"Книга Звезд" - читать интересную книгу автора (Уотсон Йен)

Часть вторая ХЕРУВИМЫ

Я бежала среди мамонтовых деревьев, напрягая все силы, на какие были способны мои детские ноги. Лес был совершенно голым, даже без признаков подлеска: ни единой норы, ни кустарника, где я могла бы спрятаться. Между огромными стволами было только открытое пространство, на котором четко выделялась моя улепетывающая тень. Даже самые нижние ветви деревьев были так высоко, что маленькой девочке было их не достать.

С одной из веток за мной наблюдал металлический мако.

— Помоги, они убьют меня! — крикнула я, пробегая мимо.

Механическая птица кивнула, словно говоря: «Сигнал принят!» — но больше ничего не сделала. О, если эта птичка была в состоянии говорить с Божественным разумом, она не соизволила мне об этом сообщить. Я тяжело побежала дальше, хотя ноги уже переставали меня слушаться.

Если бы только можно было где-то спрятаться! Я могла бы укрыться за стволом и подождать, пока кровожадные мальчишки — Сыновья Истинной земли, все до единого — не пробегут мимо… Но нет, не получилось.

Я оглянулась.

Преследующая меня свора вытянулась в цепочку, но не потому, что я уходила от них. Теперь они бежали по очереди, словно передавая эстафету. Когда передние уставали, то переходили на легкую рысь, уступая место отдохнувшим. Я же могла надеяться только на свои силы и бежать, бежать, пока у меня не разорвется сердце.

Мой взгляд разозлил их еще больше.

— Ведьменок! — закричал один из них. — Гадкий, гадкий ведьменок!

Ведьменок, скажите пожалуйста! Даже не взрослая ведьма. Они и в самом деле играли в детей. Может быть, они думали, что, если будут притворяться, что обожают играть и развлекаться, Божественный разум оценит их ужимки. Но в этих юных телах таились зло, подлость и взрослый ум, решивший разорвать меня в клочья.

Не может быть, чтобы Божественный разум был так глуп, даже если эта банда херувимов и относилась к Оскверненным, прибывшим из нашего известного своим несовершенством мира. А может быть, Божественный разум хотел, чтобы меня разорвали на куски.

— Речная сучка!

— Водяная ведьма!

Еще минута, и у меня лопнет сердце. А легкие взорвутся. Ноги подкосятся. Когда же кончится этот долбаный лес? Он что, тянется через всю Калифорнию? Где следующая станция оказания помощи?

По крайней мере, эти мерзкие мальчишки не смогут меня изнасиловать перед тем, как убить, — разве что палкой.

Эй, постойте-ка! Если они начали меня мучить, вместо того чтобы убить на месте, если они не спешили и если Божественный разум и в самом деле решил вмешаться, тогда, возможно, меня можно было бы собрать заново. Я просто не могу позволить им убить меня. Я еще не узнала всего, что хотела, чтобы вот так взять и погибнуть.

Если уж на то пошло, я и сама хороша — не нашла ничего лучше, как дразнить их, высмеивать их детскую импотенцию, вот и дождалась. Ведь я же издевалась над их потерянной мужской силой, утраченной зрелостью? Конечно, это очень обидно.

Это ведь я начала думать об изнасиловании, палкой…

Я увидела упавший сук размером с мою руку. (Не слишком большой.) Да это же отличная дубинка! Резко затормозив, я подняла его с земли. Его нужно было держать двумя руками. Прижавшись спиной к ближайшему стволу, я приготовилась к встрече с мальчишками, держа свое оружие наготове.

Вокруг валялось довольно много веток. Хватит для костра? Что если бы я смогла спровоцировать их разжечь костер, чтобы сжечь меня, как сжигали они ведьм у себя дома? Тогда поднимется пожарная тревога и ко мне на помощь бросятся все силы Божественного разума.

Ох, ну и дерьмо. Насилие или костер; или и то, и другое.

Одного я не могла понять: как они меня вычислили? Или меня подставили?

Мальчишки окружили меня неровным полукольцом. Они тяжело дышали.


«Оскверненные» — так называли херувимов из нашего мира здесь, в Идеме, на планете Земля.

Земля — это мир, откуда мы пришли; теперь я это знала. Идем — это просто название места, отведенного для нас, миллионов и миллионов перерожденных херувимов: грубо говоря, занимающий половину территории Северной Америки (что очень много).

Выбирая название для этого места, Божественный разум «использовал доисторический миф». Так мне сказала моя Циклопедия.

Доисторические мифы — это сказки, придуманные нашими первобытными предками с Земли, которые предсказывают далекое будущее, — иными словами, наше время, современность — и которые использовались в качестве руководства при его создании.

В одном из таких мифов говорилось о Боге, который родится из плоти. И тогда Божественный разум создал думающие машины, изобретенные человеческими мозгами и построенные человеческими руками.

В другом мифе рассказывалось об Идеме — рае, который ждет всех нас. Древние рассказчики доисторического мифа были изгнаны из рая на все время между прошлым и будущим. И все же они надеялись, что придет время, когда на Земле наступит рай — что сейчас и произошло.

Доисторические мифы также предсказывали, что души мертвых будут селиться в другом мире в виде херувимов. Так и получилось, с той небольшой разницей, что это были звездные умершие из других миров галактики, которые возвращались по психосвязи домой, в Идем, чтобы переродиться.

«Дабы стать малыми детьми», — говорилось в мифе. И дальше: «И по воскрешении они не будут вступать в брак и не будут иметь детей». Наше превращение из младенцев в детей было значительно ускорено по сравнению с естественным процессом, но наши тела не дорастали до половой зрелости. Мы, перерожденные херувимы, на всю жизнь оставались детьми, пока не умирали во второй раз. Такова была природа нашей новой плоти, дарованной нам Божественным разумом.

За пределами Идема, на остальной территории Земли, дети вырастали и превращались в нормальных женщин и мужчин. И все же именно мы, херувимы, несли знание простым смертным, находясь среди них в виде маленьких пришельцев, плодов галактики, вечных детей звезд. «Устами младенца…» Здесь, во внешнем мире, нас, херувимов, обожали, защищали, лелеяли.

Через неделю и мне предстояло отправиться во внешний мир. Так что для Сыновей это был последний шанс добраться до меня. Может быть, все это время Божественный разум наблюдал за мной, пытаясь разгадать мой план, и теперь решил, что пора меня приструнить. А может, и нет.

Но я забегаю вперед — вот бы так и с моими преследователями!

Но я забегаю далеко вперед.


Когда я вышла из пространства-Ка и стала младенцем, то оказалась в полном замешательстве. Я лежала слабая, неуклюжая и беспомощная на мягкой ткани в низкой стеклянной колыбели. Меня слепил яркий свет, со мной что-то делали машины.

Эти машины были совсем не такие, как у нас дома. У них было столько же мягких деталей, сколько и жестких. Более того, они действовали сами по себе, как живые существа.

Скоро я успокоилась. Об этом позаботилась одна из машин. Она выпустила на меня струю голубого дыма, и паника моя улеглась.

— Радуйся! — возгласил чей-то голос. — Ты нашла покой в лоне Идема, как и было обещано. Твой новый мозг запрограммирован на язык Панглос, на котором я говорю с тобой. Тебе придется потренироваться, чтобы хорошо владеть своим голосом. А сейчас, будь любезна, мигни три раза, если нужно сказать «да», и два раза, если «нет». Ты меня понимаешь?

Я мигнула три раза.

— Прекрасно. Теперь: ты хорошо помнишь, откуда ты?

Так вот что. Они не знали, кто я или откуда пришла!

Это был щекотливый момент — я имею в виду не трубки и всякие штуки, которые меня щекотали, и не странное ощущение в низу живота, что в меня что-то впрыскивают. Кто из вновь прибывших мог не помнить, откуда он? Вероятно, те, кто прибыл из такого мира, как мой. Интересно, как машины избавляются от нежелательных младенцев? С помощью ножей? Я чувствовала себя беспомощно бьющейся рыбой, которую вытащили на берег и собираются потрошить. Все же мне нужно было рискнуть; я нуждалась в информации. И я мигнула дважды, что означало «нет».

— Принято. — Это был новый голос. Более решительный, словно принадлежал разуму иного типа. — Весьма вероятно, что ты пришла из испорченного мира, в котором Сатана-Змей, предсказанный доисторическим мифом, запутал и полностью разложил мой народ, правильно?

Решив не перечить голосу, я мигнула: «да».

— Поскольку ты согласна с данным анализом, могу предположить, что жизнь, которую я создал, по-прежнему остается в целости и сохранности в твоем мире. Итак, ты стремишься победить Змея?

— Да, — солгала я. (А что, это относилось к половине моего мира. К его худшей половине.)

— Ты с островов?

— Нет.

— Ты с западного берега длинной реки, на одном конце которой дикий океан, а на другом — ущелье и пустыня?

— Да.

Я родилась не на западе, но, несомненно, могла сойти за западную…

— Идентифицировано: Мир тридцать семь.

От следующего вопроса я чуть не упала. (Если можно так выразиться о младенце, который лежит на спине!)

— Ближайший крупный город? — И голос начал быстро перечислять названия западных городов. Божественный разум знал о нашем мире больше, чем я предполагала. Конечно, это было понятно: он принимал вновь прибывших в течение столетий. К счастью, список начинался с севера. Это дало мне несколько секунд, чтобы выбрать какую-нибудь грязную дыру на юге (которую я бы знала).

— …Адамополис?

— …Домини?

— Помилуй Бог? Я мигнула «да».

— Принято. — И сразу другой голос начал объяснять мне все, что было необходимо знать. Это был голос моей Циклопедии.


Циклопедия! Опять я забегаю вперед!

Думаю, что здесь мне бы следовало кратко и быстро изложить положение вещей на Земле, чтобы я могла продолжать свой рассказ. (Льщу себе надеждой, что к концу

«Книги Реки» я уже научилась тому, что критики из Аджелобо называют «приемами повествования».)

Поэтому я позволю себе отвести пару страниц на то, чтобы кое-что объяснить и тебе, добрый читатель; а потом сразу перейдем к моей встрече с Йорпом Экзотическим и его компанией. А если ты думаешь, что я слишком кратко описываю все то, что тебе может понадобиться, когда ты попадешь в Идем после своей смерти, то поверь, что, когда я закончу всю эту мою трепотню, ты будешь знать все, что тебе нужно. И если тебя направят именно в Идем — что вовсе не обязательно, — ты прибудешь туда с такими знаниями по сравнению с другими херувимами, что лучше тебе будет их скрывать, иначе Божественный разум сможет кое-что заподозрить.


Мы, пришельцы, получали тела младенцев в одних из многочисленных детских яслей, разбросанных по всему Идему. Эти тела непрерывно производились в подземных резервуарах машинами Божественного разума, словно пироги в гигантской печке, в которые нужно положить начинку. Когда тела были готовы, они «жили» в состоянии «самоконсервации» в ожидании того, кто прибудет по психосвязи. После «активации» тела начинали быстро и жадно расти — такова была природа нашей новой плоти, — и к восьми неделям мы уже твердо держались на ножках, а через пару лет соответствовали детям восьми-девяти лет. В этом возрасте нам и предстояло остаться.

Мы все говорили на Панглосе, общепринятом языке Земли, изобретенном Божественным разумом еще задолго до того, как стартовал первый корабль с семенами нашего мира. Даже теперь наш язык мало чем отличается от Панглоса. Панглос — такой язык, который нелегко поддается изменениям, и наша современная речь почти не изменилась по сравнению с родным языком Экзотов.

(Экзоты… ну вот опять. Опережаю саму себя.)

Как только мы научились ходить, нас переместили из постоянно заполненных яслей в один из многочисленных минивиллей. Это такие миниатюрные города под куполом, построенные специально для детишек и представляющие собой копии разных древних городов Земли. (Настоящие города, обычного размера, были построены Божественным разумом на своих исконных местах и предназначались для обычных жителей Земли.) Лично я первый этап своего роста провела в Маленькой Италии, сначала а Классическом Риме, а потом в Риме Ренессанса. Все это время меня сопровождала моя персональная Циклопедия, передвижная машина-учительница и нянька, на которой можно было ездить верхом, когда уставали мои растущие ножки.

Потом было прощание с минивиллями и знакомство с Природой — дикой, но все же приятной и ухоженной. Теперь со мной не было Циклопедии. Вместо этого по всему Идему были расставлены станции оказания помощи, в которых можно было достать еду, получить информацию и все, что нужно, включая доставку по подземному туннелю в любую часть Идема. Специальные звери и птицы, которые на самом деле были машинами (и назывались Грации, Любезные Грации), следили за порядком на Земле и за нами.

Разгуливая на Природе, мы, юные пришельцы, должны были узнать запах и прикосновение Земли — и, о чудо (для меня)! прибывания и убывания в небе огромной Луны! Мы также должны были получше узнать друг друга, а заодно и самих себя, чтобы понять, какими мальчиками и девочками мы вырастем.

Наши тела создавались в резервуарах, как я уже говорила, биомашинами. Но все они были разными. Так, в нашей ясельной группе только у меня были миндалевидные глаза и прямые иссиня-черные волосы. (Хотя темным волосам никогда было не почтить другие части моего тела.) Кожа у меня была оттенка корицы, и я была склонна к полноте. С другой стороны, я была довольно высокой для ребенка, что компенсировало полноту. Хотя мне не суждено было стать женщиной, я была по крайней мере женского пола.

Я думаю, что мы, херувимы, легко могли бы остаться бесполыми. Но Божественному разуму нравилось видеть нас маленькими мальчиками и девочками, так же как нравилось создавать древние города Земли. Как только мы попадали в Идем, наше Ка подгоняло тело, которое нам предстояло получить, под мужское или женское — вот почему я чувствовала, что в меня что-то впрыскивают. Очевидно, это позволяло нам, херувимам, испытывать что-то вроде эротического влечения друг к другу, если нам того хотелось. Только не очень сильного. Ум мог и хотеть, а тело не позволяло. Особенно это касалось мальчиков.

Мне нравилось мое прежнее тело; я была в нем как дома! Однако и новое не было таким уж невыносимо чужим. Оно в известном смысле было таким же, как прежде. А вот некоторым из херувимов — Экзотам — их тела казались странными. Вот тут мы и возвращаемся к Йорпу и его компании, которых я встретила, гуляя по Калифорнии.

Предыдущую ночь я провела на пляже, не имея сил оторваться от залитого лунным светом Тихого океана. Насколько спокойнее и теплее казалось это море по сравнению с нашими северными бурными водами! Когда я устроилась на ночлег на песчаной полосе — среди причудливых камней и остроконечных обломков скал, — океан тоже притих, став гладким, как шелковая ткань.

Когда перед рассветом я проснулась, то барахталась в воде, мокрая насквозь. Через мою песчаную постель перекатывалась вода, стараясь меня утопить. Дул сильный ветер. Поднялись волны. Хуже всего было то, что большая часть пляжа исчезла. Мир словно наклонился, обрушив на меня водяные потоки. Неожиданно я оказалась посреди моря. Как это ветер мог пригнать столько воды? А вдруг сейчас из морской глубины выпрыгнут огромные чудовища! Большие братья того маленького краба, за которым я наблюдала несколько часов назад…

Спотыкаясь, с трудом передвигая ноги, я поскорей выбралась на еще не залитую водой полоску суши и спряталась за острым уступом скалы. Сняла шорты и блузку и повесила их сушиться. Хорошо, хоть ветер был теплым.

Я разгуливала по пляжу, ожидая, когда высохнет одежда и начнет светать; в животе начинало урчать, и я раздумывала, где найти ближайшую станцию оказания помощи, чтобы позавтракать, как вдруг увидела нечто приближающееся ко мне по песчаной полосе. В неясном предутреннем свете оно двигалось рывками, то припадая к земле, то делая бросок вперед. Оно напоминало гигантского краба, который тащит на себе свой домик.

— Эй! — тревожно окликнула я его, и краб втянул голову в панцирь.

Представьте себе семилетнего мальчика. Худого, с голубыми глазами и светлыми волосами, похожими на вату. На нем был свободный коричневый бурнус с большим капюшоном, куда он прятал голову, словно в пещеру, и из-под которого снизу торчали ноги в сандалиях, похожие на костлявые лапки.

Мальчишка подкатился поближе. Он присел на корточки, втянул голову в капюшон, подтянул ноги и полностью скрылся в своем одеянии.

— Привет. Купалась? — раздался оттуда его голос.

— Как бы не так! Я спала, а ветер выгнал море прямо на берег.

— Что он сделал? А, понял! Ты из того мира, где нет луны. Большой луны во всяком случае.

— У нас вообще не было никакой луны.

Из глубины капюшона послышался смех. Он был похож на звуки, которые издают наши квакуны в Ручье, когда растягивают свой горловой мешок.

— Большая луна, вращаясь вокруг мира, тащит за собой океан. Это называется прилив. Вот почему ты промокла.

— Прилив. — Что-то знакомое. Ну конечно, мой мозг знал, что это такое. Увы, я не удосужилась вспомнить об этом, когда укладывалась на сухом и мягком песке подальше от воды. — Вот зараза. — Я чувствовала себя дурой.

— Я Йорп, — сказал мальчик. Он высунул голову.

— Йалин, — сказала я.


Мы сразу нашли общий язык. Скоро я рассказала ему, что принадлежу к Порченым.

— Я встречал несколько ваших, — сказал он. — Но они не были такими славными, как ты…

Может быть, поэтому мы и подружились. Я прибыла в Идем искалеченной и испорченной, потому что Червь разрушил наш образ жизни. Я изо всех сил старалась это показать, чтобы иметь предлог без конца задавать Циклопедии вопросы о таких вещах, которые, как предполагалось, я могла бы знать заранее. Хотя я старалась не слишком этим увлекаться.

Йорп, с другой стороны, всегда предполагал оказаться именно здесь. Его народ знал образ жизни Земли и не боялся его, Земля притягивала его. Но я приняла свое новое тело легко и свободно. Знание жизни Земли — предвидение — мало помогло Йорпу, когда дело дошло до принятия внешнего вида землян, который так отличался от его собственного. У него были очень слабые коленки.

Йорп прибыл вместе с другими херувимами своего мира, но они приспособились к новой жизни гораздо легче. От этого ему было еще хуже: он чувствовал себя вдвойне чужим. Возможно, дело было в том, что те в глубине души уже давно ощущали себя людьми. А Йорп нет; он и в самом деле был Другим.

До сих пор Йорп держался только возле Экзотов из разных миров, которые чувствовали то же, что и он. Поэтому я стала для него чем-то вроде психологического мостика; я была ненормальным нормальным человеком.

Все это было мне поведано во время нашей прогулки.

— В моем мире все было тяжелым, — вздохнул он. — А здесь я чувствую себя пухом на одуванчике, готовым улететь.

— В моем мире было темно, по небу плыли тучи, а воздух был наполнен густыми газами. А здесь даже не видно, что именно ты вдыхаешь! Хотя, конечно, дышится легко…

— А теперь у меня только две ноги! Мне кажется, что я вот-вот упаду!

Мы вместе шли к станции помощи. Но как шли — боком, как крабы! Солнце к этому времени уже поднялось и светило нам в глаза. Я не слишком-то боялась солнца Земли. Но Йорп прятался от него. Его глаза, глаза херувима, были приспособлены к солнечному свету так же, как и мои. Но он словно этого не замечал. Он был ночным жителем, существом сумерек и предрассветных часов, — тогда он чувствовал себя прекрасно. Если бы его новые глаза могли видеть в темноте, он выходил бы только по. ночам. Но они не могли; так что он и не выходил.

В мире Йорпа корабль с семенами жизни произвел огромные изменения в тех миллионах и миллионах буковок под названием «гены», из которых состоят слова жизни. В результате тела получились короткими, неуклюжими, с двумя руками и четырьмя ногами; грубая кожа отливала нежными красками. Кожистые легкие, словно кузнечные мехи, всасывали под давлением ядовитые газы. Кристаллические глаза видели не только свет, но и тепло. Гениталии были упрятаны в ороговевшую щель. О да, Йорп имел экзотический вид. Но теперь он превратился в жалкое подобие самого себя, в краба, которого вытащили из панциря и в придачу оторвали две ноги. (На этой стадии я еще не видела животное под названием «черепаха», которая могла втягивать голову прямо в панцирь!)

Когда мы добрались до станции оказания помощи, я познакомилась с его приятелями: Марлом и Амброзом, Лихэлли и Свитс. Они тоже чувствовали себя не в своей тарелке, только каждый по-своему.


Лихэлли и Свитс принадлежали к миру морского народа, обитающего на мелководье. Теперь, когда из их мира словно спустили воду, они оказались выброшенными на сушу. Как они горевали, что больше не могут вдыхать воду и плавать вместе с рыбами. Плавательные возможности человеческого тела вызывали у них смех, а необходимость постоянно держать его в сухости казалась им абсурдной. Они лишились способности к эхолокации, а также видеть (в буквальном смысле) друг друга насквозь. Теперь они видели только внешнюю оболочку. Когда они говорили, то не воспринимали ответные сигналы изнутри. Перед ними опустился экран, закрывший от них мир и оставивший им только их собственные тела. (В этом смысле их печаль в корне отличалась от печали Йорпа; он чувствовал себя как раз слишком незащищенным.) Эти две девочки ходили совершенно голыми. Даже ничем не прикрытая плоть казалась им броней, через которую не мог пробиться наружу их внутренний мир.

Марл, напротив, был привязан к земле. Он происходил из народа летунов: у них были полые кости, очень широкая грудная клетка и огромные крылья над тонкими руками.

Они жили в гнездах среди пористых скал, высоко над болотистым, обдуваемым ветрами миром, населенным маленькими злобными тварями, которые сновали туда-сюда и пожирали друг друга.

Вместе с ветром, рождающим органную музыку из пористых скал, они щебетали свои мелодии. На флейтах, созданных из костей умерших соплеменников, они играли древнюю музыку почитаемых предков. С одной вершины скалы на другую они высвистывали друг другу послания.

А теперь вольный летун Марл стал тяжелым карликом. Его уменьшили и сжали. Его голос стал звучать глухо. Его имя, произносимое на родине, звучало как крик чайки. Теперь оно напоминало шлепок земляного кома. И все же Марл по-прежнему носил наряд из ярких перьев — заимствованное у кого-то пышное оперение.

А Амброз? Амброз был самым экзотичным из всех.

Его мир был плоским, как тарелка. Единственное, что нарушало это однообразие, были овощи с мощными корнями; в атмосфере его мира существовала любопытная срорма жизненной энергии — она вырабатывалась из всего, что двигалось быстрее улитки или растущего растения. Народ Амброза считал, что за миллионы лет поверхность их планеты была стерта энергетическими существами. Они также считали, что жизненная энергия каким-то образом передавалась местным гигантским овощам или даже вырабатывалась ими. А что если и у капусты есть свое Ка? Возможно, эта энергия появилась в древние времена как защита от пастбищных животных, которых теперь совершенно не осталось. Это не было доказано, да и связи с энергетическими существами не было никакой, даже если они и в самом деле были живыми.

Мир, где нельзя было двинуться с места, чтобы тебя за это не обругали, — да и куда было идти, если поверхность была абсолютно плоской! Решение заселить эту землю людьми-растениями — которые проводили бы большую часть жизни в неподвижном состоянии, только изредка вылезая из земли и очень медленно куда-нибудь перемещаясь, — могло бы показаться жестокой шуткой Божественного разума. Тем не менее Амброз и его соплеменники жили богатой внутренней жизнью — созерцая и размышляя. Кроме того, всегда оставалась возможность попасть после смерти в такой мир, где они наконец-то смогут свободно передвигаться… Люди-растения общались между собой с помощью «радиоволн», своего рода сигналов гелиографа, использующих не свет, а какие-то другие невидимые колебания.

Оказавшись в Идеме, Амброз мог ходить куда ему вздумается, по поверхности, напичканной подъемами и спусками, входами и выходами; а ему это не нравилось. Потому что сколько он ни ходил, лучше понимать себя не стал. Тело херувима Амброза было толстым, коротким, с коричневой кожей, черными курчавыми волосами и черными белками глаз, и он носил грязную голубую дхоти.

Следующие несколько недель мы провели все вместе, гуляя пешком, а иногда садясь возле какой-нибудь станции оказания помощи в кабинку, которая доставляла нас по подземному туннелю на другую станцию, выбранную наугад. В основном мы старались избегать других херувимов. Мы ходили в горы и к морю, в пустыню и лес.

И конечно, мы вели беседы. Я рассказала им о своем мире, умолчав при этом о себе. Они поведали мне о своих. Больше всех говорили Марл, Йорп и две морские девочки. Амброз большей частью угрюмо молчал. А что можно было рассказать о плоской тарелке, населенной овощами? А свой внутренний мир и размышления он оставлял при себе.

Один или два раза мне все же удалось выманить Йорпа из его раковины. Он даже искупался голышом вместе со мной в одиноком озерке.

От него я узнала (то, что я могла бы спросить у своей Циклопедии или на любой станции, если бы была шпионкой посмелее), что у Божественного разума не было какого-то определенного места. По всей планете были разбросаны его коммуникационные системы. Но не было единого центра или штаба. Поэтому пришлось отказаться. от идеи ворваться к нему с молотком наперевес. (А зачем мне его крушить? Божественный разум казался не таким уж и злобным, как его описывал Червь. Или нет?)

От Йорпа я также узнала, что вся программа колонизации была — и возможно, что неокончательно, — разработана не на Земле, а в космосе, на огромной Луне. После этого, когда небо было чистым и на нем сияла Луна, я всматривалась в нее еще более жадными глазами, пытаясь разглядеть хоть какой-нибудь огонь или вспышку света; но ничего не было видно.

— Ты не хочешь побывать на Луне? — спросила я Йорпа.

Он съежился:

— Побывать? На Луне нет воздуха! Она недостаточно тяжелая, чтобы держать воздух, — там еще хуже, чем здесь! — Он спрятался в свой бурнус; я перестала говорить на эту тему.

Однажды, когда мы стояли лагерем на краю мамонтового леса, Амброз нарушил мрачное молчание, в которое был погружен почти два дня.

— Кажется, здесь почти некуда ходить, — проворчал он.

Я подумала, что ему не нравятся наши бесцельные прогулки. Но нет. Он продолжал:

— Какой грандиозный замысел должен стоять за всем этим проектом колонизации! Для чего все это, Йалин? Чтобы мы, херувимы, могли питаться лотосом в Идеме, а потом дарить нашу мудрость пришельцев землянам, которые все живут в одном гигантском музее! Неужели это единственный способ объединить и завоевать космос? Превращая людей в кукол на веревочках?

— Завоевать? — спросила я. — А кто говорит о завоевании? — Это становилось интересным.

— Правитель. Божественный разум. Он использует людей в качестве машин фон Неймана,[1] чтобы заполнить ими как можно больше миров.

— В качестве чего? Он сразу набычился:

— Почему он не использует сами машины?

Об этом когда-то размышлял и Червь.

— А какой смысл заполнять вселенную всяким хламом? — спросил Йорп.

— Я думаю, нам нельзя жаловаться, — сказала Свите. — Если бы не было колоний, мы не были бы сейчас живы!

Амброз был явно возбужден после столь долгого молчания. Он был как курица с запором, пытающаяся снести яйцо.

— Ключ к разгадке — это пространство-Ка, — сказал он. — Люди умирают. И у них есть Ка. Эти Ка могут быстро возвращаться сюда, чтобы выложить сведения о других мирах. Радиосвязь заняла бы при этом сотни лет. Тысячи! Пространство-Ка — это возможность осуществлять связь.

— Только одностороннюю, — сказал Марл. — Божественный разум не общается с себе подобными из других миров.

— Я много об этом думал, — сказал Амброз. — Полжизни, наверное! Итак, возьмем нас, обитателей моего мира. Возможно, из-за того, что мы не могли двигаться и из-за нашего способа коммуникации… мы подозреваем, что когда нас создавали, то взяли в качестве некоей модели для всех колоний. Каждый из нас — это отдельный внутренний мир, способный тем не менее выдвигать идеи и таким образом глубоко проникать в философскую сущность вещей. Старый Харваз Постигающий выдвинул эту теорию, и я работал над ней до самой смерти. Некоторые из нас поклялись, что будут хранить эту тайну до тех пор, пока не смогут свободно передвигаться и не найдут ответ.

— Продолжай, — сказала я. — Теперь ты можешь свободно передвигаться.

— Так вот, программа колонии похожа на… на строительство очень большого радиотелескопа, созданного из разума! Он как гигантская антенна, связывающая сотни световых лет.

— А что такое радиотелескоп? — поинтересовалась Лихэлли.

— Это машина, чтобы слушать все то, что находится очень далеко или произошло очень давно. Если у тебя есть два таких телескопа, связанных между собой, все слышно гораздо лучше. А теперь представь, что у тебя сотня таких приборов, размещенных на разных звездах… они не смогли бы принимать сигналы друг друга с помощью радиоволн из-за очень большого расстояния. Но представь, что ты создала бы свою машину из разума людей, которые были бы связаны между собой посредством пространства-Ка, и вот ты ее включаешь…

— А разве для этого не пришлось бы убить всех обитателей других миров? Ведь сначала они должны умереть? — спросила Свите.

— Да? — воскликнул Амброз. — В самом деле! Звезда, которая взрывается, освещает всю галактику в течение целого дня. А разве организмы, обитающие в сотнях миров, и чей разум мгновенно взрывается, освещают что-то еще? Что-то далекое? Вселенское?

— Продолжай, — поддержала я его.

— Так вот, я считаю — я даже уверен, — что когда Божественный разум создаст совершенную колонию, когда этих колоний будет достаточно…

Нас прервало появление шумной ватаги мальчишек. Шестеро или семеро из них выскочили из леса и побежали к нашему импровизированному лагерю, вопя и крича. Они были голые по пояс, в штанах из оленьей кожи, а их лица были разрисованы краской. На голове у них были ленты, украшенные перьями.

Их вожак подскочил к Марлу, вырвал перо из его птичьего наряда и в качестве трофея воткнул в свою ленту. Потом он принялся скакать и приплясывать вокруг нас, топая ногами и издавая победные вопли. Его приятели стали делать то же самое.

— Эй! — крикнул Марл, взвившись вверх, словно собирался взлететь.

Лихэлли тихонько взвизгнула. Йорп спрятался в свой бурнус. Амброз застыл неподвижно. Я вскочила на ноги:

— Что это вы делаете, парни? Прекратите! Мальчишки остановились. Их вожак уставился на

меня. У него были светлые волосы и проницательные голубые глаза на худом остром личике. В них стояло безумие. Он был высоким и нескладным, но я подумала, что смогу с ним справиться, учитывая мой вес.

Конечно, всех мне не одолеть, да и приятели Йорпа явно не годились для драки. Но с какой стати нам вообще драться? Мы же херувимы, взрослые люди. Впервые за все время пребывания в Идеме я почувствовала тревогу.

— Отлично, — спокойно сказал вожак мальчишек, — развлечемся немножко. В виде приветствия.

Я не обратила особого внимания, как он произнес слово «развлечемся»; он просто прорычал его.

Он сурово посмотрел на меня:

— Разве не должны мы наслаждаться счастьем пребывания в Идеме, милостью, обещанной нам Божественным разумом? Чем отблагодарить его за эту милость, как не став совершенными детьми, какими он нас и создал? Пока не начнется наша настоящая святая миссия!

Вот это да. Он же чокнутый.

Насмешливо поклонившись и ухмыляясь, он вернул Марлу его украденное перо так, что тот едва успел схватить его. Вся ватага разразилась хохотом и аплодисментами, но вожак, хлопнув в ладоши, заставил их замолчать; воцарилась тишина.

— Идем — это обещанная Истинная земля! — закричал мальчишка. Сердце у меня упало. Я слишком хорошо знала, кто говорит об Истинной земле. Не кто иной, как мои старые приятели, одержимые и злобные Сыновья Адама!

— Разве не мы самые любимые дети Божественного разума? — обратился мальчишка к своей компании. — Мы, кто боролся, пока большинство других миров тихо блаженствовали на его груди…

Я подумала, что в этом мальчишке было что-то странно знакомое…

— …со всем пылом, чтобы привлечь сторонников — и таким образом заслужить одобрение Божественного разума?

Или заставить его поверить, что Идем и есть предел всех мечтаний, тогда как на самом деле он всего лишь мелкая рыбешка в океане?

— Если бы я был таким же тяжелым, как раньше, — услышала я ворчание Йорпа из глубины бурнуса. Появилась его голова. — И если бы на мне была моя броня и четыре ноги… — Он присел на корточки. — Ты! — заревел он. — Как ты смеешь рассуждать о других мирах! Как ты смеешь вмешиваться в наш разговор! Да что ты вообще знаешь, размалеванный дикарь! — Он по-настоящему разъярился. Таким я его еще не видела; но можете мне поверить, я была от него в восторге!

Вожак мальчишек поджал губы:

— Дикарь? А, понятно. Ты у нас мыслитель. Ну и что, если мы дикари? — прорычал он. — Мы будем гордиться этим и служить Божественному разуму! Мы — Его истинные солдаты!

— А зачем ему солдаты? — спросила Свитс.

— Может, вы уйдете? — вздохнул Амброз.

— Разве мы все здесь не истинные Сыновья и Дочери Божественного разума? — решительно спросил мальчишка, оглядывая по очереди каждого из нас.

Мне не давала покоя мысль, случайно ли эта банда Сыновей появилась именно возле нашего лагеря. Я отчаянно надеялась, что никто из приятелей Йорпа не произнесет моя имя…

— А я и не знал, — медленно заговорил Амброз, — что Божественному разуму интересно, что мы о нем думаем. А вы случайно не его любимчики? Может, посоветуете что-нибудь?

— Ты, как твое имя?

Только бы никто не назвал моего!

— Не думаю, что тебя это касается, но меня зовут Амброз.

Слабак, слабак! Никогда нельзя отвечать на вопросы хулигана. «Да пошел ты» — вот лучший ответ. Может, Амброз с некоторым опозданием это понял, потому что добавил:

— А как твое?

Мальчишка гордо ответил: «Эдрик». Его приятели закивали, словно этим было все сказано. Мне-то уж точно.

Если Эдрик здесь, значит, он ненадолго пережил меня; отличная новость. А вот встретиться с ним на расстоянии световых лет от дома — это гораздо хуже. Поскольку по Идему слонялись миллионы херувимов, эта встреча вызвала у меня смутные подозрения. Однако бывают и совпадения. Иногда наша жизнь кишит ими. Я изобразила безразличие.

— А ты? Тебя-то как зовут? — Теперь Эдрик обращался ко мне.

У меня заколотилось сердце. (Ничего, он все равно этого не слышит.)

— Да пошел ты, — сказала я.

Йорп с удивлением посмотрел на меня; и тут я поняла, что произнесла это более низким и грубым голосом, чем обычно. Я изменила его, чтобы Эдрик как-нибудь меня не узнал.

На мгновение мне показалось, что сейчас он на меня набросится или прикажет это сделать своему воинству. Но он только затаил дыхание.

— А мы не очень-то дружелюбны, да? Но ведь Божественный разум желает, чтобы мы все жили как маленькие братья и сестры? Так что давай попробуем еще раз.

— Откуда ты знаешь, что он желает? — парировала я. — Он что, велел тебе идти сюда и читать нам проповеди?

— Вот именно, откуда ты знаешь? — пропела Свитс; и по тому, как мгновенно Эдрик к ней обернулся, мне кое-что пришло в голову.

Я назвала Циклопедии свое настоящее имя. А почему бы и нет? Для Циклопедии и Божественного разума я родилась на западном берегу, в городке Помилуй Бог. Единственно, почему Эдрик мог появиться здесь, — это если он наговорил своей Циклопедии кучу всякой чепухи про меня, что я слуга зла и все такое, а также, если силы Божественного разума что-то пронюхали и поэтому прислали его. В этом случае он должен был бы знать, как я теперь выгляжу. Моя Циклопедия всегда узнавала меня безошибочно. Возможно, мне ничто не угрожает. Появление Эдрика — это несчастливое совпадение. Ему просто захотелось кого-то попугать; Свитс для этого прекрасно подходила.

И все же… а не могли ли мы с ним иметь что-то вроде внутренней связи? Только не приятной, спешу добавить. Может быть, такая связь возникает, когда ты кого-то убиваешь или постоянно думаешь, что убьешь. Эта прочная связь и привела его сюда независимо от сознания.

Эдрик внимательно посмотрел на Свите, но отвечать ей не стал. Я уверена, он бы ответил, если бы у него было какое-нибудь особое задание от Божественного разума. Его воинство замерло в ожидании — все шестеро. (Как покачнулся его авторитет!)

Тогда в разговор вступил один из мальчишек:

— Я тут подумал, Эд… Держу пари, они Экзоты, верно? Они ставят себя выше нас. Потому и не называют свои имена — кроме вон того пузана в голубой простыне. Держу пари, ни один человек не сможет их и выговорить. — Он смачно сплюнул на землю.

Эдрика, казалось, задела грубость его товарища. Или нет? У Сыновей, видимо, уже вошло в привычку поливать слюнями свою Истинную землю. Эдрик нахмурился. Пытался что-то понять, что-то вспомнить? Он медленно повернулся ко мне.

Четко выговаривая слова, чтобы мои друзья догадались, что я хочу передать им какой-то знак, я сказала:

— Правильно, мы все Экзоты. Абсолютно все, верно, ребята? И гордимся этим.

Увы, события покатились, как снежный ком. Йорп рассказывал, что в его тяжелом мире люди были одеты в броню. Он не объяснил, зачем это было нужно… Я связала эти факты воедино, словно один вытекал из другого. Тяжелый мир, тяжелые тела.

И все же, если все было таким тяжелым, таскать на себе еще и броню — последнее дело. Если только тебе не нужно защищаться от каких-нибудь опасных тварей. Или чтобы не пострадать в очередной потасовке…

А Йорп был истинным сыном своего мира.

Он издал воинственный клич, похожий на вопль гигантского самца квакуна, когда он видит подобную себе самку:

— Юп! Юп! Юп! — Нагнув голову и почти став на четвереньки, Йорп бросился на Эдрика.

Эдрик был застигнут врасплох. Йорп с лету выбил из него дух и повалил на землю.

Но здесь, на Земле, у Йорпа было легкое тело. Второй мальчишка, на которого он бросился, уже ждал его, поэтому легко с ним справился. Третий набросился на Йорпа с кулаками.

Завопив «Давай, ребята!», я бросилась выручать Йорпа. И вот уже мы все сцепились с ватагой Эдрика, ведя бой с переменным успехом. К моему удивлению, Амброз оказался сильным и проворным. Швырнув кого-то на землю, он успел бросить мне с усмешкой: «Вот ради чего стоит двигаться!»

Но Лихэлли уже каталась по земле, держась за разбитый нос, а Марл умел только отчаянно размахивать руками. Наверное, он боялся, что они сломаются, если он кого-то ударит.

Эдрик уже стоял на ногах, переводя дух.

Он показал пальцем на нашу свалку:

— Вот эта! Хватайте ее! Она из нашего мира! Это ведьма!

Изо всех сил я бросилась бежать в лес. Не из трусости. Победить в драке мы бы все равно не смогли. Убегая, я по крайней мере — так я сказала себе — отведу опасность от Лихэлли и остальных. Может быть, они смогут позвать на помощь.

Если предположить, что мы с Эдриком встретились чисто случайно, как он меня узнал?

Я увеличила скорость.


Прижавшись спиной к дереву, я помахивала дубинкой.

— Ну, кто первый? — пропела я окружившим меня Сыновьям. — Подходите, мальчики! Не можете поцеловать, так хоть побьете, а? Истинная земля в том, что вы не можете ничего, что могут взрослые мужчины. И штуки свои вам вставить больше не во что. Потому что они стали мягкими, как червяки, и останутся такими на веки вечные. Как вам, наверное, обидно!

Вне себя от ярости, один из Сыновей бросился на меня. Я нанесла удар. К своему удивлению, я попала ему прямо по губам. Завопив от боли и зажав рот рукой, сквозь которую начала капать кровь и посыпались осколки зубов (как я думаю), он отшатнулся назад.

Я издала победный клич: «Йа! Йа!»

— «Йалин», хочешь ты сказать! — рявкнул Эдрик. — Так вот ты кто! Почему же ты не выкрикиваешь свое имя полностью, Йалин?

— Кто это? — спросила я.

— Это ты. Я сразу подумал, что ты из нашего мира, как только ты начала смеяться над чтением проповедей. — Эдрик все еще тяжело дышал. — Никто другой не употребил бы этого слова. Проповедуют только в Ка-теоборе. — (Вот оно что! Опять меня подвел мой язык.) — Зачем притворяться, что ты Экзот, если на самом деле ты ведьма с востока? А кто из восточных ведьм больше всех не хочет со мной встречаться?

— А зачем вы вообще бегаете за ведьмами, кем бы они ни были? — Я взмахнула дубинкой. Еще один Сын приготовился к прыжку, но после моего движения передумал. — Что, Божественный разум открыл охоту на ведьм?

Если так, то лучше бы мне умереть как можно скорее; и прощайте мои надежды вернуться к жизни с помощью Любезных Граций… Тогда я по крайней мере вернусь домой по психосвязи в хранилище-Ка. Возможно, может быть.

— Я вас спрашиваю, почему Божественный разум ненавидит ведьм?

— Богохульница! Ты думаешь, Божественный разум станет беспокоить какая-то плесень на маленьком листочке? Нет, об этом позаботятся его верные садовники! — (Ах, так они действуют не по приказу Божественного разума. Значит, увы, назад к плану «А»: медленная пытка.) — Я прекрасно понял, что ты за ведьма, по твоим гнусным словам! Божественный разум наградит нас, Братья. Она была слугой Сатаны-Змея, пока я не прекратил ее грязные дела! Она смогла избежать допроса, но у меня еще остались кое-какие вопросы, которые стоит задать!

Не может быть, чтобы Эдрик и на Земле считал меня слугой Червя. Или мне придется выложить это под пыткой?

— Наградит вас? — Я насмешливо заухала. — Божественному разуму нет никакого дела до такого дерьма, как вы. А заодно и до всего остального человечества!

Эдрик воздел руки к небу:

— Да как ты можешь так говорить обо всем, что вокруг нас здесь, в Идеме? Божественный разум исполнил свои обещания! Эта благословенная земля!

Если бы эти несчастные мальчишки не прервали нашу головоломную беседу… Амброз полжизни шел к своему выводу: теория телескопа, создание Ка-линз размером с галактику. Но как бы он смог его доказать? Возможно, помочь ему могло бы только черное течение…

Да где же, в самом деле, мои приятели? Где подмога?

— Как ты можешь? — снова и снова вскрикивал Эдрик. Кажется, он по-настоящему испугался. Может, он задавал просто риторические вопросы, чтобы подзадорить себя. — Что ты этим хочешь сказать: «и Божественному разуму нет никакого дела?»

Может, мне не следовало такое говорить.

— О, Идем такой аккуратненький, — быстро сказала я, придав своему голосу насмешливый тон. — Здесь все на своих местах в отличие от ваших мозгов, вы, банда… — Я произнесла грубое ругательство.

Они бросились на меня.


Они хорошо развлеклись. Очень скоро я заходилась от визга и думала о том, как трудно потерять сознание, когда ты этого хочешь.

То, что они терзали всего лишь мою оболочку, не слишком-то утешало. Все ее нервные окончания функционировали вполне нормально, спасибо. Не помогло и то, что на этот раз у Эдрика не было пыточной машинки с винтом. Не буду описывать, что они со мной делали. Не хочу об этом вспоминать. Скажу только, что, как мне показалось, где-то через неделю новая изощренная боль прекратилась, оставив только старую, уже знакомую. Но я ничего не сказала — я только вопила. Когда симфония боли сменила тональность, я подумала, что сейчас последует костер. Я даже желала этого.

Канат скрипит и стонет, когда судно пытается порвать его, качаясь на волнах. Потом ветер стихает, и канат провисает. Так и мое сознание. Когда боль ослабла, оно затухло. Больше я ничего не помню.


Когда я пришла в себя, то горела в огне!

Вокруг меня полыхало ненастоящее пламя. Огонь был внутри. Горела я, мое тело. Малейшее движение вызывало такую боль, что я старалась не дышать; но это было невозможно.

А надо мной — густые ветви и голубое небо. Потом все закрыло что-то массивное. Ко мне склонилась мохнатая морда. Кристаллические глаза заглянули в мои. Механический олень? Медведь? В любом случае Любезная Грация!

— Они ушли, — сказала она. — Я отослала их прочь. Все закончилось. Ты поправишься.

Из ее ноздрей вырвалась струя зеленого дыма. На этот раз, прежде чем я вырубилась, мне стало действительно хорошо.


Следующие три или четыре недели — точно не знаю сколько — я провела в ванне с желе в какой-то подземной лаборатории, где меня приводили в порядок. За мной ухаживали нежные машины. Потом одна из них начала спрашивать меня о нападении. Казалось, ее больше интересовало странное поведение Сыновей, чем моя измена. Я лгала ей сквозь стиснутые зубы.

Вот они остались прежними. Я смутно помню, что Эдрик приказал не трогать мой рот, чтобы я могла говорить; Сыновья сосредоточили внимание на других объектах.

Когда я уже выздоравливала, ко мне пришел Йорп и вся наша компания. В присутствии своих машин-наседок я не могла свободно говорить. Но кое о чем мы побеседовали, намеками.

— Жаль, что нас тогда прервали, — сказала я. — Становилось все интереснее. Так ты говоришь, телескопы?

Амброз, умница, все понял.

— Чтобы пролить свет на тьму.

— И что увидеть?

— Конец и начало всего. Почему все именно так. Люди могут все видеть. Если ты смотришь на солнце, то можешь обжечь глаза; но ты все-таки смотришь, хоть и недолго. А если ты посмотришь сразу на миллиард и миллиард солнц? В моем мире говорят, что мгновение озарения стоит вечности слепого невежества. А еще говорят, что люди — это глаза Бога. — Амброз криво усмехнулся. — Мы — Его ученики. И все же именно мы создали его.

— Простите, — прервала нас машина. — Пожалуйста, поясните свою мысль.

Амброз пожал плечами:

— Сказано достаточно. Мне пора идти. Нельзя утомлять инвалида. Но сначала, согласно местному обычаю, поцелуй. О, эти мягкие и влажные губы! — Он наклонился над ванной и легонько коснулся ртом моей щеки. Быстро и очень тихо он прошептал: — Забудь. Все это не имеет значения. Если нашему другу, чтобы видеть, нужна вся галактика, ему потребуется еще тысяча веков. Он выпрямился. — Пошли, — сказал он Йорпу.

Ватоголовый Экзот завернулся в свой бурнус.

— Пошли, команда. Больше я их не видела.

Через неделю я уже была как огурчик.

Машина сказала мне, что по подземному туннелю я должна добраться до одной станции на юге, откуда буду отправлена исполнять обязанности херувима. То есть быть звездным ребенком, апостолом, предметом обожания. Как многие до меня, очень многие. По подземному туннелю мне предстояло пересечь континент и океан и попасть в Венецию, в Италию.


Через несколько месяцев, как всякий хороший агент-шпион, я по уши увязла в тайном заговоре мятежников под названием «Подполье».

Вот как это получилось.

Венеция — это город, построенный на море. Примерно тысячу лет назад он ушел под воду, но Божественный разум поднял его и отстроил заново. Это было так давно, что камни, на которых держались здания, снова были разъедены морской водой, словно гнилые зубы. Стены дворцов, балконы и башни были подточены солью. С первого взгляда было видно, что еще немного, и город обрушится в воду снова. Впрочем, налет ветхости придавал ему оттенок какого-то неповторимого очарования, отчего город казался не отживающим свой век, а, наоборот, более живым — словно какое-нибудь старое-престарое животное, ставшее дряхлым и немощным, но сохранившее обостренные чувства и переживающее второе детство, пытаясь играть и показывать разные трюки. И через всю Венецию, оживляя ее и в то же время разрушая, проходила одна и та же картина — живое, пенящееся, хлюпающее море.

Так я, по крайней мере, подумала, когда впервые увидела ее! Мне потребовалось время, чтобы выяснить, что же в действительности кроется за этим упадком: оказалось, что Божественный разум восстановил и сохранил город именно в таком виде, в каком он находился раньше, так некоторые люди делают декоративные дырки в новой мебели. Большинство других восстановленных городов были новенькими, словно с иголочки; но только не Венеция. Ей оставили ее червоточины, а ее стены покрыли искусственным грибком.


Однажды, ранним ненастным вечером, на Дзаттере я встретила Бернардино. Ветер обдувал эту набережную со всех сторон, полируя щербатые камни. Тучи, словно огромные пурпурные кулаки, тузили друг друга и гнались к берегу над темной бурлящей водой. Голубая молния сверкнула над морем. Тощий шелудивый кот искал, где бы укрыться.

(Дзаттере… Я буду употреблять названия набережных и каналов, горбатых мостиков, аллей и площадей так, словно вы знаете Венецию не хуже, чем Аладалию или Гинимой. Венеция действительно существует на планете Земля; учтите это.)

Зарокотал гром. Дзаттере была пустынна… как вдруг из темноты крадучись выбрался какой-то человек. На нем были мягкие туфли, которые называются кроссовки, слаксы, голубой джемпер и берет. Возможно, он был одним из тех, кто плавал по каналам на гондолах, стоя на корме и вспенивая воду одним веслом, как повар, который перемешивает массу для пудинга. У него было румяное веселое лицо.

Меня не слишком насторожил его вороватый вид. Что могло угрожать нам, детям звезд? Одна женщина в черной шали назвала нас «ангелочками». Гондольеры бесплатно возили нас туда, куда нам было нужно. Владельцы ресторанов бросались обслуживать, предлагая лучшие блюда из меню. И все потому, что наши глаза видели свет других звезд.

За это мы, херувимы, рассказывали о своих мирах во многих «церквах» Божественного разума — красиво украшенных зданиях, расписанных изображениями херувимов и Ка, парящих в небесах, а также всякими другими сюжетами из доисторического мифа. Мы жили в лучших отелях, вращались в лучшем обществе и вообще делали что хотели.

В Венеции, когда умирало дитя звезд, был обычай пышно провожать его или ее на Остров Мертвых, предназначенный специально для нас и расположенный в лагуне, которая называлась Сан-Микеле. А его или ее Ка, как говорили, отлетало к Божественному разуму.

Когда умирал звездный ребенок — в преклонном возрасте, прожив двадцать или двадцать пять лет своего детства…

Правильно. Наши новые тела были далеко не вечны. Божественный разум не слишком стремился распространять эту информацию на Земле; я узнала об этом от одного херувима, проживающего в том же отеле, что и я, a propos о смерти и похоронах. Однако вышеназванного херувима это не слишком беспокоило. «Мы же вернемся обратно к Божественному разуму!»

Я в это не верила.

О, в двадцать лет своей жизни я поверила сразу! А в остальное — нет.

— Прости, дитя звезд, — сказал человек. — Можно с тобой поговорить? Я слышал, как сегодня ты рассказывала в «Ла Салюте» о своем мире.

— Слышал? Ты что, следил за мной? Он усмехнулся:

— Ну конечно! А как нам еще встретиться? Но ты не бойся.

— Чего мне бояться? Он махнул рукой:

— Ну, вечер такой темный! Никого нет, даже какого-нибудь ока Божественного разума. Начинается шторм. Маленькое тельце может легко упасть с набережной в море.

— Большое спасибо! — Мне сразу полегчало.

Но меня мучило любопытство, очень хотелось знать, что ему нужно. Мужчина вел себя дружелюбно, но и обожания в нем я тоже не ощутила.

— Как бывшая женщина-матрос, — сказал он, — ты должна находить жизнь в нашем городе вполне приемлемой, да? Столько каналов!

— О да, из меня получился бы прекрасный гондольер, ты не находишь? Я бы плавала по лагуне, перевозила артишоки и всякую всячину. Жаль, что я такая маленькая.

— Да, обидно, что здесь ты не можешь управлять парусами… Но постой, ты же никогда этого и не умела, верно? Ты жила на западном берегу вашей реки. Ты держалась от нее подальше, потому что в ней живет это существо, враг Божественного разума, а? Ведь именно об этом ты рассказывала в церкви. Мы знаем, что старые привычки изживаются с трудом, поэтому здесь ты, естественно, держишься поближе к воде!

Ну надо же так влипнуть.

Парень засмеялся:

— Видишь ли, ты описала свой звездный дом как-то уж слишком вскользь. И не потому, что не умеешь рассказывать, вот уж нет! Все дело в том, что ты довольно плохо знаешь западный берег. К тому же, если говорить честно, рассказывая даже так сбивчиво, ты держалась куда более изысканно, чем можно ожидать от женщины, родившейся в таком ханжеском свинстве. А когда ты начала рассказывать о реке и судах на той стороне, у тебя загорелись глаза, хоть ты и притворялась невеждой. Поэтому я пошел за тобой из «Ла Салюте» и наблюдал, как ты смотришь на лодки, плавающие по Большому Каналу. Ты смотрела на них с восторгом — и вместе с тем с некоторым превосходством, словно раньше видела кое-что и получше и сама на них плавала. Но ты не беспокойся: кроме меня, тебя не видел никто.

— Что вы хотите?

— Все очень просто. Мне хотелось бы узнать о твоем настоящем мире. Мне хотелось бы узнать о твоей стороне реки — той стороне, где ты жила. У нас в Венеции появлялись херувимы-мальчики с восточного берега. Но они ничего не знают о тайнах реки. А херувима-женщины реки не было ни разу до сих пор, что очень странно.

Нет, это не было странно. Когда умирали женщины реки, они уходили в хранилище-Ка черного течения. Ничего не сказав, я посмотрела на мужчину.

Он сказал:

— Я и мои друзья внимательно наблюдаем за такими вещами. Мы делаем записи. Позволь мне предположить, не столько на основании недостаточных сведений, сколько — он постучал себя по носу, — на основании высшего инстинкта, что ты, вероятно, первая женщина реки, прибывшая на Землю.

— У вас богатая фантазия, мистер.

— Бернардино меня зовут.

Слышал ли он о нашей войне? Нет, конечно! Она закончилась совсем недавно. Херувимы направлялись к местам назначения, разбросанным по всей Земле; а Земля — большая планета, в миллион раз больше, чем берега нашей реки.

— Держу пари, — сказал Бернардино, — что ты женщина реки и скрываешь это. А зачем? Мы с друзьями с огромным интересом послушали бы про ваше течение, которое борется с Божественным разумом.

— А почему вам интересно слушать про то, что враждебно Божественному разуму?

— Ах, отдаю себя в твои руки! Возможно, возможно, потому, что я и мои друзья тоже враждебны Божественному разуму? Мы слышали о скверне в вашем мире. Мы умираем от желания, узнать об этом побольше.

— А вы никогда…«Не встречали раньше никого из оскверненного мира?» — собиралась я спросить. Но промолчала. Возможно, им уже приходилось встречать в церкви оскверненных херувимов; но хватило ли им уверенности обратиться к ним с вопросом? Вряд ли! Херувимы, которые прибыли на Землю из оскверненных миров, не стали бы распространяться о скверне у себя дома. А возможно, не слишком об этом и знали — их бы никто не стал посвящать в подобные вопросы.

Сколько миров, как сказал Червь, были оскверненными (как считал Божественный разум)? Полдюжины, наверное? Что до меня, то я еще ни разу не сталкивалась с Оскверненными из других миров, кроме моего, во время той незабываемой встречи! Шесть миров (плюс один мой) — небольшое число. Значит, число Ка, достигших Земли из этих миров, должно быть куда меньше, чем из неоскверненных. В Идеме я не стремилась отыскать Оскверненных; возможно, зря… О да, действительно. Черная метка херувиму-секретному агенту, который оказался не слишком секретным! Теперь я находилась в Венеции, где херувимов было не слишком много. Не могла же я подходить к каждому херувиму в отеле, дарить ему цветок и говорить: «Слушай, а ты Оскверненный?» Единственный способ — это потратить все свободное время на то, чтобы ходить по церквам и прислушиваться к разговорам, надеясь услышать то, что нужно. Но мы, херувимы, как правило, не посещали «службы» друг друга. Уже в Идеме мы узнали друг о друге вполне достаточно. В Венеции умные херувимы в основном наслаждались своей земной жизнью.

Хм. Я стала злой.

Не спешите меня обвинять. Посмотрите, что получилось, когда я столкнулась с Оскверненными из моего мира. Оскверненные из других миров могли оказаться даже хуже.

— Есть хочется, — сказал Бернардино. — Может, ты тоже голодна? Можно пригласить тебя на обед?

— Я могу получить еду в любом месте и в любое время.

Он поцеловал кончики своих пальцев:

— Только не такую! И такого разговора тебе тоже нигде не услышать. — У него блеснули глаза. — Пошли, ты раскроешь заговор.


Стараясь ничем себя не выдать, я отправилась с Бернардино. Обещанный заговор мог дать мне возможность всадить весло в предстоящие события и как следует их перемешать.

Мы быстро пошли по узким полоскам суши к мосту Дель Академиа; оттуда к площади Сан-Марко. На ней не было никого, кроме нескольких старушек, которые кормили стаи птиц под названием «голуби». При нашем появлении примерно сотня «голубей», шумно хлопая крыльями, взвилась в воздух. Большинство птиц, сделав крутой вираж, сразу вернулось на землю, но несколько отделились от стаи и уселись на базилике, где четыре бронзовые лошади били копытами о небо. (Лошадь: представьте себе козу величиной с корову. Их используют, чтобы на них ездить, а также в спортивных состязаниях.) Может быть, двое или трое из этих «голубей» были глазами Божественного разума, механическими птицами…

Первые капли дождя упали на нас, когда мы быстро шли по набережной Дельи Скиавони. Где-то далеко над Лидо уже шел проливной дождь.

— Уже близко, маленькая леди, — успокоил меня Бернардино.

Мы свернули на Калле делле Рассе между двумя домами-близнецами «Ройял Даниели». Узкая улочка вывела нас на площадь Джакомо. Потом мы сбежали вниз еще по одной каллеи, когда тучи собрались вылить на нас потоки воды, ворвались в «Таверну Дожей». Когда мы перевели дух и отряхнулись, Бернардино повел меня вверх по лестнице в отдельную комнату.

Окно этой комнаты, выходящее на узкую калле, было плотно закрыто. Свет исходил от нескольких стеклянных бра, в каждом из которых горел крохотный огонек. На столе была расставлена стеклянная посуда и разложены столовые приборы, а накрахмаленная скатерть была белой как снег. Над буфетом висел гобелен с изображением сцены из какого-то старинного сражения, в котором бились люди в доспехах, многие на лошадях. Я вспомнила гобелен, который видела в каюте одной известной шхуны в Сверкающем Потоке, так далеко и так давно. Возле буфета, весело болтая, стояли трое мужчин и две женщины; когда мы вошли, они сразу смолкли. Это было тайное совещание совершенно иного рода. Все пятеро уставились на меня. Бернардино лучезарно улыбнулся:

— Все в порядке. Я был прав.


Он был прав и в смысле еды. Улыбающийся, хотя и молчаливый официант, бесшумно появляясь и исчезая, накрыл на стол. Горы вкуснейших даров моря: омар, моллюски, осьминог, шпроты в тесте. Все что душе угодно.

Он оказался прав и в смысле разговора — когда я уже слегка накачалась вином и решила, что пора поговорить.

Краткое описание присутствующих:

Тесса, от титула «Контесса». Старая, с живыми блестящими глазами и привычкой резко дергать головой, когда с чем-то соглашалась, что делало ее похожей на голубя, склевывающего зерно. Она была вся увешана кольцами и прочими драгоценностями.

Проф, «Профессоре», одетый с иголочки мужчина за сорок; он был профессором науки, хотя в этом не было особой нужды, так как наукой занимались в основном машины Божественного разума.

Потом Чезаре, дородный парень, баритон из Театро делла Фениче.

Луиджи, реставратор; казался ловким малым.

И наконец, Патриция, молодая, темноволосая, с огненным темпераментом. Она называла себя их теоретиком.

Скоро я поняла, что по всей Венеции было полно таких людей, которые образовали отдельные кружки и назвали их «ячейки». Такие ячейки существовали и в других городах Европы. Та, куда меня привели, называлась «ячейка „Таверны Дожей"». (Да, «дож» — это название главы городского управления, правителя города; не путать с догом, собакой, четырехлапым зверем, который лает.)

Скоро Луиджи сказал мне:

— Далеко не все уверены, что херувимы — это пришельцы.

— Ну и глупо.

— Да? Таких меньшинство — я лично так не считаю. Уверен, что ни один из нас тоже. Но подумай, может быть, Божественный разум создает вас где-то у себя в Америке, а потом вкладывает вам в голову фальшивые воспоминания? Я разинула рот:

— Зачем?

— Ну, чтобы убедить нас, прирученных идиотов, что история человечества движется вперед — если и не здесь, то где-то в галактике! Чтобы мы не падали духом и не вымирали от отсутствия жизненного стимула. От отсутствия событий, отсутствия перемен.

— Ха. В моем мире очень долго ничего не менялось. А когда это произошло, я не уверена, что это оказалось очень уж здорово!

Бернардино сказал:

— Ты должна рассказать нам, как изменился твой мир. И какую роль сыграла в этом ты?

— Я что, сказала, что сыграла какую-то роль? — вымолвила я и набила рот несколькими моллюсками.

— Нет, не говорила. — Он засмеялся. — Но дала это понять. Как там говорит Луиджи: «Я верю тебе, мой маленький пришелец».

— И я! — воскликнула Тесса.

Немного погодя Проф начал профессорствовать. Вот что он сказал:

— Хорошо известно, что Божественный разум является конечным продуктом разумных интуитивных самоуправляемых машин, созданных нашими предками. Но, увы, сами наши предки оказались не столь разумными, когда дело дошло до организации нашего мира. Они плодились, как ублюдки, и оказались на грани самоуничтожения, создав невероятное оружие. Неудивительно, что Божественный разум решает создать тихий статичный мир. Еще менее удивительно, что детей он ставит выше нас.

— Мы дети только с виду, — напомнила я ему.

— И все же внешность имеет значение, Йалин! Веками мы боготворили вас, детей звезд, что породило в нас некоторую покорность, слабость. Божественный разум это вполне устраивает. Вначале — до того, как приступить к самостоятельным действиям, — Божественный разум, должно быть, имел некие внутренние указания, так же как люди обладают врожденными инстинктами, выработанными в процессе эволюции. Что это за указания? Проведя исследование доступных мне данных, я пришел к выводу, что «инстинкты» нашего Божественного разума имеют двойственный характер: сохранить человечество и сделать его сильнее. Вместе с тем существует большая разница между сохранением — и усилением.

— Даже противоречие, — вставила Патриция. — Нельзя сохранить живую систему, просто погрузив ее в состояние застоя, — она погибнет. Взгляни на нас: в собственном мире мы изгои, лишенные инициативы!

— Следовательно, — сказал Проф, — ваша роль, детей звезд, состоит в следующем: постоянно пополнять запас психологической энергии на Земле, где время остановилось. Именно вы делаете нас сильнее, возвращаясь к нам со звезд. Если бы вы не возвращались, человечество пришло бы в упадок. Обнаружение пространства-Ка и психосвязи позволило Божественному разуму сразу усиливать и сохранять; но мы за это должны платить. И мы считаем, что плата слишком высока.

Я сунула в рот «Фритто Мисто дель Адриатико» и принялась жевать хрустящий деликатес.

— Неужели на Земле так плохо? — спросила я с набитым ртом.

— Это зависит от чувства собственного достоинства, — ответила Тесса.

— От свободы, — поправила ее Патриция. — Мы хотим сами решать свою судьбу. Но сейчас мы этого не можем. Мы даже не можем совершать свои собственные ошибки. Мы создали себе Бога и теперь полностью зависим отчего милости.

— Бога, предсказанного доисторическим мифом? — пробормотала я.

— Тьфу! — выпалил Чезаре. — Нет такого понятия «доисторический». Я не верю, что в глубокой древности наши предки могли предвидеть всю эту чепуху. Я думаю, что Божественный разум просто использовал разные мифы и символы, чтобы запудрить нам мозги.

— В давние времена, — сказал Проф, — век религии сменился веком науки. Но при этом психические силы ушедшего века остались чрезвычайно сильны. Мы не слишком рациональные существа, Йалин, и в качестве дополнения, если бы Божественный разум вынужден был нас сохранить, ему пришлось бы сохранить и наш иррационализм! Поэтому он сохранил форму, но запутал более раннее содержание. В глубине своего сознания, по словам Чезаре, человек мыслит символами. И теперь мы просто живые символы прошлого. У нас не происходит ничего нового. Все новое приходит со звезд, где вами, по крайней мере, не правит Божественный разум, потому что находится слишком далеко. Однако он по-прежнему может вытаскивать вас из дома через пространство-Ка, словно рыбу из сетей, и предлагать нам в виде интеллектуального угощения.

— После которого мы уходим, — закончила Патриция, — с вечно пустыми желудками. Особенно те, кто рьяно печется о независимости человечества.

— Так что, как видишь, — сказал Бернардино, — мы страстно желаем встретить кого-то, кто обладает важными сведениями о враге Божественного разума. Любой его враг — наш друг.

Они выжидающе посмотрели на меня.


Должно быть, это случилось из-за вина. Или от желания выговориться.

Я рассказала им о нашей реке и нашем образе жизни. О черном течении и войне с Сыновьями. О голове Червя и как я в ней ехала. И как я умерла.

Единственно, о чем я умолчала, так о том, что находилась на Земле в качестве предполагаемого агента Червя.

Мое повествование, занявшее достаточно времени, прерывалось как раскатами грома, так и вопросами. Когда я закончила, над «Таверной Дожей» уже опустилась ночь; официант и хозяин таверны слушали вместе со всеми. Горло у меня так пересохло, что стало похоже на старый сапог, несмотря на многочисленные чашки кофе капуччино и стаканы аква минерале.

— Все, — прохрипела я наконец.

— Браво, прекрасно исполнено! — зааплодировал Чезаре.

— Дорогое дитя! — воскликнула Тесса. — Дорогой херувим, тысяча благословений!

Бернардино усмехнулся:

— И это все? А ты не забыла об одном маленьком секрете, который предпочла не раскрывать?

— Каком секрете?

— Осмелюсь предположить, что он касается твоего пребывания на Земле. Точно?

— Без комментариев. Проф радостно потер руки:

— Ах, это прекрасно. Выше всех ожиданий! Так, значит, твой Червь много лет назад был послан в некоторые миры в качестве разрушителя Разума? Чтобы остановить там зарождение жизни? Подумайте о разрушителях с этой точки зрения, а не как о врагах, подстерегающих из засады корабли Божественного разума с семенами жизни! Может быть, черви были распространены по всем пригодным для этого мирам, а потом большинство из них исчезло, выполнив свою задачу!

— Это, несомненно, объяснило бы кое-что, что меня всегда несколько занимало, а именно: почему разумная жизнь не возникла ни в одном из миров-колоний?

— Но если это так, то открываются два потрясающих факта. Факт номер один: Божественный разум — властелин времени, способный посылать своих червей в далекое прошлое нашей галактики. И факт номер два: Божественный разум об этом не знает.

— А? — сказала я. — Как он может быть властелином времени и не знать об этом?

— Легко. Он либо еще не занимался этим, либо даже не предполагал заняться… это одна возможность. Либо Божественный разум совсем не такое уж цельное существо, как мы предполагали. Некоторые его части действуют самостоятельно, независимо от других, так же как наше собственное подсознание действует независимо от сознания. Если так, то он — дом, разделенный внутри самого себя.

— Это, — сказала я, — все равно что сложить два и два и получить двадцать два.

— Иногда двадцать два — это и есть правильный ответ. Тебе нужно научиться видеть вещи с новой точки зрения. Новая точка зрения иногда показывает истинную картину, как может объяснить тебе Луиджи.

— Я могу объяснить? — сказал Луиджи.

— Да, да, вспомни ту картину с черепом и ковром, о которой ты мне рассказывал! Если смотреть на нее прямо, то видишь один ковер. Но если ее повернуть и посмотреть под углом, то ковер превращается в человеческий череп.

— Ах да, «Посланники» Гольбейна. Верно. Черви могли быть посланы Божественным разумом назад, в прошлое? И он об этом даже не знал? И большинство червей выполнили свою задачу, уничтожив естественный отбор в самом зародыше, а потом исчезнув, как им было приказано? Но некоторые остались и пробудились, когда прибыли корабли с семенами жизни? У меня голова шла кругом. Это же безумие, если конечный результат колонизации был таким, каким его видели Амброз и его наставник Харваз Постигающий. Смерть в начале и смерть в конце!

Я не стала рассказывать моим новым друзьям, что говорил Амброз. Меня слишком занимал рассказ о моем мире, войне и Черве. Но теперь я поведала им сиплым голосом об Амброзе Экзотическом и телескопе размером с целую галактику.

Под конец моего рассказа Проф так возбудился, что опрокинул стакан с водой. Удивительно, как много воды оказывается в стакане, когда ты его опрокидываешь! Растеклась целая лужа.

— Так-так-так! — воскликнул он, ударяя себя кулаком по ладони. Никто не обратил внимания на разлитую воду.

Бернардино нахмурился:

— Значит, убивать всех только для того, чтобы на несколько мгновений воспользоваться их Ка? Какой смысл? Это все равно что сжечь свинарник, чтобы получить тарелку жареной свинины.

— Нет, в этом есть смысл, — сказал Проф. — Божественный разум может забрасывать рыбачью сеть в пространство-Ка, но сам, в сущности, принадлежит физической вселенной. Он не контролирует пространство-Ка; он его не понимает. Он его просто использует. Держу пари, у него нет такого хранилища-Ка, как у Червя Йалин. Душа нашего Божественного разума пуста.

— Возможно, — сказал Чезаре, — именно его он и хочет увидеть с помощью своего телескопа, если решил его создать во что бы то ни стало. Он хочет узнать, как овладеть пространством-Ка.

— Что ж, и овладеет, — сказал Проф, — если пространство-Ка — ключ к разгадке вселенной. По-видимому, пространство-Ка — это обитель мертвых. Может быть, мертвые своего рода… подсознание вселенной? Жизнь развивается во вселенной миллионы лет. Пространство-Ка наполняется все новыми душами мертвых. Становится ли от этого богаче и глубже подсознание? Если да, то мертвые — ключ к разгадке тайны. Хотя что могут мертвые?

— Ты становишься метафизиком, — упрекнула его Патриция. — Удивительное дело! Однако я считаю, что нам следует обсудить наши возможные действия здесь и сейчас. Йалин дала нам прекрасный инструмент для свержения Божественного разума и обретения свободы: опасность того, что однажды Божественный разум уничтожит всех нас.

— Однажды, — согласился Луиджи. — Однажды через тысячу веков. Скольким людям есть дело до такого промежутка времени?

— Должно быть!

— Должно быть. А есть? Думают пьяницы о похмелье на следующее утро? Или о состоянии Своей печени через двадцать лет?

— Не нужно говорить о времени. Если мы пустим слух у нас, а потом, подключив наши контакты, и по всей Европе и если дитя звезд публично обличит Божественный разум…

— Не смотрите на меня.

Но Патриция, разумеется, уже смотрела.

— Кто сказал, что, если ему дать достаточно длинный рычаг, он перевернет мир? — спросила она.

— И точку опоры, — подсказал ей Проф. — Архимед сказал.

— Может быть, рычаг у нас уже есть — рычаг длиной от Солнца до звезды Йалин!

— А как насчет того, что Божественный разум контролирует время? — поспешно вставила я, — Если то, что говорит Проф о происхождении моего Червя, правда…

— Твоего Червя? — живо ухватился за это слово Бернардино. — Почему ты не до конца откровенна с нами, Йалин?

— Потому что, ну… — (Его усмешка сделалась шире.) Я попыталась исправить положение. — Если Божественный разум контролирует время, будь оно неладно, на что нам надеяться?

— Взгляни на это по-другому, — сказал Проф. — Новая точка зрения! Если ты что-то отправляешь в прошлое, пусть даже далеко в космосе, то что-то при этом должно исчезнуть в настоящем — или измениться, — чтобы компенсировать потерю. Чтобы сохранить причину и следствие. Чего-то, что может оказаться знанием того, что ты сделал. Во всяком случае, мидый херувим, ты тоже уже поиграла со временем. Так же как и все дети звезд, которые умерли и возродились здесь.

— И как вы это объясняете?

— Ты прибыла сюда через пространство-Ка гораздо быстрее, чем позволяет перемещаться обычная вселенная. Значит, мертвые путешествуют во времени.

Я зевнула. Просто не смогла удержаться. Я смертельно устала. В конце концов я была просто маленькой девочкой.

— Ты будешь спать здесь, в таверне, — ласково сказал Бернардино. — А завтра мы все вместе соберемся на ланч, идет? Приходи чистенькой, как эта скатерть была до того, как на ней пообедали. — (Лужа уже впиталась. Повсюду валялись крошки, а место, где стояли бокалы с вином, было отмечено парой красных кругов.) — Мы будем думать и действовать. За этим ты и пришла на Землю, не так ли?

— Вы что, читаете мысли? — проворчала я.

— Нет, я читаю только по лицам. И знаю язык тела. И сейчас я вижу, что если ты немедленно не отправишься спать, то уснешь прямо на этом стуле.


Итак, на следующий день, за ланчем (рыбный суп и ризотто из печени) я действительно чистенько и аккуратненько выложила им все о Черве и о Себе, чем привела их в полный восторг. Тесса даже подарила мне свое любимое золотое кольцо, во всяком случае так она сказала. А разве когда-то, в дни моего триумфа с Червем, я не носила прекрасное кольцо? Я приняла ее подарок как справедливую замену своего любимого бриллиантового кольца, утерянного навеки.


В последующие недели конспирация усилилась. Наше Подполье связалось с ячейками по всей Европе: в Париже, Берлине, Лондоне, — Петербурге, по «телефону» — светящейся говорящей трубке. Эту новость подхватили журналы. Проф сказал, что есть еще более быстрые способы распространения новостей: радио (о котором говорил Амброз) и даже радио, передающее картинку. Хотя правящий Божественный разум запретил пользоваться этими приборами как несовместимыми с его задачей поддержания порядка, мира и покоя на планете Земля.

За эти недели я кое-что узнала, о чем моя Циклопедия не удосужилась мне сообщить. (Не то чтобы я не спрашивала. Я просто не знала, о чем спрашивать. А возбуждать в ней подозрения наводящими вопросами мне не хотелось.)

Что особенно привлекло мое внимание на Земле, так это система правосудия, поскольку я полагала, что совершу (мягко говоря) антиобщественный поступок, публично обругав Божественный разум.

Патриция мне все объяснила. Эта система называлась Социальной Милостью: высшей мерой наказания того, кто кого-то притеснил, была пожизненная ссылка в какое-нибудь отдаленное место, в основном во льды или пустыню. (Хотя никоим образом, решительно говорила Патриция, мой предполагаемый проступок нельзя было бы назвать «притеснением», ибо он был явно направлен на освобождение.) В отличие от Идема, которым управлял непосредственно Божественный разум и который занимал полмиллиарда акров, — вопросы законопорядка на остальной части Земли решали особые люди, Миротворцы. Эти самые Миротворцы давали советы и судили, успокаивали людей и улаживали их споры и конфликты. Иногда им помогали машины — механическая птица или собака.

Интересно, что никто не знал ни единой семьи, чей сын служил бы в Корпусе Миротворцев. Кроме того, все они были как-то странно похожи друг на друга, что наводило на мысль об их искусственном происхождении. Либо их специально создавали в резервуарах; либо, по слухам, набирали среди ослушников, которые преступили законы Миротворцев: среди убийц, насильников, вандалов, поджигателей, идолопоклонников и много еще кого. Люди говорили, что этих преступников подвергали обработке в особом резервуаре, где им меняли Не только тело, но и разум; это и было их наказанием — изоляция от самих себя, идеальная справедливость.

Патриция считала, что эти слухи совершенно беспочвенны, поскольку на Земле уже почти не совершалось убийств, изнасилований, вандализма и прочего. Луиджи, который реставрировал картины, знал, что в прежние страшные времена все обстояло совсем иначе, тогда говорили, что «жизнь — это ад». На многих картинах изображались разные зверства: пожары, грабежи, резня, насилие, прибивание людей гвоздями к деревянным столбам.

Умиротворяющая рука правосудия стала, как говорилось в одной поговорке, «рукой света и тьмы». Большей частью нежно лаская, как мягкий свет, она почти не выдавала своего присутствия, но неожиданно могла схватить и крепко сдавить. И тогда становилась тьмой — невидимой до тех пор, пока не появлялась из укрытия.

Сама я не встретила ни одного Миротворца. Не натолкнулась ни на один «перст» Божественного разума. Расписанием моих бесед в различных церквах — не слишком утомительным — занималась администрация отеля.

Патриция говорила, что в прошлом Миротворцы не слишком досаждали Подполью. Да и зачем? Насколько я поняла, его участники занимались в основном тем, что смаковали деликатесы и выдумывали всякие теории, а также распространяли листовки, которые добропорядочные граждане выбрасывали, как мусор. Ибо разве Божественный разум не воскрешал своих звездных детей во славу Человечества? Разве он не устроил Рай на Земле? Он же дал людям все необходимое (как было предсказано доисторическим мифом).

Поэтому в Подполье считали, что можно спокойно продолжать игры в государственную измену и эти игры будут так успешны, что в один прекрасный день Божественный разум, к своему изумлению, обнаружит, что повержен.

Я не была в этом уверена. Может быть, мелкая возня Подполья просто развлекала Божественный разум — до тех пор, пока не выходила за рамки дозволенного и не проводила эффективных действий.

После нескольких недель подготовки ячейка «Таверны Дожей» решила, что час настал. Я должна была появиться в Базилике Сан-Марко, крупнейшей церкви Венеции. Именно там мне предстояло развенчать Божественный разум.


Пришел назначенный день, и я была чертовски рада, что у меня есть кольцо Тессы. В сияющей роскоши «Золотой церкви» надо было хоть чем-то сиять и мне. О, это чувственное великолепие Базилики, внутри и снаружи украшенной сверкающей мозаикой, и этот золотой алтарь, на отделку которого пошло двести пятьдесят тысяч драгоценных камней! О, эта слава Божественного разума, на которую посягнул какой-то жалкий карлик, мятежный херувим — я.

Когда я прибыла, машина на галерее, подготавливая публику к моему выступлению, исполняла какую-то симфонию. Аккорды, извлекаемые из длинных золотых труб, парили и парили. Патер провел меня в вестибюль и снабдил белой сутаной и белой квадратной биреттой. Облаченная таким образом, я проследовала по нефу в сопровождении этого самого патера, слабоумного старикана, одетого в обычное красное платье с поясом. Когда я подошла к ограде алтаря, музыка смолкла. Я встала возле звуковой трубки, с помощью которой мой голос должен был звучать на всю церковь.

— Земные смертные Венеции! прокричал в трубку патер. — В это благословенное утро мы собрались здесь, чтобы послушать херувима Йалин, дочь чужого солнца, звездное дитя Божественного разума. Поприветствуем ее!

Публика громко захлопала и закричала "Браво!". Базилика была заполнена до отказа, и на какое-то мгновение мне показалось, что среди прихожан не было ни одного из моих друзей. Но потом где-то в первом ряду я разглядела Бернардино. Он подмигнул мне. Скрестив пальцы, я потерла ими кольцо, а потом поцеловала его на счастье

Патер прошествовал по нефу обратно; воцарилась тишина. Что до меня, то это безмолвие свалилось на меня, как тонна перьев, не давая дышать. Ну и что теперь? Я решила, что буду говорить просто и ясно, как в предыдущих церквах, но ведь это здание было таким изысканно-великолепным. Как мне не ударить в грязь лицом среди такой красоты? Я облизнула губы. Потом вспомнила один отрывок из «Юлия-Царя».

— Смертные, венецианцы, земляне, внемлите мне, — нараспев начала я. — Слушайте меня внимательно, пожалуйста! Не затыкайте уши. Я пришла сюда, чтобы похоронить Божественный разум, а не восхвалять его. Я пришла похоронить его под грудой обвинений, которые все слишком правдивы! Зачем? Да затем, что он собирается похоронить всех нас — и пришельцев с других планет, и землян. Он хочет сложить костер из нашего разума и поджечь наши мозги, чтобы с помощью одной большой вспышки увидеть конец вселенной…

Это было ужасно! Похороны, костры, большие вспышки. Я посмотрела на Бернардино; он поморщился. По залу пронесся удивленный шепот — словно зашуршала крыса. Или шесть крыс.

— Послушайте, — сказала я и принялась говорить более просто.


С этого момента дела пошли лучше, примерно в течение пяти или десяти минут. Крысы шепота не перестали возиться, но теперь они в основном подстраивались под меня. Или мне так казалось.

Мне помогала моя клака.[2] Один раз со своего места встала Тесса, одетая в траур, — я узнала ее только по кольцам. Заламывая руки, она завопила:

— Это правда! Божественный разум — это Дьявол. Землей правит Сатана! Демон из доисторического мифа! После этого она быстро села.

Чезаре, Патриция и Бернардино, сидя подальше друг от друга, также время от времени вставляли реплики. Более того, среди прихожан, видимо, присутствовали члены других ячеек. Но потом все испортил Луиджи, когда появился на галерее и начал разбрасывать листовки. Он никому не говорил, что собирается это сделать; Патриция сердито сверлила его глазами. (Или это была не злость? Выражение ее глаз было каким-то странным.)

Патер, сдуру похлопав мне с заднего ряда, пришел к определенному решению и покинул церковь.

Я продолжала свою речь. Но вот вскочил какой-то невзрачный человечек.

— Ты оскорбляешь нас! — закричал он. — Ты оскорбляешь нашу Базилику. Ты оскорбляешь одежды, которые носишь.

— Ты оскорбляешь нас! — как попугай повторила сидящая рядом с ним женщина.

— Ты не настоящее дитя звезд! — завизжала еще одна женщина. — Ты самозванка!

— Неправда! — закричал кто-то в ответ. Какой-нибудь член Подполья? — Ни один нормальный ребенок не мог бы так говорить! Она херувим.

— Ни один нормальный человек не мог бы так говорить!

— Заткнись! Может, она говорит правду! И так далее.

— Да, послушайте меня, — взывала я. Мне легко было их перекричать — я говорила в трубку. — Послушайте меня, во имя будущего! Да слушайте же — во имя жизни всех миров!

И тут звуковая трубка намертво отключилась. А в Базилику влетели два голубя. Хлопая крыльями, они уселись на карнизе галереи.

— Вот вам доказательство, — закричала я свои детским голосом. — Глаза Божественного разума! А сейчас, разумеется, прибудут его персты. Но разве я кого-то угнетаю? Нет! Тогда почему я должна молчать?

Действительно, появились два рослых парня. На них была одинаковая небесно-голубая форма. Они были похожи друг на друга как близнецы. Их широкие добродушные лица не выражали абсолютно ничего.

Скрестив руки на груди, я стояла у ограды алтаря и ждала, когда они подойдут. Прихожане притихли; я тоже стояла молча. Не хватало мне визжать и цепляться за кафедру, пока меня будут с нее стаскивать. Есть на свете такая вещь, заметила однажды Тесса, как чувство собственного достоинства.

Парочка Миротворцев остановилась в нескольких шагах от меня. И тут из ртов машин, которые до этого исполняли музыку на галерее, раздался голос — низкий, звучный, мрачный голос.

Голос, который мог принадлежать только Божественному разуму. (А у публики: судорожные приглушенные вздохи, широко раскрытые глаза. Кое-кто грохнулся в обморок.)

Голуби склонили головы, а Миротворцы безучастно стояли передо мной.

— В доисторическом мифе рассказывается, — сказал голос, — как один ребенок пришел в храм и начал спорить с Мудрецами и кончил тем, что был приколочен гвоздями к дереву…

— Да? — хрипло проговорила я. Потом откашлялась. — В самом деле? — сказала я, осмелев. — В Венеции не так уж много деревьев! Так что будьте любезны, приколотите меня на колокольне. С нее открывается такой прекрасный вид.

— Не дерзи мне, херувим.

— Почему вы не открываете всем этим людям правду о том, что затеяли?

— Ну что ж, херувим, правда состоит в том, что я заполняю звездную галактику человеческими душами. Ты этого не знала?

— А вы не знали, что разослали по всем мирам и черных разрушителей, отправив их в далекое прошлое, чтобы потом наведываться туда и устраивать свои дела? Но этот план не сработал нигде!

Луиджи срывающимся голосом издал одинокий одобрительный возглас. Что, как я полагаю, было очень смело с его стороны или глупо.

— Молчать! Ты вспомнила, херувим, доисторический миф, где говорилось о духах Сатаны, изгнанных из лона Бога еще до того, как на Земле появились люди. Зачем? Ведь этого не было.

— Ах, не было? Тогда где же, по-вашему, вы взяли идею черных разрушителей — в Мире 37 и еще где-то? Вы дали маху и даже не знаете об этом. Если вы распоряжаетесь временем, вы изменяете ход прошедших событий, а это значит, что они произошли именно из-за вас! Вы создали себе врага по крайней мере в семи мирах.

— Интересная гипотеза, — сказал голос после некоторого молчания. — Я об этом подумаю.

— Разумеется, — горячо продолжала я, — возможно также, что какая-то ваша часть знает об этом и скрывает это от остальных частей!

— Не бери на себя слишком много, херувим. У тебя появилась одна блестящая мысль. Да, ты права, я узнаю ответ…

— Когда? Когда наполните галактику человеческим разумом? А потом направите на него свет, чтобы увидеть конец вселенной через самые большие линзы, какие только сможете построить?

Ответа не последовало. Никакого. Вскоре прихожане начали перешептываться. Тогда я выкрикнула:

— Мертвые узнают твой ответ, Божественный разум, а не ты!

— Вот и пусть умирают, — последовал тихий ответ. На многих лицах появилось выражение ужаса.

— Если Бог бессмертен… — начал голос. Я прервала его:

— Так вот в чем дело! Ты хочешь сохранить самого себя навечно, несмотря на то что ты искусственное существо, созданное людьми? Тогда позволь сообщить, что тебе станет чертовски одиноко, когда вокруг не будет людей, и ты останешься в вечности один. Все исчезнут в будущем пространстве-Ка.

— Тише, херувим. Наступил священный момент. Момент озарения. Теперь я понимаю, что, если бессмертный Бог материализуется в данной точке пространства и времени, он также должен существовать и до своей материализации. Иначе как он может быть бессмертным?

— А?

— Бог должен обладать способностью проникать в прошлое; в течение этого процесса он будет создавать доисторический миф о самом себе. И вся правда о том, как это происходит… может исчезать в то же мгновение… — Голос внезапно посуровел. — Если Сатана — это слепота Бога, — изрек Божественный разум, — пусть она исчезнет от вспышки! Ты — тебя я отправлю куда-нибудь в безопасное место, пока я буду все обдумывать.

Голуби взлетели. Миротворцы отступили на шаг. Именно в этот момент в Базилике Сан-Марко и начались беспорядки.