"Санькя" - читать интересную книгу автора (Прилепин Захар)

Глава пятая

В очнувшемся мозгу проявилась похмельная, проверенная годами, максима: сон алкоголика крепок, но краток. Крепок. Но краток.

Саша открыл левый глаз. Да, на улице было еще темно.

"Бес-сон-ни-ца…" - шепотом, по слогам произнес Саша.

Он проснулся на своей кровати.

На полу были расстелены два матраца. На матрацах, укрытые пледом, лежали Веня и Лешка. Их лиц Саша не разглядел.

"А Негатив? Где он? Он, кажется, ушел домой… Да-да, ушел…"

Саша отвернулся к стене, накрылся одеялом с головой. Вставать не хотелось. Но и уснуть не было возможности.

Глаза под закрытыми веками чувствовали себя неуютно. Им хотелось открыться и смотреть.

Саша выпростал голову из-под одеяла и увидел расплывшиеся в полутьме, пожелтевшие от частых касаний обои. Рисунок их был почти неразличим.

Думать о предстоящем сегодня не было никакого желания.

Вспоминать о произошедшем вчера тоже не хотелось.

Саша вспомнил себя - пьяным, громким - поморщился брезгливо.

"Какой я?" - неожиданно подумал Саша.

Кто и какой? Дурной? Добрый? Надежный? Безнадежный?

Не было такого зеркальца, чтобы разглядеть свое отражение. Словно на это зеркальце наступили сапогом, раздавили его. И, силясь рассмотреть себя в осколках, можно было увидеть лишь непонятные черты, из которых не составить лица.

Саша никогда не мучался самокопанием.

Редко из-за чего переживал глубоко и болезненно. Только из-за того, что стоило переживаний. Отец, да.

Не совершил за свою жизнь ни одной откровенной подлости. И не откровенной тоже…

Не пережил ни одного унижения, кроме дурацких пацанских, когда старшеклассники отнимали деньги.

Ползая на четвереньках по плацу, в составе поднятой за очередную дурость роты, под надзором, кажется, пьяного офицера, Саша испытывал скорей равнодушие. Это была игра, с очень серьезными правилами. Он сразу их принял. В армии ему было почти легко. Хотя можно было туда и не ходить.

Всегда были друзья. Всегда были девушки. Если подруга уходила, откуда-то появлялась новая. Каждый раз случайно. Саша их не искал. Хотя он не был красив, нет.

Саша перебирал себя, тасовал осколки зеркала. Удивиться или огорчиться было почти нечему. Нет, просто нечему.

С тех пор как повзрослел, к армейскому возрасту - все стало очевидным. Неразрешимых вопросов больше не возникало. Бог есть. Без отца плохо. Мать добра и дорога. Родина одна.

"Волга впадает в Каспийское море…" - пошутил над собой Саша и не усмехнулся внутренне. Да, впадает.

Любой его поступок вызывали очевидные предпосылки.

Было лишь удивительно, почему другие не ведут себя таким же образом. К "союзникам" Саша пришел легко, потому что все остальное к тому времени потеряло значимость.

"Работать надо…" - говорили ему иногда брезгливо. "Я работаю…" - отвечал Саша. Он действительно работал - иногда грузил, иногда разгружал… однажды на заводе… охранял, подметал. Все на совесть. Но разве в этом было дело?

Он уже не хотел с кем-либо спорить, потому что это не имело смысла. Спорил лишь тогда, когда желал услышать новую, иную аргументацию. Но всякая аргументация каждый раз была никуда не годна.

Гадкое, нечестное и неумное государство, умерщвляющее слабых, давшее свободу подлым и пошлым, - отчего было терпеть его? К чему было жить в нем, ежеминутно предающим самое себя и каждого своего гражданина?

Саша до сих пор не злился, не испытывал злобы, просто делал то, что считал нужным.

О достижении власти никогда не думал всерьез, власть его не интересовала, он не знал, что с ней делать. К деньгам относился просто. Тратил их, если были.

И все-таки: какой? Какой он - Саша? Чего-то всегда не доставало в лице, в отражении.

"Хочу пить", - неожиданно оборвал себя Саша.

"Вчера ты здорово попил из лужи, святоша…" - иронично подсказал голос.

Саша отмахнулся и тихо встал.

- Я не знаю, куда именно ты идешь, но я хотел бы чаю, - сказал Рогов.

- Доброе утро, Леш, - сказал Саша.

- Что собираешься делать? - спросил Рогов на кухне. Чай дымился: Лешка заварил в двух бокалах, черного, густо. Саша вышел из ванной с полотенцем на плече.

- А вы?

- Мы поедем дальше. По Руси, - криво усмехнулся Рогов. - У вас тут могут подловить. Как я вчера понял, вас тут хорошо пасут. Надеюсь, что не везде так.

- А я поеду в столицу, неожиданно решил Саша.

- А зачем?

- Узнаю, как там. Что тут торчать, ничего не зная толком. И вообще, там потеряться легче.

Саша сам обрадовался своей неожиданной мысли и засобирался быстрее - не хотелось встечаться с матерью, объяснять ей что-то.

Честно сказал об этом Рогову, и тот поддержал:

- Правильно, поехали скорей. В электричках доспим.

Подняли Веню, глотнули чаю, покурили, Саша наварил им сосисок - с собой, и грянули на вокзал.

Дремали в маршрутке, лбом о стекло, на выбоинах вскрывая кислые, заспанные и раздраженные глаза - едем, бля, едем… когда ж приедем…

- Это мы тут вчера барагозили? - подивился Веня на вокзале. - Не узнаю что-то.

В подземном переходе, обнявшись, расстались - почти молча, лишь Веня сонную улыбку кривил. И поехали в разные стороны.

…Саша, и правда, отоспался в электричках. Честно покупал себе билеты - не приходилось бегать от контроля. Один раз разбудили и ушли. Сидел в углу, спал сидя, крепко, легко - молодым костям все равно, где их бросят. Как насыпали, так и надо.

Правда, к концу многочасового пути легкий тремор начинался во всех внутренностях. Вообще последний час перед Москвой всегда утомлял. Особенно если без сигарет.

Но сигареты были. Перетерпел.

"Вылезай, прехали!" - сказал себе и вылез. Потягивался довольно.

Столица сутолочная, суетливая. Переполненная людьми, которые задевают плечами неустанно и при этом не видят тебя вовсе.

Если тебе негде приткнуться, - столица насильница. Бродишь весь день, и не замечаешь, как она берет тебя, уставшего, равнодушного, как жадная баба в громадную, одеялами заваленную кровать, крутит, выворачивает наизнанку, и потом оказываешься один, с пустой головой черт знает где, посередь бесконечного города, бестолковый и злой. И бабе этой, как выясняется, был не нужен. "Что она делала со мной?"

В столице хорошо лишь в первые минуты, когда выходишь из поезда или выпрыгиваешь из электрички, а в кармане лежат лишние рубли. Покупаешь на них какую-нибудь непропеченную дрянь, с липкой сарделькой, бутылку пива, стоишь у стойки вокзала, как всякий провинциал в ожидании чего-то… Один в большом городе, юн. Хорошо.

В метро, к налетающим и стремительно исчезающим поездам, спускаешься пешком, не толкаешься в смурной толпе у эскалатора - идешь один по недвижущейся лестнице. Так всегда можно отличить жителя столицы от приезжего. Столичные люди ни за что пешком не пойдут. А нам все равно, мы дикие.

В метро обитают красивые девушки, на них можно смотреть. Они почти всегда равнодушны и не располагают к знакомству. Они чувствуют взгляд и не подают вида. Впрочем, иногда отворачиваются раздраженно. А что такого? Ну, смотрю.

И в этот раз ему встретилась та, на которую захотелось немножко посмотреть. Сидела напротив, мягко и чуть заметно улыбаясь чему-то, и влажные, белые зубы ее и яркий рот возбуждали. Она иногда близоруко щурила глаза, отметил Саша, поэтому любоваться ею можно было безнаказанно. Но это сразу показалось постыдным - словно подглядываешь. Она же не знает, что на нее смотрят. И Саша отвернулся.

Он вышел из метро непонятно отчего счастливый и направился к бункеру. Так "союзники" называли штаб партии. На самом деле это был обычный подвал, случайно доставшийся Костенко.

Из подвала их несколько раз безрезультатно пытались выжить. Неожиданно налетала милиция, которая, по всей видимости, собиралась в ходе "осмотра помещения" подбросить, например, в туалет бункера три килограмма "дури" и на этом основании закрыть "наркопритон".

Но милицию никто не пускал. "Союзники" укрепили двери и окна и, едва появлялись машины с мигалками, вызывали средства массовой информации, все подряд. Те наезжали быстро и активно раздражали людей в форме, спрашивая у них, что происходит. Краснолицые полковники отругивались и уезжали ни с чем. Штурмовать бункер под телекамерами редких российских и назойливых зарубежных журналистов явно не входило в их планы. Необходимо было найти какую-нибудь законную причину, чтобы выгнать "союзников" на улицу, но неповоротливая государственная машина никак не могла эту причину придумать.

После погрома в Москве к бункеру пригнали спецназ, дверь вырезали автогеном, в помещении устроили погром, всю технику поломали и потоптали, тех, кто в бункере находился, попинали и повязали. Потом отпустили.

Что было дальше, Саша не знал. Вроде бы бункер опечатали. А вроде и нет. Рассказывали, что "большие друзья" Костенко - а у него были большие друзья -уговорили кого-то в верхах помещение "союзничкам" оставить.

Саша шел по длинной улице по направлению к бункеру и увидел сидящую на лавочке Яну. Она курила и задумчиво смотрела на пустую лавочку напротив.

Саша остановился и несколько мгновений стоял, не решаясь подойти, - пересечь этот взгляд или сесть рядом, спугнув тихий, а может быть, грустный настрой Яны.

Но она сама случайно скользнула взглядом по Саше, стоящем поодаль, и легко тряхнула головой, будто сбрасывая морок, и улыбнулась. Даже чуть нежнее, чем того следовало бы ожидать, - они ведь были едва знакомы, раза два разговаривали.

- Сашка! - сказала Яна приветливо. Ей явно было радостно увидеть его.

И у Саши сладко екнуло внутри от тихого предчувствия, которое почти никогда его не обманывало.

Он присел рядом, улыбаясь, и сразу закурил - так было куда легче разговаривать. И молчать тоже. Спросил о бункере.

Бункер "союзникам" оставили, рассказала Яна, но возле постоянно крутились опера, две машины дежурили с утра до вечера. "Союзников", то одного, то другого, забирали во дворах, по глупым поводам, скажем, для установки личности. Увозили, некоторых били, пытались, что называется, закошмарить, заставить стучать.

- Четвертый день беспредел, - сказала Яна зло. Саша смотрел на ее тонкие руки, на то, как она держит сигарету, и ее пальцы… они были изящны и тонки. Яна глубоко затягивалась, говорила негромко, у нее был грудной, ясный голос, и еще она очень хорошо смеялась иногда - например, если Саша вполне бестолково шутил.

Они вспомнили прорыв, погром, и как было весело, и как шумно. Саша рассказал, как они бегали по дворам. Получилось очень смешно. Яна смеялась.

- А тебя ведь поймали! - неожиданно вспомнил Саша.

- Меня отпустили, - сказала Яна странным тоном, и Саша запнулся на вопросе о том, как и кто отпустил - по ее тону вдруг стало ясно, что ни о чем спрашивать не стоит. Она даже закурила нервно.

Саша замолчал, удивленный, не зная, что сказать, но Яна, затянувшись и быстро выдохнув дым, сама перевела разговор на другое.

- Тебе что-нибудь надо в бункере? - спросила она вскоре.

- Нет, - уверенно ответил Саша, ведомый своим предчувствием. Они встали и пошли к набережной, что была неподалеку. Саша купил алкоголя в банках, они пили его и понемногу снова хорошо развеселились.

Саша говорил всякую ересь о машинах, которые едут мимо, о прохожих, которые идут мимо, о детях, велосипедистах, собаках - во всем находилось что-то забавное.

Самыми забавными были дети. Саша любил смотреть на малышей. Иногда пугал мам, привставая на цыпочки и заглядывая в коляску - может, мамы думали, что он сглазит, этот странный тип. А он шел и улыбался.

- Смотри, какой зверек, - сказал Саша о малыше лет полутора, топающем с мамой, держа в малой лапке ее палец. Совершенно еще бессмысленный, изъясняющийся по большей части звуками малыш.

- Нет, это - зверок! - сказала Яна, улыбаясь, с ударением на "о", - а зверек - это когда лет пять-шесть, острые зубки, быстрый взгляд, чумазый и уже умеет хитрить и даже немножко подличать.

- Да-да, - согласился Саша, - а это зверок. Зверочек, лапа.

Вода в реке была грязной, и они бросали в нее "бычки" сигарет. Кто дальше забросит щелчком пальца. У Яны не получалось, и она улыбалась, а иногда даже хохотала негромко и заразительно.

Становилось все темнее, и от реки повеяло неприятным сквозняком.

- Ты где ночуешь? - спросила Яна, толкнув пустую баночку из-под спиртного носком черного сапожка. Баночка покатилась, слабо позвякивая тонкой оболочкой.

- В бункере, наверное. Где же.

- А я домой поеду. Мы с подругой квартиру снимаем.

- Она не из "союзников"?

- Нет, - сказала Яна и отчего-то снова засмеялась.

- Проводишь меня? А потом вернешься… - Яна серьезно посмотрела на Сашу, на какую-то долю мгновения дольше, чем нужно. В лице ее было не ожидание ответа на вопрос, но попытка принять решение или утвердиться в том, что уже решено.

- Конечно, - ответил Саша, не раздумывая и глядя Яне в глаза.

Он вообще в такие минуты не пытался определиться, задуматься, просчитать что-то - и делал то, что было естественным, что получалось само собой в силу простых и ясных побуждений.

Возле метро их настиг дождь, и они прибавили шагу. Уже у спуска в переход дождь пошел сильнее, и получилось так, что они несколько секунд не могли пройти сквозь сутолоку людей, тоже спешащих в метро от дождя. И здесь совершенно естественно Саша впервые дотронулся рукой до Яны, до ее тонкой спины - верней, до короткой джинсовой куртки, помогая Яне выбрать самый удобный путь, чтобы спрятаться от дождя быстрее, обойти неторопливых или нерасторопных мужчин и женщин, сворачивающих невесть откуда взявшиеся у них зонты или просто двигающихся нерешительно, медленно.

И Яна пошла туда, куда направила ее Сашина рука, пошла первой - потому что идти рядом в такой толпе было невозможно. Саша едва касался ее, но не хотел отпускать руки, хотя нужды в этом уже не было.

Яну понемногу относило от него, ее будто засасывало в водоворот, и оставалось совсем немного, чтобы ее тонкая фигурка, темные, недлинные волосы, изящная шея затерялись бы среди иных, ненужных спин, рук, голов. Она обернулась, и глаза ее были теплы, в них читалось обещание, что все будет хорошо, потому что уже сейчас все хорошо - "как минимум, мы спрятались от дождя", - а после, не глядя на Сашу, Яна протянула ему руку, чтобы он зацепился за нее, не потерялся, и он легко взял ее холодные, тонкие, но крепкие пальцы, сжал их.

Спустя минуту они шли рядом, рука в руку.

- У меня есть… - сказала Яна, когда Саша двинулся было к очереди за проездными.

Они прошли сквозь турникеты. Саша вернул Яне проездную карточку, она посмотрела количество поездок и сказала, улыбаясь:

- Все кончилось.

Повертела карточку в гибких пальцах, глядя на Сашу, - они уже ехали на эскалаторе, - неожиданно вытянула руку вбок, не спуская с Саши глаз, и выронила карточку на плоскость между эскалаторами. Карточка покатилась поначалу резво, но скоро они ее нагнали, застопорившуюся.

В вагоне Саша спокойно положил легкую руку на гибкие плечи Яны, и они говорили уже о чем-то серьезном. Потому что - уже можно было говорить о серьезном. Он рассказывал о себе - Яна спросила. Но так как о себе Саше было не интересно, он сразу убрел в иные темы и говорил о времени, в которое жил и которое видел своими глазами.

Время было дурным, неправедным, нечестным - в этом Саша никогда не сомневался, и в этом не сомневалась Яна, поэтому говорить было просто. Когда они вышли из метро, дождь уже кончился, но стало совсем темно. Это была последняя остановка какой-то длинной ветки метро, почти уже глушь. Они бодро шли, перебрасываясь шутками, как маленьким мячом, легко ловя его. Лавировали между лужами, и Яна весело злилась, что много воды. У самой большой лужи Саша взял остановившуюся в нерешительности Яну на руки и перенес.

- Ты что? - сказала она тихо, но внятно; прядь ее коснулась Сашиной щеки, и он вдруг понял, что Яна стесняется, и еще понял - что выиграл, что все и дальше будет, как хочется, потому что сейчас он сильней.

"Или ей захотелось, чтобы я был сильней, а мне не сложно…"

В маленьком магазине с окошком на улицу он купил шампанское и маленький тортик.

Они взбежали на третий этаж, Яна открыла дверь и сказала внезапно охладевшим голосом:

- Заходи. Тут бардак, не обессудь.

Она скинула сапожки, войдя в комнату, упала спиной на неразложенный диван. Щелкнула дистанционкой, включила телевизор.

- Располагайся, - сказала Саше, не глядя на него. Конечно же, все это ему не очень понравилось.

- Я немного посижу и потом приготовлю что-нибудь. Ты, наверное, голодный. Юльки сегодня не будет, я тебе на полу постелю, оставайся. Яна проговорила и это отстраненным голосом, словно они не смеялись только что на улице.

Саша смолчал. Уселся на кресло в углу комнаты, иногда исподлобья глядя на Яну, гоняющую телевизионные каналы, каждый из которых напоминал внезапно разорвавшийся целлофановый пакет с мусором - жжик, и посыпалось прямо на тебя что-то обильное, разноцветное и несвежее.

Яна молчала.

Саша приметил на маленьком столике книгу Костенко и листал ее, хотя знал почти наизусть все, написанное вождем "союзников".

Чтобы создавшаяся тишина не казалась столь уж тягостной и все увеличивающийся разрыв между тем, что было совсем недавно, не превратился в пропасть, Саша спросил:

- Устала?

Но сам вопрос этот изначально содержал чуть более высокую степень интимности, чем того, по всей видимости, желалось Яне, и посему она ответила без эмоций:

- Нормально.

Саша улыбнулся.

"Ну, лягу спать на полу… - подумал он спокойно, безо всякого раздражения. - Ну, не угадал", - сказал необиженно, хотя внутри где-то тикало наглой жилкой, что - нет, нет, угадал.

Спустя десять минут Яна, не глядя на Сашу, про¬шла на кухню и вскоре спросила оттуда:

- Будешь гречневую кашу? С чем-то, напоминающим мясо?

"Хоть шутить начала", - лирически отметил Саша. Встал и прошел на кухню вслед за Яной.

Она грустно смотрела в маленькую, стоящую на огне сковороду, на которой, потрескивая, разогревалась гречка с темной подливкой. Кухонный стол был покрыт выцветшей, порезанной кое-где клеенкой, в раковине стояло несколько чашек, занавески на окне не было, на подоконнике располагалась литровая банка с водой.

Саша сел за стол и посмотрел на Яну: склоненная голова, темная прядь, анфас.

"И ведь чувствует взгляд…"

Она действительно повернулась к нему. И даже слабо улыбнулась.

- Сейчас поедим, - сказала.

- Мы все-таки выпьем шампанского. Просто так, безо всякого смысла, - сказал Саша.

Он сходил за бутылкой, оставленной в прихожей возле стойки с обувью. Всполоснул две чашки, не спеша, беззвучно открыл шампанское, тихо разлил. Подал Яне чашку и, не чокаясь, отпил сам, из своей.

Яна несколько секунд смотрела, как пузырится напиток, и тоже пригубила, стоя у плиты.

- Шампанское с гречневой кашей, - сказала, наконец.

- Прекрасно, - ответил Саша.

Она поставила на стол две тарелки с едой. Села к столу, спиной к окну. Нарезала подсохшую горбушку ржаного хлеба тоненькими ломтиками. Предложила угощаться и сразу начала есть сама, глядя в тарелку.

От Яны не исходило чувства отчуждения, нет, - Саша вдруг это явственно понял, но она словно впала в тихую, не отягощенную присутствием Саши хандру.

Оттого молчание сменило тональность, и даже стало уместным, хоть и нарушалось невнятным бубненьем телевизора за стеной и слабым, еле различимым стрекотаньем шампанского, вновь разлитого - себе, и долитого - Яне Сашей.

Он поковырялся немного в каше - но аппетита не было. Зато выпил. И Яна неожиданно жадно выпила. И еще попросила.

Саша встал, посмотрел в окно. Там было смурно и неприветливо.

Банка с водой стояла на окне.

Яна, сидящая спиной к Саше, допив шампанское, поставила пустую чашку на стол и отодвинула пустую тарелку от себя.

Саша видел это, глядя Яне в затылок.

Он держал в руке банку с водой, мгновенье назад взятую с подоконника с целью подкрепить наглядно глупый вопрос: "А зачем вот эта банка здесь стоит?" но неожиданно для себя он сделал полшага к Яне и вылил воду из банки ей на голову.

Наверное, это был глупый поступок. Но она встала со стула, улыбаясь на несколько ватт ярче, чем минуту назад и держа чуть подрагивающие, словно от смеха, ладошки под прядями волос, с которых стекала вода.

- Поганец такой, - с улыбкой говорила Яна. - Ах, поганец…

Она ушла в комнату. Вернулась оттуда с полотенцем на голове и все еще улыбаясь.

- Я в ванную пойду, понял? - сказала весело.

Саша попытался придумать шутку или хотя бы шутливую реакцию в ответ. "Не понял" - отмел; "Я подумаю об этом" - отмел, не придумал ничего и только кивнул в ответ, по щенячьи размашисто.

Он примостился у телевизора, листая его, привычно настроившись на безболезненное получение нескольких доз пошлости и невежества. Привычно не получилось, и Саша выключил звук. Так лучше.

В ванной шумела вода.

"Будь что будет, все равно… парки… какие там парки? Все время забываю… "Парки дряхлые, прядите…" "Ты шуми, веретено…"

Ему действительно было все равно.

Яна вышла из ванной в халате и тапочках, яростно вытирая голову махровым, красным, с белыми полосами полотенцем.

Без макияжа она стала еще проще и милее, не строгая и чистая. И тонкие, побелевшие от воды пальцы…

Саша прошел в ванную. Разглядывал себя в зеркале, щурясь.

"Сегодня утром ведь уже смотрел. За пятьсот километров отсюда. Думал: какой я? Надежный, безнадежный…"

Включил воду, провел влажной ладонью по лицу.

…Яна постелила ему на полу и себе на диване. Достеливала, когда Саша вышел. Он смотрел, улыбаясь мягко, как она нагибалась, разглаживая простыню.

Горел только ночник, верхний свет был выключен.

Возле дивана стояла бутылка шампанского - Яна принесла. И даже, кажется, отпила еще.

Она выключила ночник. В полутьме села на диван спиной к Саше, быстро сняла халат… Саша смотрел на ее тонкую, почти мальчишескую спину; лифчика на Яне не было. Небрежно бросила халат на стул рядом с диваном и легла под одеяло, укрывшись по самый подбородок.

Подняла вверх глаза - увидела темным силуэтом стоящего Сашу и отвернулась к стене, словно позволяя ему без стесненья раздеться. И лечь подле дивана.

Но он сел на диван и положил ей руку на затылок. Провел ладонью по спине, остановившись чуть ниже лопаток, и почувствовал, как по телу Яны побежали мурашки.

- Тебе холодно? - спросил он.

Вместо ответа она резко обернулась - но не к Саше, а к бутылке шампанского, стоявшей на полу. Неумело отпила из горла, несколько глотков. Вернула бутылку на пол, упала на спину, и Саша увидел ее раскрытые широко, растерянные глаза, открывшуюся маленькую грудь. Нежно взял Яну под шею ладонью, наклонился и тихо поцеловал в губы, едва касаясь. Почувствовал запах шампанского и затем быстрый, кошачий язык Яны и маленькие ее зубы.

Целовались тихо, вдумчиво и даже аккуратно, словно слепые - изучающие друг друга губами.

Он гладил Яну, она была тонкая, вся тоненькая, и еще немного сырая после душа, холодной, слабой влагой - и лишь в одном месте влага оказалась очень горячей и неожиданно обильной: он почувствовал пальцами… Вздохнула слабо.

Саша сбросил рубашку, стянул брюки, бросая одежду на пол. Казалось, что Яна смотрит на него удивленно, - отчетливая голова на маленькой подушке. Прилег на бок возле Яны, взял ее за плечо, к себе поворачивая. Она поддалась, оказалась лицом к лицу его - и неожиданно сильно обняла Сашу свободной рукой за шею, как обнимаются дети. Прижалась животом, грудью, к его… животу и к его груди, поцеловала Сашу в скулы, в шею, в подбородок. Закинула легкую ножку Саше на бедро - и вся раскрылась. Он лишь чуть-чуть опустился ниже всем телом, придержал Яну за маленькие ее ягодицы, и все… Они смотрели друг на друга в темноте и не закрывали глаза. Саше казалось даже, что у Яны они раскрываются все больше. Словно он ошарашил ее, а потом продолжал удивлять все больше.

- Хочешь еще шампанского? - спросил Саша в темноте, отчего-то сипло.

- Нет, - таким тоном, как будто никогда не пробовала шампанского.

- Ты же пила.

- Мне нужно было решиться… Я боялась.

Саша допил шампанское, поставил бутылку. Закрыл глаза, хотя знал, что не заснет. У него так бывало.

А Яна быстро задремала. Спала беспокойно, вздрагивая или начиная часто дышать. Саша иногда поглаживал ее по спине, успокаивая.

- Гоша, ты почему не спишь? - неожиданно спросила Яна, спустя, наверное, полчаса, хотя еще секунду назад явно спала.

Саша улыбнулся. Яна, кажется, даже не проснувшаяся, суетно отвернулась к стене, оттопырив задок. Он обнял ее за живот.

"Гоша…" - повторил про себя иронично. И поцеловал Яну в шею.

Иногда задремывал, но у него никогда не получалось сразу и легко заснуть с человеком, который еще полчаса назад был, в сущности, совсем чужим. И неожиданно стал родным. Быть может, ненадолго, но… Саша так это воспринимал - что родным. Разве можно спать сразу после этого?

Саша встал в начале седьмого и ушел в ванную. Включил воду - полила, громко плеща. Сходил на кухню, поставил греться чайник, вспомнил о купленном вчера тортике. Нашел его так и стоящим в прихожей на тумбочке для обуви. Обрадовался, конечно. Как ребенок.

Выпил чай, стоя у плиты - с удовольствием закусывая сладким и липким. Подумал: "Хорошо ли поступлю?" - мысленно махнул рукой и закурил, чуть приоткрыв форточку.

Нет, просто замечательное утро. Носит тебя, Саша, четвертый день черт знает где. И хорошо тебе, дураку.

"А то плохо…"

И пошел нежиться к шумящей воде. Она наливалась, жарка и бурлива. Стены, конечно, были неприятно сыры и облупленны, биде печально стояло рядом, а сама ванна проржавела, но Сашу это не трогало.

Он смотрел в потолок. На потолке мерцала лампочка.

"Яна тоже, наверное, смотрит в этот потолок… Может, тут где-то есть зацепки от ее взгляда, шероховатости… Где-то штукатурка осыпалась, куда она подолгу смотрит особенно внимательно…"

В комнате спала девочка, которая очень нравилась Саше. Темнокожая, почти безгрудая, которая вчера ночью…

"Сегодня ночью, Саш, а не вчера", - сказал Саше голос.

"Да, точно… Тебе она, кстати, тоже очень понравилась, поэтому ты не язвишь!" - торжествующе ответил Саша.

"Просто я спать хочу".

"Врешь! У тебя тоже все дрожит внутри от нее…"

Голос умолк.

Саша отлежался в горячей влаге до легкого помутнения.

Весело почистил зубы, умылся еще раз ледяной водой и открыл дверь, натянув на сырые еще ноги джинсы, по пояс голый. У двери стояла Яна, в его майке и в тапочках.

- Яна, милая, - сказал Саша.

Она тихо поцеловала его.

Саша подумал, куда ему идти - курить на кухню или под одеяло, еще разнежиться чуть-чуть. Выбрал диван, оттого, что там, наверное, еще пахло ночной Яной, ее легким, теплым телом.

В ванной зашумела вода.

Саша зарылся в подушку, собрал к лицу простынку. Да, угадал. Легким, и теплым, и терпким пахло. Особенным, словно полынным, чуть горьковатым - там, где прикасалась кожей, спинкой, боками. И сладковатым - там, где лежала маленькой своей черной головкой.

Включил, нежно томясь, теле.

Какое-то время тупо разглядывал экран, пыль на нем, выпуклость кинескопа.

Щелкнула задвижка двери ванной комнаты - Саша сразу же выключил экран. Он погас, кратко моргнув.

Саша сразу же забыл все только что виденное. Только показалось на секунду, как чье-то глупое лицо кривляется и хихикает, не умея уползти с погасшего экрана.

Саша не оборачивался на Яну - чуть-чуть боясь сглазить нежность ее и открытость, которые могли смениться чем-то вовсе нежданным. И тут же сердце екнуло радостно - оттого, что Яна легко запрыгнула на диван и сразу же юркнула под одеяло, легла рядом, в нескольких сантиметрах, а где-то и миллиметрах от Саши - так, что касаются, казалось, белые, неприметные волоски на их телах. Лежала, часто дыша, подрагивающая, как гладкая ящерица неведомой, королевской породы. Быть может, какая-нибудь лунная ящерица. И чувствовалось, что она улыбается, - но не лицом, не губами, а всем тонким, гибким телом.

Саша подмял ее под себя, жадный, азартный и цепкий от возбуждения. Целовал ее, покусывал, отстранялся иногда, любовался Яной.

Гладил ее по белым, легким трусикам, не желая лишить Яну этого невесомого покрова, чувствуя почти физическое страдание от своего промедления и все равно продлевая его. Понимал, что никуда она не убежит вот сейчас, не вырвется ни за что, но все равно держал ее жестко за руки, если лежал на ней, и за бедра, за спину - если позволял ей лечь сверху.

- У тебя глаза наглые, - сказала она с удовольствием.

- Я хочу попробовать вкус твоей… - сказала минуту спустя, оборвав фразу, - и Саше очень понравилось, что фраза была оборвана, и еще понравился отстраненный, упрямый голос Яны, произносивший это.

Он застыл, почти испуганно. Спустя минуту открыл глаза, увидел ее. Она убирала упавшую прядь за ушко. Лицо ее было напряжено и серьезно, словно она делала важное, требующее внимания дело. И она неотрывно смотрела на то, с чем работала, очень серьезно, спокойными и даже, показалось, жесткими глазами.

Спустя секунду прядь снова упала, но Яна больше не отвлекалась на нее. Лица Яны не было видно за волосами.

Не закрывая глаза и, кажется, даже не впадая в полубред, Саша почувствовал, как его сшибли с ног и несколько раз ударили очень гибкими дубинками по голове и куда-то еще - в те органы, которые поставляют воздух. Воздуха не стало, но отчего-то его было достаточно внутри тела - настолько много, что можно было не дышать ртом.

Его били с оттягом, в жестком, все убыстряющемся ритме, и он сам подставлялся под удары, стремился им навстречу всем телом. Принимал унижение легко, чувствуя, что хочется закричать, но нет голоса. И не надо. И сводит ноги. Бейте в ноги, просил он, их сводит. Казалось, что чем сильнее будут бить, тем скорее отпустит боль мышцы, скручивающиеся в жесткие жгуты. И мышцы расслабятся.

Откуда-то, всего на секунду, вновь пришло острое и болезненное зрение. Увидел: острый ее подбородок, весь влажный.

Новый удар вывел его из сознания, и он догадался, зачем его били: едва он утерял связь с рассудком, его начали фотографировать - несколько фотографов сразу, невидимых за вспышками их аппаратов. Эти вспышки три или четыре раза остро, но безболезненно выхватывали его из засасывающего небытия. Каждая вспышка озаряла его расширенные зрачки и раскрытый рот с болезненно сухими и пристывшими от частого дыхания зубами, за которыми хрипел и клекотал, вырываясь наружу, крик.

Им явно хотелось зафиксировать момент его гибели. Но последние вспышки показались слабыми, размытыми, словно его фотографировали из тумана…

И все пропало.

На глаза наплыл легкий больничный потолок.

Саша даже не успел разобраться с собой, с цветом потолка, как Яна вернулась, и, моргнув, он вдруг увидел ее лицо над собой, очень близкое. Кажется, она просто поцеловала его. Сначала он ощутил ее горячий - словно от горячего чая - и усталый рот, а потом - почти исчезнувший, но еще живой, животный, свой собственный вкус на ее губах, смешанный с ее слюной, и этого было более чем достаточно.

…более… чем…

Яна действительно была похожа на ящерицу - изворотливым и быстрым телом. Иногда казалось, что она, подобно ящерице, не может лежать на спине и хочет перевернуться, чтобы исчезнуть, юркнуть, сбежать. Саша крепко брал Яну за руки, за плечи - чтобы рассмотреть ее, поймать ее дыхание, ее постоянно ускользающий взгляд: темные, острые зрачки.

Он гладил ее, вдруг понимая, что кожа ее, нет, вовсе не шелковистая, не гладкая, а напротив - жесткая. И едва теплая… как… Саша попытался вспомнить, с чем схоже ощущение от прикосновений к спине Яны, к ее упругим ногам, и вдруг увидел себя на летнем пляже, пацаном, лежащим грудью и животиком на черном кругу автомобильной камеры, пахнущей едко и сладко, - водой, солнцем и еще чем-то дурманящим. И грудь Яны не была яблочной, жесткой, и соски - острыми. Нет, напротив, грудки ее колыхались молочно, малые, по-детски мягкие и почти без сосков - только с розовыми полукружиями.

"А в одежде соски казались острыми, наглыми…" - мелькнуло у Саши.

…И позвоночник ее то исчезал, то проявлялся остро, оттого, что Яна, вывернувшаяся-таки из-под Саши, выгибала спину хищно и тут же расслаблялась бессильно.

Легким движением бедер она высвободилась от Саши.

Он подумал, что - случайно, и попытался вернуться назад, но Яна вновь отстранилась - чуть-чуть - на несколько сантиметров, покачивая при этом бедрами: "Нет-нет, не так. Не… сюда. Попробуй… чуть выше…" Яна не сказала ни слова, и когда Саша догадался, она застыла - так застывает умное животное, когда ему делают укол или извлекают когтистую занозу, - кося напряженным и немного испуганным глазом, легко, еле заметно подрагивая всем влажным, легким телом.

"Сссс…" - произнесла Яна и чуть придержала Сашу рукой, тонкими, изящно выгнутыми пальцами, за бедро. Но спустя мгновение сама сделала такое движение, что ушло мягко и глубоко, глубже.

С каждым движением Саша чувствовал, как белеет его сердце, - оттого кровь из сердца уходит. Ток, ток, ток, уходит.

Но когда белизна эта достигла раскаленного, почти уже серого цвета, рыжая, лохматая кровь вдруг хлынула, ворвалась в сердце, закружила там… Саша вздрагивал, держа Яну ладонью под живот, ее пупочек чувствовался мякотью ладони - и располагался он где-то между линией судьбы и линией жизни.

"Яна кричала", - понял Саша. Только что кричала.

Он высвободился из нее и мягко осел на бок, и Яна легла на спину, плотно сжав ножки. Дышала, закрыв глаза. Веки ее были напряжены и подрагивали, как у человека, который старается не открыть глаза, боится или стесняется увидеть свет.

- Посмотри… у тебя… все хорошо? - попросила она.

Саша посмотрел.

- Все хорошо, - ответил он и погладил ее по руке. - Яна, ты необыкновенная. Невообразимая. Сладкая. Горячая, - сказал Саша, вдруг почувствовав, что немного задыхается.

- А ты блудливый кот, - сказала она, помолчав. Голос ее был дурашлив и забавен.

- Нет.

- Тогда… тогда ты поджарый и жадный кобель.

- Нет, не я… - невпопад ответил Саша.

- А почему ты блудишь, кот? - спросила Яна, так и не открывая глаза, улыбаясь краями губ. - Почему ты трешься об меня своим поджарым собачьим животом? Делаешь то, что нехорошо?

- Ах, это я? А я думал, что это ты. Крутишь своей попкой. Зачем ты крутишь?

- Это неосмысленно получилось.

- А по-моему, очень осмысленно.

Яна задумалась. Облизала быстрым язычком губы.

- У тебя очень красивая эта твоя… вещь… Я подумала, как замечательно она будет лежать внутри меня, такая стройная… И я кончила, да.

Яна неожиданно открыла веселые, смеющиеся глаза, и Саше показалось, что вот он шел-шел по полю, среди серой, одинаковой травы, и вдруг увидел два живых, словно отражающих солнце, цветка. И они смотрят на него. Он наклонился и поцеловал эти цветы, и губы защекотало.

Яна поднялась и пробежала по комнате голенькая, ища что-то, держа комочек неодетых трусиков в руке.

Саша с удивлением и нежностью оглядывал ее, думая, что - вот оно, такое ясное и теплое тело, и внутри него, везде, где только возможно, сейчас струится, сползает по мягким стеночкам внутри Яны его влага.

Саша вглядывался в спину Яны, в ее узкий живот, словно пытаясь увидеть Яну насквозь, как рентген - чтобы различить, где именно - его, белое теплится и отекает плавно.

Это было родство - Саша чувствовал это как абсолютное и почти божественное родство.