"Сталин. Путь к власти" - читать интересную книгу автора (Емельянов Юрий Васильевич)

Глава 6. ДОРОГА В РЕВОЛЮЦИЮ, КОТОРАЯ УВЕЛА ОТ ХРАМА

Позже Сталин говорил: «Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма, как действительно революционного учения». Из этого замечания, в частности, следует, что его отход от религии объяснялся не разочарованием в самой православной вере.

Однако превращение юного семинариста в революционера не состоялось бы, если бы его возмущение действиями начальства не подкреплялось моральной поддержкой со стороны окружавших его людей, разделявших революционные взгляды. Такую поддержку он мог получить и от тех, кто признал в нем значительного поэта. На пути к Парнасу легко можно было сойти с дороги к храму. В XIX веке многие поэты, прозаики и литературные критики России видели главную свою задачу в борьбе против общественной несправедливости.

Как и во всей империи, многие поэты и прозаики Грузии были активными участниками и организаторами движения, оппозиционного самодержавию. Рафаэл Эристави, которому Иосиф посвятил одно из своих стихотворений со словами: «И в сердце каждого грузина ты памятник воздвиг себе», Акакий Церетели, Даниил Чонкадзе, Илья Чавчавадзе, книгами которых зачитывался юный Coco, еще в конце 1870-х годов составили группу активных сторонников изменения политических и социальных порядков. Печатным органом этой группы стала созданная в 1877 году Ильей Чавчавадзе литературная газета «Иверия», в которой было опубликовано первое стихотворение И. Джугашвили. О радикализме настроений этой группы свидетельствовала реакция Акакия Церетели на сообщение об убийстве царя Александра II. В Грузии прекрасно поняли, что в стихотворении «Весна», написанном им в начале марта 1881 года («Сегодня ласточка прощебетала…»), поэт выражал свою радость не только по случаю прилета весенних птиц.

Однако более радикальные элементы сочли, что чисто литературная деятельность является недостаточно революционной. В начале 1880-х годов сформировалась организация «Вторая группа», или «Меоре-даси», очень близкая по взглядам к русским народникам. Эта группа стала издавать другую литературную газету – «Квали» («Борозда»). В ней в 1896 году Иосиф последний раз опубликовал свое стихотворение.

Как бы ни старались власти семинарии, бунтарские и революционные настроения проникали в это учебное заведение. Еще задолго до поступления Джугашвили в семинарию это учебное заведение потряс скандал. Семинарист Сильвестр Джибладзе ударил ректора Чудетского за то, что тот назвал грузинский язык «языком для собак». На следующий год другой бывший ученик, исключенный из семинарии, убил Чудетского. Пока Coco учился в Гори (в 1890 и 1893 годы) в семинарии произошли две стачки, каждая из которых длилась неделю. Семинаристы требовали прекращения обысков и слежки, а также увольнения наиболее жестоких представителей администрации. После стачки 1893 года 83 семинариста были исключены из семинарии, а 23 из них были высланы из Тифлиса.

В семинарии у Иосифа были единомышленники. В 1896 году они создали свой кружок. Сняли комнату в городе, где стали хранить книги, запрещенные начальством. Там же они собирались и в послеобеденные часы до переклички. В своем рукописном журнале члены кружка обсуждали вопросы, которые поднимались на страницах «Квали».

Очевидно, молодые люди не желали быть в стороне от бурных событий конца XIX века и стремились пополнить свои знания об окружавшем их мире. На их глазах истекало столетие, которое началось во времена карет и парусных судов, свеч и писем, написанных гусиными перьями, а завершалось во времена бурного развития железных дорог и трансокеанского пароходного сообщения, электрического освещения, телеграфа и телефона, первых автомобилей и радиопередатчиков. Как и всюду, молодые люди конца XIX века не могли не видеть, что плоды прогресса распределяются неравномерно, а борьба между различными странами и классами лишь усиливается.

Столетие, начавшееся наполеоновскими войнами в Европе, завершалось империалистическими войнами, охватившими весь мир от Филиппин до Южной Африки. Антифеодальные революции конца XVIII – начала XIX века, объединявшие население городов под лозунгами «свобода, равенство, братство», сменились массовыми забастовками быстро растущего класса пролетариев, беспощадно эксплуатируемых капиталистами.

В отличие от классов, существовавших веками (дворянство, городская буржуазия, крестьянство), с их кристаллически строгими внутренними структурами, класс наемных городских рабочих не был устойчивым и четко оформленным социальным образованием. Городской пролетариат постоянно пополнялся крестьянами и одновременно его покидали те, кто возвращался в деревню или превращался в городскую буржуазию. Выступая на пленуме ИККИ 7 декабря 1926 года, Сталин, исходя из традиционных марксистских представлений о классе пролетариата, выделил в нем три слоя. «Первый слой», по Сталину, – «это основная масса пролетариата, его ядро, это та масса «чистокровных пролетариев», которая давно уже порвала связи с классом капиталистов». «Второй слой» – «недавние выходцы из непролетарских классов, из крестьянства, из мещанских слоев, из интеллигенции. Это выходцы из других классов, недавно только влившиеся в состав пролетариата и внесшие в рабочий класс свои навыки, свои привычки, свои колебания, свои шатания. Этот слой представляет наиболее благоприятную почву для всяких анархистских, полуанархистских и «ультралевых» группировок». (Сталин мог бы также указать, что эта часть пролетариата создает благоприятную почву для идеологии фашизма и нацизма, которая уже сложилась к 1926 году. Выходцы из непролетарских слоев населения Муссолини и Гитлера некоторое время находились в рядах городского пролетариата. При этом Муссолини несколько лет был одним из видных лидеров социалистической партии Италии.)

«Третий слой», по словам Сталина, – это «рабочая аристократия, верхушка рабочего класса, наиболее обеспеченная часть пролетариата с ее стремлением к компромиссам с буржуазией, с ее преобладающим настроением приспособления к сильным мира, с ее настроением «выйти в люди». Этот слой представляет наиболее благоприятную почву для откровенных реформистов и оппортунистов».

Обращая внимание на неоднородность пролетариата и на способность пролетариев к социальной трансформации, Сталин исходил из того, что «потомственные пролетарии» являются устойчивым социальным образованием и постоянно находятся в состоянии классовой борьбы с буржуазией, в то время как еще не сложившиеся или, напротив, разложившиеся слои пролетариата капитулируют перед капиталистами или проявляют непоследовательность в этой борьбе, сбиваясь на ультралевизну или анархизм. Марксисты принимали «кипящее состояние» «потомственного пролетариата» за его постоянное свойство, считая, что по мере накопления этой «кипящей массы» она расплавит капиталистические порядки и в ходе пролетарской революции сложатся новые формы общественной организации без антагонистических классов и государства.

Верно объясняя поведение «несложившегося» пролетариата, эта теория не объясняла причины появления «разложившегося» пролетариата. Выводы же о поведении потомственного пролетариата были сделаны на основе опыта XIX и начала XX века, периода быстрого количественного роста рабочего класса. Тогда к потомственным пролетариям относили тех, кто родился в городах от пролетарских родителей, считая, что у них уже полностью было изжито крестьянское сознание. В то же время не учитывалось, что многие черты крестьянского сознания сохранялись в общественном сознании и поведении городского пролетариата даже через поколения. Исторический опыт был еще недостаточен, чтобы увидеть, как поведет себя рабочий класс в буржуазном городе в дальнейшем.

Между тем в странах Западной Европы и Северной Америки, в которых пролетариат существовал несколько поколений, так и не произошла пролетарская революция, о неизбежности которой говорили основоположники социалистической (или коммунистической) теории Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Уверенность Энгельса в том, что «француз начнет, а немец доделает», убежденность Маркса в том, что пролетарская революция не будет настоящей без революции в Англии, а лишь «бурей в стакане воды» оказались необоснованными. Вопреки марксистской теории с годами «температура» рабочего движения на Западе неуклонно падала, и это падение сопровождалось интеграцией пролетариев в ряды городской буржуазии, мелкой, средней и даже высшей. Такая интеграция совершалась на уровне отдельных рабочих, отдельных трудовых коллективов и даже значительной части рабочего класса в масштабах целой страны. История показала, что профсоюзное движение и рабочие политические партии превращались в партнеров господствующей в обществе буржуазии, а классовая борьба сменялась сотрудничеством классов. Потомственный пролетариат Западной Европы и Северной Америки со временем утратил свои боевые качества. «Кипящая масса» пролетариата постепенно становилась скоплением твердеющих частиц, которые притягивались к кристаллически твердым породам имущих классов.

В пользу того, что не продолжительность пролетарской родословной, а близость к крестьянской, народной культуре питала пролетариат энергией, свидетельствует спад рабочего движения в странах Запада по мере того, как стал уменьшаться приток крестьянства в ряды рабочего класса, а сам пролетариат стал утрачивать связи с крестьянской культурой традиционной общины. Вопреки представлениям марксистов, не в западных странах с преобладанием потомственного пролетариата, а в странах «молодого пролетариата», сформированного из недавних выходцев из крестьян или их детей, в XX веке победили антикапиталистические революции.

В то же время эти революции носили не крестьянский характер, а зачастую вступали в конфликт с интересами крестьянства. Логика борьбы противопоставляла новых пролетариев, то есть вчерашних крестьян, не только городской буржуазии, но и своим недавним братьям из крестьянского класса. Для такой смены фронта были веские основания. Пролетариев грабили не только на рынке труда, но и на рынке товаров, на котором городские торговцы оказывались союзниками крестьян, продававших свои продукты. Поэтому пролетарии видели в крестьянах собственников и охотно принимали объяснения социалистической теории, объявившей крестьян «мелкой буржуазией».

И все же в своей антикапиталистической борьбе пролетариат невольно возвращался к традиционным ценностям крестьянской общины, возникшим задолго до появления товарного производства. Сбрасывая с себя крестьянскую одежду и отказываясь от деревенских манер поведения, забывая многие привычки крестьянского быта и навыки сельскохозяйственного труда, пролетаризированные выходцы из деревень и их дети хранили в своем сознании те ценности, которые заставляли их воспринимать городскую цивилизацию как мир лжи и обмана, порока и беспорядка. Организации капиталистического производства и самой городской жизни, которая казалась крестьянам беспорядочной и аморальной, пролетарии противопоставляли отношения между людьми, при которых не будет места экономической и социальной нестабильности, а также нравственной неустойчивости, то есть будет восстановлен порядок, веками существовавший в крестьянской общине. Представления о социализме, или коммунизме как альтернативе капитализму и городской, буржуазной цивилизации возникли в пролетарской среде на основе идеализированных представлений об общинном укладе.

Социалистическая теория, рожденная на основе этих представлений, находила понимание среди рабочих всего мира прежде всего потому, что выражала идеал людей, утративших прочные позиции в крестьянской общине и не обретших их в буржуазном городе. Борьба за выполнение чисто экономических требований трудящихся перерастала в движение за социалистическое переустройство мира по мере того, как в различных странах распространялись идеи, разработанные в середине XIX века Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом. Однако если создатели социалистической теории видели в ней универсальную схему для всех рабочих планеты, то пролетарии различных стран наполняли эту схему красками национальных культур и светом вечных идеалов о царстве всеобщего равенства и изобилия, запечатленных в сказках и легендах разных народов. Под равенством социализма они разумели возвращение от неравенства в буржуазном мире к строгим, но справедливым обычаям, схожим с теми, что существовали веками в крестьянской общине их народа. Обещание же изобильной жизни при коммунизме для них означало прежде всего изобилие крестьянских полей, садов и пастбищ, процветание прочных крестьянских семей.

Пролетарии живо откликались на социалистические идеи о стирании граней между городом и деревней, потому что видели в этом уничтожение городских барьеров и возвращение к жизни и труду на лоне природы. Они поверили в идею о стирании граней между физическим и умственным трудом, потому что видели в этом возвращение к общинной жизни, где не было узкой специализации, а крестьянин был способен выполнять самые различные хозяйственные работы, быть исследователем природы, музыкантом и художником, философом и поэтом. Идеализированные представления о крестьянской жизни легко соединялись с идеалом гармонично развитого человека коммунистического общества, который представлял собой полную противоположность ограниченному и нездоровому обитателю буржуазного города.

Однако крестьянская природа пролетарского сознания для значительной части социалистов, выходцев из городской интеллигенции и представителей городской культуры, была подобна подводной части айсберга, которую они не замечали и не принимали в расчет. Они ориентировались на поведение потомственного пролетариата, который якобы по своей природе является хранителем идей классовой борьбы, а потому и непримиримым борцом с буржуазией.

Подъем рабочего движения в Российской империи, в том числе и в Грузии, и его радикализация неразрывно связаны с быстрым промышленным развитием страны, увеличением рабочего класса за счет крестьянства. Влияние крестьянского сознания на мировоззрение и политическое поведение пролетариата ярко проявилось в России, которая в течении четырех последних десятилетий XIX века после отмены крепостного права вступила в период бурного развития. С 1860 по 1900 год объем промышленной продукции в России вырос более чем в 7 раз.

Промышленный подъем затронул и периферию Российской империи – Закавказье. В Грузии успешно развивалось товарное производство (в Кахетии, например, резко увеличилось производство вина). Возросла разработка полезных ископаемых, и в 1890-х годах Грузия стала обеспечивать около 50% мировой добычи марганца. Если в 1860 году на 450 промышленных предприятиях Грузии работало более 5 тысяч рабочих, то в 1899 году здесь было более 2000 предприятий, на которых трудились до 18 тысяч человек. Роль Грузии как связующего звена между важнейшими регионами мира возрастала по мере развития железнодорожного транспорта.

В 1880-х годах было завершено строительство железных дорог, связывающих побережья Черного и Каспийского морей. В Тифлисе были организованы Главные железнодорожные мастерские, на которых работало около 2,5 тысячи рабочих. Рост промышленного производства и торговли сопровождался быстрым увеличением городского населения в таких городах Грузии, как Тифлис, Кутаиси, Батуми, Зугдиди, Поти, Самтредиа, Озургети, Очамчире.

В то же время бурное развитие российского общества стало причиной новых острых противоречий и обнажило старые проблемы, не изжитые со времен крепостного права. Несмотря на быстрое развитие промышленности, Россия оставалась прежде всего сельскохозяйственной страной, а в деревне применялись самые простые орудия труда. Темпы развития образования, особенно в деревне, были недостаточны, и при их сохранении неграмотность в стране могла быть ликвидирована лишь к концу XX века. В сельской местности были широко распространены массовые эпидемии, уже исчезнувшие в Западной Европе и США. Здесь был высок уровень детской смертности. Неурожаи, периодически случавшиеся в разных регионах России, сопровождались массовым голодом и гибелью от него крестьян, подобно тому, что случилось в 1891 – 1892 годах. Между тем крестьянство, едва сводившее концы с концами, продолжало выплачивать деньги за свое освобождение в 1861 году. Было подсчитано, что эти выплаты продлятся до 1956 года.

Существовавшая в России сословная система игнорировала быстро растущий рабочий класс промышленных предприятий (около 365 тысяч человек в 1860 году, около 1,5 миллиона в 1897 году), а труд рабочих долго не регламентировался законом. Рабочий день в 1900 году составлял в среднем 11,2 часа, однако циркулярами министерства финансов разрешались сверхурочные работы, и поэтому средний рабочий день зачастую составлял 14 или 15 часов. Заработная плата была в 2-3 раза ниже, чем в большинстве стран Западной Европы и в 4 раза меньше, чем в США. Священник Георгий Гапон писал, что многие из питерских рабочих «не имеют средств», чтобы снять отдельную комнату, «и ютятся по несколько семей в одной комнате». Гапон отмечал, что «положение на бумагопрядильных производствах много хуже. Обыкновенно какая-нибудь женщина нанимает несколько комнат и пересдает их, так что часто по десяти и даже больше человек живут и спят по трое и больше в одной кровати». Следствием недовольства такими условиями стали забастовки на промышленных предприятиях России в конце XIX века.

Все эти проблемы остро ощущались и в Грузии. Здесь позже, чем в остальной империи, было отменено крепостное право (в 1864 году – в Восточной Грузии, в 1865—1871 годы – в Западной Грузии). Основной земельный фонд оказался в руках государства (более 57% земельной площади). В соответствии с реформой крестьяне получили лишь 6,4% земель. Все большее число крестьян было вынуждено арендовать земли: около 75% всех крестьян Грузии в 1890-х годах были арендаторами. Остальные земли оказались в руках небольшого слоя местных помещиков, которые, постепенно разорялись и закладывали свои поместья быстро богатевшим местным капиталистам, как правило негрузинам.

Углубление социальных противоречий в Грузии, как и во всей России, благоприятствовало распространению марксистской теории революционного преобразования общества на социалистических принципах. В 1883 году в Женеве была создана первая марксистская группа «Освобождение труда» во главе с Г.В. Плехановым, с конца 1880 – начала 1890-х годов она обретала все больше сторонников в России. Повсеместно создавались подпольные марксистские кружки.

В начале 1890-х годов в Грузии складывается «Третья группа» революционеров, или «Месаме-даси», тяготевшая к марксизму. Ее руководителем был Ной Жордания, выпускник Тифлисской духовной семинарии. В 1897 году он вернулся в Тифлис после четырехлетнего пребывания за рубежом, во время которого он встречался с вождями мировой социал-демократии – Плехановым и Каутским. Позже членами «Месаме-даси» стали исключенные из семинарии С. Джибладзе и В. Кецховели. В 1897 году члены «Месаме-даси» взяли под свой контроль газету «Квали».

Распространению марксизма в Грузии способствовали местные особенности капитализма. Поскольку буржуазия в Грузии состояла в основном из лиц негрузинских национальностей, то здесь антикапиталистическая направленность борьбы неизбежно соединялась с движением в защиту грузинского народа, его основной части – крестьянства и городской бедноты. Такое сочетание позволяло также вооружить марксистскими идеями патриотическую оппозицию, которая прежде группировалась вокруг литературных газет и была занята главным образом воспеванием Грузии и ее прошлого. (Правда, сближение марксизма с патриотическими настроениями нередко приводило к тому, что марксистские интернационалистские положения использовались для прикрытия националистических воззрений, направленных против лиц иных национальностей. В последующем Иосиф Джугашвили не раз осуждал различные «националистические уклоны» в социал-демократическом, а затем и коммунистическом движении Грузии.)

В этой быстро менявшейся исторической обстановке ускоренными темпами совершалась эволюция идейных взглядов Иосифа Джугашвили. Свое первое стихотворение, опубликованное в «Иверии» – газете грузинских патриотов «Первой группы», он посвятил цветущей Грузии, которую должны прославить ученики духовной семинарии. Последнее появившееся на страницах «Иверии» стихотворение («Ходил он от дома к дому…») свидетельствует о том, что он утратил веру во влияние поэта на умы людей. Характерно, что следующее по времени стихотворение было опубликовано в народнической газете «Квали» – органе «Второй группы». После того как газета «Квали» стала органом марксистской «Третьей группы», Иосиф перестал писать стихи. Лира казалась теперь юным радикалам слишком слабым орудием для решения великих и сложных задач современности. Поэтому, вероятно, не столько запреты семинарского начальства, сколько восприятие Иосифом окружающей действительности через прозаические категории социальных и политических теорий заставили его оставить поэтическое творчество. Иосиф пожертвовал своим раскрывавшимся поэтическим талантом, чтобы без остатка отдать себя революционному делу.

Есть свидетельства, что Иосиф стал инициатором изучения в кружке семинаристов теории социализма и истории рабочего движения. Вскоре Иосиф прочел работу вождя российского марксизма Г. В. Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» и ознакомился с первым томом «Капитала» Карла Маркса (предположительно в изложении). В то же время нет никаких свидетельств того, что Иосиф Джугашвили и другие семинаристы, изучавшие марксизм, публично объявляли себя врагами веры Христовой.

О том, что превращение духовных учебных заведений в очаги революционных идей было закономерным в то время, также свидетельствует идейная эволюция ученика Тифлисской армяно-грегорианской духовной семинарии Анастаса Микояна (это произошло через десять с лишним лет после завершения учебы Иосифа Джугашвили в Тифлисской православной семинарии). В армяно-грегорианской семинарии существовал кружок, в котором подпольно изучали труды Маркса, Каутского, Плеханова, Бебеля.

При всем различии целей и методов у христианской церкви и революционного движения за социальное преобразование общества было немало точек соприкосновения. По этой причине в XX веке было сделано немало попыток соединить коммунистическое учение с христианством. Один из апологетов соединения коммунизма с христианством настоятель Кентерберийского собора Хьюлетт Джонсон был награжден в 1945 году советским орденом Трудового Красного Знамени, а в 1951 году удостоен Международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами».

Однако в конце XIX века в России сама мысль о подобном союзе показалась бы чудовищной не только иерархам православной церкви, но и марксистам, убежденным в «классово чуждом» характере христианства и в том, что религия, как сказал Маркс, – это опиум для народа. И все же можно предположить, что христианская вера и углубленное изучение богословских предметов повлияло на представления учеников духовных училищ о мире и формирование их ценностных ориентиров, что позволило им сравнительно легко приобщаться к революционной теории.

Подобно христианам, марксисты обращались к книге как главному источнику веры в правоту своего дела. Правда, если главным источником знаний о Боге для христиан служила Библия, то марксисты в оценке общественных процессов руководствовались сочинениями Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Если православная церковь признавала бесспорными для истолкования веры положения святоотеческой литературы, то для марксистов неоспоримыми авторитетами в истолковании марксизма считались лидеры социал-демократических партий – Карл Каутский, Поль Лафарг, Георгий Плеханов. В своей работе «Анархизм или социализм?», написанной через 10 лет после начала своей деятельности в марксистских кружках, Иосиф Джугашвили назвал «Коммунистический манифест» «евангелием социал-демократии». Воспринятое с детства представление о Небесной Церкви, которая руководит делами «земной церкви», помогало семинаристам легче представить себе роль и место основоположников марксистской теории в революционном движении, соотношение между теорией и практикой. Если по церковным представлениям апостолы Христа «продолжают быть в общении с верующими на земле», то для марксистов основоположники их учения оставались «вечно живыми», а их учение продолжало оказывать мощное «животворное» воздействие на революционную практику.

Не только сочинения основателей коммунистической теории, но даже их образы вызывали почтение у марксистов, схожее с отношением верующих к святым. Позже вспоминая о Ленине, Сталин говорил, что тот «видел ясновидящим взором» грядущие события. Даже в отношении марксистов к портретным изображениям своих руководителей можно усмотреть сходство с отношением верующих к иконам. Первая же маевка, организованная членами «Месаме-даси» под Тифлисом, была украшена портретами Маркса и Энгельса, которые нарисовал местный художник-любитель. Почтительное отношение к изображениям основоположников марксизма было близко семинаристам, которые из богословских сочинений знали, что «честь, воздаваемая иконе, относится к ее первообразу, и поклоняющиеся иконе поклоняются Ипостаси изображенного на ней».

Став правящей партией, большевики начали украшать портретами и скульптурами Маркса, а затем Ленина и других партийных руководителей все официальные учреждения и праздничные мероприятия. При этом, как и при расположении икон в церкви, размещение портретов покойных и живых вождей подчинялось строгому порядку. Словно следуя правилам, установленным VII Вселенским Православным Собором об иконах, изображения основоположников коммунизма и их сподвижников были сделаны «красками, или из мозаичных плиточек, или из какого-либо другого вещества». В отличие же от требований VII Собора они располагались не только «на стенах… в домах и при дорогах», но и в государственных учреждениях, дворцах культуры, на станциях метро.

Уважение марксистов к покойным вождям мирового коммунистического движения распространялось и на места их захоронений. Уже после смерти Карла Маркса его могила стала местом паломничества всех сторонников коммунистической идеологии. Характерно, что Фридрих Энгельс не захотел, чтобы его хоронили, и приказал, чтобы его прах был развеян на берегу Бискайского залива, лишь потому, что не желал, чтобы его могила стала невольно соперничать с могилой Маркса как место поклонения марксистов. Впоследствии же многие места захоронений видных руководителей социалистического и коммунистического движения стали священными для социалистов и коммунистов. Захоронение Ленина в Мавзолее, а затем создание подобных мавзолеев и для других видных деятелей международного коммунистического движения логично вытекали из такого отношения к ним со стороны коммунистов. В подобном отношении можно увидеть сходство с тем, как, судя по тексту «Закона Божия», православные относятся к телам христиан, «живших праведной жизнью или ставших святыми принятием мученической смерти». Такие тела, по церковной традиции, «достойны особого уважения и чествования». Как и в православной церкви, почитающей тех или иных святых в определенные дни, революционеры постоянно отмечали различные юбилеи основоположников коммунизма и видных деятелей революции.

Революционная традиция, как и христианская, установила свои праздники. Первым из них был праздник международного пролетариата – Первое мая. Еще до революции марксисты отмечали день Парижской коммуны – день торжества первой в мире пролетарской революции, а также 8 марта – день борьбы за права женщин всего мира. После 7 ноября 1917 года в России стали отмечать и эту дату. Впоследствии в Советской стране появились и другие памятные дни.

Не только праздничное событие, но и любое партийное собрание первых лет существования российской социал-демократии завершалось песнопением. Как и у церкви, у марксистской революционной партии были свои гимны, в которых выражалась вера ее членов в победу их дела, при этом нередко с использованием религиозных образов и церковной лексики. Наряду с «Интернационалом», слова которого о «последнем и решительном бое» напоминали рассказ о последнем сражении Божественных сил против сил дьявола из Откровения святого Иоанна, российские марксисты часто пели «Варшавянку», в которой говорилось о том, что они вступили в бой «святой и правый» за «святую свободу».

Выражение веры в лучшую долю и надежды на построение справедливого общества в песнях и речах на революционных собраниях и митингах напоминало порой христианские молитвы о лучшей жизни. Если молитва соединяла верующих между собой, а их всех – с Небесной Церковью, «вводя каждую ее частицу в общую жизнь тела Христова», то обращение членов партии к основным положениям марксизма и вера в торжество социализма и коммунизма позволяли им ощутить связь каждого из них со всемирным пролетарским движением и учением Маркса– Энгельса. Представление о церкви как о Теле Христовом подготовило сознание к восприятию идеи о партии революционного пролетариата, члены которой являются лишь частицами общего братства в священной борьбе.

Точно так же, как православие видело свою задачу в количественном расширении церкви на земле и в ее духовном росте, наполнении мира святостью, так и социалисты и коммунисты видели свою задачу в количественном росте рядов партии, расширении ее влияния на массы и в идейном воспитании ее членов. Конечной целью партийного строительства должно было стать соединение теории революционного коммунизма с практикой – построение всемирного коммунистического общества. Христианские принципы равенства, братства, справедливости не противоречили идеалу социализма – обществу без угнетения, без богатых и бедных, без дискриминации по социальному, национальному происхождению и цвету кожи. В борьбе социализма против господства буржуазии и за разрушение буржуазного строя многие видели претворение в жизнь христианского осуждения власти денег и греховных порядков современного города.

Если Христос обращался к страждущим и обездоленным Римской империи в начале I тысячелетия, призывая их оставить свои дома, собственность и даже семьи и идти к Нему, обещая им Царствие Небесное, то марксизм призывал наиболее эксплуатируемую часть современного капиталистического общества – пролетариев встать под его знамена, заявляя, что «им нечего терять, кроме своих цепей, обретут же они весь мир».

Идея революционного выступления против неправедной власти, даже против неправедных священников, борьбы против существующего строя с целью глубокого общественного преобразования также не противоречила представлениям, которые могли почерпнуть ученики духовных училищ из Ветхого и Нового Завета. Разве не восстал иудейский народ под руководством Моисея против фараона и его власти? Разве Христос не изгонял менял из храма? Разве деятельность Христа и его учеников не привела их к конфликту с иудейской церковью и римскими властями?

Сам порядок вступления в революционную социалистическую партию для молодых семинаристов был подобен введению новообращенного в лоно церкви, что, как известно, уподобляется новому рождению человека. Представление марксистов о том, что членами партии могут быть лишь те, кто сможет возглавить борьбу пролетариата, а потому лишь люди наиболее сильные в моральном и идейном отношении, перекликалось с теми требованиями, которые предъявляла церковь к священнослужителям. В своей статье «Класс пролетариев и партия пролетариев», написанной в 1904 году, Иосиф Джугашвили, используя церковные обороты, осуждал попытки открыть партию для любого из тех, кто примет «с удовольствием… партийную программу, тактику и организационные взгляды, но ни на что, кроме болтовни, не способны. Было бы осквернением святая святых партии назвать такого болтуна членом партии (т. е. руководителем армии пролетариев)!»

Подобно тому, как верующий стремится максимально соответствовать христианскому идеалу, высшей целью члена партии являлось его соответствие целям и идеалам партии. Отвечая на приветствия по случаю своего 50-летия, Сталин писал, что относит их «на счет великой партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по своему образу и подобию».

Член партии должен быть активным и дисциплинированным борцом за лучшую жизнь, точно так же как духовный пастырь должен быть образцом твердости в вере и бескомпромиссности к проискам дьявола. Если церковь призывала «возвести крепость истины» для отражения чуждых ей влияний, то Иосиф Джугашвили в 1904 году писал: «Наша партия есть крепость, двери которой открываются лишь для проверенных».

Руководители партии, которые служили образцом для рядовых ее членов, удостаивались знаков уважения и почета, напоминавших знаки уважения и почета, которые оказывают верующие священнослужителям. Говоря об отношении к партийным руководителям, Сталин, возможно, вспоминал о церковной обрядности: «Принято, что «великий человек» обычно должен запаздывать на собрания, с тем чтобы члены собрания с замиранием сердца ждали его появления, причем перед появлением великого человека члены собрания предупреждают: «тсс… тише… он идет». Эта обрядность казалась мне не лишней, ибо она импонирует, внушает уважение».

Многие стороны партийной «обрядности», о которой говорил Сталин, сложились еще задолго до того, как партия стала правящей, точно так же как многие церковные ритуалы возникли еще в период гонений на христиан. Подобно первым христианам, отстаивавшим свое учение в условиях преследований, социалисты и коммунисты должны были защищать свои взгляды в условиях подполья. Юные семинаристы без труда осваивали навыки конспиративной деятельности, поскольку с первых лет обучения в духовных училищах знали, что «внутренняя жизнь Церкви таинственна». Хранить партийные тайны, не предавать огласке многие события внутрипартийной жизни, не пытаться сорвать покров секретности с тайн высших эшелонов власти было легче научиться тому, кто с детства заучил, что «в жизни Церкви ряд особенных, наиболее важных моментов благодатного строительства, ряд священнодействий постепенно получил преимущественное наименование «таинств».

Как и первые христиане, гонимые за веру, социалисты и коммунисты были готовы пострадать за свои убеждения и безропотно вынести муки. Член партии должен быть готов пожертвовать всем, включая свою жизнь, ради победы коммунизма. В обращении «организациям и товарищам, приславшим приветствия» по случаю 50-летия, Сталин писал: «Можете не сомневаться, товарищи, что я готов и впредь отдать делу рабочего класса, делу пролетарской революции и мирового коммунизма все свои силы, все свои способности и, если понадобится, всю свою кровь, каплю за каплей».

Хотя сходство между христианством и марксистским учением облегчало переход Иосифа Джугашвили, как и других учеников Тифлисской семинарии, в революционное социалистическое движение, между религией и теорией Маркса – Энгельса были полярные различия. Религия покоилась на вере, учение Маркса – на научном доказательстве. Религия считала, что целью верующего является забота о его душе и подготовка к вечной жизни, а задача марксизма сводилась к решению мирских проблем путем переустройства общественной жизни. Религия призывала верующих смиренно нести свой крест, а марксисты звали на революционную борьбу. Марксисты осуждали религию как орудие идейного порабощения масс, а религия осуждала марксизм за неверие в Бога. В отличие от религии, которая убеждала в незыблемости вселенских основ и вечных истин, марксизм воспринимал мир как постоянно развивающийся, а суждения о нем как постоянно изменяющиеся. Такое восприятие мира отвечало представлениям Иосифа о происходивших бурных переменах, совершавшихся на стыке двух веков. Личный опыт также убеждал Иосифа в постоянной изменчивости условий жизни и постоянном развитии мировосприятия людей. В своей работе «Анархизм или социализм?» Сталин писал: «Что такое диалектический метод? Говорят, что общественная жизнь находится в состоянии непрестанного движения и развития. И это верно: жизнь нельзя считать чем-то неизменным и застывшим, она никогда не останавливается на одном уровне, она находится в вечном движении, в вечном процессе разрушения и созидания. Поэтому в жизни всегда существует новое и старое, растущее и умирающее, революционное и контрреволюционное».

Место религии, формировавшей прежде его представления о времени и пространстве, в мышлении Иосифа заняла марксистская диалектика, которая, по его оценке, позволяла реалистично объяснить окружающий мир. Он писал: «Диалектический метод говорит, что жизнь нужно рассматривать именно такой, какова она в действительности». Время, которое прежде представлялось ему замкнутым в вечно повторяющихся кругах богослужения и ограниченным на Земле ожиданием перехода каждого человека в вечную жизнь на том свете или надеждой на второе пришествие Христа, теперь становилось средством измерения поступательного движения вечно меняющегося и развивающегося земного мира.

Пространство, прежде наполненное созданными раз и навсегда творениями Бога, теперь превратилось в место движения постоянно развивавшихся форм материи.

Молодой Джугашвили полностью принял эволюционную теорию Дарвина в качестве универсального объяснения развития природы от простых организмов к более сложным по мере их приспособления к изменявшимся условиям. Диалектика в марксистской трактовке позволяла ему найти объяснение историческому развитию общества – от простого к сложному. Каждый этап общественного развития не был абсолютно плох или хорош, а соответствовал определенным историческим условиям. На каждом этапе в обществе назревали противоречия между старым и новым, а борьба, являвшаяся следствием этих противоречий, венчалась победой растущих сил над отмиравшими и переходом к новому этапу развития.

Теория Маркса и Энгельса убеждала его в постоянном развитии общества, неизбежности смены одного общественного строя другим, в том, что в самой природе несправедливого строя, порабощающего сильные, независимые натуры, заложены семена его гибели. Исходя из положений марксизма, Джугашвили считал, что капиталистическое общество подготовило почву для социализма благодаря тому, что при капитализме «процесс производства, труд, уже принял общественный характер, приобрел социалистический оттенок». Это он видел и в организации производства на отдельном предприятии («каждый рабочий и все рабочие каждого цеха тесно связаны по работе как с товарищами из своего цеха, так и с другими цехами»), и во взаимосвязи различных видов промышленных производств («достаточно забастовать рабочим железной дороги, чтобы производство очутилось в тяжелом положении, достаточно остановиться производству нефти и каменного угля, чтобы спустя некоторое время закрылись целые фабрики и заводы»). Из этого Джугашвили делал вывод: «Ясно, что здесь процесс производства принял общественный, коллективистский характер. И так как общественному характеру производства не соответствует частный характер присвоения, так как современный коллективистский труд неизбежно должен привести к коллективной собственности, то само собой ясно, что социалистический строй с такой же неизбежностью последует за капитализмом, как за ночью следует день».

В развитии капиталистического производства он видел процесс, готовящий почву для грядущего социалистического строя. «Экономическое развитие капиталистического строя показывает, – писал Джугашвили, – что современное производство с каждым днем расширяется, оно не укладывается в пределах отдельных городов и губерний, непрестанно ломает эти пределы и охватывает территорию всего государства, – следовательно, мы должны приветствовать расширение производства».

Главной же созидательной силой современного производства, самым быстро растущим классом современного общества был пролетариат. Хотя Иосиф не был пролетарием, он вырос в среде городских рабочих, и ему было легче принять положения марксизма, провозглашавшие пролетариат решающей силой общественного развития. Он писал: «Диалектический метод говорит, что только тот класс может быть до конца прогрессивным, только тот класс может разбить ярмо рабства, который растет изо дня в день, всегда идет вперед и неустанно борется за лучшее будущее. Мы видим, что единственный класс, который неуклонно растет изо дня в день, всегда идет вперед и борется за лучшее будущее, – это городской и сельский пролетариат. Следовательно, мы должны служить пролетариату и на него возлагать свои надежды».

В рабочем движении Джугашвили увидел «корабль», который идет к светлому будущему. В мае 1905 года в работе «Коротко о партийных разногласиях», используя ленинскую фразу о том, что «рабочий класс стихийно влечется к социализму», он писал, что, если Ленин «долго не останавливается на этом, то только потому, что он считает излишним доказывать то, что и без того доказано». Джугашвили было ясно, что стихийное движение трудящихся в борьбе за свои права и против зависимости от буржуазии само по себе могло привести общество к глубоким преобразованиям. Однако стихийное движение могло и заблудиться, привести к «усилению влияния буржуазной идеологии на рабочих», поскольку «наша общественная жизнь пропитана буржуазными идеями».

Чтобы предотвратить обуржуазивание пролетариата, или «остывание» температуры классовой борьбы, марксисты стремились «подогревать» пролетарское сознание с помощью социалистической теории общественного развития. Лишь соединив стихийное рабочее движение с этой теорией, можно было, по мнению Джугашвили, добиться превращения выступлений трудящихся в борьбу за социализм. «Что такое рабочее движение без социализма? – задавал он риторический вопрос и отвечал на него так: «Корабль без компаса, который и так пристанет к другому берегу, но, будь у него компас, он достиг бы берега гораздо скорее и встретил бы меньше опасностей».

В то же время марксистская теория не должна была оставаться вещью в себе. В работе «Коротко о партийных разногласиях» он так определял место теоретических знаний в общественных процессах: «Что такое научный социализм без рабочего движения? – Компас, который, будучи оставлен без применения, может лишь заржаветь, и тогда пришлось бы его выбросить за борт». Лишь в соединении стихийного протеста с теорией он видел возможность создания упорядоченного и целеустремленного движения: «Соедините то и другое вместе, и вы получите прекрасный корабль, который прямо понесется к другому берегу и невредимым достигнет пристани. Соедините рабочее движение с социализмом, и вы получите социал-демократическое движение, которое прямым путем устремится к „обетованной земле“.

Социалистическая теория стала «компасом» и для Иосифа Джугашвили. В то же время в своем восприятии марксизма он, очевидно, развивал те идеи, которые унаследовал из вековых народных представлений о городском, буржуазном мире и идеальной альтернативе этому обществу.

С детства он привык слышать рассказы взрослых об обмане торговцев и работодателей. Марксистская политэкономическая теория позволила ему увидеть, что механизм обмана трудящихся лежит в основе капиталистической эксплуатации. Разъясняя механику «обмана», с помощью которого капиталисты грабят пролетариат, Джугашвили подчеркивал, что «капиталистический строй зиждется на товарном производстве: здесь все принимает вид товара, везде господствует принцип купли-продажи… Капиталисты знают все это и покупают рабочую силу пролетариев, нанимают их. А это означает, что капиталисты становятся хозяевами купленной ими рабочей силы. Пролетарии же теряют право на эту проданную рабочую силу». Таким образом, капиталистический рынок труда, построенный на обмане, служил, по мнению Джугашвили, основным инструментом ограбления и порабощения пролетариев.

Говоря о том, что «главной основой капиталистического строя является частная собственность на орудия и средства производства», Джугашвили не только осуждал ее несправедливость. В своей критике капиталистических отношений он опирался и на извечные представления крестьян о городской жизни как царстве хаоса и беспорядочности. Он подчеркивал, что капиталистическое производство неразумно организовано и это очевидно всякому здравомыслящему человеку. Он писал: «Во-первых, само собой понятно, что капиталистическое производство не может быть чем-то единым и организованным: оно сплошь раздроблено на частные предприятия отдельных капиталистов. Во-вторых, ясно также и то, что прямой целью этого раздробленного производства является не удовлетворение потребностей населения, а производство товаров для продажи с целью увеличения прибыли капиталистов. Но так как всякий капиталист стремится к увеличению своей прибыли, то каждый из них старается производить как можно больше товаров, вследствие чего рынок быстро переполняется, цены на товары падают – и наступает общий кризис.

Таким образом, кризисы, безработица, перерывы в производстве, анархия производства являются прямым результатом неорганизованности современного капиталистического производства». Экономические кризисы производства, которые становились все более ощутимыми в России по мере роста капиталистических отношений, для молодого Джугашвили и многих его единомышленников были наглядным подтверждением правоты Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

Ликвидация капиталистического строя представлялась молодому Джугашвили торжеством правды и порядка над силами лжи, корысти и хаоса. Представления об альтернативе капитализму Иосифа во многом отражали традиционный идеал общинной организации, построенной на бесклассовой основе всеобщего равенства. В 1906 году он писал: «Будущее общество – общество социалистическое. Это означает прежде всего то, что там не будет никаких классов: ни капиталистов, ни пролетариев, – не будет, стало быть, и эксплуатации. Там будут только коллективно работающие труженики… Вместе с наемным трудом будет уничтожена всякая частная собственность на орудия и средства производства, там не будет ни бедняков-пролетариев, ни богачей-капиталистов,!– там будут только труженики, коллективно владеющие всей землей и ее недрами, всеми лесами, всеми фабриками и заводами, всеми железными дорогами и т. д.» В социалистическом обществе изменится цель производства и его организация. Джугашвили утверждал: «Главная цель будущего производства – непосредственное удовлетворение потребностей общества, а не производство товаров для продажи ради увеличения прибыли капиталистов. Здесь не будет места для товарного производства, борьбы за прибыли».

Установление социалистического порядка положит конец анархии капиталистического производства, считал Джугашвили: «Будущее производство будет социалистически организованным, высокоразвитым производством, которое будет учитывать потребности общества и будет производить ровно столько, сколько нужно обществу. Здесь не будет места ни распыленности производства, ни конкуренции, ни кризисам, ни безработице».

Задолго до начала сталинских пятилеток, в ходе которых производительные силы страны увеличились в несколько раз, он писал: «Развитию современных производительных сил препятствует существующая капиталистическая собственность, но, если иметь в виду, что в будущем обществе не будет этой собственности, – то само собой ясно, что производительные силы вдесятеро возрастут». Джугашвили считал, что такой рост производства будет достигнут в значительной степени за счет более полного использования трудового потенциала страны: «Не следует также забывать того обстоятельства, что в будущем обществе сотни тысяч нынешних дармоедов, а также безработных возьмутся за дело и пополнят ряды трудящихся, что сильно продвинет развитие производительных сил».

В то же время в молодости Джугашвили был убежден, что не насилие, а «свободный и товарищеский труд» будет главным источником трудового подъема. Энтузиазм «свободного и товарищеского труда» должен был, по мысли молодого марксиста, принести хорошие плоды и «повлечь за собой такое же товарищеское и полное удовлетворение всех потребностей в будущем социалистическом обществе… От каждого по его способностям, каждому по его потребностям! – вот на какой основе должен быть создан будущий коллективистический строй». Правда, он оговаривался, что такой строй не будет Немедленно построен: «Разумеется, на первой ступени социализма, когда к новой жизни приобщаются еще не привыкшие к труду элементы, производительные силы также не будут достаточно развиты и будет еще существовать «черная» и «белая» работа, – осуществление принципа «каждому по его потребностям», – несомненно, будет сильно затруднено, ввиду чего общество вынуждено будет временно стать на какой-то другой, средний путь. Но ясно также и то, что когда будущее общество войдет в свое русло, когда пережитки капитализма будут уничтожены с корнем, – единственным принципом, соответствующим социалистическому обществу, будет вышеуказанный принцип».

Перемены в способе производства должны были сопровождаться и глубокими преобразованиями в политической жизни. В работе «Анархизм или социализм?» Джугашвили приводил высказывание Фридриха Энгельса: «Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором». Полностью поддерживая это положение, Джугашвили в 1906 году был убежден в том, что вместе с ликвидацией капиталистического способа производства будет разрушено и государственное устройство общества. Он писал: «Там, где нет классов, где нет богатых и бедных, – там нет надобности и в государстве, там нет надобности и в политической власти, которая притесняет бедных и защищает богатых. Стало быть, в социалистическом обществе не будет надобности в существовании политической власти».

И все же Джугашвили делал весьма примечательную оговорку: «В то же время, само собой понятно, что для ведения общих дел, наряду с местными бюро, в которых будут сосредоточиваться различные сведения, социалистическому обществу необходимо будет центральное статистическое бюро, которое должно собирать сведения о потребностях всего общества и затем соответственно распределять различную работу между трудящимися». Кроме того, он считал: «Необходимы будут также конференции и, в особенности, съезды, решения которых будут обязательными для оставшихся в меньшинстве товарищей». Совершенно очевидно, что для носителя представлений об упорядоченном строе, антиподе царству рыночного хаоса, было немыслимо уничтожение управленческой организации.

Он сохранил верность этим идеям до конца своей жизни. Его работы: по диалектическому и историческому материализму, написанная в 1938 году, по политэкономии 1952 года не противоречили его убеждениям, которые сформировались в начале революционной деятельности. И в дальнейшем марксистская теория оставалась его идейно-политическим «компасом». Он сверял с ней всякое свое решение, всякое свое действие. Порой явные логические передержки и натяжки в его рассуждениях не раз вызывали сомнения в их справедливости. В то же время очевидно, что Сталин до конца своих дней сохранил верность основным положениям марксизма, которые исходили из исторической обреченности капитализма и неизбежности торжества социалистического, а затем коммунистического общества. Борьба за ликвидацию капиталистического строя и победу социализма и коммунизма стала делом его жизни. Глубоко восприняв идеи марксизма, Иосиф Джугашвили не мог оставаться верующим христианином, разрыв с церковью стал неизбежен вне зависимости от того, строги были порядки в семинарии или нет. Достаточно было лишь повода, чтобы Иосиф ушел из семинарии. В кондуитном журнале за 1898—1899 годы появилась очередная запись: «Ученик Джугашвили вообще не почтителен и груб в обращении с начальствующими лицами, систематически не кланяется одному из преподавателей (С.А. Мураховскому), как последний неоднократно уже заявлял инспекции. Помощник инспектора А. Ржавенский». Резолюция следующая: «Сделан был выговор. Посажен в карцер, по распоряжению отца Ректора на пять часов».

Хотя в «Духовном вестнике Грузинского экзархата» за июнь-июль 1899 года было записано, что Иосиф Джугашвили был исключен за неявку на экзамен без уважительных причин, вряд ли можно сомневаться, что и неявка Джугашвили на экзамен, и суровое наказание были следствием обострившегося конфликта между семинаристом и начальством семинарии. Среди архивных материалов была найдена объяснительная записка И. Джугашвили относительно какой-то неявки в срок в связи с похоронами родственника. Однако так как дата на записке не обозначена, то неясно, связана ли она с последующим исключением Джугашвили из семинарии, или нет. Возможно, что опоздание Джугашвили было лишь удобным поводом избавиться от бунтаря, в то же время не усиливая уже сложившееся впечатление о семинарии как питомнике революционеров. Поэтому, хотя формально он был изгнан за нарушение порядка, Джугашвили имел основания утверждать, что его исключили из семинарии за революционные взгляды.