"ТАЙНЫ ЛУННОЙ ГОНКИ" - читать интересную книгу автора (Караш Юрий Юрьевич)

Переговоры Благонравова и Драйдена

Итак, Соединенные Штаты и Советский Союз впервые от красивых слов о благе сотрудничества в космосе перешли к конкретным действиям, призванным это благо реализовать. Со стороны СССР в переговорах, посвященных практическим вопросам взаимодействия двух стран за пределами атмосферы, участвовал академик-секретарь Отделения технических наук АН СССР А. А. Благонравов, а со стороны США — заместитель администратора НАСА Хью Драйден. За время, когда у власти одновременно находились Кеннеди и Хрущев, между Благонравовым и Драйденом состоялось пять встреч. Первая — с 27 по 30 марта 1962 г. в Нью-Йорке, вторая — с 29 мая по 7 июня в Женеве, третья — в марте 1963 г. в Риме, четвертая — в мае того же года в Женеве и пятая — в сентябре 1963 г. в Нью-Йорке[236]. Информация о переговорах с советской стороны помечалась если не грифом «секретно», то «для служебного пользования». По воспоминаниям Сыромятникова, в то время аспиранта Института машиноведения, который возглавлял Благонравов, «меня, заочного аспиранта его института, он к этим проблемам (связанным с сотрудничеством в космосе с американцами. — Ю. К.) не привлекал, видимо, по соображениям секретности. Мне в то время об этих переговорах вообще ничего не было известно»[237].

Несмотря на отказ Благонравова обсуждать вопросы, связанные с взаимным использованием НИПов, а после — и перспективы партнерства двух стран в области космической биологии и медицины[238], ему и Драйдену удалось, по окончании встречи в Женеве в июне 1962 г., подписать 8 числа того же месяца двустороннее соглашение о сотрудничестве. Документ состоял из трех частей, в каждой охватывалась сфера для потенциального взаимодействия. Первая состояла в обмене данными с метеорологических спутников, включая их координированные запуски. Вторая — в совместном составлении карты магнитного поля земли. Третья — в совместных экспериментах в области космической связи с использованием американского спутника — пассивного отражателя радиосигналов «Эхо II» (ECHO II)[239], или же активных спутников связи, которые могут быть запущены в будущем СССР и США[240].

Позже Драйден упомянул, что он и Благонравов положительно рассмотрели возможность обмена опытом между советскими учеными, разрабатывающими космический аппарат для полета к Марсу, и американскими — для полета к Венере. Это планировалось сделать во время встречи в рамках программы КОСПАР (COSPAR)[241] в июне 1963 г. в Варшаве[242].

Стороны договорились о двухмесячном «тайм-ауте» для обсуждения на правительственном уровне подписанного документа и внесения необходимых изменений. По истечении срока в августе 1962 г. выяснилось — соглашение устраивает и Советский Союз, и Соединенные Штаты, что было отмечено в соответствующих нотах, которыми обменялись посольство США в Москве и МИД СССР. Окончательно закрепить официальный статус достигнутой договоренности и поднять ее на уровень отношений между правительственными организациями двух стран, курирующих космическую деятельность, должен был обмен соответствующим письмами между президентом АН СССР Келдышем и администратором НАСА Уэббом[243].

Процедура состоялась, но с задержкой, которая лишний раз продемонстрировала, насколько советско-американское сотрудничество в космосе зависит от общего состояния отношений между Советским Союзом и США. Осенью 1962 г. случилось то, что впоследствии получило название Кубинского (Карибского) ракетного кризиса. Он был вызван размещением на Кубе 42 советских баллистических ракет средней дальности (БРСД) типа Р-12 (SS-4) и Р-14 (SS-5) с ядерными боеголовками. Составление плана действий и его реализация пришлись на весну-осень 1962 г. 24 мая Президиум ЦК КПСС принял решение о переброске контингента советских войск на территорию Кубы (операция «Анадырь»), а 10 июня тот же орган утвердил решение о доставке на Кубу ракет[244].

Формально поводом для установки БРСД на острове была защита Кубы от возможной агрессии США. В то же время данная акция очевидно преследовала цель создания у границ Соединенных Штатов опасности, аналогичной той, которую США создали у советских границ, разместив в сопредельных с СССР государствах свои ядерные ракеты. Хрущеву приписывают такой обращенный к министру обороны Родиону Малиновскому вопрос: «Почему бы не запустить ежа дяде Сэму в штаны?»[245]

Проявив исключительную жесткость, Соединенные Штаты вынудили Советский Союз вывести с Кубы свои ракеты. Пик кризиса в советско-американских отношениях пришелся на октябрь 1962 г. По мнению большинства политиков и экспертов, никогда в послевоенные годы мир не стоял так близко к атомной войне, как во время «14 дней в октябре» (еще одно название Кубинского кризиса, по продолжительности его наиболее острого периода)[246].

Когда стало известно о ракетах на «острове Свободы», Кеннеди издал приказ, согласно которому американская сторона не «должна предпринимать никаких действий в рамках двустороннего [соглашения] по космосу между США и СССР, пока не урегулирована ситуация вокруг Кубы».

Но уже 30 октября, буквально через два дня после того, как Хрущев и Кеннеди достигли взаимопонимания по выходу из создавшегося положения (СССР убирал с Кубы БРСД, а США обязались не нападать на остров), Келдыш и Уэбб обменялись письмами. Очевидно, что Белый дом и Кремль спешили послать друг другу сигнал о намерении «не поминать старое», и взаимное стремление к космическому партнерству было лучшим символом желания двух лидеров «разогнать облака» в советско-американских отношениях. А 5 декабря Советский Союз и Соединенные Штаты совместно проинформировали Комитет ООН по космосу о достигнутой договоренности по взаимодействию в космосе[247]. После этого правительства СССР и США через Телеграфное агентство Советского Союза (ТАСС) и пресс-службу НАСА публично воздали должное этому соглашению, как средству развития международного научного сотрудничества в целом[248].

Интересно отметить, что переговоры Драйдена и Благонравова практически не касались тем, выходящих за рамки совместных действий Советского Союза и Соединенных Штатов в космосе. Дух холодной войны, правда, немного ощущался в начале встреч. Благонравов не принял предложение США сотрудничать в области исследования верхних слоев атмосферы при помощи стратостатов, отметив, что в Советском Союзе «вообще не любят стратостаты». Это был явный «камень», брошенный в американский «огород». Соединенные Штаты в тот период времени активно использовали высотные шары как для разведки, так и для разброса пропагандистской литературы над восточноевропейскими странами «социалистического лагеря». Для борьбы с «надувными шпионами» в СССР был даже создан специальной высотный самолет М-55, впоследствии названный «Геофизика».

Досталось от академика-секретаря и «Проекту Вест Форд», когда он заговорил о недопустимости ситуации, при которой одно государство в космосе мешает другому. Наконец, Анатолий Аркадьевич зачитал протест против ядерных испытаний, проводимых США в атмосфере, а затем сказал, что «советские ученые… приветствовали бы совместное заявление ученых США и СССР, ограничивающее использование космического пространства только для мирных целей и осуждающее применение спутников-шпионов»[249]. Интересно, что, по наблюдению американской стороны, Благонравов испытывал определенную неловкость, вручая своему американскому коллеге подобную «ноту протеста». Анатолий Аркадьевич говорил «почти извиняющимся» тоном и сказал к тому же, что ему «поручили» сделать это[250]. Однако после того, как Драйден в вежливой, но твердой форме дал понять, что «у нас (т. е. американцев. — Ю. К.) нет ни компетенции в данной сфере, ни полномочий, чтобы ее касаться, никаких попыток затронуть данные вопросы больше сделано не было». Более того, «обе стороны поняли, что единственная надежда (добиться конкретных результатов в ходе переговоров. — Ю. К.) — это оставаться в пределах областей, не находящихся в эпицентре холодной войны»[251].

Чтобы разработка плана совместных действий в космосе шла и в перерывах между встречами Драйдена и Благонравова, стороны договорились в ходе встреч, прошедших в марте 1963 г. в Риме и в мае того же года — в Женеве, о формировании рабочих групп, состоящих из советских и американских специалистов. Был подписан и еще один документ — «Первый меморандум о взаимопонимании относительно реализации двустороннего соглашения от 8 июня 1962 г.». Меморандум был официально одобрен Советским Союзом и Соединенными Штатами 8 июля и 1 августа того же года, правда скорее на уровне Драйден — Благонравов, чем Уэбб — Келдыш. Далее стороны проинформировали Комитет по космосу ООН о данном соглашении как о вступившем в силу[252].

Практическая реализация достигнутых договоренностей, как, впрочем, и следовало ожидать, вновь продемонстрировала — космическую деятельность, пусть преследующую и чисто научные цели, но все равно играющую немаловажную роль в балансе сил между участниками холодной войны, от «войны» этой полностью отделить нельзя. Вначале выяснилось, что раньше 1964 г. сотрудничество в области изучения погоды из космоса начаться не сможет, но даже если и начнется, то лишь на основе взаимности — американские комические снимки в обмен на советские. Драйден специально отметил этот момент в выступлении на слушаниях в сенате по бюджету НАСА на 1964 г., что дает основание предположить — со взаимностью возникли проблемы[253].

Что касается совместных геомагнитных исследований, для этого советским специалистам пришлось бы раскрыть американским коллегам точность работы своих НИПов, что им, как уже отмечалось, делать было запрещено. Наконец, о взаимодействии в сфере спутников связи не могло быть и речи до начала 1964 г. — времени вывода на орбиту «Эхо II». Соглашение, правда, предусматривало возможность альтернативы «Эхо» в виде специальных ИСЗ, запускаемых СССР и США, но ни та, ни другая сторона не приступили к ее реализации.

Не стоит думать, будто только советская сторона опасалась передать потенциальному противнику, пусть и непреднамеренно, сведения, содержащие военную тайну, или же что Кремль был одинок в своей озабоченности дать больше, чем получить взамен. Отнюдь. Как свидетельствует меморандум МакДжорджа Банди президенту Кеннеди, аналогичные тревоги испытывала и американская сторона. В документе Банди, в частности, отметил: «Я знаю, Вы озабочены перспективой политических нападок на соглашения, которые заключает Драйден. Думаю, эти три проекта (по которым удалось достичь взаимопонимания. — Ю. К.) вполне безопасны. ЦРУ и Министерство обороны рассмотрели их буквально «под микроскопом», подробно доложили (о результатах этой экспертизы. — Ю. К.) придирчивым и скрупулезным конгрессменам… и у тех это не вызвало никакой критики». В рамках проектов, продолжил Банди, «мы получаем столько же, сколько даем», и при этом «не раскрываем ни наших передовых технологий, ни базирующихся на их основе наших разведывательных возможностей»[254].

Подводя общий итог переговорам с Благонравовым, Драйден в выступлении 24 апреля 1963 г. перед сенатским Комитетом по аэронавтике и космическим исследованиям, в частности, сказал, что их главным результатом стал «…не прогресс в осуществлении совместных проектов, но (1) дальнейшее сокращение, возможно с целью сделать их более реализуемыми, и без того весьма узких областей, в которых обе страны решили сотрудничать, и (2) подтверждение в более конкретной форме намерений сотрудничать в новых рамках»[255].

Согласно сообщению газеты «Вашингтон Пост», обе стороны также исключили какое-либо взаимодействие в сфере пилотируемой экспедиции на Луну (это и понятно — «лунная гонка» ведь уже фактически началась). Благонравов отказался предсказать, кто придет к «финишной ленточке» первым. «Это ведь как скачки», — заметил он, а Драйден высказался: «Надеюсь, мы прибудем туда вместе». Впрочем, Анатолий Аркадьевич не стал полностью закрывать дверь перед возможностью пусть и ограниченного партнерства СССР и США в области пилотируемых полетов, обмолвившись, мол, если будем сотрудничать в области сбора сведений об условиях космической среды, сможем быстрее достичь цели повышения безопасности полетов людей в космос[256].

В целом достигнутые соглашения, по мнению Уэбба, предусматривали скорее «координацию, чем интеграцию» космической деятельности двух стран. А Фруткин, принимавший активное участие в переговорах Драйдена и Благонравова, так охарактеризовал границы советско-американского взаимодействия в рамках подписанных документов: «Не будет никакого обмена, ни секретной, ни закрытой информацией. Никакая из сторон не станет поставлять оборудование другой стороне (для совместных проектов. — Ю. К.). В отношениях между сторонами не будет никаких платежей. От НАСА не потребуется начинать какие-либо новые программы или изменять существующие. Поток информации от одной стороны к другой будет основан на принципе взаимности и может быть легко прерван, если взаимность будет отсутствовать»[257].

Однако, пожалуй, самым большим «отрезвляющим душем» для американских энтузиастов сотрудничества в космосе с Советским Союзом стало игнорирование Кремлем самого факта переговоров или заключенных соглашений. Ни Хрущев, ни кто-либо другой из высших руководителей СССР не упомянули о шагах, сделанных в направлении космического партнерства между Советским Союзом и Соединенными Штатами[258]. Вашингтон воспринял это, как сигнал со стороны Москвы — подписанные Драйденом и Благонравовым документы, возможно, и могут стать материалом для «бумажного кораблика», призванного создавать благодушное настроение ученым и общественности двух стран, но отнюдь не для «ледокола», способного взломать лед холодной войны.

Но жизнь даже такого «кораблика» могла оказаться под угрозой. Надежды на конструктивное взаимодействие между СССР и США в рамках Комитета по космосу ООН также во многом оказались иллюзорными. Вся работа данного органа, по сути, свелась к мелочному выяснению различных юридических аспектов освоения космического пространства, сопровождаемому столкновениями по любому поводу между американскими и советскими представителями. Единственным реальным результатом работы комитета стал доклад 17 Генеральной ассамблее ООН от 14 сентября 1962 г., в котором констатировалось отсутствие прогресса по выяснению спорных вопросов[259]. Все, что смогла сделать ООН — выразить сожаление по поводу создавшейся ситуации и призвать членов Комитета по космосу к «сотрудничеству в целях дальнейшей разработки законодательства по космическому пространству»[260].

Впрочем, призыв генассамблеи не смог не то что придать импульс работе данного органа, но более того — даже предотвратить конфликт между его членами, фактически заведший деятельность комитета в тупик. 24 мая 1963 г. представитель СССР при ООН Николай Федоренко отправил письмо Генеральному секретарю этой организации под названием «Опасные действия США в открытом космосе». Послание повторяло уже выдвигавшиеся против Соединенных Штатов обвинения. Первое — в связи с «Проектом Вест Форд», в частности, то, что в случае войны «400 миллионов медных иголок» будут использоваться для наведения на цели ракет с ядерными боеголовками и стратегических бомбардировщиков. Второе — в связи с ядерными испытаниями в атмосфере, представлявшими опасность для всего человечества. Составленное в резких тонах, письмо делало не менее резкий вывод: «Данные факты бесспорно свидетельствуют о том, что в космосе так же, как и на Земле, Соединенные Штаты действуют не в интересах мира и улучшения отношений между государствами, а в интересах собственной политики подготовки к войне — политики, ради которой они готовы нарушить все принципы международного права»[261].

Со своей стороны, США также не «остались в долгу». 6 июня американский представитель при Организации Объединенных Наций Адлаи Стивенсон распространил в качестве официального документа ответ на письмо Федоренко. В нем, в частности, отмечалось, что международное научное сообщество было поставлено в известность об особенностях «Проекта Вест Форд» и может подтвердить его мирную направленность. Америка проинформирует мировую общественность о его результатах, как делала это раньше в отношении собственных атмосферных ядерных испытаний. А что касается Советского Союза, то он «в резком отличии» от Соединенных Штатов «…никогда не объявлял о ядерных испытаниях в атмосфере, которые он проводил осенью 1961 г., следом за своим односторонним нарушением добровольного моратория на ядерные испытания, который действовал с 1958 г. Советский Союз также не объявил о трех атмосферных ядерных испытаниях, проведенных осенью 1962 г. Не признал он и факт их осуществления»[262].

Анализируя, как развивалось советско-американское взаимодействие в космосе, Кеннеди вынужден был признать, что его надежды построить «космический мост» между США и СССР оказались во многом призрачными. Он и сказал об этом на пресс-конференции, состоявшейся 17 июля 1963 г.[263] Настроение президента разделил конгресс, который сначала положительно отнесся к переговорам с Советским Союзом о партнерстве в космосе. Причем разочарование у законодателей наметилось раньше, чем у главы Белого дома. Еще в 1962 г. сенатор Керр, комментируя доклад Драйдена перед сенатом о советско-американском соглашении, заключенном в июне 1962 г., сказал: «…Прослушав Ваше выступление, я был вынужден прийти к выводу, что причина, по которой оно было столь кратким, заключалась в ограниченности результатов (реализации подписанных документов. — Ю. К.)»[264]. Примерно через год сенатор Маргарет Чейз Смит прямо спросила Драйдена в ходе слушаний по поводу «Первого меморандума о взаимопонимании…»: «…в течение всего времени, что Вы проводили переговоры [с Благонравовым], что реального удалось нам получить от Советского Союза? Не могли бы Вы назвать полдюжины сколько-нибудь существенных примеров научных знаний, полученных в СССР, которые он передал бы нам в рамках этого соглашения?»

В ответе Драйден смог упомянуть лишь о согласии советской стороны использовать так называемый «абсолютный магнетометр» в совместных работах с американцами, но после вынужден был признать: «…не думаю, что мы сможем много сказать о том, действительно ли ведет данное соглашение к обмену информацией, пока его пункты не станут выполняться»[265].

Впрочем, к лету 1963 г. как НАСА, так и другим правительственным органам США стало ясно, что переговоры Драйдена с Благонравовым идут в никуда и продолжат следовать в этом направлении до тех пор, пока не произойдут кардинальные изменения в структуре взаимодействия между советскими и американскими специалистами. Это и имел в виду Драйден, когда сказал на слушаниях в сенате: «Первая возможность проверить, получим ли мы какую-либо конкретную отдачу от этого соглашения, будет во время встречи в Варшаве в рамках КОСПАРа, где соберутся вместе ученые, работающие по проектам исследования Марса и Венеры»[266].

Однако, по свидетельству Фруткина, советские специалисты в ходе данной встречи были скованы «оковами секретности». Именно вследствие этих «оков» все их контакты с американскими коллегами носили весьма ограниченный и чисто формальный характер. Представители СССР не могли предоставить никакого доступа ни к информации по советским приборам, предназначенным для космических исследований, ни к «сырым» данным, полученным в результате исследований. Они не были готовы даже намекнуть на используемые носители или же на наземное приборное оборудование. Не дали они общих сведений об их инфраструктуре слежения за космическими объектами и приема данных[267]. Причины подобной молчаливости своих «братьев по космонавтике» объяснил Сыромятников:

В итоге, пожалуй, даже самый большой оптимист, проанализировав развитие советско-американского сотрудничества в космосе в 1962-1963 гг., не нашел бы иных слов для его описания, кроме как «дорога в никуда».