"В долине Маленьких Зайчиков" - читать интересную книгу автора (Рытхэу Юрий Сергеевич)6Праву шел домой с партийного собрания. Съехались из тундры коммунисты колхоза. Сколько здесь оказалось замечательных людей! Взять Нутэвэнтина. Это не просто пастух. У него зоотехническое образование, отличное знание тундры. Или бригадир Кымыргин – мудрый оленевод, заботящийся о стаде, как о своей семье. Елизавета Андреевна Личко упрекнула оленеводов за то, что они не торопятся отпускать свои семьи в поселок. – Уже десять домиков готовы и пустуют. Для кого же строим? Зачем вам таскать такую обузу в тундре? Для ваших жен здесь столько работы… Смотрите, как бы ваши дома не заняли люди стойбища Локэ! Праву крикнул с места: – И для них нужно строить дома! – Знаем, Праву, – спокойно ответила Елизавета Андреевна. – Но сначала обеспечим жильем своих колхозников. В перерыве Праву подошел к Ринтытегину и высказал ему неудовольствие тем, что Елизавета Андреевна относит стойбище к «чужим». – Ничего, разберемся, – успокоил его Ринтытегин. – Как идут дела? – Хочу Коравье уговорить вступить в колхоз. – Правильно. И еще вот что: у них сын не зарегистрирован. Надо ему выдать свидетельство о рождении. Уже возле своего домика Праву встретил Наташу Вээмнэу. – Помогите мне! Праву испуганно спросил: – Что случилось? Коравье? Росмунта? Мирон? – Коравье. – Заболел? Что с ним? – Здоров, – улыбнулась Наташа. – Но мне нужно его осмотреть, а он никак не соглашается. Даже Росмунту не слушает. – Что же его смотреть? – удивился Праву. – Он здоров. – А мне нужно. И медицинской науке это тоже нужно, – серьезно сказала доктор Наташа. Коравье, как обычно, сидел на дровах, а рядом в коляске играл большой оленьей костью сын Мирон. – Хочется в тундру, – признался Коравье. – Не может человек так долго вдали от стада. – Об этом и я думаю, – обрадовался такому повороту разговора Праву. – Но в стойбище Локэ ты возвращаться не хочешь, а другие олени все колхозные. Выходит, надо вступать в колхоз. Ты видел пастухов, которые приехали. Разве они хуже тебя? А они все колхозники, даже больше того – коммунисты. Коравье недоверчиво глянул на Праву и сказал: – И я думаю об этом. Вот только, как это сделать, не знаю. Не готов я, наверно, быть колхозником… Многое не понимаю… Вот со мной недавно разговаривала Вээмнэу… – Ну и что же? – Приглашала в лечебное жилье. – Сходи, если приглашала. – Но она хочет, чтобы я разделся совсем… Не понимаю, что ей от меня надо. Росмунта ее хвалит; хороший доктор. – Раз хороший доктор, отчего не показаться ей? Коравье помолчал, потом решительно заявил: – Не пойду. Нечего мне у нее делать. – Это ты зря, – сказал Праву. – Она, конечно, не слепая и видит, что ты здоров. Даже очень. А она лечит людей, то есть делает их здоровыми… У нее должен быть образец здорового человека. Вот она увидела тебя. Подумала: хороший образец, надо его осмотреть, пощупать, чтобы по нему лечить людей… Я бы на твоем месте не отказывался. Коравье заколебался: – Я бы, пожалуй, согласился… Но только с тобой. В тот же день Коравье в сопровождении Праву пришел в медпункт. В сияющей белизной комнате стало тесно, как только туда вошли все трое – Праву, доктор Наташа и Коравье. – Раздевайся, – сказала Наташа, и Коравье послушно снял верхнюю одежду, оставшись в одной рубашке. – И рубашку снимай. Коравье снял и рубашку. Доктор Наташа взяла стетоскоп и приложила черный кружок, похожий на звериное ухо, к груди Коравье. Он едва сдержал себя, чтобы не вздрогнуть от холодного прикосновения. Наташа вертела Коравье и так и сяк, прикладывала звериное ухо то к груди, то к спине, стучала пальцами по ребрам… Потом велела лечь, помяла живот и попросила спустить брюки. Коравье умоляюще посмотрел на Праву. Но тот был серьезен, как будто присутствовал на важном жертвоприношении. Измерив рост и грудную клетку, доктор Наташа разрешила измученному от напряжения Коравье одеваться. Выйдя вместе с ним из медпункта, Праву укоризненно сказал: – Видишь, ничего страшного не случилось, а ты боялся. Слышал, как доктор тебя нахваливала?.. И еще вот что, Коравье. Когда человек приезжает в другое стойбище, он старается жить так, как живут хозяева, а не устанавливает свои обычаи. По закону Советской власти каждый новорожденный должен быть записан в книгу, а твой Мирон еще не прошел такого обряда. Если думаешь о колхозе, то не забывай и о сыне. – Где его записывать нужно? – У Ринтытегина. А лицо не надо делать. – Хорошо, посоветуюсь с Росмунтой, – кивнул Коравье. Росмунта шла впереди, толкая коляску с Мироном, за ней, немного отстав, Коравье и Праву. Коравье посмотрел на спину жены и тихо спросил Праву: – А когда мне дадут такой же, как у тебя, паспорт? – Когда хочешь. Но только раньше нужно сделать лицо, а ведь ты боишься этого… – Ты плохо обо мне думаешь, – обиженно сказал Коравье. – Я готов хоть сейчас подставить лицо для того, чтобы с него сделали другое. – Хорошо. Может быть, это удастся сделать даже сегодня. В сельском Совете их встретил торжественный Ринтытегин. Он был в темно-синем костюме, на лацкане пиджака горел орден Ленина и медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Председатель был чисто выбрит, и на щеке красовалась бумажная заплатка. Родители сели на стулья, обитые красным бархатом, и. Ринтытегин раскрыл первую, чистую страницу книги «Записей актов гражданского состояния». – Фамилия? – спросил он по-русски и, спохватившись, тут же перешел на чукотский язык: – Как твое имя? – Ты же меня знаешь, – удивился вопросу Коравье. – Такой обычай, – официально ответил Ринтытегин. – Коравье. – Мать как зовут? Коравье вопросительно посмотрел на Росмунту, потом на Ринтытегина. – По обычаю кому отвечать на вопрос: мне или жене? – Ладно, – махнул рукой Ринтытегин. – Я уже записал. А русское имя у тебя и Росмунты есть? – Нет. Еще не взяли. Вдруг Ринтытегин стукнул себя по лбу: – Что я делаю?! Я же нарушил закон! Как я могу выдать свидетельство о рождении, когда не зарегистрирован брак? Праву поймал на себе беспокойный взгляд Коравье. – Разве нельзя сделать что-нибудь? – спросил Праву у Ринтытегина по-русски. – Не портить же праздник Коравье и Росмунте. Они получают первый советский документ, и мне кажется, не столь уж важно, что это: свидетельство о браке, паспорт или свидетельство о рождении. Ринтытегин развел руками: – Получается заколдованный круг: если я, действуя по инструкции, не выдам свидетельство о рождении, то окажусь бюрократом, но, с другой стороны, мне, председателю сельского Совета, неловко нарушать закон… После долгих колебаний Ринтытегин наконец выписал свидетельство о рождении, и Коравье принял его со взволнованным и радостным видом. Он помахал красочной бумажкой перед лицом маленького Мирона: – Смотри, ты первый из нашего стойбища, удостоенный бумаги! Удостоенный бумаги сосал палец и что-то говорил на своем, одному ему понятном языке. У Володькина был фотоаппарат «Зоркий» В большом чемодане, задвинутом под кровать, имелось все необходимое для съемок и печати, даже небольшой запас матовой немецкой фотобумаги для портретов. Все это Праву извлек на свет при удивленно молчавшем Володькине и сказал: – Ты должен сфотографировать Коравье и Росмунту. – Это приказ начальника или дружеская просьба? – шутливо поинтересовался Володькин. – Дружеская просьба. Это нужно сделать побыстрее. Скоро приедет начальник паспортного стола райотдела милиции. Он привезет паспорта Коравье и Росмунте. – Хорошо, сделаю, – пообещал Володькин. Он зарядил кассету, проверил лампу-вспышку и через несколько минут объявил: – Я готов. – Счастливо. Володькин ушел. Но не прошло и десяти минут, как он вернулся. – Они хотят фотографироваться непременно в твоем присутствии!.. – Вот странные! – жаловался Володькин по дороге. – Сколько раз я у них бывал, разговаривал, а они отнеслись ко мне, как к чужому. Обидно… Только вчера Росмунта со мной откровенничала. Смотрела-смотрела на себя в зеркало, потом повернулась ко мне и спросила: «Мы с тобой, Володькин, наверно, одного племени?» – Ну, и что ты ответил? – заинтересовавшись, спросил Праву. – Ничего не ответил, – буркнул Володькин. – Перевел разговор на другое. Но красавица! Никогда не встречал такой женщины, честное слово! Коравье не скрыл радости при виде Праву, тот упрекнул его: – Что же ты, Володькина испугался? – Мне не нравится этот глаз, – оправдывался Коравье, кивая на объектив. – Может быть, ты сам раньше попробуешь? Володькин установил штатив и сфотографировал Праву. При щелчке аппарата Коравье вздрогнул. Праву поднялся со стула и сказал: – Вот и все. Коравье внимательно осмотрел Праву и только после этого согласился сесть на стул, После него место перед фотоаппаратом заняла Росмунта. Она все время улыбалась Володькину, и ему долго не удавалось сделать снимок для паспорта, где не требуется улыбки. Разохотившийся Володькин предложил сфотографировать и Мирона, но Коравье наотрез отказался. Нетерпение Росмунты и Коравье увидеть свои лица на бумаге было так велико, что Володькин обещал в этот же день отпечатать снимки. Фотографии получились на славу. Коравье разглядывал себя, затем брал фотографию Росмунты. Клал рядом маленький и большой снимок и сравнивал их. – Хоть ты, Праву, и утверждаешь, что на свете чудес не бывает и все можно объяснить, но это для меня чудо, – сказал он задумчиво. Праву решил составить план следующего посещения стойбища и строго придерживаться его. Вооружившись авторучкой и раскрыв блокнот, он уселся напротив окна за шатающийся столик и задумался. Прямо перед ним, по ту сторону дороги, вырастал новый дом. Вчера были только стены, а сегодня уже возведены стропила под крышу… Интересно, кто поселится в этом доме? Праву перевел взгляд на чистый лист блокнота… Хорошо бы посоветоваться с Ринтытегином, да неловко. Опять напомнит о высшем образовании… Что же делать? Вот доктор Наташа знает, что ей делать. Если что-нибудь не ясно, откроет учебник и найдет ответ. А как быть ему? На самодельной полочке из неоструганной доски стоят книги, привезенные из Ленинграда. «История первобытного общества» Равдоникаса, «Первобытная религия» Штернберга, «Первобытное мышление» Леви Брюля, «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса… Чем они могут помочь Праву? Праву сердито захлопнул блокнот и встал из-за стола. Все же нужно пойти к Ринтытегину и честно признаться, что ничего не надумал. Ринтытегин, несмотря на поздний час, находился в сельсовете. – А, пришел? – приветствовал он Праву. В ответ на жалобы Праву он спокойно возразил: – А чего там этот план писать? Все и так ясно: в кратчайший срок сделать жителей стойбища Локэ полноправными товарищами нашей жизни. Что тут сложного? А для этого прежде всего открыть школу. – Почему именно школу? В конце концов наша цель не только научить грамоте детей стойбища Локэ… – Верно. Только в нашем положении самую верную помощь окажут именно мальчики и девочки стойбища. Через них мы впустим новую жизнь в яранги обманутых людей… Вот так. Надо переписать детишек, осмотреть их, а осенью посадить за парты. – Ринтытегин захлопнул книгу и спрятал в ящик письменного стола. – Не знаю, как считает наука, а я считаю, что историю делает молодое поколение… Праву вспыхнул: – Почему вы все время подтруниваете над моим высшим образованием? – Извини, – похоже, искренне смутился Ринтытегин. Он открыл ящик стола и снова вытащил книгу. Это оказался учебник истории СССР для начальной школы. – Видишь? Я не могу не завидовать тебе. Для меня это много значит – чукча с высшим историческим образованием. Завидую и хочу, чтобы ты не только носил знания в себе, а разумно делился с другими… – Я всегда рад, – пробормотал пристыженный Праву. – Я не про лекции и прочее, хотя это тоже нужно, – пояснил Ринтытегин. – Ты образованнее всех нас – с тебя и спрос больше. Ты поступил сейчас в новый университет – университет жизни, и если пройдешь его с честью, из тебя выйдет настоящий человек, коммунист в полном смысле этого слова. Может, конечно, я неудачно тебя подталкивал к тому, чтобы ты не столько гордился своим дипломом, сколько продолжал учиться у жизни… А что касается стойбища Локэ, – проговорил он загадочно, – то я припас одно секретное средство, которое нам должно здорово помочь. В стойбище Локэ отправились пешком. Ринтытегин нес портативную палатку на трех человек, Коравье – продукты, Праву – примус и керосин. Володькин, как наиболее слабый, шел налегке, с фотоаппаратом и лампой-вспышкой; доктор Наташа несла свой обычный черный чемоданчик. Сначала шли вдоль трассы будущей автомобильной дороги. Коравье едва узнавал знакомые места. Мощные бульдозеры разворотили землю. Кругом раскинуты большие палатки, пылают костры. В конце первого дня путники с перевала увидели строящийся комбинат. Праву охватило странное чувство. В голове не укладывалось, что всего лишь в двух днях пешего пути отсюда люди живут в далеком прошлом, среди них нет ни одного грамотного человека, а самым мудрым считается шаман… Над долиной высились стрелы башенных кранов, тарахтели моторы лебедок, трещали пневматические перфораторы, вгрызаясь в вечную мерзлоту. Заметно обозначились над землей будущие корпуса обогатительной фабрики. Гора Мэйнытин сотрясалась от взрывов. Пока Праву и Ринтытегин договаривались с начальником строительства о продаже комбинату оленьего мяса, Коравье бродил по улицам нового поселка. Строители окликали его, угощали папиросами, а он ничего не мог произнести в ответ: не решался говорить по-русски, хотя знал уже немало слов. – Мэй, тумгытум![11] – вдруг позвал голос. Коравье несколько раз оглянулся. Кругом никого не было. Догадался посмотреть наверх и увидел высунувшуюся из кабины башенного крана голову. – Микигыт?[12] – спросил Коравье. – Не узнаешь? – Как же тебя узнать? – ответил Коравье. – Ты там высоко, – у самого неба, а я стою на земле. Крановщик спустился. Коравье, пристально всмотревшись в него, узнал юношу, который первым весной пришел к ним в стойбище Локэ. – Я Еттытегин. Разве ты меня забыл? – Вот теперь-то я узнаю тебя! Ты сильно подрос и возмужал. Но там, на высоте, тебя, конечно, сразу не узнать, – сказал Коравье, оглядывая Еттытегина. – Хочешь взобраться на кран? – предложил Вася. – А можно? – А почему нет? – важно ответил Еттытегин. – Я здесь главный. – Ну, раз ты главный, я соглашусь. По металлическим ступеням они поднялись в остекленную кабину башенного крана. Коравье посмотрел вокруг. Еттытегин следил за выражением его лица. – Ну как, нравится? – спросил он. – Много разворотили вы земли, – задумчиво сказал Коравье. – Здесь будет первый промышленный город на Чукотке… Вот там видишь крышу-скелет? Растет дом для хорошего настроения. Дворец культуры! А здесь, под нами, дом в три этажа. Люди заживут друг над другом, у них будут ванны – металлические лохани, в которых они смогут мыть свое тело. – А горячую воду возьмут из Гылмимыла? – спросил Коравье. – Нет, до Гылмимыла трубы далеко тянуть. Сами будем делать горячую воду… Пока Коравье с помощью Еттытегина знакомился с обликом будущего города, Ринтытегин и Праву сбились с нот, разыскивая его. Они расспрашивали каждого встречного. Некоторые его видели, но куда он запропастился, никто не знал. Ринтытегин предположил, что Коравье удрал в тундру. – Испугался техники. Пока мы тут его ищем, он уже в стойбище Локэ грызет оленью ногу и посматривает на дорогу: скоро ли мы покажемся? – Не забрался ли он в рудник? – беспокоился Праву. – Не может быть, – успокаивал его начальник строительства Иван Николаевич Аникеев. – Там надежная охрана – идут взрывные работы. Праву проходил мимо башенного крана, как вдруг над головой услышал голос Коравье: – Смотри, где я! – Как ты туда попал? – удивился Праву. – Земляк тут у меня, – весело ответил Коравье. – Мой старый знакомый Еттытегин. В это время высунулась голова Васи. – Праву! – радостно закричал он. – И ты здесь? – Мэркычгыргын! – выругался Ринтытегин, завидя крановщика. – Как тебе не стыдно? Пожилые люди вынуждены из-за тебя рыскать по всему поселку! – Ну, положим, мой брат не такой еще пожилой! – огрызнулся Еттытегин. – Вася! Спусти человека на землю! – крикнул Праву. Коравье спустился и восхищенно объявил: – Молодец мой друг! Такой молодой, а может управлять огромной машиной! Быть ему большим начальником! Праву, скрывая нежность, смотрел на спускавшегося следом за Коравье младшего братишку. Праву привык видеть в нем школьника, нуждающегося в опеке старших, и теперешняя его самостоятельность немножко удивляла и вызывала гордость. Все же он слегка пожурил его и спросил: – Как живешь? – Видишь, на кране работаю, – с оттенком хвастовства ответил Еттытегин. – А ты все еще заведуешь красной ярангой? – Заведую, – ответил Праву, не уловив в тоне вопроса скрытого упрека. – Ты помнишь Лонлы? – Помню, – Праву не понимал, зачем брату понадобилось упоминать заведующего красной ярангой из их родного села. – Отец пишет, что он спился и сейчас сторожит мясной склад от собак, – сказал Еттытегин. Теперь Праву догадался, в чем дело: брат недоволен его незначительным служебным положением. – Что еще пишет отец? – спросил Праву, вспомнив, что со времени приезда удосужился послать домой лишь телеграмму, сообщил адрес. – Собирается приехать сюда, – ответил Еттытегин. – Ругается, что сыновья покинули его с матерью… Ты заедешь на обратном пути? – Заеду, – обещал Праву. По долине Маленьких Зайчиков пролегала временная дорога. Аникеев дал свой вездеход. Машина, подпрыгивая на буграх, мчалась по тундре, Коравье изумлялся: – Никогда по земле так быстро не ездил! – Это еще что! – сказал шофер. – Вот закончим строить, положим бетон, тогда покатим! Но автомобильная езда оказалась недолгой, дорога оборвалась. В стойбище добрались вечером. Коравье повел спутников в свою ярангу. – Мы будем ночевать в ней, если даже кто-нибудь успел ее занять, – заявил он. Никто не вышел встречать путников. Лишь собаки несмело залаяли, но потом притихли и спрятали морды под лапы. В яранге Коравье никого не оказалось. Она выглядела сиротливой и покинутой. Коравье нерешительно постоял посреди чоттагина и сказал: – Здесь у меня должны быть дрова. Он пошел в угол и разворотил большую кучу хвороста, покрытую вытертыми оленьими шкурами. Скоро запах запустения, устоявшийся в яранге, вытеснился дымом. Пока готовился ужин, Коравье осматривал свое жилище. Как он им гордился! Росмунта сшила полог, рэтэм, а Коравье вытесал жерди. Что говорить, его яранга не худшая в стойбище! Жерди, подпирающие свод, еще крепки и до блеска отполированы. Даже рэтэм, который столько времени не чинили, вполне прочен… Земляной пол крепко утрамбован и выровнен. – Будем сидеть так и ждать, пока нас соизволят посетить? – нетерпеливо сказал Праву.; – Подождем немного, – отозвался Ринтытегин. – Поужинаем. Если к тому времени никто не придет, отправимся сами. – Кто-то приближается к нашей яранге! – объявил Володькин. Он сидел у входа, спасаясь от дыма костра. Коравье выглянул и сообщил: – Эльгар… Не понимаю, почему он один? Где. же Арэнкав и Мивит? Вдруг Праву пришла в голову озорная мысль. Он приказал Коравье! – Спрячься куда-нибудь. Володькин, дай фотографию Коравье! Коравье послушно присел за кучей хвороста. Вошедшего Эльгара подчеркнуто приветливо встретил Ринтытегин: – Пришел? Очень рады! Проходи в чоттагин. Эльгар заморгал, оглядывая чоттагин, и, не найдя ничего подозрительного, прошел к костру. – Издалека прибыли? – спросил он гостей. – Нет, – ответил Праву. – Ты ведь знаешь: мы живем теперь недалеко от вас. Эльгар кивнул в знак согласия головой. Праву вытащил большую фотографию Коравье и протянул шаману: – Этого человека ты знаешь? Эльгар отпрянул. Ему показалось, что на него глянул своими черными блестящими глазами сам Коравье. Шаман приблизил лицо к фотографии и тяжело вздохнул: – Хороший был парень… Мог из него отличный оленевод получиться. Коравье осторожно вылез из-за кучи хвороста и сзади подошел к шаману: – А почему Арэнкав и Мивит не пришли полюбоваться на мое лицо, налепленное на бумагу? Старик с несвойственной его возрасту живостью повернулся, едва не свалившись в костер. – А-а! Это ты? Живой? Он пристально разглядывал Коравье, словно хотел заново изучить каждую черточку его лица. – Как видишь, живой, – ответил Коравье. – Ты, наверное, уже не рассчитывал увидеть меня в нашем стойбище? – Не говори так! – огрызнулся Эльгар. – Ты еще молод, чтобы так со мной разговаривать! – А где же другие? – спросил Ринтытегин. – Где Мивит и Арэнкав? – Они послали меня узнать, кто приехал и нет ли у них с собой маленьких ружей, которые носят в чехле за поясом? – У нас даже ножи тупые, – сказала доктор Наташа, которая как раз пыталась открыть консервную банку. Володькин осторожно прилаживал фотоаппарат, стараясь не спугнуть шамана. Резкий мгновенный свет лампы-вспышки на секунду ослепил Эльгара. Он проглотил слово, которое готовился произнести, и вскрикнул: – О! Что случилось?! – Ничего страшного, – ответил Коравье. – Разве ты не чувствуешь, что с твоего лица содрали кожу? Эльгар ухватился обеими руками за лицо, но, услышав общий хохот, рассвирепел: – Так гости не поступают! – и попятился к выходу. – Прости, старик, – кротко сказал Коравье, чувствуя, что шутка зашла далеко. – Давай поговорим серьезно, – предложил Ринтытегин, вытирая заслезившиеся глаза. – Нет! – отрезал старик и выскочил на улицу. Ринтытегин почесал в затылке и строго заметил: – Чтобы этого больше не было! А ты, Коравье, тоже хорош! Давно ли сам верил, что в колхозах у людей сдирают лица и наклеивают на бумагу?.. – Это я виноват, – признался Праву. Ему стало так жалко старика, что он едва не побежал за ним… Поужинав, улеглись спать. Была уже глубокая ночь, и на небе сквозь дымовое отверстие в рэтэме виднелись неяркие летние звезды. Сколько раз смотрел Коравье на них! Смотрел, когда переполненный счастьем привел в свою ярангу Росмунту – девушку, непохожую на других жителей стойбища,, но такую желанную и любимую… Эти звезды были свидетелями бессонных ночей ожидания сына… Под этими звездами он уходил из стойбища, изгнанный и обреченный на медленную голодную смерть в тундре… Ночь была по-летнему короткая, но Коравье она показалась долгой. Он часто просыпался, прислушивался к сонному дыханию товарищей. Как только солнце пустило свои лучи в чоттагин и на земляной пол яркими пятнами легли солнечные зайчики, Коравье вышел на улицу. Солнце зацепилось за вершину горы, освещая косыми лучами стойбище. Над жилищами еще не поднимался дым. Коравье шел вдоль ряда яранг, и под его ногами; мягко пружинила тундра. Он глубоко дышал, вбирая в грудь стылый утренний воздух. Это его родное стойбище. Сколько помнит себя Коравье, порядок, в котором стоят яранги, никогда не нарушался. Все было привычно, прочно, казалось вечным. Лишь после каждой кочевки менялись окрестности. То это были берега большого тундрового озера, то долина реки. Горы то надвигались на стойбище, то уходили далеко к горизонту. Коравье жил в этом стойбище, знал каждого человека в нем, а жизнь все же была полна загадок. Когда его беспокойный ум обращался к тому, чего никто не мог объяснить, страх перед могуществом природы сковывал его… Хотел бы он возвратиться? Коравье оглянулся, словно услышал вопрос от невидимого собеседника… Да, хотел бы… Но для того, чтобы открыть глаза на красоту мира и жизни другим людям. Коравье дошел до крайней яранги. Дальше в тундру уходила протоптанная тропинка. Она вела к оленьим пастбищам. По этой же дороге уходил он отсюда… Коравье хотел уже повернуть обратно, как увидел идущего к стойбищу человека. Это был пастух. Он держал в руке легкий посох, с которым легче ходить по сырой тундре, где качается каждая кочка. Пастух замедлил шаги, стараясь разглядеть, кто это поджидает его. Коравье пошел навстречу: он узнал своего друга Инэнли, с которым провел не одну ночь возле стада. – Коравье, ты ли это? – крикнул издали Инэнли. – Я. Никто другой. Можешь пощупать меня. Совершенно живой и даже не тэрыкы[13]. – Если бы мои глаза хоть раз обманули, я не поверил бы им! – сказал Инэнли, подбегая. – Значит, ты остался жив! Значит, пустое болтал Арэнкав, когда объявил, что видел тень возле яранги, где ты жил? Как Росмунта? Жива ли она?; – Все живы, – ответил Коравье. – И Росмунта, и наш сын Мирон. Инэнли оперся грудью о посох, разглядывая Коравье. – Неужели они тебя не тронули?.. – продолжал он удивляться. – Это что на тебе надето? Ого, сколько материи! Он пощупал куртку Коравье и быстро нагнулся: – Что за кожа у тебя на ногах? Блестит, будто жиром намазанная! – Это резиновые сапоги – так они по-русски называются, – с достоинством пояснил Коравье и предложил: – Пойдем ко мне в ярангу, много интересного, расскажу. – Идем! – с радостью согласился Инэнли. – Я тебя так долго не видел! Друзья шли рядом. Из яранг выглядывали люди, но тут же прятались обратно. Показалась старая мать Инэнли. – Инэнли, сынок! Куда ты? – В гости к Коравье! – Не ходи! Не ходи к нему! Он тебя заманивает. В его яранге русские. Инэнли в нерешительности остановился и посмотрел на друга. – Это правда? Коравье растерянно пробормотал: – Да ведь там только один русский! А другие все лыгьоравэтланы[14]. – Не ожидал, что ты мог так подло меня обмануть и заманить в свою ярангу, – сказал Инэнли и зашагал прочь. Коравье пошел за ним, торопливо оправдываясь: – Не хотел я тебя заманивать… У меня против тебя никаких худых мыслей не было… Инэнли, остановись, выслушай меня… – Не ходи за мной! – сердито крикнул Инэнли. – Отправляйся к своим русским, отступник! Коравье остановился. Обида комком подступила к горлу: – Инэнли, друг… Ты еще пожалеешь о словах, которыми обидел меня… Поймешь, что был неправ… Инэнли скрылся в яранге. Коравье, спотыкаясь, не видя дороги, побрел к себе. – Что ты такой кислый? Не выспался? – удивленно спросил Ринтытегин, стругавший ножом растопку для костра. Коравье присел на землю. – Сейчас мой лучший друг назвал меня отступником… Ринтытегин отложил нож. – Кто тебя так назвал? – спросил Праву. – Инэнли… Коравье смотрел на огонек разгорающегося костра. Могут ли понять Праву и Ринтытегин, что жизнь, которую он оставил, не так легко вырвать из сердца… Сильно болит сердце у Коравье: оно и там, где сейчас Росмунта и сын Мирон, и здесь, на земле этого стойбища… – Как же быть? – задумчиво проронил Ринтытегин. – А у меня была мысль оставить здесь дня на два тебя, Праву и Наташу… – Нечего мне делать в этом стойбище, – грустно ответил Коравье. – Зря я сюда пришел… Чужой стал… Праву впервые услышал о плане Ринтытегина и обрадовался: за два дня в стойбище можно столько узнать, сделать… – Я все же останусь, – решительно заявил он. – И я, – поддержала его Наташа. – Посмотрим… Посмотрим… – неопределенно пробормотал Ринтытегин. После завтрака пошли в ярангу Арэнкава. Хозяин встретил гостей неприветливо, но присесть, как требовал обычай, пригласил и велел жене подвесить над костром чайник. Пока женщина разжигала костер, гости расселись в чоттагине. Яранга Арэнкава была просторная, в чоттагине оставалось место еще на два полога. Жена и дочь с любопытством рассматривали пришельцев. Особенно их интересовали Володькин и Коравье. Первого они удостаивали пытливым вниманием потому, что он русский, а Коравье – как человека, который совсем недавно жил так же, как они, и вот теперь не знаешь даже, как с ним заговорить. Арэнкав как-то странно суетился, брался сам резать сушеное оленье мясо, покрикивал на жену и дочь. Праву переводил взгляд с него на Ринтытегина, который не сводил глаз с хозяина. Молчание становилось тягостным. По старинному обычаю, Арэнкав должен был спросить у гостей новости – пыныл, но, кажется, они совсем не интересовали его и он не собирался задавать, вопросы. – Осенью мы хотим открыть школу в вашем стойбище, – спокойно, даже подчеркнуто буднично произнес Ринтытегин. – Для этого надо записать на бумагу детишек, а доктор пусть их посмотрит. Работы хватит дня на два… Надеюсь, ты поможешь им? Арэнкав бросил нож на деревянное блюдо: – Нашему народу грамота не нужна! – Неужели ты не узнаешь меня, Арэнкав? – тихо спросил Ринтытегин. – Зачем так говоришь? В Чегитуне ты говорил точно так же. Но тогда ты был молодой. Не может быть, что с тех пор у тебя не прибавилось разума… – Что ты от меня хочешь? – прохрипел Арэнкав. – Завтра с утра пойдешь по ярангам вместе с Праву и доктором Вээмнэу. Пусть люди не пугаются, покажут детишек. – Хорошо, – едва кивнул Арэнкав. – А когда в колхоз? – Когда сами захотите, – с нарочитым безразличием ответил Ринтытегин. Праву с нескрываемым удивлением слушал разговор. Что-то большее, чем простое знакомство, связывало этих разных людей. И оно заставляло Арэнкава подчиняться… – А теперь, Арэнкав, сходи и позови сюда пастухов. Только не гоняй по ярангам старика, которого вчера прислал. – Ринтытег, ты, должно быть, знаешь что-то такое, чего боится Арэнкав? – спросил по-русски Праву, когда хозяин ушел. – Он мне брат, – ответил Ринтытегин. – Как – брат? – не понял Праву. – Брат по старинному обычаю невтумгина. У нас был один отец. Изучал, наверно, этот обычай? – усмехнувшись, спросил Ринтытегин. – Пережиток группового брака, – автоматически, как на экзамене, произнес Праву. – Как же так? – Вот так, – ответил Ринтытегин. – Революция развела наши пути… В чоттагин вошел пожилой оленевод. Он долго приглядывался к сумраку. – О! Это ты, Коравье! – сказал он, осмотревшись. – А говорили, что ты уже с драным лицом прибыл. Дай, думаю, погляжу, как ему удалось вырваться из колхоза… – Как тебя зовут? – спросил его Ринтытегин. – Кэральгин, – ответил оленевод, моргая слезящимися глазами. – Так и запишем, – Ринтытегин достал записную книжечку и карандаш. – Что ты со мной делаешь? – испугался Кэральгин. – Чтобы не забыть твое имя, я его помечу здесь, – объяснил Ринтытегин. – Не бойся, с тобой ничего не случится. В чоттагин один за другим, робко озираясь, входили жители стойбища. Одни присаживались на корточки на земляном полу, другие прислонялись к стене яранги, к шестам, поддерживающим рэтэм. Пришли даже старики и женщины. Каждого входящего Ринтытегин записывал в блокнот. Люди испуганно сообщали свои имена и тревожно смотрели на карандаш, бегающий по бумаге. Последними пришли Арэнкав, Мивит и Эльгар. В яранге нельзя уже было повернуться. – Здесь почти все жители стойбища, – сообщил Арэнкав. – Хорошо, – кивнул Ринтытегин и встал. – Я вот что хочу сказать. Мы пришли с добрыми намерениями, с желанием помочь… Никто силой не собирается менять вашу жизнь: если хотите – живите так, как живете. Стадо никто не тронет. Надо будет сменить пастбище – обратитесь к колхозу… Советская власть уважает чужие обычаи. Но мы требуем, чтобы соблюдались наши законы, поскольку стойбище находится на советской земле. – Ринтытегин выразительно посмотрел на Арэнкава. – В Советском государстве все дети должны учиться. И ничего в этом страшного нет. Наоборот – польза. Верно, Арэнкав? Арэнкав хрипло ответил: – Верно. – А пока ваших детей посмотрит доктор. Вот. она… Пусть вас не смущает, что она женщина. Она хорошо лечит. Если не доверяете, пусть ей поможет шаман Эльгар… Старый шаман впился глазами в доктора Наташу. – Через несколько дней, – продолжал Ринтытегин, – привезем новые котлы, чайники, металлические иглы и белую ткань для камлеек… Все это – подарки вам от Советской власти… Среди вас много пожилых и старых людей. Они умудрены жизнью и, я надеюсь, сумеют разобраться, как лучше поступить. Есть в вашем стойбище и такие, которые говорят о нас худое. Но вы не дети и поймете, что целый народ не может избрать для себя худшую жизнь, а ваше стойбище оказаться самым, умным и остаться в лучшем мире… Посмотрите на Коравье. Разве он похож на человека, над которым издевались? Конечно, когда оленевод впервые в жизни увидит моржа, он ему с непривычки покажется чертом… Вот что я хотел сказать. В чоттагине было тихо. Арэнкав протолкался вперед. – Долго будут в нашем стойбище ваши люди? – Дня два, – ответил Ринтытегин. – Головой за них отвечаешь, – и обратился к собравшимся: – Подумайте над тем, что я вам сказал. Слушайте собственный разум. |
|
|