Забирко ВиталийВариант Пата

Виталий Забирко

Вариант Пата

Хаммурапи писал: "Непродуманная жизнь не стоит того, чтобы её прожить". Но он не был уверен, так ли это, и потому всё зачеркнул.

Р. Шекли

Глава первая

Холодная ночь опустилась на холмы славного города Пата. Утомлённый шестидневным триумфом императора Тагулы, город спал. Не слышно было обычной переклички ночной стражи, не видно ни одного огня. Мрак съел город, и вечные звёзды равнодушно смотрели на чёрные холмы. Только неумолчное стрекотание цикад в невидимых зарослях чигарника нарушало могильный покой ночи.

Декаду назад император Тагула высадился на Побережье со своими войсками. Победоносная кампания по усмирению провинции Севрии завершилась. Войска распустили по квартирам, но императору пришлось три дня ждать с непокрытой головой на Тритской дороге разрешения Сената на въезд в город. Сенат же, из памяти которого ещё не успела выветриться диктатура тирана Корбелия, был напуган высадкой войск Тагулы в двух переходах от Пата и, боясь повторения истории, никак не мог собраться - сорок лет назад проконсул Корбелий высадился, подобно Тагуле, на Побережье со своими войсками после присоединения к землям Великого Пата провинций Табрии и Килоны, развязал гражданскую войну, захватил Пат и принудил толпное собрание утвердить свою тиранию. Поэтому Сенат собрался только на третий день по получению благостных известий о роспуске Тагулой своих войск. Тагулу приняли, обласкали, увенчали вторым золотым венком императора, и на следующий день, для успокоения войск, ожидавших дележа трофеев, начался шестидневный триумф. По случаю празднеств были устроены дополнительные раздачи хлеба и дарового вина первого урожая. После прохождения по Триумфальной аллее штурмового легиона, сопровождавшего заложников, рабов и трофеи, в храмах бога войны Спира и бога победы Катты были разыграны мистерии, восхвалявшие силу и мощь патского оружия, по окончании которых наследный фасхид Севрии, солнцеликий Антодорака, тайнорождённый угодно богам, но неугодно Пату, был казнён на жертвенной плахе. На этом торжественная часть триумфа закончилась, и начались пиры, игрища, оргии, ристалища. Сенат не скупился. Рыночная площадь, а затем и прилегающие к ней улицы превратились в открытую пиршественную территорию для граждан Пата. По распоряжению Сената таверны, публичные дома, кабаки, гетеры обслуживали посетителей бесплатно - за всё платила казна. В дни триумфа любой раб мог стать свободным или мёртвым, сразившись один на один на каменных плитах Театруума со свирепым зверем сулом. Толпа ликовала. За время

празднеств было съедено свыше семисот голов только крупного скота из триумфального сенатского стада, выпито более двенадцати тысяч гектонов вина, на ристалищах убито сорок два сула, а рабовладельцы потеряли около двухсот рабов живыми и мёртвыми. Триумф Тагулы превратился в неуправляемую оргию, готовую смести с лица земли славный город Пат, и, казалось, не было силы, способной предотвратить разгул толпы. Праздничные бои на деревянных мечах местами стали переходить в драки улица на улицу, квартал на квартал, взбудораженный город ходил ходуном, казалось, ещё немного, и вспыхнет смута. Но к концу шестого дня как-то сами собой угасли пиршества и оргии, и город, наконец, погрузился в тяжёлый хмельной сон.

Сенатор Гелюций Крон, завершив вечернюю прогулку, медленно поднимался по ступеням виллы. Длинную сенаторскую тогу он аккуратно подобрал на коленях руками, чтобы не собирать подолом пыль. Раб, поджидавший его между колоннами с зажжённым факелом в руках, стремглав сбежал по ступеням и только затем, пристроившись за спиной сенатора, ибо не полагается рабу быть выше своего господина, стал его сопровождать.

- Что говорят в городе, Атран? - не оборачиваясь, спросил сенатор. Он взошёл по ступеням и отпустил тогу.

- В городе спят, господин.

Крон насмешливо заломил бровь. Палий Артодат давно советовал ему продать не в меру гордого и строптивого раба на галеры, но Крон только отшучивался. Именно эти качества он ценил в Атране, хотя открыто своих симпатий и не высказывал.

- Я вижу, ты хорошо провёл время в городе?

Раб склонил голову.

- Отвечай!

- Как вам будет угодно, господин.

- Мне угодно, чтобы ты не прятал глаза!

Атран вскинул голову и, повинуясь приказанию, стал смотреть прямо в глаза сенатору.

"Что же выражает его взгляд - дерзость или просто неприкрытую наглость?" - подумал Крон, пытаясь рассмотреть в неверном отблеске пламени факела выражение глаз раба.

- Ты был у Гирона?

- Да, господин.

- Ты передал ему, что "Сенатский вестник" должен выйти завтра утром?

- Да, господин.

- Других слов ты не знаешь?

- Он был пьян, господин. И его подмастерья тоже.

- А ты?

Атран молчал и, по-прежнему не отрываясь, смотрел на сенатора.

- Ты знаешь, что я не люблю наказывать прутьями. Но ещё больше я не люблю лжи.

- Я тоже пил, господин.

Крон окинул презрительным взглядом сухопарую фигуру раба.

- Твоё счастье, что знаешь меру. Вели зажечь светильники и отправляйся спать. Завтра ты мне нужен трезвым.

Атран погасил факел и бесшумно исчез, растворившись в ночи. И в нахлынувшей темноте, казалось, звонче заверещали цикады. Сенатор медленно прошествовал между колоннами и вошёл в дом. В большом зале сонная рабыня зажигала светильники.

- Постелишь мне на террасе, - сказал Крон. - И позови сюда писца.

Рабыня вздрогнула от его голоса, быстро повернулась к сенатору и согнулась в поклоне. Крон прошёл через зал и отдёрнул завесь в спальню.

- Пусть ждёт меня в зале, - бросил он через плечо.

В спальне было темно и душно - в застоявшемся воздухе висел тяжёлый запах коринского бальзама.

"Опять не проветривали", - поморщился сенатор. Он хотел вернуться, сделать выговор рабыне, но передумал, услышав, как за завесью прошлёпали её босые ноги - она спешила в людскую будить писца.

Что-то неуловимо изменилось в сенаторе. Легко и бесшумно он скользнул к стене, упёрся в неё руками. Несколько мгновений стоял так, словно в раздумье, и вдруг между его широко расставленными ладонями образовалась чёрная ниша. Привычным движением Крон просунул в нишу руку, там что-то щёлкнуло, застрекотало, зажёгся зелёный огонёк, и наружу, сворачиваясь в свиток, стал выползать лист бумаги. Когда огонёк замигал, сенатор подставил руки, и свиток, щёлкнув ровно обрезанным краем, упал на ладони. Огонёк погас, и провал в стене затянулся.

Крон потуже свернул свиток, сунул его под мышку и провёл рукой по восстановившемуся участку стены. Чуть в стороне от только что затянувшегося провала рука наткнулась на большого слизня, и сенатор брезгливо её отдёрнул. Машинально - слизень был холодным и скользким на ощупь - вытер пальцы о тогу. Впрочем, ощущение было обманчивым - от прикосновения к слизню на коже ничего не оставалось. Крон вновь надел на себя маску степенности и, не торопясь, вышел из спальни.

Писец уже ждал его. Низко согнувшись в поклоне, он стоял посреди зала, поддерживая одной рукой доску для письма, висевшую на веревке через плечо, а в другой сжимая стило и флакон чернил. Уставившись в пол, головы он не поднимал, блестя тёмной, словно полированного эстебрийского дерева, лысиной.

Не обращая на писца внимания, Крон прошёл к ещё тёплой жаровне, снял с подставки деревянные щипцы и вернулся в спальню. Сдвинув завесь, чтобы свет проникал в комнату, внимательно осмотрел все стены и только затем снял слизня. Стряхнув его со щипцов на тлеющие в очаге угли, Крон так же внимательно обследовал зал. Здесь он нашёл ещё двух слизней: одного - на стене над ложем, другого - на статуе богини Горели, покровительнице домашнего очага. Слизни запузырились на углях и, вспыхнув неярким бездымным пламенем, сгорели. Пепла после них не осталось, а в воздухе запахло чем-то похожим на озон.

"Странные создания, - подумал Крон, глядя на угли. - Живут, как мокрицы, только в домах, чем питаются - неизвестно. Ни вреда, ни пользы одно отвращение... Завтра нужно сделать выговор управителю: спальню не проветривают, слизней не собирают..."

Он положил щипцы на место, прошёл к ложу и сел. И только затем поднял глаза на писца, всё ещё стоящего в согбенной позе.

Самым поразительным у писца была лысина - блестящая, абсолютно голая и бугристая. Словно пустыня, поражённая атомной катастрофой. Сам же писец выглядел неприметным, маленьким, тщедушным старичком, вечно сгорбленным, суетящимся и прячущим глаза. Ветхая, обтрёпанная, в прорехах и заплатах туника, забрызганная чернилами, ещё больше подчёркивала его никчемность. Но всё это создавало обманчивое впечатление. Писец не напрасно прятал глаза, холодные и злые. Ум у него был расчётливый и жестокий. Скользкий, изворотливый человечек, способный продать и трижды перепродать кого угодно и кому угодно. Даже самого себя.

- Ты что, ждёшь особого приглашения? - недовольно процедил Крон.

Писец встрепенулся.

- Сейчас, мой господин.

Крон неторопливо возлёг на ложе и, подмостив под локоть подушку, стал индифферентно наблюдать, как писец суетливо усаживается на корточки, укладывает на колени доску для письма и заправляет губку стила чернилами.

- Ты готов записывать? - брезгливо спросил Крон. В этом доме задерживать кого-либо имел право только он.

- Да, мой господин, - угодливо закивал писец и брызнул на сенатора быстрым, как укол, взглядом колючих глазок.

Крон развернул свиток. Он давно подумывал выгнать писца, удерживало только одно: он не знал, кто тогда из челяди станет доносчиком. Жить с известным фискалом гораздо легче, чем подозревать всех подряд.

Крон быстро пробежал глазами общие распоряжения и рекомендации Комитета по Проекту и, наконец, подошёл к информационному бюллетеню, касавшемуся событий в империи.

"Провинция Асилон.

В результате дворцового переворота убит царь Асилона Асибран III. Трон захватил первый изъявитель воли государя Пинтекрахт Аду, помазанный на царствование Асикрахтом II. По восшествии на престол он принёс присягу верности и покорности посаднику Пата в Асилоне Лекотию Брану.

Обращаем внимание коммуникаторов, внедрённых в Асилоне, на тот факт, что этот переворот является уже седьмым за последние три года".

- Пиши, - проговорил Крон писцу. - "К событиям в Асилоне".

Стило заскрипело по бумаге.

- "...И да будет звезда твоего царствования долгой, взор чист, дорога светла, дела велики, и да приумножат они славу Асилона! И да будет у земли Асилона отец и защитник, справедливый и мудрый, муж достойный и правый, и имя ему - царь Асикрахт!" - так заканчивает свою речь в честь помазания на царствование верховный жрец Асилона, и посадник Пата в Асилоне добавляет: "Во славу Великого Пата. И да будет так!" И на престол восходит седьмой за последние три года царь Асилона.

Но во славу ли Великого Пата взошла звезда царя Асикрахта? Да, он, как и шесть предыдущих царей, принёс присягу верности Пату и, следует ожидать, будет её соблюдать. Но кто поручится, что в результате следующего дворцового переворота его место не займёт какой-нибудь очередной Асиновет V, ярый поборник независимости Асилона, и опять не развяжет так называемую освободительную войну? Народ Асилона устал от непрерывных дворцовых переворотов, страна неуправляема, второй год не родит хлеб, в южных областях свирепствует мор, участились случаи восстания черни, которая, подстрекаемая жрецами Асилона, направляет свои выступления против владычества Пата. Поэтому не исключена возможность, что для начала военных действий в Асилоне и не потребуется очередной смены правителей.

В связи с вышеизложенным вызывает недоумение беспечное поведение посадника Лекотия Брана. Благодаря его попустительству страна погрязла в междоусобицах, которые грозят вылиться в опустошительную гражданскую войну; хозяйство страны находится в полном развале, от чего в первую очередь страдают интересы Пата, ежегодно недополучающего от Асилона до шестидесяти тысяч звондов откупного налога. А между тем в стране сложилась ситуация, при которой, усиль мы царскую власть, огради её от бесчисленных покушений и чехарды властолюбивых правителей, покончи с междоусобицами и, главное, накорми чернь хлебом - и этим самым хлебом нам бы удалось сделать в Асилоне гораздо больше, чем за шестьдесят лет нашего присутствия в Асилоне мечом. Из Асилона, вечно бунтующего, свободолюбивого, - покорного и верного вассала. Но вместо подобных решительных действий Лекотий Бран, как нам сообщают, устраивает оргии и вакханалии, вовсю предаваясь разгулу. Вот уж, воистину, пир во время чумы!" Всё.

Сенатор замолчал и принялся просматривать следующие сообщения. О наборе в легионеры вольноотпущенников и свободных граждан; о подкупе третейских судей по делу аргентария Целия Патустина - это в следующий номер; о землетрясении в Падуне - это по прибытии обычной падунской почты... Наконец он дошёл до сообщения, которого давно ожидал.

"Область Паралузия.

Окружённые в Цинтийских болотах восставшие подымперские древорубы, предприняв отвлекающий манёвр через Гыкную топь, ударили основными силами в центр осады и, опрокинув четырнадцатый надсмотрный имперский легион, ушли в кустарниковые лабища паралузского Лесогорья. Посаднику Люте Конта удалось в течение четырех часов собрать остатки легиона, однако организованная им погоня ни к чему не привела. Найти следы в практически непроходимых лабищах оказалось невозможно. И через два часа, под всё усиливающийся ропот солдат, истерзанных железными шипами лабищенских кустарников, при рубке которых щербились мечи, посадник был вынужден прекратить поиски. В порыве бешенства он приказал поджечь лабища. Но кустарниковые заросли, несмотря на то, что край лабищ солдаты засыпали торфом, накопанным здесь же, в Сухом болоте, так и не загорелись. Вместо этого огонь перекинулся на Сухое болото, и Люте Конта пришлось спешно отступить на Туборову дорогу, спасаясь от разожжённого им же самим пожара.

Тем временем повстанцы, сделав крюк в лабищах, вышли к горе Стигн и стали там лагерем. Попытка внедрения в их ряды нашего наблюдателя прошла успешно".

"Кто там у нас в Паралузии? Кажется, Баглак... - Крон хмыкнул. - Ему бы не сводки составлять, а романы писать". Он ещё раз окинул взглядом сводку из Паралузии и кивнул писцу.

- "Бунт подымперских древорубов".

Сенатор подождал, пока писец каллиграфически выведет заглавие, и продолжил:

"Как ранее сообщалось в "Сенатском вестнике", в области Паралузия при строительстве дороги к форпосту Пиклон через непроходимые лабища Лесогорья произошло восстание подымперских древорубов. Четырнадцатый надсмотрный легион, руководимый посадником Лютой Конта, сумел отрезать бунтовщиков от единственной в этих местах дороги - дороги Тубора - и, оттеснив их в непроходимые Цинтийские болота, перекрыл все тропы, исключив тем самым всякую возможность отступления. Слава патскому оружию!

Теперь же, по прошествии двух декад после начала мятежа, нам пора трезво оценить причины, побудившие подымперских древорубов поднять бунт, и возможные последствия этого события. Прежде всего следует вспомнить, что же собой представляют, а вернее - представляли, подымперские древорубы? Два года назад Сенат утвердил скрижаль о создании полувоенного легиона, подчинённого имперской гвардии, для постройки дорог в северных провинциях Пата с одновременным обучением этого легиона воинскому делу. В легион предусматривался набор вольноотпущенников и свободных граждан, которые по окончании работ имели право на поступление в привилегированные имперские легионы императоров Пата без предварительных испытаний. Заманчивая перспектива оказаться в высокооплачиваемом легионе одного из выдающихся военачальников, будь то дважды император Тагула либо императоры Лаган или Брулий, привлекла в древорубы большое количество волонтёров.

Они даже не очень роптали на задержку жалованья и его недоплату, а также на увеличение объёма работ, ибо тогда лишались права на поступление в штурмовые легионы - своеобразную имперскую гвардию. Но когда посадник Люта Конта стал по своему усмотрению устанавливать сроки работы для каждого из древорубов, отменил жалованье, а для пресечения беспорядков ввёл в Паралузию надсмотрный легион, словно для охраны каторжников, древорубы взбунтовались.

Люте Конта (слава патскому оружию!) удалось осадить бунтовщиков в Цинтийских болотах. Однако та выжидательная позиция, которую он занял в настоящий момент, может оказаться весьма пагубной для данной кампании. Ибо восставшие древорубы - это не просто взбунтовавшаяся чернь, разрозненная, вооружённая чем попало и имеющая смутное представление о ратном деле, но хорошо обученный, вымуштрованный, подготовленный для императорских легионов отряд, сплочённый двумя годами почти каторжных работ и вооружённый секачами для рубки железного кустарника, которые по своей твёрдости не уступают патским мечам. И если богине удачи Потуле станет угодно, чтобы древорубы прорвали осаду и ушли в кустарниковые заросли паралузского Лесогорья, то Пату суждено приобрести на своих северных границах сильного и хорошо обученного военному искусству врага. Ибо этот пока немногочисленный отряд будет пополняться и разрастаться за счёт беглых рабов, которые устремятся к нему со всей империи. Поэтому посаднику Люте Конта необходимо активизировать свои действия, чтобы в кратчайшие сроки ликвидировать мятеж подымперских древорубов в самом зародыше". Всё.

Крон замолчал и улыбнулся про себя. "Теперь так писать можно, подумал он. - Пусть пробуют". Он прикинул в уме объём статей для завтрашнего оттиска "Сенатского вестника" и нашёл, что дополнительного материала достаточно. Лениво откинувшись на подушки, он принялся дочитывать сводку, но тут же снова привстал.

"Бадазунские острова.

Сообщений от нашего наблюдателя после нападения на остров Крам пиратской армады не поступало. Шедший к нему резервист до цели не дошёл его корабль был обстрелян с берега из огнемётных кибальд, а затем атакован быстроходными вёсельными шрехами пиратов. Корабль был затоплен, и резервисту пришлось воспользоваться аквастатом.

В настоящий момент проводятся попытки высадки на остров десантной группы спасения с помощью межпространственного лифта".

"Этого ещё не хватало, - подумал Крон. - Бортник замолчал. Каких людей теряем..." Он раздражённо щёлкнул пальцами.

- Передовицу о триумфе Тагулы мне!

Писец вскочил с места и быстро засеменил к сенатору. На ходу он вытащил из-за пазухи толстый свёрток бумаг, нашёл нужный черновик и протянул хозяину. Крон, не глядя, принял свиток и снова поднял пустую ладонь.

- Грифель мне! - опять нетерпеливо щёлкнул он пальцами. - Ну?

Он вскинул голову.

Острыми, вездесущими глазками писец так и впился в информационный бюллетень.

- На место, - зловеще процедил сквозь зубы сенатор и вырвал из рук писца грифель. - Глаза выжгу!

Очевидно, в лице сенатора было что-то страшное, потому что писца отбросило от него.

"Спокойнее, - утихомирил себя Крон. - Спокойнее. Не хватало, чтобы ты действительно претворял свои угрозы в жизнь". Он развернул черновик и принялся вносить в него правки.

- Пиши, - буркнул он писцу и начал диктовать статью о пиратстве в водах Аринтийского моря.

Начал он издалека, с истоков возникновения братства пиратов, связанных с присоединением к землям Пата Бадазунских островов. Впрочем, об этом он сказал буквально несколько фраз и сразу же приступил к главному. Он привёл данные об участившихся нападениях на торговые корабли, а в последнее время и на прибрежные города, свидетельствующие о полной безнаказанности пиратов и вытекающей из этого всё возрастающей их наглости. Он подсчитал ежегодные потери Пата в звондах от пиратских набегов и довёл до сведения Сената неутешительный вывод, что эти потери с каждым годом растут, как растёт и сама армада пиратов. Он припомнил всё: и похищение трёх сенаторов, выкуп которых обошёлся Пату в сорок тысяч звондов, и ограбление золотого каравана из провинции Селюстия, в результате чего пираты захватили шестнадцать судов, в том числе и конвойных, и боязнь купцов в одиночку выходить в открытое море, и перебои в доставке таберийского масла и колонских пряностей. И, наконец, он привёл главный козырь - с убедительной точностью финансовых выкладок он показал, что организация кампании против пиратов обойдётся Пату дешевле ежегодных потерь от морского разбоя.

- Всё, - закончил Крон диктовку и бросил писцу черновик статьи о триумфе Тагулы. Писец с необычайным проворством вскочил и подхватил его на лету.

- Поднимешь сейчас начальника стражи и пять солдат из охраны, проговорил сенатор, поджигая информационный бюллетень от стоящего рядом светильника, и почувствовал, каким жадным взглядом следит писец за горящим свитком. Он аккуратно раздавил пепел о ручку светильника, а оставшийся в руках уголок бросил в масло рядом с горящим фитилём.

- Поведёшь их к Гирону, - продолжил Крон, - и заставишь там всех работать. Чтобы к утру "Сенатский вестник" был готов. За него отвечаешь ты.

Сенатор мельком глянул на писца и увидел, как его глаза, всё ещё наблюдавшие за обрывком бюллетеня, пыхнули огнём властолюбца. Пусть на одну ночь, пусть над десятком рабов, стражников и ремесленников, но он почувствует себя хозяином.

"Незавидная ночь выдастся сегодня у Гирона", - подумал Крон.

- Но горе тебе, если не будет так! - охладил он писца. Крон выдержал паузу и закончил более спокойным тоном: - Если всё не поместится на одном листе, уберёшь помеченное мною из передовицы о триумфе Тагулы.

- Будет исполнено, господин, - ощерился в улыбке писец.

Сенатор махнул рукой.

- Иди.

- Спокойной ночи, господин, - низко поклонился писец и принялся пятиться. Он пятился, шаркая подошвами сандалий, до самого конца зала, пока не скользнул под завесь, согнувшись в последнем поклоне.

Крон сел на ложе, хотел хлопнуть в ладоши, позвать рабыню, чтобы подала ужин, но передумал. Сообщение с Бадазунских островов камнем лежало на сердце. Все они, коммуникаторы, находившиеся здесь, знали, что их ждёт в этом жестоком неразумном мире, готовились к этому, годами стажируясь в Центре подготовки, стараясь приучить себя к жестокости, крови, обману, смерти своих соратников - самым невосполнимым потерям, чтобы потом, внедрившись, можно было, сцепив зубы, перенести всё это, быть гуманными, уметь погасить в себе ненависть, ибо, ненавидя это мир, нельзя сделать для него добро.

Крон поднялся и, тяжело ступая, вышел на террасу. Спальное ложе, по-походному простое - деревянный топчан, обтянутый войлоком, лёгкое покрывало и жёсткая маленькая подушка, набитая свалявшейся шерстью, - было уже приготовлено. Сенатор сбросил с себя тогу и хлопнул в ладоши. Из-за колонны появилась всё та же сонная рабыня с большим кувшином на голове. Сенатор молча перегнулся через парапет, и она принялась лить ему на спину холодную воду. Фыркая и отдуваясь, Крон умылся, стащил с плеча рабыни купальную простыню и стал энергично растираться. Рабыня зябко переминалась с ноги на ногу. Умывание холодной ночью стылой водой казалось ей сумасбродством патского сенатора.

Крон вытерся и бросил простыню на руки рабыни.

- Завтрак подашь к бассейну, - сказал он. - Иди.

- Спокойной ночи, господин.

- Спокойной ночи, - привычно кивнул Крон и осёкся.

Глаза у рабыни стали круглыми и испуганными. Она так и застыла.

- Прочь отсюда! - гаркнул сенатор. Лицо его перекосилось, и он, резко повернувшись, лёг на ложе.

"Что за дикий мир, - с тоской подумал он, - в котором человек не может сказать человеку доброго слова?"

Сзади послышался быстрый топот убегающей рабыни, а затем донёсся звук разбитого в панике кувшина.

"Вот так мы и несём сюда разумное и доброе..." Он перевернулся на спину. Сон не шёл. Ожидаемая после холодного купания разрядка не наступала.

"Не будет нам покоя в этом жестоком, неустроенном мире..." неожиданно подумал он. Чужие колючие звёзды не мигая смотрели на него, и он впервые подумал, как ему не хватает здесь успокаивающего света Луны.

Глава вторая

Вода в бассейне отливала зеленью и пряно пахла тарбитским благовонием. В домах знати Пата было принято добавлять в воду ароматические масла и порошки, причём меры в этом не знали: зачастую вода становилась непрозрачной, а по её поверхности ряской плавали не растворившиеся хлопья пудры. Вот в такое парфюмерное болото Крону и приходилось погружаться каждое утро. По счастью, в последнее время на рынках города стало практически невозможным приобрести таберийское масло, радужные разводы которого на воде считались у аристократии признаком утончённого вкуса, но у Крона вызывали чувство брезгливости, будто он окунается в воду с керосиновыми пятнами.

"Хоть в этом есть какая-то польза от пиратов", - невесело подумал Крон. Он нырнул и медленно поплыл под водой. Хорошо, что в Пате ещё купаются...

Крон вынырнул у стенки бассейна и увидел над собой склонённую фигуру Атрана.

- Хорошего утра, господин, и ароматной воды.

- Что тебе?

- Вас ждёт парламентарий Плуст.

- Зови.

Сенатор, не торопясь, выбрался из бассейна, принял от рабыни купальную простыню и закутался. День начался.

Бассейн находился во внутреннем дворике виллы - его вырыли на месте ристалищного круга по приказу бывшего владельца виллы Аурелики Крона, сводного брата отца Гелюция Крона, коммуникатора Гейнца Крапиновски. Собственно, в задачу Крапиновски и входила подготовка почвы для внедрения своего преемника. Он прибыл в Пат богатым купцом из провинции, не торгуясь, приобрёл виллу, перестроил её на свой лад, не скупясь в звондах, стал вхож в знатные дома Пата, что позволило ему получить статус гражданина, а отпрыску его сводного брата, на правах наследного гражданства, дало возможность баллотироваться в Сенат. И Гелюций Крон был благодарен "дяде" за подготовку не только своего внедрения, но и своего быта. Вряд ли он для увеселения гостей устраивал бы бои рабов на ристалищном кругу.

- Приветствую тебя, сенатор!

По плитам внутреннего дворика со вскинутой тонкой дистрофической рукой шёл парламентарий Плуст. Худой, костлявый, он производил впечатление измождённого непосильным трудом раба, по случаю праздника набросившего на себя дорогую господскую тунику.

- Проходи.

Крон сделал приглашающий жест в сторону чахлых за недостатком света дендроний, меж узловатыми стволами которых лежали ковровые тюфяки. Отодвинув ветви, Плуст прошёл к тюфякам, возлёг на самый толстый и достал из-за пазухи свёрнутую в тоненькую трубку бумагу.

- "Сенатский вестник"? - спросил Крон, вытирая голову краем простыни.

Плуст оскалился. Ему доставляло удовольствие первым сообщать свежие новости и сплетни.

- Он самый. Зашёл утром к Гирону и взял первый оттиск.

- Так они ещё не закончили?

- Заканчивают... - Плуст неожиданно хохотнул. - Старичок, который у Гирона сегодня заправляет, твой?

Крон кивнул.

- Вот бастурнак! Он и меня чуть не заставил работать!

Сенатор закончил вытирать голову и сел на тюфяк напротив Плуста. Ладонью он сильно хлопнул по низенькому столику, стоявшему в стороне. Вбежала рабыня, быстро вдвинула столик между господами, поставила кубки и два кувшина с неразбавленным вином и водой.

- Картретское? - Крон взял в руки кувшин.

- Да, господин.

- Тебе как, разбавлять?

- Я сам.

Крон налил в кубок картрета, отхлебнул и поморщился. Скверный обычай в Пате - пить натощак.

Чтобы не разочаровать ожидания Плуста, он спросил:

- Ну и как тебе "Сенатский вестник"?

Плуст снова оскалился, обнажая не только зубы, но и дёсны.

- Смел и речист был сенатор в своих обличительных речах!

- Я всегда говорил, что у тебя обворожительная улыбка. - Крон вальяжно раскинулся на тюфяке. - Это ты по поводу Лекотия Брана?

Будто не понимая, на что намекает Плуст, он поднял бровь.

- Вообще-то, нет, - проговорил Плуст, наливая себе второй кубок. Хотя любой посадник на месте Брана не будет лучше. Да и какое нам дело до грызни за власть в Асилоне? Лишь бы он оставался верным Пату.

- Мы ежегодно недополучаем из Асилона треть налога, - недовольно заметил сенатор.

- Ну и что? - пожал плечами Плуст. - Асилон - страна большая, и усиль мы там царскую власть - кто знает, будем ли мы получать налог вообще.

Крон бросил на него быстрый взгляд.

"Здесь ты прав, - подумал он. - Но не ради налога и интересов Пата писалась эта статья. В Асилоне сейчас каждый пятый умирает голодной смертью, каждый третий идёт на мечи, чтобы посадить на трон очередного царя за обещанный кусок хлеба, детская смертность в стране выросла почти на порядок, ширится эпидемия чёрной хвори... И уж, конечно, эти каждый пятый и каждый третий не из высших слоёв общества. Но какое вам дело до них, если вы народ презрительно называете толпой? У вас-то и слова такого в словаре нет..."

- Но не об Асилоне я хотел говорить, - продолжал разглагольствовать Плуст. - По-моему, Гелюций, ты положил руку в пасть сулу, когда писал о событиях на Цинтийских болотах. У посадника Люта Конта много влиятельных покровителей в Сенате. Не стоило дуть на угли до окончания подавления смуты в Паралузии.

- Мне лучше знать, стоило или нет! - высокомерно отрезал сенатор. Какое мне дело до того, что он родственник Кикены? Тем хуже для них обоих! Этот бездарный посадник превысил свои полномочия, присвоив жалованье древорубов и превратив их из вольноотпущенников в рабов. Теперь, благодаря его тупости и жадности, на наших северных границах возник инцидент, грозящий безопасности Пата.

- Преувеличиваешь, Гелюций. Тебе снятся плохие сны? Из Цинтийских болот древорубам не выбраться.

- Я воскурю фимиам богине удачи Потуле, если будет так!

Плуст хитро прищурился и допил второй кубок.

- Ставлю карбского жеребца за свои слова, - сказал он.

- Тысяча звондов против. Когда проиграешь, - отведёшь свою клячу на живодерню, а мясо раздашь рабам. Если только она не успеет околеть до прибытия паралузской почты.

Плуст промолчал, только снова оскалился. Он ничего не терял, ставя в заклад карбского жеребца - старого, заезженного одра, доживающего свой век.

Подошла рабыня и поставила на стол блюдо с кирейскими птичками на спицах, запечёнными в листьях, и две чаши - с острым соусом по-килонски и с зеленью. Не дожидаясь приглашения, Плуст стащил со спицы одну птичку, обмакнул в соус и откусил сразу половину.

- Удивляюсь, как у тебя их готовят, - проговорил он, отправляя в рот изрядный пучок зелени и запивая вином. - Твоих птичек можно есть с костями.

Крон усмехнулся. Необыкновенная прожорливость Плуста, которая, как ни странно, не шла ему впрок, стала притчей во языцех. По городу даже ходили нецензурные стишки о том, что всё, съеденное им, затем переваривается и усваивается желудками его содержанок. И действительно, все его содержанки были тучными и дородными.

- Сегодня в термах Тагула устраивает послетриумфальное омовение, сообщил Плуст, принимаясь за следующую птичку. - Будут гетеры, кеприйские музыканты и угощение на две тысячи звондов. Сам Солар согласился сочинить ему хвалебную песнь.

- Говорят, Кикена с Тагулой нашли общий язык? - вяло спросил Крон.

- Не удивительно, - подхватил Плуст. - Консул ищет сильных сторонников, поскольку в последнее время его политика не вызывает у Сената особого удовлетворения. А Тагула - как раз тот, кто ему нужен. Герой, дважды император, армия его превозносит, но в политике, мягко выражаясь, тугодум. И если Кикена приберёт его к рукам, то весь Сенат будет плясать под его струны.

Плуст перестал жевать и, наклонившись вперёд, доверительно сообщил:

- Между прочим, консул предложил Тагуле в жены свою сестру...

- Непорочную Керту, - хмыкнул Крон. - Она же страшнее твоего карбского жеребца.

- Ошибаешься, сенатор, ошибаешься! - повысил голос Плуст. Он отрицательно помахал перед лицом лоснящейся ладонью. Глаза его так и блестели. - Тиксту!

"Вот это да! - присвистнул Крон. - При незамужней старшей сестре выдать замуж младшую? Плевал на приличия наш консул, когда из-под него выдёргивают консульскую подушку!"

- Естественно, как предложение, так и согласие пока были неофициальными.

Крон взял спицу с нанизанными птичками и, держа её, как шампур с шашлыком, стал аккуратно есть. Плуст же принялся наполнять очередной кубок, разливая вино по столику. Он хмелел на глазах.

"Это уж совсем некстати, - недовольно подумал Крон. - И откуда у них такая патологическая тяга к пьянству - даже застольный этикет предписывает выпить всё, что стоит на столе, в знак уважения к хозяину и его дому. Впрочем, сам виноват. Если тебе нужен трезвый Плуст, то нечего ставить полный кувшин вина".

- До сих пор я считал Кикену, если и не очень умным и дальновидным, то достаточно хитрым политиком, - проговорил он. - Но, организуя такую свадьбу, он может потерять лицо в Сенате. И я не уверен, что приобретение зятя-героя в лице Тагулы перевесит потери.

- Напрасно! - захохотал Плуст. - Не такой дурак наш консул. Увидишь, ещё до официального предложения Керта станет жрицей в храме Алоны.

Крон промолчал.

"Ну вот, ты и узнал всё, - подумал он. - Кикена не обманул твоих ожиданий. Приличия будут соблюдены, общественное мнение удовлетворено. И хотя за спиной Кикены начнут расползаться сплетни и слухи, это не помешает ему сохранить статус добропорядочного гражданина".

Тем временем Плуст охмелел. Заикаясь и постоянно хихикая, он начал рассказывать анекдот о бондаре, его жене и её любовнике, выдававшем себя за покупателя. Анекдот был старый, заезженный, и Крона всякий раз, когда он слышал его, коробило, как марктвенновского янки - сразу же всплывал в памяти аналогичный анекдот, встречавшийся и у Боккаччо, и у Апулея. Интересно было бы проследить истоки возникновения анекдота здесь, в Пате, случайное это совпадение, или же кто-то из коммуникаторов блеснул остроумием древних?

Крон вытер руки о край простыни, хлопнул в ладоши и приказал рабыне подать одежды. Натянул на себя нижнюю холщовую рубаху, затем застегнул кожаный пояс с тяжёлой литой пряжкой, продел в петлю короткий меч. Рабыня попыталась обуть его в сандалии, но он отмахнулся и сам завязал ремешки.

- Ты сейчас в Сенат? - спросил Плуст. - Я с... с тоб... с тобой.

Крон взял из протянутых рук рабыни аккуратно сложенную тогу, накинул на себя. К счастью, патская тога, кроме символического обозначения принадлежности к аристократии, имела мало общего с римской. Иначе Крону пришлось бы потратить немало времени на облачение.

- Я не против, если хочешь, чтобы тебя притолпно высекли шиповыми прутьями.

Плуст громко икнул.

- Я не голосовал за скрижаль о трезвости в Сенате!

- Что не помешает высечь тебя, - спокойно заметил сенатор, поскольку скрижаль всё же была утверждена. Государственные дела должны решаться на трезвую голову.

- Всё равно все пьют, - упрямо буркнул Плуст.

- Но не перед заседаниями в Сенате. И если всё же пьют, то не так, как ты. Идём.

Крон подхватил Плуста под руку и легко поставил на ноги.

- Это всё твои кирейские птички, - бормотал Плуст в своё оправдание, пока сенатор тащил его к выходу. - Если бы у тебя не готовили так вкусно, я бы не напился... Кстати, сенатор...

Он сделал попытку освободиться, но Крон не отпустил его.

- Ну погоди немного...

Крон завёл его в комнаты и, резко повернувшись, остановился. Плуст пьяно ткнулся ему головой в грудь, с трудом, шатаясь, отстранился.

- Что тебе?

Плуст громко икнул и зашатался ещё сильнее.

- Ты не мог бы мне ссудить...

- И это в который же раз? - нехорошо усмехнувшись, Крон прищурил глаза.

Плуст неопределённо махнул рукой и снова попытался уронить голову на грудь сенатору.

- Видишь ли, - удержал его за плечи Крон, - наши с тобой финансовые отношения уже перешли в такую фазу, которая требует такой же трезвости, что и прения в Сенате.

Он наклонился к уху Плуста и тихо, но твёрдо сказал:

- Будь сегодня в термах на омовении Тагулы. Там и решим этот вопрос.

Сенатор поднял руку и щёлкнул пальцами. В дверях появился Атран.

- Помоги парламентарию, - сказал Крон и, оставив Плуста, пошёл к выходу.

Атран обхватил Плуста за талию и повёл вслед за хозяином. Здесь хмель окончательно ударил в голову Плусту, он панибратски обнял раба за шею, и, пока тот вёл его через анфиладу комнат к выходу, Крон слышал, как Плуст изливает Атрану душу, жалуясь на жену, содержанок, скучную постылую жизнь, хроническую нехватку денег и непрекращающиеся козни толпных представителей, братьев парламентариев и господ сенаторов. Он даже пытался облобызать раба, но тут они вышли из дома. Яркое солнце и душный воздух, резко сменившие полумрак и прохладу комнат, словно гигантской пятернёй прихлопнули Плуста. Лицо его мгновенно приобрело синюшный цвет, на висках обозначались пульсирующие вены, которые, казалось, сейчас лопнут от сгустившейся крови. Ему стало дурно, он судорожно глотнул и, скосив в сторону вылезшие из орбит глаза, увидел перед собой плечо раба. Плуст отшатнулся. Его опьянение перешло в новую стадию. Исчез Плуст сюсюкающий, жалкий и жалующийся, и возник Плуст-воитель, разъярённый и жестокий, необузданный в страстях.

- Раб?! - заорал он внезапно севшим голосом. - А где твой ошейник, собачья морда?

Четверо рабов, в ожидании своего господина расположившихся прямо на мостовой перед виллой, услышав его голос, мигом вскочили на ноги, схватили носилки и поднесли их к ступеням.

- Где твой ошейник, я тебя спрашиваю, а? Я тебя сейчас на куски порублю!

Плуст принялся искать в складках туники меч, зашатался, и если бы не Атран, поддержавший его, то полетел бы вниз по ступенькам. Крон махнул Атрану в сторону носилок. На губах раба мелькнула мимолётная усмешка, он крепко обхватил Плуста за торс и сбежал с ним вниз. Плуст было завопил что-то, но Атран опрокинул его в носилки, и парламентарий так и застыл поперёк них с открытым ртом.

- Доставьте его домой, - глядя куда-то в сторону, приказал Крон рабам. - Или, ещё лучше, к его первой содержанке.

Рабы неуверенно переминались с ноги на ногу.

- Ну? - рыкнул Крон. - Вы что, не знаете, где дом Гиневы?

Носильщики, словно подстёгнутые, рванули паланкин с места, и Плуст, что-то пытавшийся сказать на прощание сенатору, слетел с сидения в изножье, где и остался сидеть.

Никто из рабов не бросился его поднимать. Доставлять своего господина в таком виде им было не в диковинку. И он так и поплыл к своей содержанке, сидя поперёк носилок и качая высунутыми наружу худыми ногами с неплотно привязанными подошвами сандалий.

Крон проводил взглядом носилки и спустился по ступеням.

"Нужна, ох как нужна статья, - в который уже раз подумал он. - Не в "Сенатский вестник", конечно. Пат ещё не созрел для таких статей, почвы мы не подготовили, а в "Журнал практической истории Проблемного института по контактам с внеземными цивилизациями". И не просто дать в статье голую констатацию сущности приверженцев как паразитирующих нахлебников - это и так все знают. А рассмотреть её на конкретном примере, тем более что он у тебя всегда перед глазами: приверженец сенатора Гелюция Крона наследный парламентарий Свирк Плуст. Чтобы будущие коммуникаторы не просто усваивали этот факт - его он тоже знал перед своим внедрением, но и были психологически подготовлены окунуться в зловонную клоаку откровенной лести, требующей беззастенчивого покровительства, наглого подкупа, шантажа в присутствии как посторонних лиц, так и своих противников, мелочных интриг, выливающихся в словесные перепалки по политическим вопросам и переходящих в кровавые мордобои - всех низменных страстей и пороков человеческих".

Конечно, ничего нового в "проблеме приверженцев" не было. В истории Земли можно найти достаточное количество примеров. Политические деятели привлекали на свою сторону голоса выборщиков обещаниями, посулами, деньгами, лестью, угрозами, шантажом - взять хотя бы историю республиканского Рима. Однако в Пате это явление приобрело ещё более чудовищные и отвратительные формы. Здесь голоса уже не покупались, а продавались, и рынок сбыта страдал не от недостатка голосов, а наоборот от дефицита "приверженцевладельцев", так как содержать своих сторонников вместе с их челядью, любовницами и непомерными запросами было, мягко говоря, несколько обременительно. Первое время пребывания в Пате Крон был поражён размерами паразитизма приверженцев - далёких отпрысков когда-то именитых родов, развращённых славой своих предков, с размахом живущих в своё удовольствие на остатки когда-то огромных состояний или избытки новых долгов. Имея наследное право на место в Сенате или в толпном собрании, они умело использовали его, как политические проститутки продавая свой голос тому, кто больше заплатит. Вместе с тем, такая продажность приверженцев, сразу бросающаяся в глаза при первом знакомстве с жизнью Пата, имела и другую сторону. В своё время Гейнц Крапиновски, как следует не разобравшись в закулисной жизни Сената, попытался скупить как можно больше приверженцев для своего преемника, однако из этой затеи ничего не получилось. Все оказалось не так просто. Вначале он предполагал, что его неудача связана с тем, что он - гражданин первого поколения и не имеет права баллотироваться ни в толпное собрание, ни, тем более, в Сенат. Но когда ему всё же удалось приобрести некоторых из приверженцев, то они оказались самого низкого пошиба - пустышками в толпном собрании, занимающими там только места. И это нельзя было объяснить лишь тем, что Аурелика Крон был гражданином первого поколения. Звондов он не жалел, предлагая приверженцам, имевшим влияние в толпном собрании и в Сенате, суммы, намного превышающие их содержание у своих патронов, но ни одного из них так и не заполучил. Как позже выяснилось, несмотря на политическую продажность и экономическую зависимость, приверженцы обладали своеобразным кодексом чести по отношению к патрону, что служило одновременно как платой за содержание, так и страховым полисом для "приверженцевладельцев", благодаря которому приверженцы и обеспечивали себе столь высокую плату. Перекупка могла произойти только после длительных, искусственно вызываемых разногласий по политическим вопросам с сюзереном, и конфликт, начавшись с мелочей и постепенно обостряясь, должен был тянуться достаточно продолжительное время, чтобы приверженец не потерял своё лицо и значение в толпном собрании или Сенате, иначе новому сюзерену такой приверженец оказался бы не нужен.

Крон перевёл взгляд на Атрана. Раб, воспользовавшись задумчивостью сенатора, расслабился, позволив себе стать вполоборота к нему. Смотрел он куда-то мимо господина в сторону виллы и улыбался. Крон повернул голову. Из-за колонны выглядывала Калеция, та самая рабыня, что подавала ночью воду. Она делала Атрану какие-то знаки, но, заметив, что господин обратил на неё внимание, мгновенно скрылась. Атран тут же повернулся к сенатору, и лицо его вновь стало каменно бесстрастным.

- Где меч? - недовольно спросил Крон.

- Рабу не положено иметь меч, господин, - смиренно наклонил голову Атран.

- А тебе его никто и не предлагает. Будешь нести его в руках, как мою принадлежность. Быть может, ты забыл, как это делается?

- Я помню, мой господин. Но у вас уже есть меч.

- А вот это тебя не должно касаться!

- Я понял, мой господин. Мне можно идти?

- Нет. Я не закончил. Возьмёшь в спальне на столике кошель с деньгами и принесёшь. - Крон критически осмотрел фигуру раба. - Теперь иди.

Атран склонил голову и бросился выполнять приказание.

"Вот и ещё одна проблема, правда, уже моя личная, - подумал Крон. Что за тайны завелись в моём доме - неужели я приобрёл себе ещё одного соглядатая Кикены?" Месяца три назад у него в прислужницах была рабыня-килонка Дискарна, настолько явно шпионившая в доме, что ему пришлось, дабы не прослыть простофилей или кем-нибудь похуже, дать ей вольную. Правда, такое решение вызвало массу пересудов в Пате - здесь были не в моде подобные чудачества (нерадивых рабов и рабов-изменников перепродавали или засекали прутьями), но Крон только посмеивался. Взамен он приобрёл на невольничьем рынке новую рабыню, причём купил её у заезжего падунского купца, так что ни о каком внедрении в его дом очередного шпиона не могло идти речи. Калеция была тиха, покорна, боязлива, из дому практически не выходила, и её вряд ли могли успеть подкупить. Хотя, чем бастурнак не шутит!

Вернулся Атран и протянул сенатору кошель с деньгами. Крон взял несколько звондов, положил в поясной карман, а кошель отдал рабу.

- Спрячь у себя, - буркнул он и, не дожидаясь, пока Атран засунет кошель за пазуху, стал спускаться с холма.

Город встретил духотой и зноем. Узкая, закованная со всех сторон в камень Карпарийская улица, названная в честь одного из древнейших родов, основавших Пат, в полуденный час сочилась жарой, как каменная кладка очаговой ямы для выпечки лепешёк, и Крон мгновенно покрылся липкой испариной. Несмотря на жару, людей на улице было больше обычного. Кончился триумф Тагулы, и все спешили наверстать упущенное, отставленное в сторону на время праздников. Вдоль бесконечных каменных заборов по раскалённым плитам сайского сланца сновали рыбы, ремесленники, служанки, торговцы вразнос, изредка посередине улицы проплывал паланкин. Из-за заборов на улицу лениво переползал едкий дым очагов - где-то готовили трапезы, жгли мусор, оттуда же слышались палочные удары: то ли выбивали ковры, одежды, то ли наказывали провинившихся рабов.

У рыночной площади, откуда вытекала большая толпа, нагруженная съестными припасами, Крон свернул в переулок и вышел к дому Гирона, скрытому за такой же каменной стеной. Атран поспешно забежал вперёд и распахнул перед ним деревянную дверь, когда-то крашенную, но сейчас облупившуюся и поблекшую до такой степени, что нельзя было разобрать, какого же она цвета.

Пригнувшись, чтобы не зацепиться головой за низкую притолоку, Крон вошёл во двор Гирона, большой, пыльный и пустой. В углу двора в куцей тени одинокой чахлой ладиспенсии полулёжа дремали два стражника в расстёгнутых кожаных латах, одинаково раскинув ноги в жёлтых легионерских сандалиях. На ступеньках крыльца, в грубом кожаном фартуке на голое тело, сидел мрачный и злой, как бастурнак, Гирон, а писец, жестикулируя и брызгая слюной, визгливо чем-то ему грозился. Под бородой у Гирона ходили желваки, руки, сложенные на коленях, то и дело сжимались в кулаки, но он молчал.

Услышав за спиной шаги, писец повернулся и осёкся, узнав сенатора. Ощерившаяся мордочка разъярённого хорька с гнилыми зубами мгновенно приобрела умильное, подобострастное выражение, спина угодливо согнулась, и писец быстро засеменил навстречу своему господину.

- Здоровья и счастья сенатору Крону! - залебезил он.

Услышав имя сенатора, дремавшие стражники вскочили на ноги, спешно застёгивая панцири. Крон молча прошёл мимо писца прямо к Гирону. Мастер медленно встал.

- Приветствую тебя, сенатор, - мрачно сказал он.

- И я тебя, - небрежно махнул рукой Крон. - Как работа?

- Всё сделано ещё утром, господин, - затараторил писец за спиной, - и все оттиски разнесены по адресам...

- Ты, кажется, чем-то недоволен, Гирон? - спросил Крон, не обращая внимания на писца.

Гирон вскинул голову и прямо посмотрел в глаза Крону.

- Да, сенатор.

- Да ну?! - притворно удивился сенатор. - И чем же это?

- Тобой, сенатор. - Гирон продолжал смело смотреть на Крона. - Я свободный человек, сенатор. Зачем ты сегодня на ночь приставил ко мне стражу, будто к рабу своему? Если ты ко мне ещё раз пришлёшь этого мозгляка, то я удушу его вот этими руками!

Он поднял перед собой огромные, узловатые, чёрные от краски ладони. Писец на всякий случай отступил за спину сенатора.

Крон рассмеялся и жестом подозвал Атрана. Раб, поняв его, достал из-за пазухи кошель и развязал. Крон взял из кошеля две монеты и небрежно бросил их через плечо.

- Это тебе за работу, - сказал он писцу.

Реакция у писца была отменной. Звона падающих на землю монет Крон не услышал.

- Ценю твою откровенность, мастер Гирон, - сказал он. - А теперь скажи: за этот оттиск "Сенатского вестника" ты получил деньги вперёд?

Гирон чуть заметно кивнул.

- А если бы тебя ночью не разбудили, оттиск был бы готов к утру?

Мастер угрюмо молчал.

- Можешь считать меня своим благодетелем, за то, что не сидишь сейчас в долговой яме и не бит прутьями...

Крон повернулся к Атрану.

- Зайди в печатню, разбуди стражу и отправь домой. Да, и дай подмастерьям по звонду за работу.

Он подождал, пока Атран скроется в дверях дома, и, поймав писца за ухо, притянул к себе.

- Что у них с Калецией? - спросил сенатор, кивнув в сторону дверей.

- У них...- загримасничал от боли писец, в то же время пытаясь усмехнуться. - Хи-хи...

Крон оттолкнул от себя писца. Слушать дальше не было необходимости. По ухмылке писца всё было ясно.

- На сегодня ты свободен, - объявил сенатор.

Писец, поминутно кланяясь и благодаря, исчез со двора. И тут же из дверей печатни стали выскакивать заспанные стражники, на ходу застёгивая доспехи и приветствуя сенатора. Крон пересчитал их взглядом, затем махнул рукой, отсылая домой. Когда дверь на улицу захлопнулась за последнем стражником, он расслабленно опустился на ступеньки.

- Садись, - предложил он Гирону.

Мастер молча сел рядом.

- Мне бы не хотелось, чтобы моё хорошее отношение к тебе изменилось, - просто сказал Крон и положил руку на колено Гирона. - Но в последнее время я не узнаю тебя. Раньше у тебя не было ничего, кроме рваной туники и массы идей в голове. Я дал тебе звонды, и половину своих идей ты смог воплотить в жизнь - подарил Пату производство бумаги, печатный текст... Но это и всё. Обилие звондов притупило твои мысли, ты перестал работать головой, а теперь не хочешь и руками. Ты увлёкся женщинами и вином - у тебя сейчас всё есть. Нет только идей в голове.

Сенатор встал и отряхнул тогу.

- Мой тебе совет на прощание - работай. Мне будет искренне жаль, если твоя светлая голова, способная столько дать для усиления могущества и расцвета Пата, сгинет в кабаках в окружении низкосортных гетер. Поэтому, ради нашей дружбы и уважения к тебе, я сделаю всё, чтобы этого не случилось. Вплоть до того, что оставлю на тебе одну рваную тунику.

Крон повернулся и пошёл прочь. У самых дверей он остановился и поднял в прощальном приветствии руку:

- Я дал твоей голове пищу. Работай!

К зданию Сената Крон подошёл как раз в то время, когда жрец-прорицатель начал жертвоприношения. Меж колоннами в ожидании начала заседания небольшими группками стояли сенаторы и парламентарии. Внизу, перед ступенями в Сенат, расположились телохранители и рабы. Крон отстегнул короткий меч, передал Атрану и, оставив его в толпе, сам поднялся по ступеням.

"Немногие же явились в Сенат после празднества", - отметил Крон про себя. Впрочем, ничего серьёзного сегодня не предвиделось. Консул должен был подвести итоги Севрской кампании, а казначей Сената отчитаться о расходах на триумф Тагулы.

Господа сенаторы и парламентарии обсуждали прошедшие праздники. Крон медленно шествовал между группами, отвечая на приветствия знакомых и разыскивая глазами Артодата. Политических разговоров никто не вёл, искусства тоже не касались. Говорили в основном о том, кто, как, где и с кем провёл праздники, у кого чем угощали, кто сколько выпил, о женщинах, ристалищах, лошадях. Грубые шутки, претенциозно именовавшиеся здесь подвигами, наподобие таких, как украсть одежды у купающихся в термах и устроить из них погребальный костёр, привязать дико орущего овцекозла на самый верх триумфальной стелы, прыгать по деревьям и крышам, вдребезги разбивая черепицу, свои и чужие головы, - считались здесь в порядке вещей, и в них принимали участие люди всех возрастов и положений, начиная с простолюдинов, граждан первого поколения, не имеющих прав голоса, и заканчивая высокопоставленными аристократами, чьи родословные корнями своих генеалогических древ уходили к основателям Пата. Временами то из одной группы, то из другой доносился взрыв дружного смеха - политические противники с юмором обсуждали свои и чужие промахи во время "подвигов". Трудно было поверить, что эти добродушные, весёлые люди, беззлобно подтрунивающие друг над другом, в Сенате превращались в заклятых врагов и, тыча друг в друга указующими перстами, выливали на головы соперников ушаты словесных помоев. Иногда дело доходило даже до побоищ седалищными подушками и кулачных потасовок между группировками приверженцев - оружие сдавалось у входа в Сенат, - но за стены Сената дрязги и распри старались не выносить, сохраняя у рядовых граждан хотя бы видимость единства республиканского правительства. Что, впрочем, не исключало устранения при помощи яда или кинжала особо неугодных, маскируемого под разбойничье нападение или гурманское пристрастие к грибам и крабоустрицам, среди которых попадались ядовитые.

Артодата Крон нашёл в группе сенаторов, окружавших заику Бурстия и весело пародирующих его заздравную речь на пирушке в доме Краста. Крон вставил пару остроумных фраз в разговор, а затем, мягко взяв Артодата под руку, неторопливо отвёл его в сторону.

- Не делайте постного лица, друг мой Палий, - проговорил Крон, - это портит вашу аристократическую внешность. Что нового вы мне сообщите?

Однако Артодат не умел владеть своим лицом - качеством, весьма необходимым сенатору наряду с деньгами и твёрдыми политическими убеждениями, чтобы иметь положение в Сенате: улыбку из себя он ещё выдавил, но глаза по-прежнему продолжали настороженно бегать.

- У меня для вас неприятные новости, Гелюций, - сказал Артодат и сглотнул слюну. - Зачем вам понадобилась статья о событиях в Паралузии? Разоблачением корыстолюбивых намерений посадника Люты Конта вы разворошили осиное гнездо Кикены и его приспешников. Мягко говоря, вы поступили несколько опрометчиво, рискнув написать подобное до окончания инцидента. Я бы не хотел сегодня сидеть на вашей подушке в Сенате.

- Спасибо. Я не нуждаюсь в советах, - надменно проговорил Крон. - Что ещё?

Лицо Артодата вытянулось, взгляд застыл.

- Консул изменил на сегодня регламент. Третьим вопросом добавлен проект скрижали о мерах веса, объёма, расстояний и времени.

Крон рассмеялся.

- Если вы думаете, что это плохая новость, то ошибаетесь. Палий, вы же знаете, что я целиком и полностью поддерживаю это предложение. Давно пора. Или, быть может, у вас есть сведения, что его забаллотируют?

- Нет. Кикена тоже заинтересован в принятии скрижали.

- Так в чём же дело? - Крон заломил бровь. - И улыбайтесь, что вы смотрите на меня, как бастурнак. На нас уже обращают внимание.

- Сейчас и у вас, Гелюций, пропадёт желание улыбаться, - пробормотал Артодат. - Принятие скрижали послужит поводом для нападок на "Сенатский вестник". Сейк Аппон обвинит вас в субъективистских взглядах на политические акции Сената, которые вы распространяете среди граждан Пата, подрывая тем самым авторитет властей. И в заключение потребует запрещения издания "Сенатского вестника". Конечно, они прекрасно понимают, что голосование ещё неизвестно в чью пользу закончится, поэтому консул, вроде бы для умиротворения бушующих страстей, найдёт такое решение вопроса чересчур жёстким и предложит передать издание "Сенатского вестника" в ведение Сената.

"То есть в свои руки, - подумал Крон. - Ловок Кикена! И "Сенатский вестник" заполучить, и заслужить славу миротворца..."

- Да? - Он вдруг весело рассмеялся. - Прекрасный анекдот, прекрасный! - Крон кивнул двум парламентариям, проходившим мимо, и лишь когда они отошли на достаточное расстояние, спросил: - По вашему лицу я вижу, что у моей фракции подготовлен достойный ответ?

- Да, Гелюций. Нас хоть и мало, но...

Крон предостерегающе поднял руку.

- Никаких действий не предпринимать. Я отдам им "Вестник". Но!.. - Он многозначительно поднял палец. - По окончании моей речи вы... Впрочем, нет. У Ясета Бурха это получится лучше. Пусть он предложит меня куратором "Сенатского вестника". Всё?

Артодат растерянно кивнул.

- Идите и успейте предупредить Бурха раньше, чем жрец разрешит заседание.

Крон снова рассмеялся и сильно хлопнул Артодата по плечу.

- Что мне в вас особенно нравится, друг мой Палий, - громко сказал он, - так это умение рассказывать анекдоты. Вы сами никогда не смеётесь!

Речь Кикены выглядела унылой и скучной, впрочем, как и все хвалебные речи. Сенаторы откровенно зевали, шёпотом переговаривались. Наверное, только один Тагула, сидя на почётном месте, слушал со вниманием, ёрзая по каменной скамье при каждом упоминании своих заслуг перед Патом. А так как речь Кикена целиком и полностью посвятил ему, то ёрзал он постоянно. Впрочем, Артодат шепнул на ухо Крону другую причину непоседливости дважды императора. Тагула забыл взять подушку и теперь боялся застудить седалище.

Наконец консул сказал "дикси" и возвратился на своё место. Неизвестно, кому из коммуникаторов пришло в голову ввести латинское "я сказал" в обиходную речь, но оно прочно вошло в язык Пата, причём именно в латинском звучании. И это слово стало своеобразным мостиком между Древним Римом и современным Патом.

Речь Кикены слабенько поприветствовали.

Затем Пист Класт Дартага, казначей Сената, доложил о состоянии казны и расходах на триумф Тагулы. Несмотря на явно завышенную сумму, постановление о списании расходов приняли благосклонно, хотя и без особого энтузиазма. Казнокрадство в Сенате считалось обычным делом, вопросов по расходам не поступило, и казначей сел на свою подушку, с удовлетворением отдуваясь.

Когда слово взял сенатор Труций Кальтар, среди присутствующих пронёсся оживлённый гул. Проект о введении новых общепатских мер веса, объёма, расстояния и времени вызывал много толков, поскольку существовавший в империи полиморфизм системы мер стал своеобразным камнем преткновения на пути расширения влияния Пата. Так, только различных величин и названий измерения расстояния насчитывалось более ста (причём все они имели равноправие), что создавало немалые трудности в экономике Пата, торговом и даже военном деле. Известен случай, когда шедшая из Пата в форт Лидеб в Севрии военная шреха со сторожевым полулегионом попала в бурю, дала течь, и полулегион был вынужден высадиться на берегу Камской пустыни. Разузнав у местного племени, что до форта Лидеб около пятидесяти тысяч шагов (на патские шаги - чуть более тридцати километров), молодой самонадеянный посадник Вербоний Сатур двинул через пустыню полулегион налегке, лишь с суточным запасом воды. В форте он надеялся составить обоз и вернуться к кораблю, чтобы забрать припасы и снаряжение, поскольку местные племена оказались сплошь рыбаками и вьючных животных не имели. В конце второй недели к форту вышло только четверо измождённых, чёрных от солнца и полидипсии солдат. Трое из них скончались, и лишь один после сорока дней бреда и горячки смог поведать историю этого похода. Откуда было знать самонадеянному юнцу, посаднику Вербонию, иссушённой мумией оставшемуся лежать вместе со своим полулегионом в песках Камской пустыни, что шагом на побережье считали шаг исполина Боухраштахраша - расстояние между двумя следами доисторического ящера, по прихоти природы и времени запечатлёнными в тридцати патских шагах друг от друга на окаменевшей глине Амалийского плато.

Необходимость введения в стране единых мер возникла давно, но первая же попытка коммуникаторов обсудить этот вопрос в Сенате встретила неожиданное сопротивление со стороны Кикены. Объяснялось всё до вульгарности просто. Предложение шло не от его сторонников, и поэтому честолюбец не давал ему хода. Только ценой огромных усилий, подкупов, льстивых обещаний и, самое главное, прозрачного намёка на то, что нововведение будет приписано мудрой политике Кикены во времена его консульства, вопрос сдвинулся с мёртвой точки.

Труций Кальтар, пожилой мужчина с венчиком седых волос на крутом загривке и необычайной тучности - его непомерный колыхающийся живот не могла скрыть даже широченная тога, степенно сошёл вниз. С минуту он стоял, размеренно сопя носом, и, вытирая краем полы жирные складки на шее, тяжёлым внушительным взглядом оглядывал сенаторов. Затем, наконец, развернул манускрипт.

- Сенатский коллегиум, - начал он неожиданно тонким голосом, - в составе трёх сенаторов и трёх парламентариев совместно с сектумвиратом жрецов Сабаторийского холма разработали и выносят на утверждение Сената следующие эталоны мер.

Литера Аль. За эталон меры веса считать вес консульского жезла и присвоить ему название "патский вес". ("Массой в один килограмм", улыбнулся про себя Крон. После долгих споров и дебатов Комитет решил внедрить в Пате метрические меры, для чего настоящие эталоны подменили искусными копиями. Правда, при этом трое действительных членов Комитета демонстративно вышли из его состава, подвергнув такое решение обструкции, как проявление земного шовинизма. И это обвинение было бы справедливо, если бы среди множества патских мер не существовало идентичных земным. Поэтому такое упорядочение патских мер нельзя было характеризовать, как жёсткую волю Земли, и его признали не только благоприятными для Пата, но и для будущих далёких контактов между цивилизациями).

- ...Из золотого слитка, - продолжал Кальтар, - равного весу консульского жезла, лить сто одинаковых по весу монет и признать их равными стоимости в один звонд каждая. Меру веса каждой монеты назвать "малый патский вес". Из одной монеты лить сто равных гранул. Меру каждой гранулы назвать "зерно", и пусть оно служит мерой веса драгоценных камней.

Литера Бис. За эталон меры объёма принять объём жертвенного кубка в храме бога торговли Ферта и назвать его "патским единым гектоном". ("Объёмом в один литр", - отметил Крон).

Литера Гем. За эталон меры расстояний принять высоту постамента под статуей громоразящего бога Везы в Сабаторийском храме и назвать его "патская грань". (Здесь Крон даже зажмурился от удовольствия. Заменить постамент под шестиметровой статуей - это не кубок или жезл. Кроме того, статую поставили раньше, чем возвели вокруг неё стены храма, так что замена постамента представлялась весьма трудным делом - он просто не проходил через небольшие врата. И тогда месяца два назад под прикрытием облачной ночи четверо коммуникаторов и девять резервистов приступили к операции. Вначале гипноизлучателем усыпили близлежащие районы, а затем грузовым гравилётом сняли свод храма. Вторым гравилётом приподняли статую и попытались извлечь постамент. И тут оказалось, что за прошедшие годы он настолько глубоко ушёл в землю, что подготовленная копия, матрицированная чисто визуально, в расчёте от пола, просто полностью скрылась бы в образовавшейся яме. В то же время и оставить на месте старый постамент, приподняв его на восемь сантиметров, они не могли, поскольку при попытке захвата у него откололся угол. Пока тянулись переговоры с Комитетом, время шло, и решение вынесли только перед самым рассветом. Старый постамент срезали у самой земли и на него установили новый. Боясь привлечь внимание, огня не зажигали, работали в ноктолинзах и в спешке, стремясь закончить всё затемно, поставили статую, повернув её несколько под другим углом к выходу. Хорошо ещё, что жрецы восприняли это как хорошее предзнаменование. Но Юсеф Кроушек, руководитель работ, получил за это взыскание и был отозван на Землю).

- Литера Дель, - продолжал Кальтар. - За эталон меры времени принять водяную клепсидру в храме бога солнца Горса, десять наполнений которой соответствуют точно одним суткам, определяемым по солнцестоянию в полдень. Отсчёт времени начинать с полуночи, и каждую клепсидру именовать по пальцам рук, положенных на алтарь ладонями вниз слева направо. Так, первую клепсидру именовать "временем малого пальца левой руки", или "первым перстом", и так далее до десятой клепсидры. Время каждого "перста" разбить на сто равных отрезков, и этот временной отрезок назвать "часть". (Здесь Комитет ничего не предпринимал. В сутках Пата было без малого двадцать восемь часов, поэтому введение земного времяисчисления было бы настоящим шовинизмом).

- Литера Эпси. С праздника плодородия богини Гебы ввести в Патской империи новое годовое исчисление. ("А это ещё что?" - недоумённо подумал Крон. Введение нового календаря Комитетом не предусматривалось). Один год считать равным триста тридцати одному дню. Каждый шестой год - триста тридцати дням. Год разбить на десять частей по тридцать три дня каждая, и эту часть назвать фазой года. Оставшийся один день именовать праздником плодородия и Нового года. В укороченный год, равный трёмстам тридцати дням, праздником плодородия и Нового года считать первый день первой фазы нового года. Каждой фазе дать имя собственное. Первая фаза - Геба, богиня плодородия; вторая - Патек, основатель Пата; третья - Катта, бог победы; четвёртая - Ликарпия, богиня любви; пятая - Осика, легендарный завоеватель Асилона; шестая - Горели, покровительница домашнего очага; седьмая Верхат, бог справедливости; восьмая - Веза, бог власти; девятая - Слютия, покровительница Пата; десятая - Кикена, основатель календаря. ("Ай да консул, - восхитился Крон. - Я именем своим в истории скрижалях!") Каждую фазу разбить на три декады. Дни между декадами - одиннадцатый, двадцать второй и тридцать третий каждой фазы - назвать "днями отдыха". В эти дни не проводить никаких собраний, заседаний Сената, тяжёлых физических работ, а также государственных и политических дел. Названия за днями декады оставить прежние: "альдень", "бидень", "гемдень", "дельдень", "эпсидень", "дзедень", "этидень", "тетидень", "истудень", "капдень".

Со всех эталонов, перечисленных в литерах Аль, Бис, Гем и Дель, сделать точные копии и разослать их во все провинции и области империи. Датой введения в силу новой патской системы мер считать: в Пате - со дня утверждения скрижали Сенатом, в остальных областях и провинциях империи со дня получения посадными коллегиями копий эталонов. Запретить применение других систем мер, кроме утверждённых Сенатом: в Пате - по истечении двух фаз по новому календарю, в провинциях и областях - по истечении года со дня введения в силу новой патской системы мер. По истечении указанных сроков за нарушение скрижали штрафов не взимать, но провинившихся выставлять у стены позора с третьего перста по девятый по новому времени, не взирая на положение провинившегося - будь-то раб, свободный человек, гражданин или сенатор.

После этих слов Кальтар многозначительно обвёл взглядом Сенат, неторопливо свернул манускрипт и передал его консулу. Затем снова принялся обтирать шею свисающей через плечо полой тоги, оставляя на материи жирные пятна. Сенаторы настороженно молчали, ожидая его последнего слова, чтобы начать прения.

- Дикси, - наконец произнёс Кальтар и с достоинством понёс свои телеса на место.

Против ожидания, шум в зале поднялся довольно умеренный и лишь немногие сенаторы стали просить слова. Но Кикена и этих немногих лишил возможности высказаться. Он поднял жезл и встал с консульского места.

- Прения по данному вопросу считаю неуместными, - сказал консул. - Он уже трижды обсуждался в Сенате, и все дополнения и поправки учтены сенатским коллегиумом и секстумвиратом Сабаторийского холма при составлении скрижали. Поэтому, волею Великого Пата и во благо его, я спрашиваю: готов ли Сенат утвердить скрижаль о введении в империи единых мер весов, объёмов, расстояний и времени?

Крон поймал на себе настороженный взгляд Кикены. Консул явно передёргивал. Вопрос о новом годовом исчислении в Сенате не обсуждался, и Кикене, как и всякому честолюбцу, ой как не хотелось вносить в него поправки. Кое-кто из приверженцев Крона пытался что-то выкрикивать по этому поводу, но Крон оборвал их, первым выбросив вперёд руку с раскрытой ладонью в знак одобрения скрижали. Ни к чему ему мелкие распри с консулом.

Кикена с облегчением обвёл взглядом Сенат. Противников скрижали не было.

- Волею консула, - провозгласил он, с трудом сдерживая торжество, данной мне Сенатом Великого Пата, объявляю скрижаль о новых единых патских мерах весов, объёмов, расстояний и времени законом! И да будет так с сего дня. Дикси.

И он сел под одобрительные возгласы.

"Сейчас, - подумал Крон. - Сейчас начнётся". Он отыскал глазами Сейка Аппона. Тот уже тянул вверх указательный палец и даже подпрыгивал на подушке от нетерпения.

- Слова! - наконец, не выдержав, закричал он. - Слова!

Получив разрешение, он быстро сбежал вниз и, повернувшись лицом к Сенату, поднял вверх ладони, прося тишины.

- Сегодня Сенат был на редкость единодушен, - вкрадчиво начал он и обвёл взглядом сенаторов. - Но кто из вас поручится, что завтра по городу не поползут слухи о бесчинствах, якобы творившихся здесь?

Сенат непонимающе загудел.

- Сегодня мы славили императора Тагулу, - продолжал Аппон. - Но кто поручится, что завтра о хвалебной речи в его честь в городе не будут говорить, как о бадье помоев?

Гул в Сенате начал нарастать. Многие сенаторы всё ещё не понимали, к чему клонит Аппон.

- Сегодня мы утвердили отчёт о расходах на триумф Севрской кампании! - повысил он голос. - Но кто поручится, что завтра о каждом из присутствующих здесь не будут говорить как об отъявленном казнокраде?

Сенат взорвался негодованием. Казначей Дартога швырнул седалищную подушку, и она шлёпнулась у ног выступающего.

- А кто поручится, - перешёл на крик Аппон, - что закон, принятый только что Сенатом, завтра не назовут пустым и самым бесполезным за всю историю Пата?!

Он выхватил из-за пазухи свёрнутый в трубку "Сенатский вестник" и, потрясая им, закричал:

- А всему виной это листок, претенциозно именуемый "Сенатским вестником", который на самом деле отражает мнение только одного человека сенатора Крона!

Негодование сенаторов неожиданно умерилось. Многие не ожидали такого поворота дела. Крон усмехнулся. Он был приятно удивлён, что "Сенатский вестник" пользуется популярностью также и в самом Сенате.

Аппон уловил изменение настроения и, поняв, что одним криком он свою задачу не выполнит, быстро переориентировался.

- Вот уже полгода мы получаем эти оттиски, - сдерживая себя, проговорил он. - Вначале в них излагались лишь голые факты: происшедшие в империи события и решения Сената. В настоящий же момент эти события не просто излагаются, но и комментируются превратно. Причём решения Сената здесь в основном ставятся под сомнение, а личное мнение сенатора Крона представляется как единственно правильное. И поэтому мне хочется спросить сенатора Крона: кто дал ему право поучать Сенат? Кто дал ему право лить грязь на решения Сената? Хорошо бы ещё, если бы "Сенатский вестник" распространялся только среди сенаторов и парламентариев, но его может купить у разносчиков любой гражданин. Его читает свободный люд, рабы, знающие грамоту, подбирают за хозяином брошенные листки и затем разносят сплетни по всему городу, а заезжие купцы так вообще скупают их кипами и вывозят на периферию - говорят, это один из самых ходовых товаров в провинциях и колониях. Что думают о нас там, если всё, что написано в "Сенатском вестнике", противоречит скрижалям, утверждённым Сенатом?

Аппон перевёл дух и удовлетворённо обвёл взглядом вновь бушующий Сенат. Ему удалось достичь своей цели.

- Поэтому я предлагаю, - пытаясь преодолеть шум в зале, прокричал он, - чтобы не вносить смуты в толпу, "Сенатский вестник" запретить, все выпущенные оттиски сжечь, а печатную машину сломать. Для спокойствия и мира и во славу империи. Дикси.

И он пошёл на своё место под приветственные крики приверженцев консула. Крон резко вскочил и выбросил вперёд руку с поднятым пальцем.

- Слова!

Кикена не спешил с разрешением. Он окинул взглядом зал, остался доволен его реакцией и лишь затем дал согласие.

Под яростный рёв сторонников Кикены Крон спустился вниз. Кто-то пытался схватить его за тогу, но он вовремя подхватил полу, кто-то подставил на ступеньках ногу, но он, подавив желание наступить, легко перепрыгнул через неё, не дав возможности зацепить себя.

- Достойный Сенат славного города Пата! Уважаемый консул Кикена! громко, чётко и, главное, спокойно начал Крон, и это спокойствие оказало действие. Гул в Сенате уменьшился. - Только что мы выслушали запальчивую речь сенатора Сейка Аппона, в которой он обвинил меня и издаваемый мною "Сенатский вестник" в действиях, направленных против скрижалей и законов Сената, устоев империи. Я верю в искренность Аппона, желающего славы и процветания Пата. Однако в своём необузданном патриотизме он, сам того не замечая, готов смести те алтари и очаги, которые могут усилить и умножить мощь и величие империи. Поэтому я, уважая его патриотические чувства, без гнева и пристрастия отметаю огульные обвинения, высказанные в мой адрес и в адрес "Сенатского вестника" как беспочвенные и не подтверждённые фактами. Хотя за фактами сенатору и не пришлось бы далеко ходить - они находятся именно в том листке, которым он только что потрясал здесь. Я надеюсь, что многие из присутствующих читали сегодняшний оттиск. Интересно было бы знать, обвиняя меня в том, что в "Сенатском вестнике" я вылью на голову императора Тагулы бадью помоев, сенатор, очевидно, имел в виду сегодняшнюю статью?

По залу пронёсся смешок.

- Далее. Сенатор Сейк Аппон утверждает, что я лью грязь на решения Сената. Уж не статью ли о Паралузии имеет в виду сенатор? Или, быть может, об Асилоне? Он, наверное, хотел сказать, что это Сенат дал указания посаднику Лекотию Брану не предпринимать никаких действий в Асилоне, а на посадника Люту Конта возложил особые полномочия в Паралузии, и поэтому мои статьи о преступной халатности одного посадника и чрезмерном превышении своих полномочий другим сенатор склонен считать грязными инсинуациями в адрес постановлений Сената? Это имел в виду сенатор?

В Сенате стояла мёртвая тишина. И тут не выдержал Кикена.

- Сенат предоставил Люту Конта право на строительство дороги, сварливо бросил он, - а какими методами он это делает - Сенат не интересует.

- Правильно, - подхватил Крон, - правильно. Сенат это не должно было бы интересовать, если бы строительство дороги продолжалось. Но в сложившейся ситуации об этом не может идти и речи. И поэтому действия Люта Конты нельзя квалифицировать иначе, как преступные.

По залу пронёсся лёгкий шум одобрения, и Крон перевёл дыхание.

- А теперь мне хотелось бы вернуться на полгода назад, когда я с этого самого места предложил Сенату использовать изобретение Гирона. Тогда это не нашло должного отклика, ибо меня старались убедить, что слово произнесённое действенней слова написанного. И тогда мне, по моему настоянию, Сенат предоставил право на издание "Сенатского вестника" с неограниченными, я подчеркиваю это слово, неограниченными полномочиями. Сейчас же, по прошествии полугода, когда все смогли убедиться в действенной силе моих оттисков, я, как истинный патриот Пата, желающий дальнейшего усиления могущества и процветания империи, готов сложить с себя полномочия и передать право на издание "Сенатского вестника" в руки Сената. Ибо не могу считать себя вправе высказывать мнение Сената только от своего имени. Дикси.

И Крон пошёл на место под бурные одобрительные крики всего Сената. Чего и добивался, поскольку прекрасно понимал, что удержать "Сенатский вестник" в своих руках он уже не в силах, но, отдавая его Сенату, он постарался извлечь из этого максимум выгод. Расчёт оказался верен: когда выступивший вслед за ним Ясет Бурх предложил назначить Крона цензором "Сенатского вестника" и присвоить ему титул "благодетель империи", Сенат единодушно утвердил это предложение.

Глава третья

В Ипаласской роще у самых терм Крон наткнулся на пикник. Рядом с тропой, ведущей в термы, на обширной поляне расположились сенаторы Бурстий и Срест с претором Алозой и со своими приспешниками. Как видно, обосновались они здесь давно, возможно, сразу же после заседания Сената, потому что их приспешники уже основательно перепились и расползлись по близлежащим кустам. Срест с Алозой о чём-то спорили, с трудом ворочая языками, а Бурстий, лёжа напротив них на траве, тупо уставился в полупустую чашу и изредка икал. По другую сторону тропы на корточках сидели рабы и играли в кости - очевидно, хозяева давно в них не нуждались.

Крон осторожно перешагнул через чьи-то голые ноги, торчавшие из зарослей чигарника и перегораживающие тропу (одна нога в тщательно зашнурованной сандалии, другая - босая), и тут услышал из кустов приглушённый женский смех. От неожиданности он вздрогнул и невольно посмотрел в сторону Бурстия. Пикник, конечно, с женщинами... Не проходящей болью заныло сердце. Там, где веселился Бурстий, обычно присутствовала и она. Странно, что сейчас её не было. Впрочем, может, это её смех слышал он из кустов?

"Опять домыслы", - одёрнул он себя. Её смех он бы узнал...

"Кто мог предположить, - горько подумал Крон, - что и такой крест придётся нести коммуникатору?"

Он хотел незаметно пройти мимо, но его заметили.

- Ба! Гелюций! Крон! - воскликнул Срест, приподнимаясь на локте. Благодетель империи!

Он протянул руку в приветствии.

- Присоединяйтесь к нам! - крикнул он, но не смог сохранить равновесие и упал лицом прямо на расставленные перед ним закуски.

Крон остановился.

- Приятного времяпрепровождения! Спасибо, но не могу. И так опаздываю на омовение Тагулы.

- К-как? - встрепенулся Бурстий. - Ч-что? Уже п-п-пора?

Крон улыбнулся и развёл руками.

- Б-б-баст-турнак! - выругался заика Бурстий. - Я с-совсем з-забыл. Об-божди. По-йдём вместе. С-с-сейчас допью, и п-п-пойдём.

И он принялся шумно хлебать из чаши. Срест с урчанием поворочался в закусках и с трудом сел. Лицо его было перепачкано горичным соусом, под левым глазом прилипла раздавленная лепешка, а ко лбу - листок зелени. Он попытался встать, но у него ничего не получилось.

- Эй, кто там! - гаркнул он. - Поднимите меня!

Пока к нему бежали рабы, Алоза ухватился за его плечо, рывком встал и снова завалил Среста. С минуту Алоза стоял пошатываясь, словно утверждаясь на ногах, - худой, высокий, жилистый, в короткой тунике, и, нагнув голову, недобрым, мутным взглядом смотрел в сторону Крона. При этом его нижняя губа всё сильнее оттопыривалась на опухшем лице. Наконец его шатнуло вперёд, он крепко, как за опору, ухватился обеими руками за рукоять меча и зашагал к Крону. Но шёл Алоза не к нему. Он прошагал мимо и остановился возле Атрана, вперив в него неподвижный взгляд из-под спутанных, жирных, выцветших до цвета соломы волос.

- Твой раб? - спросил он.

Крон промолчал. Атран стоял перед Алозой, держа перед собой за ножны меч сенатора, и смотрел на претора открытым взглядом.

- Наслышан... - процедил Алоза и принялся обходить Атрана, словно желая осмотреть его со всех сторон.

Атран медленно поворачивался вслед за ним.

- Хорош... - Оттопыренная губа Алозы свесилась ещё ниже. - Без ошейника и нагл, словно вольноотпущенник первого дня.

- Я надеюсь, сенатор, - спросил он, по-прежнему глядя на Атрана, - ты не будешь на меня в претензии, если я его когда-нибудь зарублю?

- Боюсь, что это тебе не удастся, - усмехнулся Крон. - Он владеет мечом не хуже тебя.

- Кто - раб? - Алоза от изумления протрезвел. - Раб поднимает меч на гражданина Пата?

- Стоит ему только захотеть, - ответил Крон, - и я дам ему вольную по первому его требованию. Каким угодно числом.

Алоза потерял дар речи.

Тем временем четверо рабов поставили на ноги огромную тушу Среста.

- Прочь! - зычно гаркнул Срест.

Одним движением плеч он разметал рабов, державших его под руки, и тут же плашмя рухнул вперёд, подмяв под себя тщедушного Бурстия.

- Вот незадача! - хохотнул он, проползая по Бурстию подобно дорожностроительному комбайну. - Голова вроде бы светлая, а ноги не держат!

"И почему они так много пьют?" - в который раз с тоской подумал Крон.

- К сожалению, меня ждут, и я уже опаздываю, - он поднял руку, прощаясь. - До встречи в термах!

Крон кивнул Атрану и зашагал по тропинке к термам.

- Советую твоему рабу не попадаться на моём пути! - прорычал вслед Алоза, но Крон только усмехнулся.

Тропинка вильнула в сторону, за кусты и вывела на мощёную аллею.

- Это правда, Гелюций? - спросил вдруг Атран.

Крон вздрогнул от такого обращения, но быстро подавил в себе желание одёрнуть раба, не назвавшего его господином.

- Что - правда?

- Что я могу получить волю, когда захочу?

Крон спрятал улыбку.

- А ты можешь привести примеры, когда мои слова расходились с делом? - спросил он.

- Да.

От неожиданности Крон остановился.

- Когда же это?

- Когда вы обещали наказать меня прутьями.

Крон хмыкнул и снова зашагал по аллее.

"А ты хотел бы, чтобы я это своё обещание претворил в жизнь?" - чуть было не спросил он, но сдержался.

- Не путай, пожалуйста, мои желания с чужими, - сказал он. - Если я дал слово исполнить чужую просьбу, то я его сдержу, чего бы мне это ни стоило.

- Значит, я могу получить волю хоть сейчас?

- Значит, можешь.

Некоторое время они шли молча.

- Мой господин, - вдруг с жаром и мольбой проговорил Атран, и Крона покоробило теперь уже такое обращение. - Я знаю, ты добр и великодушен. Исполни ещё одну мою просьбу. Отпусти со мной Калецию.

Губы раба дрожали.

- Нет, - отрезал Крон.

- Мой господин, - продолжал просить Атран, - ты богат, и тебе это ничего не будет стоить. Ведь дал ты вольную Дискарне, хоть она и доносила на тебя. Отпусти со мной Калецию.

Кровь бросилась в лицо сенатору. За все годы рабства это была первая просьба Атрана. И Крон ощутил, в какую глубочайшую яму унижения шагнул этот гордый и независимый, несмотря на своё положение, человек. Человек, умевший даже слова "мой господин" произносить с достоинством.

- Нет, - глухо повторил Крон. - Я действительно богат, причём настолько, что ты себе и представить не можешь. Я мог бы скупить всех рабов Пата и дать им вольные грамоты. Но что бы это дало? Ты знаешь, как живут многие вольноотпущенники? Они ютятся в портовых кварталах, спят прямо на земле под открытым небом, питаются подаянием и воровством, а за временную работу по разгрузке кораблей в порту каждый день между ними происходят драки. Они рады бы снова продать себя в рабство, они продают своих детей и счастливы, если им это удаётся. Если я отпущу тебя одного, то ты сумеешь и прокормить себя, и постоять за себя. Но если я дам вольную вам обоим, вы станете такими же изгоями, как и обитатели портовых кварталов. И придёт время, когда ты, продавая своих детей в рабство, проклянёшь тот день и час, когда я дал вам волю.

Сенатор оглянулся на Атрана. Раб шёл следом, смотря на него молящими глазами. Доводов рассудка он не принимал.

- Мой господин... - снова попытался просить Атран.

- Нет! - оборвал его сенатор.

"Свою судьбу надо создавать своими руками", - хотел сказать он. Но не сказал.

Они вышли из рощи прямо к термам - огромному конгломерату зданий из белого известняка, который начал возводиться ещё два века назад предприимчивым аргентарием Иклоном Баштой на горячем источнике. С тех пор термы много раз перестраивались и достраивались их новыми владельцами, и поэтому архитектура построек выглядела нелепой до невозможности. В левом крыле, самом старом, приземистом, с многочисленными, закопчёнными от вечно курившегося дыма, трещинами, калили камни для любителей пара. По правую сторону и в центре располагались всевозможные бани, рассчитанные на все вкусы и на все сословия. А из центра невообразимого хаоса построек безобразным горбом выпирало новое здание, возведённое теперешним владельцем терм Дистрохой Кробуллой специально для торжественных омовений. В здании находился огромный бассейн с горячей водой, опоясанный по периметру ступенями фракасского дерева, на которых обычно располагались приглашённые.

Сюда и направился Крон. Он вошёл в предбанник, разделся и накинул на себя купальную простыню, предложенную служителем.

- Можешь сходить в общие бани, - сказал он Атрану. - Деньги возьмёшь из кошеля. Но чтобы через один перст ты ждал меня здесь. Ах, да, спохватился он. - Перст, по новому исчислению, - это чуть больше утренней четверти.

Крон наконец отважился посмотреть Атрану в глаза. Глаза у раба были неподвижные, потухшие, пустые.

- Можешь идти.

Сенатор вошёл в термы. Веселье здесь уже набрало силу. Из густого облака пара доносились шум голосов, плеск воды, музыка, разноголосое пение. Несмотря на многочисленные светильники, укреплённые на колоннах, поддерживающих свод, свет с трудом пробивался сквозь туман пара и благовоний, и от мелькавших расплывчатых теней у вошедшего в термы создалось впечатление, что он ступил в подземное царство мёртвых.

От одной из колонн отделилась тень, и перед Кроном появился голый Плуст с чашей в руке.

- Я уже заждался вас, Гелюций! - широко улыбаясь, пожурил он.

- Ты опять навеселе, - недовольно буркнул Крон.

- Ну что ты, Гелюций, право... Это же только для поднятия ущемлённого духа и чистоты мысли!

"Ущемлённый дух, - отстранёно подумал Крон. - Добрая половина из присутствующих здесь завтра тоже будут такими же "ущемлёнными".

- Идём к бассейну, - сказал он.

Они сошли по ступеням и сели, опустив ноги в воду.

- Вообще-то, я пью мало, - продолжал разглагольствовать Плуст.

Крон хмыкнул.

- Да-да, мало. Но когда выпью, становлюсь другим человеком. А уже этот, другой человек, пьёт много...

Плуст сделал попытку отхлебнуть из чаши, но Крон забрал её и отставил в сторону.

- Пока ты не стал другим человеком, мне надо с тобой кое-что обсудить.

Сенатор поморщился, не глядя на Плуста. Не тот это человек, не тот. Но что поделаешь, за неимением лучших...

- У меня есть предложение, как тебе хоть на время избавиться от хронического безденежья.

Плуст неожиданно хихикнул.

- Знаешь, Гелюций, одного приспешника как-то спросили: "Что бы ты сделал, если бы тебе подарили миллион звондов?" - "Раздал бы долги", ответил тот. "А с остальными?" - "А остальные подождут!"

Крон мельком глянул на Плуста.

- Если ты думаешь, - процедил он, - что я собираюсь ссужать тебя звондами только за старые анекдоты, то можешь искать себе другого покровителя. Мои звонды надо хоть изредка отрабатывать.

Даже не поворачиваясь, Крон почувствовал, как Плуст вздрогнул и пододвинулся к нему. Лицо парламентария обострилось, рот приоткрылся, обнажив жёлтые лошадиные зубы, голова подалась вперёд, глаза сверлили сенатора. Он был весь сосредоточенное внимание.

- Так-то лучше, - сказал Крон и продолжил: - Недавно один мой старый друг из Асилона прислал мне в подарок небольшой золотой кулончик с изображением богини удачи Потулы...

- Божественный талисман Осики Асилонского, подаренный ему самой богиней? - не поверил Плуст. На мгновение он напрягся, затем вдруг расслабился и разочарованно вздохнул.

- Обманули тебя, Гелюций, - кисло сказал он. - Это подделка.

И он снова потянулся за чашей.

- Ты видел у меня когда-нибудь подделки?

Плуст застыл.

- Ну?

- Но, говорят, когда Аситон III вскрыл гробницу Осики Асилонского, чтобы завладеть талисманом, сама богиня спустилась с небес и забрала талисман...

- Боги не забирают своих подарков. Их крадут люди.

Плуст недоверчиво посмотрел на сенатора, но руку от чаши убрал.

- А ты точно уверен, что он настоящий?

Крон только поджал губы.

- Ну, хорошо, - согласился Плуст. - Но при чём здесь моё безденежье?

- Не перебегай дорогу перед колесницей, - поговоркой ответил Крон. Как ты сам понимаешь, не на всякую шею наденешь такой талисман. И я не хотел бы, чтобы на моей шее он стал удавкой.

- Так ты хочешь его продать? - изумился Плуст. - Не понимаю, зачем тебе это нужно. При тех средствах, что поступают тебе из колоний...

- А ты предлагаешь его выбросить?

Плуст открыл было рот, но Крон предостерегающе поднял палец. У самых ног из бассейна, тяжело отдуваясь и фыркая, подобно бегемоту, вынырнул сенатор Труций Кальтар. Близоруко прищурившись, он оглядел фигуры Крона и Плуста и наконец узнал.

- Гелюций! - обрадовано воскликнул он. - Наконец-то я вас нашёл!

Плуста он удостоил только кивком головы.

- Приветствую и поздравляю вас с титулом благодетеля империи!

Крон улыбнулся в ответ.

- Ну, положим, ваше сегодняшнее выступление в Сенате тоже войдёт в историю, - заметил он.

- Да... - мечтательно протянул Кальтар, причмокнул от удовольствия и уселся на ступеньку, находящуюся в воде. - И, заметьте Гелюций, - ни одной поправки к закону и - единодушно!

Кальтар с трудом развернул на ступеньке своё грузное тело и поднял руку.

- Эй, кто там?!

Из тумана вынырнул прислужник.

- Вина нам!

Прислужник исчез и быстро возвратился с кувшином и чашами.

- Наш обоюдный успех нужно отметить! - весело сказал Кальтар, поднимая чашу.

Чем славился Кальтар, так это умением, произнося здравицу в чужую честь, выкроить толику и себе. Впрочем, сейчас он имел для этого какое-то основание.

- Чтобы ваши выступления в Сенате и в дальнейшем пользовались таким же успехом, - поддержал Крон и так выразительно глянул на Плуста, что тот отхлебнул из своей чаши только глоток.

- Я надеюсь, - осушив чашу, продолжил Кальтар, - что в следующем оттиске "Сенатского вестника" моё выступление найдёт должное отображение?

- Всенепременно.

Кальтар расплылся в благодарственной улыбке.

- Этот оттиск я сохраню на память, - проговорил он. - Кстати, Кикена хочет вас видеть. У них с Соларом завязался диспут о поэзии, и он желал бы вашего присутствия как знатока.

- Обязательно буду. Вот только омоюсь.

Кальтар тяжело сполз со ступеньки в бассейн.

- Я так и передам, - кивнул он на прощанье и медленно погрузился в воду вместе с чашей.

Крон прикусил губу. Что ещё придумал Кикена? Или это действительно просто приглашение на диспут?

- Так вы хотите продать талисман? - вывел его из задумчивости голос Плуста. Почувствовав возможность поживиться, он даже перешёл на "вы". Ему не терпелось вернуться к прерванному разговору.

- Ты догадлив, мой друг, - насмешливо заметил Крон.

- Купить его могут многие... Но чья шея его выдержит?

- Шея консула.

Плуст присвистнул.

- Тогда без меня. Вы же знаете Кикену. Узнав о талисмане, он добудет его, не заплатив ни звонда. Но увидеть талисман на его шее уже не придётся ни перекупщику, ни мне, ни, - Плуст выразительно посмотрел на Крона, возможно, ещё кому-то.

- А тебе никто не предлагает продавать талисман консулу.

Плуст удивлённо поднял брови.

- Не понял.

- Предложи талисман Тагуле, - сказал Крон. - Чтобы он затем, в знак скрепления родственных уз, преподнёс его Кикене.

Морщинистое лицо Плуста разгладилось.

- А ты даже в делах купли-продажи остаёшься политиком, - заметил он, снова перейдя на "ты". Затем наклонился поближе к Крону и тихо спросил: Сколько?

- Половину.

Плуст пожевал тонкими губами, вглядываясь в непроницаемое лицо сенатора.

- Ещё нужно дать перекупщику...

- Тогда - четверть, - отрезал Крон.

Лицо Плуста приняло скучное выражение. Он понял, что переборщил.

- Твоя жадность не знает границ. Хотел бы я видеть человека, который при подобной сделке дал бы тебе больше десятой части.

- При сделке на десятую часть не рискуют головой, - выдавил из себя вымученную улыбку Плуст.

- Когда не рискуют головой, компаньонов не берут.

Крон сбросил с себя купальную простыню и соскользнул в воду.

- Хорошо, - смилостивился он из бассейна. - Я согласен на половину того, что останется. Но не вздумай дать перекупщику меньше, чем он запросит. Я узнаю.

Он окинул Плуста оценивающим взглядом.

- Надеюсь, ты сам понимаешь, что Кикена не должен знать, кто продавал талисман. Это и в твоих же интересах.

Плуст понимающе кивнул и потянулся за чашей.

"Ну, теперь он напьётся", - невесело подумал Крон и поплыл, постоянно натыкаясь в облаках пара на тела купающихся. Конечно, не в деньгах было дело. Крон специально торговался, чтобы не заронить в душу Плуста подозрений в отношении его излишней щедрости. О том, что он продал талисман, не должен знать никто. Даже в Комитете. Крон вмонтировал в талисман передающий блок автоматического зонда "колибри", используемого энтомологами для наблюдения за жизнью и поведением насекомых. Понятно, для прослушивания разговоров консула проще было бы использовать непосредственно сам зонд "колибри", закамуфлировав его под какую-нибудь местную муху. Но устав Комитета категорически запрещал применение технических средств на исследуемых планетах с гуманоидными цивилизациями, поскольку проведённые на суммирующем вариаторе исследования о возможных последствиях обнаружения аборигенами этих средств, даже в случае их самоуничтожения, дали шестипроцентную вероятность вспышки религиозной активности.

Крон хотел позвать служителя, чтобы тот принёс губку, но передумал. Толку от мытья в воде, противно жирной от растворённых благовоний, было бы мало. Всё также неторопливо он плыл на звук кифар, едва различимый сквозь гул голосов, весёлые выкрики, плеск воды, и, доплыв до бортика бассейна, выбрался на ступеньки.

Направление Крон угадал точно. Кикена, прикрывшись простынёй, лежал на топчане у низенького столика, уставленного закусками, и беседовал с сидевшим напротив Соларом. Рядом с певцом, одетым в белоснежную актерскую тунику, возвышалась туша розового сала. Труций Кальтар, орудуя обеими руками, методично поглощал закуски, запивая их полными кубками вина. По правую руку от консула, откинувшись на спину и заложив руки за голову, возлежал нагой Тагула, и только двойной золотой венец поблескивал на его голове. Глаза он закрыл, по губам блуждала улыбка. Император наслаждался музыкой. Самих музыкантов видно не было - они сидели где-то у стены за плотной завесой пара.

Закутавшись в поданную служителем простыню, Крон приблизился к столику.

- Приятного омовения, - произнес он и в знак приветствия наклонил голову.

- И вам того же, Гелюций, - оборвав разговор с Соларом, ответил Кикена.

Кальтар что-то промычал набитым ртом, Тагула даже не пошевелился, а Солар одарил Крона такой же приторно-сладкой, как и его голос, улыбкой.

- Присаживайтесь, - предложил Кикена. - У нас тут завязался небольшой диспут о поэзии, и вы очень кстати.

- Почту за честь, - Крон сел сбоку от Солара.

- Ах, да! - внезапно воскликнул Кикена. - Совсем из головы вылетело. Память, память...

Он подозвал служителя. Тот, без слов поняв его желание, разлил по кубкам вино.

- Я поздравляю вас с титулом благодетеля империи, - напыщенно произнёс Кикена, подняв кубок. - И как консул приношу извинения, что вам ещё в Сенате не были оказаны долженствующие почести. Всё получилось несколько неожиданно...

- Для меня самого это оказалось неожиданностью, - улыбнулся Крон. Как это:

То, чего и не ждёшь,

иногда наступает внезапно.

Ибо все наши дела

вершит своевольно Потула.

Вот почему наливай,

мальчик, нам в кубки картрет*.

_________________________________

*Перевод Б. Ярха.

Без тени смущения Крон произвольно заменил у Петрония Фортуну на Потулу и фалерн на картрет.

- Это не картретское, а иларнское, - буркнул с набитым ртом Кальтар и снова осушил полный кубок.

- Пусть будет иларн, - невозмутимо сказал Крон.

- Чьи это стихи? - настороженно спросил Кикена. Его большие, тёмные, чуть навыкате глаза неотрывно смотрели на Крона.

- Некоего Петрония, - придав лицу безразличное выражение, ответил Крон. - Откуда-то из провинции. Городка точно не помню: то ли Ром, то ли Рим...

На миг холёное, гладко выбритое лицо Кикены исказила гримаса жгучей зависти.

"Просто Нерон какой-то", - подумал Крон. Его поражало в Кикене вульгарно выраженное, ничем не прикрытое стремление первенствовать во всём - начиная с издания законов и скрижалей и заканчивая соревнованиями в атлетизме и стихосложении. Слава богу, что консул не обладал властью Нерона...

- Вот и ещё одно подтверждение моих слов, консул, - сладким елеем расплылся Солар. - Только через влияние богов жизнь человеческая получает высшее звучание в стихосложении.

- Что? - Кикена непонимающе посмотрел на Солара.

- Чепуха! - отмахнулся он, прокашлялся и, наконец, оправился. - А как вы отнесётесь к такому?

И он стал декламировать:

Если бы разум имели быки,

крабоскаты, иль змеи, иль сулы,

Если бы все говорить они,

людям подобно, умели бы связно,

Писчее стило когтями держать,

иль копытом, иль телом обвившись змеиным,

То и они бы ваяли богов всемогущих из глины

С тем лишь отличьем,

что боги быков круторогими были б,

Шерстью покрыты, с клыками

предстали бы боги для сулов,

С клешнями были б и в панцирь одеты

бессмертные у крабоскатов,

И чешуей наградили бы змеи

своих всемогущих.

...Боги ж людей нарядились в обличья людские.

"Где-то я уже слышал нечто подобное, - подумал Крон. - Или читал..."

Он напряг память, и догадка обожгла его: "Это же Ксенофан! Правда, в другом оформлении, в патском, так сказать, но смысл тот же".

Нарочито медленным движением, чтобы скрыть волнение, он протянул руку за кубком и чуть не опрокинул его. Сбоку стола рядом с кубком прилепился большой дрожащий слизень.

- Ну и как? - ехидно прищурившись, спросил Кикена.

Солар, по-прежнему источая мёд всеми своими порами, только развёл руками.

Крон отхлебнул из кубка и поверх него исподтишка глянул на консула.

"Неужели и консул?.. - в смятении подумал он. - Ай да конспирация у нас в Комитете!"

- Ваши? - осторожно спросил он Кикену.

Лицо консула дрогнуло и помрачнело.

- К сожалению, - сказал он, - в последнее время хорошие стихи идут к нам только из провинций. Это стихи Домиция Эраты.

Словно камень упал с души Крона. Эрата был купцом из Таберии, часто приезжавшим в Пат, поставщиком и желанным гостем многих родовитых семей. И, кроме того, - коммуникатором.

"Нет, но хорош бы я был, - со злостью подумал Крон, - если бы стал искать связи с консулом, как с коммуникатором". Он взял со стола спицу и, подцепив ею слизня, сбросил его на пол подальше от стола.

Как Крон и предполагал, покинул он термы приблизительно через один перст. К тому времени все основательно перепились, в термах появились гетеры - всё катилось по привычной колее к пьяной оргии. Делать ему здесь было больше нечего.

К своему удивлению, в предбаннике он не нашёл Атрана. Служитель не смог ответить ничего определённого, и Крон, предупредив, что если раб появится, то пусть следует за своим господином домой, вышел из терм. Раздосадованный и недовольный, он вернулся на виллу и здесь обнаружил на столике для письма записку: "Мне не нужна свобода, дарованная тобой. Я добуду её сам!" Рядом лежал кошель с нетронутыми звондами - не было только меча.

Глава четвертая

Известие о прорыве древорубами блокады на Цинтийских болотах оказало на Пат действие, подобное лёгкому шоку. Слабым электрическим импульсом оно ударило по всем слоям общества. Внешне, казалось, жизнь Пата продолжала идти своим чередом, но в то же время в ней ощущалась какая-то внутренняя напряжённость, тревожная предчувствием серьёзных последствий.

Кикене удалось пригасить вспыхнувшее было в Сенате негодование по поводу руководства посадником Лютой Конта надсмотрным легионом и вернуть заседания Сената в старое русло. На заседаниях по-прежнему обсуждались вопросы широкого круга внешней и внутренней политики Пата, и событиям в Паралузии уделялось немного времени - их отнесли к временным, случайным неудачам патского оружия, которые легко поправить. Сенат вынес вердикт и направил его посаднику Люте Конта с требованием немедленно покончить с древорубами собственными силами. Предложение оппозиции о посылке в Паралузию дополнительного легиона из войск дважды императора Тагулы было отклонено. И вместе с тем, несмотря на внешнюю успокоенность Сената, события в Паралузии оставались самой насущной и больной проблемой. Поэтому даже обсуждение вопроса о кампании против пиратов Аринтийского моря прошло вяло, и окончательно решение по её организации было перенесено на более поздние сроки.

Город притих и ждал. Настороженность ощущалась во всём. Даже бегство рабов резко сократилось. Рабы тоже выжидали. Почти пересохший ручеёк стремления к свободе готовился перерасти в целенаправленный поток. Успех бунта древорубов грозил стать тем самым центром кристаллизации, который мог всколыхнуть всю империю восстанием рабов.

Крон взял у писца только что написанный под диктовку лист, присыпал непросохшие строчки песком и мельком просмотрел текст. Это было стандартное извещение властей о бегстве раба. В другое время Крон и не подумал бы сообщить о пропаже Атрана, но в сложившейся ситуации человека без документов, не значащегося в списках беглых, могли просто зарубить или, в лучшем случае, снова продать в рабство. И хотя Крон надеялся, что за прошедшие шесть дней Атран успел уйти далеко, подобное извещение могло спасти ему жизнь, поскольку за поимку живого раба полагалось вознаграждение.

Стряхнув с бумаги лишний песок, сенатор свернул лист в трубку, запечатал личной печатью и отдал писцу.

- Передашь претору.

- Будет исполнено, мой господин, - чуть ли не в три погибели согнулся писец.

- Ступай.

Сенатор проводил глазами писца, затем подошёл к окну и дождался момента, когда увидел писца быстро семенящим по аллее в сторону города. Только тогда он, пройдя через задние комнаты виллы, вышел в парк, спустился с холма и направился в Северное предместье Пата.

Северное предместье города представляло собой любопытное явление, необычное для городских образований рабовладельческого периода. Население его в основном составляло среднее сословие: зажиточные торговцы, ремесленники, вышедшие в отставку военачальники, судебные исполнители, эдилы, аргентарии, содержанки высокопоставленных лиц. Находилось предместье далеко от деловой части города - здесь не вели торговли, не совершали сделок; здесь всегда царили тишина и спокойствие; здесь отдыхали от работы, тихо жили и спокойно доживали свой век.

Пройдя узкими улочками Пата к древней, утратившей своё значение крепостной стене, сенатор вышел за пределы старого города на улицу Северного предместья, отличавшуюся шириной и простором - дома здесь, в расчёте на уединение, строили добротно, с размахом, на больших участках. Вместо бесконечных каменных заборов старого Пата, напоминавших дувалы мусульманских городов, по краям улицы тянулись густые, высокие, в полтора человеческих роста живые изгороди с редкими тёмными проходами-лабиринтами, скрывавшими дома от постороннего взгляда не хуже стен и дверей.

Крон свернул в один из таких проходов и вышел к дому Пильпии. Перед фасадом дома старый жилистый раб в поношенной, но чистой тунике неторопливо, со знанием дела подстригал кусты паприса. По тому, с каким старанием он придавал им декоративную форму, чувствовалось, что делает он это с любовью. Пильпия в шутку называла раба личным садоводом-дизайнером, и кличка "Дизайн" прочно укрепилась за ним, поскольку о настоящее имя старика-нумерийца - Крипчтрипрат - можно было сломать язык. Впрочем, Крон не знал его имени. Точнее, ему не положено было знать. Имя старика было известно вольному морскому торговцу Тонию Берку.

Увидев сенатора, "садовод-дизайнер" опустил стрижницы и низко поклонился. Крон чуть было не поздоровался, но вовремя спохватился.

- Где госпожа? - хмурясь, спросил он.

- В бассейне, господин.

Крон кивнул и пошёл по аллее вокруг дома. В дворик с бассейном можно было пройти и более коротким путём - через комнаты дома, но после душных, пыльных улиц города сенатор предпочёл дорогу через сад. Сзади вновь послышалось неторопливое щёлканье стрижниц.

Пильпия, официальная содержанка сенатора Крона, лежала на воде в центре небольшого, хорошо прогреваемого солнцем бассейна. Закрыв глаза, она, похоже, дремала. Крон улыбнулся, сорвал с куста цветок багреца и бросил ей на грудь. Она вздрогнула и открыла глаза.

- Привет! - махнул ей рукой Крон.

Пильпия улыбнулась и взяла цветок в руки.

- Здравствуй.

Крон протянул ей руку, она ухватилась, и он легко выдернул её из бассейна.

- Ну, здравствуй ещё раз. - Крон привлек её к себе и поцеловал в мокрую щёку.

- Соскучился? - заглянула она ему в глаза.

- Очень.

Пильпия весело рассмеялась и брызнула на него каплями с цветка. Затем взяла у подошедшей рабыни купальную простыню, вытерла волосы и промокнула лицо.

- Идём.

Она подхватила Крона под руку и повела в дом.

В спальне она легла на ложе, опершись на локоть, а Крон сел напротив на пол, на чью-то лохматую шкуру и, прислонившись спиной к стене, блаженно прикрыл глаза.

- Хорошо... - выдохнул он. - У тебя я чувствую себя опять человеком. И не надо играть чью-то роль... Мне, порой, кажется, что я марионетка. Ни шага без инструкции, ни слова без...

- Опять хождение Гаруна-аль-Рашида в народ? - прервала его Пильпия.

Крон открыл глаза и развёл руками.

- Да, невесело быть твоей содержанкой. У меня на сегодня были свои планы...

- Госпожа, - послышался из-за завеси осторожный шёпот рабыни. - Здесь спрашивают господина...

Пильпия недоумённо посмотрела на Крона. Он покачал головой.

- Гони в шею! Пусть приходят к нему домой!

- Кто? - вдруг передумал Крон.

- Некто Гирон.

От неожиданности Крон выпрямился. Вот уж чьё имя он не ожидал услышать.

- Зови.

Пильпия удивлённо подняла брови, но промолчала. Рабыня бесшумно отошла, только колыхнулась тяжёлая завесь, и через некоторое время послышался приближающийся стук деревянных подошв по каменному полу.

Бесцеремонно отодвинув в сторону завесь, в спальню быстрым шагом вошел Гирон. Борода его была всклокочена, глаза горели. Казалось, он сейчас, как Архимед, закричит: "Эврика!" К счастью, бежал он по улицам Пата не голый, но тоже в непотребном виде - в мятой ночной рубахе без рукавов и даже не подпоясанный. В руках он сжимал свиток.

- Гелюций! - вместо приветствия крикнул он. - Есть идея!

И осёкся, наткнувшись взглядом на Пильпию. Пильпия спокойно встретила его взгляд, с интересом рассматривая патского механика-самоучку, о котором была наслышана. Но чем дольше они смотрели друг на друга, тем более в её глазах нарастало льда.

- Может быть, он, как ты говорил, действительно человек большого ума, - резко сказала она на линге Крону и набросила на себя покрывало, - но сейчас на его лице я ничего, кроме похоти, не вижу.

Гирон не понял, что она сказала, но интонация не оставляла сомнений. Он густо покраснел, как от пощёчины, и повернулся к сенатору.

- Я хочу уйти из печатни, - глухо сказал он.

- Почему? - почти не удивился сенатор.

- Потому, что она уже есть. И мне она стала неинтересна. И потом, ты сам предложил мне думать и искать идеи.

- И какая же идея у тебя сейчас?

- Клепсидра.

- Ну? - удивилась Пильпия. - А мне казалось, что её уже придумали...

- Женщина! - резко сказал Гирон. Глаза его горели недобрым огнём. Почему ты вмешиваешься в разговор мужчин? Твой удел - любить, рожать детей и поддерживать жизнь домашнего очага. Творчество же оставь мужчинам!

Пильпия расхохоталась. Казалось, Гирон сейчас взорвётся, но Крон встал со шкуры и мягко взял его за локоть:

- Ну, показывай, что ты принёс.

Гирон сдержал себя, отвернулся от Пильпии и передал сенатору свиток.

- Смотри.

Крон развернул лист, внимательно изучил рисунок и удовлетворённо цокнул языком. На бумаге было изображено подобие механических часов. Даже до зубчатой передачи Гирон додумался. Правда, вместо стрелок Гирон предлагал круг с прорезью, а в движение часы приводились падающей на гребное колесо струёй воды.

- Хвалю.

- Я пришёл не за одобрением, а за советом.

Крон вопрошающе посмотрел на Гирона.

- Чтобы эта клепсидра работала точно, нужен постоянный ток воды. Если я не смогу его создать, то всю эту механику можно использовать только в качестве детской забавы.

- Не понял, - искренне удивился сенатор. - А не ты ли сам определил, что постоянный ток воды достигается из сосуда с постоянным уровнем?

- Я, - фыркнул Гирон. - Но я определил это чисто умозрительно, наблюдая за струёй воды, бьющей из щели в плотине. Сосуд такой существует только в моём воображении. Не предлагаешь же ты мне ставить клепсидру у плотины? Я хочу, чтобы она стояла в домах!

- Зачем у плотины? - пожал плечами Крон... - Надо...

Он вдруг замолчал и хитро усмехнулся.

- А ты обратись к ней, - кивнул он в сторону Пильпии. - Может, она подскажет?

Лицо Гирона застыло в недоумении, затем снова начало багроветь.

- Я, между прочим, серьезно, - спокойно сказал Крон и протянул Пильпии лист.

Пильпия перебросила через плечо покрывало и быстрым взглядом окинула рисунок.

- Ну, это всё просто.

Она выхватила из рук оторопевшего Гирона грифель и уверенными штрихами набросала на листе закрытый сверху сосуд с трубкой Торичелли.

- Вода, вытекающая из такого сосуда, будет иметь постоянную скорость.

Гирон перевёл недоумевающий взгляд на Крона. Сенатор улыбался.

- Почему? - хрипло спросил Гирон.

- Потому что...

Пильпия перехватила предостерегающий взгляд Крона и прикусила губу.

- Попробуй - узнаешь, - просто сказала она, и в её глазах заиграли весёлые искорки. - Но не это главное, - вдруг завелась она, игнорируя на этот раз не только взгляды, но и жесты Крона. - Если установить такую трубку на обычную водяную клепсидру, то твоя зубчатая механика окажется попросту не нужна, потому что водяная клепсидра будет не менее точна. Кроме того, представь, сколько воды тебе понадобится, чтобы привести механическую клепсидру в движение?

Гирон наморщил лоб, соображая.

- Поэтому я предлагаю вариант проще и лучше. Вот сюда ты подвешиваешь на спице качающийся груз, - Пильпия быстро нарисовала маятник, - с вот такими усиками на оси. А сюда - груз на цепочке, который будет раскачивать первый груз. Поскольку вес груза на цепочке тянет вниз практически с постоянной силой, то качание груза на спице будет равномерным...

- Хватит, - оборвал её объяснения Крон. - Остальное Гирон додумает сам.

Он забрал у Пильпии лист, свернул его и сунул под мышку Гирону. Гирон тупо смотрел на Пильпию. И не было уже в его взгляде похоти при виде обнажённой женщины, а какой-то суеверный ужас, как перед богиней.

- Всё, - сказал Крон. - Аудиенция окончена. Я же говорил, что ты выбираешь себе низкосортных гетер.

Он развернул Гирона за плечи и подтолкнул к выходу.

- Когда осмыслишь всё, что тебе говорили, приходи ко мне. Но не ранее, чем завтра.

Гирон неверными шагами покинул комнату, и Пильпия тихо рассмеялась. Но Крон не поддержал её. Он подождал, пока звук шагов Гирона стих, и только тогда раздражённо сказал:

- Ты бы ему ещё лекцию по гидродинамике прочитала. А заодно и теорию колебаний.

Пильпия бросила покрывало на ложе и снова улеглась.

- Не вижу оснований для беспокойства. Почему до этого они не могли додуматься сами? Додумались же до электрических батарей и даже до атмосферного конденсатора на Земле в ветхозаветные времена.

- Да! - всё более раздражаясь, согласился Крон. - И Герон Александрийский додумался до паровой турбины. Но все эти изобретения канули в Лету, потому что были не ко времени. И, кроме того, люди додумались до всего сами. Поэтому давай не лишать их творчества!

Пильпия хмыкнула.

- Ты сейчас говоришь, как Гирон. Женщина, твой удел - любовь и дети! - ехидно заметила она. - Не надо было предлагать мне помочь ему.

Крон не выдержал и тоже улыбнулся.

- А вообще, он не показался мне тем умницей, каким ты его расписывал, - закончила Пильпия.

Крон пожал плечами.

- Пожалуй, - сказал он, - начни я тебе объяснять принцип действия, скажем, дубликатора, вид у тебя был бы не лучше, чем у Гирона.

- Сравнил, - фыркнул Пильпия. - Принцип моделирования материи - и азы механики!

- Для него эти азы - то же, что и дубликатор для тебя. Впрочем, это беспредметный спор. Заблокируй лучше вход.

Пильпия хмыкнула.

- У него автоматическая блокировка. Пора бы уже запомнить. И, кстати, принцип действия дубликатора я знаю.

Крон покачал головой. Последнее слово всё-таки осталось за Пильпией. Он подошёл к центральной колонне, приложил к ней ладони, и она раскрылась, обнажив блестящую призму стационарного биоимитатора. Пройдясь пальцами по клавиатуре, он вывел из памяти аппарата нужный вариант.

- Что ж... Начнём преображаться! - пробормотал он себе под нос, глубоко вдохнул воздух и опустил голову в раструб установки.

На лицо лёг тёплый слой биомаски, и Крон, преодолевая её вязкое сопротивление, усиленно заморгал. В глазах защипало, задёргались мышцы на лице. Но всё быстро прекратилось, и голову мягко вытолкнуло из аппарата. Крон выдохнул воздух и посмотрел в зеркало. Зелёными глазами из зеркала на него глядело лицо вольного торговца Тония Берка, обветренное морскими ветрами, с рыжеватой, выгоревшей на солнце бородой.

- Я давно хочу поговорить с тобой, - сказала вдруг Пильпия.

- Давай, - не оборачиваясь, кивнул Крон. Перед ним медленно раскрывалась призма биоимитатора.

- Тебе не кажется, что в твоей любви к этой... - Пильпия запнулась и неопределённо покрутила пальцами, - нет ничего от разума, а есть только что-то животное?

От неожиданности Крон окаменел. Кровь ударила в голову. Такого разговора он не ждал.

- Какой-то тёмный бездумный зов плоти...

- А вот об этом - не надо!

- Нет, надо! - Пильпия села на ложе. - Ты посмотри, в кого ты превратился! Ты ждёшь её, постоянно ищешь встреч с ней, места себе не находишь... И сам ведь понимаешь, что не душу ты у неё любишь, а тело!

Крон сцепил зубы и шагнул в биоимитатор. Всё, что говорила Пильпия, он старался пропускать мимо ушей. Тело обволокло мягким теплом. Буквально каждой клеткой тела он ощущал, как в кожу впитывается имитационный слой, покрывая его загоревшими до медного блеска буграми мышц Тония Берка. Откуда-то вынырнул гибкий шланг с загубником на конце. Крон поймал его ртом и, как ни ожидал этого ощущения, всё равно икнул и содрогнулся от проскочившего в горло комка. Наконец процедура закончилась, Крон спиной почувствовал прикосновение прохладного воздуха и сделал шаг назад, выбираясь из аппарата. И только тогда повернулся лицом к Пильпии.

Она по-прежнему лежала на ложе и теребила в руках цветок багреца.

- Я знаю, что ты меня не слушал, - проговорила она. - Ты вообще в последнее время стал рассеян и почти не замечаешь, что происходит вокруг. Если так будет продолжаться, то ты окончательно замкнёшься в себе, и тебя отстранят от работы. Впрочем, ты тогда и сам уже не сможешь работать.

- И что ты предлагаешь? - спросил Крон грубым, треснутым голосом Тония Берка. - Быть проще в любви? Как ты?

Пильпия с жалостью посмотрела на него.

- Возьми себя в руки...

- Давай лучше не будем об этом, - тихо попросил Крон.

Пильпия промолчала.

Крон достал из ниши одежду морского торговца, оделся, зашнуровал сандалии, затем закрыл колонну.

- До вечера, - сказал, не глядя на Пильпию.

Она не ответила.

В саду старик-садовник закончил подстригать кустарник и теперь неторопливо окучивал его мотыгой.

- Приветствую тебя, Крипчтрипрат. Всё трудишься? - на правах старого знакомого поздоровался Крон уже в роли Тония Берка.

Старик опёрся о мотыгу и подслеповато посмотрел на него.

- Нет, Тоний, - возразил старик, узнав его. - Когда труд в удовольствие - это радость. Приветствую и тебя.

- Значит, надо понимать, ты счастлив?

- Не знаю, Тоний, - пожал плечами старик. - Не думал об этом. Наверное, да. Впервые за долгую жизнь я делаю то, что мне нравится. И никто мной не понукает.

- По родине не тоскуешь?

- По Нумерии? - спокойно переспросил Крипчтрипрат. - А что такое родина? Земля, где ты родился? Если так, то меня с ней ничего, кроме этого, не связывает. Я там был бос, гол, голоден и никому не нужен. Попади я сейчас туда, даже некому было бы сказать "здравствуй". Родина у человека там, где его знают, любят, где он нужен. А я нужен здесь.

- Но у тебя здесь так же ничего нет, как и в Нумерии.

- Нет, есть! - Старик гордо выпрямился. - Этот сад. Госпожа Пильпия, дайте боги всем таких хозяек, отдала мне его до конца моих дней. И я сажаю и ращу здесь всё, что хочу!

Он внимательно посмотрел на Крона.

- А у тебя, Тоний, как дела? По-моему, в море ты давно не был.

- Да нет, - Крон отвёл глаза в сторону, - бываю. Правда, всё неподалёку, вдоль берега хожу. Далеко идти опасно, хоть купцы и предлагают товары по хорошим ценам. Пираты.

- Смотри, - не поверил старик, - что-то часто я тебя в последнее время здесь вижу. И сенатор тебя у госпожи постоянно застаёт.

Крон рассмеялся.

- Не беспокойся, старик. У меня с Пильпией чисто деловые отношения. Только. И с сенатором тоже. Кстати, как он тебе?

Крипчтрипрат неопределённо пожал плечами.

- По-моему, человек он, в общем-то, хороший. Хоть и слишком высокомерен. Но, наверное, так и положено аристократу. - Он задумался и неожиданно добавил: - А глаза у него добрые и больные... Почти как у тебя.

Крон даже не нашёлся, что ответить.

- А потом, - продолжал старик, - не нравится мне, что творится вокруг сенатора. Только он на порог, как вслед за ним прибегает лысый старикашка в заляпанной чернилами тунике, спрашивает, здесь ли сенатор, но в дом не входит. Сторожит где-то на улице. Зачем, спрашивается?

Он лукаво усмехнулся.

- А сегодня к сенатору приходил какой-то помешанный. Ты, наверное, видел его. Здоровенный такой, с чёрной бородой до самых глаз и в одной ночной рубахе. Так он поймал старикашку, бил немилосердно, орал, чтобы тот больше не попадался ему на глаза, а потом вышвырнул со двора.

Тоний Берк весело рассмеялся, а Крон трезво отметил про себя, что за ним уже следят не только дома. Знать бы только, зачем и, самое главное, кто стоит за писцом.

- Ну, ладно, Крипчтрипрат, - кивнул Крон и стал прощаться, - мне пора. Вечером опять зайду. Будь счастлив со своим садом!

- И ты будь счастлив, - кивнул старик.

Крон вышел на улицу и бросил взгляд вдоль неё. Писца нигде не было видно.

"Ну и прыть у старикашки, - подумал он. - Как он успел к претору и обратно? Скорее всего, передал послание по пути кому-то другому. Назад, на всякий случай, нужно будет возвращаться другой дорогой..."

Спустившись к реке, Крон вышел к переправе, нанял лодку и перебрался на другой берег. А ещё через полперста, оставив в государственной конюшне двойной залог за коня, верхом добрался до рыбацкой общины Клапры.

Какого-то особого дела в общине у Крона не было. Здесь он просто отдыхал от своей роли сенатора, снимая с себя психологические перегрузки. Простота и чистота нравов общины, спартанский уклад её жизни действовали на Крона наподобие контрастного душа, дающего своеобразный заряд для дальнейшей работы.

За околицей его встретили голые ребятишки, игравшие в песке. Заметив Тония, они с радостными криками обступили коня. Тония здесь знали и любили. Он спрыгнул на песок, отдал самой высокой девчушке купленные по дороге сладости и, взяв коня под узцы, повёл его к общинному дому. Сзади установилась тишина - начался делёж угощения. О справедливости раздела Крон не беспокоился - всем достанется поровну, - это было основным принципом в общине, и дети приучались к нему сызмальства.

Общинный дом в селении представлял собой средоточие всей жизни: здесь работали, ели, веселились, устраивали празднества и даже спали - в основном молодёжь и старики. Только супружеские пары жили в отдельных домах, но и они на зиму перебирались в общинный дом.

У самой воды на длинных жердях сушились сети и ловчая бахрома своеобразная снасть для ловли крабоустриц. Принимая бахрому за водоросли, крабоустрицы забирались в неё и запутывались. Три женщины в набедренных повязках скребли бахрому огромными костяными чесалами. Под навесом у общинного дома сидели старики, человек шесть, и неторопливо обрабатывали наждачными брусками куски пемзы, делая поплавки для сетей.

Крон подошёл поближе и поздоровался. Старики прекратили работу, подняли головы.

- Приветствуем тебя, Тоний, - сказал Старейший, и все закивали.

Старейший повернулся и что-то крикнул в сторону дома. Из дверного проёма выглянула женщина, увидела гостя и вышла. Взяв из рук Крона уздечку, она молча повела коня за дом.

- Присаживайся, - просто сказал старик и бросил Крону под ноги кусок пемзы.

Старики возобновили работу. Крон опустился на песок и взял в руки наждачный брус.

- Что нового в Славном Городе и на море? - спросил Старейший. Морщинистое обветренное лицо старика не выражало ничего, кроме спокойствия человека, занятого делом, которому он посвятил всю жизнь.

Для приличия Крон помолчал немного, так же, как старики, неторопливо стёсывая с куска пемзы неровности о наждачный брусок, а затем принялся рассказывать о Севрской кампании и о триумфе Тагулы.

` - Знаем, - оборвал его Старейший. - Декады две назад к нам привели на постой десять солдат из когорт Тагулы. Но через три дня они сбежали. Глаза старика лукаво сощурились. - Не по ним такая жизнь.

В это время откуда-то из-за дома к Старейшему подбежала молодая женщина и, наклонившись, что-то быстро зашептала на ухо, бросая на Крона встревоженные взгляды.

- Хорошо, женщина, - не дослушав, кивнул Старейший, отложил в сторону наждачный брус и почти готовый поплавок и встал.

- Вовремя ты приехал, Тоний, - сказал он. - Идём.

И они пошли за женщиной к одному из семейных домиков - жалкой лачуге, сплетённой из прутьев и обмазанной глиной. Женщина откинула груботканную завесь, старик вошёл, и Крон последовал за ним.

В семейном домике Крон был впервые. В отличие от общинного дома, жаркого, душного и задымленного вечно пылающим очагом, здесь ощущалась приятная прохлада - глина не пропускала жару. Маленькое, тесное помещение, где стояли только широкий топчан, аккуратно застеленный покрывалом, и небольшой столик с нехитрой утварью, да в углу висела колыбель с ребёнком, освещалось рассеянным мутным светом из окошка, затянутого рыбьим пузырём. Но, несмотря на убогость обстановки, уют и чистота радовали глаз.

"И слизни здесь не живут", - с удовольствием отметил Крон.

Женщина застыла у колыбели и с тревогой смотрела на Крона. Только теперь он понял, зачем его сюда пригласили. В колыбели лежал ребёнок, красный от жара, он тяжело дышал, ловя широко открытым ртом воздух. Глаза его были закрыты. Ни плакать, ни шевелиться у него уже не хватало сил.

Крон подошёл к колыбели, отстранил женщину и стал осторожно ощупывать ребёнка. Биоимитация, покрывавшая руки грубыми мозолями с въевшейся в кожу корабельной смолой, сильно снижала чувствительность пальцев, и ему пришлось напрячься и даже закрыть глаза, чтобы уловить биоритмы детского организма.

К счастью, ничего страшного не случилось. Лёгкое отравление, которое уже почти прошло.

- Подай воды, - сказал Крон женщине, - и покажи, чем ты его кормишь.

Пока женщина у столика наливала в чашу воды, он, загораживая спиной колыбель от взгляда Старейшего, наклонился над ребёнком и впрыснул ему в открытый рот каплю антитоксина из сегмента браслета. Ребёнок слабо захныкал, и женщина тотчас метнулась к нему. Крон снова мягко отстранил её, взял чашу с водой и дал пригубить ребёнку. Затем обеими руками стал осторожно массировать ему голову. Дыхание ребёнка постепенно выровнялось, он наконец глубоко, устало вздохнул, зевнул и спокойно уснул. Краснота с его тела исчезала просто на глазах.

Женщина заплакала.

- Покажи, чем ты его кормишь, - снова попросил Крон.

Женщина протянула ему закрученную в мешочек тряпку - жёвку, извечную соску простого люда. В неё заворачивали кусочки пищи, жевали и давали сосать ребёнку. Крон развернул жёвку, понюхал. Кусочки отварной рыбы были свежими, но тряпка... Как ещё сама женщина не оправилась.

- Выброси эту жёвку, - сказал Крон, и женщина быстро закивала, смотря на него счастливыми, полными слёз глазами. - Возьми свежую тряпку и корми его два дня только лепёшками, - продолжал Крон. - Потом уже - чем хочешь. И самое главное - после каждого кормления хорошо стирай тряпку.

Женщина продолжала кивать, прижимая к груди руки.

Крон последний раз окинул взглядом комнату и вышел из хижины. Никто не сказал Крону спасибо, не поблагодарил его, и он был рад этому. Молчаливая благодарность счастливой матери являлась красноречивей всяких слов. Впрочем, в общине не было принято благодарить друг друга - любая помощь считалась само собой разумеющимся делом; здесь жили, деля всё: от куска лепёшки до сокровенных чувств.

- Надолго к нам? - спросил Старейший.

Крон покачал головой.

- Сегодня назад.

- Наших с моря дождёшься? Должен быть хороший улов.

Крон посмотрел на солнце. Была половина седьмого перста.

- Скорее всего, нет. Вечером надо быть в городе.

- Зачем приезжал?

Крон пожал плечами.

- Просто навестить. - Он наткнулся на внимательный взгляд Старейшего. - Да, просто навестить. Поговорить, отдохнуть.

- Глаза у тебя плохие, - сказал старик. - Уставшие. Печаль в них. У тебя что-то случилось?

Крон только покачал головой.

- Я не знаю, сможем ли мы тебе помочь, - продолжал Старейший, - но ты расскажи. Будет легче.

Крон снова покачал головой.

- Идём, пообедаешь с нами, - просто предложил Старейший.

Только теперь Крон заметил, что стариков под навесом уже не было. Аккуратными кучками они сложили сделанные поплавки и наждачные бруски и ушли в общинный дом обедать.

В общинном доме пахло рыбой и дымом - неистребимым запахом рыбацкого жилья. В левом крыле дома, за длинным низеньким столом сидели на корточках старики, несколько женщин. Стряпухи, хлопотавшие у очага, обносили их глиняными чашами с рыбной похлёбкой и лепёшками.

Старейший указал Крону место напротив себя, пододвинул к нему чашу с похлёбкой.

- Ешь, - сказал он, протягивая лепёшку.

Крон отломил кусочек лепёшки и положил в рот.

- Говорят, у вас рабы взбунтовались? - неторопливо жуя, спросил Старейший.

- Не у нас, а в Паралузии. И не рабы, а древорубы.

- Разве это не одно и то же? - даже не удивился Старейший. Пальцами он выловил из своей чаши кусок рыбы и стал разбирать его, отделяя мясо от костей.

- Нет. Древорубы - вольнонаёмные.

- Странно. - Старейший пожал плечами. - А на рынке говорят, что рабы. Вчера Титий возил рыбу на рынок - там только об этом и болтают. Даже, рассказывают, какой-то посланец от них прибыл, подбивает рабов бежать в Паралузию.

Чаша в руках Крона дрогнула. Вот оно. То же самое он слышал вчера вечером - заработал-таки кулон Осики Асилонского, - когда один из штатных фискалов докладывал Кикене о происшествиях за день. Чтобы скрыть волнение, Крон отхлебнул из чаши.

- И что же ещё болтают на рынке? - спросил он.

- Говорят, древорубы наголову разбили надсмотрный легион и теперь идут на Пат, - всё так же равнодушно сказал Старейший.

"А вот это уже ложь, - успокоился Крон. - Битвы ещё не было. Да и будет ли?.. Кто из древорубов мог успеть добраться до Пата? Гонцу из Паралузии скакать три дня во весь опор... И потом, не станут древорубы обращаться за помощью к рабам - как-никак, а они всё-таки вольные. Скорее всего, кто-то из местных рабов мутит воду..."

Он отмахнулся от этих мыслей и взялся за рыбу.

- Как у вас с уловами в последнее время? - спросил он, чтобы переменить тему.

Глава пятая

Безветренный и жаркий вечер не предвещал никакой перемены погоды, и поэтому дождь, хлынувший среди ночи, оказался неожиданностью. Без грозы ветра, грома и молний - он пал на землю с ночного душного неба тугим тяжёлым потоком и разбудил сенатора. Крон открыл глаза и долгое время лежал на топчане, слушая равномерный рокот обильного дождя и ощущая, как спёртая духота террасы сменяется свежим и прохладным воздухом. Затем рывком встал с ложа и подошёл к балюстраде.

Стояла кромешная тьма, необычная для человеческого глаза, привыкшего на Земле даже ночной дождь видеть в свете огней города. Крон опёрся руками о перила и с жадностью принялся вдыхать сырой прохладный воздух. По обнажённому телу били невидимые брызги капель, отскакивающие от колонн, карнизов и балюстрады, и его нарастающей волной охватывало радостное возбуждение. Пат, с его проблемами и делами, казался далёким и нереальным; напускная сенаторская спесь, с таким трудом приобретённая, паром выходила вместе с выдыхаемым воздухом, лопалась как непрочный панцирь, таяла, размываясь брызгами дождя, очищая тело и душу. И всё сильнее пробуждалось в сенаторе мальчишеское желание выпрыгнуть в этот дождь и бежать под хлещущей дробью капель.

И Крон решился. Снял с руки браслет, нащупал нужный сегмент и, поднеся его к глазам, впрыснул в них нокталопин. От слабой рези он рефлекторно зажмурился, но пересилил себя и стал интенсивно моргать, размывая препарат по глазным яблокам. Вначале смутно, но затем, по мере застывания нокталопина тонкой плёнкой на роговице, сквозь пелену сплошного, отвесно падающего дождя стали проступать силуэты деревьев. Не дожидаясь полного прояснения видимости, Крон застегнул на руке браслет и перепрыгнул через перила.

Это было прекрасно. Как возвращение в детство. Дождь бил упругими тяжёлыми жгутами, водопадом обрушивался на плечи, стараясь вжать в землю, сбить с ног. С давно забытым наслаждением он бежал по траве, точнее - по потокам воды, несущимся с холма, пригибаясь под ветками, с трудом удерживая равновесие на скользкой почве, и, кажется, смеялся от удовольствия. Выбежав за живую изгородь парка, он на мгновенье остановился, бросил взгляд в сторону города, скрытого сплошной стеной дождя, и побежал дальше вокруг холма.

Только где-то через час, изрядно устав, сбив дыхание и продрогнув, Крон повернул назад. Он уже пробирался через парк, подходя к вилле с другой стороны, как вдруг в глаза ударил яркий слепящий свет. Кто-то на вилле жёг огонь, и его пламя, усиленное плёнкой нокталопина, резало глаза. Стараясь не смотреть в его сторону, прикрываясь рукой, Крон подобрался поближе и остановился за ближайшим деревом. Затем вынул из-под век затвердевшие плёнки нокталопина и бросил в траву. Что их кто-то найдёт, он не беспокоился - к утру они должны были растаять.

Темнота обрушилась на него, но затем зрение адаптировалось, и он увидел горящий факел, вставленный в стену под карнизом, и рабыню Калецию, пытающуюся навесить ставень на окно его спальни. Очевидно, она была здесь уже давно: холщовая хиторна, ночная женская рубаха-балахон, завязываемая узлом на плече, промокла насквозь, облепив тело, а она всё пыталась, царапая ставнем по стене, зацепить его за крюк, но ей это никак не удавалось.

Крон подошёл ближе.

- Не надо, - сказал он.

Рабыня ойкнула, с шумом уронила ставень и испуганно прижалась к стене.

- Не надо закрывать окно, - успокаивающе повторил Крон, видя, что Калецию от испуга бьёт озноб. - Отнеси ставень на место, а мне принеси в спальню купальную простыню.

Калеция кивнула, подхватила ставень и убежала в темноту. "Вот так, подумал Крон. - Пора возвращаться в этот мир". Он оглянулся, не видит ли кто, и забрался в спальню через окно. В темноте нашёл кресало, высек искру и зажёг светильник. Вошла Калеция. Он забрал у неё простыню и принялся вытирать голову.

- Иди, - бросил он через плечо.

Хорошо вытер голову, до красноты растёр тело и тут почувствовал, что рабыня ещё здесь.

- Что тебе? - недовольно повернулся он.

Калеция стояла на том же месте, с хиторны у ног набежала целая лужа, грудь, облепленная мокрой тканью, учащённо вздымалась, по лицу стекали то ли слёзы, то ли дождевые капли.

- Мой господин... - Голос у неё срывался.

- Ну?

- Мой господин, вы не знаете, что с Атраном?

Сенаторская спесь вернулась к Крону. Он заломил бровь.

- Мой господин, вы так добры... - Калеция двинулась к нему как сомнамбула, ловя широко раскрытыми глазами его взгляд. - Мой господин, если его поймают, сделайте так, чтобы он был жив. Чтобы его не убили. Мой господин...

Она подошла к нему почти вплотную и вдруг рванула рукой узел хиторны. Намокший узел не поддался, тогда она извернулась, вцепилась в него зубами и с трудом разорвала. Хиторна тяжело шлёпнулась к её ногам.

- Мой господин... - дрожа, прошептала она, снова ловя его взгляд.

И тогда Крон понял, что не дождевые капли, а слёзы бежали по её лицу.

- Ну, - сказал он, - это уже ни к чему.

Он взял простыню и, чтобы хоть как-то успокоить её, стал вытирать ей голову. Внезапно Калеция охватила его руками, холодные соски ткнулись ему в грудь.

- Мой господин...

Крон попытался отстраниться, но Калеция вцепилась в него, и тогда он с силой сжал её плечи и оторвал от себя.

- Я же сказал, что это ни к чему, - жёстко проговорил он. - Я сделаю для него всё возможное. И, если его поймают живым, он будет жить.

- Не отталкивайте меня, мой господин... - Калеция осеклась. До неё дошёл смысл сказанного сенатором. Мгновенье она стояла с полуоткрытым ртом, непонимающе глядя широко раскрытыми глазами, а затем, закрыв лицо ладонями, громко зарыдала и ткнулась ему в плечо.

- Ну-ну, успокойся. Всё будет хорошо, - Крон погладил её по спине, легонько отстранил и закутал в простыню. - Я обещаю тебе сделать всё возможное, - повторил он, и, обняв её за плечи, проводил к выходу. - А теперь иди, отдыхай. И скажи управителю, что на завтра я освободил тебя от работ.

Оставшись один, Крон невесело усмехнулся. Он потёр ладонью грудь - на ней холодными точками всё ещё ощущалось прикосновение сосков Калеции. Нет, не получается из него настоящего сенатора. И челядь, похоже, это чувствует - ишь, рабыня, вещь, с которой он вправе поступить, как ему заблагорассудится, пытается, вопреки своему положению, подкупить его телом! Впрочем, может быть, ей, дочери независимого народа ерока, просто неизвестны права рабовладельца Пата?

Дождь почти перестал. Серело. Ложиться спать уже не имело смысла. Крон набросил на себя лёгкую тунику и, выйдя в зал, сел за столик для письма, заваленный рукописями.

После дискуссии в Сенате о "Сенатском вестнике" работы прибавилось. Теперь чуть ли не каждый сенатор считал своим долгом высказаться на его страницах. Одно время даже обсуждался вопрос о публикации в "Сенатском вестнике" всех речей, но Крон сумел убедить Сенат отказаться от этого, поскольку такое решение оказалось бы смертельным для информационного листка, освещавшего ход событий в империи. В виде компромиссного решения он предложил издавать сборники избранных речей и отдельно, чтобы привлечь на свою сторону Кикену, сборник речей консула.

Под мерную капель клепсидры Крон просидел за рукописями почти до четвёртого перста. Отобрав представляющие интерес и внеся в них соответствующие правки, он разделил рукописи на три части: для "Сенатского вестника", для сборника и самую большую - для "сундука". В "сундук" шла откровенная галиматья, которую просто выбрасывать он опасался - господа сенаторы и парламентарии ревностно следили за судьбой своих опусов.

Оставив рукописи на столе (в начале пятого перста должен был прийти писец и забрать их для переписки), Крон встал, с хрустом потянулся и подошёл к окну. Утро выдалось свежим и погожим. Ночной ливень смыл пыль с холмов, с листвы деревьев, осадил её из воздуха. Невысокие акальпии, растущие перед окном, распрямили ветви и почти полностью закрыли вид города. Всё вокруг ожило и заблагоухало.

"Надо покупать нового раба", - подумал Крон. Прошло три декады, и на возвращение Атрана надежд не осталось.

Два дня назад у Крона возникла ещё одна проблема, но как её разрешить - он не знал. Позавчера утром, когда он включил записывающую аппаратуру, чтобы прослушать ночную беседу Кикены с Тагулой, его просто-таки ошарашило сообщение биокомпьютера, что передачи в данном диапазоне отсутствуют. Больше всего настораживало то, что кулон Осики Асилонского по-прежнему красовался на шее консула. Здесь могло быть только две версии молчания передатчика. Либо Кикена до невероятности неудачно уронил кулон на каменный пол, либо передатчик быстро запеленговали с орбитальной станции Проекта со всеми вытекающими отсюда контрмерами. О последней версии Крон старался не думать: как ни толст был панцирь впитавшейся в него патской лжи и лицемерия, но в отношениях со своими товарищами по Проекту он напрочь исчезал, уступая место морали человека Земли. И Крону было до корней волос стыдно за свою почти мальчишескую выходку.

Крон зашёл в спальню и наткнулся на мокрую хиторну Калеции. Вздохнув, поднял её и, выйдя в зал, аккуратно положил на край каменной подставки для ваз. Затем вернулся в спальню, переоделся, прихватил с собой большой кошель со звондами и спустился в людскую. Прислугу будить не стал - сам нашёл на кухне сыр и лепёшку, поел, запил из кувшина баруньим молоком с сильным привкусом аскорбиновой кислоты и, выйдя из виллы через толпный вход, направился в город.

Невольничий рынок располагался у портовых кварталов. Уставленная ровными рядами деревянных навесов, вытоптанная тысячами ног, глинистая площадь рынка после ночного дождя стала скользкой, и, возможно, поэтому покупателей было немного. Впрочем, товара тоже. После бунта древорубов и начавшегося массового бегства рабов к ним этот товар в Пате потерял спрос и рабовладельцы, и работорговцы заняли выжидательную позицию. Только возле одного навеса кто-то выставил большую партию рабов. Очевидно, работорговец прибыл со своим товаром издалека, морем, и ещё не знал о событиях в Пате.

Осторожно передвигая ноги по скользкой почве и не обращая внимания на небольшие группы рабов, выставленные у других навесов, Крон направился туда. Рабы были как на подбор - мужчины, здоровые, сильные. Таких обычно берут пленными или заложниками, но спрашивать об этом не полагалось. Здесь же вертелись два-три перекупщика, цокали языками, качали головами наверное, просили много, а им рисковать не хотелось. У дальнего конца навеса парламентарий Требоний, приспешник сенатора Страдона, темпераментно торговался с надсмотрщиком. Он уже отобрал двух молодых парней, но, заметив приближающегося Крона, стушевался и быстро исчез между рядами навесов. В своё время Крон пообещал Требонию, что если застанет его подыскивающим мальчиков для утоления противоестественной похоти своего сюзерена, то завяжет ему язык узлом, поэтому Требований старался не попадаться ему на глаза.

Крон подозвал к себе надсмотрщика и попросил показать образованного раба. Вначале надсмотрщик опешил - видно, он не интересовался такими подробностями о своём товаре, - но быстро нашёлся. Гортанно крикнув в толпу рабов, он приказал выйти вперёд обученным грамоте.

Несколько человек, насколько позволяли цепи, надетые на продольную балку навеса, выдвинулись вперёд. Крон не стал выбирать - подошёл к ближайшему, молодому, темнокожему, высокому, с прямыми светлыми волосами и приятным открытым лицом.

- Нумериец? - спросил сенатор.

- По отцу, - ответил раб. - Мать асилонка.

"Теперь понятно, откуда у тебя светлые волосы", - подумал Крон.

- Читать, писать умеешь?

- Да.

- Надо добавлять: мой господин, - поморщился Крон. - Сколько языков знаешь?

- Четыре. Нумерийский, асилонский, дарийский и патский... - Раб запнулся и добавил: - Мой господин.

Крон кивнул.

- Сколько он стоит? - не оборачиваясь к надсмотрщику, спросил он.

- Вы посмотрите на его телосложение, его мышцы, - растерянно проговорил надсмотрщик. Очевидно, он не привык к такой торговле. - Он способен в одиночку поднять коня!

- Его мышцы меня не интересуют, - надменно скривил губы Крон. - Если бы была такая возможность, я бы с удовольствием оставил их тебе. Сколько он стоит?

- Со всадником... - вконец растерявшись, выдавил надсмотрщик.

Крон презрительно молчал.

Наконец надсмотрщик собрался с духом и выпалил:

- Восемьсот звондов!

Спиной Крон почувствовал, что надсмотрщик даже зажмурился от такой баснословной суммы. Он достал кошель и отсчитал деньги. Не веря в такую удачу, надсмотрщик дрожащими руками пересчитал звонды, большую часть засунул за пазуху, а остальные спрятал в хозяйский кошель.

- Может, господину угодно купить ещё кого-нибудь? - засуетился он.

- Мне угодно, чтобы моего раба расковали.

- Сейчас!

Надсмотрщик исчез и через мгновение появился с кандальником, который сразу же принялся расковывать раба.

- Как тебя зовут? - спросил сенатор раба.

- Врадпшекрогсотн, - с нумерийским выговором в нос ответил раб и, снова запнувшись, добавил: - Мой господин.

Крон надменно поглядел на раба.

- Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я о твоё имя сломал язык? Я буду звать тебя кратко - Врад.

- Если вам угодно... мой господин, - попросил раб, - то лучше зовите меня Шекро. Я к этому имени привык - так звала меня мать.

- Пусть, - благодушно махнул рукой Крон. Он бросил звонд кандальнику, расковавшему раба.

- Следуй за мной.

Ни на кого не глядя, сенатор пошёл вдоль толпы рабов. Несмотря на приобретённые им здесь надменность и чванливость, так необходимые сенатору, унизительное зрелище людей, продаваемых в рабство, действовало на него угнетающе.

- А меня господин сенатор не желает выкупить? - услышал он вдруг чей-то насмешливый голос.

От неожиданности Крон вздрогнул и остановился.

Вопрос был задан на чистом линге. Перед ним стоял коренастый, ничем не примечательный, разве только густой многодневной щетиной, покрывавшей почти всё лицо, раб. В его светлых глазах играли откровенные весёлые искорки.

- И даже, если сенатор и не желает, - продолжал раб на линге, - ему придётся это сделать.

"Это же Бортник, - узнал Крон, - Так вот откуда рабы - с острова Крам..." Он демонстративно нахмурился.

- Что он сказал? - спросил он семенившего за ним надсмотрщика.

- Что ты сказал?! - гаркнул надсмотрщик и замахнулся на Бортника тонким, белесым от жгучих мелких шипов прутом.

Крон перехватил его руку, с трудом подавив желание сломать её. Скорее всего, надсмотрщик не имел никакого отношения к пиратам - те были осторожны и предпочитали действовать через перекупщиков.

- Я сказал, - смиренно проговорил Бортник, - что у такого щедрого господина я бы с удовольствием выполнял самую грязную работу.

- Вот как?

Крон окинул взглядом его фигуру. Затем подошёл, пощупал мышцы рук, живота.

- Н-да... - неопределённо протянул он и вдруг, схватив его за щетину на бороде, резко открыл рот и стал внимательно изучать зубы. Глаза Бортника прищурились от злости.

- И сколько он стоит?

Надсмотрщик сглотнул слюну.

- Тысячу! - выпалил он.

Сенатор только цыкнул сквозь зубы и молча пошёл прочь. Мгновенье надсмотрщик стоял на месте как вкопанный, затем опомнился и побежал за ним.

- Господин, господин! - закричал он. - Я ошибся! Пятьсот!

- Ты ошибся ещё раз и ровно наполовину, - бросил Крон через плечо. Ибо в данном случае я покупаю мышцы, а не голову.

- Триста!

- Двести.

Надсмотрщик опешил. С трудом оправился и выдавил:

- Двести пятьдесят...

- Сто восемьдесят.

Надсмотрщик поперхнулся и совсем севшим голосом предложил:

- Двести тридцать...

- Сто семьдесят, - сказал Крон и повернулся, чтобы уйти.

- Согласен... - просипел надсмотрщик, ловя сенатора за тогу.

- И раскуёшь раба за свой счёт, - добавил Крон.

На этот раз надсмотрщик не торопился. Он долго торговался, переругиваясь с кандальником о цене работы, и, когда они договорились, кандальник, явно недовольный ценой, вяло принялся за дело. Жадность надсмотрщика дорого ему обошлась - недовольный кандальник при расковке основательно попортил звенья. Они снова принялись ругаться, но Крон оборвал их, заплатив надсмотрщику за Бортника. Воспользовавшись заминкой, кандальник быстро скрылся, весьма довольный собой. Надсмотрщик принялся было поносить всех и вся, начиная с рабов и кончая господами, но тут Бортник, явно имевший с ним свои счёты, двумя короткими ударами сбил его с ног. Надсмотрщик упал на колени, широко открытым ртом беззвучно ловя воздух.

- Хорошо начинаешь службу, - одобрительно сказал Крон и с усмешкой встретил злой взгляд Бортника.

Затем наклонился к надсмотрщику.

- Запомни, - сказал он, - не советую тебе в Пате оскорблять гражданина. Ибо, лишив тебя жизни, гражданин заплатит штраф всего в сто двадцать звондов - дешевле, чем я купил у тебя раба.

Крон приказал купленным рабам следовать за собой и пошёл прочь.

Вначале, когда они, оскальзываясь на глине, шли по территории рынка, Бортник, как и полагается рабу, шёл сзади. Но когда они ступили на мощёную улицу и рынок скрылся за поворотом, он поравнялся с Кроном.

- Радостная встреча двух коммуникаторов, - язвительно процедил он. Ещё бы за набедренную повязку заглянул. Очень жалею, что не откусил тебе палец, когда ты считал мне зубы.

Крон расхохотался.

- Не стоит насмехаться над сенатором, когда сам находишься в бедственном положении, - назидательно сказал он.

Бортник невольно улыбнулся. Он вспомнил, как заставил Крона обратить на себя внимание.

- Всё-таки хорошо чувствовать себя свободным, - сказал он на линге, глубоко вдохнув всей грудью. - А знаешь, что самое неприятное в рабстве? Думаешь, издевательства надсмотрщиков? Чепуха! Хотя бы внутренне можно поставить себя выше надсмотрщиков. Грязь и насекомые - вот самое страшное зло. Выше их себя не поставишь...

- Ионный душ не обещаю, - проговорил Крон. Он покосился на Шекро. Кстати, говори на линге.

- Хоть бы лохань с водой и мылом... - мечтательно протянул Бортник.

- Мыла тоже не обещаю, - хмыкнул Крон. - Ты куда потом? Назад, на остров?

- Не знаю, - пожал плечами Бортник. - Вначале нужно переговорить с Комитетом...

И тут Крон остановился. Навстречу по улице шла Ана. Рядом с ней, рассказывая что-то весёлое и сильно жестикулируя, шагал сенатор Бурстий. Ана бросала на него лукавые взгляды и молча улыбалась.

Они не дошли до Крона шагов тридцать, как Ана заметила его. Улыбка исчезла с её лица, и оно приняло отчуждённое выражение. Не останавливаясь, она свернула в переулок. Бурстий растерянно огляделся, увидел Крона, по его лицу расплылась самодовольная улыбка, и он поспешил за Аной.

"Как она меня, - с тоской подумал Крон. - Только что презреньем не облила..."

- Знакомые? - спросил Бортник, перехватив взгляд Крона.

Крон не ответил. Он мельком глянул на Бортника, затем перевёл взгляд на Шекро. Раб обогнал внезапно остановившегося господина и теперь стоял шагах в пяти впереди него, с любопытством осматривая улицу.

- Шекро, - процедил сенатор, - рабу положено следовать за своим господином, а отнюдь не впереди него. И если рабу вздумается поступать иначе, то его ждут шиповые прутья.

Шекро повернулся и наткнулся на колючий взгляд сенатора.

- Виноват, мой господин, - потупился он и быстро зашёл за его спину.

- Вот так-то лучше. И запомни: второй раз об этом тебе напомнят прутья.

- Интересно было бы посмотреть, - проговорил на линге Бортник, - ты в самом деле так наказываешь своих рабов?

Даже не посмотрев в сторону Бортника, Крон молча зашагал вверх по улице. Бортник недоумённо пожал плечами и пошёл следом.

Несмотря на раннее время, на улицах было многолюдно. Сновали водоносы с бурдюками через плечо, во весь голос предлагая свой товар. Степенно шествовали древорубы с огромными вязанками хвороста. Они не спешили, ничего не кричали и не предлагали - стряпухи находили их сами, зазывая зайти во дворы. То здесь, то там копошились на мостовой рабы, убирая улицу возле домов своих хозяев после ночного ливня. В одном месте надсмотрщик улиц громогласно отчитывал управителя дома за плохо убранную территорию. Управитель только молча кивал, опасаясь штрафа, затем набросился с бранью на рабов, и те снова вяло принялись за уборку.

Не обращая ни на кого внимания, Крон прошёл через весь город и вывел спутников на окраину. Здесь кончались бесконечные каменные заборы, начинались пустыри с маленькими, по три-пять деревьев рощицами, огороды, кое-где стояли небольшие домики. К одному из таких домиков, выглядывавшему из зарослей чигарника, Крон и привёл своих спутников.

Дворик у фасада дома густо порос сорняком, только к крыльцу вела еле заметная тропинка. С одной стороны крыльца высилась поленница дров, с другой - стояла большая бочка с водой.

- Наконец-то! - воскликнул Бортник и, обогнав Крона, устремился к бочке.

- С вашего, конечно, позволения, сенатор! - Оглянувшись на Крона, он ухватился за края бочки, подтянулся на руках и прыгнул в неё, погрузившись в воду с головой. Тяжёлая волна выплеснулась на землю, окатив крыльцо и забрызгав сандалии Крона.

- Чудненько! - вынырнув, с восторгом выдохнул Бортник и снова окунулся в воду.

Крон не смог сдержать улыбки.

На крыльцо из дома выскочил молодой парень, худой, как жердь, в одной тунике, и с недоумением уставился на бочку. В бочке бурлило и клокотало. Парень растерянно перевёл взгляд на Крона.

- Гелюций! Честно говоря, я уже заждался. Приветствую тебя, сенатор! - радушно поздоровался он и снова недоумённо покосился на бочку.

- Здравствуй, Ниркон, - проговорил сенатор. - Познакомься: это мой новый раб, Шекро.

Он кивнул головой назад, где с ноги на ногу переминался раб.

- Сегодня купил, - продолжал Крон. - А это, - он указал глазами на бочку, - Бортник.

Из бочки вынырнула голова Бортника.

- Губку бы... - страдальчески простонал он.

Ниркон растерянно посмотрел на сенатора. Крон улыбался.

- Вынести ему губку, - разрешил он. Затем добавил: - И купальную простыню.

Ниркон, постоянно оглядываясь, исчез в доме и скоро вернулся.

Крон взял у него простыню, закинул её на плечо, а губку бросил Бортнику в бочку.

- Чудненько... - блаженно простонал Бортник, растирая себе грудь. Затем постучал себя губкой по спине: - Потри!

Крон рассмеялся и взял губку.

- Кто это? - шёпотом спросил Ниркон на линге.

- Свой... - сдавленно ответил Крон, сильно, до красноты растирая спину Бортника. Бортник кряхтел от удовольствия.

- Возьми раба, - сказал сенатор Ниркону, - и приготовьте что-нибудь перекусить. На всех.

- Хорошо, Гелюций. Кстати, ты принёс мне то, что я просил?

- Потом поговорим, - отмахнулся Крон.

Ниркон кивнул и, подхватив под руку Шекро, оторопело таращившего глаза на сенатора, моющего спину своему рабу, увлёк его в дом.

- Хватит, - наконец сказал Бортник, отбирая у Крона губку. - А то ты с меня шкуру сдерёшь. Дорвался...

Он стащил с себя набедренную повязку, шлёпнул её на край бочки и стал домываться. Последний раз окунулся, вылез на бочку и спрыгнул на крыльцо. Бочка зашаталась, расплёскивая воду, и чуть не опрокинулась.

- Чудненько! - Бортник стащил с плеча сенатора купальную простыню и принялся растираться.

- Теперь побриться бы... - мечтательно протянул он.

Крон снял с руки браслет, заломил один сегмент и протянул Бортнику.

- Это ключ от бункера, - сказал он. - Вход в подвал позади дома. Замок - в левом углу от входа, пятый кирпич снизу. В бункере синтезатор и рация. Побреешься, оденешься и заодно переговоришь с Комитетом.

- Синтезатор - это хорошо... - причмокнул языком Бортник и вдруг с укоризной посмотрел на Крона. - А мог бы и мыло мне синтезировать. Тоже мне - гостеприимный хозяин!

- Но! - одёрнул его сенатор. - И ионный душ тебе, а заодно и всю коммунальную систему, и не здесь, а прямо на Сенатской площади?

- Ладно-ладно, - примиряюще махнул рукой Бортник. - Конспиратор...

Он закутался в простыню, взял у Крона браслет и пошёл вокруг дома. Крон проводил его взглядом и ступил на крыльцо.

В доме была всего одна комната. В углу у окна стоял топчан, рядом с ним на сундуке вразброс лежали книги, листы бумаги, стояли чернила. Одну из книг Крон узнал по корешку - "Астрофизику", зачитанную Нирконом до дыр. Посреди комнаты высился грубо сколоченный стол, больше похожий на строительного козла. Вокруг него уменьшенными уродливыми копиями "козлят" сгрудились табуретки. На столе беспорядочной грудой уже лежали скромные запасы Ниркона: сыр, чёрствые лепёшки, вяленая рыба, зелень; в кувшине белело скисшее барунье молоко.

Крон сел на табурет и облокотился о стол. Стол пошатнулся.

- Бастурнак! - выругался сенатор, убирая локти. Он нагнулся, нашёл под столом чурбак и подложил под ножку.

Ниркон поставил кувшин с водой, чаши и тоже сел. Шекро стоял в стороне, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, и голодными глазами смотрел на стол.

- Садись, - предложил Крон. - И не стесняйся. Ешь вволю, пока не насытишься.

Он сочувственно посмотрел, как раб жадно рвёт зубами чёрствую лепёшку, запивая её кислым молоком, отвёл взгляд и, отломив небольшой кусочек сыру, стал вяло жевать. На Ниркона он старался не обращать внимания, хотя чувствовал, что тот не сводит с него внимательного ожидающего взгляда.

Честно говоря, сенатор немного побаивался этого человека, гения по своей природе в истинном смысле слова. Сын вольноотпущенников, выросший в портовых кварталах, с детства не знавший своих родителей, то ли умерших, то ли бросивших его, рахитичный, с крайне выраженной дистрофией, Ниркон сумел не только в одиночку, без чьей-либо помощи расшифровать и прочитать написанный на незнакомом ему языке том "Астрофизики", найденный им где-то, но и усвоить и понять все теории и научные данные, изложенные в нём. Крон обнаружил его случайно, возвращаясь из порта, где провожал отбывшего в Таберию купца Эрату. Ниркон сидел на корточках в тени старой, заброшенной, отслужившей свой век галеры с разбитой морем кормой, и вслух с упоением читал на линге "Астрофизику". Сообщение Крона о Нирконе поначалу восприняли, как чистую мистификацию - с явным недоверием. Крону пообещали разобраться и, якобы для обследования феномена, выслали в Пат психолога (на самом деле подразумевалось обследование психического здоровья коммуникатора). Но когда психолог подтвердил сообщение Крона, этот факт произвёл ошеломляющее действие. Растерянное руководство почему-то в первый момент бросилось выяснять, каким образом в руки аборигена попал том "Астрофизики" (Ниркон объяснил, что нашёл его на помойке), грозя всем коммуникаторам немыслимыми санкциями за потерю бдительности и преступную халатность, которые привели к недопустимой утечке земной информации. Но затем этот вопрос, как и положено было с самого начала, отошёл на второй план, и взамен него встал феномен личности Ниркона. В Комитете создавались различные комиссии и подкомиссии, что-то решавшие, обсуждавшие и непременно желающие изучать Ниркона на месте, но, к счастью, в Пат их не пускали, и Ниркон, до окончательного решения вопроса, что с ним делать, был оставлен на попечение Крона.

- Поговорим? - не выдержал Ниркон.

Сенатор вздохнул и отложил недоеденный кусок сыру.

- Поговорим.

Для Ниркона их разговоры стали насущной потребностью. С разрешения Комитета Крон давал ему книги по различным наукам, и Ниркон запоем читал их. Точные науки он впитывал как губка, принимал их безоговорочно, зато по общественным у него возникало огромное количество вопросов - зачастую наивных, а иногда просто-таки дремуче-невежественных. Впрочем, это могло быть объяснено молодостью мира, его истории, незнанием будущих общественно-экономических формаций и отсутствием даже понятия о производственных отношениях. Здесь гений Ниркона оказался бессилен: беспрекословно воспринимая статичные законы точных наук, зависящих только от свойств среды, он не мог осмыслить динамики законов общественных отношений, вытекающих из человеческой истории и её развития, которых Пат ещё не прошёл. Осознав свою беспомощность в этом вопросе, Ниркон в последнее время ограничился только философией. Но здесь его интерес вдруг принял странную и уродливую форму. Стихийный атеист, Ниркон, получив неожиданно доступ к сокровищнице знаний, поверил в возможность существования бога, наивно полагая, что человек, достигший вершин знаний, станет богом.

- Ты принёс новые книги? - спросил Ниркон.

- Нет. - Крон поймал на себе недоумённый взгляд Ниркона и улыбнулся. - Скоро начитаешься вволю. Завтра ночью тебя заберут на Землю.

Ниркон удовлетворённо заулыбался.

- Это хорошо... - потянулся он, но затем, спохватившись, принял прежнюю позу и впился глазами в Крона. - И всё же - поговорим?

- Ну что ж, поговорим, - пожал плечами Крон.

- Тебя долго не было, - сказал Ниркон, - и я успел прочитать всё, что ты принёс в прошлый раз. Я много думал, и у меня возникло столько вопросов... Можно?

Внутренне поёживаясь, Крон кивнул.

- Пойдём от ваших аксиом, - начал Ниркон. - Вы не боги, и богов нет. Всё материально, и ничего сверхъестественного не существует. Материя первична, сознание вторично. Материя не появляется из ничего и никуда не исчезает, только переходит из одной формы в другую... Так?

Крон улыбнулся. Кажется, Ниркон опять пытался обосновать свою теорию неизбежности превращения человека в бога.

- В общем-то, да, - согласился Крон. В глазах Ниркона он уловил какую-то лукавинку.

- Почему - в общем? Я что-то напутал?

- Да нет. Всё верно, - спрятал улыбку Крон. Наивность Ниркона иногда достигала необозримых пределов.

- Я прекрасно понимаю, - Ниркон опустил глаза, - что многие мои вопросы, мягко говоря, школярские с твоей точки зрения. В лучшем случае. Пусть так, но я боюсь выглядеть глупым на пути к истине. Иначе - как же её достигнешь? Поэтому давай вернёмся к моим вопросам об азбучных аксиомах.

- Давай, - быстро согласился Крон. - Только перестань демонстрировать, что ты страдаешь комплексом неполноценности. У тебя плохие актёрские данные. Недостоверно получается.

- Хорошо, - расплылся в лучезарной улыбке Ниркон. - Тогда продолжим. Итак, сознание есть функция материи. Но если материя никуда не исчезает, а только переходит из одной формы в другую, то куда уходит сознание? Что с ним происходит после смерти человека? Переселение душ? Это сказочка для толпы. Если бы существовало переселение душ, то каждый из нас знал бы, что было с ним, его сознанием в предыдущей жизни. Но этого нет. Ни в ком нет памяти о "прошлой жизни". Каждый человек единственен и неповторим. Чужого сознания нет ни в ком. Я понятно изъясняюсь?

Крон грустно кивнул. Ниркон оказался прав. Даже школярскими его философские сентенции назвать было трудно. Подобно истинному эпикурейцу, он вёл своё "богостроительство" чисто сенсуально, смешивая воедино идеализм и материализм, атеизм и веру. Порой Крону не верилось, что человек с такой пещерной философией свободно ориентируется в физике многомерных пространств, которую и на Земле понимает далеко не каждый.

- В том, что сознание является функцией материи, - спокойно сказал Крон, - ты прав. Но функцией определённой её формы. У различных форм материи существуют и различные свойства. Не приписываешь же ты, скажем, камню свойство текучести?

- А почему бы и нет? - удивился Ниркон. - Если нагреть камень до достаточно высоких температур, то он потечёт!

- Когда камень расплавится, то он будет уже жидкостью и потеряет своё свойство твёрдости, то есть, станет иной формой материи с иными свойствами. Поэтому прими за аксиому, что сознание есть свойство высокоорганизованной материи, и строй свои размышления от этой аксиомы.

Мгновенье Ниркон сосредоточенно смотрел куда-то мимо Крона, затем встрепенулся:

- Почему? Почему я должен принять это бездоказательно?

- Потому, что камень твёрд, а вода льётся. И потом, ты что, на самом деле можешь представить себе, что камень обладает сознанием?

- А почему бы и нет?

"Господи! - ужаснулся про себя Крон. - Ведь голова Ниркона с раннего детства засорена анимизмом! Они же одушевляют не только предметы, но и их свойства, начиная с ветра, грома и молнии и кончая домашним очагом. Не хватало только, чтобы Ниркон начал сейчас объяснять принципы негуманоидных структур квазижизни. Кстати, один из принципов, в своё время названный анимистическим и отвергнутый как абсурдный, так и гласил: "Сознание может проявляться в любом виде и в любой форме материи. Вопрос только в том, насколько оно близко к человеческому, чтобы имело смысл вступить с ним в контакт".

- Ты задал мне много вопросов "почему?" - Крон попытался уйти от скользкой темы. - Но все вопросы "почему?" в конечном счёте упираются в аксиоматический вопрос "как". Я чувствую, если так пойдёт и дальше, то ты мне скоро задашь вопрос "зачем?"

- Вот-вот! - возликовал Ниркон. - К этому я и вёл. Мы пока отвечаем на вопрос "как?" Вы же с помощью науки на вопрос "почему?" А я верю, что главным для человека является вопрос "зачем?" Только дав на него ответ, человек и станет богом!

Крон вздохнул.

- Ты ошибаешься, Ниркон. И ты, очевидно, не понял, что я тебе сказал. Постараюсь объяснить более подробно: наука отвечает на вопросы "почему?", но в основе всех этих вопросов и ответов лежат краеугольные камни аксиом ответы на вопросы "как?" Так вот, ответить на эти вопросы "как?" ответами на вопросы "почему?" так же невозможно, как и ответить на вопрос "зачем?" Надеюсь, понятно?

На лицо Ниркона легла тень.

- Между прочим, есть одна старая-старая схоластическая дилемма, продолжал Крон. - Допустим, ты стал, наконец, богом. Так вот, о всемогуществе: сможешь ли ты, будучи богом, задать себе такой вопрос, на который не сможешь ответить? Если сможешь, то какой же ты всемогущий, если не знаешь на него ответа? А если не сможешь - то какой же ты бог?

Хлопнула дверь, и в дом вошёл Бортник.

- Кто не бог, а кто им уже стал! - весело провозгласил он. - И этот бог - я! Ибо я себя сейчас им чувствую!

Был он свеж и бодр, гладко выбрит, благоухал земной лавандой, в новенькой хрустящей тунике, подпоясанной тонким ремешком с висящим на боку коротким мечом, и в таких же новых, скрипящих при каждом шаге сандалиях.

Ниркон не заметил его. Он думал, и на лице у него появилось недоумённое выражение.

"Он же совсем мальчишка, - неожиданно подумал Крон. - Надеюсь, на Земле все эти глупости выветрятся из его головы..."

- Проходи, садись, - сказал он Бортнику. - Поешь с нами.

- Боги питаются амброзией! - расхохотался Бортник. - А точнее: сочными синтетическими земными бифштексами с кровью! Я надеюсь, что в такой день я мог себе это позволить, имея под рукой синтезатор?

Краем глаза Крон отметил, что Шекро, так и не донеся кусок сыру до рта, смотрит на Бортника широко раскрытыми глазами.

- А заглянул я в сию обитель, - продолжал Бортник на линге, исключительно для того, чтобы получить факсимиле известного всей империи политического деятеля сенатора Гелюция Крона!

Он развернул перед Кроном свиток.

- Конечно, я мог бы скопировать на синтезаторе и вашу историческую подпись. Но мне, как настоящему ценителю и собирателю автографов, доставит истинное удовольствие, когда вы начертаете его собственноручно. Поверьте, ваш автограф займёт в моей коллекции почётное место!

Крон посмотрел на бумагу. Это была грамота вольноотпущенника, написанная его рукой (синтезатор копировал один к одному на молекулярном уровне), и не хватало только его подписи.

- У тебя что - словесный понос?

- Фи, сенатор! - сморщил нос Бортник, но свои излияния прекратил.

Крон, макнув стило в чернила, расписался.

- Да здравствует свобода! - провозгласил Бортник.

- Куда теперь? - Крон помахал грамотой. - Назад?

Весёлость сошла с лица Бортника.

- Нет. В Паралузию.

Крон насторожился.

- Там что - так серьёзно?

Бортник покосился на Ниркона и Шекро и кивнул на двери. Они вышли на крыльцо.

- Да, серьёзно. Все наши начинания в Паралузии пошли прахом. Какая-то свара возникла между древорубами и бежавшими к ним рабами. Старое ядро древорубов откололось и ушло в сопредельную область варваров. С ними ушёл и наш наблюдатель, и теперь мы имеем весьма смутное представление, что делается под горой Стигн. Знаем только, что их там уже что-то около пятидесяти тысяч, настроены они весьма воинственно по отношению к Пату, и у них объявился предводитель - некто Атран.

Крон поймал на себе внимательный взгляд Бортника.

- Твой?

Он пожал плечами.

- Вполне возможно. Хотя в Загорье, откуда он родом, это одно из самых распространённых имён.

- Что ж, узнаю на месте, - сказал Бортник. - Хотя, наверное, это и не существенно.

Он вздохнул.

- Давай прощаться.

- Ты уходишь прямо сейчас?

- Время не ждёт. Хорошо бы коня... Но тогда мне вряд ли поверят, что я вольноотпущенник.

- А как же новая туника, сандалии?

- Э! За декаду пешего перехода от их новизны останется одно светлое воспоминание.

- Тебя проводить? - предложил Крон.

- Зачем? Не стоит.

Бортник посмотрел в сторону города.

- "Продажный город, - неожиданно процитировал он, - обречённый на скорую гибель, если только найдёт себе покупателя!"

Крон недоумённо посмотрел на него.

- Так сказал когда-то Гай Саллюстий Крисп о Древнем Риме, - пояснил Бортник. - Не знаю, как насчёт покупателя для Пата, но вполне возможно, что его могильщик стоит сейчас под горой Стигн...

Они помолчали, затем Бортник, махнув рукой на север, спросил:

- Туборова дорога в той стороне?

- Да.

- Что ж, тогда прощай. Счастливо тебе.

Они крепко пожали друг другу руки, и Бортник, сбежав с крыльца, зашагал в сторону Туборовой дороги напрямик через кусты чигарника.

Глава шестая

После утренней прогулки по парку сенатор подошёл к вилле со стороны людской. Чтобы не обходить виллу, он решил пройти к себе через служебные помещения и направился к толпному входу. Во дворе управитель уныло наблюдал, как двое рабов набирают в бурдюки воду из огромного кувшина и носят её на кухню. Увидев сенатора, управитель прикрикнул на рабов, они оставили своё занятие, и все трое приветствовали господина. Крон молча кивнул управителю и прошёл мимо.

На кухне стряпух разделывал ушастого баруна; над очагом в большом чане кипела похлёбка для прислуги и рабов, разнося пряный мясной запах по комнатам людской; в углу мальчишка-подкухарок вымешивал тесто на лепёшки. В одной из комнат свободные от службы стражники азартно резались костяными фишками в баш-на-баш - при появлении сенатора они вскочили, но Крон только махнул рукой и пошёл дальше. Он уже собирался подняться по лестнице в свои апартаменты, как из каморки Калеции услышал свистящий шёпот.

Крон удивлённо остановился перед завесью, узнав голос писца. Что нужно писцу от Калеции? В недоумении он прислушался.

- ...Я не советую тебе ерепениться, - говорил писец. - Если я донесу претору, что Атран, предводитель восставших, - это твой Атран, то тебе несдобровать...

- Нет, - еле слышно прошептала Калеция.

- Не нет, а да. Тебя схватят и будут пытать, терзая твоё тело, такое бархатистое и нежное, пока оно не покроется струпьями...

- Нет...

- ...И если тебе всё же повезёт остаться в живых, ты выйдешь из застенка обезображенной калекой, - с изуверской ласковостью продолжал писец, - и Атран даже не посмотрит на тебя...

У Крона невольно сжались кулаки.

- Но это ещё не всё. Когда тебя схватят, Сенат предложит Атрану сдаться в обмен на твою жизнь. И его приведут в Пат, закованным в цепи, и казнят на жертвенной плахе...

Писец замолчал, очевидно, наслаждаясь эффектом своих слов.

- Так что, мне идти к претору и рассказывать, кто такой Атран и кем он тебе приходится?! - угрожающе прошипел он.

Опять за завесью воцарилось молчание, прерываемое только недовольным сопением писца.

- Так я иду, - наконец проговорил он и зашаркал сандалиями к выходу.

"Иди, иди сюда", - подумал Крон, готовясь к встрече.

- Стойте! - остановил писца дрожащий голос Калеции. - Я... Я согласна...

- Вот так бы и давно, девочка! - В голосе писца послышалось торжество, звук его шагов стал удаляться от Крона. - Раздевайся.

- Вы... вы хотите сейчас? - плачущим шёпотом спросила Калеция.

- А что время тянуть? - возбуждённо хихикнул старик. - Давай, девочка, ведь ты уже решилась!

Донёсся неуверенный шелест снимаемых одежд, затем хриплый шепот старика:

- А ты хороша...

Крона затрясло от бешенства. Он поднял руку, смял завесь и сорвал её с дверного проёма.

Калеция ойкнула. Она стояла нагая, чуть откинувшись назад, с невыразимой мукой на лице, а перед ней, держась руками за её талию, плотоядно ухмылялся старик.

Волоча за собой завесь, Крон подошёл к ним. Он протянул руку к писцу и с удивлением обнаружил накрутившуюся на кулак ткань. Крон отшвырнул завесь в сторону, молча взял писца за грудки и легко поднял его над землёй. Лицо старика посерело, затем покраснело - ворот туники сдавил ему горло. Всё так же молча Крон понёс конвульсивно дергающегося писца из каморки через анфилады комнат людской. Выйдя из виллы, он хотел швырнуть писца по ступеням вниз, но в это время ветхая туника не выдержала, и полузадохнувшийся старик шлёпнулся на четвереньки у его ног.

Выбежавшая прислуга смотрела на них во все глаза. Старик тяжело, с надрывом дышал, ловя посиневшими губами воздух.

- Если этот человек... - Крон споткнулся на слове и замотал головой. - Если это животное покажется в окрестностях моей виллы, проговорил он, глядя мимо прислуги, стражников и рабов в сторону парка, убейте его! За его смерть буду отвечать я. А тому, кто это сделает, я заплачу за его смерть столько же, сколько Сенат потребует с меня за его жизнь!

Он толкнул писца ногой. Ещё не отдышавшийся старик скатился по ступеням и, прихрамывая, припустил по аллее прочь. Крон повернулся и быстро пошёл назад.

Калеция сидела на полу среди своих одежд. Обхватив руками колени, она плакала навзрыд. Крон остановился перед ней.

- Встань! - приказал он.

Она вздрогнула и, подавляя рыдания, встала. На сенатора старалась не смотреть, прикрывая лицо тыльной стороной руки.

- Одевайся!

Калеция резко покраснела и перестала рыдать. Только сейчас она осознала, что стоит перед сенатором голая. Она поспешно собрала одежды и, путаясь в них, принялась одеваться.

Крон стоял перед рабыней и в упор смотрел на неё. Последний раз мелькнула перед ним её обнажённая грудь, и он неожиданно для себя вспомнил прикосновение её мокрых, холодных от дождя сосков к своей груди. Крон досадливо поморщился.

- Оделась? - спросил он.

Калеция стояла перед ним потупившись, вздрагивая от пережитого. И тогда Крон закатил ей увесистую оплеуху. Калеция пошатнулась и испуганно посмотрела на него.

- Ты выбрала не лучший способ спасти Атрана, - жёстко сказал сенатор.

В проём двери нахально заглядывала любопытствующая прислуга.

- Валурга ко мне! - крикнул Крон в коридор.

Начальник стражи вырос перед ним словно из-под земли.

- За этой рабыней, - приказал сенатор, - установить строгий надзор. Из дома не выпускать. Все свидания с ней посторонних лиц - только с моего разрешения. Не допускать к ней никого, даже по требованию Сената. Всех лиц, пытающихся подкупить стражу, задерживать - я буду платить вдвое больше предложенной суммы. В случае её исчезновения, независимо от того, сбежала ли она, выкрали её, отбили в бою, либо она выдана представителям властей без моего разрешения, - вы отвечаете головой.

- Да, сенатор, - кивнул головой Валург.

Крон посмотрел в спокойные глаза начальника стражи. Этот сделает всё, что приказано. И даже больше. Костьми ляжет. Не из страха перед наказанием - он не знает такого слова, а потому, что для него выше его жизни стоит воинская честь.

Крон вышел из каморки и поднялся в свои апартаменты. В гостевой комнате рабыня накрывала на столик. Сенатор подошёл, взял с блюда что-то запечённое в тесте и стал стоя есть. Рабыня хотела налить ему в кубок вина, но он досадливо отмахнулся, и она поспешно выбежала за завесь.

Не ощущая вкуса, Крон механически дожевал и запил водой прямо из кувшина. Затем бросил взгляд на клепсидру.

- Шекро!

Раб тенью скользнул из-за колонны.

- Да, мой господин.

- Собирайся. Будешь меня сопровождать.

- Я готов, мой господин.

Даже не удостоив его взглядом, сенатор пошёл к выходу.

Храм богини любви и плодородия Ликарпии располагался на пологом склоне холма, поросшем зарослями чигарника и густой травой. Стены храма, сложенные из мягкого серо-жёлтого песчаника то ли во времена бастархов, то ли ещё в мифическое царствование Земляной Клодархи, испещряли древние карикатурные сцены любовных утех и нецензурные надписи. Позже ваятели возвели у стен скульптурные группы (их гипсовые копии экспонировались в Музее искусств внеземных культур на Земле, и многие искусствоведы, отдавая должное мастерству неизвестных ваятелей, сравнивали их с творениями Родена), но старые надписи и рисунки никто не затирал - их считали своеобразной реликвией храма. За скульптурами же следили, постоянно подновляя на них краску, украшая гирляндами цветов. Храм посещали, и он приносил хороший доход.

Напротив храма Ликарпии, через дорогу, на склоне глинистого лысого холма, возвышался пирамидальный храм Алоны, богини справедливости, благочестия и целомудрия. Возвели его лет пятьдесят назад на пожертвования посадника Сипра Сипола в связи с ранней кончиной его дочери, но, несмотря на недавнюю постройку и дорогой тестрийский камень, выглядел храм запущенным и старым: отчасти из-за своей архитектуры и планировки высокий, чёрный, с узкими прорезями окон на фоне голого серо-красного холма, отчасти из-за отсутствия паломников и пожертвований.

Так же разительно, как и храмы, отличались их жрицы. Жрицы Ликарпии красивые, бойкие, развязные девицы, само воплощение порока - и жрицы Алоны, зачастую ущербные, потерявшие всякую надежду выйти замуж и потому посвятившие себя служению храму женщины.

Располагались храмы вдали от города, на полпути от Пата до селения Коронпо. Широкая просёлочная дорога пересекала долину и вползала между холмами, как бы размежёвывая храмовые территории. Возле самых холмов, огибая их, протекал неширокий, в десять-пятнадцать патских граней, ручей Любс с чистой и прозрачной водой, через который был переброшен старый, деревянный, ставший уже беспошлинным пешеходный мостик, - всадники и повозки переправлялись через ручей вброд. Чуть в стороне от мостика, около пятидесяти патских граней вверх по течению, ручей вымыл широкий плёс здесь жрицы обоих храмов брали воду, купались в летнее время, стирали. И здесь же зачастую, как и водилось во все времена между соседями, происходили стычки служительниц разных культов, сопровождавшиеся отборной бранью, а иногда и просто потасовкой. Учитывая физическую немощь жриц Алоны, слабых, немощных, уродливых и большей частью старых женщин (жрицы же Ликарпии служили своей богине от шестнадцати до тридцати лет), благочестию и целомудрию в таких стычках приходилось несладко.

Когда сенатор Крон в сопровождении Шекро подходил к мостику, у ручья как раз закончилась подобная потасовка. Жрицы Алоны поспешно взбирались на Лысый холм, подхватив полы своих хламидников, а у плёса стояла толпа голых победительниц и улюлюкала им вслед. Заметив приближающихся путников, они на мгновение умолкли, а затем переключились на них.

- Мужчины! - поднялся весёлый разнузданный гам одалисок. - Давайте к нам! - махали они руками. - Заодно и помоетесь с дороги!

Крон еле сдержал улыбку и исподтишка глянул на Шекро. Раб шёл, не глядя себе под ноги, поминутно спотыкаясь, ноздри его широко раздувались, трепетали - он не отрываясь смотрел на обнажённых развесёлых девиц.

"Жеребец", - подумал сенатор. Ему невольно вспомнилось, как Атран спокойно реагировал на подобные спектакли, и это сравнение было не в пользу Шекро. Крон взошёл на мостик и приветственно помахал жрицам.

- А, да это сенатор Крон... - донёсся до него разочарованный возглас.

- А кто это с ним?

- Наверное, его новый раб.

- Эй, сенатор, оставь нам хоть раба своего!

Крон спиной почувствовал, как Шекро опять споткнулся - теперь уже на ровном настиле мостика.

- В следующий раз, - отмахнулся сенатор.

Жрицы закричали ему что-то, но он пошёл дальше. Затевать разговор он не собирался - обычно это заканчивалось тем, что жрицы стаскивали прохожих к себе в воду.

Сразу же за мостиком дорога троилась: влево, круто взбираясь на Лысый холм, отходила еле заметная тропинка к храму Алоны; прямо, двумя заросшими колеями от повозок, продолжалась дорога в Коронпо; вправо сворачивала широкая, хорошо утоптанная дорога к храму Ликарпии.

Крон свернул на неё, обогнул небольшую рощицу и вышел к храму богини любви. У ворот храма, в стороне от дороги, располагалось маленькое - чуть больше тридцати надгробных камней - ухоженное кладбище. Небольшая величина кладбища, несмотря на древний возраст храма, объяснялась тем, что жрицы служили в храме только до тридцати лет, после чего уходили либо вольными гетерами, либо содержательницами публичных домов (храм и власти Пата заботились об их устройстве). Но, случалось, жрицы умирали ещё во время своего служения в храме. Особенно часто это происходило во время моровых болезней. Тогда их хоронили здесь, за оградой, и при этом считалось, что Ликарпия забирает их в своё окружение.

Проходя мимо кладбища, сенатор всегда невольно замедлял шаги. Наверное, не случайно это скорбное место, напоминавшее путнику о бренности и суетности существования неподвижными пирамидами серых надгробий на зелёном поле ровно уложенного дерна, было выбрано у входа в храм. Всем своим видом оно заставляло путника заново ощутить жизнь, самого себя в ней, увидеть мир чистым, омытым взором: и зелень травы, и голубизну неба, и порхание прозрачнокрылых мотыльков; почувствовать запах медуницы и пыли; услышать щебет птиц и стрекот прыгунцов - всё, словно не замечаемое путником до сих пор. И неподвижностью камней с эпитафиями напомнить, что всё это когда-нибудь кончится.

Двор храма отделяла от кладбища невысокая, сложенная из слоистого камня ограда с широкими воротами. Во дворе, чисто выметенном, взбрызнутом ароматной водой, две жрицы в серых хламидниках поливали цветник. Услышав шаги, они обернулись.

- Приветствуем паломников у порога храма Ликарпии, - мягко улыбаясь, проговорила младшая из них. - Омойте ноги, войдите в храм и, вознеся молитву, предайтесь утехам и радостям быстротекущей жизни.

Другая жрица рассмеялась:

- Приветствую тебя, Гелюций. - Она сняла с плеча кувшин с водой и поставила на землю. - Это наша новая жрица, Лонадика.

- Приветствую жриц Кланту и Лонадику у порога храма, - кивнул Крон. Счастья вам и любви под покровительством Ликарпии!

Краем глаза он заметил, что Шекро пожирает жриц глазами. Несмотря на то, что жрицы разных культов носили одну и ту же ритуальную одежду хламидники (довольно сложного покроя восьмиугольный кусок материи с длинными концами: верхние завязывались на правом плече и под мышкой, нижние - на бедре и голени), жриц храма Ликарпии было очень легко узнать. Они не завязывали нижние концы, и хламидники висели на них свободно, просторно, распахнутыми полами показывая всем принадлежность жриц к храму любви и их красивые тела.

Сенатор подошёл к Лонадике, потрепал её по щеке.

- Поздравляю с посвящением в жрицы.

Лонадика мягко улыбалась, глаза смотрели на Крона влажно и обещающе.

Крон повернулся к Кланте.

- Жрица Ана у себя?

По лицу Кланты промелькнула мимолетная тень.

- Да, Гелюций.

Сердце Крона сжалось. Значит, и он там. Рассудку он запретил вспоминать об этом, думать, но сердце не подчинялось.

- Это твой новый раб? - спросила Кланта - явно для того, чтобы перевести разговор на другую тему.

- Да. - Крон не принял помощи. Он вообще не хотел завязывать разговор. - Оставляю его вам на попечение.

Он кивнул на прощание и пошёл в храм. У порога снял сандалии и омыл ноги.

На первом этаже из-за огромной завеси, закрывавшей большой ритуальный зал, доносились чьи-то голоса, весёлые выкрики, сухой стук кубков друг о друга, стоны удовлетворения - жрицы любви и паломники совершали таинство ритуала.

"Вертеп!" - зло подумал Крон, поднимаясь по лестнице на второй этаж. По его мнению, храм ничем, кроме молитв, не отличался от публичного дома. У завеси перед кельницей жрицы Аны он остановился и нерешительно поднял руку. Рука дрожала. Не будь в святилище храма пункта связи, Крон ни за что бы не вошёл в кельницу Аны. Но Ана была хранительницей храмовой святыни, и переступать порог молельни полагалось только в её сопровождении.

"И почему у них нигде нет дверей? - с досадой подумал Крон. - Всегда и везде приходится входить без стука..." Единственная дверь, которую он знал во всем Пате (разумеется, кроме входных, ворот и калиток - внутри помещений висели только завеси), находилась в молельне святилища.

Из кельницы доносились приглушённые звуки лютни, и Крон решился. Отодвинул рукой завесь и вошёл. Здесь всё было по-прежнему. Горело несколько светильников, создавая интимный золотой полумрак; с жаровни в углу тонкой струйкой расплывался по кельнице кружащий голову, пряный и терпкий аромат коринского бальзама. У противоположной стены на ковровых тюфяках за низеньким столиком, уставленным закусками, чашами и кувшинами с вином, лежала жрица Галанта. Расслабленно откинувшись на подушку, она с отрешённым взглядом вяло перебирала струны лютни. Рядом на широком кресле без подлокотников сидела жрица Ана, а у неё на коленях, тесно прижавшись к ней, скрючился щупленький сенатор Бурстий. Крепко обнявшись, они целовались.

- Счастья и благоденствия жрицам Ликарпии, - треснутым голосом сказал Крон.

Галанта перестала перебирать струны.

- Гелюций... - только и проговорила она.

Бурстий оглянулся, увидел Крона, встал с коленей Аны и, подойдя к Галанте, сел рядом с ней. По его лицу блуждала самодовольная улыбка. Ана продолжала сидеть в кресле в той же позе. В сторону Крона она не смотрела.

- Я хочу вознести молитву Ликарпии, - глухо сказал Крон.

Ана молча встала, взяла светильник и, не глядя на Крона, вышла из кельницы. Крон последовал за ней.

Они шли тёмными переходами, Ана чуть впереди, неяркие блики светильника выхватывали из полумрака только силуэт жрицы: руку, державшую светильник, края развевающегося хламидника, правую половину лица с зачёсанными за ухо волосами. И от всей её фигуры, словно очарованной пламенем светильника, веяло на Крона холодом отчуждения, неприятия. Только долг хранительницы храмовой святыни заставлял её сопровождать сенатора.

- Ана...

Она не остановилась. Не услышала. Не захотела услышать. Даже язычок пламени светильника не дрогнул в её руке. Она подошла к молельне, открыла дверь, вошла, поставила светильник на алтарь. Затем также молча, не глядя на сенатора, поклонилась и ушла.

Крон прислонился лбом к холодному камню и скрипнул зубами. Бастурнак бы взял эти совещания! Не видеть бы её. Воспитанный на принципах открытой, прямой и честной земной морали, он не мог понять Аны, её странной, уродливой любви. То она приходила к нему и одаривала счастьем, то надолго исчезала, уходила к Бурстию, отталкивая Крона. На Земле всё решилось бы просто и честно: либо Ана ушла бы к Бурстию, либо осталась с ним. Но поведение Аны оказалось настолько несовместимым с привитой Крону моралью, что вызывало у него щемящее, муторное чувство ирреальности происходящего. Крон не раз пытался прервать эту странную связь, но не мог себя пересилить. И не в недостатке воли было дело. Соприкоснулись две психологии, две морали: земная - прямая, честная, всепрощающая и патская - двуличная, тёмная, сплошь казуистическая. Права была Пильпия, определившая, что в его отношении к Ане больше от животного, чувственного, чем от человеческого, сознательного. Самым нелепым было то, что Крон всё прекрасно понимал, с горечью ощущая себя на месте собаки, то радостно по-щенячьи визжащей от ласки хозяина, то от немилости тоскливо воющей в ночи. Тонкий психолог, Пильпия, давно заметившая состояние Крона, пытаясь помочь ему, обращалась к его разуму, ненавязчиво, словно невзначай вклинивая в разговор аналогичные примеры из земной истории, когда поэты безумно влюблялись в куртизанок, а женщины несли свой крест, сохраняя любовь и верность развратникам. Рассудком Крон всё понимал, но сердцем... Он презирал себя, ненавидел, но ничего с собой поделать не мог.

Крон с треском задвинул засов на двери, и тут же брезгливо отдёрнул руку, почувствовав под пальцами раздавленного слизня. Тщательно вытер руку о полу тоги, затем подошёл к алтарю. Внимательно осмотрел его - нет ли слизней - и только потом приложил к алтарю ладони. Через мгновение плита сдвинулась, открыв небольшой пульт управления видеосвязью. Крон утопил несколько клавиш, и тотчас дверной проём окутала пелена защитного поля, в святилище загорелся дневной свет, осветив угрюмые стены, алтарь и статую рождающейся из пены прибоя богини любви. В дальнем углу святилища из пола стало медленно вырастать кресло видеосвязи. Крон неторопливо разжёг жертвенный огонь, взял ритуальные щипцы, обошёл святилище, снял слизней и бросил их в огонь. И только затем сел в кресло, лицом к пустой комнате, и надвинул на голову шлем видеосвязи.

- Говорит дежурный оператор, - прозвучал в святилище громкий голос. Вы готовы к видеосвязи?

- Да.

- Включаю.

По периметру комнаты возникло шесть кресел с сидящими в них людьми. Пятерых Крон знал: Арвид Штамм - руководитель работ по Пату; Отто Бештлиц ответственный исполнитель Проекта; Бартоломео Гомеш - наблюдатель в Асилоне; Ежи Червински - наблюдатель в Севрии; Андрей Прошин - специальный консультант Проекта от Проблемного института по контактам с внеземными цивилизациями. Шестого члена совещания, крупного мужчину среднего возраста, свободно расположившегося в кресле, Крон не знал. Непривычная здесь земная одежда (наблюдатели были в местных одеждах, остальные - в комбинезонах) выделяла его среди собравшихся.

- Пожалуй, все, - обвёл взглядом присутствующих Бештлиц. - Начнём. Кстати, - спохватился он, - сегодня на нашем совещании присутствует инспектор Комитета Бабен Ковит.

Незнакомец кивнул.

- Вы будете вести совещание?

- Нет, зачем же. Пусть всё идёт, как всегда... - улыбнулся инспектор и странно закончил: - Пока.

- Хорошо, - согласился Бештлиц. - Тогда приступим к делу. В Проекте весьма обеспокоены положением, сложившимся в настоящий момент в Пате. Вчера вечером армия восставших рабов пересекла границу Патской области, наголову разбила направлявшийся на подавление восстания легион посадника Рудия Попония и захватила селение Кортубо. Таким образом повстанцы расчистили себе дорогу к Пату и находятся сейчас в шести дневных переходах от города. Нас интересует, что происходит в Сенате?

- Паника, - сказал Крон. - Тагула собирает войска, с которыми вернулся из Севрии, однако их всего около тридцати тысяч, что явно недостаточно против стопятидесятитысячной армии восставших, которая к тому же продолжает пополняться. Вызванное же из Таберии пятидесятитысячное войско императора Лагана к сражению за Пат явно не успеет.

- Не понимаю, - пожал плечами Гомеш. - У меня складывается впечатление, что мы собрались здесь для того, чтобы всеми силами помочь Сенату Пата в подавлении восстания. Тогда, может быть, кто-нибудь объяснит мне, зачем мы здесь находимся? Какую историю мы готовим Пату?

- Вот потому, что вы не понимаете, - осадил его Штамм, - вы и находитесь наблюдателем в Асилоне, а не занимаете моё место.

Лицо Гомеша пошло пятнами, но он сдержался.

- Вы хотите сказать, - спросил он, - что приказы не обсуждаются? По-моему, вы заблуждаетесь, считая нас своими солдатами, беспрекословно выполняющими приказы. То, что противоречит моим убеждениям, я выполнять не буду.

- Действительно, - поддержал его Червински, - насколько я понял, нас, пригласили на совещание для обсуждения положения, сложившегося в Пате, а не для получения инструкций. Для этого существуют соответствующие каналы.

- В последнее время, - огрызнулся Штамм, - коммуникаторы стали заниматься не только обсуждением, но и прямым нарушением получаемых от нас инструкций.

Он повернулся к Крону.

- Скажите, Гелюций, что побудило вас установить подслушивание за консулом?

"Теперь ясно, почему замолчал талисман Осики Асилонского на шее Кикены..." - Крон с трудом подавил смущение.

- А вы считаете, что всё это, - Крон обвёл глазами святилище, - не является нарушением тех же инструкций?

- Я прошу вас, Арвид! - жестом остановил Бештлиц собравшегося вспылить Штамма. - Разбирайте дела своего ведомства не на этом совещании. Мы здесь не для того собрались.

- Мне хотелось бы внести некоторую ясность в затронутый только что вопрос, - подал голос Прошин.

- Может, всё-таки займёмся делом? - вновь предложил Бештлиц.

- Это и есть дело, - возразил Прошин. - Наш институт занимается обработкой информации, поступающей из Пата, и прогнозированием оптимальных условий развития патского общества. Это известно всем.

- Да уж... - недовольно буркнул Штамм.

- Вот именно, - с нажимом произнёс Прошин. - Но все почему-то забывают об ещё одной функции, которую выполняет институт. Её считают чуть ли не третьестепенной, хотя именно она поставлена во главу угла нашей политики, проводимой в Пате. Я говорю о контроле за принципом толерантности коммуникаторской деятельности - основополагающем принципе любых контактов с внеземными цивилизациями. Похоже, все коммуникаторы напрочь забыли, что наши указания по данному вопросу являются директивными и подлежат беспрекословному выполнению. Мы здесь - коммуникаторы, помогающие Пату в его развитии, а отнюдь не конкистадоры-цивилизаторы, навязывающие свою волю.

- Благодаря вашим инструкциям, - вставил Крон, - мы себя здесь чувствуем не людьми, а марионетками.

Прошин внимательно посмотрел на него.

- Я мог бы не повторять прописные истины, - сказал он, - которые вы усиленно штудировали в Центре подготовки в течение трёх лет. Но существует так называемый эффект ассимиляции коммуникаторов: чем дольше коммуникатор работает, тем ближе ему становятся чужой мир, его проблемы, его болевые точки и тем сильнее ему хочется оказать активную помощь. По-человечески его понять можно. Но главное-то заключается в том, что никто не имеет права определять чью-либо судьбу, а тем более кроить историю чужого общества по своему усмотрению. Это основа демократии. Путь развития может определяться только самим народом, но никак не со стороны. Нельзя унижать народ, навязывая ему пусть и правильную, но чуждую ему на данный момент идею. Я позволю себе напомнить вам кое-что из учебного курса Центра подготовки коммуникаторов. Представим, что произошло бы на Земле, если б на ней появились пришельцы и, пусть из самых гуманных побуждений, стали исправлять в нашем обществе что-то ошибочное с их точки зрения. Пусть это что-то действительно окажется ошибочным для нашего будущего, но пока мы этого не видим, не осознаём, действия пришельцев будут расценены нами как вторжение и получат отпор. То же самое произойдёт и здесь. Как я понимаю, вы предлагаете активно поддержать восстание. Что ж, давайте рассмотрим, что произойдёт, если мы перейдём к активному вмешательству, возглавим восстание, завоюем Пат и попытаемся создать в первом приближении республику на основе равенства всех сословий. Я не буду останавливаться на том, как мы, пришельцы, будем выглядеть в глазах новых граждан Пата - о возможности вспышки религиозной активности вы предупреждаетесь чуть ли не в каждой инструкции. А вот как воспримут идею равенства в Пате? Вспомним, что представляет собой "золотой век" Пата в трактатах наиболее прогрессивных философов. Взять хотя бы утопическое учение ордена братьев свободы. Идиллическая картина, рисующая благоденствие и равноправие всех граждан, которые все как один чуть ли не

философы, совершенствующие свой дух в диспутах и дискуссиях, все как один живут в достатке - в согласии с демократическими законами такого общества им выделяется определённая площадь пахотного поля, определённое количество скота и... определённое количество рабов. Как видите, все абсолютно равноправны. Я, конечно, утрирую, но смысл именно таков. То есть, несмотря на то, что в Пате и возможна цепочка продвижения по социальной лестнице: раб - вольноотпущенник - гражданин, идея всеобщего равенства для Пата в настоящий момент абсурдна. Тот же раб в мечтах видит себя господином, имеющим рабов. Поэтому основной задачей коммуникатора есть выявление наиболее прогрессивно мыслящих людей, оказание им помощи в пропаганде их идей, которые должны изменить мировоззрение общества, психологию, сознание. И немаловажным фактом должно быть то, что эти идеи обязаны вырасти из самого общества, а не быть насильно внедрены извне. Свою историю народ должен делать сам. Нельзя унижать его достоинство, нельзя убивать в нём творца.

- Всё верно, - постепенно заводясь, начал Крон. - Воспитание и так далее... Мы прекрасно знаем, что воспитание сознательности явилось основным звеном в формировании новой психологии человека современной формации. Но действенность воспитательного момента, похоже, настолько укоренилась в нас, что мы произвольно переносим его и на Пат. При этом мы почему-то не учитываем, что имеем дело с классовым обществом, с его антагонизмом между классами, который воспитанием не устранишь. Впечатление такое, будто мы забыли, что такое революционная ситуация, и как вообще осуществляются революционные преобразования.

- Да нет, помним. А вот вы, кажется, забыли, что нужно для победы революции. А необходимо подготовить массы, провести агитацию, сплотить их на основе идеи. В широком смысле - воспитать идейных борцов. Чистый же экспорт революции заранее обречён на провал.

- Извините, Андрей, - прервал Прошина Бештлиц, - но вы, кажется, чересчур отклонились от темы заседания.

- Напротив, - возразил Прошин. - Я как раз перехожу к ситуации в Пате. Рассмотрим её в свете вышесказанного. Можно ли считать восстание рабов классовым выступлением? Безусловно. Является ли оно революционной борьбой? К сожалению, нет. Психология раба в армии восставших ничем не отличается от психологии его господина. В случае победы раб видит себя таким же рабовладельцем, каким был его хозяин.

- Так мы дойдём до абсурда! - не выдержал Червински. - Сейчас вы договоритесь до того, что восстания рабов вообще социально вредны!

- Не договорюсь, - усмехнулся Прошин. - Любое восстание, любое выступление угнетённых масс прогрессивно по своей сути. Вопрос только в том, до каких пределов. В настоящий момент политическое и социальное значение восстания рабов в Пате достигло своей вершины. До сих пор армия восставших несла знамя свободы и служила примером справедливой борьбы. Но вот перед ней, в силу сложившихся обстоятельств, предстала возможность ударить в сердце империи и, возможно, разрушить её. Будь империя старой, дряхлой, с прогнившей системой управления, её падение было бы исторически обусловлено. Но является ли империя именно таковой? Изжила ли она себя? Ни в коем случае. Империя сильна, в её подчинении находится немало государств, влияние её культуры сказывается далеко за пределами империи. Её культура на данном этапе является наиболее прогрессивной. Ну, а кто же они, эти восставшие рабы, и что они принесут в Пат в случае захвата власти? В основной массе - варвары, захваченные в плен, с уже описанной мной психологией и с гораздо более низкой культурой. До сих пор они олицетворяли собой стремление к свободе. Но вот им предоставляется исключительная возможность захватить Пат. И армия восставших превращается в армию простых грабителей... Поэтому сложившуюся ситуацию можно назвать кризисной не только для Пата, но и для всей патской культуры. Даже если в случае захвата восставшими рабами Пата империя устоит, это потрясение не пройдёт для неё бесследно. Политическое значение этого события скажется на жизни всех провинций и областей. Многие подчинённые империи государства попытаются выйти из-под её зависимости, и тем самым будет создан прецедент для многочисленных и продолжительных войн. Развитие империи в лучшем случае затормозится, если не будет отброшено назад на сотни лет, а наша многолетняя работа по ускорению развития общества пойдёт прахом.

- Что же в таком случае предлагает институт? - спросил Штамм.

- Боюсь, что ситуация вышла из-под нашего контроля. Ранее мы предлагали через орден братьев свободы уговорить восставших отойти за паралузское Лесогорье и на землях Мегалии организовать именно то общество, которое проповедуют братья. Коммуникатору Баглаку вначале вроде бы удалось это предприятие, но затем в армии произошёл раскол, и в Мегалию ушли только древорубы.

- А что вы предлагаете сейчас?

Прошин развёл руками.

- Кроме продолжения агитации по уходу в Мегалию, мы не видим других путей...

- Это не предложение, - отрезал Бештлиц. - Те, кто хотел уйти, уже ушли с древорубами.

- А, зная Атрана, - поддержал его Крон, - я могу сказать, что он не повернёт. Да и времени на агитацию практически не осталось. Боюсь, что Бортнику ничего не удастся сделать.

Штамм с Бештлицем недоумённо переглянулись.

- Бортник убит, - сказал Бештлиц. - Да и при чём...

Он глянул в лицо Крона и, не закончив, замолчал.

Мышцы Крона напряглись, он чуть не вскочил. Как?! Бортник убит... Он откинулся на спинку кресла. Инспектор Комитета как-то странно, с не соответствующим обстановке и поэтому неприятным любопытством разглядывал Крона. Но Крон не замечал этого. Бортник убит... Перед глазами почему-то стояла его широкая спина, которую Крон тёр губкой; Бортник шутил, с удовольствием плескался водой, отфыркивался, но никак не хотел повернуться к Крону лицом...

- Вы знаете, - вдруг сказал Гомеш, - меня в последнее время не покидает странное чувство. Такое впечатление, что проводимой нами работе противодействует непонятная, всё возрастающая сила. Словно этот мир отталкивает, отторгает нас как инородное тело. Вся наша работа сводится на нет. Пользуясь шахматной терминологией, можно сказать, что в Пате мы получили пат. Я даже подсчитал на вариаторе процент наших неудач. За последние полтора года он резко увеличился. Взять хотя бы эти бесконечные перевороты у меня в Асилоне...

- Стоп! - резко оборвал его до сих пор молчавший инспектор Комитета Бабен Ковит. - Вот мы и подошли к вопросу, ради которого я, собственно, здесь и нахожусь.

Он достал из кармана небольшой плоский прибор, посмотрел на него и с усмешкой бросил взгляд на Крона.

- Можно продолжать, - сказал он. - Ваше предчувствие, Гомеш, вас не обмануло. Противодействие действительно существует, но идёт оно не изнутри этого мира, как вы предполагаете, а снаружи. Как и наше воздействие.

Слова инспектора подействовали подобно шоку. На некоторое время повисла гнетущая тишина.

- Это... кто-то из наших? - без всяких проблесков надежды спросил Прошин.

- Нет.

- Значит...

- Факты! - потребовал Штамм.

- Фактов предостаточно, - заверил Бабен Ковин. - Все они в ближайшее время будут предоставлены в распоряжение руководства Проекта.

- Не верю! - замотал головой Червински.

Бабен Ковит пожал плечами.

- Хорошо, - проговорил он, - я приведу несколько примеров. Факт первый: слизни. Надеюсь, вам известно, что буквально с наших самых первых шагов здесь слизни чрезвычайно заинтересовали биологов, как любопытная, алогичная форма квазижизни. Её детально исследовали как здесь, на станции Проекта, так и на Земле, и результаты исследований оказались обескураживающими. Было установлено, что внутреннее строение слизней не имеет ничего общего с клеточной структурой известных нам организмов. Каких-либо способов размножения: деления, почкования, спорообразования, а тем паче более сложных, обнаружить не удалось. До сих пор неизвестно, каким образом они появляются на свет. Питаются слизни только за счёт внутренних ресурсов, и их жизненный цикл представляет собой как бы "самосъедание" особи до её полного исчезновения. И если бы не способность слизней, мелко дрожа, перемещаться, их вообще можно было бы принять за какие-либо неорганические образования, представляющие интерес только для минералогии. Позже совершенно случайно было обнаружено, что при дрожании слизней происходит непонятное скачкообразное изменение массы их тела. По этому поводу была написана масса статей, велись оживлённые научные дебаты, пока на этот ажиотаж не обратили внимания в службе безопасности Комитета, уже располагавшей к тому времени некоторыми фактами постороннего воздействия в Пате. Так вот, оказалось, что когда вся информация о слизнях была обсчитана на суммирующем вариаторе, это дало девяноставосьмипроцентную вероятность их искусственного происхождения и позволило сделать вывод, что скачкообразное изменение массы их тела представляет собой гравипередачу.

- Так можно дойти до абсурда, - буркнул Червински. - И человека можно представить как гравипередатчик, поскольку он, вдыхая и выдыхая воздух, тоже меняет массу своего тела.

- Да, - согласился инспектор и с интересом посмотрел на него. - Но у человека это происходит в результате обмена веществ с окружающей средой, а у слизней, как установлено, такого обмена нет. Кроме того, они почему-то предпочитают селиться только в домах высокопоставленных лиц - в других местах по всей планете их просто не сыщешь.

- Так значит... - Бештлиц резко выпрямился и нервно заёрзал в кресле, - нас сейчас тоже...

- Исключено, - спокойно возразил Бабен Ковит. - Благодаря этой штуке, - он показал аппарат, который всё ещё держал в руке, - а также природной брезгливости одного из присутствующих здесь, - он усмехнулся в сторону Крона, - мы избавлены от подслушивания.

- Ещё, - твёрдо потребовал Штамм.

- Ещё факты? - переспросил Бабен Ковит. - Хорошо. Вот, например, всем известный "казус Ниркона", честь открытия которого принадлежит Крону. О Нирконе, вы, конечно, все знаете, а вот о казусе... Специалисты до сих пор разводят руками и не могут понять, как он научился говорить на линге. Никто не отрицает возможности расшифровки Нирконом текста тома "Астрофизики", но здесь дело в другом. Написанный текст мёртв для слуха, и абсолютно невозможно воспроизвести его звучание, не услышав живой речи. Далее. Тома "Астрофизики", обнаруженного у Ниркона, не существует в печатном виде - он известен только в кристаллозаписи. Кроме того, как показало детальное исследование матрицированной книги, напечатана она на бумаге местного производства с использованием местных красок. Как вы сами понимаете, сделать это на Земле было бы несколько затруднительно.

- А здесь? - спросил Гомеш. - Я имею в виду, что кто-то из коммуникаторов...

Инспектор покачал головой.

- Учитывая высокое качество печати, а также отсутствие необходимой аппаратуры в распоряжении Проекта и, естественно, у коммуникаторов, это невозможно.

- Следует понимать, - протянул Бештлиц, - что Ниркон...

- Нет, - покачал головой Бабен Ковит. - Ниркон действительно местный гений. Почему мы так думаем? Вы поймёте это из дальнейших объяснений. Поэтому продолжим. Как вы сами понимаете, я привожу только прямые доказательства, самые убедительные, опуская частности. Итак, доказательство следующее.

Он посмотрел в сторону Гомеша.

- Как известно и как сегодня лишний раз подтвердил наблюдатель в Асилоне, все наши попытки стабилизировать положение в этой стране заканчиваются провалом. Казалось бы, мы перекрываем все пути и даже лазейки для очередного претендента на престол, как неизвестно откуда появляются звонды для подкупа сановников и оплаты наёмников и все наши усилия идут прахом. Вначале служба безопасности Комитета считала, что это действует кто-либо из наших коммуникаторов, проводящий какую-то свою идею, идущую вразрез с планами Проекта. И предположение вроде бы подтвердилось. Перехваченные при подкупе одного из сановников звонды и драгоценные камни оказались копиями с одной монеты и одного камня. Совпадало всё, как обычно бывает при матрицировании: начиная с огранки, веса, дефектов поверхности и заканчивая инородными включениями в кристаллические решётки. Однако более детальное исследование монет и камней показало, что их кристаллические структуры даже на атомно-молекулярном уровне полностью идентичны. Как известно, наши дубликаторы не обладают столь высокой разрешающей способностью. Это пока не в силах земной науки.

Бабен Ковит обвёл всех взглядом.

- По-моему, доказательств достаточно. Переходим к последнему. Но перед этим я хочу задать один вопрос Крону. Что вы имели в виду, когда сказали, что Бортнику ничего не удастся сделать?

- Какое это теперь имеет значение? - горько вздохнул Крон. Бортник-то убит...

- Где погиб Бортник? - резко повернулся инспектор к Бештлицу.

Брови Бештлица поползли вверх.

- На острове Крам...

- Так что вы имели в виду под своими словами? - снова спросил Бабен Ковит Крона.

- Но постойте... - растерялся Крон. - Две декады назад я выкупил его на рынке рабов. Он потом ещё разговаривал с Комитетом, - Крон повернулся к Штамму, словно ища поддержки, - и сказал, что теперь его направляют в Паралузию...

- Вот как... - Бабен Ковит закусил губу и задумчиво опустил голову. Ну что ж, это даже лучше. - Он снова выпрямился. - Так вот, последнее. Когда десантная группа высадилась на острове Крам, она обнаружила труп Бортника и переправила его на околопланетную станцию Проекта. Вскрытие трупа показало полное отсутствие внутренних органов. Строение тела вообще не имело ничего общего с человеческим, кроме оболочки. Впрочем, что оно собой представляет в действительности, выяснить не удалось, поскольку вскрытие было приостановлено, труп законсервирован и с Земли вызваны специалисты по ксенобиологии. Однако, когда они прибыли, автоклав с консервантом оказался пуст.

- Позвольте, - изумился Штамм, - но я же его прекрасно помню! Когда два года назад в составе группы коммуникаторов он прибыл с Земли... Да я сам готовил его к внедрению! Неужели его...

- Нет, - оборвал Бабен Ковит, - никакая группа коммуникаторов два года назад к вам не прибывала. Так что можете успокоиться. Никто вашего сотрудника на планете не устранял с целью подмены. Но настоящий Бортник, точнее, его прототип, Серджио Турелли, действительно существует, спокойно живёт на Земле и практически никакого отношения к Проекту не имеет. За исключением того, что три года назад он побывал на станции Проекта в качестве сопровождающего заказанной вами аппаратуры и через день отбыл на Землю.

Крон вдруг похолодел.

- А вы знаете, что он цитировал мне слова Криспа о Древнем Риме?

Инспектор тяжело вздохнул.

- Мы не исключаем возможности, что они уже добрались и до Земли. Хотя об этом пока ничто не говорит. Что же касается цитирования, то будем надеяться, что эту информацию он почерпнул на станции Проекта. Здесь её предостаточно.

- Так значит, вся та группа... - задумчиво протянул Штамм.

- Да, - утвердительно кивнул Бабен Ковит.

Штамм стал исподтишка оглядывать присутствующих. Инспектор заметил его взгляд и усмехнулся.

- Нет, - сказал он, - здесь все люди. Нами это установлено точно.

- Ну, спасибо, - нервно хмыкнул Червински.

Крон откинулся в кресле. Сколько вариантов развития патского общества рассчитывали на вариатарах! Сколько вариантов внедрения просматривали! Учитывали, кажется, всё - любую мелочь. Но такого варианта... Что в Пате все наши начинания будет загнаны в пат... Он закрыл глаза. Перед ним снова стояла бочка с водой, в которой спиной к нему плескался Бортник. И наконец Бортник медленно, очень медленно повернулся. Лица у него не было.

Крон тщательно убрал в молельне, разблокировал дверь и ещё раз внимательно осмотрел святилище. Всё было в порядке. Он отодвинул засов, немного помедлил у двери. Просто нестерпимо захотелось зайти в кельницу к Ане, увидеть её, но, как ни было ему больно, он пересилил себя. Оставил светильник на алтаре, положил рядом кошель со звондами и вышел.

Он уже подходил к выходу, как вдруг завесь ритуального зала внезапно распахнулась и прямо ему на грудь выпал претор Алоза. От неожиданности Крон остановился. Претор повис на нём, крепко вцепившись в тогу, и, шатаясь, заглядывал в лицо мутным взглядом. От него несло перегаром и густым чесночным духом.

- Ба, сенатор Крон! - наконец выдавил он из себя.

Крон молча кивнул. Затем оторвал от себя руки Алозы и пошёл дальше.

- Шекро! - повернув голову в пустоту коридора, позвал он.

- Сенатор, часть перста! - крикнул вдогонку Алоза. Он споткнулся, пытаясь поймать Крона за тогу, и уцепился за завесь.

- Вот бастурнак! - громко выругался он.

Крон продолжал уходить, не обращая на него внимания.

- Сенатор! - снова закричал Алоза. - Ведь вы слывёте покровителем муз, не так ли? У меня есть для вас бо-о-ольшой сюрприз!

Крон остановился. Держась за завесь, Алоза подобрался к нему поближе.

- Ведь вы любите стихи? Просто обожаете, я ведь знаю! - Алоза помахал перед лицом Крона скрюченным пальцем. - А у меня сейчас появился молодой и оч-чень талантливый стихотворец... - Претор захихикал и снова погрозил Крону пальцем. - И не только стихотворец!

Он попытался сорвать завесь, но у него ничего не получилось, и тогда он приподнял её и, согнувшись, заглянул в ритуальный зал.

- Золотце моё, - позвал он умильным голосом. - Палуций! Выгляни-ка к нам, здесь хотят послушать тебя!

Из конца коридора послышались торопливые шаги. Крон оглянулся. На его зов спешил Шекро, раскрасневшийся, поправляющий на себе тунику.

Алоза продолжал уговаривать кого-то за завесью, и, наконец из-за неё появился пухлый голый юноша с красивым, почти женским лицом.

- Палуций, радость моя, - обняв за плечи юношу, заворковал Алоза, почитай что-нибудь сенатору. Он ужасно обожает стихи!

Юноша капризно повёл плечами.

- Да ну... - протянул он.

- Почитай, золотце моё! Почитай вот то, о гетерах, помнишь?

И Алоза захихикал.

Крон брезгливо осматривал Палуция. Что это ему приготовил Алоза?

- Ну ладно... - наконец согласился юноша и, посмотрев на Крона пустым, пресыщенным взглядом, стал нехотя декламировать:

Словно мяч в игре, гетера отдаётся в руки всем:

Здесь кивнула, там мигнула, здесь любовник, там дружок;

Этого рукою держит, а того ногой толкнёт;

Здесь поёт с одним, другому письмецо перстом чертит.*

----------------------------------------

*Гней Невий. Перевод И. Холодняка.

Алоза отстранился от Палуция и оглушительно захохотал. И тут же, икнув, захлебнулся. Неуловимым движением Крон ткнул его распрямлённой ладонью в кадык.

Ничего не понимающий Палуций забегал глазами между сенатором и Алозой. Крон резко повернулся и зашагал к выходу. Сзади послышался глухой стук упавшего тела и испуганный вскрик Палуция.

"Надеюсь, он очнётся не скоро", - подумал Крон.

Глава седьмая

Ловко орудуя деревянной черпалкой, Крон с удовольствием съел из глиняного горшочка жирную и густую мясную похлёбку и запил обед несколькими глотками вина. И только затем посмотрел на молчавшего всё это время Плуста.

Плуст боялся. Боялся отчаянно. Это было видно по его лицу, ещё более вытянувшемуся, по нервно бегающим глазам, ловящим взгляд Крона с мольбой и надеждой. Привыкший к паразитическому образу жизни, когда за него всё решали другие, в этот критический для себя момент Плуст просто не способен был предпринять что-либо сам. Даже для своего спасения. Вот уже второй день он постоянно таскался за Кроном, бормоча что-то бессвязное и надоедая ему стенаниями и жалобами. Известный всему Пату как бабник, сплетник, обжора и пьяница, Плуст резко изменился. Бросил всех своих содержанок, абсолютно перестал интересоваться частной и политической жизнью - его занимали только два вопроса: насколько близко взбунтовавшиеся рабы подошли к Пату и как уберечь свою жизнь. Он практически перестал есть и, странное дело, начал поправляться. Страх пропитал его до такой степени, что он, беспробудный пьяница, ни с одного застолья на вышедший своими ногами, даже не мог пить.

- Что нового в Пате? - спросил Крон. Хотел, посмеиваясь над Плустом, сыто рыгнуть, но побоялся, что получится ненатурально. Да Плуст сейчас и не понял бы издёвки.

Плуст судорожно сглотнул.

- Бунтовщики уже в двух переходах от Пата... - выдавил он. Суетливо схватил кубок с вином, поднял его, но тут же поставил.

- Как вы думаете, сенатор, Тагуле удастся разбить их?

Столько муки было в его вопросе, что, скажи Крон "да", лицо Плуста осветилось бы радостью. Крон не стал экспериментировать. Криво улыбнулся и покачал головой.

- Ну хоть задержать их до подхода легионов Лагана он сможет?

- Не строй иллюзий, - жёстко сказал Крон. - Пату суждено пасть.

Плуст обмер.

- Что же мне делать? - слезливо спросил он.

- То, что положено делать каждому гражданину Пата. Взять в руки меч и с оружием в руках защищать отечество.

Плуст совсем сник. На это он был не способен. Не для него эта прописная истина. Ему нужен был совет, как спасти свою шкуру.

- Хочешь, я скажу тебе, как ты умрёшь? - безразличным тоном проговорил Крон. - Ты не умрёшь от меча. Ты умрёшь от страха, обмаравшись за мгновение до того, как меч опустится на твою голову.

Это не произвело впечатления. Плуст находился всё в том же каталептическом состоянии. Он уже умер.

Чувство гадливой жалости шевельнулось в сенаторе и, чтобы хоть как-то заглушить его, он взял с блюда солёную сочну. И тут в зал вбежал Шекро.

- Господин! - крикнул он с порога. - Господин! К вам Кикена!

Крон не выразил удивления. Визита консула следовало ожидать. Он неторопливо прожевал сочну, выплюнул на ладонь косточку и аккуратно положил её на край столика.

- Один? - спросил он.

- С ним десять стражников...

"Начинается", - подумал Крон. Он встал с коврового тюфяка.

- Консула положено встречать лично, - назидательно проговорил он и вздохнул. - Валург где?

- Ждёт вас у выхода, мой господин.

Крон кивнул и пошёл встречать Кикену. У выхода из зала он оглянулся Плуст сидел в той же отрешённой позе. Похоже, он ничего не слышал.

В коридоре у парадного входа в виллу выстроилась шеренга стражников в полном боевом облачении. Перед ними прохаживался Валург и давал наставления. Увидев сенатора, он заспешил навстречу, придерживая меч, бряцавший о накладные медные пластины на панцире.

- Я думаю, что вы мне не понадобитесь, - предупреждая доклад начальника стражи, сказал Крон.

- Но...

- Знаю, - снова оборвал сенатор Валурга. - Если ты так уж хочешь, пусть сидят в людской и будут наготове. Чем бастурнак не шутит!

Валург кивнул, и стражники, сломав шеренгу, нестройной гурьбой, гремя латами, потянулись в людскую. Крон за локоть придержал Валурга.

- Пойдёшь со мной. - Он оглянулся. - А где управитель?

Из-за завеси выглянуло испуганное лицо.

- Ты тоже пойдёшь с нами, - бросил управителю Крон и, быстро прошагав по коридору, вышел на крыльцо.

Полуденный зной вязким плотным воздухом стекал по каменным ступеням виллы на посыпанный песком двор, расплавленной медью застывая на латах и шлемах консульского конвоя, полукругом стоявшего у входа в виллу. В центре полукруга, опёршись правой ногой о нижнюю ступеньку, ждал Кикена. Как ферзь среди пешек. Что-что, а театральные эффекты консул обожал. Нашивки листового золота на кожаном панцире, на плечах и груди, на наколенниках и даже на сандалиях слепили глаза; плюмаж дымно-фиолетовых перьев колышущимся облаком повис над золочёным шлемом; а по спине спадал чуть ли не до земли кроваво-багряный плащ. Консулу в полуденную жару в полном боевом облачении было явно несладко.

- Приветствую консула на пороге моего дома! - сдержанно наклонил голову Крон.

- Приветствую и тебя, сенатор!

Кикена смотрел на сенатора снизу вверх, исподлобья, долгим, неподвижным, недобрым взглядом.

- Проходите в дом, консул. Я вижу, вас привели ко мне государственные дела. Их лучше решать в прохладе комнат, а не на жаре под открытым небом.

Кикена кивнул и в нерешительности оглянулся на конвой. Случилась заминка. Конвой в дом не приглашали, и консул не знал, как ему поступить. То обстоятельство, что предводитель бунтовщиков в своё время был рабом в доме сенатора, не давало ему серьёзного повода для вторжения в дом силой, поскольку Крон объявил на Атрана розыск, как на сбежавшего раба.

Консул снова повернулся к сенатору, но тот молчал.

- Останьтесь здесь, - наконец решился Кикена и, махнув рукой конвою, стал подниматься по ступеням.

Крон указал глазами управителю в сторону консульского конвоя. Управитель сбежал вниз, перебросился несколькими фразами с десятником и повёл легионеров в тень деревьев.

Кикена с явным облегчением снял шлем, обнажив редкие, коротко обрезанные волосы, слипшиеся от пота. В битве Кикена, конечно, участвовать не будет, войска поведёт Тагула, но пускать зайчиков в глаза толпы блеском своего боевого облачения консул начал уже дня три назад.

- Трудная битва будет для нас по такой жаре, - проговорил Кикена, отдавая Крону шлем и проводя руками по волосам. Затем расстегнул застёжку плаща.

Крон благоразумно промолчал. Он подхватил падающий плащ и передал его вместе со шлемом Валургу.

- Проходите, консул, - снова предложил сенатор, пропуская Кикену вперёд. И уже за его спиной подозвал Шекро и шёпотом приказал:

- Смени Калецию. Пусть к столу подаёт другая рабыня.

Кикена неторопливо шагал по вилле, хмуро осматриваясь. Больше всего его внимание привлекли настенные росписи: лаково-восковые фрески мифологических сюжетов.

Постепенно их созерцание настолько увлекло его, что лицо консула разгладилось, и он завистливо цокнул языком.

- Я вижу, сенатор, - наконец сказал он, - что вы ценитель не только поэтического слова, но и живописи. Очень сожалею, что ранее мне не приходилось бывать у вас. И если между нами частенько случались расхождения по политическим вопросам, то в живописи, надеюсь, мы бы нашли общий язык.

- Я прекрасно отношусь к живописи, - сказал Крон, - но это не моё увлечение. Стены расписаны ещё при моём дяде, Аурелике.

- А кто художник?

Крон пожал плечами.

- Жаль... Я бы заказал ему под роспись несколько комнат.

Крон снова промолчал.

"Неужели консул настолько туп, - подумал он, - что не предвидит своего конца и продолжает хвататься за ускользающее благополучие? Или привычка играть свою роль для толпы настолько укоренилась в нём, что он не может её оставить даже в столь трагический для Пата момент? А может, он верит в победу? Тогда он ещё более туп. Просто удивительно, как этот напыщенный ханжа мог занять консульское место".

Они вошли в гостиную, где всё в той же позе, тупо уставившись в обеденный столик, сидел Плуст.

- Ба! - удивлённо воскликнул Кикена. - Парламентарий Плуст! Давненько я вас не встречал, а вы вот где прячетесь!

При звуке голоса Кикены Плуст вскочил.

- П-приветствую консула... - промямлил он. Появление Кикены в доме Крона оказалось для него полной неожиданностью.

Консул подошёл к столику и опустился на подушку.

- Садись, - милостиво разрешил он Плусту.

Плуст рухнул на своё место. Глаза его наконец остановились - их намертво приковал к себе кулон Осики Асилонского, висевший на шее Кикены.

Крон сел слева от Кикены и хлопнул в ладоши. Из-за завеси быстро просеменила рабыня с большой глиняной чашей воды. Опустившись на колени перед столиком, она протянула чашу консулу. Кикена неторопливо омыл руки, внимательным взглядом осматривая рабыню. Затем, так ничего и не сказав, отвернулся.

- Картретское или иларнское? - спросил Крон.

- Что похолоднее.

- Картрет, - приказал Крон рабыне.

Она молча подхватила чашу с водой, исчезла за завесью и вскоре появилась с подносом, на котором стояли кувшины с вином и кубки. Когда она наливала вино, низко нагнувшись над столиком, Кикена не преминул заглянуть ей за вырез хиторны.

- Н-да, у твоего раба вкус был ничего.

Крон молча усмехнулся. Шекро успел заменить Калецию другой рабыней.

- За благосостояние и процветание этого дома! - поднял кубок Кикена.

- За победу патского оружия! - спокойно возразил Крон.

Плуст вздрогнул, оторвал наконец взгляд от кулона на шее консула и схватился за свой кубок.

- Да, за победу! - судорожно выдохнул он.

Кикена пристально посмотрел на Крона.

- Правильно, - констатировал он и выпил.

Плуст громко выдохнул, обвёл всех каким-то странным, затравленным, ищущим поддержки взглядом и вдруг начал декламировать:

- Как кровь, вина журчащие струи... - Он запнулся, очевидно, дальше не знал. - Струи журчащие...

Консул с немым удивлением уставился на него. Но Плуст уже молчал, снова погрузившись в отрешённость.

- Когда я слышу в стихах упоминание о журчащих струях, пренебрежительно заметил Кикена, - мне хочется встать и помочиться.

Он отломил кусочек лепёшки, обмакнул в соус и отправил в рот.

- Отличный соус! - похвалил он, дожевав. - Как-нибудь пришлю к вам своего повара, пусть возьмёт рецепт.

Кикена неторопливо вытер руки, губы и повернулся к Крону всем телом. Взгляд его снова стал недобрым и тяжёлым.

- Меня привели к вам, сенатор, государственные дела. Сенат требует от вас выдачи Калеции.

- Рабыни Калеции, - поправил его Крон.

- Да, вашей рабыни.

- Насколько мне известно, - спокойно заметил Крон, - и согласно всем скрижалям, рабы являются собственностью господ, а собственность в империи неприкосновенна, если только человек, владеющий этой собственностью, не является врагом империи. Рабыня Калеция - моя собственность. Следует ли понимать, что если Сенат требует конфискации моей собственности, то моё имя внесено в проскрипционные списки?

Что-то мигнуло в глазах Консула.

- Никто не считает вас врагом империи. Сенат заплатит вам за рабыню.

Крон пожал плечами.

- Это что-то новое в решениях Сената. А завтра он не захочет купить мою виллу? Я не собираюсь ничего продавать.

Лицо Кикены потемнело.

- Послушайте, сенатор, - повысил он голос, - вы прекрасно знаете, зачем нам нужна Калеция! Она была любовницей Атрана, предводителя взбунтовавшихся рабов!

- Ну и что?

Кикена взбеленился.

- Имея её в своих руках, мы заставим Атрана сложить оружие!

- Не мелите чепухи, консул. Если, допустим, шайка разбойников захватит одну из ваших многочисленных любовниц и потребует с вас выкуп, что они получат? Да ни ломаного звонда!

Глаза у Кикены налились кровью, на шее напряглись жилы. Ненавистью, брызжущей из него, он буквально испепелял Крона.

- Я повторяю: Сенат требует выдачи Калеции!

- Успокойтесь, Кикена, - примирительно сказал Крон. - В конце концов я тоже сенатор. Поэтому не вижу разницы, где будет находиться заложница - в тюрьме Сената или у меня под стражей. Пусть она останется здесь, а Сенат попробует предложить ультиматум Атрану. Но вряд ли из этого что-либо получится. Я же свою собственность терять не намерен. Тем более, - Крон попробовал спошлить, - что у меня тоже хороший вкус.

Кикена молчал. Такое предложение его явно не устраивало. Консул хотел иметь хоть один козырь в своих руках.

- Вы заставляете меня применять силу, - процедил он.

Крон весело посмотрел в глаза Кикене.

- В таком случае, вы привели с собой весьма малочисленный отряд. Чтобы с ним справиться, я даже своих стражников не позову на помощь. И вы это знаете.

Консул знал об этом. С год назад сенатор Страдон подкупил разбойничью шайку Тихони-Кровопуска для покушения на Крона. Поводом послужил памфлет, высмеивающий Страдона за противоестественное сожительство со своими рабами. Памфлет был жёсткий и злой, а в Пате даже из-за более невинных проделок подсылали убийц. В ту ночь Крон, не ожидавший нападения, сгоряча уложил в несколько мгновений шестерых нападающих, а остальные поспешно разбежались. При выборах консулу удалось замять имя своего приспешника, но случай наделал в Пате много шума. Его даже сравнивали с подвигами мифологических героев, и с тех пор устраивать покушения на Крона остерегались.

- Хорошо, - Кикена побелел от ярости, - мы ещё вернемся к этому вопросу...

Глиняный кубок с хрустом лопнул в его руке. Он швырнул осколки на стол, встал и, не попрощавшись, зашагал к выходу.

Плуст испуганно проводил его взглядом, затем посмотрел на Крона. Сенатор улыбался.

- Я, пожалуй, тоже пойду, Гелюций, - робко сказал Плуст. - Совсем забыл, мне надо зайти...

Глаза его бегали, он не знал, что придумать.

- В общем, у меня дела.

- Дела так дела, - пожал плечами Крон. - Прощай.

Плуст вздрогнул. Словно "прощай" дохнуло на него смертью.

- Зачем - прощай? - выдавил он из себя, заглядывая умоляющими, слезящимися глазами в глаза сенатора. - Надеюсь, мы скоро увидимся?

- Да. В Долине мёртвых, - мрачно пошутил Крон.

Плуста словно хлестнули шиповыми прутьями. Он скрючился и, поминутно оглядываясь, засеменил прочь.

Крон облегчённо вздохнул. Наконец-то он остался один. Теперь можно привести все свои дела в порядок.

Вошёл Валург и доложил, что консул, а затем и парламентарий покинули виллу.

- Хорошо, - кивнул Крон. - Распусти стражников, но на ночь удвой караулы. Всё.

Он прошёл в зал, где обычно работал, вызвал Шекро и приказал разжечь очаг. Затем сел за столик и взялся за бумаги. Казалось, в жизни Крона ничего не изменилось после совещания в храме Ликарпии. Но это касалось только его деятельности как сенатора. Зато как коммуникатор, он пребывал в полной растерянности. Впрочем, как и все сотрудники Проекта. Все работы на планете были приостановлены, и руководство Проектом полностью перешло в руки службы безопасности Комитета. До сих пор Крон никогда детально не рассматривал свою деятельность со стороны: этическими основами вмешательства занимались теоретики Проблемного института, сами же коммуникаторы, до предела загруженные практической работой, ограничивались лишь шутливым определением коммуникаторства, как своего рода миссионерства, в котором им отводилась почётная роль просветителей. Конечно, в Центре подготовки Крон проходил курс этики коммуникаторства, но одно дело поставить себя на место аборигена чисто теоретически, другое непосредственно оказаться в его шкуре. Рассматривая такую возможность отвлечённо, с высоты земной цивилизации, Крон и не подозревал, насколько страшным может оказаться осознание того, что за тобой наблюдают, и что, возможно, на Земле кто-то посторонний, методично, как и он в Пате, проводит в жизнь свои, отличные от земных, пути развития цивилизаций. Нет, он по-прежнему верил в правоту и необходимость своей просветительской деятельности, но проводимая "бортниками" политика "своего" коммуникаторства, тайная, непонятная, выбивала почву из-под ног. Крон и представить не мог, что окажется столь неуверенным в себе. Превратности личной жизни он переносил стойко, и хотя Пильпия видела в его странной любви к Ане серьёзную помеху работе коммуникатора, он умел, сжав зубы, выполнять свой долг, не давая воли чувствам. В работу он уходил с головой, обретая в ней успокоение, хотя и не всегда оставался доволен - многое приходилось выполнять только строго по инструкциям, напрочь исключающим творческую

инициативу, так что порой он казался себе биороботом с чёткой узкоспециализированной программой. Введение же службой безопасности чрезвычайного положения просто-напросто перечёркивало всю предыдущую работу, вносило в неё сумятицу, если не сказать хаос. Но ещё большее смятение вызывали у Крона инструкции по переориентации деятельности на выявление неожиданно обнаруженного противника, слежение за ним и возможную, в случае экстраординарных ситуаций, борьбу с ним, а также хлынувший в связи с этим в Пат огромный арсенал ранее запрещённой аппаратуры наблюдения, анализа и прогнозирования и, что совсем уже было беспрецедентным, оружия. Дикой и нереальной представлялась Крону сама возможность конфронтации двух высокоразвитых цивилизаций, борющихся за будущее стоящей между ними третьей. Разумом он понимал, что если та, другая цивилизация - цивилизация "бортников" - проводит свою линию коммуникаторства тайно от землян, значит, у них другой путь, другие принципы, другая мораль, и будущее Пата они представляют по-своему. И в то же время Крон не мог представить, что землянам и "бортникам" придётся столкнуться в том худшем варианте, который видит служба безопасности. Впрочем, столкновение уже началось. Они уже знали, что о них знали. Как ни старался, как ни искал Крон, он нигде не смог обнаружить ни одного слизня. И в этой ситуации Крон всё сильнее ощущал себя неуверенным и беспомощным. Работа больше не приносила удовлетворения каждое своё действие он невольно расценивал теперь как бесполезный патовый ход, ведущий в тупик.

Крон пододвинул к себе стопку бумаг. Большую часть он перебрал вчера, но сегодня утром рассыльный принес ему ещё кипу от секретаря Сената Дальция Колорона, человека тихого, спокойного, обязательного до скрупулёзности. Единственного, не потерявшего голову в творившемся сейчас в Пате бедламе. Когда утром рассыльный передавал Крону бумаги, у сенатора появилось грустное предчувствие, что Колорона ждёт участь Архимеда. Он так же погибнет, держа в руках стило и склонившись над доской для письма, составляя очередной документ, как погиб сиракузкий механик над своими чертежами.

Крон сбросил на пол перебранные бумаги.

- Это в огонь, - сказал он Шекро и взялся за бумаги Колорона.

Первым лежало донесение от посадника в Асилоне Лекотия Брана. В восторженном тоне, восхваляя самого себя и проводимую им в Асилоне политику, посадник писал о воцарившемся в стране спокойствии и благоденствии после восшествия на престол Асикрахта II. Донесение было датировано двухдекадной давностью. Больше донесений от Лекотия Брана не будет. Далеко Асилон, но и до него докатились отголоски событий, происходящих в Пате. Вчера ночью жреческий коллегиум Асилона совершил очередной переворот в стране, устранив вместе с новоиспечённым царём и посадника Пата. И если жрецы различных культов не передерутся между собой за единоличную власть, то в Асилоне сложится необычная, небывалая в истории планеты ситуация, когда власть в стране будет вершить политеистическая клика.

- Это тоже в огонь, - проговорил Крон, бросая донесение Леоктия Брана на пол. Но следующий документ заинтересовал его. Это был подробный план хозяйственных работ по всей Патской области с подробными финансовыми выкладками. Здесь были сметы на очистку гавани, на укрепление берегов Опы от паводков и наводнений в черте города, укладку мостовых, постройку новых дорог, осушение болот, рытьё каналов, постройку водопровода. Любопытным представлялся пункт об усреднении пошлин - дорожной, мостовой, за проезд по каналам.

Крон читал документ с удовольствием и горечью, восхищаясь дотошностью и скрупулёзной добросовестностью, с которыми Колорон составлял его. Хорошо, но поздно, поздно... Впрочем, документ мог пригодиться в будущем. Сенатор углубился в чтение, как вдруг по ушам резанул душераздирающий крик.

- Не-ет!

Крон вскочил из-за столика и выглянул в окно. Сквозь ветки акальпий и заросли чигарника с трудом просматривались копошащиеся тела.

- Да заткни ты ему пасть! - громко прошипел кто-то.

Послышались глухие удары, чей-то сдавленный стон, кто-то вскрикнул и выругался.

- Кусается, бастурнак!

- Да мешком, мешком! Что ты руку-то суёшь!

Снова зазвучали глухие удары.

- Не хочу-у! - опять донёсся нечеловеческий вопль и захлебнулся в предсмертном стоне.

Крон стремительно выпрыгнул в окно и побежал к месту драки. Между деревьями в кустах стояло трое стражников. У их ног, пронзённый мечом, корчился в предсмертных судорогах старик-писец.

- Вот, - тяжело дыша, сказал один из стражников. - Как вы приказали...

Другой стражник сосредоточенно вытирал о нагрудник прокушенную руку. Третий, отведя глаза в сторону, пытался украдкой задвинуть ногой себе за спину какую-то тряпку, лежащую на траве. Крон подошёл к нему, нагнулся и поднял. Это был сорокагектонный мешок из-под зерна.

- Где вы его поймали?

- Здесь... - сказал первый стражник.

- И для этого вам понадобился мешок?

Стражники молчали.

- Я спрашиваю, где вы его поймали?! - Сенатор яростным взглядом обвёл стражников, затем повернулся к тому, который прятал мешок, схватил его за нагрудник и немилосердно затряс.

- Душу вытрясу! Где вы его поймали?

Стражник побледнел, затем посинел, голова его начала мотаться из стороны в сторону, глаза вылезли из орбит.

- На берегу Опы, у Кайтовой мельницы, - задыхаясь, выдавил он.

Сенатор отпустил стражника, и тот рухнул на четвереньки. Кайтова мельница находилась в другом конце города. Издалека притащили... Крон посмотрел на стражников. Двое из них были белыми как мел, а третий, которого он только что немилосердно тряс, как на вибростенде, уполз в кусты, и там его выворачивало наизнанку.

- Начальника стражи сюда! - крикнул сенатор и только тут заметил, что вокруг них уже собралась толпа челяди.

Валург протиснулся через толпу к сенатору.

- Эти трое, - еле сдерживая себя, чтобы не перейти на крик, проговорил Крон, выделяя каждое слово, - исполнили моё приказание - убили писца. И, как я и обещал, я их награжу. Награжу по-царски.

Он перевёл дух.

- Каждый из них получит по сумме, которую запросит с меня Сенат за жизнь писца. Но за то, что они поймали писца не на территории виллы и пытались заработать награду обманом, они будут доставать эти деньги голыми руками из горящих угольев по одному звонду, пока не выберут все.

Сенатор видел, как с каждым его словом лица не только виновных, но и всех слушавших вытягивались и бледнели.

- А если кто из них откажется, то я приказываю высечь их шиповыми прутьями - по десять ударов за каждый звонд. И кто не выдержит, того похоронят вместе с наградой.

Крон замолчал и обвёл собравшихся мрачным взглядом.

- И на будущее. Если кого-либо это не вразумит, и он захочет получить от меня обещанную награду обманом, то звонды будут влиты ему в глотку расплавленным золотом!

Он круто повернулся и пошёл к вилле.

- Этих троих - в подвал, а старика похоронить, - бросил он через плечо Валургу.

"Вот так мы и несём сюда разумное и доброе", - с горечью подумал он.

Глава восьмая

Город пал. Развращённый четырьмя веками беспечного существования, когда ни один внешний враг не ступил на территорию не то, что города - всей Патской области, он разросся своими предместьями далеко за крепостные стены и просто не способен был обороняться. Битва при Сартонне завершилась сокрушительным поражением имперских когорт. Кикена, всё-таки присутствовавший при битве, бежал в Пат и укрылся во внутреннем городе. А к вечеру в предместья Славного города вошла армия восставших рабов.

Это была их победа. И, возможно, это было их поражение. Напрочь лишённая дисциплины, опьяненная кровью и свободой, неуправляемая толпа рассеялась по предместьям и принялась грабить, убивать, жечь, насиловать. Над городом повисла пелена дыма и пепла; в единый гул дикой победы озверевших орд слились крики, звон мечей, треск пожаров. И если ни у кого из руководителей восстания не хватит разума обуздать разгул своей армии, то ночью, когда опьяневшие от грабежей и насилия бывшие рабы уснут на господских постелях в полной беспечности, всю армию вырежут поодиночке.

На последнем совещании в храме Ликарпии кто-то из коммуникаторов попытался провести параллель между бунтом рабов в Пате и восстанием под предводительством Спартака, но его быстро осадили. Если в начальной стадии, когда центральное ядро восставших составляли подымперские древорубы, между ними ещё было что-то общее, то после ухода древорубов армия восставших стихийно превратилась в орду варваров. Впрочем, по мнению службы безопасности, не совсем стихийно... Поэтому последствия захвата бывшими рабами Пата становились абсолютно непредсказуемыми.

Крон пробрался в храм Ликарпии под вечер. Вчера он проводил в порту Гирона, отплывшего в Севрию под присмотром Пильпии, и неожиданно для себя обнаружил, что остался не у дел. Сенаторские полномочия и обязанности испарились вместе с паническим самороспуском Сената, а коммуникаторскую деятельность служба безопасности законсервировала.

И Крон оказался один на один с этим миром и самим собой. Просто человеком с личными неурядицами.

Весь день он старался убедить себя, что ему нет никакого дела до Аны, до того, что будет с ней. До сих пор это удавалось - он загружал себя работой сверх меры, что позволяло ему забыться. Но теперь... Лишённый какой-либо работы, освобождённый от всех обязанностей, находящийся в полной растерянности после непредвиденного поворота событий, он не мог справиться со своими чувствами, отрешиться от мыслей об Ане. Воля перестала подчиняться ему - её никак не удавалось сжать в кулак. Он проклинал себя, убеждал, что такому слабохарактерному человеку не место в Проекте, что если уж он попал в число коммуникаторов, то, будь добр, неси свой крест, однако ничего с собой поделать не мог. Поэтому, когда Кикена заперся во внутреннем городе после бегства с поля битвы, Крон не выдержал, приказал Валургу, не оказывая вооружённого сопротивления (наёмную стражу, набираемую из варваров, восставшие в таких случаях не трогали), передать Калецию лично в руки Атрану, а сам вскочил на коня и поскакал в храм Ликарпии. При выезде из города его обстреляли лучники, конь пал, и Крону пришлось пробираться к храму пешком, окольными путями, опасаясь наткнуться на какой-нибудь отряд восставших рабов.

Вначале ему показалось, что до храма победители ещё не добрались. Но когда он подошёл ближе, то со стороны храма Алоны повеяло запахом гари и стали слышны отчаянные женские крики. Рабам, собранным со всего обозримого мира, куда дотягивалась рука Пата, не было никакого дела до патских богов и святынь. У храма же Ликарпии стояла подозрительная тишина.

С бьющимся в предчувствии непоправимой беды сердцем Крон подошёл к храму и у самых ворот обнаружил заколотого полуголого претора Алозу, лежащего за поминальным камнем жрицы Варулинии. Очевидно, дрался он отчаянно - всё его тело напоминало безжалостно искромсанный кусок мяса, и только лицо осталось нетронутым.

Решительно сжав зубы, Крон ступил во дворик. Застывшим в сценах любви скульптурам на фасаде здания были безразличны и Крон, и восстание, и война, и падение Пата. Даже случись вселенская катастрофа, она не привлекала бы их внимания. Замершие во всепоглощающей любви более двухсот лет назад, они смеялись над всеми остальными человеческими страстями, стремясь на протяжении всех этих лет и во все будущие века доказать человеку своим существованием, что нет ничего прекраснее любви, и что в жизни не должно существовать другой цели, кроме неё. И от этого диссонанса между красноречивой любовью статично застывших скульптур и крутящейся в ускорившемся потоке времени мясорубкой кровавой бойни в Пате становилось не по себе.

А в храме царило веселье. Словно ожили скульптурные группы у стен храма. Огромная завесь, закрывшая ритуальный зал, была сорвана, расстелена на полу, и на ней вповалку лежали, сидели, пили, ели, развлекались, любили друг друга победители и жрицы храма. Послушницы богини Ликарпии, не находя разницы между победителями и побеждёнными, одинаково любезно принимавшие всех независимо от сословия, радушно встретили бывших рабов.

На Крона никто не обратил внимания. Он быстрым взглядом окинул оргию, не нашёл Аны и стремглав поднялся по лестнице.

Наверху почти со всех кельниц были сорваны завеси, и вовсю крутилась та же карусель разнузданного веселья.

На кельнице Анны завесь сохранилась. Крон резко отдёрнул её и застыл от неожиданности. Аны в кельнице не было. А у его ног, вверх почерневшим лицом, лежал труп сенатора Бурстия. Кровь из нескольких колотых ран на груди залила всю тунику, коржом запеклась на слипшихся светлых волосах, до неузнаваемости изменила его. Обнажились крупные зубы - он словно продолжал смеяться над Кроном, и только голубые глаза смотрели тускло, без обычного ехидного прищура.

Крон отпустил завесь и перевёл дыхание. Затем взял себя в руки и зашагал вдоль кельниц, заглядывая в них. Он не успел поднять завесь над очередной кельницей, как она сама внезапно приподнялась, и оттуда выскользнула Ана. От неожиданности они оба застыли и впервые за долгое время встретились взглядами.

Кровь тяжело пульсировала в висках Крона.

- Здравствуй, Ана, - прохрипел он.

Она не отвела взгляда, глаза её потеплели, улыбка осветила лицо.

- Гелюций... - нараспев протянула она. - Ты пришёл, Гелюций...

Как будто огромная тяжесть свалилась с плеч Крона. Всё уплыло в сторону, и осталась только одна она. Открытая, счастливая от встречи такая, какой изредка приходила в снах. Словно между ними не было пропасти отчуждения.

Вдруг завесь оборвалась, и из кельницы появился полуголый, обросший давней щетиной огромный воин.

- Ты куда?! - Он схватил Ану за руку. И тут его сумрачный пьяный взгляд наткнулся на Крона. - А это ещё кто?! - взревел воин и потянулся за мечом.

Коротким резким ударом ладони в шею Крон остановился его, и воин, икнув, растянулся у ног Аны.

Ана словно ничего не заметила. Словно ничего не произошло. Словно в этом мире были только они, только двое. Она и Крон.

- Я ждала тебя, Гелюций, - прошептала она и перешагнула через неподвижно лежащего воина.

Крон вздрогнул. Ему показалось, что под её ногами вверх лицом лежит не здоровенный детина-воин, распахнувший в судорожном немом крике рот, а сенатор Бурстий. И она перешагнула через его труп.

Он попятился.

- Гелюций...

Лицо Аны улыбалось, светилось радостью, звало; лучились и звали к себе глаза.

И тогда Крон повернулся и сломя голову побежал прочь.

Только поздней ночью Крон вернулся в город. Над улицами стелился дым пожарищ, в отсвете пламени мелькали тени, слышались крики отчаяния и ликования - пьяный разгул победителей охватил весь город. Возле самой виллы сенатор наткнулся на два трупа: стражника и легионера. По расположению тел создавалось впечатление, что погибли они в схватке между собой - трупов рабов рядом не было. Откуда-то из глубины виллы слышался хохот победителей, пьяные выкрики, треск ломаемой мебели, грохот сдираемых со стен украшений. Крон почувствовал отвращение к самому себе. Тоже мне, Марк Антоний! Побежал к своей Клеопатре, бросив всех и всё...

Он ступил на порог. Во всех комнатах вперемешку лежали трупы стражников и легионеров. В одном из легионеров он узнал десятника из консульского конвоя и всё понял. В сердце стало пусто и холодно. Значит, Кикена всё-таки предпринял попытку отбить Калецию. В каком-то сумеречном состоянии Крон пошёл по комнатам, окидывая побоище взглядом и подсознательно отмечая, что наёмная стража дралась отчаянно, защищая Калецию.

И тут Крон увидел её. Один из стражников, отбиваясь от нападавших, заслонил её спиной. И они так и остались стоять: копьё, пущенное из пращевой метательницы, пробило медный нагрудник воина, пронзило его и Калецию и глубоко вошло в деревянную стену.

Крон застыл напротив них в немом почтении перед доблестью воина. С какой же яростью он защищал рабыню, если против него пустили в ход столь неудобное в узких проходах людской оружие... Крон вдруг заметил, что руки мертвеца, висящие вдоль тела, туго перебинтованы. Голова воина свешивалась на грудь, и Крону пришлось низко наклониться, чтобы заглянуть ему в лицо. Сердце его дрогнуло. Это был один из стражников, убивших писца.

Кровь ударила в лицо, словно он получил увесистую пощёчину. Никогда не понять ему их психологии. Просто не укладывалось в сознании, что вчерашний мародёр и убийца, не брезгующий ничем ради собственного обогащения, мог проявить такую самоотверженность. Крон отошёл в сторону и чуть не споткнулся о труп Валурга. Суровое и решительное лицо начальника стражи окостенело. Обеими руками он сжимал рукоять своего меча, наполовину погружённого в живот. Вот и ещё один пример воинской чести. Самоубийство командира, не исполнившего приказа.

Безмерная человеческая тоска накатилась на Крона. Насколько же он оказался слаб и беспомощен в столь ответственный момент жизни. Он побрёл, не разбирая дороги. На душе было муторно и пусто. Случилось то, о чём предупреждала Пильпия. Не сумев обуздать свои чувства, он предал людей, защищавших его дом и отдавших за это жизни.

Крон вышел во двор и остановился. Куда идти? Да и зачем? Что он может, что он вообще представляет собой в этом мире? Рассудком он понимал, что нужно снова взять себя в руки, как брал он себя до сих пор, до этого дня, стиснуть зубы, зажать в кулак свою боль и продолжать работать.

А точнее, начать работу сначала. Так нужно было не только для этого жестокого мира, но и для самого себя. Чтобы Славный город Пат стал действительно славным в истинном, человеческом значении слова. И для оправдания собственной жизни... Надо было что-то делать, но сил поднять руки уже не было.

Рядом с ним на землю легла чья-то тень. Сенатор апатично посмотрел на неё, затем поднял глаза. Перед ним чёрным силуэтом в неверном отблеске пожара возник Атран. Бывший раб стоял гордо, непоколебимо, и лишь тень рваными клочьями тьмы трепетала у его ног. И, глядя на его фигуру и трепещущую тень, Крон вдруг понял, кто были те посланники, которые подговаривали рабов в Пате бежать к древорубам. И ему показалось, что не тень прыгает у ног Атрана, а кто-то невидимый дёргает её, как за ниточки, пытаясь управлять Атраном, словно марионеткой.

- Вот я и вернулся, Гелюций, - твёрдо, спокойно сказал Атран, и в его руке блеснул меч.

Крон молча смотрел на него, и не было в его голове никаких мыслей.

- Как я и обещал, - продолжал Атран, - я добыл свободу своими руками. Без твоей помощи!

- Ты... видел Калецию? - вдруг спросил Крон.

Фигура Атрана напряглась, и остриё клинка угрожающе приподнялось в его руке.

- Замолчи! - яростно выкрикнул он.

Крон сник. Зачем он спросил?

Атран сделал шаг вперёд и стал прямо перед лицом сенатора. Это был его бывший раб, но это был уже другой человек. Равный ему. А может быть, и выше, потому что здесь был его мир, его земля. Человек, который мог теперь говорить то, что раньше говорили только его глаза. Если бы не трепещущая тень...

- Ты опасный человек, - сказал Атран, и в голосе его прозвучал металл. - И потому я убью тебя. Я должен убить тебя!

- Почему?

- Потому, что ты добрый. Добрый господин. Почти из сказки для рабов, мечтающих о добром господине. Потому, что против жестоких господ рабы восстают, а ты своим существованием подрываешь их решимость!

- А когда вы перебьёте всех господ, - через силу выдавливая из себя слова, проговорил Крон, - добрых и жестоких, то каким господином станешь ты?

- Никаким! - отрубил Атран. - Я сделаю так, что рабства не будет вообще!

- Это тебе Бортник подсказал?

Меч в руке Атрана дрогнул.

- Это мои мысли! - выкрикнул он. - Это мои чувства!

"Проглядел я тебя... - устало подумал Крон. - Не рассмотрел сквозь сенаторскую спесь. Даже уважение к тебе как к прямому, гордому человеку стыдливо прятал где-то глубоко в душе... но и только. А ты пришёл. Пришёл в Пат первым человеком, который понял, что истинная свобода может основываться только на равенстве всех людей, независимо от того, кто кем родился. И пусть ты думаешь, что достичь этого так просто - перебить всех господ, и всё, - ты уже не только хочешь, но и действуешь. Трудно предположить, что тебе удастся обуздать свою армию, превратившуюся в орду варваров-завоевателей, сделать из соратников по восстанию единомышленников - предстоит долгая и трудная борьба за только что зародившуюся идею революционного преобразования мира. Борьба, которая будет длиться века, и результаты которой тебе не суждено увидеть, если... Если тебе никто не поможет. Но кто поможет? Земляне? Бортники?"

Время вдруг стало бесконечно длинным и вязким. Крон видел, как медленно, страшно медленно поднимается в руке Атрана меч.

"Может быть, это и выход для меня", - спокойно подумал он. Для него ничего не стоило в эти растянувшиеся доли секунды сбить Атрана с ног или просто уклониться от удара. Но чем он тогда сможет оправдать себя? И он стоял под опускающимся мечом и не знал, то ли ему уклониться, то ли так и остаться на месте...

И именно в это мгновение Крон понял, что ему необходимо, что он просто обязан сделать. Всё личное ушло в сторону. Прецедент создан. Просветительская деятельность, которой он тут до сих пор занимался, уже неприемлема. Колесо прогресса, раскачиваемое коммуникаторами в Пате, завертелось. И чтобы оно не сорвалось с оси, давя все их начинания, необходима активная помощь. Активная и открытая, а не те строго отмеренные, дистиллированные капли, которые они с оглядкой на собственную историю цедили Пату. Другого пути нет, потому что проросли брошенные семена, и Земля теперь ответственна за их ростки. И он просто не имеет права оставить Атрана одного, чтобы наблюдать, как загасят, не дав ей разгореться, пока единственную искорку. В конце концов именно в этом заключается его работа коммуникатора, и в сложившейся ситуации он не может оставаться в роли отстранённого советчика.

Времени уклониться уже не осталось, и тогда Крон бросился вперёд на Атрана. Рукоять меча молотом опустилась на плечо, но Крон устоял. Он перехватил руку Атрана и резко дёрнул её вниз.

- Ты это ещё успеешь сделать, - твёрдо сказал Крон в горящие глаза Атрану. - Но прежде мне нужно увидеть Бортника!

- Я должен тебя убить! - Атран сделал попытку вырваться.

- Я уже сказал - ты это успеешь, - повторил Крон. - А сейчас мне нужен Бортник. Я должен с ним поговорить.

Он ещё не знал, что именно он скажет Бортнику. Но он знал одно: не должен стать Пат ареной борьбы между землянами и "бортниками", между различными принципами развития цивилизаций, ибо в первую очередь пострадает именно Пат. Этот гордиев узел необходимо развязывать честным и откровенным диалогом. Он не знал, поможет ли его разговор с Бортником (захочет ли Бортник вообще говорить с ним!), но в необходимости расставить всё на свои места хотя бы для самого себя, определить, кто же они всё-таки друг другу друзья или враги, он не сомневался. Пусть это глупо и наивно с точки зрения службы безопасности, но это - по-человечески. И в первую очередь это нужно для Пата.

- Веди меня к Бортнику.

- Я должен тебя убить... - выдохнул Атран, но в его голосе уже не чувствовалось твёрдости.

1984 г.