"Санькя" - читать интересную книгу автора (Прилепин Захар)

Глава одиннадцатая

В тамбуре поезда Саша захохотал. Стоял один, с сигаретой, поезд выезжал из Риги - и Саша захохотал, видя в стекле свое злое, оскаленное лицо.

Во внутреннем кармане его куртки стояла бутылка водки, и он иногда отпивал из горла, ничем не закусывая. Дышал тяжело. Кривил губы. Плюнул в пепельницу - оттуда взлетел пепел, прямо в глаза.

Опять захохотал и прекратил смех резко, словно содрал маску.

Вышла проводница, посмотрела подозрительно, Саша скорчил ей рожу, когда она отвернулась.

- Ты думаешь, я скажу: "Спасибо, Господи"? - спросил вслух, глядя куда-то за окно.

"Не скажу".

"Зачем, Господи, отнял это? Я возьму в другом месте".

Прижался лбом к стеклу, высматривал что-то, кого-то. Трогал в кармане гильзу, подобранную там, в Риге, возле трупа.

Пошел по вагонам, не уступая никому дороги, похудевший, угловатый, жестокий, брезгливый. Добрел до ресторана, уселся в одиночестве за крайний столик, спиной ко всем, чтоб не видеть.

Полчаса ковырял вилкой яичницу.

"Чего я яйца ем, мясо надо жрать".

- Дайте мне мяса, - сказал официантке. - Вот, свинью.

Вышел покурить в тамбур - не хотелось сидеть ждать наедине с яичницей, переболевшей оспой. Глаза б на нее не смотрели.

В тамбуре допил водку, неловко поставил бутылку, она упала. Раскачивалась на боку, позвякивая мерзко.

Вернулся, еще заказал сто грамм. Смотрел внимательно на графин.

Принесли мясо, живое, горячее. Саша ел жадно. Решил налить водки - но вагон качало, и он никак не мог попасть в рюмку. Официантка - Саша ее видел краем глаза - суетилась возле соседнего столика - и сказала, что сейчас поможет.

- Я сам, - ответил Саша и отпил из графина. - Я сам, - повторил сипло, втягивая носом воздух, скорчившись в гримасе несколько нарочитой неприязни к проглоченному.

…Было так: в Риге он вернулся в гостиницу, очень спокойный, но с запутавшимися вконец веселыми мыслями: что все это значит, зачем все получилось именно так, кто были эти люди - с ППШ и… как его… Мудон. Ничего понять было невозможно. Будто кто-то подал ему знаки, разгадать которые не было никакой возможности.

Он пролежал в гостинице до вечера, ни к чему не придя, ничего не поняв и отчего-то тускнея час от часу.

На следующий день уезжал. Пошел на вокзал пешком, оглядывая город с ненавистью, - словно у него здесь что-то отняли.

Казалось иногда: он как будто освободил или даже выжег внутри себя место - под свою нестерпимую злобу. И теперь это злое место внутри пустовало, саднело.

Никак не мог придумать, на чем сорвать зло, которого было все больше. Вытащил карту города, подпалил зажигалкой. Сначала держал карту двумя пальцами, потом бросил на асфальт, когда разгорелась.

Прохожие смотрели - кто в раздражении, кто возмущенно. Саша поворачивал карту носком ботинка, она догорала…

…А в поезде Саша боролся с дурной мыслью подпалить еще и занавеску на окне вагона-ресторана.

Допив водку, он все равно не почувствовал той степени блаженного опьянения, когда можно хотя бы заснуть в мягкой, еле ощутимой, нетошнотной дурноте.

Заказал еще пива и какую-то сухую дрянь к пиву. Заказ принесла новая официантка - не та, что водку с мясом подносила.

Саша ел неприязненно закусь к пиву, запивал большими глотками. Бутылки пива оказалось мало, заказал еще. Становился все тяжелее и злее.

Ходил в туалет, стоял и чувствовал свое лицо, какое-то чужое от пьянства, словно вылепленное из пластилина. Казалось, что если сморщится, зажмурится изо всех сил, с лица отпадут куски чего-то чуждого, налипшего. Взглянул на себя в зеркало: лицо как лицо. Его лицо. Руки мыть не стал. Допил пиво, попросил счет.

Некоторое время с удивлением разглядывал его, не понимая, отчего так мало взяли.

Потом догадался: счет принесла вторая официантка, которая не знала о том, что Сашка сидит тут давно и уже отведал свинины с водкой.

Нисколько не раздумывая, расплатился только за то, что подсчитали, и вышел в тамбур.

"У меня вагон отсюда далеко… Шесть или семь тамбуров я прошел, пока ресторан искал…" - вспомнил Саша.

Быстрым шагом он рванул по поезду, думая в глупом хмелю: "Не найдут, нет. Это же надо в каждое купе заглядывать. Не найдут".

Иногда навстречу попадались проводницы - вскидывали на Сашу удивленные глаза: видимо, он шел слишком спешно, слишком сильно хлопал дверьми.

Он пролетел мимо своего купе, вышел в тамбур, закурил, улыбаясь подло, и свою подлость ненавидя сладко.

- Хватит для ада? - спросил тихо. - Не хватит? Я еще добавлю.

Смотрел в окно. Кто-то еще стоял в тамбуре. Не успел выкурить и полсигареты, как пришла официантка, та самая, первая.

- Вы оплатили только половину счета, - сказала дрожащим от обиды и неприязни голосом.

- Никаких проблем, - бодро и оттого особенно гадко ответил Саша. Достал деньги, сунул ей в брезгливую руку - не глядя, почти все, что были.

Он позвонил Матвею, уже добравшись домой.

- Привет, Саша, рад слышать. Все получилось, я знаю, - сказал Матвей утвердительно, ни о чем не спрашивая.

- Это не я, - сказал Саша.

- Я знаю, знаю, - ответил Матвей.

Саша посидел какое-то время у телефона, глядя на трубку и аппарат. Позвонить больше было некому. Никого не вспомнил, кому хотелось бы позвонить.

Он оделся, вышел на улицу. Пошел куда-то.

Бродил по утреннему городу - смурому, холодному и ветреному.

Он всегда чувствовал себя в этом городе как в гостях. Будто бы малым пацаном приехал к какой-то неприветливой тетке и постоянно стесняешься то добавки за обедом попросить, то в сортир сходить. Потому что кастрюли с супом маленькие, добавка там не помещается, а напротив сортира - тетка вечно бродит, туда-сюда. И пыль какая-то везде, и радио все время работает, тараторя, как дурное… Вот такое же ощущение было от города - неприятное, неприютное. Словно вечно ждешь: когда же домой тебя заберут. А дома нет никакого. Никто не заберет.

Саша привык к этому, конечно.

Никто не видел никогда, чтоб он хандрил. Ни один человек класса с седьмого его не обидел.

Саша иногда вспоминал: может, забыл он хоть одну обиду, простил кого напрасно. Нет, не было такого. Всегда, через не хочу - хамил, бил в лицо, кидался, ощетинившись.

А теперь бродил, не зная куда кинуться. И голодный к тому же…

Надо устраиваться на работу, думал. Совсем нет денег. Надо куда-то устроиться. Гребаная страна, и в ней надо устроиться куда-то. Мести двор, мешать раствор, носить горшки, таскать тюки и вечером смотреть в телевизор, где эти мерзейшие твари кривляются, рассказывая, как они заботятся о тебе. Их лица… Последнее время Саша начинал болеть, когда видел их лица. Вглядывался в их рты и глаза. Выключал звук порой, и тогда мерзость личин становилась настолько наглядной, что злые мурашки прыгали по спине.

Надо устроиться на работу, да. И телевизор не смотреть. Иначе вовсе не выносимо.

Пойду к Верочке. Куда-то надо идти, а то холодно. Или она на учебе? Она, вроде, где-то училась. Или ее уже выгнали отовсюду за сотрудничество с "союзниками"?

Непонятно зачем Саша добрел, весь озябший, с сырыми ногами, до ее дома - денег не было даже на проезд. Никого не застал. Звонок позудел гнусно, и тишина.

Ушел, оставив сырые следы в подъезде. Спускался медленно, словно старик. Гладил рукой перила.

Может, к Позику сходить? Позик, дорогой… Нега у него деньги забрал… Надо ему сказать, что судью, посадившего брата, - убили.

А надо ли?

И что, Позику, доброму Позику, придется как-то реагировать? Что ему, радоваться, хохотать? "Убили, - скажет, - как здорово! Мозги вдребезги! Умора!"

Не скажет, конечно. Тем более, что он и сам знает все. И неизвестно, что там у него в голове по этому поводу.

Безлетов просил позвонить. А куда звонить? У него, вроде, сотовый был. На сотовый позвонить? А откуда?

Саша пришел к матери на работу, в ее захудалую санчасть, где она трудилась медсестрой. Поднялся мимо регистратуры на второй этаж, к ее маленькому кабинетику, терпко пахнущему лекарствами.

Мама подняла быстрый взгляд, едва он вошел, и сразу же посмотрела Саше за плечо - словно там кто-то должен был стоять. Тот, кто его привел, - со строгими глазами, взрослый, подтянутый человек. Иногда Саше казалось, что мама очень хочет, чтоб его вразумили. Часто отца вспоминала, не договаривая, конечно, что бы сделал отец с Сашей, окажись он рядом. "Вот бы отец был жив…" - скажет так и посмотрит на Сашу грустно.

Саша ничего не отвечал, уходил раздраженный.

Ничего бы отец не сделал. Он устал и умер. Мог бы и дальше жить, усталый. Предпочел умереть.

- Ну, что ж ты так мучаешь меня, сынок? - начала мать сразу на высокой, слезной ноте.

- Все, все, все, давай сразу прекратим это… - скривился Саша, глядя на маму, она выглядела устало, как всякая русская женщина, прожившая полвека.

- Ну, конечно, что мать может сказать…

- Мам, ну перестань. Чаем напоишь меня?

- Ты где был-то? - спросила мать, ставя ржавый чайничек.

- В Москву ездил.

- Чего тебе там, в Москве? Ждет там тебя кто как будто.

- Меня только ты ждешь, - Саша улыбался и говорил это словно в шутку, но знал при этом, что матери приятно и радостно, что он хоть помнит о ее любви.

- Ну, чего тебя тогда носит по свету?

- Носит чего-то…

- Ты нетерпеливый очень, Саша.

- Не нравится терпеть.

- Я вот, знаешь, еще когда ты был совсем маленький, заметила. Ты расплачешься ночью, и если я очень хочу, чтоб ты заснул, ты никогда не засыпал. Таращился во все глаза. А как решу, что буду сидеть сколько надо, ты как-то неприметно тогда убаюкивался, - мама поставила перед ним чай. - И спал крепко.

- Зачем ты мне это говоришь? - спросил Саша, меланхолично размешивая сахар.

- Не торопись, сынок, я тебе хочу сказать.

- Я не тороплюсь.

- Если ты прав, все так и будет, как хочешь. Не торопись.

- Хорошо, мама. Как у тебя дела?

- Какие у меня дела, кроме тебя… Так и поговорили.

Позвонил Безлетову. "Саш, перезвони через минуту, если не затруднит". "Не затруднит", - подумал раздраженно. Отчего-то расхотелось перезванивать. А чего делать: домой идти? Озвереешь там… Перезвонил.

- Кому звонишь? - спросила мама, когда он номер набирал.

- Безлетову…

- Может, он тебя пристроит куда? - сразу за свое принялась мать. - На работу? А, сынок? Он вроде в институте работал…

- Вот-вот, об этом и поговорим, - отшутился Саша, хотя в иной момент огрызнулся бы. Мать, завидев любого приличного, с ее точки зрения, человека, немедленно хотела Сашу куда-нибудь пристроить.

На прощанье она сунула Саше пятьсотрублевку, извлеченную из тощего кошелька. Кажется, там еще одна такая же была, и все.

"Какой жалкий кошелек, - думал Саша, " в цветах каких-то красных, с брюхом обвислым… Обиженный какой-то… Тьфу, как противно мне…"

Безлетов больше не преподавал в университете. Он работал в администрации. "Советник губернатора" - так было написано на визитке, которую Безлетов подал Саше.

Они сидели в кафе, в центре города, за деревянным столом, крашенным лаком.

- Есть будешь? - спросил Безлетов.

- У меня денег нет, - Саша не имел никакого желания тратить подаренную матерью пятисотку, но и отказываться от обеда тоже не хотелось. "Пусть покормит меня", - решил Саша вполне цинично. Есть очень хотелось. Саша грыз зубочистку и одновременно курил. Так и сидел, с зубочисткой и сигаретой в зубах одновременно.

- Что будешь? - спросил Безлетов.

- А вы будете обедать? Вот закажите мне, что и себе. Чтоб я не мучился с выбором.

Безлетов сделал заказ, вполне пристойный - с первым, мясом и десертом. Саша немного воспрял духом и каждый раз внимательно смотрел на появляющуюся с подносом официантку - не к ним ли она спешит.

- Сейчас я тебя познакомлю с одним человеком, - сказал Безлетов. - Мы с ним работаем вместе. Он иных взглядов, чем я. Часто спорим с ним. Но я очень хочу, чтоб вы пообщались. Мне кажется, он какие-то важные вещи понял…

- Которые я еще не понял, - улыбаясь, сказал Саша: им несли супчик. Над супчиком вился дымок.

Безлетов улыбнулся в ответ.

"Что же я так проголодался, даже нехорошо… - думал Саша, активно потребляя суп. - Замерз просто", - оправдал он себя.

- Ну что, Саша, как дела? - поинтересовался Безлетов. Он держал в руке ложку с супом, который так и не начал есть, что-то колдуя с салфетками. "Вот хотел судью убить, но не получилось", - мысленно ответил Саша бодрым голосом, глядя на оливку в ложке Безлетова. Но ничего вообще не сказал, только скорчил неопределенную гримасу.

- Где ваш человек-то? - спросил Саша.

- Придет скоро. Работы много.

- Он тоже советчик? Чем занимаетесь?

На этот раз гримасой ответил Безлетов, угадавший почти не таимую иронию в вопросе Саши, - гримаса Безлетова означала, что говорить несерьезно на эту тему ему не хочется, впрочем, и серьезно тоже. К тому же долго объяснять.

- Саша, знаете… По большому счету, ваша судьба не должна меня трогать. Вы - посторонний мне человек. Но… Как бы пошлости не сказать… Память о вашем отце… И сами вы мне симпатичны, потому что… кажитесь живым…

Саша понимающе кивал - а вернее, достаточно небрежно изображал эти понимающие кивки: "Да, да, я слушаю вас внимательно, да, да, это все верно, мы оба любили папу, и я действительно кажусь живым…" Безлетов приметил некую вялую неискренность и неприязненно сморщился.

- Саша, вы никогда не замечали, что действия "союзников" представляют весьма странную смесь мужества и шутовства? - сменил он вдруг тональность.

- Мало того, ваше мужество - это мужество шута, который поначалу честно думает, что его не накажут, а потом удивляется, что наказали, и продолжает шутовство уже из мазохизма.

- В точку, - сказал Саша. - Я именно так и думал. Он доел суп и теперь выглядывал официантку со свининой.

- Вот ты опять ерничаешь. Тебе это не к лицу, ты не думаешь?

- А что это вы ко мне все время то на "вы", то на "ты"? - спросил Саша. Безлетов секунду смотрел на Сашу внимательно, напряженно думая о чем-то.

Саша, улыбаясь, разглядывал Безлетова.

- Да какая разница, - ответил Безлетов, тряхнув головой. - Ты мне скажи, пожалуйста, что вы хотите? Я тут… получил доступ ко всем вашим документам, партийным манифестам, программе вашей, листовкам. Изучил все это внимательно. Много пафосной брани, всхлипов, истерик, слов много. Но я одного не пойму: чего надо-то вам? Ну, вот вы умеете мужественно ерничать, получать по лбу и опять подставлять лоб - а дальше? Хотите установить порядок? А в чем он выражается?

- "Порядок", "русский порядок", - с кривой улыбкой повторил Саша. - Опять вы нас с кем-то путаете.

- Так вы не хотите порядка?

- Вот ведь как: хотим мы порядка - вас это раздражает. Не хотим порядка - опять раздражает.

- Да потому что ни у вашего порядка, ни у вашего беспорядка нет никаких примет, черт возьми! Ни одной! Основываясь на чем вы будете строить будущее? На детских стихах Костенко? Или на его безумной философии кочевника евразийских пространств?

- Основываясь на чувстве справедливости и чувстве собственного достоинства, - устало ответил Саша. - Если бы у меня был сын, я бы его растил именно так.

- Страна - не сын, Саша! - Безлетов сказал это негромко, без патетики, потому что вспомнил о супе, и было бы пошло артистически восклицать и затем нести ложку ко рту.

- В этой стране революции требует все, - сказал Саша, наблюдая, как Безлетов ест суп. - У вас же хороший вкус, Алексей, как вы смиряетесь со всем этим кошмаром вокруг? Любой мыслящий человек - на заводе он работает или на земле, в белом ли халате или в военной форме - понимает это. Закройте глаза, прочтите десять раз "Отче наш" - потом включите теле, и вы поймете, что там одни бесы.

- Какие бесы, Саша! Какие бесы! Если и есть там кто - так безвредные дураки. И нет никакого кошмара, вы просто не знаете толком ничего, начитались вашей мутной прессы…

- Ну вот, вы уже смирились. - Саша смотрел на Безлетова и думал о мясе, хотелось мяса.

Безлетов пожал плечами - это означало: какой бред, Боже мой!

- Вы так ругаете меня, - продолжил Саша, - как будто это мы все затеяли, горстка пацанвы. И мы сейчас сдвинем земную ось, мы повергнем Россию в кровавый хаос, и все обвалится. Я даже начинаю гордиться нами… А мы ведь - случайность, Алексей. Нас случайными сквозняками согнало.

Революция приходит не сверху и не снизу - она наступает, когда истончаются все истины…

- Я это где-то слышал…

- Я тоже.

- Только истины истончаются в вас самих! - Безлетов нацелился ложкой в Сашу. - Этот момент ты упустил. Они не вне вас истончились, а внутри вас. Внутри тебя, Саша! Вы не знаете, что все неминуемое заставляет людей меняться, вы еще не пришли к этому пониманию. Знаешь, почему ты, почему все вы так жаждете подмять всех вокруг себя? Вы не знаете, куда себя деть, что делать с собой. По сути, каждый из вас разрешает собственные психологические травмы…

- Алексей, пошлость. Ну, честное слово, пошло так говорить. Вам не стыдно? Человек, созданный из глины, - весь сплошная травма. Вы травма, я травма, любой. И все мы их разрешаем, свои травмы, всю жизнь… Как вам всегда хочется все свести к каким-то комплексам, причем к чужим комплексам. Вы со своими разберитесь…

- А я свои комплексы не реализую, пытаясь всех построить, а кое-кого и пристрелить.

Сашу слегка передернуло.

- Но вы живете в согласии с людьми, которые и глупы, и жестоки, и подлы, - сказал он, помолчав. - И даже работаете на них.

- Они нормальны, - ответил Безлетов, - им, может быть, не хватает интеллектуального блеска, но у них, в отличие от вас, хотя бы присутствует здравый смысл.

- Алексей, меня тошнит от ваших слов, поверьте. Я всегда догадывался, что вы либерал, но не в такой же степени.

Саша хотел сказать, что Безлетов стал холуйствующим либералом, но не сказал, увидев, что несут второе.

- Либерал - это что, ругательное слово? - спросил Безлетов. Он все еще не злился всерьез - но щедро добавлял снисходительности в речь.

- В России это хуже чумы, - просто ответил Саша. Безлетову тоже принесли второе - и некоторое время они ели молча.

"Водки бы предложил, что ли, - подумал Саша. - Не пьет, наверное, во время рабочего дня. А то пахнуть будет, когда придет время советовать… Как они советы дают, а? К уху припадают и шепчут? Хотя, какой рабочий день, время часов восемь вечера… А! Он же за рулем, наверное!"

Безлетов тщательно жевал и медленно проглатывал пищу.

- А что такое либерализм, Саша? - спросил он, наконец. - В вашем понимании?

- Если соскоблить всю шелуху, в России он выглядит как идея стяжательства и ростовщичества, замешанная с пресловутой свободой выбора, от которой, впрочем, вы легко отказываетесь во имя сохранения, так сказать, экономической составляющей либеральной идеи.

- Я что, занимаюсь стяжательством и ростовщичеством?

- В нашем споре вы уверенно принимаете сторону людей, занимающихся именно этим и в этом видящих цель своей жизни.

- Но свобода для меня все-таки важна, Саша, - не стал спорить Безлетов. - Куда важнее, чем, например, для тебя. Ты даже не знаешь толком, что это такое.

- Меня не волнует ваша свобода, меня волнует моя родина, ее почва, ее дети, ее рабочие, ее старики. Ваша свобода меня не волнует.

- Фашизм все-таки предпочтительнее вам, сознайтесь? - весело спросил Безлетов. Собеседник его определенно забавлял.

Саша положил вилку втарелку. Есть ему расхотелось.

- О, как вы любите это кипящее слово - "фашизм"! - сказал он. - Как вы любите им шипеть! Клянусь, у вас с этим словом сладострастные отношения. Оно вам снится. Ни один из моих друзей никогда не произносил это слово, ни разу. Я и не вспоминаю этого слова, пока вы его не произносите.

- А с чего ты взял, что я вас считаю фашистами? - спросил едко Безлетов. - Поначалу было опасение, но быстро прошло. Вы не фашисты. Вы хулиганье. Вы никогда не дотянете до фашистов. В лучшем случае, вы можете их плохо изобразить.

- И сдается мне, кое-кому это выгодно, - сказал подошедший к столу грузный человек с одутловатым лицом, впрочем с красивым, прямым носом. Сашу сразу что-то неприятно поразило в его облике, и вскоре он понял, что именно: губы у него были словно покрыты пленкой с кипяченого молока, и оттого казались чересчур, неприятно живыми, из мяса.

- Аркадий Сергеич. Мой молодой друг - Александр Тишин, - выполнил свою роль Безлетов, представив пришедшего и Сашу друг другу.

- Я уж понял, понял, по глазам узнаю их злую породу, - отмахнулся Аркадий Сергеевич. Голос его был нарочито груб и громок.

Аркадий Сергеевич уселся за стол, а Саша все смотрел на его губы - тем более что губы как-то неустанно шевелились, даже когда сам Аркадий Сергеевич молчал. То он читал губами меню, то просто перебирал ими - словно хотел найти подходящее для зачина слово и, попробовав на вкус несколько, не умел отобрать самого нужного.

И пахло от него - сквозь одеколон - каким-то тяжелым запахом, словно он только что был в конюшне.

На вид он казался старше Безлетова. За сорок, наверное, ему было.

- Обедать будешь? - спросил Безлетов.

- Не, я вот коньячку с бутербродиком, - ответил Аркадий Сергеевич, откладывая меню. - Будешь коньячок? - спросил он у Саши.

- Обязательно.

Бутерброды и коньяк принесли быстро. Четыре лодочки с красной икрой лежали на тарелочке, коньяк был в больших бокалах.

- В России от добра добра не ищут, но ищут от беды - беду, - сказал Аркадий Сергеевич, выпив. Обращался он исключительно к Саше - Безлетов все это, видимо, уже слышал. - Пока мы сами этого не поймем - ничего не изменится, - продолжил Аркадий Сергеевич, ловя глаза Саши, но тот был по-прежнему зачарован губами собеседника. - Мы с тобой куда большие соратники, чем, например, я и Алексей свет Константиныч. Потому что мы с тобой - оба! - патриоты. Для нас и Жуков - святое имя, и Деникин - святое. А Безлетов чуть что начинает пальцы ломать - тот ему одним нехорош, этот другим плох.

- Да все хороши, - отмахнулся Безлетов, хотя и без раздражения вовсе.

- Все тебе хороши, конечно, - в свою очередь отмахнулся Аркадий Сергеевич. - О чем с Безлетовым разговор ни заведи, - вывернутые губы вновь нацелились на Сашу, - он во всем будет ковыряться, как аллергик на званом обеде. А для нас история родины нашей - вся дорога. Да, Саня?

Саша даже не кивнул, но Аркадий Сергеевич удовлетворенно подтвердил:

- Вот так-то, - и съел бутерброд при этом. - И всю эту ломку мерзкую, что затеяли в свое время горе-реформаторы, мы оба с тобой ненавидим. А я еще в отличие от тебя на баррикадах был в одном приснопамятном году, среди прочей "красно-коричневой сволочи". И по мне из танков стреляли! И я, Саня, до сих пор не простил им этого. И будет еще время - сквитаемся. Но не сегодня. Потому что сегодня - нельзя.

- Кто так сказал? - спросил Саша для того, чтоб хоть как-то поддержать разговор. Ему, по правде, было все равно, кто так сказал.

- Раскрой глаза и увидишь сам, Саня, - влюбленно суживая глазки, ответил Аркадий Сергеевич. - Россия не вынесет еще одной ломки - сама разломится на части - и уже никаким совком ее не собрать тогда. Что еще держит всю это громадину на полконтинента, посуди сам? Ни общего Бога, ни веры в будущее, ни общих надежд, ни общего отчаянья - ничего нет, ни одной скрепы! Только власть! Да, да, Саня, вижу твое негодование. - Саша в это время любовно смотрел на бутерброд с икрой. - Но это правда. Дурная, косноязычная, лживая - но все-таки хоть немного русская, хоть чуть-чуть вменяемая. Там хорошие есть мужики, Саня, они все понимают, все. Мужики, которые колхозы поднимали своими руками, заводы возводили - вот те самые, старой закваски - они все постепенно вернулись во власть. Они потихоньку, понемногу выправят все, вылезут из ухабины и нас вывезут, Саня… А если вы… - Аркадий Сергеевич выпил еще немного и какое-то время сидел, сжав зубы крепко. - Ну а потом вас, конечно, используют, как пугало, - сказал он. - Чтоб детей русских пугать. И еще как-то используют. Только и делают, что используют. Хрен его знает, кто вам только деньги платит. Кто вам платит-то?

Саша вдруг зевнул, глядя в глаза собеседнику, и, выдохнув, ничего не ответил.

- Саня, я вижу тебя - так вот, лицом к лицу - первый раз в жизни, - сказал Аркадий Сергеевич, перейдя почти на шепот. - Но мне кажется, что я одну вещь в тебе уже понял. Тебе хочется, как в детстве, - быть ни в чем не виноватым.

- Хочется. И я во всем прав.

Аркадий Сергеевич замолчал и долго жевал губами. Безлетов доедал свое второе, ловко орудуя ножом и вилкой.

- В чем именно? - спросил, наконец, Аркадий Сергеевич.

- Например, в том, что сегодня "революция" и "Россия" - это равнозначные и равновеликие понятия. Россия немыслима больше вне революции и без революции.

- А еще в чем?

- В том, что от вашего поколения не останется и слова, которое можно за вас замолвить. Труха гнилая вы.

Аркадий Сергеевич и Безлетов переглянулись и засмеялись. Безлетов смеялся, словно кто-то мыл стекло. Смех Аркадия Сергеевича был похож на частый хрип. Саша тоже засмеялся.

- Как вы все заебали, - сказал он почти нежно и встал из-за столика.

Он бродил, странно гримасничая и иногда разговаривая вслух, по центру города. Горели фонари, матово сияли витрины, откуда-то все время раздавалась музыка, из раскрытых машин, из красивых дверей кафе. Яркие ночные девушки шли парами и по одной, иногда - с кавалерами. Кавалеры бродили по одному, по трое, иногда - с яркими девушками.

"Я мрачный урод, -думал Саша спокойно. - Я могу убить. Мне не нужны женщины. У меня нет и не будет друзей".

"Нет, ты, правда, урод, Саша, - разговаривал он сам с собою. - По кой ты взял у матери деньги? Ты сапоги видел ее? Она в обносках ходит третий год, а ты деньги у нее берешь. Взял бы и заработал, а?"

"И при этом он "Отче наш" советует читать Безлетову, святоша, блядь", - брезгливо вглядывался Саша внутрь себя.

"Черт, откуда у них столько денег? - привычно дивился Саша на дорогие машины, из которых выходили молодые люди в хорошей одежде. - Одна эта машина стоит столько, сколько мать моя не заработает за сто сорок лет. Она что, плохо работает?… Или я опять задаю глупые вопросы?"

От нечего делать Саша зашел в ночной супермаркет. Передвигался там, зачарованный, от прилавка к прилавку.

Смотрел на рыб, редких даже для учебника зоологии. Рыбы лежали в масле, как драгоценные металлы. Креветки, осьминоги, омары, кальмары, раки, медузы и мидии в таком количестве, словно их разводят в местном водохранилище, и не ловят уже, а черпают сачком из воды, расплодившихся до неприличия. А после не знают, под каким соусом подать.

И еще сыры, откуда-то из кладовых и подполов читанных давным-давно сказок. Сыры, ароматные, как самые лучшие и молодые женщины. Такой сыр нельзя есть, к нему нужно прижиматься щекой и плакать.

Мясо, неприлично много мяса, озвереть просто как его много. Такое голое, обнаженное мясо подобает видеть на природе, при свете костра, когда ты сам убил, забил, затравил зверя, - только тогда кровавый, беззащитный, лишенный шерсти и шкуры вид мяса хоть как-то оправдан. А тут - оно лежит на виду… Чем мы его заслужили?…

И ожерелья голых кур, и длинные, даже без голов и перьев, надменные гуси.

Зелень, душистая, как во сне, помидоры красные и большие, как в детстве, огурцы такие, что не поместятся в натюрморт.

Фруктовые ряды, с расколотыми сочно арбузами, ленивым, словно заснувшим виноградом, апельсинами с тупыми боками и мандаринами в легко, а порой и неряшливо наброшенной шкурке, - оттого их так легко очищать. Волосатые, как мужеские прелести неандертальца, киви, яблоки разных оттенков, доступные груши, неприличные бананы и еще какой-то фрукт, напоминающий красный глаз светофора, извлеченный хулиганами.

Ряды пивных бутылок, неведомых сортов. Ряды бутылок водочных, самых разных форм, словно их проектировали замечательные архитекторы, на время отвлекшиеся от построения города будущего. И еще множество спиртного, нет сил рассмотреть этикетки… Бр-р. Саша выбежал из супермаркета и долго потом стоял у входа с сигаретой, курил. Смотрел, как подъезжают красивые машины и оттуда выходят спокойные люди и потом, спустя какое-то время, возвращаются с огромными пакетами, полными такой едой, которую Саша никогда не пробовал и не пробовала его мать, вкус которой не известен ни Позику, ни Негативу, ни Шаману, ни Паяле… да и никому, наверное, из "союзников" этого города.

"Как будто ты очень хочешь этой еды, - сказал сам себе Саша. - Жить просто без нее не можешь".

"Ну да, не хочу. Могу жить без нее".

"А что тогда?"

"А то…"

Саша снова вытащил пачку сигарет и увидел, что она пустая.

Вернулся в супермаркет, сразу вывернул к кассе, оказался вторым. Впереди стоял мужчина в хорошей кожаной куртке, на черном, выделанном из красивого зверя, воротнике блестел подтаявший снежок. Мужчина разговаривал по мобильному. Продавщица назвала ему сумму, он кивнул. Извлек из кармана портмоне, раскрыл одной рукой, вытянул из толстой пачки несколько купюр с нолями - и все это время говорил по телефону. Собрал сдачу, прихватил огромный, позвякивающий пакет, и так с телефоном под ухом и вышел.

Саша купил своих любимых - разменял пятисотку. Стоя возле кассы, вскрыл пачку, бросил целлофановую упаковку и чек в коробку, засунул сигарету в рот и прикурил еще в магазине, подходя к дверям.

- В магазине не курят, - посчитал своим долгом сказать охранник в черной форме, стоящий у дверей.

Мужчина уложил пакет на правое сиденье, и сам уже сидел за рулем, продолжая разговаривать по телефону. Машина мягко задрожала и отъехала, нежно вильнув красивым бампером.

"Занятые люди", - вздохнул Саша и пошел себе.

Что-то не холодно ему было совсем: коньяк, что ли, грел.

"Сейчас домой пойду, поем гречневой каши. Сырную сосиску отварю. Когда ее варишь, - вода становится мутной, словно туда добавили бельевого порошка… А утром из кастрюльки пахнет, словно там утонула усталая, полинявшая мышь с ослабленным иммунитетом… Поем гречневой каши и лягу спать. Буду видеть сны. Чего бы такого увидеть во сне?… Херово, когда прожил четверть века и понимаешь, что уже ничего не хочешь увидеть во сне". Саша опять пошел по центру, город уже вступил в ночную пору - люди на улицах были возбуждены, как будто только что проснулись.

Он шел, потерявший ощущение холода и усталости, легкий, чуть ссутулившийся. Трогал языком зуб - тот, что вставили. Перекатывал в кармане гильзу.

Купил в ларьке пива и выпил на холоде, почти всю бутылку. Смотрел на людей, людям было весело. Они проходили мимо, смеясь, забегали в кафе, выходили оттуда, разогретые, улыбающиеся.

Саша вдруг поймал себя на том, что пытается лицом повторить форму той или иной примеченной им улыбки, - сделать такое же счастливое лицо. И не получается у него.

Захотелось отлить. Он заглянул в ближайший дворик, но там целовалась пара. Снова вышел на яркую освещенную улицу. Побрел дальше, нервно подтягивая живот.

В следующем дворе встретился лицом к лицу с патрулем, даже опешил на мгновенье. Не нашелся толком, как изобразить, чего он тут ищет, в темноте. Развернулся и ушел молча, в руке недопитая бутылка с пивом.

Минуты две топал по улице, подпрыгивая иногда, приметил еще один темный проулочек, свернул, прыгая между наполненных водой выбоин. Во дворике людей не было, но, видимо, кафе располагалось в подвальчике - машины возле стояли, три, с огонечками сигнализации.

Ну и ладно. Саша пристроился у стеночки за входом в кафе, расстегивался спешно правой рукой, одновременно трепыхаясь, куда бы деть пиво, поставил бутылку на асфальт, распахнул ширинку, изнемогая от нетерпения.

С минуту стоял, пытаясь разглядеть звезды, - козырек крыши мешал. К тому же сверху падал редкий, слабо моросящий снег.

Опустил глаза вниз - переставил ногу, чтоб не замочило стекающее со стены. Нога стала прямо в мерзлую лужу со льдом. Выругался, впрочем, без злобы. Весь дворик был в лужах, приметил Саша, покосившись.

Потряс концом, слыша, как из кафе кто-то поднимается по ступенькам. Судя по шагам - один. Мужчина. Ну, можно не торопиться.

Саша застегнулся и приметил с огорчением, что бутылка с недопитым пивом упала и разлилась. Поднял ее, потряс. Ни полглотка не осталось.

Обернулся на вышедшего из кафе и сразу узнал: это он продукты покупал в магазине час назад. А вот и машина его.

Саша не запомнил мгновения, когда решил сделать это. Не было ни одной мысли вообще. Он повернул голову и, подгадав секунду, когда мужчина будет закрывать дверь машины, легкой рукой тюкнул бутылку об угол дома. В руке образовалась "розочка". Как и загадал Саша, мужчина звук разбиваемой бутылки не расслышал.

Саша перехватил бутылку так, чтоб ее не было видно за рукавом, ловко левой рукой вытащил сигарету из пачки и, сжав фильтр в зубах, подошел небрежной, вполне искренней походкой к машине. Нагнулся к стеклу водителя. В машине уже играла музыка, мужчина смотрел в зеркало заднего вида - прикидывая, как бы поаккуратнее выехать.

Саша постучал ноготком в стекло:

- Будьте добры, дайте прикурить!

Из-за стекла на него посмотрели недовольно. Саша в ответ сделал улыбающееся, сладко-сливочное выражение лица.

Стекло опустилось.

- Чего тебе? - спросил небритый, но пристойный с виду человек.

- Тсс, - выплюнув под ноги сигарету, ответил Саша, левой рукой прихватив мужика за красивый воротник, а правой выставив "розочку" прямо напротив небритого лица, на уровне глаз. - У тебя в кармане бумажник. Отдай мне его.

- Отдам, - ответил мужчина, как показалось Саше, спокойно.

Саша взял бумажник левой рукой и сунул его за пазуху, за растянутое горло свитера.

- Теперь ключи от машины.

Мужчина выключил зажигание и подал ключи с брелком.

Саша не глядя бросил ключ в снег и лужи, вглубь дворика.

- За мной не ходи. Ключ вон ищи. А то еще машину украдут, - сказал Саша и побежал. Сразу влетел ногой в глубокую лужу, взметая ледяные брызги.

- Блядский род, что же вы тут развели! - выругался снова, очень весело.

"Молодец, сейчас вылетишь на освещенную улицу с "розочкой" в руке", - вспомнил вдруг, развернулся, бросил "розочку" в лужу.

Пересек людную улицу, стараясь изобразить быстрый шаг, а не заполошный бег, нырнул в дворик напротив, загадав, что он сквозной. И угадал.

Минут через десять, миновав несколько дворов, постоянно скользя по наледи, один раз замечательно навернувшись, но не задохнувшись еще от бега, Саша каким-то звериным чутьем понял, что его не ловят.

Снял шапочку свою и выбросил - на всякий случай. Если тот тип все-таки позвонил в милицию, в приметах наверняка шапочку назвал. По шапочке будут искать. Все остальное на нем самое обычное. Темная куртка, темные джинсы, ботинки темные.

"Или не темные? - Саша поднял ногу, разглядывая ботинок. - Сырые они". Достал портмоне, извлек толстую пачку денег, порылся еще - карточки какие-то, документов не было, и даже прав на вождение авто. Портмоне бросил в лужу, деньги положил в карман. Еле поместились.

Вскоре вышел к площади, там стоянка такси, помнил Саша. Народ на площади еще был - пьяный в основном. Люди толпились у ночных палаток. Саша шел через площадь, ясный и трезвый, к машинам такси, примеченным на той стороне.

Мимо медленно проехал милицейский "козелок". Водитель смотрел мимо Саши - на шумную молодежь, стоящую на тротуаре. Саша, чуть-чуть сбавив легкий шаг, пропустил "козелок" и спокойно пошел дальше. Даже не закурил. Каждый удар сердца был прям и честен, все было на своем месте, ни одна жилка не дрогнула.

Столько денег Саша никогда не держал в руках, и даже не догадывался, что люди могут носить такие суммы в кармане. Зачем, собственно? Они что, иногда ночами покупают себе… блин, что тут можно купить на них?… Спортивный велосипед можно, наверное…

Велосипеды себе покупают ночами? Ездят на такси в Санкт-Петербург, смотреть на белую ночь? Куда столько? Как их тратить?

Он поделил деньги на три части. Одну часть отнес Позику.

- Это общак, Позик, - сказал Саша. - Купи себе куртку и берцы - Нега велел. На остальные посылки ему отправляй. Пока не кончатся. Когда кончатся, - скажешь мне.

Позик был серьезен.

- Если будет что, - позовите меня, попросил он.

- Хорошо, - ответил Саша.

- Если не позовешь, я сам что-нибудь… сделаю.

- Я позову.

Другую часть решил матери отдать, но не все сразу, чтобы не пугать.

- Откуда? - спросила она радостно и чуть напуганно даже после получения малой толики ей причитающегося.

- Украл, - ответил Саша так искренне, что мама не поверила.

- Ну, правда?

- Сапоги тебе нужны, - сказал Саша, выходя из кухни. Он никогда не врал матери, и даже сейчас врать не хотел.

Остальные спрятал - не для себя, а так, на будущее. О том, что не для себя, - даже не думал, они не нужны ему были.

Отстегнул только одну хрустящую купюру, пошел купил водки, сразу три бутылки, и сигарет блок. Сроду один не пил, в пустой квартире.

"А сейчас выпью…" - Саша повеселевшими глазами смотрел на бутылку.

Нарезал себе огромный огурец соленый, сделал яичницу из трех яиц, сырную сосиску сварил. Сидел на кухне, ногой качал. Как будто что-то замечательно важное собирался сделать.

Он чувствовал, что все болевшее последнее время внутри - все перегорело. И теперь в этом месте ничего уже болеть не будет. Осталось только прижечь, чтоб присохло мертвой коркой.

И - прижег. Закусил огурцом, зажмурился довольно.

"Сейчас. Мне. Станет. Хорошо, - сказал себе. - И совсем спокойно".

Пожевал немного яичницы, сосиску вилкой раскромсал на неопрятные куски. И нежно - после второй рюмки - смотрел на эти куски и на остывающую глазунью, которой хотелось подмигнуть, и огурец звонко грыз, жмурясь. Теплело в головушке, и казалось, что еще и мягкий свет включили. Моргаешь удивленно, никак не можешь понять - где именно.

Всегда так кажется, что стало светлее, и если выпить еще раз, - станет еще ярче, еще жарче, еще веселей. И вот так тянешься от рюмки к рюмке за этим чувством, за этим мигающим светом, как за собственным хвостом, пока не закружишься совсем, не замутит дурнотную башку, не свалишься на бок. "Рано мне валиться", - сказал себе Саша после третьей, еще умея отметить, что если б он сказал эту фразу вслух, он уже притормозил бы слегка на нескольких буквах и на стыках слов, которые в состоянии даже легкого опьянения норовят развалиться, осыпаться, как слепленные старым пластилином.

После пятой рюмки заиграл аппетит - Саша изничтожил всю яичницу, остывшую уже, но вкусную все равно.

Теперь можно закурить. Нет, еще одну - шестая уже придавит легонько. Мысли медленнее потекут, мягче, ленивее, расслабленней. Настолько медленнее, настолько расслабленней, - что начнешь думать о чем-то, ворочать вялые камни в голове, - а потом зажжешь спичку, чтоб прикурить, и разом забудешь, что думал. Прикуришь и вспоминаешь весело: что же это в голове моей было только что. Что-то, блин, крайне важное. Отвлечешься на другое и забудешь. Седьмую нальешь, конечно, при этом. В память о забытой, но такой глубокой мысли. Потом она неожиданно выбредет на тебя, под конец бутылки, но ты ее уже не захочешь привечать. Иди себе, скажешь. Не до тебя. Под конец бутылки хочется поговорить по телефону, с хорошим человеком, который давно тебя ждет, заснуть не может без звонка твоего. Саша не придумал, кому позвонить. В свое время Негативу позвонил бы, послушал, как он молчит, - меняя тональность молчания от раздражения к спокойному, недолгому интересу, и потом опять возвращаясь в мрачное, но тихое недовольство, отчего-то несказанно милое Саше.

У Неги, вдруг понял Саша, всегда было по-особому спокойно в квартире. "Это из-за цветов! - догадался Саша. - Это цветы пропитались его извечным спокойствием! В Неге созидательное начало куда сильней желанья все поломать, вот что!"

Саша отметил и эту мысль, слив остатки бутылки в рюмку так, что получилось почти с горочкой. Даже поднимать не стал такую преисполненную рюмку - сначала отпил чуть-чуть, голову приклонив.

Звонить не стал никому.

Под вторую "беленькой" доел сосиску, новый огурец порубил, едва не с тарелкой вместе.

Ни одно рассужденье уже не держалось в голове твердо - только эмоции сменялись, резкие, как электричество в глаза. То раздражение нападало, то жалостливость, то смех, то бешенство.

Что-то пролетало мимо, скорые поезда на жарких скоростях, громыхая… Рваные флаги лезли прямо в лицо. Выдыхал дым презрительными, кривящимися губами, флаги исчезали. Оставалась муть качающаяся.

Проснулся и минуту силился вспомнить, когда именно он добрался до кровати. Но эта минута выпала из сознания безвозвратно.

На кухне, куда он, придерживая себя за стены, добрел, среди неопрятных тарелок стояла почти пустая вторая бутылка.

"А где мать-то?" - подумал Саша.

Набрел смурным взглядом на часы - и обнаружил, что еще рано. Спал-то, наверное, часов пять.

Быстро сгреб посуду в раковину, прихватил одну недопитую и другую непочатую, горбушку хлеба, плеснул воды из крана в высокий стакан. Когда заходил в свою комнату, - мать уже открывала дверной замок.

Поставил все принесенное за диван, накрылся покрывалом (заснул на нерастеленной кровати, без простыни) - и притворился спящим. Знал, что мать минуты через две заглянет, проверит - дома ли. Он дома, лежит с тяжелой башкой, внутри башки ухает противно. Зубы не почистил. Погонял поганую слюну, плюнул на батарею - высохнет.

Мать заглянула - он лежал, накрывшись покрывалом с головой, но с открытыми глазами: если закрывал их, мутить начинало.

Дверь в комнату мягко закрылась.

"Мама смотрела на несколько секунд дольше, чем обычно, - заметил Саша, - переживает о деньгах, откуда взял их… Надо бы соврать ей что-нибудь". Саша перегнулся через спинку дивана, цапнул бутылку с остатками водки. Сначала будет очень противно, а потом хорошо, бодро и задорно. Но сначала противно.

Выпил, крутя головой, как собака, выбравшаяся из воды. Сидел минуту с выражением необыкновенного омерзения на лице.

Запил воды из стакана и прилег. Теперь можно глаза закрыть и прислушаться - как все внутри расцветает.

Ну?…

Что-то никак.

Саша перенес себе корочку хлеба на грудь, отламывал немного мякоти, скатывал в шарик, клал на язык.

Лежал так. Хлеб таял.

"А какое сейчас время года?" - подумал Саша, прислушиваясь к звукам за окном. Несколько секунд повалял дурака, нарочно плутая рассудком, словно бы всерьез не зная, зима на дворе или лето.

Но число он не помнил точно. Да и месяц, вдруг признался себе Саша, тоже. Декабрь наступил, это точно. Давно, вроде, уже. Но Нового года еще не было… Скоро ведь Новый год. Черт возьми, а…

А чего - "черт возьми"? Как будто ты его отмечал когда. В прошлом году лег спать спокойно и проспал до утра. Мама дежурила опять. Она каждую новогоднюю ночь дежурит, за это ей платят на три с половиной копейки больше.

Зиму легко угадать, не открывая глаз, - подумал Саша. Мысль ему показалась завлекательной. Он быстро откупорил новую бутылку, отпил из горла, залил горький огонь водичкой, придерживая мысль в голове, чтоб не потерялась, снова плюхнулся на подушку, глаза закрыл.

Да, о зиме…

Ну, сейчас самое простое - запоздалый дворник скрежещет лопатой, снег собирает. Очень нежный звук, если спишь и не надо просыпаться. Необыкновенное чувствуешь блаженство, оттого что на улице идет снег, кто-то работает, а ты лежишь тут, под одеялом. Перевернешься на другой бок и блаженствуешь дальше.

Зимой машины едут медленнее, и воздух глуше. Троллейбус проезжает так, словно идет в натяг, словно пространство сгустилось, - приходится упираться большим лбом. Трамваи едут сосредоточенно и дребезжат на поворотах деловито, бережливо относясь к своему железному тулову. Иное дело - весна.

Тогда очень много воды, машины проезжают по ней, шумной, прохожие ругаются вслед машинам, всех хорошо слышно, воздух пуст и неприятно гол на вкус, в горле нехорошо першит. Трамваи ведут себя развязно и грозят осыпаться. Сосед за стеной кашляет так отвратительно гулко, словно он медведь, проснувшийся в ледяной луже, - пропустил дни, когда таяли снега. Вышел из берлоги, худой, всклокоченный, неприятный - а там его злые и пьяные дембеля избили - по почкам, по легким, по хребтине. Вот так кашляет сосед, убил бы его.

К середине весны воздух становится прозрачен и мягок до неприличия, чувствуешь себя распустившейся почкой, нежность застит рассудок, даже тошно становится.

Мир преисполнен звуками на исходе весны, кажется, что к лету просто оглохнешь. Но ничего - привыкаешь. Утренние птицы - воробьи, скажем… дворовые собаки, а также их подросшие щенки… пьяные песни, музыка из открытых машин - всего так много, что сил нет разобрать гам на составные части. Живешь в этом гаме, удивляясь иногда вдруг возникшей тишине. И та обманчива. Обязательно кто-то жужжит в уголке, если прислушаться.

И вот осень… Осенью, осени, осеннее…

Сырое, осклизлое, сырое, серое. Пошумят поначалу школьники, а потом все глуше, все глуше… Пока дворник не заскребет лопатой.

Выпил еще. Подержал бутылку перед глазами и, подумав, глотнул опять, раза три, задыхаясь, в полную глотку. Все, убит.

Саша заснул.

Лежал недвижный, дышал тяжело, лоб горячий, потный, ступни ледяные, тоже потные.

За несколько секунд до пробуждения побежал, побежал к судье, стремясь настичь его. Никак не мог добежать, очень медленно получалось.

Вышел на кухню, когда проснулся. Мама сидит, пригорюнившись. Бутылки его стоят, все три почему-то. Саша смотрел на них какое-то время, прищурившись от света. Догадался, наконец, что мать заходила к нему в комнату, проверяла, как спит сынок, приметила его нычку, забрала все.

- Есть хочу, - сказал сипло. Сам пить хотел.

- Компот есть? - спросил. - А лучше рассол… О, рассольчик.

Присосался к банке.

- Сушняк, - пояснил.

- Ты зачем пьешь-то? - спросила мать. - Не пил, не пил, и вот тебе… Как папа хочешь быть?

- Все, мам, все, не буду больше, - просипел Саша. Ему отчего-то было не стыдно. Оттого, наверное, что он точно знал: пьяницей не станет. Ну, выпил, и что?

Молчал.

Мама поставила перед ним омлет. Ел жадно, обжигаясь. Весь день не ел ведь. Поглядывал все время на третью, недопитую - не то чтоб хотелось выпить, просто удивлялся, отчего там так мало осталось. Вроде отпил два раза всего… Неужели во сне прикладывался. Вроде было что-то такое, было вроде. Ох, беда со мной…

- Мне на смену сегодня. Пить не будешь больше? - спросила мать, одеваясь.

- Не буду, не буду, - и в ответ на ее слабое, жалостливое бубнение: - Иди, мам, иди, не буду, я же сказал.

Сидел на кухне, молодой, сильный, совсем непохмельный. Разве что пьяный до сих пор чуть-чуть, самую малость. Невыветрившийся даже, а не пьяный. С застоявшимся дурманом в голове.

Ушел в комнату, лежал с открытыми глазами.

Телефон зазвонил.

"Хочу я кого слышать?" - спросил себя. Никого не хотел.

Вышел в коридор, к телефонному столику.

- Але? - спросил, глядя на беснующийся телефон, трубку не снимая. - Кто нас хочет? Кому нужны? Может быть, это Яна? "Прошу прощения, Саша, ты не придурок. Купи мне лимон!" А может быть, это Костенко? "Саша, вы пьяны. Держите себя в руках, Саша". Или это Негатив… "Саша, я все сижу. Вот как ты херово, Саша, отомстил за брата…"

Звонок смолк.

Включил телевизор, щелкал, прыгая с канала на канал, как кузнечик на помойке. И вдруг вылетел на черно-белое изображение, усатое лицо, много вооруженных людей увидел, Анку с пулеметом. "Чапаев", да, было такое кино. Саша вдруг заинтересовался, хотя видел этот фильм в детстве много раз. Но с той поры "Чапаева" лет десять не показывали.

С каким-то странным чувством, почти не вникая в происходящее, а, вернее, откуда-то зная его наперед почти дословно, Саша смотрел на экран. Фильм при всей своей предсказуемости завораживал и Саша не мог понять, отчего.

Еле ощутимо подрагивало где-то внутри, под ложечкой, какая-то смутная жилка дрожала слабо.

Смотрел жадно, ловя каждый жест.

И когда, в самый замечательный момент фильма, Чапай вылетел на коне, в развевающейся бурке, навстречу противнику, во главе краснознаменных, диких, красивых, с шашками наголо, - когда Саша увидел это, он вдруг разрыдался и плакал счастливо, чисто и нежно, не в силах остановиться.

"Господи, да что же это? - спросил. - Что же я так плачу?"

Посмотрел еще немного, успокаиваясь с трудом, улыбаясь иногда тихо. Выключил экран - там Чапая убивают, ни к чему смотреть, еще сердце остановится к черту.

Включил чайник.

Взял сигарету, зашел в ванную, чтоб покурить, сел там на пол, на половичок. Забыл свет включить - и курил в темноте.

Странно курить в темном помещении, с полоской света под дверью. Ты и сигарета, и пальцы, ее держащие, освещаются, когда затягиваешься. И глаза неотвязно смотрят на полоску света - странно, что человек всегда на свет смотрит, когда вокруг темень.

И всю квартиру становится слышно по-новому. Чайник шумит, как безумный. Никогда днем не догадывался, что он умеет так шуметь. Заходится весь. Днем чайник тихий - парит себе, не в силах перешуметь машины за окном, соседский гам, разговор в подъезде, лай. А теперь, смотри-ка ты…

Саша оделся, взял сигареты, гильзу, и, постояв несколько мгновений, глядя на свои ботинки, - не забыл ли чего, вышел на улицу, тихо захлопнув дверь.

На столе чай дымился, в большой белой кружке - Саша не стал пить его. Саша пришел к Олегу, позвонил в дверь. Олег открыл и, судя по ясному лицу, он не спал. Не удивился.

- Заходи, - сказал.

- Кто там, Олег? - спросил женский голос из комнаты, мамы или бабушки.

- Спи, все нормально, - ответил он негромко, но внятно.

- Погулять не хочешь? - спросил Саша.

- Давно хочу.

- Пошли. Я на улице подожду.

Саша покурил у подъезда, не успел выкурить и полсигареты, как появился Олег, быстрый, подтянутый, ловкий.

- Что, теперь пулемет нужен? - спросил Олег серьезно.

Саша отрицательно покрутил головой.

- Пригодился ствол?

Саша подумал секунду и ответил:

- Все нормально. Пригодился.

- А я че-то не слышал ничего. Премьер жив, президент жив. Министры живы.

- Нам просто не сказали. Они все умерли.

- Вот как, - нехорошо усмехнулся Олег.

- Грохнем "Макдоналдс"?

Любой другой "союзник" переспросил бы: "Сейчас?" - или: "Когда?" - или: "Чем?". Олег ничего не переспросил.

Они пошли быстрым шагом, руки в карманах курток, две черные вязаные шапочки, только у Олега с нелепым помпоном. Саша еще с прошлой зимы приметил этот нелепый помпон у Олега, черт знает, откуда он взялся на черной шапочке. С ним Олег еще более зловещим казался: жестокий ребенок, переросток-мутант - чем-то таким веяло от вида его башки, увенчанной пушистым шариком на макушке.

- Мы не туда идем, - сказал Олег.

- К Верочке надо зайти.

- Она бегает медленно. Не надо, может?

- Пригодится.

- Смотри сам. Я один побегу, вас ждать не буду.

- Как хочешь.

Верочка жила на первом этаже четырехэтажной "сталинки". Саша постучал в низкое, зарешеченное окно пальцем. Скоро появилось Верочкино лицо, сонное, но не испуганное.

- Выйдешь? - спросил Саша. Она коротко кивнула.

Тут уже пришлось выкурить полторы сигареты - и то, судя по тому, как споро застучали Верочкины каблучки в подъезде, она очень торопилась, собираясь.

- Вера, надо бы забрать у тебя коктейль, - сказал Саша.

Верочка быстро кивнула, словно пришло что-то неизбежное, чего, кажется, даже не хотела, и вот теперь стало совсем страшно.

- Так, - она юркнула быстрой ручкой в карман курточки, - ключи… ключи у меня с собой. Только там нужно будет посветить. Зажигалкой хотя бы.

Сарайка стояла во дворе ее дома, покосившаяся, с поломанным шифером на крыше. В сарайке был подпол. Там, за банками с помидорами и огурцами, заготовленными Верочкой, хранились два коктейля Молотова - бутылки с зажигательной смесью. Саша спустился в подпол вместе с Верочкой, то и дело щелкая двумя зажигалками. Бережно принял от нее бутылки, передал Олегу, поднявшись на шатких ступеньках отсыревшей лестницы.

Тот молча принял, ничему не удивляясь, ни о чем не спрашивая.

- Я с вами пойду, - сказала Верочка на улице, неотрывно глядя на Сашу.

- Еще бы, - ответил он.

Пошли втроем, молча. Верочка шла близко к Саше, путаясь торопливыми ножками, - казалось, что она хочет два раза шагнуть одной ногой. Или сделать шаг чуть длиннее - чтоб подладиться под Сашину ходьбу. Никак не получалось. Саша косился нераздраженно, все понимая.

И еще рука ее всегда была близко, иногда задевая о его руку, - будто она ждала, что он заберет ее малые пальчики себе в ладонь.

Две бутылки оттягивали внутренние карманы куртки. Саша решил для себя, что если их остановит милиция, он бросит одну бутылку в машину и подожжет ее. А дальше, что получиться.

Поджигать "Макдонаддс" он не хотел, у него другие были планы. Слишком много чести для производителей собачьей еды - гореть.

Они пробирались дворами, почти не встречая прохожих, иногда встречая пьяных, - и в эти мгновения Саша чувствовал тяжелое и хлесткое напряжение, исходящее от Олега: он в любую секунды жаждал драки, ему явно хотелось, чтобы кто-нибудь его задел пьяным плечом.

Но никто не прикасался к ним даже случайно.

Саша перекатывал в кармане гильзу спокойными пальцами.

"Надо к Позику заглянуть, я обещал ему, все равно по пути", - решил Саша.

"Сейчас второго братца усадишь", - посетовал внутренне.

"А его не посадят, он малолетка", - ответил сам себе равнодушно. Саша все равно позвал бы Позика, даже если б тот был старше.

У Позика горел свет - в три часа ночи.

Саша слепил снежок, бросил, не попал. Еще слепил, снова промазал. Олег криво ухмыльнулся. Его снежок влетел в середину окна и едва не выбил стекло. В окне быстро появилось сразу два лица.

"Нега, что ли?" - дрогнул Саша и удивленно, и радостно. Замахал руками - сюда давайте!

"Неужели Негатив?" - опять спросил себя.

А это Веня, черт веселый. Вышел из подъезда и сразу что-то завопил радостное.

- Веня, ты откуда? - изумился Саша.

- А я вот Позику весточку от брата привез, - рассказывал Веня, улыбаясь сразу всем - и Олегу, и Верочке, и Саше, и ночному слабому снежку. - Позабавьтесь: человечек вышел из тюрьмы, вместе с Негой сидел, и в Россию приехал, чтобы рассказать, как там у него дела. Очень ему "союзники" понравились. А сам латыш! Человечек-то. Правда, сын латышского коммуниста.

- Ну и как Нега?

- В порядке Нега, расскажу все. Вы-то куда так рано? Бомбить чего? Возьмете нас? - Веня чуть не подпрыгивал на месте. От него, правда, спиртным припахивало. Даже Саша почувствовал - а у него-то нюх должно было отшибить за последние два дня.

- Идем? - переспросил Саша уже всерьез, глядя на Позика.

Позик кивнул.

- Конечно, идем, - сказал Веня, умудряясь стоять на месте и шевелить всеми конечностями одновременно, словно он извалялся в песке, а затем на грязное тело оделся.

- У тебя вши, что ли? - спросил Олег.

- А? - не понял Веня.

Двинулись впятером. Веня поначалу шумел что-то, но Саша цыкнул на него, и тот с трудом примолк, начав разговаривать сам с собой, шепотом. Он явно был еще пьян, и к тому же, вроде, подкурен.

- Сюда зайдем, - сказал Саша, указывая на ряды гаражей, за несколько минут ходьбы до площади, где красовался "Макдоналдс".

Саша был здесь, перед тем как зайти к Олегу. Припас несколько крепких камней и длинную железную арматуру. Камни лежали в холщовой сумке. Арматура стояла за железной коробкой гаража.

- Держи, - он передал сумку Олегу.

Олег взвесил пару камней на своей маленькой, крепкой ладони. Веня и Позик, побродив меж гаражей, набрали обломков кирпичей, рассовали по карманам.

Не стесняясь Верочки, Веня помочился на дверь гаража.

Возле четырехэтажного дома, куда Саша привел свою веселую банду, он попросил остаться Веню и Позика на улице - чтоб не шумели в подъезде. Набрал на дверном замке подъезда код, определенный еще вечером - по трем стершимся цифрам, которые легко разгадались при свете зажигалки.

- Вера, ты пока нам не нужна, - сказал Саша, открыв дверь и войдя в пахнущий пылью тамбур подъезда. - Держи вот бутылки, смотри, чтоб не выпали… Это сквозной подъезд, пойдем, все покажу.

Тихо ступая, они поднялись на второй этаж. Из окна, сквозь грязное стекло, был виден "Макдоналдс", его светящиеся высокие окна и витрины.

- Стой здесь, смотри на нас, - сказал Саша Верочке. - Когда мы отработаем, - Олег, Позик и Веня придут сюда. Переждете милицию. Если менты пойдут к подъезду - выйдете с другой стороны. Бутылки оставите в подъезде, не бегайте с ними.

- А ты что? - подал, наконец, голос Олег.

- А я тоже подойду за вами. Чуть позже, - и видя удивленный и недовольный взгляд Олега, добавил. - Все нормально, слышишь? Я отвечаю. Ну, пошли?

- И Молотов нам не нужен? - спросил Олег.

- Для "Макдоналдса" - нет, - объяснял Саша уже на улице, шепотом. - Я хочу после "Макдоналдса" "попиков" сжечь.

"Попиками" называли "Партию президента" - их офис располагался на той же площади - через маленький скверик и круговую дорогу от собачьей забегаловки.

- Менты же наедут, не дадут.

- Ничего, как приедут, так и уедут.

Олег пожал плечами. Он не боялся, конечно. Просто понял: Саша мутит, посему решил выбраться, если что, сам.

Сашка с Олегом постояли немного на углу, высматривая, нет ли ночных, запоздалых прохожих, машин, тем более - милицейских.

Веня и Позик топтались метрах в десяти позади, в темноте. Не в силах молчать, Веня что-то рассказывал Позику, и вообще весь вид у него был такой, словно они сейчас будут играть в футбол.

Легкие и быстрые иномарки проезжали иногда. Присмотревшись, можно было приметить девушек с блестящими волосами рядом с водителем. Прислушавшись, можно было узнать музыку, играющую в салоне.

- Мы так и будем до утра стоять? - спросил Олег спокойно.

Саша перехватил арматуру - к железу неприятно цеплялись его шерстяные перчатки - и пошел, не отвечая, пружинистый, быстрый. Подбегая к витрине, едва не влетел в грохот и осыпанье стекла - Олег кинул первый камень из-за Сашиной спины. Сашка и не заметил броска.

Стекло взвизгивало и рассыпалось.

Веня бесновался и словно танцевал. Быстро перекидав камни, он полез прямо к витрине, оббивал ногами и руками неопавшие углы, хрустко надламывающиеся и опадающие как сталактиты. Ловко, по-обезьяньи, отбегал. Проделав в витрине огромную, щетинистую дыру, полез зачем-то в помещение "Макдоналдса".

Саша ударил несколько раз по окнам и предпочел корежить уличное кафе: столики под широкими зонтами, несколько привинченных стульев - все это отчего-то было не убрано до самого декабря. Арматура больно пружинила в руках, но это еще прибавляло злобы. Краем глаза заметил, как мимо, поддав скорости, пролетела машина такси.

Догадался, что удобнее пользоваться арматурой как рычагом, чем бить. Приноровившись, поддевал столики и стулья, они с хрястом отрывались от выложенной черным кафелем площадки. Позик помогал ему.

- Эй, черти охуевшие! - закричал кто-то. Саша в одно мгновенье открутил слуховую память, вспомнил, что слышал, как остановилась секунду назад машина, и сразу же догадался, что это не милиция, - они окликать не стали бы.

Одновременно с тем, как Саша поворачивался в сторону крика, Олег поднял вывороченный стул и удивительно легко запустил его в машину. Стул красиво махнул покореженной ножкой.

Уже обернувшись, Саша понял, что кричал мужик из красной, красивой машины - не выходя из нее, а приспустив стекло над правой дверью и перегнувшись через сиденье.

Когда Олег кинул стулом, мужик дал по газам - машину он не глушил. Стул звонко ударил по бамперу и покатился по асфальту.

Проехав метров пятнадцать, машина остановилась - стерпеть обиду мужик не смог. Он выскочил, ретивый и взбешенный, без куртки, высокий, крепкий. Рванул было к пацанам, но увидел, как в машину полетел еще один стул - от Олега, и обломок кирпича от Позика. Кирпич треснул по заднему стеклу.

- Ах ты, сука упрямая, - кипел Олег, выискивая что-нибудь потяжелей. И, глядя на него, Саша понял, что Олег ничего кидать больше не будет, а не поленится дойти до машины.

- Дай-ка мне, - он потянул жадно у Саши арматуру.

Когда Олег рванул с арматурой в руках к машине, мужик уже обо всем догадался и спешно вернулся в салон. Авто взвыло, секунду колеса вхолостую крутились по наледи, пока не сцепились с асфальтом. Арматура полетела вслед - и угодила в левый подфарник. Бесновато виляя одним желтым глазком, машина удалилась.

- Уходим, парни! - велел Саша. - Олег! Позик! Где Веня? Веня, блядь! Веня!

Веня вышел из ощерившейся витрины с хитрой и спокойной мордой.

- Пожрать чего-нибудь искал. Нет ни хера, - пожаловался он. Пнул напоследок стекло.

- Все, к дому бегите, сидите там тихо! - велел Саша во дворе. Сам стоял с полминуты, переводя дыхание, плюнул длинно, сжал зубы, расстегнул куртку, снял шапку, повесил ее на сучок дерева и, перекатывая гильзу в кармане, вновь вернулся к развороченному кафе. Прикурил сигарету, подходя. Стоял с видом ночного зеваки, любовался разгромом.

Милиция подлетела быстро, без включенной мигалки, суетливо выскочил прапорщик, сидевший рядом с водителем, и второй патрульный - с автоматом, в армяке. Водитель остался сидеть в машине.

Саша, улыбаясь, приветливо смотрел на милицию.

- Ты чего тут стоишь? - спросил прапор, рванувшийся в первое мгновение к Саше, но, увидев его расслабленный вид, притормозивший движение.

- Услышал - громят, подошел, - пояснил Саша. - Я домой возвращался от бабы. Сволочи, да? На хер так делать?

- Видел их?

- Только со спины. Издалека. Когда я подходил, - они убегали уже. Двое. Высокие.

- Во что одеты?

- А я не разглядел. Вон туда побежали, - и Саша показал в противоположную сторону от двора, куда ушли его пацаны.

Шумно подлетела еще одна милицейская машина.

- Ну что? Поймали кого? - спросили, кивнув на Сашу.

- Не, свидетель. Запиши его! - велел старший напарнику с автоматом. Тот вытащил из внутреннего кармана пухлую записную книжку.

- Документы есть? - спросил у Саши.

- Не, че мне их с собой к бабе носить. Она меня так принимает, без паспорта.

Вторая машина отъехала в ту сторону, что указал Саша.

- Фамилия? - спросили у него.

Саша назвал одного армейского товарища, сибиряка. Домашний адрес и телефон придумал.

- Может, с нами поедешь? - спросил милиционер.

- Зачем?

- Опознаешь правонарушителей.

- Да я не видел, говорю, - улыбаясь, ответил Саша, видя, как подъезжает та самая иномарка, в которую Олег метал стулья.

Из машины выскочил водитель, зло хлопнув дверью, весь красный от бешенства, - даже при свете фонарей было заметно.

- Че вы встали? - взъелся он сразу на милицию.- Ловить надо!

- Вы что кричите, гражданин? - спокойно спросил прапорщик.

- Видишь стекло? - тыкал мужик пальцем в свою машину. - Подфарник видишь?

По стеклу машины расползлась трещина в форме улыбки человека, у которого парализована половина лица. Подфарника не было, да.

- Вижу, и что? - не понимал прапорщик.

- Я подъехал и кричу этим чертям: "Вы что, охуели?" Вышел из машины - они в нее кирпичом, стулом, арматурой. Вон стул лежит на дороге! Не заметили? И арматура там же! Пойдем, царапины покажу!

- Сейчас пойдем. Я так понял, вы все видели?

- Бля, а я о чем говорю? Видел! Меня убить могли на хер!

Мужик, отметил Саша, представлял собой знакомый типаж нежданно и недавно разбогатевшего человека - наглого и суетливого одновременно, не умеющего выработать одну манеру общения в любой ситуации, постоянного срывающегося от хамства к истерике. Даже менты на его фоне смотрелись пристойнее.

- Сколько их было? - спросил у него прапорщик.

- Трое.

- А ты говоришь - двое?- прапорщик повернулся к Саше.

- Я двоих видел, - ответил он, по-прежнему улыбаясь, переводя честные глаза с милиционера на мужика из иномарки. - Они же убегали, когда я подходил.

- Приметы запомнил? - прапорщик повернулся к мужику.

Тот стал, напрягая лоб, вспоминать.

- Все ниже меня ростом, точно, - сказал.

Кое-как описал Олежу, запомнив его помпон, синие джинсы, короткую куртку и скуластую морду с маленькими, злыми глазами. У Позика вспомнился только маленький рост и вроде бы темные брюки.

- А, на нем куртка была с карманами, и с капюшоном. Шапки не было. Светло-синего цвета куртка.

На Саше мужик запнулся. Подумал, подумал, ничего не вспомнил.

- Не разглядел, - сказал. Помолчал секунду и добавил:

- Темная куртка, вязаная шапочка… Лица не помню. Волосы вроде темные. Брюнет. Или темно-русые.

- Он же в шапочке был? - спросил прапорщик.

- Я затылок видел. Он столы выкурочивал, спиной ко мне стоял. С арматурой в руках.

- Так это он арматуру бросил в машину?

- Не помню… Вроде, он… Не помню.

- Дальше что было?

- Они убежали, - после каждого слова мужик щедро добавлял матерщины, звучавшей из его уст особенно гадко.

- Телесные повреждения вам нанесли?

- Нет, сразу убежали. Побросали все, и во двор, - и опять мат.

- Вы их поймать, что ли, хотели?

Мужик неопределенно кивнул. Видимо, он не хотел показаться трусом.

- И не догнали на машине? - быстро спрашивал прапорщик.

- Они во дворы ушли, куда я на хуй по дворам, там столбики врыты.

- В какие дворы?

Мужик в явном, но заметным, кажется, только Саше замешательстве, покрутил головой и показал рукой в тот двор, куда пацаны действительно убежали.

- А ты говоришь - туда? - прапорщик повернулся к Саше и указал рукой в противоположную сторону.

- Вы ничего не путаете? - спросил Саша у водителя иномарки, не отвечая прапорщику. - Я как раз с той стороны, куда вы показали, шел. И побежали они как раз туда вон.

Повисла нехорошая пауза. Саша улыбался. "Кажется, этот мудак далеко уехал, - весело думал Саша, - кажется, он не мог ничего видеть".

- Может, и в эту, - ответил, наконец, мужик. - Я машину свою смотрел - стекло разбитое, подфарник. Пока смотрел - они убежали. Точно не заметил куда. Слышал шаги только. Хер их знает.

Прапорщик пожал плечами.

- Заявление будете писать? - спросил.

- Буду, конечно.

- Отдел милиции знаете где? Подъезжайте туда. Мы пока поработаем по дворам.

- Я за вами поезжу, - ответил мужик. Прапорщик опять пожал плечами. Поочередно хлопнули три двери, и машины уехали. Провожая их взглядом, Саша случайно скосил глаза себе на плечо - там, аккуратно прицепившись зазубренным краем, висел осколок стекла - кусочек разбитой им витрины.

В подъезд возвращаться не стал - повернувшись в сторону окна, где, невидимые Саше, сидели ребята, замахал руками, показывая на противоположную сторону площади.

- К офису идите, к офису! - приговаривал Саша на ходу, хотя его никто не слышал, конечно.

Подумал и вернулся обратно - прихватил с дороги валяющийся стул. Они пришли быстрее, им было ближе - ждали Сашу, озираясь.

- Короче, парни, времени нет, - сказал Саша, подбегая, и только сейчас приметил, как Веня выводит баллончиком на фасаде здания: "Мрази ненавидим вас".

- Откуда у тебя баллончик? - спросил.

- Всегда с собой ношу.

- Запятую поставь после "мрази". И восклицательный знак.

- После запятой? - на полном серьезе спросил Веня.

- Верочка, давай бутылки, - не отозвался Саша. - Разбейте окна, парни.

Пока Позик рыскал по улице в поисках кирпичей, Олег, подтянувшись на решетке окна, разбил стекло рукой, запрятанной в рукав.

Повернул бешеное лицо к Саше, выпростал из рукава раскрытую ладонь. Саша вложил в ладонь бутылку.

- Горит! - негромко сказал Олег, спрыгивая. - Давай в другое окно вторую бросим.

Пока Олег разбирался с коктейлем, Саша прикрепил к решетке на окне стул, забранный из "Макдоналдса", забрал у Вени баллончик и начертал на черной, высокой входной двери в офис четыре буквы: "л", "о", "х", "и". Потом, распустив ребят, стоял на углу, в арочке, плечом к холодной стене - смотрел, как метрах в ста пятидесяти от него тепло и ярко становится в окнах офиса, словно там начался добрый, хороший праздник - и все рады. Возвращался через город неспешно, насвистывая даже иногда. Знал: никто не может его поймать. Главное - не торопиться. Ловят - когда убегаешь. Саша не убегал.