходиться — убыстряя шаги, как только скрывались из вида, я уверена. Ушли и женщины реки, кроме хозяйки причала. Она осталась стоять под каменной аркой кладбища и, как только увидела моих родителей, подошла:

— Йалин говорила вам, что оставила о себе память?

— О чем вы говорите? — спросила мама. — Какую память? Я вас не понимаю.

— Йалин написала книгу.

— Она никогда об этом не говорила!

— Ее скоро напечатают в Аджелобо.

— Когда? — вмешалась я. — Книгу моей сестры, когда? Глядя на меня, хозяйка причала печально улыбнулась:

— Может быть, через двадцать недель. — Она потрепала меня по голове. — Долгое время для маленькой девочки1

Не совсем. Теперь у меня был конечный срок; теперь я знала, когда воскресну по-настоящему и снова стану сама собой.

— Что это за книга? — спросил отец. — Про что она написала?

— Про свою жизнь. Всю. Рукопись я не читала, но мне это известно.

— И она ни разу не обмолвилась! — воскликнула мама. — Ни разу! — Она оглянулась на могилу, словно из нее могла высунуться моя рука и размахивать книгой.

— Может быть, когда мы ее прочитаем, — сказал отец, — тогда мы узнаем настоящую Йалин.

— Ну да, когда слишком поздно! Сначала Капси, теперь Йалин. Наша семья как зачумленная. — Мама крепче прижала меня к себе.

— Гильдия позаботится, чтобы вам прислали первые экземпляры. — Хозяйка причала продолжала более решительно: — Вероятно, будет и некоторая прибыль. Возможно, весьма значительная сумма. Йалин писала эту книгу для гильдии, но, учитывая данные обстоятельства, мы передадим вам пятьдесят процентов авторского гонорара.

Ну знаете ли! И какая наглость: «вероятно, будет некоторая прибыль»!

— Нам не нужны деньги, — холодно сказал отец. О, грандиозно!

— Бери деньги, па, — залепетала я. — Рыба нужна для того, чтобы ее ловить.

Он как-то странно на меня посмотрел.

— Мы подумаем, — гордо сказал он.

— Подумайте! Подумайте! Когда надумаете, сообщите нам. — Хозяйка причала лучезарно улыбнулась. Я мысленно отправила ее в глубокий бассейн, кишащий жалоносцами. Потом вытащила обратно, потому что наступит время, когда мне снова придется иметь с ней дело.

Итак, мы вернулись домой. Как только я улучила момент, пока родители еще не собрались с духом, чтобы разобрать нехитрые пожитки Йалин, я проскользнула наверх, в ее комнату. Там я быстро нашла мое собственное послесловие к «Книге Реки» и утащила его к себе. Сложив листки, я засунула их в дырку, которую проделала в животе своей кошки на колесиках.

Мое послесловие. Да, мое. Теперь, когда Йалин была погребена в песке, два моих «я» слились воедино. Два потока моей жизни соединились.

Два года долой, осталось еще двадцать недель.

Неделя шла за неделей. Не без напряжения, не без проблем. Теперь, когда я начала говорить, я не могла снова взять и замолчать, словно онемела, но мне приходилось следить за каждым своим словом.

К тому же теперь мать берегла меня как зеницу ока. Более, чем раньше. Она вела себя так, словно я могу внезапно умереть от малярии, лихорадки, паралича, отравления, простуды — всех вместе и по отдельности. Но, оберегая меня, она продолжала тосковать, молча, сжав зубы.

Наконец наступил день, когда специальный посыльный из конторы хозяйки причала принес экземпляр книги. Мама не сказала мне об этом. Она спрятала книгу до прихода отца: она могла открыть ее только вместе с ним. Но я успела бросить взгляд на этот том. Он был в твердом переплете, на обложке была картинка в черных и голубых тонах, изображающая волны, реку, черное течение. Мое имя и название были напечатаны серебряными буквами. Книга получилась действительно красивой. Гильдия постаралась вовсю.

В тот вечер меня рано отправили спать, чтобы мама могла спокойно почитать книгу отцу — это заняло весь вечер и, похоже, половину ночи.

Наверху, в своей комнате, я лежала в темноте и щипала и шлепала себя, чтобы не уснуть. То и дело я подкрадывалась к их двери и слушала, о чем они сейчас читают. Наконец я попала в брюхо Червя (в книге). Мамин голос совсем сел и охрип. Несомненно, глаза тоже устали. Я тихо села на ступеньки лестницы.

Наконец мама прочитала:

— «Для этого и существует возможность выбора. Чтобы посмаковать его, пока можешь, а потом принять одно решение. Или другое…» Это все, конец, — сказала она.

Пока она не начала плакать, я вбежала в освещенную комнату.

— Ну как, ничего, а? — сказала я. — Привет, мам, пап. Это все я написала. Я Йалин. Вот кто я на самом деле.

Того, что случилось потом, я никак не ожидала. Отец отшлепал меня.

Он четыре раза хлопнул меня по заднице, и хоть нельзя сказать, что это оказалось больнее пыток Эдрика и его мальчиков, все же удары были довольно чувствительными. Пока он меня шлепал, мать смотрела в другую сторону, сжимая в руках мою книгу.

Потом отец бесцеремонно утащил меня наверх, уложил в постель и захлопнул за собой дверь. Вот черт.

На следующее утро, за завтраком, я сделала вторую попытку. (Завтрак состоял из овсяной каши, орехов, отрубей и молока — последний мамин бзик из области моего здорового питания.) Погрузившись в себя, она сидела молча и отстранение).

Отец быстро нарушил молчание:

— Нарйа! Прошлой ночью ты причинила нам большую боль, притом в самый тяжелый для нас момент. Я думаю, ты еще не понимаешь почему, однако мне кажется, что вчера ты получила хороший урок, хоть я и пошел на это с большой неохотой. В следующий раз, если понадобится, я сделаю то же самое.

— Да погоди ты, па! Как же тогда можно объяснить, что я разговариваю как взрослая?

— Я знаю, что за последнее время ты сделала удивительный скачок в своем умственном развитии, Нарйа. Мы очень рады. Правда! Это замечательно! Ты так медленно развивалась. Но я должен положить конец этому… этому нехорошему обману.

— Да нет никакой Нарйи, па! И не было. Все это время я была Йалин, только до сих пор мне нужно было притворяться.

— «Притворяться», — мрачно повторил он. — Вот именно! Точно так. Дети часто притворяются. Но они многого не понимают. Как ты могла быть Йалин, если Йалин находилась в этом самом доме вместе с тобой? И хватит об этом, ты меня понимаешь?

Мать схватила его за руку. По крайней мере это спасло меня от немедленной порки.

— Может, это что-то серьезное? — прошептала она. — Из-за шока в ту ночь, как ты думаешь?

— Все это время я была Йалин, — не сдавалась я, — потому что когда меня застрелил эта вонючая сволочуга Эдрик — да, именно сволочуга!..

Отец покачал головой, слушая, как я сквернословлю. Еще один симптом детского умственного расстройства?

— …Черное течение послало меня по психосвязи в Идем, где я родилась во второй раз. Потом я погибла при взрыве и начала возвращаться сюда. Но что-то не сработало, и я попала в прошлое…

Они слушали. Думаю, они пытались определить, как далеко зашла моя болезнь.

— Ну хватит, хватит! — прервал меня отец, когда я начала вдваться в детали. — Может быть, ею, как бы это сказать, овладел дух Йалин?

Мама содрогнулась:

— Куда же тогда делась Нарйа?

— Никуда, — сказала я. — Вы должны понять: ее никогда не было. Это была я, в ее образе. Простате, но у меня не было выбора. Как вы думаете, зачем мне нужно было мое кольцо? Послушай, мам, у «Книги Реки» есть продолжение, оно там, наверху. Я написала к ней послесловие. Я спрятала его в той игрушечной кошке…

Упоминание о чем-то столь комически банальном и домашнем произвело странное действие на отца. Он встал:

— Мне… Мне нужно идти на работу. А то я опоздаю.

— Правильно, — согласилась мама. О, эта тихая семейная жизнь с ее маленькими радостями, которую никогда и ничто не нарушает.

— На работу ты сегодня не пойдешь! — решительно заявила я. — Ты должен отвести меня в контору хозяйки причала. Хотя я и сама могла бы найти туда дорогу. Должно состояться совещание гильдии реки. И мне нужно снова поговорить с черным течением. Потому что, если мы этого не сделаем, нашему миру придет конец!

Отец мрачно уставился на меня:,

— Я думаю, нашему миру уже пришел конец.

— Нет, нет, как ты не понимаешь? Я вернулась к вам. Все началось заново.

— Что началось? Конец всему? Чему? О чем ты говоришь?

— О, мне придется написать еще одну книгу, чтобы все объяснить! И мне снова нужно пить черное течение. Мне придется… о, еще много чего! Но сначала я должна поговорить с гильдией.

— Полагаю, — согласился отец, — сегодня я мог бы остаться дома. — И он снова сел, усталый и недоумевающий.

Мать и отец не сразу увидели во мне Йалин, во всяком случае не так, как наивно я себе это представляла. Не было захватывающих признаний, не было порывистых и бурных обьятий. Не было момента откровения, радости и открытия. Вместо этого постепенная, медленная перемена в их отношении ко мне, осторожное отчуждение меня-Нарйи в пользу меня-Йалин. Это продолжалось много дней и сопровождалось то случайной забывчивостью, то временными просчетами с их стороны. Возможно, это был лучший способ справиться с шоком, чем та драматическая кульминация, которую я рисовала в своем воображении.

Интересно, что, когда родители действительно начали видеть во мне Йалин, реальную и единственную, именно я особенно остро ощутила отсутствие «привидения» Нарйи. Именно я слышала рядом с собой звуки шагов человека-тени. Нарйа была всего лишь выдумкой — книжным персонажем (придуманным мною). И все же она жила в этом самом доме вместе со мной, я полностью верила в ее существование, в ее маленькие эгоистичные выходки. Она была реальной; а теперь ее не было. Ее никогда не существовало, и вместе с тем она, несомненно, была. Каким-то образом она продолжала жить — невидимо, в зеркальном мире моего разума, отвечая мне, словно эхо. Она была мной, только другой, которая могла бы родиться, если бы не родилась я. И все же она родилась по-настоящему. А теперь исчезла, еще раз. Думая о ней, я все время вспоминала ту загадку о вороне и конторке…

В то же утро, немного позднее — после моего признания за завтраком и пока наши семейные отношения еще оставались неустойчивыми, — мама, папа и я все же отправились к реке, чтобы захватить ту корыстолюбивую, расчетливую хозяйку причала прямо в ее берлоге.

Сомнения этой женщины я рассеяла тем, что немного рассказала о затейливом обряде посвящения в нашу гильдию, о чем ничего не писала в «Книге Реки» и писать не собираюсь. (Всегда нужно держать в запасе козырную карту, а?)

Она поверила. Она стала созывать совет. Вверх и вниз по реке замигали сигнальные вспышки.

Через четыре недели, на совете гильдии, я рассказала все, о чем уже писала в этой книге. Я рассказала о пространстве-Ка, и Идеме, и Земле, и Луне; об Экзотах, и Оскверненных, и чужих звездах; о плане Божественного разума прожечь линзой разум, чтобы проникнуть в тайну мироздания. Я рассказала о космических кораблях с семенами жизни и выставках роз. О Венеции и Калифорнии. «Устами младенца» — как было сказано в доисторическом мифе!

И на борту шхуны «Оп-ля», где проходил совет, я потребовала и получила шарик черного течения, чтобы вновь настроиться на один лад с моим старым другом, Червем.

Я выпила свой шарик на третий день совещания. Ту ночь, как и предыдущие, я провела дома. И перед тем как уснуть, я сосредоточилась на том, что хотела бы увидеть во сне. Если представить себе это как следует, трюк может сработать, хотя всегда произойдет что-то такое, что попытается сбить тебя с толку, так что ты попадаешь в другой сон, не свой, где ты обо всем забудешь и просто начнешь плавать среди всяческих фантасмагорий.

Как я и намеревалась, я представила себе шхуну, гордо плывущую по реке недалеко от черного течения. На ее борту шло совещание — поскольку оно целиком занимало мой ум, — однако, увы, непонятно как, но это совещание проходило на открытой палубе, и присутствовали на нем не женщины, а звери. Свиньи, собаки, овцы, индюшки, еще кто-то. Ну и ладно! Я не обратила внимания на это блеющее, лающее и гогочущее собрание, которое могло перенести меня в сон о фермерском хозяйстве; и тут над водой показалась голова Червя. Он нашел меня в моем сне, к своему огромному удивлению!

— Йалин? Это ты! Но как? Ты же не здесь. Этого не может быть. Она…

Палуба шхуны опустела — все животные исчезли Сон стал совсем другим: Червь и я, мысли к мыслям.

— Послушай, Червь! Ни под каким видом не разрывай психосвязь с мертвой Йалин! Не ослабляй хватку или все испортишь! Ты понял?

— Да. Но…

— Слушай! Я выполнила твое маленькое задание. Я побывала в Идеме и вернулась назад, но не так, как ты предполагал…

Я уже начала уставать от бесконечных пересказов этой истории! Матери и отцу, гильдии, теперь Червю. Нет, явно придется писать еще одну книгу. Тогда я просто буду раздавать экземпляры.

На все объяснения мне потребовалось некоторое время, но, по крайней мере, можно было не беспокоиться, что этот сон прервется на середине. Теперь Червь никуда не денется.

— Червь, ты еще здесь?

— Хмм? О да.

Прямо как два любовника в ночной тишине!

— Монетку за твои мысли? О чем задумался?

— О… Ты столько всего рассказала, Йалин… Мне нужно это обдумать. Но ты справилась превосходно! Да, просто превосходно! Ты не могла бы забраться в меня, чтобы я услышал все это непосредственно от тебя в хранилище-Ка? Обещаю, ты вернешься живая и здоровая. Ты так важна для меня!

— Спасибо. Я польщена. Снова проплыть в тебе: ты этого хочешь?

— С твоей стороны было бы по-дружески навестить мою голову.

— За Аладалией? Как, снова потревожить старину Рэфа?

— Я мог бы забрать тебя из дома.

— И открыть реку до самого Пекавара? Представляю, как возрастет моя популярность!

— Тогда приезжай в Аладалию! Я подготовлю свое тело. Тебе будет очень удобно. Ты смогла бы пожить у меня некоторое время.

Такое предложение я уже слышала. «Как ты смотришь на то, чтобы провести остаток своих дней в отсеке корабля с семенами жизни?»

— Мы подумаем об этом, — сказала я. — Приятно провести с тобой ночь, но куда-то ехать я не планировала.

Странно, но, к изумлению, я обнаружила, что все это время скучала по Червю!

— И может быть, я для тебя еще маловата? — сказала я. — Рано мне еще прыгать в черные течения и горла всяких Червей!

— Если бы ты забралась в меня, Йалин, я смог бы сделать твое тело взрослым, пока твой разум блуждал бы в хранилище-Ка.

— И сколько бы тебе понадобилось на это времени?

— У меня нет резервуаров и мягких машин, только я сам. Мне понадобится время взросления обычного человека. Примерно двенадцатъ-тринадцатъ лет. Тебе не будет скучно все это время.

Тринадцать лет? Бедные мои родители. Нет, я так не хочу.

— Ну попытайся проплыть во мне хоть один разок.

— Ладно. Почему бы нет? Если ты пообещаешь мне все объяснить. Что такое пространство-Ка. Как действует психосвязь. Как можно остановить Божественный разум. И откуда ты пришел. И как происходят скачки во времени.

— И почему ворон похож на конторку?

— И это тоже.

— Возможно, у меня есть ответы. Только нужно время, чтобы выстроить их в нужном порядке.

— Тогда начинай, пожалуйста! Должен же быть какой-то способ остановить Божественный разум, пока он не сжег всех нас!

— Должен? А если его нет?

— Тогда я буду весьма тобой разочарована, Червь.

— Ах, боже мой.

— Я буду просто вне себя.

— Хмм, тогда мне лучше приступить к делу…

— В таком, случае… доброй ночи, Червь. Приходи ко мне снова в моих снах.

— Приду. Доброй ночи, Йалин.

На следующее утро мама снова отвела меня на борт «Оп-ля», где должно было состояться последнее заседание.

Там, в каюте, отделанной дорогим деревом «слоновая кость» и увешанной прекрасной коллекцией рыбьих масок, я рассказала собравшимся главам гильдии о ночном разговоре с Червем и закончила свой рассказ словами: «Ну как, поплавать мне немного кое в чем черном?»

И вот тогда, как обычно, все пошло наперекосяк.

Не знаю, может, последние дни я чем-то оскорбляла этих почтенных дам. Может, я зашла слишком далеко? Но я не хотела их обидеть. Я же думала, что за последнее время стала куда более тактичной, тонкой и убедительной. (Кроме того, моя задница все еще хранила память о крепких ударах отца!) С другой стороны, почему это во сне я видела этих глав в виде стада гогочущих гусынь и блеющих овец?

— Поплавать? Не сейчас, — сказала одна из глав.

— Да, мы не позволим тебе куда-то уплыть и исчезнуть, — согласилась другая.

Хозяйка причала Пекавара, по имени Чануси, была особенно непреклонна. (Я уже сталкивалась с ней в поединке по поводу моего литературного заработка.)

— Как бы то ни было, ты принадлежишь гильдии, запомни! — В подтверждение своих слов она показала на маски у меня за спиной.

Еще одна глава гильдии, которую я знала уже давно — за две жизни до этого она присутствовала на совещании гильдии в Сверкающем Потоке — была смуглая старая Марта из Гинимоя. Это она бросила мне вызов, заявив:

— А откуда нам знать, что ты говоришь правду?

— Червь может подтвердить это в любое время!

— О, я не сомневаюсь, что ты та самая Йалин, которую я встречала когда-то. Или что с тобой происходили поистине удивительные вещи. Тебя убили, потом ты родилась заново. Но когда ты вернулась к жизни по-настоящему? Как я могу поверить, что ты прождала столько лет, прежде чем открыться? Может быть, Нарйёй просто овладел твой дух? И что же в действительности случилось между твоей смертью и воскрешением? Может быть, путешествие в Идем в хранилище-Ка тебе просто приснилось. Или ты вообще все это выдумала. Где у тебя доказательства? «Книга Реки» — это, как я понимаю, плод воображения автора. Я ее читала и не могу поверить, чтобы гигантский квакун попытался раздавить тебя в джунглях.

— Не можете? А все было именно так!

— Может быть, у тебя были галлюцинации от голода и усталости. А может, и нет. Но я считаю, что эта часть твоей истории сильно смахивает на роман из тех, что печатают в Аджелобо. Кроме того, у меня вызывает сомнение тот мертвый человек на Опаловом Острове. Конечно, у тебя были замечательные приключения, но, согласись, иногда ты давала слишком большую волю своему воображению? Очевидно, ты решила, что можешь грубить якобы в интересах честности и искренности. Достаточно вспомнить твое замечание a propos на нашем совещании в Сверкающем Потоке. «Глава Неллиам с лицом, похожим на сушеную сливу», вы только подумайте!

— Я не писала ничего обидного о вас, Марта.

— Не писала, но ты дерзко и не раздумывая сделала меня «сторонницей» Неллиам. И не важно, как я отношусь к твоей оценке некоторых черт характера Тамат и Шарлы, но ты не имеешь права осуждать те их прекрасные качества, за которые они были сделаны главами гильдии.

— Ну, это вопрос мнения.

— Правильно. И мы очень терпимы к твоему, не так ли? Но не может ли оказаться так, что все эта твои россказни о Земле и Идеме — это просто… тоже вопрос мнения?

— Червь…

— Черное течение верит тому, что ты ему рассказала. Во всяком случае ты так говоришь. Полагаю, поскольку все видели, как ты ехала на нем от Тамбимату до Аладалии, мы также обязаны в это поверить…

К чему она клонит? Я была озадачена. На том совещании в Сверкающем Потоке мне верили безоговорочно, никто не выражал сомнений. Теперь что-то изменилось. Они пытались найти оправдания — но для чего?

— Лично я, оглядываясь вокруг, вижу наш мир и черное течение. Из твоих слов мы знаем, какое оно, и мы это принимаем как данность в основном. Мы знаем, что пришли в этот мир с какой-то далекой звезды. Но я не вижу никаких конкретных доказательств существования Идема, или Венеции, или даже той огромной Луны.

— А что вы ожидали? Что я притащу розу, зажав ее в зубах, которых у меня не было?

Марта сжала губы: — Это многое бы упростило. Наша проблема в следующем: счастливое равновесие нашего мира и престиж нашей гильдии за последнее время подверглись болезненным потрясениям. Я считаю, что нам нужна передышка. И довольно длительная. Примерно столько, сколько нужно маленькой девочке, чтобы вырасти. Вместе с тем нельзя отрицать и другие вещи. Такие как хранилище-Ка для душ умерших. Такие как факт, что умерший человек может родиться заново. Или тот факт, что черное течение наблюдает за нами и знает нас, как говорится в книге преданий нашей гильдии, книге, которая пришла к нам из вечности.

— Я не думаю, что она пришла из вечности. Простите меня, глава Марта, но в Сверкающем Потоке вы показались мне более склонной к анализу.

— Дорогое дитя, я по-прежнему склонна к анализу данной ситуации. Между прочим, твоя книга уже опубликована. Вчера прибыла первая партия.

— Что ж, спасибо, что сказали!

— Свои экземпляры можещь взять у меня в конторе, немного попозже, — сказала Чануси.

— Твою книгу с огромным воодушевлением уже читают в городах вверх по реке, — продолжала Марта. — Ты становишься народной героиней. Да, героиней, вышедшей из рядов нашей гильдии! Нас очень беспокоило, как люди воспримут твои похождения, которые привели к хаосу. Поразительно, но они отнеслись к этому совершенно спокойно, что нам известно из поступивших сообщений. Героиня, — тихо повторила она, — и мученица. Каков наилучший способ поднять популярность книги на головокружительную высоту, как не убийство ее автора? Мы подкидываем интересную информацию в листки новостей, распространяемые вниз и вверх по реке.

— Благодаря этой рекламе, — сказала Чану си, — ты скоро станешь невероятно знаменита в своем родном городе.

— Героиня, — восторженно повторила Марта, — которая была возрождена черным течением, чтобы стать его и нашей юной жрицей. Чтобы доказать, что, когда мы умираем и попадаем в лоно черного течения, мы продолжаем жить.

— О нет. Послушайте, большинство людей отнюдь не попадает в лоно Червя. Вы что, совсем меня не слушали? Большинство людей попадает в Идем. На территорию Божественного разума.

— Да спасет нас от этого черное течение… Если только это не твои фантазии! И все же несомненно, что с твоей помощью, а также располагая достаточным временем, мы можем сообщить людям, что все — мужчины и женщины — будут вознаграждены в хранилище-Ка однажды в будущем. Если они будут нас поддерживать. — Марта улыбнулась. Лицемерно? Нет, лукаво! — Хранилище-Ка звучит куда более заманчиво, чем путешествие в Идем. Гораздо ближе к дому. Гораздо убедительнее. Возможно, эта новость даже убедит Сыновей прекратить попытки перебраться через реку. Она могла бы сделать их более разумными и пересмотреть свои убеждения.

— И если то, что ты говоришь о Божественном разуме, правда, то как лучше всего сорвать его планы, как не украв у него мир? Как нам спастись от той вселенской гибели, о которой ты говоришь, — если она действительно произойдет! — как не отделившись от Божественного разума и не пойдя на соглашение с черным течением от имени всего нашего народа? Соглашение, к которому у нас будет свой собственный ключ — в лице твоей драгоценной персоны, Йалин? Нашей собственной жрицы.

— Если на гигантской Луне ты действительно помешала осуществить программу по колониям — или, вернее, если ты совершишь это в будущем, — тогда, конечно, у нас еще много времени. Если нас всех действительно ожидает гибель. А если нет и ты все это выдумала, ничего страшного!

— О! — сказала я. В том, что сейчас сказала Марта, был какой-то сумасшедший смысл. Чтобы этот план в отношении жрицы сработал, ему вовсе не обязательно основываться на правде.

Не могу сказать, что мне это понравилось! Какая жизнь будет у юной «жрицы»? Ну как могли все те, кто читал «Книгу Реки», посчитать меня жрицей? С ума они посходили, что ли? Да и кроме того, мало кто из них, прочитавших всего несколько старинных сказок, знал, что такое жрица.

А может, оно и к лучшему. Может, люди и впрямь сошли с ума. Внезапно предложение Червя показалось мне почта привлекательным.

— Ладно, — сказала я. — Я вам наврала. Признаюсь. Я не Йалин. Я Нарйа.

Марти засмеялась:

— Слишком поздно! Ты была слишком убедительна. Да убедишь ты также и остальных людей!

— Таково решение гильдии реки, принятое на торжественном совещании, проведенном на борту «Оп-ля», — сообщила Чануси. — Да укажет нам черное течение наш истинный путь. Через тебя, дорогая дочь реки Йалин из Пекавара.

— Могли бы, по крайней мере, сделать меня главой гильдии, — проворчала я.

— Как, главой гильдии — маленькую девочку? — недоверчиво спросила Чануси.

— Черт возьми, тебе предстоит нечто гораздо более важное, чем быть главой гильдии. — Марти одарила меня сумрачной улыбкой. Совещание закончилось.

На следующий вечер, когда отец вернулся с работы, возле нашего дома, смущаясь и робея, околачивалось несколько человек.

Еще через день их число увеличилось. Полные надежды зрители становились все увереннее, все настойчивее. Им хотелось посмотреть на нас, потрогать, услышать. Ведь это был дом, где живет семья Йалин, героини и мученицы. Следуя благоразумному совету отца, мы не выходили из дома. Несколько человек простояли на дежурстве до поздней ночи.

А на следующий вечер отец едва смог пробиться сквозь толпу, чтобы войти в дом. Мама и я сидели наверху и через занавеску наблюдали за происходящим на улице. Люди размахивали моими книгами, прижимали их к груди или продолжали лихорадочно читать. Некоторые махали, как флагами, листками новостей. В толпе я разглядела несколько знакомых, в том числе Аксала и Мерри. Их лица изменились, стали другими.

— Так вот что значит быть знаменитым автором! — саркастически заметила я.

— Вот она, слава, — сказала мама, пытаясь подстроиться под мое настроение.

— Ужасно, — сказала я.

— Жутковато, — согласилась она. — И все же здорово, ты не находишь?

Мне оставалось винить только саму себя — да еще гильдию, запустившую всю эту фабрику слухов, которая работала теперь на всю катушку. Позавчера листок новостей просто подтолкнул продажу моей книги. Вчера в нем уже рассказывалось, как я была убита, а также намекалось на еще более удивительные истории. Мама аккуратно сложила эти листки и убрала их подальше (выучив практически наизусть), словно они были напечатаны на золоте. Не думаю, чтобы она жадно ждала выпуска сегодняшнего листка.

Хотя, может быть, и ждала.

Отец наконец пробился к дому, с трудом закрыв за собой дверь. Швырнув на стол новый выпуск листка новостей, он пошел на кухню. Я на цыпочках подкралась к столу, где мама разложила этот листок. Я еще никогда не видела листков такой величины. Возможно, это был специальный выпуск. О моем воскрешении было объявлено официально.

Отец вернулся с бутылкой имбирной настойки и налил себе солидную порцию, что совсем не было на него похоже.

— Вы представить себе не можете, что творилось у меня на работе, когда появился этот выпуск! Какая там работа! Мне пришлось уйти домой. — Он залпом выпил полстакана крепкого ликера.

Не буду рассказывать в подробностях, что говорилось в этом листке. В основном все было верно. Просто — как бы это сказать? — рассматривалось под другим углом.

На улице нестройный шум голосов перешел в дружное скандирование:

— Ка… Ка… Ка, Йалин!

— Через некоторое время все слилось и превратилось в «Ка-лин!», словно теперь меня звали Калин. Может, это имя станет моим священным именем; моим званием жрицы.

Входная дверь затрещала, а на садовую стену бесцеремонно вскарабкались несколько потерявших терпение смельчаков. Мы поднялись наверх. Положение становилось угрожающим, но тут, в самый критический момент не только для нас, но и для возбужденной толпы, мы увидели сквозь занавески, как к нашему дому пробивается отряд милиции. Его возглавляла хозяйка причала Чануси. Не капитан-джек, нет. Гильдия джунглей в этом не участвовала.

Площадка перед нашим домом была расчищена. Нарушители, посягнувшие на стену в нашем саду, были с нее стащены и куда-то пропали.

Мы снова спустились вниз; отец пошел открывать дверь.

Чануси решительно вошла в дом. Приветствуя меня, она склонила голову, — я очень надеялась, что мне не нужно сделать то же самое.

— Добрый вечер, дочь реки! Тебе нужна зашита от почитателей. Вот она. — Она оглянулась вокруг себя. — Этот дом тебе не подходит.

— Это почему? — обозлился отец, разгоряченный имбирной настойкой.

— Слишком маленький. Слишком скромный. Слишком уязвимый. Гильдия построит для тебя храм где-нибудь в центре города.

— Что построит? — закричала я.

— Храм, посвященный черному течению. Ка-храм. Твой собственный храм, Йалин.

— О, понятно: как Ка-теоборы Сыновей? Только у нас будут храмы Дочери?

— Что-то вроде этого. Мы могли бы называть его «храм». А тебе, что, больше нравится: дворец? Не думаю, что у гильдии хватит средств построить тебе дворец. Нужно оплатить расходы на войну, да еще на будущую защиту.

— О, значит, гильдия сейчас на мели? Как печально. Как странно. У меня сердце кровью обливается. Пусть уж тогда мои поклонники делают подношения!

— Разумеется, все это довольно необычно, — продолжала Чануси, явно довольная собой. — Поэтому приходится перестраиваться на ходу. Если хочешь, твои родители могут жить с тобой. Кроме того, у тебя будет постоянный почетный караул и штат помощников из состава нашей гильдии, которые будут заниматься всякими практическими и бытовыми вопросами. Согласна? Ты также можешь выбрать себе, э-э, — тут она запнулась, но потом вспомнила, — да, несколько человек обслуживающего персонала, кого сама захочешь. Так тебе будет удобней. Кого-нибудь из твоих друзей по реке, о которых ты писала в книге, а? Или даже врагов!

— Не желаете промочить горло, госпожа? — предложил отец.

— Почему бы и нет? Ваше гостеприимство просто очаровательно.

Отец наполнил стакан для Чануси, не забыв при этом и себя.

— А можно и мне? — сказала я. — Я почти забыла этот вкус, ведь сто лет уже не пила.

Чануси укоризненно взглянула на меня:

— Как, маленькая девочка будет пить крепкую настойку? Это невозможно! Ты поранишь желудок. Или потеряешь сознание.

Отец ничего мне не налил. И он туда же. Чануси подняла стакан:

— За нашу возродившуюся жрицу! За нашу Йалин из Пекавара, посредницу черного течения, посланницу Ка, живое доказательство существования жизни после смерти, звездную путешественницу…

— О, не надо! Не нужно мне всяких дурацких титулов.

— Я просто импровизирую. Итак, за тебя, Йалин. Да укажешь ты нам путь.

Я показала на дверь:

— Вот он.

— Как остроумно. Знаешь, Йалин, даже учитывая маленькие недостатки твоего характера, ты все же не должна думать, что не достойна быть жрицей. Напротив! Как раз к тебе и будут тянуться простые люди.

— Я хочу написать еще одну книгу, — сказала я.

— Ручка и бумага будут доставлены. И даже чернила.

— Я хочу довести свою историю до самого последнего времени.

— Так пиши! Люди будут в восторге. Они поверят всему, во что им захочется поверить. Но они никогда не перестанут верить в тебя. Вообще-то, мы даже хотим, чтобы ты написала еще одну книгу. Пиши о чем хочешь. Даже обо мне. Пиши про меня так, как писала о Тамат, хоть я и льщу себе надеждой, что обладаю более ясным умом, нежели она. Писать священную книгу — прекрасное занятие для жрицы. Все будут сгорать от любопытства. Назови ее «Книга Звезд».

— Ни за что.

Хотя что-то такое в этом названии было… Словно что-то поблескивало.

— Кстати, — обратилась я к отцу, — мне нужно мое кольцо. Я хочу его носить.

— Ах, так это знаменитое кольцо все еще у тебя? — радостно заворковала Чануси. — Превосходно. Посетители храма будут его целовать.

— Я не желаю, чтобы мне все время слюнявили руку!

— Никто ее не будет слюнявить. Какие могут быть слюни? Мы же цивилизованные люди. Но церемонии, это же так приятно, ты не находишь? Я заметила, как ты смотрела на маски у меня в каюте. Сразу вспомнила, как тебе было страшно, а? Не забывай, Йалин, это все не игрушки. Если то, что ты рассказала о Божественном разуме, правда, тогда у нас есть только один способ победить его. Призвать на помощь весь наш мир. Объединиться. Навсегда отделиться от Идема. Ты ведь этого хотела, верно?

Увы, пришлось согласиться.

— Как жрица, ты будешь общаться с черным течением…

— И попытаюсь убедить его забрать в свое хранилище-Ка всех — мужчин и женщин, — кто выпьет шарик течения? Который я им поднесу в серебряной чаше?

Чануси нахмурилась. Ее взгляд стал отсутствующим.

— Всех? Нужно подумать.

— Зачем? А, понятно. Это подорвет вашу монополию! Если мужчины будут пить черное течение, значит, они смогут в любое время спокойно плавать по реке.

— Мы еще не знаем, стоит ли мужчинам его пить, рано об этом говорить. Кроме того, нужно помнить и о Сыновьях…

— Не говоря об их несчастных женщинах!

— Ах да, действительно. Но на перевоспитание Сыновей могут уйти годы. Это все равно что объявить войну. А мы могли бы обойтись и без войны, ты не находишь?

— А вы случайно не собираетесь раздавать входные билеты в хранилище-Ка только своим друзьям? Тогда Божественному разуму можно не беспокоиться! И когда все сухопутные крысы, которые соберутся здесь и которых вы не относите к своим любимчикам, поймут, в чем дело… начнутся беспорядки. Кровавый мятеж! Неужели вы не умеете смотреть немножко вперед?

— Я уже говорила, нам нужно подумать. Тихонько, тихонько рыбку тащи! Прежде всего мы поселим тебя в храме. Действовать будем оттуда.

Тут я мысленно сопоставила одно с другим — и, о, поняла, что Чануси прекрасно умеет смотреть вперед!

Когда Божественный разум создаст свою линзу, он не станет поджигать сами миры, он сожжет только разум населяющих их людей, тех, кто имеет с ним психосвязь, чьи Ка отправились в Идем.

Ка женщин реки никогда не попадали в Идем — ни одно Ка из тех, что забрало к себе черное течение. Поэтому, когда Божественный разум приступит к делу, будут уничтожены все, кроме тех, кого защищает Червь. И все эти надоедливые Сыновья вместе с их мерзким народом тоже погибнут. Вечная проблема Сыновей перестанет для нас существовать — без единого взмаха меча.

Таким образом, все сторонники черного течения одним махом превратятся в единственную в галактике популяцию людей.

Ясно, что в планы Чануси не входило спасение только женщин реки (плюс некоторое количество избранных мужчин и сторонников). Это был бы злой и идиотский поступок. Поступи гильдия таким образом, мигом началась бы гражданская война. К тому же что делать с освободившейся землей на западном берегу, после того как с нее будут сметены Сыновья и весь их род? Нет, нам нужно все население, живое и здоровое.

А вот если мы немного подождем — не выступая против Божественного разума открыто, а просто собирая вокруг себя сторонников культа черного течения, — тогда мы, жители восточного берега, получим весь мир. Вот почему гильдия собиралась тщательно все обдумывать; я их раскусила!

Однако и это было не главное. Как мне показалось, главным было вот что: какова судьба остальной галактики? Что будет с другими колониями, населенными миллионами и миллионами людей?

Проблема была в том, что никто, кроме меня, не бывал на других звездах. Никто, кроме меня, не был на Земле или какой-нибудь другой планете. В представлении людей нашего мира все те миры, в которых жила та девчонка, жующая улиток, или та старуха со своей песней об угре, были просто вымыслом. И если бы все эти миры исчезли, какое бы это имело значение? (Но для меня-то это имело огромное значение!)

«Книга Звезд», скажет тоже! Придумать такое заглавие, ну и Чануси.

Однако теперь я решила назвать свою книгу именно так. И она будет как можно более правдивой, чтобы читатели поняли, что и на других планетах живут самые настоящие люди.

Но станет ли гильдия публиковать книгу, которую я напишу в своем храме в центре Пекавара, окруженная почетным караулом? Какие бы обещания ни выдавала мне сейчас Чануси, чтобы подмаслить, не станут ли они печатать только часть книги? Ту часть, которая им подходит? Проверить это можно было только одним способом.

— Ну что, я права? — сказала Чануси. Ей нравилось это слово, поскольку она считала, что права всегда и во всем.

— Права, — сказала я. А на самом деле мне хотелось только одного — спокойно написать книгу!

— Чтобы провести все необходимые приготовления, нам понадобится несколько недель. Может, больше, в зависимости от пышности церемонии. До этого времени, учитывая поднявшийся вокруг вас ажиотаж, я предлагаю вам пожить на борту стоящего на якоре судна…

— Эй, мой отец — мужчина!

Чануси внимательно посмотрела на меня:

— Отцы, как правило, мужчины.

— Поэтому он не может подняться на борт судна. Он уже плавал по реке один раз.

— О, понятно. А ты не могла бы поговорить с черным течением? Попросить его сделать исключение? В виде одолжения? Потом он бы выпил шарик и…

— Чануси! Если вы думаете, что я поставлю на кон жизнь и здоровье своего отца только для того, чтобы проверить, позволит ли черное течение мужчинам… Клянусь, я скорее убью себя. И тогда у вас не будет никакой жрицы.

— Ну что ты шумишь! В таком случае пусть твой отец спит в моей конторе. Вы с матерью будете жить на борту «Оп-ля». Сегодня я поставлю там охрану, чтобы отгонять зевак. Завтра специальный эскорт с почестями проводит вас к причалу. — Чануси повернулась к отцу: — Не волнуйтесь за свой дом, за ним будут как следует присматривать. А если вы хотите продолжать работать, то мы, естественно, поставим охрану и там.

— Работать… — хрипло сказал отец. — Какой теперь в этом смысл? — Он сидел с таким понурым, опустошенным видом, словно не он выпил ликер, а ликер вытянул его до дна.

Зато мама просто сияла. От гордости.

В ту ночь, когда мне снился Порт Первый Приют, появился Червь. Словно обычный дождевой червяк, только гигантских размеров, он выполз из земли возле Обелиска Кораблю. Потеряв опору, памятник зашатался и рухнул прямо на участников пикника: на веселого старикана, целующуюся парочку и двух голых ребятишек, подмяв их под себя.

Жидкая грязь капала с привидевшихся мне челюстей Червя.

— Послушай, Йалин: примерно через пару лет ты собираешься взорвать всех Миротворцев на Луне? А потом пленники Ада восстанут и захватят власть?

— В общем, да.

— И тогда Божественный разум не сможет запустить два последних корабля с семенами жизни?

— Если только он снова не захватит Луну. Прорвавшись через лазерные лучи.

— А что если он преувеличил число необходимых ему колоний, просто на всякий случай? Что если у него уже достаточно людей, которых он повсюду расселил? Что если линза еще не достигла совершенного уровня, но тем не менее достаточно хороша? Что если Божественному разуму вовсе не обязательно захватывать Луну? Что если он решит приступить к проекту «Линза» прямо сейчас? Или через пару лет?

Куски земли вылетали из его рта.

Один из раздавленных, прижатых детей был еще жив. Девочка — она жалобно визжала, словно о помощи взывал голос всех миров.

Меня прошиб холодный пот.

— Ты хочешь сказать… что я опять все перепутала? Вместо того, чтобы приостановить план Божественного разума, я его ускорила?

— Вполне возможно.

— Должно быть, еще несколько кораблей находятся en route.

— Направляясь к ближайшим звездам. Может быть, они уже здесь.

— Заткнись! — Я зажала руками уши. Но голос Червя продолжал звучать прямо у меня в голове:

— Есть еще один вопрос, который мне хотелось бы обсудить. А что если ты была права, сказав Божественному разуму, что своей линзой он может уничтожить и меня?

— Ты имеешь в виду наш разговор в саду? О, но это же была пустая болтовня!

— Я знаю. Но что если это возможно? Что если ты подала ему блестящую идею?

— О!

— Что если ты его крайне заинтересовала и через пару лет он додумается, как это сделать?

— Если бы Божественный разум мог уничтожить лазером черное течение, тогда план Чануси явно бы не сработал. И ни один из моих планов тоже. Было бы сожжено само хранилище-Ка… Нет, не может быть, Червь просто шутит! Я не могла посеять семена такого!

— Ты шутишь, Червь.

— А ты подумай об этом, а? — И голова моего старого друга ушла в свою грязную дыру.

— Эй! — закричала я ей вслед. — Если это правда, то у тебя есть один большой законный повод к спасению человечества!

Но Червь уже исчез.

Я принялась думать. Черт, как же я старалась, даже во сне. Мне казалось, что я уже несколько часов плаваю под поверхностью сна, мой ум не находит себе покоя, тогда как остальная часть меня получила небольшую порцию драгоценного отдыха.

На следующее утро я проснулась с такой жуткой головной болью, словно Божественный разум уже начал сжигать наш разум.

После завтрака (я потребовала жирный омлет со специями и чуточку имбирной настойки) мама и папа упаковали пару сумок.

Вскоре раздался вежливый стук в дверь.

И вот уже втроем мы приступили к первой стадии моего последнего путешествия, которому предстояло быть не таким долгим, как предыдущие: на этот раз до шхуны, стоящей на якоре у берега, а оттуда через несколько недель в храм. Чтобы стать госпожой верховной (юной) жрицей Червя.

Когда мы шли по городу в сопровождении отряда милиции, к нам в кильватер пристроилась шумная толпа, которая все росла и росла, пока мне не начало казаться, что за мной тянется людской хвост длиной с само черное течение.