"Книга Реки" - читать интересную книгу автора (Уотсон Йен)

Часть четвертая ГОЛОВА ЧЕРВЯ

Некоторое время я слышала какой-то звон. Сначала я приняла его за пение. По мере того как близился час нашего рандеву, шум становился все громче; вместе с тем услышать его можно было, только наклонившись к самой воде.

Звук был такой, словно кто-то бренчал на огромной струне; это был шум течения, которое, гибко сворачиваясь, возвращалось в Дальние Ущелья.

В ночном небе сверкали звезды; на них постепенно наползали тучи. Глаза уже привыкли к темноте, и с фонарями мы могли видеть вдаль примерно на пятнадцать сотен пядей.

Видеть? Ну, это смело сказано! Мы едва различали предметы на расстоянии в двести пядей — а голову Червя смогли бы разглядеть, только если бы она прошла рядом с нами.

Я собиралась добавить «если бы обладали кошачьим зрением». Но когда-то в Пекаваре у нас была кошка. Считается, что кошки видят то, чего не видит человек. Так вот, это неправда. Кошки очень часто смотрят совсем в другую сторону…

Когда голова будет проходить мимо, у нас будет не более пятнадцати секунд, и только две-три секунды, чтобы разглядеть ее получше. Если только она не решит остановиться и поболтать со мной. Но на это было мало надежды.

Я рисковала жизнью людей из прихоти — а Тамат просто хваталась за соломинку. Я уже знала, что разочарую ее и еще больше разозлю. Я уже собиралась спрятать свою гордость в карман и умолять ее: «Давайте откажемся от всего этого. Давайте вернемся домой». Но это было бы нечестно. Что, отступить в последний момент? Переложить вину на кого-то другого? Я могла бы вынести ненависть Тамат (так я думала), но не ее презрение. Только не ее; она не заслужила права презирать меня.

Ах, опять мое знаменитое чувство собственного достоинства! Почему я ругаю себя за него? Но это так. Похоже, я просто не могу с ним справиться.

— Вон она! — закричала Хэли с верхушки бизань-мачты. Она никому не позволила туда забраться. Я надеялась, что она закрепилась как следует. Я вцепилась в леер и стала смотреть за корму.

Огромная волна подбросила «Голубую гитару». Судно завалилось на правый борт. Палуба резко накренилась. Что-то поехало, раздался треск и крики.

А посреди всего этого: какая-то темная громада, небольшой холм, словно оттолкнув плечом шхуну, пронесся мимо. Огромная масса черного желе, твердого, как мускул… На какое-то мгновение при свете звезд я увидела его лицо, но этого мгновения мне оказалось достаточно.

Я увидела огромного квакуна из джунглей: кожаный валун с выпученными глазами и ртом, похожим на клюв. На Главной башне в Помилуй Бог я видела гаргулий: перекошенные лица, возможно скопированные с лиц людей, которых тащили на костер.

Это лицо было куда страшнее. Рот напоминал разрез на поверхности холма, куда мог войти целый ялик вместе с командой; из него тянулись тягучие слюни. Подбородок касался воды. А над ним: какие-то складки и выступы — и два глаза под тяжелыми веками. Они были широко расставлены: длинные, треугольной формы и белые. В них не было ни выражения, ни жизни; словно их выжгла морская соль.

Лицо, созданное сумасшедшим! Лучше было не иметь лица вообще, чем иметь такое. Самое страшное, что могло бы с тобой случиться в жизни, это оказаться возле этого рта, этих глаз. Существо напоминало какого-то странного головастика: одна голова и хвост длиной в сотни лиг…

Но оно уже скрылось в ночи.

Едва шхуна «Голубая гитара» смогла выпрямиться, мы повернули назад и направились в порт. Судно скрипело и подрагивало, качаясь на волнах. Сверху на палубу что-то шлепнулось. Я испугалась за Хэли. (Или за себя, если это была не она?)

В общем, мы сломали гафель.

Скоро мы снова зажгли фонари. Они были погашены во избежание пожара. И Тамат начала подсчитывать потери.

— Итак, Зерния сломала лодыжку. А у Челли пробит череп — будем надеяться, что это всего лишь сотрясение мозга. Теперь еще гафель…

— Может быть, он просто подгнил. — Даже если и подгнил, ну почему я не придержала язык?

Тамат набросилась на меня:

— Не смей говорить, что на моем судне что-то гнилое! Сама ты гнилая!

Жалобные стоны перешли в визг; Зернии накладывали шину на сломанную ногу.

— Мне жаль, что они поранились, — сказала я. — Правда, жаль.

— Тебе жаль, вот как? В это самое время людей в Веррино разрывают на части! Так что ты узнала, Йалин?

А что я узнала, в самом деле? Передо мной снова возник тот головастик. Огромная голова, бесконечный хвост.

— Я думаю… может быть, он будет меняться. Как… да, как головастик, который избавляется от ненужного хвоста.

— Ты думаешь, — насмешливо сказала она. — И, разумеется, он «меняется» именно в тот момент, когда на нас нападают эти чертовы Сыновья.

На это я не знала, что ответить.

— Ну и что такого мудрого он тебе сказал?

— Ничего, — пришлось мне признать.

— Ничего, — усмехнулась она.

— Между прочим, когда он говорил со мной в последний раз, я была у него внутри.

— Так, может, нужно было бросить тебя за борт на веревке? Как приманку для Червя. — И она ушла.

Всю ночь, мы провели посреди реки, встав на якорь. Впервые судно останавливалось так далеко от берега; наши якорные цепи не были натянуты. Я лежала на своей койке и чувствовала себя несчастной и одинокой. Я была уверена, что не смогу сомкнуть глаз, но на следующее утро на заре я проснулась.

В то утро, когда мы поднимали парус, пришел сигнал, что в семь часов голова проследовала мимо Тамбимату…

«Голубая гитара» направилась в Джангали, где две женщины из команды потихоньку вернулись вечером на борт. Точнее сказать, как раз к ужину. Тамат сделала вид, что не заметила их отсутствия.

Вместе с тем она не стала и распространять слухи, что нападение на наш берег произошло по моей вине — иначе обстановка на судне накалилась бы по-настоящему. А так мне приходилось терпеть только угрюмую враждебность боцмана Хэли. И сдерживаемую ненависть Тамат. И мрачные взгляды других женщин, которые восприняли ранение Зернии как свое собственное. Челли отделалась всего лишь головной болью. К тому же она была не из тех, кто ворчит и жалуется.

А гафель действительно подгнил в том месте, где сломался. Его давно нужно было заменить, а не красить.

Много событий произошло в последующие дни, но не в Джангали. Мы узнали о них по сигналам из Тамбимату и со станции, расположенной к северу от Шпиля в Веррино.

В Джангали произошло только вот что: толпы встревоженных людей на набережной, волны паники, самые невероятные слухи и осада судов всякий раз, когда начинали поступать сигналы с башни — поскольку сухопутные крысы не умели их читать. Хозяйке причала пришлось выделить специального глашатая, который переводил каждый поступивший сигнал, а потом вывешивал этот текст на доске на рыночной площади. Не думаю, что это очень помогало успокоить людей.

Из Тамбимату сообщили, что голова Червя забилась в каменную арку под Ущельями. Теперь голова заблокировала вход и выход из Ущелий и сидела так, как ворота из черной плоти — широко разинув слюнявый рот и выпучив свои невидящие глаза. Гильдия посылала туда на разведку безымянный кеч; эту информацию сообщила его команда.

Может быть, за последнее тысячелетие голова Червя выросла так, что теперь не помещалась внутри горы. А может быть, места хватило только для тела, так что голове пришлось торчать наружу.

Был ли он жив или мертв и медленно разлагался, кто мог сказать?

Из Веррино передали, что Шпиль еще не захвачен. Наблюдатели сигналили, что смогут продержаться восемь недель; если сократить рацион, то дольше.

На следующий день после нападения все сигнальные башни к северу и югу от Веррино были сожжены дотла; новость, которая потрясла всех нас. Зачем было сжигать то, что можно захватить и использовать? Если только сигнальщики не предпочли сгореть вместе со своими башнями…

И все же, несмотря на сумятицу первой страшной ночи, одному ялу удалось вырваться и отплыть. Он пошел вверх по реке. Поскольку все сигнальные башни пылали, этот ял начал передавать сигналы, поступающие со Шпиля, на юг. К северу от Веррино ничего подобного не было, поэтому на всем протяжении реки от Сарджоя до Умдалы связь отсутствовала. Через три дня из Веррино отплыл бриг и принялся гоняться за ялом. Команда брига состояла из женщин, но каких-то неумелых — так продолжалось до тех пор, пока одну из них мужчины не выбросили за борт, связав по рукам и ногам. После этого дела брига пошли куда успешнее. Ялу пришлось срочно уходить; связь со Шпилем была потеряна.

За эти три дня Наблюдатели сообщили, что плоты отправились на запад, после чего вернулись с новыми отрядами вооруженных людей. Если бы Сыновья могли, они задействовали бы все захваченные суда. Но у них ушло целых три дня, чтобы наспех собрать хотя бы одну команду для охоты за ялом. Видимо, большинство членов команд попрятались в городе. Для них было бы лучше уйти подальше в глубь страны — хотя не думаю, что сама поступила бы так, впрочем, как и любая женщина реки. А скоро и этот шанс был потерян.

Со Шпиля Наблюдатели сообщали об убийствах и насилиях, которые совершала оборванная солдатня.

Но потом с запада пришли мужчины в балахонах: коллеги Эдрика, а может, и он сам. Разбой сразу прекратился, по крайней мере открытый. Трупы свезли в одно место й сожгли. Грабежи были остановлены. На дорогах появились кордоны и посты. По улицам ходили патрули, следя за порядком. Возможно, западные военачальники нарочно позволили своим солдатам терроризировать население Веррино, чтобы сначала запугать его, а потом выступить в роли благодетелей, для контраста. Или они сами побоялись туда соваться, пока не схлынет волна насилия. Во всяком случае, к тому времени, когда мы потеряли связь с Веррино, там установилась странная тишина. Сыновья пока что не собирали хворост для своих костров…

Из Пекавара, родного Пекавара, сообщали, что у них пока все в порядке. В Гэнги и других городах тоже. Повсюду срочно создавали отряды милиции, хотя, насколько они были эффективными, можно было судить на примере Джангали. Он всегда хвастался своей гильдией сильных, энергичных и грубых лесных джеков. В скором времени их отряды маршировали по городским улицам, вооруженные мачете, топорами и резаками. Несомненно, это очень поднимало боевой дух — но какой от него был прок? Город окружали только дикие джунгли, которые тянулись далеко на север.

Тем временем главы гильдии джунглей и реки совещались целыми днями и решали, что делать. Поступали кодированные и простые сигналы, которые для сухопутных не отличались друг от друга, поскольку они не умели читать ни те, ни другие. Я начала бояться, что Марта была права, когда говорила об отсутствии у нас единой власти.

А потом, через десять дней после вторжения, молчаливая Тамат велела мне идти с ней на собрание в зале гильдии джунглей.

«Джей-Джей-Холл», как его называли местные жители, был массивным деревянным сооружением и располагался на окраине нового города; настоящий храм, крыша которого держалась на стволах деревьев с помощью огромных балок и стропил, а в верхней часта стены располагались окна, чтобы пропускать свет и воздух. Войти в «Джей-Джей-Холл» было все равно что ступить на огромный корабль, предназначенный для того, чтобы служить прибежищем. В главном зале совсем не было мебели, словно жители не хотели оскорблять могучие деревья, превращая их в маленькие стульчики. Все сидели на подушках с кисточками, разбросанных по вощеному дощатому полу — и лучше бы вам снять обувь перед входом в зал.

Я уселась, скрестив ноги, рядом с Тамат. Всего в зале присутствовали двадцать джеков и женщин реки. И очень скоро один из джеков, одетый в типичные для них старые штаны и алую куртку, хвастливо поглаживая свои черные усы, вопросил:

— А почему это на Джангали нападут так скоро? Скажите мне! Если бы я был западным, чтоб у них кишки вывернулись, я бы сначала обеспечил безопасность Веррино. Плотно его окружил. Установил бы там такую власть, чтобы никто и дернуться не мог. И через год-два я бы отрезал Сарджой, потом Аладалию, и все потихоньку. Сделал бы там то же самое. Куда торопиться? Это у нас начнутся проблемы, когда нам перережут торговые пути. Мы попусту теряем время, расхаживая по городу с топорами на плече, вместо того, чтобы валить деревья.

Одна из хозяек судов сказала:

— Ну, а я бы поторопилась. Потому что течение может вернуться назад!

— Вернуться назад? С какой стати вашему талисману возвращаться назад? А луну с неба вам не надо?

Я иногда думала, как выглядит луна? Кусок скалы, плавающий над облаками? Вид холодного солнца? Этот насмешливый вопрос был оскорбительным.

— Надеюсь, вы не считаете, что женщины внезапно превратились в детей. Чтобы заниматься нашей работой, нужно быть опытными…

— Людьми. Мужчинами или женщинами. А если эти Сыновья пошлют суда, чтобы захватить берег, как рассказывается в пиратских романах из Аджелобо, кто будет с ними воевать? Те, кто умеет обращаться только с парусами и иголками? Или те, у кого топоры?

— Мистер, учиться управлять канатами нужно долго.

— А может, у нас много времени. Лет пять-десять.

Тут заговорил другой лесной джек. Он был старше, с родимым пятном в виде расплющенной вишни на щеке.

— Вам, женщинам реки, действительно нужно пополнить свои судовые команды теми, кто умеет обращаться с топором, как сказал мой друг. Женщина — не противник для сильного мужчины почти в любом бою. Но есть опасность застрять в этой драке надолго. Мы можем увязнуть в боях и потерять время. Нельзя позволить Сыновьям переправить через реку тысячи солдат. И я скажу вам почему. Судя по тому, что рассказывала эта ваша девчонка-прохиндейка, западные намного беднее нас в материальном плане. А теперь у них будет богатая добыча, которую они используют против нас же. Не важно, насколько они разрушат захваченные города, они все равно будут становиться только Сильнее.

Значит, гильдия реки — или Тамат — уже рассказала гильдии джунглей о моих похождениях… Я пришла в ярость, я не смогла сдержаться.

— Эта прохиндейка сидит перед вами! — громко сказала я. И только после этого спохватилась, что, возможно, мое присутствие на собрании не было случайным: я была своего рода козырной картой в игре нашей гильдии. Но что я была за картой?

Люди затаили дыхание. Мужчины впились в меня глазами. Женщины были в замешательстве. Тамат процедила сквозь зубы: «Заткнись!»

— Ладно, ладно, — пробормотала я.

— Так, так! — провозгласил Усатый. — Полагаю, гильдии реки придется нам кое-что объяснить. Она-то здесь зачем? Чтобы мы послали ее на самое высокое дерево без страховки? Или накололи на дерево-шип? Или сожгли на костре? Чтобы потом обе гильдии пожали друг другу руки? — Его голос был более злым, чем ему самому хотелось, так я заставила себя подумать.

Но ведь не это было картой, которую хотела разыграть Тамат: заставить меня лезть на дерево, чтобы снова установить мир между гильдиями?

— Мы не занимаемся такими вещами, — холодно продолжал Усатый. — Вы неправильно восприняли наш маленький ежегодный праздник.

— У нас и в мыслях не было ничего подобного, — запротестовала Тамат. — Мы поговорим о ней позже. — Она обратилась к мужчине с родинкой: — Сэр, мы согласны, что время работает не на нас. И когда я говорю «мы», я имею в виду всех жителей восточного побережья — мужчин и женщин, от Джангали до Гэнги. Поэтому… — И она посмотрела на хозяйку причала из Джангали, полную седовласую женщину по имени Паула.

— И поэтому, — спокойно продолжила Паула, — мы должны освободить Веррино как можно скорее. Как это сделать? Во-первых, нужно восстановить связь с северными городами, чтобы координировать наши действия. Нужно строить воздушные шары, чтобы переправлять курьеров через оккупированную территорию — и вести разведку. Это можно сделать.

Джек присвистнул.

— В самом деле?

— Мы думаем, да. Мы проведем испытания.

— А курьеры должны быть легонькими, как воздух! Теперь я понимаю, зачем вам эта девчонка.

Паула не обратила на это внимания.

— Во-вторых, нам нужно оружие, которое не будет уступать пистолетам Сыновей. Этим придется заняться Гинимою. Поэтому Гинимой должен быть надежно защищен. Сыновья могут направиться туда после Веррино.

— Зная, что там мастерские. — Усатый посмотрел на меня.

— Любой дурак скажет вам, что там мастерские, стоит только посмотреть на их дым! — сказала Паула.

— Да? А почему тогда Сыновья не захватили сначала Гинимой? Почему именно Веррино?

Может быть, потому, что у доктора Эдрика плохие очки… Я отогнала эту дерзкую мысль.

— По трем причинам. Гинимой мог им показаться самым укрепленным городом. Они не знали, что их там ждет.

— Теперь знают. Ответ: ничего страшного!

— Кроме того, Веррино расположен недалеко от Мужского Дома Юг, где Крестоносцы имеют, возможно, наибольшее влияние. Если мы не будем сражаться и не победим, они распространят его по всему западному побережью. И наконец, в Майнстеде у Сыновей есть удобная площадка для погрузки. Поэтому нужно защищать Гинимой. — Паула оглядела присутствующих. — А кто будет защищать? — задала она риторический вопрос. — И кто будет освобождать Веррино оружием, изготовленным в Гинимое? Успех этого предприятия сможет обеспечить только сильная команда, которая на недели отложит дела своей гильдии и будет получать продовольствие…

— Одним словом, джеки из джунглей. А их женщины тем временем будут ходить в лес и валить там деревья.

Усатый уставился на Паулу.

— Значит, вы предлагаете нам передать дела нашей гильдии женщинам, а самим вступить в вашу армию?

— Это будет общая армия: армия востока. Но это будет именно армия, да. Женщины реки будут перевозить бойцов и оружие. Не беспокойтесь, мы будем работать не меньше вас.

— Ну да, высадив нас в чужом городе. Мужчины не шатаются повсюду, как ваша сестра, имея любовников в каждом порту1 Можно было бы спросить: а что для нас Гинимой, чтобы ради него мы бросали свои дома и оставляли Джангали без защиты? И можно было бы ответить, что мы прекрасно проживем и без этого, от Ручья до Тамбимату.

Некоторые мужчины Джангали уж точно были родом из Веррино! Как это банально, когда новые вассалы вытесняют старых.

— Не беспокойтесь о своем городе. Джунгли надежно защищают Джангали от нападения.

— Вот именно! Паула подняла палец.

— До того дня, когда Сыновья придут сюда по реке — захватывая один город за другим.

— Ты знаешь, она права, — сказал Меченый. Усатый сдался.

— Значит, нам нужно собирать вещи и идти защищать Гинимой?

— Да, — сказала она.

— Пока гильдия Гинимоя будет делать пистолеты и все, с чем мы пойдем воевать?

— Пришло время говорить прямо и забыть о дипломатии, сэр. Да, да. Это единственный путь. Гинимой готов к производству мечей и пистолетов. И взрывающихся бомб, которыми вы будете стрелять с палубы судов, или сбрасывать их с воздушных шаров. И еще, — добавила она, — пожалуйста, не думайте так плохо о Йалин. Это она рассказала нам о пистолетах и о том, как Сыновья правят западным берегом; это ценные сведения.

Но я думала, кого же она защищает на самом деле — меня или честь гильдии?

— Такие же ценные, — выпалил джек с красным испитым лицом, — как те, которые она передала им о нас. И о том яде, которым пользуются женщины из Барбры.

Я поморщилась. Я заставила себя оглянуться на него, хотя мое лицо пылало так же, как и его.

— Нам нужно обсудить ваше предложение, — сказал Усатый. — Наш ответ мы сообщим завтра.

— Гинимой уже согласился, — сказала Паула.

— Может быть, потому, что он ближе всего к военным действиям и в большей опасности? И потому, что всемогущая гильдия реки обещала освободить от оплаты их грузы на пару лет?

Паула фыркнула.

— Потом вы испугаетесь, что мы заставим вас заплатить за перевозку вашего войска!

Хотя на вопрос она не ответила. Я подумала, что это глупо. Если джеки отправятся в Гинимой, рано или поздно они поймут, верны ли их предположения. А кто будет храбро воевать, зная, что его надули?

Но кто я была такая, чтобы критиковать?

— Завтра, — повторил Усатый. Он встал одним гибким движением. Встали и другие джеки.

— Подождите. Еще одно. Мы не обсудили как следует мотивы поведения Сыновей. Их верования.

— Ну и что? Оставьте это ученым умам и занудам из Аджелобо.

— Можно и так.

— Прекрасно! Это нас развлечет, когда мы пойдем в бой, будем разлетаться на части и погибать один за другим. Интересно, сколько бумаги им понадобится, чтобы напечатать свои научные фантазии?

Паула продолжала сидеть. Несколько джеков неохотно вернулись на свои места. Но не Усатый.

— Нужно знать, что думает твой враг, — сказала она. — И ключ к этому — черное течение, его природа.

— Черного течения больше нет.

— Оно есть! Свернулось кольцом в Ущельях.

— Ну и что? Теперь его влияние на реку полетело к чертям.

— И все же оно по-прежнему живет внутри каждой из нас, кто плавает по реке, — терпеливо сказала Паула.

Усатый был озадачен.

— Уверяю вас, мистер джек. Пусть меня вырвет, если я лгу.

— Да что вы такое говорите? Что с вами?

Паула дрожала. Ее лицо побелело. Она закусила губу. Усатый пристально на нее посмотрел, потом кивнул — чтобы показать, что его почти убедили. Внезапно Паула потеряла сознание и упала. Вокруг нее засуетились женщины, подкладывая ей под голову подушки.

— Ладно, я потрясен, — сказал Усатый. — Какие мне сделать выводы?

Тамат снова начала говорить. Немного театрально, на мой вкус, словно этот инцидент — хотя я знала, что Паула не притворялась — был отрепетирован заранее.

— А ключ к черному течению должен находиться в его голове, — сказала она. — Где же еще? Из Тамбимату передали, что его рот широко открыт. — Мне очень не понравился ее тон. — Открытый рот — это приглашение.

— Быть проглоченным? — Усатый засмеялся. — Может, у него рот просто заклинило. Или он умер.

— Тогда Пауле не стало бы плохо, и она не потеряла сознания.

— Бедняжка, — сказал краснолицый джек. — Некоторые так верят во всякие бредни, аж волосы дыбом.

И все же Усатого действительно потрясла эта сцена, хоть он и не хотел этого показать.

— Значит, у этой штуки во рту застрял ключ. Что теперь?

— Мы пошлем кого-нибудь в этот рот, чтобы все рассмотреть. Мы пошлем единственную из нас, которая, по ее словам, говорила с ним. Мы пошлем вот ее.

Меня.

Уверена, будь Паула в сознании, она сказала бы это с меньшей мстительностью в голосе. Усатый расхохотался.

— Ха-ха-ха! Это получше, чем заставить ее лезть на дерево без веревки!

Но краснолицый джек забеспокоился.

— Подождите-ка! А в наших ли интересах соваться в это дело? Не лезьте вы к нему. А что, если он оживет, когда кого-нибудь съест?

Тут заговорил джек с родинкой.

— Дело обстоит так: на нас напали. Напали варвары, которые любят нас не больше, чем присутствующих здесь женщин. Если кто-нибудь полезет в рот и этим сможет нам хоть как-то помочь — пусть лезет.

— Еще одна причина, по которой мы посылаем с этой миссией именно Йалин, — добавила Тамат с мерзкой улыбочкой, — состоит в том, что у нее есть особый талант выживать. Всегда оказываться на поверхности. Как блевотина, она всегда вылезает наружу.

Но эти слова нисколько не облегчили ощущение полной пустоты, образовавшейся у меня в желудке.

На следующий день джеки сообщили свой ответ, хотя я при том не присутствовала; и этот ответ был «да». Да, они превратят свою гильдию в армию и пойдут защищать Гинимой. Да, они освободят Веррино. Именно освободят, а не попытаются освободить. Когда джек решает повалить дерево, — оно падает.

Через день «Голубая гитара» отправилась в Тамбимату, имея на борту значительно повеселевшую команду. Когда Тамат одержала пару побед, она немного расслабилась. А когда она сообщила команде цель нашего путешествия — что я вызвалась залезть в голову Червя — отношение ко мне сразу изменилось. («Если только нам не придется везти ее прямо туда», — заметила Зерния, которая уже начала поправляться и прыгала на костылях. «Нет, нет, — поспешила заверить ее Тамат. — Йалин повезет черный кеч».) Даже Хэли смягчилась и стала вести себя менее враждебно.

Ах, мой шанс спасти гильдию! Быть героиней, чистой и наивной. Или мертвой.

Во время нашего путешествия я все время вспоминала эту жуткую голову: невидящие глаза, слюнявый рот… Я старалась не думать об этом, но мне больше нечего было делать. Мне запретили работать — на тот случай, если я вдруг сломаю ногу, случайно или нет.

Поэтому я проводила время за чтением книг из маленькой библиотеки «Голубой гитары», состоявшей из романов Аджелобо, и следя за невероятными приключениями их героев и героинь. Их-то никто не просил лезть в гигантскую слюнявую пасть. Теперь, когда прошло несколько дней, я начала понимать, на какой безумный поступок решилась. А что бы сделали вы, если бы вам в рот залетел жук, чтобы познакомиться? Все это походило на какое-то дикарское жертвоприношение; нечто подобное я нашла в одном из романов, но там героиню быстренько спас ее дружок.

Мы проследовали Порт Барбра без остановки. Скоро мы подходили к Аджелобо, который производил все эти сказки, которые так мне когда-то нравились; Аджелобо, чьим лучшим умам предстояло решить задачу, кто мы на самом деле — свободные личности или куклы. Они будут разгрызать этот крепкий орешек, а джеки тем временем — умирать во имя свободы. Мне был понятен сарказм Усатого. Не сомневаюсь, они будут корпеть над этой проблемой и тогда, когда Сыновья, высадившись на берег, все им объяснят огнем и мечом. К тому времени я уже давно буду переварена желудком Червя.

Когда до Аджелобо оставалось пол-лиги, Тамат подошла ко мне, потирая руки от удовольствия.

— Только что поступил сигнал. Первый отряд Джеков готов к отправке. Прекрасно, правда?

— Прекрасно, — согласилась я. — А что они будут делать, когда освободят Веррино? Вернутся в свои леса? Вы думаете, они захотят?

— Если течение не вернется, нам потребуется гарнизон в каждом городе к северу от Ручья. По крайней мере на некоторое время.

— На некоторое время — или навсегда? Нам потребуется постоянная армия, госпожа глава гильдии, и нашей гильдии придется ее обслуживать. А это уже совсем другое дело.

— В таком случае мы можем захватить западный берег и избавиться от Сыновей.

— Это не ответ. Как мы будем жить после этого? Как будем вьгходить замуж? Что будет с девушками? С мужчинами на берегу? С нашей Книгой? Все пошло к черту.

— Йалин, ты забываешь об экономической силе нашей гильдии.

— А вы забываете о том, что эта сила держится только на нашей монополии! Я не знаю, как нам теперь вернуться к прежней жизни. Рай потерян, потому что Червь ушел.

— В таком случае, — строго сказала Тамат, — ему лучше поскорее вернуться назад. Ты позаботишься об этом, дорогая, не правда ли? После этого тебя сделают главой гильдии.

— Ну конечно, я об этом позабочусь. Мне это раз плюнуть! Я просто похлопаю его по морде, душевно загляну в глаза и спрошу: «Ну что, Червячок, заболел? А что тебе дать? Меня? Ты хочешь меня, Червячок? Ну скажи маме!»

Тамат похлопала меня по щеке и ушла. Скоро по судну пронеслась волна ликования, когда она прочитала следующий сигнал.

С глазами, полными слез, я вернулась к своему роману «Девушка-юнга и каннибал». Одну за одной вырывала я из него страницы, делала из них голубей и бросала за борт. Скоро за нами тянулся бумажный хвост; хотя какое это имело значение на такой бескрайней водной глади.

Снова в Тамбимату! Ущелья, проступающие сквозь тучи; шпинатовое пюре, наступающее на город, который не видит ничего, кроме своих сгрудившихся крыш… Драгоценные камни и грязь.

Я потратила почти все свои накопления, примерно шестьдесят фишей, на великолепное бриллиантовое кольцо. Если уж мне предстоит погрузиться в вонючие слюни, я могу украсить себя соответствующим образом — хотя бы только палец.

У гильдии было свое представление относительно моей экипировки. У кого-то оказалось прекрасное чувство юмора: мне приготовили что-то вроде водолазного костюма.

— Это для твоей защиты, Йалин, — объяснила мне Маранда, коренастая, с ласковым голосом, глава гильдии. Это она сопровождала нас в поездке к Ущельям в прошлом году. На столе в ее конторе лежали стеклянный шлем и облегающий корсаж из свиной кожи с медным воротником, к которому крепился шлем и у которого на спине было прикреплено множество каких-то лент; а также жесткий пояс с замком на защелке.

— А почему не голой, умащенной маслами и благовониями? Про «благовония» я читала в «Девушке-юнге и каннибале». Звучало очень сексуально.

— Тебе понадобится воздух, Йалин. Мы изучили способ, при помощи которого твой брат перебрался через реку. Видишь этот клапан? У тебя на спине будет закреплено несколько бутылок со сжатым воздухом — хватит на два часа. Их сделали лучшие мастера Тамбимату. Бутылки проходят сейчас последнюю проверку.

— Они из золота и серебра?

— К тебе будет прикреплена длинная веревка, чтобы мы потом могли тебя вытащить.

— О, я буду совсем как муха на удочке у рыболова! А меня подцепят за ребра? Чтобы, когда Червь меня проглотит, вы смогли бы вытащить его из норы? И тогда добрая лодка «Безымянная» отбуксировала бы его в Умдалу.

— Я рада, что ты находишь в себе силы шутить перед таким испытанием.

— Испытанием? Какое же это испытание? Меня беспокоит одно: как он меня услышит через шлем?

— Об этом не беспокойся. Если со шлемом не получится, Мы пошлем тебя еще раз без шлема. А вот твоя лампа…

По крайней мере, на этот раз обошлось без речей, банкетов и увеселительных прогулок. Кому они были нужны? Почему-то мне совершенно не хотелось есть, — а что касается торжественности момента, то, какую бы чепуху я ни несла, можете мне поверить, эту торжественность я чувствовала прекрасно. Она пробирала меня до кишок.

Мне нужно было немедленно отправляться на черный кеч. Отъезд был назначен на следующий день.

К черному кечу, стоящему на якоре, меня отвезла юнга, поднимая веслами тучи брызг. Когда наша лодка подошла к нему, сверху показалось чье-то лицо: такое красное, что напоминало солнце, просвечивающее сквозь туман, красный круг, обрамленный соломой, — мое сердце заколотилось от радости.

— Пэли! Пэли, это ты! — закричала я.

Через мгновение я карабкалась по трапу на борт. Пэли из Аладалии! Жена реки с певучим голосом!

Пять секунд мы просто молча смотрели друг на друга. Потом Пэли воскликнула: «Да постой, дай мне посмотреть на тебя!» и сделала как раз обратное, бросившись ко мне и сжав в объятиях, чтобы проверить, что я не дух. Я Смеялась й смеялась, она тоже.

— Как же я рада тебя видеть! — задыхаясь от радости, сказала я, когда мы немного успокоились. — Но ты-то что здесь делаешь? Надеюсь, ты нё сидела в Тамбимату, с тех пор как…

— Думаешь, я обыскивала дно реки в надежде тебя найти? Вот уж нет! Но я уж задала жару этой тощей сучке. Той, которая приказала не останавливать тебя. Не знаю, слышала ли ты, как я…

— Мне было немного не до того… Нет, я только слышала, как ты что-то кричала. И чувствовала, что ты пытаешься меня удержать.

— Честное слово, когда я увидела, как ты лезешь на планшир, а потом удираешь по гику…

— Ты плавала в этом году к черному течению?

— Нет, я была в Аджелобо. Гильдия отправила меня туда. Я же была с тобой в тот раз, понимаешь. Умно поступили, а? Немножко отдыха, видите ли. На кече есть несколько сестер, которые плавали к голове в этом году. Я тебе скажу, они куда лучше, чем все эти заносчивые дуры, с которыми мы плавали в прошлый раз. Единственная ложка дегтя — это старуха Меня-Ничего-Не-Касается, она у нас шкипер.

— Знаю. Я как раз из ее конторы. Она, бедняжка, замучилась, пока шила мой свадебный наряд. Тесный он какой-то. Этому старикану Червю лучше не делать мне ребенка.

Пэли засмеялась и схватила меня за руку, чтобы полюбоваться бриллиантовым кольцом.

— Это и есть символ брачных уз? А Червяк сможет его напялить? Он слегка жирноват.

— О, Пэли! Все та же старушка Пэли. Я купила кольцо, чтобы хоть чем-то себя порадовать. Хоть чем-то. А теперь встретила тебя. Как я рада, что ты здесь.

— Хм, старушка Пэли не совсем та же. Она немного встревожена. Страшно за Ал ад алию. Я была там летом, а что там теперь? — Она вздохнула, но тут же сбросила с себя печаль. — Ладно, к черту все это. У тебя и так забот хватает на шестерых. А в нашей команде как раз шесть человек. Пойдем, я тебя познакомлю!

Они оказались действительно отличной командой. Три из них — Делли, Март и Сэл — совсем недавно плавали к голове течения. Лодия и Спарки были настоящими ветеранами, которые находились в Тамбимату, когда начались все вышеописанные события.

Лодия была хозяйкой судна, а Спарки — боцманом. Они плавали вместе уже очень давно. Лодия была такой же изящной блондинкой, как и Тамат, но не такой любительницей обращать на себя внимание. Спарки была смуглой, маленькой и ужасно напоминала мальчишку. Странно, что течение приняло ее, когда она его пила. Спарки была как раз такой, каких, по моему мнению, течение отбраковывало: она была похожа на мальчишку, который удрал из дома в женском платье, чтобы плавать по реке, — как рассказывалось в одном из романов, автор которого и понятия не имел о том, что описывал.

Было совершенно очевидно, что этой парочке гильдия доверяла больше всего: из-за их любви к реке и друг другу, что было одно и то же. Река связала их друг с другом; это можно было понять по тому, как они общались. Потеряешь одну — пропадет и другая. Поэтому гильдия могла полностью положиться на Лодию и Спарки в любом деле. Во всяком случае, я была уверена, что они не зануды.

Пять. С Пэли шесть. Я седьмая.

Только я не была членом команды; я была кое-чем другим. Я была ведром, которое нужно было забросить в пасть течения.

В тот вечер, поужинав тушеной свининой с рисом, мы пили восхитительный крепкий зеленый чай: тамби-мате. В сушеном виде он был похож на кусок местного пюре. От него отщипывались кусочки поменьше, опускались в стеклянные стаканы с серебряными крышечками и заливались кипящей водой. После чего эту жидкость полагалось пить через тонкую металлическую трубочку, и чего стоило ее оттуда высосать! Все это нам устроила Сэл, сама родом из Тамбимату. Набор для мате был подарен ей родителями после того, как ее выбрали добровольцем для новогоднего плавания к течению.

Мы выпили всего по несколько стаканов, но в голове зашумело, как после хорошей пьянки, хотя подобное опьянение было мне незнакомо. Голова оставалась совершенно ясной, и вместе с тем я чувствовала восторг и легкое онемение во всем теле, и уже не могла вспомнить, много ли я съела, и чего, и ела ли вообще. Да и какая была разница! Если бы у меня было такое тамби-мате годом раньше! Он был незаменим для того, кто заблудился в джунглях и ел только червей и коренья. Только не знаю, где бы я кипятила воду…

— Ты не подпишешь свой стакан? — попросила меня Сэл после четвертой или пятой порции.

— А?

— Твой стакан. Напиши на нем свое имя. Нацарапай бриллиантом. Между прочим, мне приятно, что ты поддерживаешь местных мастеров.

— Ты хочешь, чтобы я нацарапала на стакане свою кликуху, потому что купила в вашем городе драгоценный камень?

— Нет, конечно! Потому что скоро о тебе будут слагать песни и рассказывать всякие истории.

— Если так, я лучше их сама напишу, а то кто-нибудь другой наврет с три короба.

— Напишешь. Я знаю, что напишешь! Начинай прямо сейчас: поставь свое имя. — Она хихикнула. — Пожалуйста! На счастье.

— Давай, — поддержала ее Делли.

— Что ж, ладно. — Испытывая какое-то странное чувство и понимая, что все-таки не смогла избежать церемоний, я зажала стакан коленями и старательно вывела на нем «Йалин».

Сэл поднесла стакан к фонарю и стала поворачивать, чтобы полюбоваться надписью на свету. Иначе мои каракули на фоне плавающих в стакане листьев было не разобрать.

— Ну что, я испортила стакан?

— Нет, что ты, вовсе нет! Я буду его хранить.

Я чувствовала какую-то легкость и небывалый подъем.

— Он будет моим стеклянным надгробием, — пошутила я. — Ты будешь ставить в него цветы, если я умру?

Она усмехнулась:

— Нет, я буду пить из него тамби-мате. Всю жизнь. Немного погодя Пэли часто заморгала, словно ей в голову пришла какая-то мысль.

— Йалин, я хотела спросить: почему течение позвало тебя в прошлом году? Оно не отвергло тебя, иначе ты бы погибла. Что в тебе такого особенного? Ты не думай, я не хочу тебя обидеть…

— Нет, нет, ты права. — Она и в самом деле была права. Странно, но я никогда раньше об этом не думала. Я приняла это, как само собой разумеющееся, потому что это случилось со мной. Как все, я считала себя героиней своей собственной жизни, центром вселенной и так далее. Зачем я нужна сверхъестественным силам?

— Маранда спрашивала об этом, — сообщила Лодия.

— Как, старушка Меня-Ничего-Не-Касается?

— Ну, это ее как раз касается. Она возглавляет ежегодные рейды к черному течению уже много лет. Так что когда она узнала, что ты побывала на западном берегу и при этом не сошла с ума и не утонула, она была очень озадачена. И начала интересоваться тобой. Ты была слишком юной для такой чести, Йалин. Я и сама не знаю, почему так. Всего два года на реке и вот уже плывешь к течению…

— Я бы могла тебе сказать почему, но это долгая история, в которой полно лесных джеков с их праздниками и… (И грибов-наркотиков. Но об этом лучше помолчать…)

— Давай будем считать, что из-за твоих благородных качеств, а?

— Угу. Давай. Благородные качества нынче снова в цене… А что ей сказали?

— Что ты пила черное течение самой последней из тех, кто совершал предновогоднее плавание. Может быть, поэтому оно тебя и позвало. Оно запомнило тебя лучше всех.

— Запомнило? Вряд ли. Течение может позвать девушку, которая не смогла пройти посвящение, с расстояния в целую лигу! Оно может позвать мужчину, который попытается пройти по реке во второй раз…

— Но оно не может говорить с ними, только сводит с ума и убивает. Вот почему Маранда привезет завтра новое ведро течения: чтобы ты попробовала винца нового урожая. Плюс то, что осталось с прошлого года, если свежая порция окажется непригодной.

— О черт! Я же плыла через течение совсем недавно. Я его столько наглоталась!

— А оно говорило с тобой? Может, оно тебя не слышало.

— А может, ему не было до меня дела.

— Значит, еще один шарик течения поможет ему тебя вспомнить. Настроиться на твой лад.

— Настроиться, скажешь тоже! — Я обернулась. — Пэли, дорогая Пэли, — попросила я, — настрой-ка ты нас как следует!

— Хорошо. — И Пэли запела.

Если бы мы молча слушали и усмехались про себя, это было бы некрасиво. Но мы так не поступили. Мы все подхватили песню; и не для того, чтобы заглушить Пэли. Не петь такую песню было невозможно:

Скоро Сэл снова подняла свой стакан, поймав в него лучик света.

— Нашей лодке тоже нужно имя!

— Правильно, — согласилась Март. — О нашей старушке «Безымянной» пойдет дурная слава, если течение так и не вернется назад.

— А на какое имя будет реагировать течение? — Делли постучала по переборке. — Лодка, я нарекаю тебя «Йалин»!

— А я вот что сделаю, — пообещала Сэл. — Завтра я краской напишу «Йалин» на носу нашей лодки.

Мы засмеялись. Я подумала, что она этого не сделает.

На следующее утро хозяйка причала Маранда принесла «костюм для ныряния», бутылки с воздухом и канат. Когда она шла по трапу, то увидела, как Сэл, свесившись за борт, заканчивает выводить на нем желтой краской мое имя. Маранда начала так ворчать и бурчать от столь бесцеремонного обращения с ее драгоценным кечем, что Лодия, потеряв терпение, воскликнула: «Мы всегда сможем это потом стереть!» Почувствовав всеобщее неодобрение, Маранда сдалась.

Я снова выпила несколько шариков черного течения, и снова со мной ничего не произошло. И вскоре мы подняли паруса.

Как-то слишком быстро добрались мы до истока реки—и головы Червя, которая, словно гаргулья, торчала из-под каменной арки, касаясь подбородком воды.

Будет ли она еще страшнее при свете дня? Я боялась, что да. Й все же я смогла подавить накатившую было истерику, внушив себе, что голова неживая, что это просто огромная куча ила или базальта, покрытая землей.

Когда я видела голову Червя в последний раз, она двигалась. Сейчас она была неподвижна. Только вода плескалась возле нее, хоть как-то оживляя картину. Только бы она не двигалась! Только бы не мигали эти белые глаза, похожие на мел! Даже слюни в челюстях Червя застыли неподвижно, превратившись в скользкие сталактиты.

Нам удалось подвести «Йалин» почти вплотную к нижней губе и бросить якорь под защитой Ущелий, где было тихое место.

Ущелья! Ох, лучше бы я не смотрела вверх! Невозможно было поверить, что каменные глыбы, нависающие над тобой, — это просто отвесная скала. Нет, это могло быть только границей реального мира. Но как мы могли бы туда подняться?

Здесь мир словно изгибался почти под прямым углом, вызывая ощущение страшного головокружения. Сначала я подумала, что это из-за шариков течения, которые я проглотила. Но нет, просто здесь поворачивалась сама планета. Я не осмелилась взглянуть вверх еще раз, иначе упала бы навзничь.

Мы работали молча, только изредка перебрасываясь словами. Не потому, что боялись потревожить Червя. Нет, просто в этом месте слова таяли бы, как снежные хлопья; они бы исчезали прежде, чем их можно было понять.

Спарки и Сэл помогли мне облачиться в водолазный костюм. Она закрепили корсаж, потом привязали мне на спину бутылки с воздухом, из-за которых снять корсаж сама я бы уже не смогла. Шлем прикрепили к медному воротнику, открыли дыхательный клапан, и я почувствовала запах горелого масла — это был сжатый воздух. Маранда закрепила один конец тонкого жесткого каната у меня на поясе; остальная его часть была свернута, а другой конец крепился к подъемному вороту. Она зажгла мою лампу и прикрепила ее к шлему. Потом Пэли опустила трап прямо к губе Червя.

Мы были готовы. Я была готова. (А в голове промелькнула лихорадочная мысль: «Готова? Как можно быть готовой к такому?» Я отогнала от себя эту мысль, не желая, чтобы она была произнесена вслух.)

Пэли крепко обняла меня, из-за чего Маранда громко произнесла «тц-тц-тц», испугавшись, что она повредит творение лучших мастеров Тамбимату до того, как до него доберется Червяк…

Потом я спустилась по трапу, волоча за собой веревку. Я осторожно попробовала ногой губу, проверяя, не скользкая ли она, чтобы не бултыхнуться в воду. Это было бы неприлично и унизительно. Но поверхность губы оказалась липкой, как свежая краска; она подалась под ногой, и я смогла на ней удержаться.

Обернувшись, я послала «Йалин» последний привет, подняв палец со своим бриллиантовым кольцом. Не знаю, что подумала команда; может, они приняли это за неприличный жест. Я отвела в сторону липкие свисающие слюни — они не оторвались, только прогнулись. Потом еще одни, и пролезла внутрь.

Внутренние стенки рта были покрыты шишками и наростами; было так темно, что казалось, они поглощают свет моей лампы. Мне приходилось вертеть головой, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. Вокруг меня метались тени, словно намереваясь наброситься сзади. Я не успевала следить за лучом света, голова начала кружиться. Я видела над собой темный купол с какими-то выступами размером с подушку…

Из-за снаряжения мне было трудно смотреть вниз, я не различала ничего, кроме ребристого пола. Более гладкого и твердого, чем губа.

Как только я ступила на него, у меня задрожали ноги. От испуга? Конечно, мне было страшно.

Но ноги у меня задрожали не из-за этого.

Сказать, что пол подо мной провалился, было бы слишком занудно. Эти слова не передают того, что я испытала в следующую секунду. Не успела я ничего сообразить, как с визгом полетела вниз, словно ребенок с горки во время праздничных гуляний. Веревка тащилась за мной… Наверху маячило черное желе… Небольшой поворот, удар головой… Тут моя лампа погасла. Только на полпути к пищеводу я поняла, что меня проглотили.

Тоннель немного изгибался вверх. От удара я перелетела через край. Я распласталась в кромешной тьме.

Вот теперь я задрожала как лист. Я даже описалась. Сначала стало тепло, потом мокро и холодно. Темнота была абсолютной. Ее даже нельзя было назвать темнотой. Это было ничто. Я словно ослепла.

Я лежала очень тихо. Или старалась так лежать. Поскольку ничего не происходило, я перекатилась на бок и осторожно пощупала рукой возле себя. Что-то мягкое и влажное… А здесь более скользкое и твердое, как мускул… Наткнувшись на какое-то щупальце, я отдернула руку. Да это же моя веревка! Мой страховочный канат. Может, дернуть за него? Три раза, что означает: «Быстро тяните наверх».

Но кроме того, что меня проглотили, ничего страшного не произошло. По крайней мере, я не барахталась в желудочном соке. Я продолжала осторожно ощупывать. Каждая новая пядь, которую исследовали мои пальцы, давала ощущение безопасности, возможности дышать. И новый повод для беспокойства, потому что в любой момент я могла наткнуться на… кто знал, на что?

Мне показалось, что у меня что-то произошло с глазами: я увидела крошечную вспышку света.

Я села и стала вглядываться в голубую мерцающую точку. Она уже превратилась в светящееся пятнышко. Я сидела затаив дыхание. Может быть, этот свет находился всего в нескольких пядях от моего лица. Слишком близко! Свет становился все ярче, но поскольку возле меня не становилось светлее, я поняла, что он, должно быть, далеко. И вдруг что-то внутри меня изменилось, и я уже знала, что нахожусь в своего рода тоннеле, который заканчивается чем-то большим, освещенным голубым светом. Я встала, выпрямилась и, подняв руки над головой, уперлась пальцами в потолок. Водя руками направо и налево, я обнаружила изогнутые стенки; они были мягкие и перемежались более твердыми «мышечными ребрами».

Я побрела на свет, вытянув руки перед собой. Сделав первые десять шагов, я пошла увереннее и смелее. А свет становился все ярче и ярче.

Через несколько минут я стояла перед входом в пещеру, жуткую и волшебную. Изогнутые стенки и потолок поддерживались голубыми костями, или твердыми мышцами. На полу, словно водоросли, шевелились какие-то ветви с листьями. Среди этой волосатой «растительности» виднелись наросты, образуя подобие лестницы. Все мерцало и переливалось всеми оттенками голубого и синего: ветви были розовато-лиловыми, а светло-бирюзовые наросты словно указывали дорогу. Пещера уходила куда-то вдаль, где плавал темно-лазурный туман. Была ли она частью Червя или его плоть лишь покрывала ее стенки?

Наросты-ступеньки вели к какому-то острову: большому бугру чего-то молочно-белого, в зеленовато-голубых прожилках. «Опаловый Остров», так я его назвала.

А я стояла перед входом в пещеру и не могла туда войти из-за чертовой веревки! Которую защелкнула на мне Маранда, опасаясь, что маленькие пальчики внутри Червя смогут ее развязать. Но теперь длины веревки не хватало.

Сделав шаг назад, я ослабила канат и начала перепиливать его своим кольцом. Я обязательно должна войти в эту пещеру — иначе зачем она освещена? Я так давила на камень, что он чуть не выпал из оправы; и все же мастера из Тамбимату победили. Ну еще бы; я ведь заплатила за это колечко целую сумку монет1 Наконец веревка развалилась на две части.

Как я ни старалась, сбросить бутылки я не смогла; но я по крайней мере отстегнула шлем, который запотел изнутри…

В пещере пахло дохлой рыбой и землей; ничего тошнотворного — ни запаха из кишок, ни застойного воздуха. Теперь, когда шлема не было, воздух из бутылок тихонько дул мне в шею. Так, теперь все кончится простудой или воспалением среднего уха…

Тиха и безмолвна была эта пещера, если не считать неясного бормотания и шелеста в едва различимых темных ветвях.

А не закричать ли мне: «Я здесь!» Но Червь, наверное, уже об этом знает. Я решила молчать.

Я прошла по ступенькам — без всяких помех — и подошла к Опаловому Острову. С близкого расстояния он напоминал глянцевую ягодицу какой-нибудь великанши: с молочно-белыми прожилками внутри и плотью в виде огромного купола. Его основание окружал ободок. Как только я на него ступила, весь остров задрожал. Я поспешно отскочила назад на ближайшую ступеньку.

Дрожание усилилось; по острову пошли волны, накатываясь одна на другую — и вдруг раздалось громкое «чмок»: Вершина острова раскрылась.

Ее половинки разошлись в стороны, и показалась человеческая голова. Она закивала, словно просила меня подойти. Я увидела лысую голову и голые плечи. Передо мной стоял, пошатываясь, обнаженный мужчина. Его кожа была того болезненного цвета, какой появляется от долгого пребывания в бинтах. Он напоминал огромную личинку, какие встречаются в джунглях. Его пах был таким же безволосым, как и череп.

Мужчина уставился на меня водянистыми голубыми глазами — потом сделал шаг, споткнулся и съехал со склона острова на заднице, с глухим стуком ударившись об обод.

— Я… — прокаркал он. Внезапно он отрыгнул какую-то белую жидкость. По всей видимости, этого парня можно было не бояться! Вытерев рот, он выпрямился и попытался улыбнуться — потянул себя руками за щеки, словно прилаживал на себе маску. — Привет, я буду твоим провожатым. Течение забрало меня… некоторое время назад. Я попытался проскочить, понимаешь. Течение сохранило мое тело, так что теперь я его представляю.

— Течение представляет мужчина? Он с удивлением оглядел себя.

— Что ты, я не мужчина уже давным-давно.

— Ты не… Ты что, сумасшедший?

— На самом деле я мертвый… Оно не тронуло мое тело, понимаешь. Я жил жизнью других людей, в хранилище-Ка.

— Где?

«Ка» — так западные называли разум человека. Они говорили, что Ка после смерти человека возвращается в Рай. Улетает в другой мир…

— Ты что, с западного берега? — спросила я.

— Нет… Когда-то я жил в Сарджое…

— Но ты ведь только что сказал «Ка»? Он кивнул.

— Так что, западные говорили правду? О Божественном разуме в Раю? Откуда здесь хранилище-Ка? Что это такое? Что?..

В отчаянии он взмахнул руками.

— Пожалуйста! — Мертвец показал на ступеньки, ведущие вдоль пещеры к лазурному туману. — Не могли бы мы?.. Чем скорее мы пойдем, тем скорее я вернусь к своим снам.

— Куда пойдем?

— В хранилище-Ка.

— Откуда здесь хранилище-Ка? Это же не Рай. Течение — это не Божественный разум… Или нет?

Он присел на корточки и обхватил колени руками. Может быть, ему было трудно стоять, ведь он умер уже так давно…

— Думаю, у нас есть время, — согласился он.

— Время? А ты знаешь, что наверху идет война? Что хороших людей разрубают на части? И все потому, что течение ушло. Его отравили?

— Перестань забрасывать меня… Да, я знаю, что идет война. Нет, течение не отравили. Послушаешь ли ты меня наконец? Черное течение может собирать и хранить Ка умерших людей, если только при жизни они были с ним связаны. Чем больше в его Хранилище Ка, тем сильнее его разум.

— Ты хочешь сказать, что все женщины реки, которые когда-либо жили, по-прежнему живы и находятся здесь?

— Ну, они мертвы, но да. Сейчас они видят сны о жизни друг друга. И поскольку эти сны переплетаются, то создание, которое появилось здесь до нас, ищет… ищет ключ-разум ко вселенной.

— О! — Ключ-разум ко вселенной. Тамат думала, что в горле Червя застрял какой-то ключ… Так это был ключ ко вселенной, вот как? Но Червь явно и сам охотился за ним. Тут я вспомнила, что говорил мне Андри: люди не могут просто прибыть в мир и весело там поживать. — Течение создало этот мир специально для нас? — спросила я.

— Я тебя не понимаю.

Я постаралась ему объяснить.

— Течение изменило этот мир так, чтобы мы могли есть, пить и дышать? — закончила я свои объяснения.

— Напротив! Этот мир возник по своему собственному желанию. И течение тоже. Я не очень понимаю, как работает его организм, но я знаю, что оно получает энергию из воды. Оно расщепляет, сжигает и превращает воду… В общем, вечность назад оно уплыло вниз по реке. И совершило большую ошибку. Само по себе оно имеет мозгов не больше, чем у простого земляного червя. Но оно умеет использовать чужой разум. Он нужен ему, оно пьет его. И выпив чужой разум, начинает думать само.

— У меня иногда тоже так бывает. Зомби выглядел усталым.

— В самом деле? Так вот, течение почувствовало на земле зачатки разума. И попыталось их использовать. Но это были всего лишь зачатки, так что оно уничтожило их. Они начали гаснуть и исчезли. Тогда оно снова затаилось на целую вечность, чувствуя только рыб и подводные организмы. Оно надеялось, что, если подождать, появятся другие существа, наделенные более сильным разумом.

— Как оно могло на что-то надеяться, если у него самого не было разума?

— Оно чувствовало. Ощущало. Его сущность — это знать, познавать с помощью других. Поглощать, пить знание…

— А потом, как я понимаю, в Порт Первый Приют прибыл Корабль из Рая?

Так оно и было. Проходили века, а существо так и оставалось в неподвижном состоянии. Оно просто существовало на дне реки, как растение.

И не успело оно понять, что происходит, как мир раскололся надвое. Появились новые растения, рыбы и животные, которые начали существовать наряду с местными видами, в одних случаях вытесняя их, в других — смешиваясь с ними.

Внезапно, неизвестно откуда, появился новый сильный разум. Молодой, имеющий продуманную цель, обладающий обширными знаниями. Это было первое поколение переселенцев.

Среди них течение различало два вида существования: спокойное и плавное — Течение, и резкое и скачкообразное — Рывок. Первое было созвучно ему; второе — враждебно. Возбужденное, сбитое с толку, оно поднялось из глубин, напрягая свои ощущения — и было ослеплено.

Оно по-прежнему не могло «думать» — все это произошло мгновенно. И почти сразу оно почувствовало новый, далекий разум, который превосходил силой все остальные; он трогал течение, пробовал его, пытался уничтожить.

Этот далекий разум принадлежал к скачкообразному виду, сознающему свое величие и установившему свою власть. Так, во всяком случае, показалось течению, когда оно попыталось проанализировать события. Этот честолюбивый разум уже успел вывести новые виды растений и животных, которые приспособились к новым условиям, и распространить их по всей своей территории, а также создать человеческие тела и связать их разум с Ка.

Повинуясь инстинкту, течение бросилось спасаться. Людей охватило безумие: наступила потеря памяти, понеслись вихри разрушения и раскола. Червь не мог понять, чья в этом вина. Он подумал, что далекий разум попытался уничтожить результаты своего эксперимента, разорвать связь с существом, которое сам же и разбудил.

Одни переселенцы пострадали больше, другие меньше. Все пришли в полное замешательство. Выжили только две группы: те, кто жил на западном берегу, где еще помнили далекий разум, хотя и смутно; и те, кто жил на восточном, где его полностью забыли.

За последующие века течение установило связь с теми, кто принадлежал плавному Течению и жил на восточном побережье. Оно втягивало в себя души погибших женщин и начало наконец получать знание.

Так говорил зомби. Его зовут, добавил он в конце рассказа, Рэф. Хотя он явно не придавал своему имени значения, словно не пользовался им уже целые столетия.

События начали разворачиваться.

— Отравили? — Рэф захихикал. Теперь он вел себя более естественно, хотя общительного человека я представляла себе немного по-другому. — Кто его может отравить? Течение берет только то, что ему нужно. У него есть сычуг, чтобы сворачивалось молоко его разума. Чтобы оно становилось густым и жирным. Течение пыталось подчинить себе женщин-жриц из Порта Барбра, но до них оказалось трудно добраться…

— Что? Повтори, что ты сказал?

До Креденс, боцмана с «Шустрого гуся», добраться было вовсе не трудно! Внезапно все то, что произошло на празднике лесных джеков, предстало передо мной в новом свете — я почувствовала жалость к Креденс. Ею манипулировали, использовали как инструмент, — а потом отшвырнули за ненадобностью, когда она не смогла попасть в каюту Марсиаллы. Креденс, возможно, даже не понимала, зачем она участвует в заговоре. Иначе она действовала бы куда более эффективно. Черт, кого я пытаюсь обмануть? Когда несговорчивая Марсиалла оказалась высоко на дереве, до успеха оставался один шаг, но именно этот шаг не дал сделать Креденс кое-кто по имени Йалин.

Рэф погрузился в воспоминания:

— Ах, я был когда-то одной из этих женщин-жриц. Она убежала от своих, чтобы плавать по реке… Она видела, как рано они все умирают и как рано стареют! О, я познал и Остановку времени, и его Ускорение… Но теперь это не имеет значения.

Не имеет значения? Кое-что Креденс все-таки удалось. Сама того не желая, она сделала своей последовательницей меня.

Рэф был счастлив подтвердить это. И второй раз за несколько секунд я по-новому взглянула на прошлые события.

— Ты пришла как раз вовремя, — сказал он. — Течение прочитало твои мысли. Ты оказалась лучше. Более экономичной! Ты решила еще одну проблему, а именно: как заманить в воду Сыновей Божественного разума, чтобы течение могло поглотить как можно больше их Ка и узнать о них побольше — а потом изучить и проверить связь с дальним могущественным существом…

— Постой! Ты хочешь сказать, что это течение спровоцировало войну? Чтобы погибло побольше западных и оно получило бы их души?

— Это звучит немного грубо.

— Как же оно получит души мертвых Сыновей, если оно ушло?

— Не беспокойся! Через некоторое время оно вернется на прежнее место. Оно следит за ходом войны по Ка погибших женщин реки. Течение по-прежнему забирает их к себе.

— Мне поаплодировать такому мудрому плану? Который несет страдания и смерть! — Если уж доктора Эдрика я считала бессовестным человеком, то течение было явно ему под стать!

— Видишь ли, оно хочет стать Богом.

— Богом?

Рэф оглянулся по сторонам. Я тоже… и у меня кровь застыла в жилах. Пока мы говорили, стены пещеры явно начали сдвигаться. И потолок, кажется, тоже опустился?

— Сыновья все равно бы начали войну, — мудро заметил Рэф. — Рано или поздно они бы нашли средство. Через пятьдесят лет или сто. Время не имеет значения.

— Для тех, кто жив, имеет!

Эта часть пещеры определенно сжималась. Ветви, выступающие из тумана под ногами, заколыхались.

— Нет, не имеет! Не имеет, когда ты становишься хозяином других жизней. Все, кто попадают в хранилище-Ка, не жалеют об этом. И запомни, когда течение станет Богом, все эти Ка будут его частью.

— Это ты так считаешь.

— Ты сама скоро все увидишь, Йалин. Течение беременно само от себя…

— Э?

— Я лучше скажу так: скоро течение даст жизнь чему-то более великому, чем оно само. И оно чувствует, что ему нужно семя…

— Чтобы родить? Да кто же оплодотворяется после того, как забеременеет?

— Я говорю не в буквальном смысле. Оно чувствует, что нуждается в присутствии живого существа, когда начнется изменение. Здесь его чрево; а ты — мужское семя.

— Я женщина, чертов труп!

— Пожалуйста! Течение — это плавный поток; ты камень, который его изменяет. Ты помогаешь ему измениться, но сама остаешься прежней. Ты будешь спать и видеть во сне жизнь других людей, а оно будет возле тебя.

— Оно уже дважды было возле меня! И даже забиралось внутрь. Это уже вошло у него в привычку.

— Ах, но на этот раз…

— В третий раз повезет?

— Ты станешь легендой, Йалин. Когда ты выйдешь из его рта, спасение будет рядом.

— А если я не хочу быть легендой?

Честно говоря, я думала, что течение не понимало своими куриными мозгами, что делает. А если и понимало, то не слишком-то я верила в этот план. Чтобы добиться своей цели, оно развязало войну. Ну и что, если оно забирало себе души погибших?

Эти стены!

Этот потолок!

— Послушай, не хочу показаться грубой, но стены пещеры сжимаются. До свидания! — Я повернулась и быстро пошла по ступенькам, ведущим ко входу в туннель. Ветви, извиваясь, начали цепляться за ноги, не давая уйти.

— Стой! — закричал Рэф. — Рот закрыт. Я остановилась.

— Что?

— Рот закрылся.

Наверное, мне не нужно было останавливаться. Теперь ветви вцепились мне в лодыжки. Я попыталась вырваться. Может, зомби все это выдумал?

— Тебя ждет награда, Йалин! Ведь это так здорово — увидеть жизнь других женщин!

Может быть, если бы я не выполнила свою миссию до конца, вырвавшись из пещеры, Маранда, Спарки и Лодия бросили бы меня обратно… Пока я раздумывала, потолок опустился еще ниже. Пещера, очевидно; была дырой в теле Червя, большим пузырем, который он надул внутри себя.

Не судите строго всю абсурдность и ужас этого момента. Наверху царил хаос. Гигантский головастик собирался заняться со мной любовью или что-то в этом роде. А на голову мне опускался потолок. Что могло спасти девушку в такой момент, как не чувство юмора? (Или чувство ярости — хотя ярость была не очень уместна в данной ситуации.) Я начала смеяться. Я согнулась пополам. Я умирала со смеху.

— В чем дело? — испуганно воскликнул Рэф.

— Ничего, все в порядке!.. — Сделав над собой усилие, я успокоилась. — Это такая потеха — стать Богом!

Как везет собакам и кошкам, они даже и не думают об этом. Ты только представь себе: сжимающееся чрево Ка-Теобора… провожатый-зомби… души мертвых… бочки измельченного гриба, полученные путем обмана… и все это в кишках Червя… да еще и война! И что же в конце туннеля: власть и видения? Жизнь — это абсурд.

— Но сама вселенная парадоксальна, — отозвался Рэф. — Само существование. Я хочу сказать, зачем вообще что-то должно существовать? Может быть, истинное знание и абсурд — это близнецы. Может быть, одно — ключ к…

— Да заткнись ты!

Наросты-ступеньки уже исчезли под извивающимися ветвями, они обвивали мои ноги.

— Да иду я, черт бы вас взял! — И ветви сразу меня отпустили.

Мы быстро пошли в дальний конец пещеры. Теперь, когда я шла в нужном направлении, стены перестали сжиматься.

Я трусила навстречу своей судьбе, и судьбе Червя, и судьбе всего мира; нагруженная ненужными бутылками с воздухом, щеголяя драгоценным камнем, который годился только на то, чтобы перетирать веревки; в сопровождении безволосого ожившего мертвеца… Пока я шла за Рэфом, то подумала, что доктору Эдрику с его приятелями никогда в жизни не узнать ничего подобного. Для этого они слишком серьезны. Все настоящее и истинное постигается только в смехе, когда хохочешь так, что слышат звезды.

Но дело в том, что все это имело значение; и очень большое значение.

Тем не менее я решила не напрягаться. Перед тем как начать заниматься любовью, напрягаться нельзя, верно? А наш Червяк решил меня любить. Каким-то способом.

Я пыталась придумать, как быть безумной и нормальной одновременно. Я надеялась, что эту проблему решит сам Червь. Может, он и в самом деле станет Богом…

Я не знала, что меня ждет. Гора искрящегося желе? Бассейн, в котором отражаются звезды, а посреди плавает Ка?

Когда мы наконец вошли в лазурный туман, я увидела бассейн с фонтаном: светящуюся зеленовато-голубую чашу девять и десять пядей в поперечнике, в которой пузырилась темно-фиолетовая пена.

Котел, кипящий без огня. Чаша плоти. Ванна.

Конечно, вся эта — «архитектура» была чисто временной. Эта чаша или ванна с пеной была приготовлена специально для меня. Я не имела ни малейшего представления, как выглядит хранилище-Ка. Наверное, вообще никак.

— Залезай, — посоветовал мой друг зомби. — И ложись. Бассейн немного напоминал огромный сфинктер.

— Он меня не прищемит?

— Он тебя не съест — не бойся!

Зачем люди говорят «не бойся», если именно это и должен делать всякий здравомыслящий человек?

— Тебе помочь с этими штуками на спине? — галантно предложил Рэф. — Похоже, с ними неудобно лежать.

— Ах, так мне должно быть еще и удобно! Как это мило.

Неловкими пальцами Рэф освободил меня от бутылок. А вот замок на поясе и веревка ему не поддались.

Итак, я забралась в бассейн. Когда я туда лезла, мне показалось, что по пещере пронесся вздох облегчения. Я погрузилась в фиолетовый туман и почувствовала, как меня куда-то уносит…

Я вступаю в хранилище-Ка…

Я Лелия, женщина из Гэнги, тридцати лет, темноволосая, высокая и сильная.

Я родилась вместе с ней. Как палочка, я плыву по течению туда, куда несет меня вода; в отличие от рыбы, которая может плыть и против…

Я безбилетный пассажир, который живет внутри нее. Я ношу ее, как перчатку. Я вижу то, что видит она, чувствую то, что чувствует она, говорю то, что говорит она, иду туда, куда идет и она. Я считаю, что Гэнги не грязная дыра, а мой родной дом.

Она, Лелия, чьей жизнью я живу, не знает обо мне. Может быть, потом она станет меня узнавать и кивнет при встрече. Ее жизнь проходит передо мной не год за годом, а отрывками, толчками, словно биение кровеносной артерии. Несколько дней, потом скачок вперед.

Мужчины из Гэнги планируют экспедицию в пустыню. Заработав на поставках, гильдия покупает мне место Наблюдателя в этой экспедиции. Может быть, где-то в песках есть еще одна река?

Может быть, это случилось сто лет назад! Но кажется, что происходит только сейчас: только это мгновение имеет значение.

Оно означает все… и ничего. Настоящее мгновение, в котором ты живешь, часто забывается ради мгновений будущего. Или ты просто пытаешься остановить время, чтобы растянуть настоящее мгновение; но на самом деле ты говоришь себе: «Смотри! Сконцентрируйся! Я здесь, в данное время и в данном месте. Я навечно сохраню это мгновение в памяти — чтобы понять и оценить его значение… через час, через неделю, через год. Не сейчас, потом». Только когда это мгновение проходит, ты познаешь его окончательно. Значит, мгновение — это все и ничего.

И поскольку я, Лелия, становлюсь частью другого человека, этот разрыв во времени исчезает. Каждое мгновение моей жизни, прежде такой заурядной, становится ярким и сияющим. Каждый поступок, каждое слово превращается в сверкающий бриллиант.

От этого хранилище-Ка наполняется радостью; а могло бы и ужасом, если бы таким оказалось мгновение. Но даже ужас отступает перед ярким светом, который излучает каждое мгновение.

Мы вышли из Гэнги и подходим к границе пустыни. С нами идет отряд носильщиков со снаряжением и продовольствием. Мы разбиваем основной лагерь в дикой местности возле заводи, окруженной деревьями. Это наш последний колодец. Дальше — только ровный песок и дюны на горизонте.

Мы очень хорошо все спланировали. Мы отводим группу носильщиков в глубь пустыни и оставляем там запас продуктов и бурдюки с водой. Первая такая вылазка занимает пару дней, один день туда и один обратно. Вторая занимает уже вдвое больше времени. И так далее. Таким образом мы уходим в дюны на неделю, а потом возвращаемся в лагерь. Эти приготовления занимают несколько недель и прекрасно нас тренируют.

Потом мы отпускаем носильщиков и уходим в пустыню одни. Нас шестеро: пять мужчин и я.

Благодаря подготовке, первые недели путешествия проходят легко — хотя идти по мягкому песку и преодолевать дюны тяжело. Мы находим оставленный заранее провиант. Дюны могут перемещаться, но это занимает много времени; к тому же ветра почти нет. Это самое спокойное время года, затишье. На реке, конечно, сильный ветер даже в период затишья, но мы далеко от нее. У нас есть шесть недель до того, как начнутся пыльные бури.

Дюны сменяют друг друга — одни имеют форму звезды, другие гребня; мы быстро идем вперед. На торчащих из песка кусках горной породы — указателях посреди океана песка — мы оставляем еду и воду для обратного пути, а наши рюкзаки становятся все легче.

Я влюбляюсь в одного из исследователей, Джозепа. А он влюбляется в меня. Но так не должно быть. Мы с ним из одного города. Мы полюбили друг друга только потому, что находились далеко от реки. Мы были далеко от всего.

Далеко! Но мы так близко от остальных четырех мужчин из Гэнги (которые не должны ни о чем догадываться; как же — напрасные надежды), что ничего не можем поделать со своей любовью. Она — наша мука и наше счастье. Мы сгораем от безысходности, тоски и страха не меньше, чем от горячего полуденного солнца. Джозеп кажется мне необыкновенно смелым и красивым.

Проходит три недели, пейзаж все такой же мертвый. Здесь растут только камни.

Тупик: четверо хотят вернуться, пока еще есть время. Но Джозеп не хочет сдаваться — он участвует в таком предприятии, где даже попытка уже означает успех, Джозеп хочет пройти хотя бы часть того пути, который я прошла по реке, но в своем направлении. Я смогу полюбить только того, кто ни в чем не уступает мне.

После короткого совещания решено, что трое останутся здесь и разобьют лагерь возле большого куска какого-то кристалла, торчащего посреди глины. Трое пойдут дальше: Джозеп, я и Харк.

Через день пути Харк решает, что мы идем навстречу своей смерти. Очень может быть. Может, мои кости, смешавшись с костями Джозепа, останутся на этом песчаном ложе навечно.

Харк и Джозеп ссорятся; они не кричат, но в их голосе звучит скрытая ненависть. Харк считает, что Джозеп изменил духу нашей экспедиции, взяв на себя командование. Харк не может видеть нашей любви, которая становится тем сильнее, чем больше мы пытаемся ее скрыть.

Он уходит от нас рано утром, чтобы присоединиться к остальным. Они будут ждать нас два дня, а потом уйдут, забрав все продукты и воду; это угроза. Обещание.

Как только Харк уходит, мы с Джозепом забываем обо всем. У нас только один день и одна ночь.

Как вызывающе дерзко проводим мы эту ночь! Кажется, что цель всей экспедиции, недели подготовки, носильщики и оборудование — все это было только для того, чтобы мы смогли заняться любовью. Сможем ли мы вернуться и сказать: «Да, мы нашли кое-что — мы нашли друг друга».

А на рассвете, когда мы просыпаемся, я вдруг начинаю думать, что Джозеп хочет обладать не женщиной, а самой пустыней — ее обнаженной пустотой, так не похожей на пустоту реки. Мои груди — это дюны, мои бедра — это их склоны под его ласкающими пальцами. Мое лоно — это колодец с водой, которую мы так и не нашли. Я пустыня, превратившаяся в женщину. Только так может он покорить ее; он, которому так важно что-то покорить.

В тот день мы молча возвращаемся туда, где расстались с Харком. В ту ночь, когда мы расстилаем на песке одеяла, у Джозепа нет сил — потому что он оставляет пустыню. Он так грубо и сильно сжимает меня в объятиях, как не сжимал еще ни один мужчина, но у него ничего не получается. Наконец он отпускает меня, сгорая от стыда, и мне приходится утешать его; от этого ему становится еще хуже, потому что он плачет как ребенок.

Утром, когда я просыпаюсь, его слезы все еще капают мне на лицо. Мне кажется, что это слезы. На самом деле, это капли дождя из одинокой тучки.

Далеко на западе скапливается темная масса облаков, из которой идет дождь; струи грязной воды обрушиваются на нас. Через час тучи расходятся, и снова сияет солнце.

И когда мы наконец добираемся до кристалла посреди глины, то находим сначала одного утопленника, потом другого, а потом и третьего. Странное наводнение прекратилось; пустыня снова сухая. Бурдюки с водой смыло и разорвало о камни, поэтому все, что нам удается найти, это лужица грязной воды. Мы находим четвертый труп, Харка; его кожа уже начинает высыхать.

— Ты привела за собой реку! — кричит мне безумным голосом Джозеп.

К счастью, здесь действие прерывается.

Я вижу Лелию через несколько дней посреди дюн. Джозеп падает и умирает от жажды. И я, Лелия, тоже умираю…

На какое-то мгновение мне кажется, что я действительно привела за собой реку, она пришла, чтобы влиться в мое измученное горло и утолить невыносимую жажду!

Но я мертва; и черное течение принимает свою дочь, хоть она так далеко. И скоро я понимаю, что вернулась домой — к себе. И это мгновение озаряет все другие мгновения моей жизни…

Я Чарна, девчонка из Мелонби, через год или два я буду вступать в гильдию.

А сейчас стоит самая суровая зима, какую я помню. Река замерзла. Суда вмерзли в лед, их канаты и рангоут покрыты инеем, который сверкает, как сахар на именинном пироге. Движения по реке нет.

Вместе со своей лучшей подругой Пол я осмеливаюсь выйти на лед, мы катаемся, выписывая зигзаги. (Стоит такой холод, что снег становится рассыпчатым, а не мокрым.) Я вырезаю на льду свое имя, чтобы его видели все.

За нами с берега следят несколько мальчишек, которые начинают подначивать друг друга, потому что им кажется, что лед сделал реку безопасной. Они восхищаются мной, обижаются на меня. Им страшно, но они гордые. Холод распаляет их, они начинают дразнить нас и друг друга. Наконец самый смелый и глупый из них выходит на лед и подкатывается к нам.

— Теперь тебе придется топать за женой пешком! — предупреждает Пол. — Ты уже использовал свою единственную возможность.

— Чепуха! Я стою не на реке, а на льду, а он над рекой! Держу пари, что смогу добежать до того берега!

— А вот и не сможешь. На середине лед тонкий. Может, его там вообще нет.

— Ой-ой-ой! — Он разбегается и начинает скользить. Он кувыркается и дурачится на льду, потом выскакивает на берег. — Давайте попробуйте! — кричит он своим друзьям.

— Ну уж нет!

— Нашел дурачков!

— Цыплячьи души, — презрительно усмехается он и снова выбегает на лед. Теперь он на нем прыгает. — О, я мальчик реки, — поет он. (На самом деле, в этой песне поется о девушке реки.) — Моя лодка — игрушка! Она веселая, как хлопушка!.. (Он придумывает слова сам, высмеивая песню.)

Внезапно он пронзительно кричит:

— Убить! У-уби-и-ить!

Он дико машет руками. И бежит на середину реки. Дальше, дальше…

Мы смотрим оцепенев. Он уже в сотне, тысяче пядей от берега. В своей зеленой курточке он похож на листик, гонимый ветром. Потом. он уже не больше травинки. А потом исчезает совсем. Я чувствую легкий треск под ногами. Там, далеко, лед преломился.

И на реке произошла смерть. Потому что я написала на ней свое имя.

Но я не виновата! Я не виновата в этой смерти!

Я боцман из Молнии, счастливая и страстная женщина. Как можно совмещать эти качества? А она может. Я знаю, потому что она — это я. Она горит, словно языки горючего газа в кальдере за городом; а изнутри ее иссушают страсти, которым она не дает вырваться наружу…

Я множество жизней, переплетенных между собой и сливающихся воедино. Все путешествия и приключения, о которых я мечтала в детстве и которых меня внезапно лишили, — вдруг стали моими; они разливаются, переполняют меня…

Я Неллиам, пожилая глава гильдии… Неллиам? Глава гильдии из Гэнги? Но как же так?.. Я в Веррино, живу в доме хозяйки причала. Я здесь уже несколько недель, мы ведем переговоры с Наблюдателями. Возможно, я не лучший посредник, поскольку мне так трудно забираться на Шпиль… Но я встречаюсь с одним молодым человеком на нейтральной территории, обычно это какой-нибудь винный ресторанчик, которых здесь полно. У него медная кожа, блестящие глаза и дерзкий маленький нос. Если бы я была на сорок лет моложе и глупее, чем сейчас…

(У меня екает сердце — этот молодой человек, несомненно, Хассо, мой бывший любовник на одну ночь, который первым сорвал цветок моей невинности.)

С другой стороны, с точки зрения человека, который может оглянуться на тысячи дней своей прошедшей жизни, я, может быть, подхожу для его замысла лучше всего. Но это только может быть.

Поэтому я позволяю себя немного поуговаривать, а потом соглашаюсь, словно я собираюсь его соблазнить. И только изредка я теряю терпение.

Мы о многом договорились в принципе и даже начали работать. Но теперь мне нужны панорамы западного берега, которые Наблюдатели собирали и хранили сотню лет. Я хочу, чтобы их отвезли в Аджелобо, где их скопируют мастера и напечатают в виде карты-справочника, которую потом смогут скорректировать наши сигнальщики.

Вся информация, которую собрала Йалин, тоже войдет в этот справочник. Это будет вторая Книга Реки — призрачный путеводитель по миру, о котором ничего не известно. Или, может, лучше назвать его Книгой Преданий, поскольку его тираж будет строго ограничен. Никаких дополнительных или пиратских изданий, об этом я позабочусь. Издатели Аджелобо очень зависимы от нас в смысле перевозок.

Сегодня канун Нового года, и ресторанчик освещен китайскими фонариками. В этот вечер народу немного; большинство людей готовятся к завтрашнему празднику. Две женщины реки что-то обсуждают. О чем-то задумался старик. Двое влюбленных — муж и жена, судя по всему, молодожены — о чем-то шепчутся в уголке.

И больше никого, только Хассо и я. Старость уговаривает молодость — только Хассо не такой уж простачок, он учтив и осторожен. Может, до ночи я управлюсь.

— А какие у вас гарантии? — спрашивает он.

— Слово чести, — повторяю я. — С вашими панорамами ничего не случится. Мы просто их одалживаем. Вернем меньше чем через год. Нам потребуется примерно такое время.

Огоньки мерцают вокруг нас. Должна быть еще приятная музыка. Но нет, от музыки я засыпаю…

— Хорошо, я верю вам. Я спрошу…

Мы договариваемся о встрече после Нового года в этом же ресторанчике, здесь снова должно быть тихо после всех пирушек и гуляний.

Но когда наступает новогодняя ночь, в ресторанчике совсем не спокойно. В нем сутолока и гул голосов. Потому что голова черного течения прошла Веррино. Теперь все рассказывают друг другу, как это было, приводя самые противоречивые объяснения. Вместо мира и покоя — кромешный ад.

Ночь черная, как течение, которое ушло от нас. Маленькие фонарики освещают только крошечное пространство вокруг себя, отвоевывая его у наполненной страхом тьмы. Толпы людей собрались в нашем и других ресторанчиках, подальше от обнаженной реки.

Я знаю, что я, Неллиам, умру… Умру скорой и страшной смертью. Я пытаюсь заставить ее встать и уйти, пока есть время. Но у меня ничего не получается; ноги Неллиам не слушаются меня, Йалин.

Неудивительно, что Хассо опаздывает. Он залпом выпивает два стакана вина, а потом шепчет мне, что Наблюдатели видели голову Червя в свои телескопы. Я едва слышу, что он говорит, кругом стоит такой шум.

— Ты не мог бы говорить громче?

Он откидывается назад, насупившись, явно обиженный.

— Прости, Хассо, но у нас мало времени. Прости мою раздражительность.

— Ладно, все в порядке. Я понимаю. Так вот… Внезапно со стороны реки раздается пронзительный

визг. Шум в ресторанчике мгновенно стихает, потом поднимается снова. Люди вскакивают и выбегают на улицу.

— Подождите здесь! Я сейчас. — И Хассо тоже убегает. Потом начинается вот что. Над крышами пролетает

какой-то дымящийся красный свет. Кто-то кричит: «Пожар!» Потом раздается оглушительный взрыв, и китайские фонарики разом гаснут.

Хассо прибегает назад, едва переводя дух.

— Вооруженные мужчины. Наверно, с запада! Пошли скорее на Шпиль! — Он хватает меня за руку.

Но я останавливаю его.

— Мой дорогой мальчик, я не полезу на Шпиль, даже чтобы спасти свою жизнь.

— Да это же!.. Неллиам, я помогу вам. Я понесу вас на руках.

— Нет, иди один. Я буду тебе только мешать, ты можешь погибнуть из-за меня. Только обещай мне одну вещь. Обещай, что будешь говорить правду там, наверху.

— Правду?

— Наблюдай! Держись в стороне! Записывай все, что видишь. А теперь иди. Иди! Или я рассержусь.

Он не знает, что делать. Разумеется. Но ужас и смерть приближаются с каждой минутой.

И он уходит. Но сначала, неизвестно зачем, страстно целует меня в мой мудрый лоб.

Я снова наполняю стакан. Стыдно бросать такое прекрасное вино. Я потягиваю его и жду.

Но смерть, когда она приходит, оказывается совсем не такой блаженной и быстрой, как я ожидала.

И ею все не кончается…

И тут я начинаю кое-что замечать. По какой-то причине мое внимание уже не отвлекается пребыванием в хранилище-Ка, оно обостряется. Может быть, потому, что я только что была Неллиам, а она не дура. Может быть, потому, что ярко проступает значение реальных событий — очень ярко, — освещая прошедшие передо мной жизни, чего никогда не бывает в действительности.

Уголком глаз я вижу, что делает Червь. Он использует меня как челнок некоего ткацкого станка, чтобы выткать нитями рисунок, новый и совершенный.

Мне приходит в голову, что я могла бы стать тем инструментом, который сделает его Богом. Я могла бы приобрести на него некоторое влияние.

Поэтому во время моей следующей жизни, в качестве рыбачки из Сверкающего Потока, я стараюсь ее игнорировать. Нелегко игнорировать свою собственную жизнь! Ее владелица начинает чувствовать, что ею пренебрегают. Но потом она смиряется (так я думаю).

Снова и снова я представляю себе некий образ. Я концентрируюсь на нем изо всех сил.

И этот образ… Но подождите, не сейчас.

Однажды, когда я вытаскиваю сети, полные рыбы, я вижу чью-то руку. Она висит в воздухе, словно филе белой рыбы, пропадая из виду где-то на уровне кисти…

Когда я ухватилась за эту руку, небо, река и моя рыбацкая лодка разом исчезли, превратившись в фиолетовый туман.

Я села в своей светящейся чаше. Рядом стоял Рэф, мой бесцветный зомби, и держал меня за руку.

Он помог мне выбраться, хоть я и не чувствовала себя слабой. Напротив: мне было весело! Усевшись на краю бассейна, я решила, что Червь хорошо меня кормил, а заодно и укрепил конечности, пока я лежала в ванне. Если только я не проспала дольше, чем думаю.

— Сколько я пробыла в хранилище-Ка, Рэф? Часы? Дни? Недели?

Он пожал плечами.

— Не знаю, я спал и видел сны.

— А течение теперь Бог?

— Не уверен. Оно… другое. Может быть, когда рождается Бог, он сначала младенец, а потом растет?

Вот этот образ и был в моей душе. Я постоянно думала о нем.

— Червь, — подумала я, — как идет война? Слабые тени поплыли у меня перед глазами, я почти ничего не поняла.

— Червь! — я представила этот образ.

Внутренним слухом я различила стон молчаливого согласия. Победа! Мне все-таки удалось вышить его на его рисунке, хотя бы в уголке.

Я спрыгнула с края бассейна.

— Ну что ж, — сказала я Рэфу, — мне пора уходить. — Я подняла бутылки.

— Зачем они тебе?

— Нельзя оставлять мусор! Особенно в Боге!

— О, он их переварит. И выбросит наружу. Да, когда его тело опустеет… Рэф прав.

И я бросила бутылки, которые все равно бы мне мешали. Пусть гильдия только попробует заставить меня за них заплатить.

Мы с Рзфом расстались на Опаловом Острове. Туннель, ведущий в пещеру, был узким, но не уже, чем раньше. Ветви мне не мешали.

Я вошла в темный проход. Шлем лежал там, где я его бросила, но веревки нигде не было видно; в туннеле стояла кромешная тьма. Я попыталась зажечь лампу, потом обругала себя. Все было так просто!

— Червь, освети туннель!

И сразу стены осветились бледно-голубым светом. Неохотно; однако достаточно, чтобы можно было идти. Пройдя тридцать шагов, я наткнулась на свою веревку.

Может быть, она свернулась, когда Червь сомкнул челюсти. А может команда «Йалин» тащила ее… Я дернула за веревку три раза, но ответа не было. Ждала ли меня лодка? Я засмеялась. Теперь это не имело значения, ни малейшего.

Вскоре я добралась до конца тоннеля, где веревка, перевалившись через край, исчезала в черной дыре.

— Червь, освети горло!

Появился слабый свет, и я пожалела о своей просьбе. В темноте я бы пробиралась вперед, пока не добралась до выхода. Теперь, когда я увидела, что меня ждет, на меня накатил приступ клаустрофобии. Мне придется нырнуть головой вперед в эту дыру. Интересно, если я застряну, сможет ли Червь меня выплюнуть?

К чему раздумывать? Я полезла. Быстро, потому что стенки были скользкими. Я прошла поворот и стала постепенно выбирать веревку.

Вверх. Вверх. Над собой в неясном свете я видела веревку, которая, как главный корень растения, свисала с какой-то крышки, закрывающей проход. Протиснувшись вперед, я попыталась открыть эту крышку. Тщетно. Может, если я ее открою, веревка освободится и я грохнусь вниз.

У меня в мозгу возник образ: люк, который открывается только в одну сторону — и только если его сильно потянуть.

— Что же делать? Беспомощно вися на веревке, я пыталась открыть крышку.

Появился второй образ: подбородок Червя уходит под воду; его челюсти открываются, и из уголка рта торчит веревка (словно он криво усмехается, и эта усмешка относится ко мне); потом тонны воды врываются в его горло.

Если это единственный путь…

Я приготовилась. Крепко сжав веревку обеими руками, я закрыла глаза и задержала дыхание.

— Я готова, давай!

Проход открылся. Наверху что-то захлюпало и зашлепало. На лицо мне упало несколько капель, а потом хлынул мощный поток. Меня чуть не смыло.

Но как-то я поднималась вверх, цепляясь за веревку и преодолевая водопад… Я все еще находилась под водой. Почему, ну почему я не взяла с собой этот чертов шлем? Если я сейчас не сделаю вдох, я взорвусь.

Наверху слабо маячил мой мир. Выше, выше. Я отчаянно боролась с беспощадной смертью, а река заливала мне глаза и нос. Я отфыркивалась, жмурилась — и видела наверху дневной свет.

Горло снова сжалось, водопад прекратился, и во рту осталась только маленькая лужица воды. К счастью, жалоносцев поблизости не было, и ни один из них не попал внутрь вместе с водой. (Может быть, Червь мог ими управлять?)

Сжавшись в коМок в углу его рта, я смотрела на реку. Небо и облака. Смутные очертания какой-то лодки—и на борту желтой краской приветливая надпись: мое имя.

Я потрясла головой, чтобы вылить воду из ушей. Я не слышала голосов, но это было неудивительно. Лодка стояла там, где крики о помощи никто бы не услышал.

— Отлично, Червь! Открой рот пошире!

Когда его челюсти раскрылись, я, пошатываясъ, встала во весь рост. Отодвинув занавес слюни, я встала на губе. Мокрая веревка тянулась по воде к подъемному вороту. Лодка отошла от прежнего места пядей на двадцать, утащив за собой якорь, и повернулась боком.

Вся команда выстроилась на палубе и смотрела на меня.

— Эй, там! — закричала я. — Какое сегодня число? После неизвестно скольких дней шепотов, словно

прорвав плотину, на меня обрушился гром голосов. Лодия, Делли, Спарки и Сэл начали было забрасывать меня вопросами, но Пэли рявкнула: «Заткнитесь!» — и ответила мне:

— Прошло уже семь дней войны.

— Хорошо, — крикнула я. — Я остановлю войну! И сделаю это так…

Я рассказала им; они слушали, затаив дыхание. Думаю, что мне поверили только Пэли и Сэл.

— Пришлите мне сюда еды и воды. На тот случай, если я проголодаюсь.

— А как ты будешь спать? — крикнула Пэли.

Вряд ли мне придется спать. Я уже спала под кустом, на дереве, в грязи и во мху, на набережной в Сверкающем Потоке и совсем недавно в чаше с туманом.

— Я не буду спать, но мне нужна одежда и полотенце—я насквозь мокрая! Когда все пришлете, отцепите канат. Снимайтесь с якоря. Гоните старушку «Йалин» на всех парусах!

Так как лодка стояла далеко и трап было не добросить, началась дискуссия, как выполнить мою просьбу. Вскоре на воду была сброшена лохань для стирки белья, в нее опустили узел с одеждой и продовольствием и кинули мне конец веревки, к которой была привязана лохань. Подтянув ее к себе и взяв все что нужно, я оттолкнула лоханку, и она поплыла прочь.

— Эй! — возмущенно крикнула Маранда.

Не обратив на нее внимания, я разделась, оставив только корсаж, который нужно было терпеть. К счастью, он был водонепроницаемым. Я насухо вытерлась полотенцем и надела новые сапоги, брюки и куртку.

— Да, передайте сигнал вниз по течению! Пусть все джеки, кто на реке, причаливают к берегу!

— Есть! — Пэли отвязала канат. Я подтянула его к себе и свернула кольцом, оставив петлю на конце, чтобы за нее держаться. Большая часть каната, конечно, осталась в пищеводе Червя. Таким образом он оказался у меня как бы на привязи.

Команда подняла якорь, поставила паруса, и лодка отчалила. Спарки уже начала сигналить. Я стояла во рту Червя, мою грудь туго охватывала веревка.

— Червь! — я передала ему этот образ.

Я встретила неожиданное сопротивление. Образ величия. Могущества. «Но я Бог», — казалось, говорил он.

— Так порази меня молнией! — ответила я. — Если это тебе не по вкусу.

Вдалеке действительно зарокотал гром, хотя он был где-то за Ущельями. Я поняла, что Червь просто готовится, внутренне перестраиваясь, поскольку гром вскоре затих. Это был даже и не гром, а что-то вроде выхода скопившихся в кишках газов. Наступила тишина. Пещера, в которой я недавно находилась, должно быть, выпустила воздух.

Больше ничего не произошло, но я продолжала передавать образ. Теперь-то Червь меня не обманет! Но он уже начинал сдаваться — вот что означал дальний гром.

— Йалин. — Его голос ясно зазвучал у меня в голове. — Я помогу тебе, потому что ты помогла мне.

— Чепуха, у тебя просто нет выбора. И потом, помогать людям — это твой долг, если ты Бог.

— Долг? Вот как? Мой долг — это… знать, кто я. Знать, что представляет собой другое Божество.

— А почему не оставить все как есть, Червь? Охраняй реку й ее женщин.

— Другой Бог видит и слышит все, что здесь происходит, девочка! Мне нужны Ка его слуг.

— Ты получишь их сколько угодно, когда мы наведем порядок после того, что ты устроил.

— А потом мы будем свободны? Ты и я?

Это был почти что призыв. В Черве начало появляться что-то человеческое. Не было уже этого «Я Червь Мира!» Может, в этом и был его секрет: становясь Богом, он в то же время становился похожим на человека? Теперь он уже не был огромной губкой, которая всасывает человеческий разум; он начал превращаться в личность, которая по-своему права? В личность, у которой есть и мои черты?

— Что ж, я не из тех, кто оскорбляет Бога. В будущем я буду только вежливо спрашивать.

— Спрашивать… о чем?

— О Ка и Божественном разуме, о других вещах. О звездах, мирах и Рае.

— Я обязательно тебе об этом расскажу, когда все буду знать сам.

— Хорошо. Если мы обо всем с тобой договорились, тогда в путь! — Я помахала «Йалин» и дернула за веревку.

И скоро голова Червя выплыла из Ущелий. Она двигалась, пропуская через себя воду и выталкивая ее с противоположной стороны. А может, она превращала воду в энергию. Я бросила взгляд в сторону: старуха Меня-Ничего-Не-Касается просто разинула рот. Пэли плакала от радости. Сэл что-то кричала. Я поцеловала свое бриллиантовое кольцо в честь двух своих подружек. Вот он, образ, который я постоянно держала в голове: я плыву по реке в челюстях Червя.

Когда через два часа мы проходили Порт Барбра, то были слишком далеко от берега и я не видела толпы людей, собравшихся на набережной. Вокруг нас не было ни одного судна. Тем не менее я гордо стояла у штурвала, словно сама вела Червя. Вдалеке вспыхивали сигнальные зеркала, и, можете быть уверены, на меня были направлены многочисленные подзорные трубы. Бывают моменты, когда славой следует наслаждаться, а не скромно от нее отказываться.

Еще четыре часа, и наступит ночь. К тому времени мы будем где-то между Джангали и Ручьем Квакуна, и я смогу отдохнуть. (На самом деле я же не управляла течением.) На рассвете мы подойдем к Гэнги, а там уже недалеко до зоны войны.

Мне нужно было принять решение.

В своем рвении я забыла одну важную вещь: как я собираюсь сойти на берег. Может быть, нужно было все-таки прихватить с собой ту лоханку для стирки? Сначала водолазный шлем, теперь лоханка: у меня дурацкая манера выбрасывать вещи, которые мне могут пригодиться. Если бы я догадалась попросить еще и зеркало! И не для того, чтобы в него смотреться. Впрочем, я смогу воспользоваться одной из бутылок, которые мне прислали, чтобы послать сигнал…

Вопрос был не в том, как я доберусь до берега, хотя эта мысль не давала мне покоя. Ответ был прост: я остановлю Червя в Умдале. И подожду, пока меня заберет какое-нибудь судно. А потом я отпущу Червя в дикий океан. Таким образом, течение вернется на свое место, а с ним восстановится и наш мир. В общем. Плюс то время, которое понадобится на освобождение Веррино. Но нужно ли все это?

Я вспомнила, насколько «консервативна» моя гильдия; как свободно и хорошо живут наши женщины по сравнению с женщинами западного берега. И все это потому, что мужчины никогда не могли плавать по реке. Значит, жизнь всех тех, кто живет на востоке, мужчин и женщин, мальчиков и девочек, лучше?

Но тут я вспомнила, какую обиду и разочарование придется пережить лесным Джекам, которые, вкусив радость дальних путешествий и потеряв многих своих товарищей, должны будут возвращаться домой пешком… А это триста лиг. (Когда течение вернется, они уже не смогут плыть на судах.)

Я подумала о безумии Джозепа, который попытался предпринять дальнее путешествие, и чем оно закончилось? Его мечты сначала утонули, а потом умерли от жажды. И я подумала о мальчишке из Мелонри, принявшем вызов и погибшем на льду реки. Я подумала о Кише, попавшем в паутину семейного счастья в Джангали.

Я подумала о своем собственном брате, которого погубило его неугомонное любопытство — удовлетворить которое можно было только одним способом. Я подумала о своих родителях и о Нарйи. Я решала и взвешивала.

Червь мог пройти только часть пути от своей берлоги. Он мог бы остановиться, скажем, возле Аладалии, — оставив свободными примерно сто восемьдесят лиг в северном направлении, чтобы там могли плавать и женщины, и мужчины. Ведь это была только четверть всей длины реки. И это было бы только началом, обещанием… С другой стороны, значительная часть границы между Востоком и Западом осталась бы открытой. Западным хватило бы ума понять, что мы можем закрыть ее в любой момент. Но был ли у них этот ум? Или они начали бы снова разбойничать? И что сказали бы мне жители от Аладалии до Умдалы, если бы я оставила незащищенными их города?

В конечном итоге, все зависит от того, что узнает Червь о дальнем разуме в Раю, который прислал нас сюда. И что он узнает о самом себе. (Бог он или нет?) Я думала, что Червь сам не очень хорошо представляет себе, что такое Бог. А кто вообще это знает? Может быть, Бог — это просто некая идея, ожидающая воплощения — вроде мистического Корабля, который в далекие времена привез семена жизни в этот мир. Эта мысль вернула меня к загадке Большого Разума, принадлежащего мужчинам, который правил в Раю.

А было ли у меня право решать? Получила ли я его, вернув течение? Или я только устранила беспорядок, который сама же и устроила? Кем меня будут считать в будущем — героиней или преступной идиоткой?

И как я могла на все ответить, если было слишком поздно принимать другое решение? Да и какое это имело значение? Может быть, никто не может быть героиней, если сам решит ею стать. А если кто-то и говорит, что будет героиней, не верьте.

Вопросы, вопросы. По крайней мере, у меня был выбор. Свободный выбор. От имени многих живых и немногих мертвых.

Волны, пенясь, разбегались от головы Червя на запад и восток. Я положила свои вожжи-канат и, пошарив в сумке, достала оттуда сушеную рыбу, пирожные, фрукты, бутылку воды, бутылку вина.

Я выпила воды, проглотила несколько пирожных и пожевала рыбы. Вино я оставила, чтобы отметить прохождение Джангали. Впрочем, парочка глотков помогла бы мне уснуть — вместе с моей маленькой проблемой.

Когда мы подойдем к Веррино на следующий день, я уже приму решение. Для этого и существует возможность выбора. Чтобы посмаковать его, а потом принять одно решение. Или другое.

Ну вот, здесь и заканчивается Книга Реки.

Моя Книга Реки! Ее попросила меня написать моя гильдия, хоть я и нахожусь в Аладалии, за сотню лиг от войны, которую мы вели и выиграли. Я думаю, что они просто хотели объяснить всем, от Умдалы до Тамбимату, что же у нас произошло, даже несмотря на то, что мне пришлось раскрыть кое-какие секреты (и, возможно, уязвить чье-то самолюбие!). А иначе — кто знает, какие страшные истории и дикие слухи поползли бы после этих событий?

Когда эту книгу отвезут в Аджелобо, чтобы напечатать, то, возможно, изменят название. И, может быть, ее сначала просмотрит какой-нибудь комитет гильдии и пройдется по ней черными чернилами… А потом еще раз. А может, и нет.

Сначала я думала, что писать книгу — это так же страшно, как плыть через реку или идти в Мужской Дом Юг. Но когда я начала, то, к своей радости (а потом и к восторгу), заметила, что у меня неплохо получается. Наконец-то мне пригодились все романы из Аджелобо, которые я когда-то прочла! Мне кажется, с каждой страницей у меня получалось все лучше и лучше. А сейчас я едва могу оторваться от ручки.

Что еще?

Ах да: у меня каштановые волосы и карие глаза. Я скорее стройная, чем худая (а худой я была во время похода в Мужской Дом Юг); без обуви мой рост составляет пять пядей — судите сами, высокая я или нет. На шее у меня родинка шоколадного цвета. Я забыла об этих мелких деталях. Что говорит о том, что я скромна. Очевидно. (Писать об этом? Лучше не надо…)

Но осталось еще кое-что, эта часть касается только меня.

Я хочу написать об этом на тот случай, если в меня вдруг ударит молния или произойдет еще что-нибудь.

Червь сдержал обещание — как раз прошлой ночью. (Словно ждал, когда я закончу книгу.) Прошлой ночью мне приснилось, что я сижу в лодке одна посреди реки, и тут из глубины поднимается омерзительная голова (которая на самом деле болтается где-то далеко на юге). Внезапно проснувшись, я услышала слова, которые начали возникать у меня в мозгу:

— Йалин, меня создали вечность назад, чтобы охранять этот мир от развитого разума. Мое предназначение — разрушать и убивать.

Недавно я предстал перед Божественным разумом, и он вскричал: «Несчастный! В шести мирах, кроме этого, я нашел подобных тебе. Это были обитаемые миры, но в них не было высшей жизни. Ты не дал им развиваться, ты оставил их в зачаточном состоянии. Ты нанес вред моим людям, которые пришли в этот мир! Кто тебя создал, Демон? Назови своего Господина! Между нами будет война до тех пор, пока ты не покоришься и не скажешь, что заставило тебя пролежать миллион лет и стать ловушкой и препятствием».

Но, Йалин, мне кажется, я знаю, как попасть в Рай. Я думаю, что могу послать туда человека по психологической связи. В сказочный Рай, Йалин! И вернуть его назад!

Даже во сне я начала прикидывать все «за» и «против». И ответила:

— Обо мне даже и не думай! Мне и здесь хорошо.

— Ну же, Йалин, перестань, — начал уговаривать меня Червь. — Однажды, в один прекрасный день, ты умрешь, и тогда твое Ка окажется в полном моем распоряжении, и я смогу послать его куда захочу. — Его длинные белые глаза мигнули, и голова скрылась под водой.

Мне отправиться в Рай по психологической связи? Стать посредником в войне между Богами?

Выражаясь словами какого-нибудь умника из Мелонби: нашли дурочку! Нет, как бы не так! У меня полно еще земных дел.

Я все еще не виделась с родителями, чтобы ввести их в курс всех произошедших событий. Может, мне подождать, когда выйдет моя книга, и послать сначала один экземпляр? Нет, это нехорошо. Мы слишком давно не виделись. Я еще ни разу не сажала Нарйу себе на колени; Нарйа — моя родная сестра, не по реке, а по крови.

Но сначала я заеду в Веррино. Не потому, что он на пути в Пекавар, и не для того, чтобы поглазеть на разрушения и пленников и послушать страшные истории. Мне очень хочется выяснить, жив ли Хассо. Я хочу, чтобы он знал, как высоко оценила Неллиам его прощальный поцелуй. И может быть, вернуть ему такой же.

Я могу немного пожить в Веррино, может быть, как-то помочь его восстанавливать. Но потом я обязательно поеду домой; домой, в Пекавар.

Чтобы потом снова уехать… куда?

Боюсь, что это «куда» еще у меня впереди. И это «куда» очень дальнее. Но это будет уже другая история, такая же длинная, как и Книга Реки (новая версия, автор — Йалин из Пекавара). Эта новая история может оказаться более длинной, чем сама река — может быть, такой длинной, что достанет до самых звезд.

Однако есть надежда, что я ошибаюсь.

А прямо сейчас я не могу вам сказать ничего определенного.