"Путешествие длиною в жизнь" - читать интересную книгу автора (Сенкевич Юрий)

"ТИГРИС" ВЫХОДИТ В ОКЕАН

После плаваний на "Ра", когда была доказана возможность древних трансокеанских контактов, Хейердала стала волновать история Двуречья, древних обитателей Месопотамии. И, конечно, в его излюбленном аспекте. Среди наскальных рельефов ему первыми попадались на глаза те, на которых были изображены корабли. В клинописных надписях на глиняных табличках его прежде всего занимали строки о море.

Древние шумеры совершали дальние океанские плавания - Хейердал был убежден в этом. Оставался пустяк - отыскать прямые доказательства. Тур не сомневался, что за доказательствами дело не станет.

Датский археолог Джеффри Бибби, ведя на Бахрейне раскопки, обнаружил под слоем песка останки стариннейших городов.

- Представляете, он отодвинул истоки мировой цивилизации более чем на тысячу лет! - восторгался Тур. - Трехтысячный год до новой эры - и могучее государство, остров-ярмарка посреди Персидского залива! Из Омана туда везут медь и золото, из Африки - слоновую кость, из долины Инда - кремни и сердолик!

В клинописных документах Двуречья часто упоминался Дилмун, богатая страна за морем, с которой торговали шумеры: обменивали шерсть на металлы. Из документов следовало, что шумеры совершали свои путешествия на каких-то плетеных судах, плавали на них по Персидскому заливу, ходили не только на Бахрейн, но спускались к Аравийскому морю, заходя в какой-то Макан за медью. Джеффри Бибби подтвердил, что на территории теперешнего Омана сохранились следы древних медных рудников.

За сердоликом шумеры плавали в какую-то Мелуху. Поскольку сердолик добывался в районе Инда, Хейердал вполне мог предположить, что шумерские плетеные суда выходили в Индийский океан.

Но на каких судах месопотамские купцы могли совершать свои путешествия? Ведь теперешние местные рыбаки пользовались лодками, которые они делали из пальмовых ветвей. На этих лодках они ночью выходили ловить рыбу, а днем вытаскивали для просушки, поскольку пальмовые стебли быстро впитывали воду и не могли долго держаться на плаву.

Хейердал предположил, что, возможно, шумеры делали свои суда из местного тростника. Но это еще требовалось доказать. И он отправился в местность, где живут "болотные арабы", чтобы разгадать тайну древних шумерских судов. Жители этой современной "аравийской Венеции" делают из камыша не только свои дома, но и "землю", на которой стоят их шалаши, находится скот. Они вяжут из камыша плот, грузятся на него и пускаются в плавание по бесчисленным протокам - куда понесет, туда и ладно. Постепенно плот намокает, притапливается, его наращивают, укладывая свежие вязанки... Странствия такого островка заканчиваются, когда он застревает на мели или прибивается к берегу.

Эти-то плавающие островки и заинтересовали Хейердала. Считалось, что хотя камыш берди, из которого могли быть сплетены шумерские суда, не уступает по плавучим свойствам африканскому папирусу, но и не превосходит его. Пробы подтверждали, что берди держится на плаву без просушки всего две недели - какие уж тут суда для выхода в океан...

А плоты "болотных арабов", прежде чем ощутимо намокнуть, плавали месяцами. В чем дело?

- Август, - ответили "болотные арабы". И объяснили, что для строительства плотов годится не всякий берди, а лишь тот, что срезан в августе. В августе он, как говорится, в самой поре: достиг спелости, но еще не начал стареть. И его плавучесть в это время высока изумительно.

Так у Хейердала созрела идея - а почему бы не проверить мореходные способности этого камыша берди? Но для того чтобы построить новое судно, больших, чем "Ра", размеров, требовались немалые средства. Надо было искать богатого покровителя или заимодавца.

Еще когда Тур трудился над фильмом о "Ра" и тоже испытывал финансовые затруднения, его выручило шведское телевидение, на котором работал его близкий друг Ленард Эренборг. Тур решил снова прибегнуть к его помощи и попросил Эренборга позондировать почву, не заинтересует ли географический отдел шведского ТВ телевизионный фильм о плавании на камышовом судне.

Шведы ответили: "Интересно, поможем, но одни не потянем. Надо привлечь какую-нибудь другую телевизионную компанию, например, английскую Би-би-си".

Би-би-си тоже отнеслась к предложению Хейердала сочувственно, однако заявила, что и она вкупе со шведами не потянет. Не позвать ли на подмогу телевидение ФРГ?

Дальше - как в известной детской сказке: за фалды западногерманских телевизионщиков ухватились японские, за фалды японских - американские, так называемый Тринадцатый канал, патронируемый Американским географическим обществом. И все вместе, впятером, вытянули репку: собрали требуемые полмиллиона долларов.

Взамен Тур обязался предоставить в распоряжение кредиторов четырехчасовую телевизионную картину об экспедиции "Тигриса". Картину они выпустят в эфир там и тогда, где и когда сочтут нужным.

Таким образом, медведь еще не был добыт, а шкура его уже была продана, причем продана именно для того, чтобы организовать охоту.

В контракте, заключенном Хейердалом с телевизионными компаниями, было много пунктов и пунктиков. Каждый в отдельности был вроде бы и пустячный, но вместе они связали Тура не хуже, чем Гулливера лилипутские путы. Вся информация о плавании, текстовая, изобразительная, печатная, переданная по радио, объявлялась собственностью консорциума. Без его ведома мы не имели права публиковать ни строки. Никакой самостоятельности! Тур с первых дней подготовки плавания уже чувствовал себя должником консорциума.

Заключенный контракт сказался и на составе будущего экипажа: в нем должны были быть четыре кинооператора. Но первыми в экипаж должны были войти ветераны "Ра" - без нас Туру было бы трудно.

К этому времени ряды "стариков" поредели. Весельчака Жоржа Сориала уже не было на свете - за два года до этого, работая под водой, он попал в беду и погиб в Средиземном море.

Разошлись пути Хейердала и Сантьяго Хеновеса. Мексиканский профессор сам стал выходить в океан. С Абдуллой Джибрином связь была потеряна. По семейным обстоятельствам отклонил приглашение марокканец Мадани: у него умер брат, и нужно было заботиться об осиротевших племянниках. В последнюю минуту отказался и Кей Охара - у него серьезная болезнь глаз.

Оставались четверо из девяти... Грустно... Из нас, прежних, Тур мог теперь рассчитывать на Карло, Нормана и меня.

Из новичков Тур пригласил своего давнего друга мексиканца Германа Карраско Франко. Крупный предприниматель, миллионер, он был блестящим кинооператором и фотографом. Во время подводных съемок фильма в Арктике он сделал под водой уникальные кадры плывущего над ним белого медведя.

В помощь Карло и Герману были "приданы" оператор Питсбургского телевидения Норрис Брок и японец Тору Сузуки, тоже одаренный оператор и по совместительству владелец ресторана. Самыми молодыми членами экипажа были: 26-летний Детлеф Зойтцек из ФРГ, несмотря на возраст, известный в своей стране капитан; норвежец Ганс Питер Бём, выпускник "Атлантик-колледжа", мечтавший стать врачом; датчанин Асбьерн Дамхус, студент-физик и математик, уже имевший опыт плаваний. Еще один студент (на этот раз скульптор), 20-летний Рашад Низар Салим, был уроженцем Ирака, знатоком древней арабской культуры. В экипаже он должен был быть матросом-переводчиком.

Состав экипажа будущей лодки - четверо ветеранов и семеро новичков уточнялся, определялся, подтверждался в течение всего долгого времени, от возникновения идеи до начала ее осуществления.

Для меня же все началось в январе 1977 года, когда я получил телеграмму: "Томас Александерсон ТВ Швеции надеется встречу тобой отеле "Россия" между вторым пятым февраля обсудить мой новый план Тур Хейердал".

Шел восьмой год с финала плаваний "Ра". Тосковать по прошлому было некогда. Работал. Защитил диссертацию. Странствовал по планете: Перу, Куба, Исландия... Случалось и ездить с докладами на медицинские конгрессы. Единственное, чего не хватало, - времени: никак не мог успеть сделать все.

Нет, грех жаловаться и гневить судьбу - мир хорош. Но мир и плох, потому что телеграмму принесли 29-го. Это сколько же еще ждать до 2 февраля? Как понять "надеется встречу"? Он меня найдет или я его? В холле дежурить? Цветок в петлицу воткнуть?

Пошучивал и нервничал. Крутился возле телефона. И не вытерпел - снял трубку, заказал Италию, Колла Микери, где жил Тур. Беседа сразу приняла конспиративный характер.

- Строжайший секрет! - кричал Хейердал чуть не через всю Европу, к развлечению, вероятно, десятка телефонисток. - Конфиденциально! Большая лодка! Прежний экипаж! Ты готов?

В гостиничном номере посланец Тура был разочарован тем, что я уже что-то знаю, и рад тому, что знаю не все. Он с восторгом сообщал детали: "На сей раз не бальса! Не папирус! Камыш!" (Потом уже по срезу стебля, доставленного в нашу страну со строительства "Тигриса", специалисты определили это растение как рогоз узколистый, который в обиходе называют иногда камышом.)

К весне пошли письма от Тура. Деловые и взволнованные, с обязательной пометкой "конфиденциально". Они обрушивали на меня уйму информации, большую часть которой я воспринимал формально.

Я не стал еще тем, кого Тур видел во мне. Он находился внутри идеи, я - снаружи. И нырять медлил. Боялся сглазить. Пребывал в ожидании.

Настал, однако, день, когда меня вызвал председатель Государственного комитета по телевидению и радиовещанию Сергей Георгиевич Лапин.

- Тут у нас документ...

Документ был чудесен. Доверчиво и восторженно, всячески стремясь убедить, Хейердал объяснял, что решил испытать мореходность лодки, сооруженной из месопотамского камыша по типу древних шумерских, что без советского представительства, без меня в частности, интернациональному экипажу зарез...

- Как станем решать?

Я ответил, что предварительное согласие мной дано.

- Правильно, - кивнул Сергей Георгиевич. - Ведущему "Клуба кинопутешествий" полезно набраться новых впечатлений.

Лиха беда начало. Аналогичные письма Тура получили главный ученый секретарь Академии наук Георгий Константинович Скрябин и директор нашего института Олег Георгиевич Газенко...

Я начал стажироваться во Всесоюзном кардиологическом центре и в Московском НИИ скорой помощи им. Н.В.Склифосовского - восстанавливал форму врача под руководством Левана Стажадзе.

Практику реаниматора прошел сначала в морге. Давал наркоз при операциях. Брал консультации по пропедевтике - диагностике внутренних заболеваний. Пошел в Центральный институт стоматологии и проверил, как умею справляться с флюсами и пульпитами...

Помогали мне доктор медицинских наук В.А.Сукачев, профессора Н.К.Пермяков, Б.Г. Жилис и, конечно, мой старый друг, известный кардиолог Н.М.Мухарлямов.

Потом упаковывался. С помощью друзей, разумеется. Взял врачебную укладку, разработанную для использования в длительных космических полетах. Михаил Алексеевич Новиков, рыцарь групповой психологии, подбирал опросники и налаживал "гомеостат".

В Институте медицинской техники, у Рустама Исмаиловича Утямышева, мне опять, как перед "Ра", вручили набор хирургических инструментов из титана. Пригодятся - ладно, нет - еще лучше...

Во Всесоюзном научно-исследовательском институте консервной промышленности мне подарили образцы продукции, разработанной для полетных нужд: две суточные дозы на одиннадцать человек - совсем немножко, чтобы попробовать. Тубы с борщом, творогом, крохотные, на один укус, буханочки, чтоб не сорить крошками в невесомости, сублимированные клубника, индейка...

Тем временем на юге Ирака, в болотах, в жуткую жару - Тур вспоминал: "Пятьдесят два градуса в тени, но тени не было!" - пятнадцать арабов и европеец принялись срезать камыш.

А в Андах, на высоте четырех тысяч метров, четверо боливийцев, тех же, что когда-то строили "Ра-2", собирались в дорогу. Они не спешили: требовалось выждать, пока на Аравийский полуостров придет осень, иначе им, привыкшим к прохладному климату высокогорья, будет очень тяжело в знойном Ираке...

Камыш, срезанный в краю "болотных арабов", сплавили по Тигру и разложили на просушку. Взялись за стапель. Его постройкой руководил подоспевший к Туру Эйч-Пи (так мы потом называли 22-летнего Ганса Питера, приданного мне на "Тигрисе" в качестве помощника по медицинской части).

На "Ра" мы старались доказать, что древние мореплаватели, употребляя средства и методы, им доступные, могли, дрейфуя, пересекать Атлантический океан. Мы стремились возможно глубже влезть в их шкуру, воссоздать на борту их уровень материальной культуры, их быт. Правда, в крайность мы не впадали: держали на борту рацию, "Зодиак", "воки-токи". Но что примечательно: всего этого мы стеснялись, боялись, что нас обязательно упрекнут за нечисто поставленный эксперимент.

Теперь, как неоднократно подчеркивал Хейердал, мы ничего не хотели доказывать. Мы испытывали реконструированное древнешумерское судно и заботились лишь о том, чтобы реконструкция была точной. Форма корабля, размеры, материал, оснастка - тут мы были придиры. А в остальном себя не ограничивали.

Осенью 1977 года за тысячи километров от Москвы работа вступила в ответственную фазу. Судостроители-боливийцы прибыли и начали вместе с арабами мастерить из камыша снопы. Сноп вплетался в сноп, так что постепенно наращивалась двадцатиметровая колбаса диаметром вполобхвата.

Восемнадцать таких колбас, стянутых в вязанку, образовывали гигантскую толстенную сигару. Сигар требовалось три: две по бокам и одна в середине, потоньше. То, что понемногу возникало на помосте, лишь отдаленно смахивало на лодку. Но это уже было лодкой. И лодка звала к себе экипаж.

Уезжать легче, чем провожать. Я давал прощальные интервью, а товарищи впрягались в брошенное мной дело. Спасибо всем, кто меня страховал.

22 октября с грузом около двухсот килограммов я вылетел из Москвы и в тот же день приземлился в Багдаде. Мне повезло: в самолете я оказался рядом с нашим послом в Ираке А.А.Барковским. Анатолий Александрович, человек чрезвычайно интересный и интеллигентный, рассказал мне много полезного и поучительного об Ираке и обещал свое содействие. Как показали дальнейшие события, оно было необходимым, действенным и своевременным.

В Багдаде пришлось пробыть три дня, утрясая таможенные формальности с багажом. Бегал по канцеляриям, ставил на бумажках штампы и печати. Города фактически не видел, а то, что видел, не напоминало о тысяче и одной ночи. Ни с багдадским вором, ни со стариком Хоттабычем ассоциаций не возникало. Столица Ирака осталась для меня лишь промежуточным пунктом, станцией пересадки.

Я спешил в Эль-Курну, в маленький городок между Багдадом и Басрой, туда, где Тигр и Евфрат сливают свои воды в Шатт-эль-Араб. На туристской схеме Ирака Эль-Курна обведена рамкой с надписью, почему-то немецкой, "дас Парадиз". Но таких же рамок на схеме было еще две - на севере и на юго-западе страны. И в каждой, кроме надписи, стоял еще знак вопроса, дескать, все три парадиза - предполагаемые.

Следовательно, и библейская известность Эль-Курны - как бы с вопросительным знаком. Хотя здесь с гордостью демонстрировали гостям пресловутое древо - в его, мол, тени Адам и Ева совершили первородный грех. А курненский рестхауз - дом приезжих по-нашему - носил поэтическое название "Сады Эдема".

К "Эдемским садам" мы с Игорем Беляцким, заведующим бюро АПН в Ираке, и подъехали после утомительного дня пути В доме светились окна. Тур радушно приветствовал нас. Мы обнялись, и он тут же сообщил новости. Норман в дороге, Ганс Питер скоро вернется, Детлеф уже здесь, но неважно себя чувствует - не осмотрю ли я его? Жаль, у врача с места в карьер начиналась практика!

Детлеф лежал с пузырем льда на лбу. Он не то что неважно, он очень плохо себя чувствовал. Вчера температура была сорок градусов, сегодня тридцать девять.

Болезнь была в Азии распространенная, а европейцам не слишком знакомая - особая кишечная форма гриппа.

Я тут же приступил к интенсивному лечению. Вечер приезда в Эль-Курну кончился тем, что мы с Игорем отправились в помещение, отведенное под склад, загроможденное до предела, - едва оставалось местечко для раскладушек. Плюхнулись и отключились среди ящиков, тюков, коробок с консервами, связок блоков, мотков канатов - заснули в раю.

Сразу, как явился в Эль-Курну, я отправился с визитом в Басру, представляться советскому генеральному консулу. Первое, о чем спросил меня Яков Егорович Сусько, было, разумеется: "Не могу ли быть полезным?" И я, помня кое-какие напутствия Тура, намекнул, что неплохо бы нам иметь что-нибудь колесное, для ближних разъездов.

Встречали меня в лагере с ликованием. Я вернулся за рулем видавшего виды агрегата, с неподнимающимися стеклами и дребезжащими дверцами, но выносливого и прочного, как танк. Правда, разъезжали мы на этой машине всего день-два. Потом ее забрали назад, а взамен прислали современную, новенькую, только-только после обкатки. Так что теперь у нас была машина прекрасная "Волга", которую, кто уважительно, кто с подначкой, называли "автомобилем доктора Юрия".

Машина очень нас выручала. Возила к стапелю снаряжение, провизию, ребят в госпиталь: местные врачи любезно согласились помочь в предстартовом обследовании экипажа. Госпиталь был километрах в трех от стройплощадки.

Через некоторое время наша жизнь приятным образом изменилась. Раньше, когда мы приходили на обед, водопровод в рестхаузе, как обычно, был испорчен - никакой надежды ополоснуться. А тут вдруг к нашим услугам было десять кувшинов воды, нацеженной из-под крана буквально по капельке. По вечерам у ребят исчезали носки и рубахи, а по утрам возвращались чистыми. Карловы джинсы, уникально жестяные, оказывались заштопанными парусной иглой. Перевод лоции Персидского залива был сделан в срок и безукоризненно. Корреспонденты исправно получали надлежащую информацию...

Эти и другие чудеса имели непосредственное отношение к одной нашей с Туром беседе. Я сказал тогда:

- Скоро сюда приедет моя жена.

Тур охнул и выдавил с трудом:

- Невозможно! Куда ее поселим?!

- Как - куда поселим?! Большой же дом!

Тогда я еще не разглядел, что рестхауз - далеко не гостиница, он лишь вроде сельского клуба и постоялого двора. В нем кроме бара и ресторанного зала только три жилые комнаты - для членов экипажа, боливийцев и киногруппы из Би-би-си.

Тур не шутя обеспокоился. Он, как выяснилось, еще раньше предупреждал: с жильем скверно, приезжайте без родных. Но до меня его просьба, переданная через пятые руки, почему-то не дошла. А теперь менять что-либо было поздно.

- Когда? - хмуро поинтересовался Тур.

Я утешил его:

- Не завтра, не послезавтра, но уж через неделю наверное.

И вот Ева прилетела в рай. Я встречал ее в Багдаде. Пробыли там полтора дня и направились в Эль-Курну. Добрались к вечеру, когда все сели за ужин. Ксюша быстро перезнакомилась с нашей командой. Мы повели ее смотреть лодку, а потом все дружно отправились смотреть наше с Ксюшей жилище. У ребят из Би-би-си оказалась маленькая палатка, которую они предложили мне. Я разбил ее в саду, на стрелке, где сливаются Тигр и Евфрат...

По утрам у палатки выстраивалась череда арабов. Они хорошие люди, но ужасно любили лечиться. Тот показывал на голову, этот покашливал, третий держался за живот. Предъявляли прыщики и царапины. Глотали витаминные таблетки и удовлетворенно благодарили...

У нашей с Ксюшей палатки было людно и по вечерам. То Карло с Туром забредут, то соотечественники из Басры, работавшие по контракту, нагрянут на огонек, отведать ржаных сухарей. Однажды даже налепили пельменей.

Но вот в один из дней здесь зазвучала музыка Анд. Боливийцы играли на свирелях, прощались: назавтра они уезжали. Почти месяц жили с нами бок о бок эти симпатичные ребята из высокогорной деревни, тихие, добрые, похожие на сказочных гномов-старичков, - Хуан, Хосе, Деметрио, Паолино. Конечно, мы их уважали. Ценили их редчайшее мастерство. Создавали условия: добыли, например, пепси-колу, когда обнаружилось, что ни вина, ни пива они не пьют. Вот соломенных шляп не купили - не нашлось нигде. Так они и щеголяли в домашних вязаных шлемах с надписью "Боливия" на боку.

Мы посмеивались над тем, что они все время держались вместе, - как острил Асбьерн, "молчат кружком". А ведь им, наверное, частенько бывало среди нас одиноко. С какой готовностью, поймав обращенную к ним улыбку, они улыбались в ответ!

Они не увидели лодки на воде. Им нельзя было остаться с нами ни на день - условия контракта были выполнены.

Был сплетен, связан и стянут корпус - махина в восемнадцать метров длиной, в шесть шириной и в три высотой. В толщу камыша по средней линии, на носу и на корме были втиснуты швертовые колодцы - дощатые ножны выдвижных килей-гуар. По бортам были привязаны плечевые сигары, род фальшборта, - для крепления надстроечных опор.

Были загнуты ввысь нос и корма - и лодка стала похожа в профиль на серп луны. И на знак "плыть" со старинных рельефов.

Но о "плыть" нам думать было рано. С нас еще прежде должно было сойти семьдесят семь потов. Предстояла огромная работа по оснастке: на судне должны были появиться мачта, две хижины, капитанский мостик, рулевые весла и так далее.

Нам хотелось все, что можно, доделать, поставить и закрепить на берегу, быстро спустить лодку на воду, загрузиться и - в путь! До океана путь долгий, а вода, к тому же не очень чистая, камышу вредна. Прикинули и решили: до спуска минимально неделя.

С веслами нам опять традиционно не везло... Весла были клееные, с запасом прочности, делали их на Гамбургской верфи профессиональные мастера, но при первом же знакомстве, когда я взглянул на них в свой первый эль-курненский вечер, их форма показалась мне странной. Вернее, наоборот, слишком обыкновенной, характерной для гребных: тело постепенно утоньшалось от рукоятки к лопасти. Но нашими надо было не грести, а рулить, и им нужна была толстенная шеища, а не шейка!

Изложил свои сомнения Туру. Он признался, что его тоже кое-что смущает: лопасти малы, пожалуй. Однако подождем, что скажет Норман.

Диагноз Нормана был суровым: "В Гамбурге напортачили!" Зато прогноз обнадеживающим: "Мигом исправим". Насупился, почертил на бумажке, развил деятельность...

И вот уже немец-столяр Цилих, которого разыскали в окрестностях Эль-Курны, стал приводить рули в желаемый вид.

Но дух "Ра" витал... Столько в прошлых плаваниях намучились мы с веслами, что ни в коем случае не хотели повторений печального опыта, жаждали обезопаситься - и, обжегшись на молоке, возможно, дули на воду. То вилка сконструирована неудачно, то видно было сразу, что и круглому стержню весла в квадратной уключине будет плохо.

Вскоре мы имели в сечении не круг, а - слава столяру Цилиху! - овал, то есть в квадратном отверстии находилась сплющенная жердь. А она, естественно, под напором воды норовила лечь на плоскую свою сторону. Не руль - автопилот какой-то. Куда же с ним в океан?!

И вот срок спуска настал. В шесть утра мы были у стапеля. Уточнили, кто чем будет заниматься и за что отвечать, и разошлись по местам. Надлежало срочно доделать все, без чего судно не могло быть спущено, а также хотя бы кое-что из того, с чем на суше справляться легче, чем на воде. Иными словами, предстояло бесконечное, кропотливое связывание дерева с деревом, каната с канатом - нудный, трудоемкий и, честно сказать, осточертевший процесс.

Работа, как всегда, шла медленно, а время летело гораздо быстрее, чем обычно. Тур с тревогой поглядывал на часы. К полудню стал собираться народ. Во дворе рестхауза, тихонько переговариваясь, в вежливом ожидании сидело приезжее начальство в парадных бурнусах.

Нам бы тоже присесть, перевести дух, осмотреться. Однако нас трясла церемониальная лихорадка. Мы больше не были хозяевами ни кораблю, ни себе: площадкой завладевал зритель. Зритель прибывал, шумел, радовался и призывал начинать спектакль.

Спектакль открылся торжественным прологом. Дочь бригадира арабов разрезала ленточку, сам же он обмакнул руку в кровь жертвенной овцы и шлепнул по борту ладонью. Прозвучало имя, давно нам известное. До сих пор мы в обиходе его избегали - странным казалось обращаться с ним к неуклюжей громадине, к чудищу на помосте. Но, видно, и впрямь настал срок соломе превратиться в корабль:

- Нарекаю тебя "Тигрисом"!

Тросы напряглись. Лодка пошла. Платформа, на которой она строилась и с которой скоро должна была расстаться, на прощанье служила ей санями. Сани же вели себя так, словно под их полозьями не рельсы, обильно смазанные солидолом, а скрипучий песок. Никакой инерции корабль не накапливал. Полз, пока тащили, и останавливался, едва переставали тащить.

У самой воды, там, где по нашей просьбе разобрали часть набережной, рельсы пересекали участок свежеутрамбованной земли - гора завершалась как бы трамплином. Подходя к нему и будто почуяв финиш, судно разогналось, заскользило, выскочило на уступ, зависло, сунулось в реку - ура! И тут же застыло как вкопанное.

Свежий грунт, как его накануне ни уплотняли, ни ровняли бульдозером, не выдержал тяжести, подался, просел, рельсы выгнулись, и лодка увязла кормой. Буквально в нескольких метрах от цели! Полкорпуса уже плавало. Лучше бы не плавало, потому что теперь против нас работал закон Архимеда: выталкивая из воды нос, вдавливал корму крепче и глубже.

Не знаю, сколько бы мы еще мыкались у проклятого стога. Ночь опускалась. Хейердал терял самообладание. Но случилось так, что ехал мимо двадцатипятитонный "КрАЗ" со щебенкой, а в кабине его находились советские шоферы, Владимир Носов из Иркутска и Владимир Митюк из Москвы.

Два Володи заметили, проезжая, нашу беду, притормозили, быстро разобрались в обстановке - и предложили пихнуть.

Предложение сперва повергло нас в замешательство - боялись за судно и за них самих. Но выбирать не приходилось. Вспыхнули и уперлись в корму лучи автомобильных фар, и кинооператоры получили новый выигрышный сюжет для съемок.

Мы сложили бревна Т-образно, поперечное прижали к корме, продольное уткнули в бампер "КрАЗ"а - не сколачивали, не связывали, а держали на весу, в опасной близости к радиатору. Бревна срывались, падали, мотор выл, дождь хлестал - кошмар!

Рыча и взвывая, нависая грозной громадой, то пятясь, то надвигаясь, "КрАЗ" пихал лодку. Пихал, пихал - и спихнул, с плеском, с брызгами, кажется, даже с куском берега.

Тем и завершился спуск.

До утра лило и грохотало, палатка наша содрогалась от ветра, и Ксюша волновалась, что ее сорвет, унесет.

А наутро взошло солнце, ветер утих, лужи высохли, и в реке - огромным золотистым лебедем - наша лодка. Сплошная идиллия. Кажется, и не было "вчера".

Глаза слипаются, зевота... Хоть за полночь, но чтоб не меньше страницы. Главное - себя пересилить, чтобы выработался стереотип. Потом дело пойдет само по себе, и ежедневные записи станут потребностью. Это было очень важно, ведь дневник - не прихоть, а часть программы. Михаил Новиков специально просил: регулярно, без пропусков, иначе снизится ценность.

Был не в настроении и понаписал чепухи: "По всей видимости, мы не отплывем никогда... Продолжим понемножку приобретать различные полезные навыки. Овладеем столярным, плотницким, шорным, малярным делом, далее кузнечным, ткацким, швейным, гончарным...

Пойдут по белу свету легенды о странном племени знатоков ремесла, основавших в нижнем Двуречье слободу Хейердаловку. Об их веревочно-консервной цивилизации. О ритуальных возгласах "Йелла" и о культе Августовского Камыша.

Гиды станут объяснять экскурсантам: "Справа Тигр, слева Евфрат, посредине - ковчег, знаменитый тем, что строится чуть не с прошлого потопа и, вероятно, опоздает к следующему".

Мирно, в неустанных трудах проживем свои дни. Уход на пенсию ознаменуем подъемом мачты. Оставим на память о себе изумленным потомкам пирамиду из продуктовых жестянок, обрамленную канатными бухтами, увенчанную якорем, так и не познавшим морского грунта.

Да, кажется, корпус корабля собирается пускать корни на дно..."

А назавтра вдруг повеяло ветром странствий. Во-первых, мы наконец-то получили от соответствующих инстанций разрешение выходить в эфир. Норман обрадовался, тут же развернул рацию, на пробу послал позывные... И почти сразу - "Юрий, твои!"

Наши сигналы принял Валерий Агабеков, радиолюбитель из Ессентуков. Слышал он нас прекрасно, мы его - тоже. Он произвел какие-то хитрые манипуляции, соединился с Москвой, попросил вызвать мой домашний телефон... И начало радиоконтактов "Тигриса" ознаменовалось тем, что я поговорил с тещей!

Спустив недооснащенное судно, мы многое себе осложнили. Не говоря о технологических неудобствах, связанных с достраиванием, прибавилась масса лишних хлопот: следить за ветром, за причальными канатами, а главное включился счетчик живучести нашего корабля. Со вчерашнего вечера камыш начал расходовать, и впустую, свой плавательный ресурс.

Зато в графике можно было поставить галочку - корабль на плаву...

Было парадоксальное чувство: старт чем ближе, тем дальше. Полоса забот неудержимо расширялась. Судовым работам, в основном такелажным и плотницким, не было числа. Параллельно разбирали складские залежи, сортировали продовольствие, делили его - весьма условно и приблизительно на суточные рационы. Одновременно запасали питьевую воду: тысячу двести литров разливали по канистрам, добавляли, чтоб не испортилась, консервант. А лекарств докупить! А фонари керосином заправить! А примусам горло прочистить! А...

Но наша запарка в принципе была добрым знаком. Если за вагонными окнами двоятся, троятся и четверятся пути, значит, скоро станция. Неудобно, конечно, прибывать по всем колеям сразу. Но в том, что мы выбивались из расписания, никто не был виноват, кроме нас...

Зато вскоре нас стало не одиннадцать. Не было бы счастья, да нахальство помогло...

Среди советских специалистов, работавших в Ираке, популярность "Тигриса" неуклонно росла: почти не было дня, чтобы нас не навестили сограждане. Наведывались из Басры, из Насирии, делали иногда четыреста пятьсот верст по пустыне, лишь бы полюбопытствовать, поснимать, подобрать у стапеля кусок камыша. Эти встречи были чрезвычайно приятны, только времени было в обрез, а посетители требовали внимания.

И вот однажды явились с визитом земляки-моряки - их лесовоз стоял в порту под разгрузкой, - отличные парни. Увидеть "Тигрис" для них было событием. Толпились, просили подписать открытки. У нас же в тот день дело не ладилось: сперва, мол, пахота, автографы потом.

- Что пахать? Да мы, да сейчас! - Засучили рукава и сделали столько, что даже невозмутимый Тору изумился и по-японски сказал "о-го-го".

За ужином Тур сиял:

- Нам бы и на завтра таких помощников.

- И на послезавтра! - подхватил Асбьерн.

- На неделю! - повысил ставку Детлеф.

- На месяц! - включился в игру Эйч-Пи. Здесь же, участвуя в трапезе, сидел Виктор Николаевич Герасимов, начальник строительства по советско-иракскому контракту.

- Виктор Николаевич, у нас идея - не одолжите нам в помощь человек двух?

- А трех не хотите?

Посмеялись и забыли. Но прощаясь, Герасимов произнес загадочно:

- Если не против профсоюз.

А к вечеру следующего дня обнаружилось, что профсоюз не против и что в Эль-Курну прибыли присланные в наше распоряжение - с контрактной стройки, где каждая пара рук дорога, - мастера Георгий Балаболик, Владимир Гаинцев и Дмитрий Кайгородов.

Встретили их с великой радостью, устроили с жильем, взяли на довольствие... И от наших плотницких затруднений только пух полетел!..

Норрис прокричал с берега:

- Юрий, тебе не кажется, что на "Тигрисе" пора поднять русский флаг?

Не кажется!

Вот неполный список советских граждан, посетивших в те дни Эль-Курну и отработавших на "Тигрисе" некое количество часов.

Руководитель иракского корпункта АПН Игорь Беляцкий.

Собственный корреспондент московского телевидения в Ираке Владимир Лепнухов.

Корреспондент ТАСС в Багдаде Станислав Корзелев с женой.

Журналисты-международники Фарид Сейфуль-Мулюков и Леонид Рассадин.

Пусть не введут в заблуждение их профессии. Ни микрофонов, ни блокнотов они на стройплощадке не вынимали. "Брали интервью" у веревок и деревяшек, углублялись в проблему посредством топора и сверла.

Слух о том, что "Тигрис" теперь сооружался методом народной стройки, широко распространился, и посетители хлынули по второму кругу. Кто только тогда не побывал у нас заново! Шоферы, те, кто при достопамятном спуске сталкивал лодку в воду: "Пока пересменок, не надо ли, ребята, круглое покатать, плоское покидать?" Компания знакомцев из-под Ура: "У нас выходной, а у вас, говорят, воскресник?"

Действительно, получался воскресник, почти как дома. Не было только транспарантов, лотков с мороженым да "Марша энтузиастов" из репродукторов...

Тур делал вид, что ничего неожиданного не происходит. Экспедиция интернациональная, так что вполне естественно, что ей помогают. А я ходил именинником и чувствовал себя немножко Томом Сойером, который подбил приятелей красить забор.

Мы находились в Эль-Курне почти месяц. По многим, пусть объективным, причинам спуск судна на воду не однажды откладывался. Теперь точно так же откладывался и старт. Недоделок была масса: для того чтобы стартовать абсолютно готовыми, на вылизанном, с иголочки, корабле, требовалось еще неизвестно сколько времени - работам не видно было конца.

Моральное состояние экипажа было не на высоте. Люди выкладывались до предела и не видели результатов своего труда. Дневной график не выполнялся, денежные фонды таяли - смета, и без того вдвое завышенная, была перекрыта тоже вдвое...

А корабль меж тем намокал, счетчик плавучести тикал: вторую неделю мы "плыли" в пресной грязноватой воде. Где же выход?

А выход был - надо было стартовать как можно скорее. Пусть недоставало комфорта на борту, но мачта была, весла были, парус хоть какой-то был. Крыша над головами тоже имелась, остальное - по дороге. Дима Кайгородов согласился плыть с нами до Басры. Его начальство не возражало, поскольку мы просто как бы доставляли Диму обратно на стройку, только не машиной, а по воде. В пути он должен был доделать, что сможет.

И вот 23 ноября, в среду, мы стартовали.

Самого момента отплытия никто из нас как следует не прочувствовал. Проверяли такелаж, привязывали окончательно рулевые весла, переносили из склада на лодку груз... И все казалось, что до старта далеко. А потом, примерно около часа дня, Тур приказал отправляться:

- По местам стоять! Отдать швартовы!

Течение понесло, и мы взялись за парус, но тут же заволновались, так как на верхушке мачты обнаружился наш отважный Герман. Он снимал удаляющийся причал, а мы дружно кричали:

- Вниз!

Причем Тур прибавлял:

- Быстрее!

А я кричал:

- Медленнее! - Я вполне серьезно опасался, что не привыкший к марсофлотству Герман загремит вниз.

Наконец он слез. Парус пополз к облакам, но на полпути застрял, никак нельзя было сдвинуть. Это мешал бакштаг; его отдали, рей освободился...

Лодка плавно набирала ход, стрелка у слияния Тигра и Евфрата была уже далеко позади. Вокруг нас на бешеной скорости сновали два маленьких катера с телеоператорами - дорвались парни до работы. Мы махали им руками: "Счастливо оставаться!"

А вот как выглядело наше отплытие со стороны, как описала его Ксана:

"Не спеша укладывала вещи на ярко-зеленом квадрате незатоптанной травы, где стояла палатка. Вдруг мчится гонец: "Ксана, стартуют!" Как стартуют?! Отплытие было назначено на сегодня, но час не был определен. Потом оно откладывалось трижды. У меня не было уверенности, что оно и сегодня состоится: о нем просто не думали за будничными хлопотами.

Бросила все - и к причалу. Успела, застала даже конец церемонии. Тур на сильнейшем ветру говорил прощальную речь, благодарил наших шефов из иракского министерства информации, бригаду арабов, советских специалистов - всех, кто помогал.

Народу собралось порядочно: официальные лица, жители Эль-Курны, кое-кто из наших с контракта взял отгул, приехал проводить.

Быстро-быстро убрали трап. Юра подтянул на лодку - простились. Полоска воды между судном и причалом стала расширяться сантиметр за сантиметром. И тут я поняла: все! Уплывают! Совсем уходят!

Стоп! Короткая заминка! На борту обнаружился "заяц": официант из бара объявил, что ему недоплатили за пиво. Совал Туру счет. Разбираться было некогда, и Тур вынул из кармана, сколько вынулось. Официант сказал, что не хватит, Тур добавил, опять не считая. Официант в последний момент перепрыгнул на сушу и довольный побрел к рестхаузу.

А я побежала назад, на нашу стрелку, и замахала картузиком. У меня и у Юры они были одинаковые, белые.

Он просил: "Не уходи, у нас сильная оптика, мы тебя будем видеть долго-долго". Лодка быстро удалялась, и вот уже исчезло белое пятнышко Юрин картузик. Вдруг с мачты сверкнул солнечный зайчик - это, конечно, Юра. Я все махала, махала и очень плакала..."

Мы были одни посреди широкой реки. Хотя нет, не совсем одни: прямо на носу фырчала моторка - знатоки фарватера Шатт-эль-Араба указывали нам путь. Имелся лоцман и у нас на борту - бравый Али высился на мостике и чисто символически подруливал. Соседним рулем владел Карло. Я ему слегка завидовал - шутка сказать, первая вахта!

По берегам, поросшим пальмами, толпились дети и взрослые, приветствуя наш славный ковчег. Тур сказал:

- Смотри, им приходится бежать, чтобы поспеть за нами, значит, мы идем довольно быстро.

- До сих пор не верю, что мы стартовали.

- Я тоже, - кивнул Тур.

Но путешествие вышло кратким. Мы проходили место, где Шатт-эль-Араб делает повороты, и нас стало ветром прижимать к левому берегу. Схватились за рули, резко повернули, их заело. К счастью, арабы на мотоботе оказались проворнее нас: они проскользнули между лодкой и берегом и буквально отпихнули "Тигрис" на свободную воду.

Одну излучину кое-как проскочили, в следующую не вписались совершенно - врезались в мелководье. Противно затрещало, упершись в грунт, левое рулевое весло. Кинулись к нему, пытались приподнять, но мешала путаница веревок. Все же мы его чуть-чуть приподняли, и весло тут же заклинило - оно село на одну из продольных ограничивающих балок. Люди, стоявшие на берегу, отталкивали нас. Тут же подоспел мотобот, взял на буксир, оттянул.

Надо было останавливаться и решать, что делать. Выбрали подходящий бережок, спустили парус, бросили носовой якорь, притулились с помощью арабов.

Грустное было положение. Казалось бы, все элементы экспедиции налицо лодка, река, экипаж, - но плыть не могли...

Рашад и Карло поехали в Басру за канатами, кухонной утварью и, главное, за кожей. Кожа была необходима, чтобы обить ею весла и уключины, уменьшить трение, хотя бы в качестве полумеры.

Кожу достать было трудно. Три недели назад мои земляки, руководители стройки в Насирии, Дмитрий Григорьевич Петровнин и Николай Петрович Павлов, презентовали нам кучу всякого полезного добра: матрацы, полотенца, одеяла, деревяшки... В числе прочего была и кожа, приличный кусок, толщиной в палец, но ее явно было мало.

Наши интенданты вернулись. Мы начали ставить на место весла - и сразу всем бросилось в глаза, что сечение их нисколько не изменилось. Да и как оно могло измениться? Овал есть овал.

Тур выговаривал Норману и Цилиху (заочно): "Обещали же, когда брались, что стержень будет круглым, а теперь как быть? Стесывать лишнее? Убирать толщину, к которой как раз и стремились?"

Норман отмалчивался - видно было, что он обескуражен и расстроен. Перепробовали два-три варианта, один другого оригинальнее. Я сказал Норману, что хоть я и не инженер, а всего-навсего лекарь, но изучал правила наложения повязок и знаю, что прочней крестообразной "восьмерки" ничего до сей поры не изобретено. Привязали весла "восьмеркой", подтянули винты, подняли якоря и парус и пошли.

Шли на привязи, но самостоятельно: мотобот держал буксирную веревку провисшей. Рулевые весла действовали плохо. Поэкспериментировали с ними приподняли: будут ли работать части лопасти? Будут, ничуть не хуже. Тогда зачем же мы их наращивали, уширяли?

- С такими рулями выходить в океан - идиотизм, - подвел категорический итог Тур.

Но мы сейчас шли вовсе не в океан. Мы совершали марш-бросок до бумагоделательной фабрики, расположенной в двадцати километрах ниже по Шатт-эль-Арабу. Там снова должны были стать на прикол - инженеры фабрики обещали помочь, чем смогут.

Едва пристали и закрепились, подъехал громадный кран, подцепил наши рули и перенес их, как две спички, на сушу. Там мы положили их на козлы, вырезали круглый шаблон - и Дима Кайгородов приступил. Когда он занес топор, Норман испуганно закричал: "Что он делает?! Нужен рубанок!"

Пришлось объяснять, что на Руси издавна строили избы и храмы, обходясь единственно топором, и что Дима не посрамит этой традиции. Однако даже после того, как Дима продемонстрировал свое искусство и все убедились, что топор в его руках строгает глаже, чем рубанок в наших, даже после этого Тур, Детлеф и Норман жаловались, что у них екало сердце при каждом его ударе.

А я в ответ рассказывал о мастере Нестере, который поставил на острове Кижи посреди Онежского озера двадцатидвухглавую церковь. Поставив же, молвил: "Нет и нигде не будет второй такой!" И швырнул в онежские воды топор, столь верно ему послуживший.

- Пусть не швыряет, - шепнул мне Тур. - Пусть подарит, я его с собой заберу.

Дима работал великолепно и быстро. Обтесал стержень по шаблону, оставалось прошкурить - и всё. Но открылась новая любопытная подробность. Лопасти рулей разбухли, вышли из пазов, стали непомерно тяжелыми. Оказалось, что хитроумный Цилих, надставляя их по нашему заказу, использовал казеиновый клей, который, как известно любому мальчишке-авиамоделисту, в воде растворяется!

Горячо поблагодарили хозяев и покинули территорию комбината. Ветра совсем не было, и нас тащил мотобот. Но все же для красоты подняли парус, хотя он был совершенно бесполезен и лишь тормозил наше движение.

Рули действовали хорошо. Проплывали мимо маленьких деревень, люди с берегов махали нам и что-то кричали. По обоим бортам - заросли камыша и прекрасные пальмовые рощи...

Стали в пяти километрах от Басры. Назавтра в восемь утра должны были пройти через город. Волшебная Басра, Басра из "Тысячи и одной ночи", с минаретами мечетей и куполами усыпальниц, с флотилиями разноцветных дау вдоль берега невероятно грязного здесь Шатт-эль-Араба...

От Эль-Курны до Басры шестьдесят километров, а ощущение было такое, будто у нас огромный этап пути за кормой. До Персидского залива предстояло идти еще дня три. За это время нужно было оснастить лодку для плавания в бурных водах, все как следует закрепить, принайтовать, добиться, чтобы парусная система служила безупречно. С рулями, похоже, теперь было все в порядке. Они отняли у нас целых пять дней, а всего лодка на воде семнадцать. Срок не маленький. За семнадцать дней можно уже было выйти в океан.

Дима нас покинул. Перешагнул на борт патрульного катера, оставив Туру на прощание свой чудо-топор и приняв в дар спальный мешок с надписью "Тигрис". Мы здорово его задержали: двухдневное плавание растянулось почти на неделю и, конечно, длилось бы дольше, если бы не его мастерство.

Ушел Дима, улыбчивый добродушный москвич, и теперь мне предстояло долго-долго не изъясняться на родном языке.

Чем ближе мы подходили к устью, тем больше в Шатт-эль-Арабе было кораблей. Одни нас обгоняли, другие - стоявшие на якоре - мы обходили сами. Если судно было советское, то обязательно с него нам вслед были три гудка и хоровое: "Счастливого плавания!" Детлефа этот салют слегка раздражал, а меня, признаться, раздражало его раздражение. Прошли мимо судна под флагом ГДР. Сказал Детлефу:

- Смотри, вон немецкий корабль!

- Нет, это корабль с вашей, русской территории.

- А тебе больше нравится, когда с вашей, американской?

Глупо было так пикироваться, но должен же я был что-то отвечать, когда меня задирали...

Фао - небольшой городок при впадении Шатт-эль-Араба в Персидский залив. Он при Басре примерно - весьма примерно! - как Кронштадт при Петербурге. В Фао мы распрощались с арабами-провожатыми и стали дожидаться попутного ветра.

Тур договорился на метеостанции, что нас будет сопровождать до залива портовый буксир. Теперь бы только ветер попутный, северный!

"Море, море!" - этим кличем, как повествует Ксенофонт, десять тысяч греков, отступая из Персии, приветствовали сверкающие просторы, к которым долго и самоотверженно пробивались...

2 декабря в пять часов утра портовый буксир потянул нас от Фао в залив узким судоходным каналом. Затем потащил фарватером, тоже узким, не дающим возможности лавировать, да к тому же забитым разными кораблями. Потому нам и требовался строго попутный ветер.

Около полудня, когда берег значительно отдалился и впереди совсем близко маячил выходной буй, буксир нас покинул и парус наш наполнился. И это действительно было начало - "Тигрис" наконец-то выходил на морскую волну.

Мы радовались и резвились, как мальчишки. Величали друг друга по-восточному витиевато: "Уважаемый натягиватель каната, не скажешь ли, когда мне сменить уважаемого поворачивателя рулевого весла?" Тур на мостике громко провозглашал дошедшую до нас из девятого века клятву арабских капитанов:

- Мы, члены братства судоводителей, связаны обетами и клятвами не дать кораблю погибнуть, пока его не настигнет предопределенное. Мы, члены братства водителей судов, поднимаясь на борт, берем с собою наши жизни и судьбы. Мы живем, пока наш корабль цел, и умираем с его гибелью.

- И да придет к нам возможно позже Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний, - вторил Рашад.

Суда, стоявшие вокруг на внешнем рейде, провожали нас гудками. "Славск", Одесса - прочли мы у одного из огромных сухогрузов на борту. Мы проходили с ним рядышком, бок о бок. "Привет, Юра! - кричали с палуб. Ура, Хейердал! Удачи! Счастливого пути!" А кто-то, видимо, судовой радист, попросил уточнить марку нашей радиостанции и используемые ею частоты.

Но затем ветер стих. И мы остались без хода, без управления, на оживленнейшем фарватере, который надо было покидать возможно скорее, - как пешеходы на перекрестке, прозевавшие свой зеленый свет.

Надеялись, что хотя бы течением дотащит нас до буя, к которому можно было бы привязаться и переждать затишье. Буй приближался, до него оставалось каких-нибудь два кабельтова, но тут начался прилив и "Тигрис" поволокло обратно к берегу, к Фао...

В волнах показалась странная посудина красного цвета, безвесельная. Люди в ней, в оранжевых спасательных жилетах, то привставали, то приседали, словно качали пожарную помпу: шлюпка была оборудована ручным приводом к винту.

Она шла точно на нас, и по поведению ее экипажа видно было, что смеяться над нами они не собираются. Без лишних слов они бросили нам буксирный конец и потащили к бую.

Так мы познакомились с командой "Славска" и его капитаном Игорем Антоновичем Усаковским. Он предложил нам отбуксировать "Тигрис", чтобы убраться с фарватера и поштилевать в тихом уголке.

"Славск", громадина водоизмещением 18 тысяч тонн, надвигался медленно, осторожно. С него подали конец на шлюпку, к шлюпке прицепились мы - и процессия, коей никогда до того не видел и впредь не увидит Персидский залив, с черепашьей скоростью двинулась в путь.

Около шестнадцати часов теплоход остановился, к нему подтянули и пришвартовали "Тигрис", и мы отправились на "Славск" с благодарственным прощальным визитом.

Капитан, однако, не был настроен на расставание. За ужином он осторожно намекнул, что время для выхода в залив выбрано не самое лучшее: в декабре норд здесь задувает редко. И предложил потянуть нас еще немножко, к маяку Шатт-эль-Араб. До него было примерно тридцать миль на юго-восток, и там все-таки легче ловить ветер и лавировать.

Тур колебался.

- Престижа вы не уроните, - настаивал Игорь Антонович. - Открытое море начинается за маяком. Я, в сущности, вывожу вас из района порта. Разве это предосудительно?

В общем, в двадцать один час с минутами винты "Славска" заработали, и караван тронулся в прежнем порядке: теплоход, шлюпка в качестве амортизатора, следом - мы.

Утром проснулись от качки. Маяк - вон он. По волнам гуляли барашки, ветер был свежий и до безобразия неподходящий, почти встречный.

Да, мы вышли в плавание чересчур поздно, на исходе сроков, в межсезонье, когда у ветров и течений в этом районе нет стабильности. Если следовать лоциям, то нам надо было бы стартовать в сентябре. Но кто же виноват, что для лодки был нужен именно августовский камыш, а климат ранней иракской осени тяжек для строителей лодки - индейцев с высокогорного озера Титикака?

Отшвартовались без блеска: крепко стукнулись носом о корпус "Славска", затем приложились еще раз, затем чуть было не попали под его винты. С большим трудом подняли парус, опустили оба выдвижных руля и пошли - не к Бахрейну, а скорее в сторону Кувейта. Сразу определилось, что под острыми углами к ветру "Тигрис" не ходит: для него предел - галфвинд, и то через силу, плюс еще снос течением. Практически нас волокло строго на запад.

Около двадцати трех меня разбудил крик Тура: "Все наверх!" На секунду почудилось, что ожили авралы "Ра": ветер свистит, бортовая качка, на палубе суета. Норман командует, Карло тянет канат... Нет, я был не на "Ра". Там, среди океана, мы были избавлены от мелей и рифов, а здесь - прямо по курсу - огни. Это был остров Файлака, и нас несло к его побережью, на камни.

Ветер крепчал, все вокруг трещало и ходило ходуном. Хорошо еще мы с Карло днем проверили и подтянули крепеж мачты. Берег приближался...

В четыре часа я принял вахту. Почти сразу же на мостик поднялся Тур:

- Дрейфуем?

- Дрейфуем. Парашют не держит.

- Может, попробуем поднять парус и обогнуть скалы? Хотя нет, понесет в щель между островом и материком, а там - рифы, отмели... Знаешь, что говорит об этом береге лоция?

- Нет, не знаю.

- Что на него не рекомендуется высаживаться без вооруженной охраны.

Он медлил, мялся и наконец предложил будничным тоном, словно речь шла о чем-то незначащем:

- Возьми прожектор, посигналь, как положено, три точки - три тире...

Я ушам своим не поверил. Тур приказывал дать "SOS"!

Ни на "Кон-Тики", ни на "Ра" до этого дело не доходило: ни разу в жизни Хейердал не подавал сигналов бедствия. Неужели нам сейчас настолько плохо?!

Зажег прожектор и стал мигать. С острова ответили миганием, но беспорядочным. Там, видно, не знали азбуки Морзе и не понимали, чего мы хотим.

- А радио?.. - начал я и осекся: сквозь свист и плеск слышалось тарахтенье генератора. Норман уже выходил в эфир...

4 декабря в пять часов утра начальник радиостанции "Славска" Роман Липский принял наш призыв. Палубной команде был немедленно объявлен аврал. "Славск" снялся с якоря и пошел к Файлаку.

Через несколько часов мы увидели их на горизонте - сначала теплоход, затем идущую от него шлюпку, на этот раз моторную. Столько знакомых было на ней: капитан, главный механик, боцман...

Игорь Антонович Усаковский и его первый помощник Гарас перебрались к нам на борт. Мотобот со спасателями гарцевал на волнах рядом. Договорились, что они выберут из воды наш тормозной парашют, ухватятся за его трос и оттянут нас кормой вперед к "Славску". Теплоход тем временем приближался чуть заметно, почти неразличимо для глаза.

- Не обман ли зрения, как считаете, Игорь Антонович, Григорий Григорьевич?

Усаковский и Гарас вгляделись.

- Нет, не обман. Тут другое...

Не "Тигрис" полз к "Славску" - "Славск" подбирался к "Тигрису". Старпом, оставленный командовать, на свой страх и риск пытался подойти поближе.

На лице капитана отразились весьма противоречивые чувства. Осадка теплохода - шесть с половиной метров; в любой момент спасатели могли превратиться в терпящих бедствие.

- К рации? - встревоженно предложил Тур и встал.

- Обождем. Не враг же он себе, застопорит.

Вероятно, это были не самые безмятежные минуты в морской практике капитана "Славска". Теплоход остановился, выбрав резервы глубины подчистую, когда не то что семи, а и трех футов под килем, наверное, не осталось.

Что же касается нас, то мы, увы, продолжали плыть, но не к теплоходу, а прежним дрейфующим курсом. Слабосильный мотобот не справлялся. Нас волокло на рифы, и они, согласно карте, находились уже в трех-четырех милях от нас, не дальше.

Вдруг из тумана выскочила дау. Стремительная двухмачтовая шхуна летела прямо на нас. Мы обрадовались, закричали, замахали, но никто на ней не обращал на нас внимания - не замечали, что ли? Неподалеку от нас она заглушила мотор, и ее матросы начали ставить сети.

Рашад и Детлеф сели в надувную лодку и погребли к дау. Минуло с полчаса. Наконец мы увидели, что дау трогается с места и направляется к нам. Ее шкипер произнес в мегафон что-то гортанное. Мы подумали, что он здоровается, и приветливо, вразнобой ответили. Однако переводчик Рашад прервал наши излияния:

- Пятьсот!

- Чего пятьсот?

- Пятьсот кувейтских динаров за буксировку.

- Сколько?!

Для нас цена была баснословной. Тур отказывался наотрез. Усаковский качал головой:

- Ну, синдбады, ну, мореходы!

Шхуна, независимо свистнув, умчалась так же стремительно, как появилась: никакая рыбная ловля ее не интересовала - специально наведались попробовать сорвать куш.

А мы продолжали дрейфовать в сторону рифов - об этом нам откровенно сообщали со "Славска", уточнив посредством радара нашу скорость и курс.

Подскочила шхуна, родная сестра предыдущей: они, похоже, вились поблизости, как коршуны в ожидании добычи. Теперь уже Тур был согласен на все. Рашад перепрыгнул на дау показывать направление (к тому времени теплоход исчез из виду). Опять составился диковинный караван: мы за шлюпкой, шлюпка за шхуной...

Игорь Антонович связался по рации со "Славском", объяснил ситуацию и приказал идти наперерез. До вероятной точки рандеву насчитывалось миль семь. Уже спускался вечер. Дау гнала вовсю, нас болтало, встряхивало. Оставалось надеяться, что камышовый корпус "Тигриса" как-нибудь выдержит рывки и качку.

Одновременно на мостике происходил разговор между Туром и Усаковским, очень для "Тигриса" важный. Реконструирую его так, как мне потом пересказал Тур.

- Ваше самостоятельное плавание по Персидскому заливу с точки зрения задач экспедиции было результативным?

- Разумеется. Мы испытываем образец шумерского судна и уже на основании дня пути пришли к кое-каким выводам.

- Что же выяснено?

- Что парус мал, что для лавирования наших подвижных килей недостаточно.

- Будете совершенствовать то и другое?

- Да, как запланировано, на Бахрейне.

- Значит, до Бахрейна пауза?

- Ну... Допустим, что так.

- Извините за расспросы, я не из любопытства. Раз определенный этап эксперимента завершен и дальнейший путь до Бахрейна ничего не убавит и не прибавит, не рациональнее ли, если "Славск" доставит вас туда на буксире? По времени - экономней, для "Тигриса" - безопасней, экспедиционным идеям ущерба нет...

- Я сам хотел просить вас об этом...

Тур распорядился, чтобы я переселился на "Славск" для координации действий и связи. Приказы не обсуждают, хотя уходить с "Тигриса" очень не хотелось. Подумал: если уж идти, то лучше с кем-нибудь вдвоем. С тем же Карло - пусть, коль представилась возможность, примет пресный душ и сменит повязку на больной ноге.

Тур согласился, и мы вчетвером - Усаковский, Гарас, Карло и я перелезли в мотобот. А между тем дау, приняв мзду и вернув Рашада, исчезла в ночной мгле.

"Славск" взял нас на буксир, и мы тронулись против течения в путь, к Бахрейну. Пришлось пережить и штормовой ветер, и "охоту" на "Тигриса", когда оторвался буксирный конец...

Они возились с нами уже третьи сутки, и неизвестно, сколько еще им предстояло помогать нам. Между тем, "Славск" был в живой очереди судов, ожидавших входа в порт Басры, и наверняка уже потерял из-за нас эту очередь. А ведь у них был план, график. Усаковский вежливо успокаивал: "Наверстаем".

И все-таки ради спокойствия в Москву ушла радиограмма:

"Министерство морского флота, министру Т.Б.Гуженко.

Уважаемый Тимофей Борисович! Лодка "Тигрис" с международным экипажем на борту испытывает большие затруднения в проходе Персидского залива из-за неблагоприятных метеоусловий. Приняв сигнал бедствия, к нам на помощь подоспел экипаж черноморского теплохода "Славск", что помогло избежать посадки на рифы. В настоящее время "Славск" буксирует "Тигрис" в безопасный район. Для его достижения требуется около двух суток - плавание осложняет сильный встречный ветер и волнение. Убедительно прошу Вас разрешить капитану теплохода "Славск" продолжить буксировку. Искренне Ваш Юрий Сенкевич".

Вскоре был получен ответ:

"Борт т/х "Славск", Усаковскому. В связи с просьбой экипажа "Тигрис" разрешаю продолжить буксировку до безопасного района. Желаю экспедиции во главе с выдающимся ученым Туром Хейердалом благополучного плавания, успешного выполнения задуманного эксперимента. Гуженко".

С Тимофеем Борисовичем Гуженко в то время я не был знаком. Уже после плавания на "Тигрисе" он бывал у нас на передаче в "Клубе кинопутешествий", рассказывал о походе под его руководством атомохода "Арктика" к Северному полюсу в 1977 году...

8 декабря "Славск" подтянул нас к северной части острова Бахрейн. Дальше надо было вызывать портовый буксир и идти за ним к островной столице Манаме. Там нас ожидали киносъемщики и эмиссары Би-би-си.

Я попросил корабельного радиста Романа Липского вызвать их в эфир и от имени Хейердала передал наши планы. Нас заверили, что все будет в порядке, и предупредили, что судам под флагом СССР вход в порт запрещен. Мне было стыдно глядеть в глаза Роману, как будто это я сам столь чудовищно негостеприимен и неблагодарен. Но ему и всем остальным было ясно, что экспедиция тут ни при чем. Опять жизнь напомнила нам, что мы - не в сказочном блистающем мире, где единственными определяющими категориями являются дружба и доброта.

Подошел катер береговой охраны. "Славск" остановился, спустил мотобот, и через десять минут мы с Карло были у себя дома, на "Тигрисе". Вернулись, как после долгой разлуки, даром что все эти дни терлись почти борт о борт.

А "Славск" стоял по-прежнему рядом, но был уже далек, недоступен и как бы чуточку уже нереален. На его палубах толпились, провожая нас, люди, и мне казалось, что я различаю знакомые лица.

Все... "Славск" погудел и стал удаляться. Катер потянул нас в гавань острова Бахрейн.

Позже я узнал, что произошло на борту "Славска" вскоре после того, как мы с ним расстались. Теплоход, лишенный права перевести дух в Манамском порту, спокойно осмотреться и проверить машины, собирался лечь обратным курсом на Басру. И тут капитану доложили: на судне у одного из членов экипажа тяжелое заболевание, желательна госпитализация.

"Славск" сообщил о несчастье на берег. С берега ответили: госпиталь Бахрейна, в крайнем случае, согласен принять больного, но чтобы не было никаких сопровождающих. Не могло быть речи даже о том, чтобы сам капитан лично отвез его в госпиталь. Отправлять члена своего экипажа фактически в неизвестность Усаковский не рискнул. Течение болезни позволяло потерпеть и "Славск" на полной скорости устремился к Кувейту, где местные законы были менее дискриминационны к советским морякам. В кувейтской больнице была сделана операция, и матрос вернулся на "Славск".

А в Манамском порту бедный наш "Тигрис" жался к огромному пирсу в окружении океанских гигантов. Нас волновало состояние подводной части его корпуса. Еще с палубы "Славска" мы с Карло заметили, что с носом лодки происходит неладное - при ударе о волну, когда нос задирался, были видны какие-то лохмотья.

Герман нырнул и надолго пропал, а вынырнув, поманил меня и шепнул: "Катастрофа". Я надел маску и ласты, прыгнул - и тоже в первый момент испугался. В носу, вернее, уже "груди" нашего корабля чернела ниша глубиной в локоть, а шириной и высотой - со шкаф. Вот что натворила бешеная гонка за дау, когда спасатели тащили нас, как чурку, не внимая просьбам быть осторожнее.

Спасибо машинистам "Славска": если бы не их старания, беда могла стать и вправду бедой. Однако паниковать не стоило. При ближайшем рассмотрении выяснилось: основные снопы не пострадали. Нарушился лишь верхний покров, "кубьерта", искусно сплетенный арабами камышовый ковер, - волны разорвали его и вымыли из корпуса камыш, проложенный между оболочкой и главными сигарами. Чисто поверхностное повреждение - можно лечить.

Наметили последовательность работ: уточнили объем ниши, из берди (у нас был ремонтный запас) навязали снопиков и заполнили ими расщелину, а сверху натянули брезент...

Говорил по телефону с Кувейтом. Советских журналистов, как и моряков, на Бахрейн не пускали, а читатели "Правды" и "Известий" хотели хоть что-то знать о нашем путешествии. Рассказал Владиславу Задяеву и Вадиму Кассису о благополучном прибытии "Тигриса" в Манаму, о ремонте промоины, о многострадальных рулях, о парусе, который шьют для нас в Гамбурге... Додожил, что настроение бодрое, и поздравил земляков с наступающим Новым годом. Где-то мы его встретим?!

Вечер был тихий, бездельный, благостный. Нынче - Рождество. Герман объявил, что на самом деле он не Карраско, а Санта-Клаус, и раздал подарки: специально вез из собственного музея в Мехико образцы керамики индейцев майя. Фрагменты рельефных табличек, детали амфор, изображения людей и животных... Подлинность всего удостоверялась документом - IV век н.э. Очень неожиданно и трогательно.

Я достал из космических рационов индейку, а из собственных тайников шампанское. Настроение у всех было лирическое и немножко грустное. Вспоминали рождественские обычаи у разных народов. Карло предложил:

- Оставим "на ночь на пирсе башмаки, пусть утром в них окажется сюрприз.

- Да, одиннадцать пар башмаков, и в каждом - лоцман, - ответил Тур.

Лоцманская проблема вроде бы была решена: отыскана дау, подписан контракт, большего не придумать и не сделать. А тем не менее было тревожно: слишком уж беспокойный впереди ожидался поход.

26 декабря. 10.30 утра. Прощай, Бахрейн.

При отплытии, как всегда, без приключений не обошлось. Прицепились к дау, вытащили якорь, а про кормовой швартов забыли - парень на берегу замешкался и не отдал конец вовремя. Хорошо, что Эйч-Пи подоспел выхватил нож и перерезал веревку, иначе бы оторвали буксир. На выходе нас едва не затащило на волнорез...

16.30. Дау продолжала буксировку. Там, на шхуне, нашим связным был Рашад. Мы великолепно могли бы идти и сами: залив на диво был пуст, ветер дул северный, лучшего и желать нельзя. Но мы как назло должны были держать курс на восток, поскольку путь на юг преграждал полуостров Катар.

Нам порядком надоело быть буксируемой экспедицией. Изменили немного позицию паруса, опустили гуару, опустили по правому борту вертикальные кили - и двинулись медленно сами.

На рассвете возникла проблема с дау. Ее капитан предъявил претензию: он-де подряжался нас буксировать, а не сопровождать. Наша малая скорость его не устраивала: двигатель перегревался, в трюме много воды, и вообще надо спешить...

Шел пятый день пути после того, как мы покинули Бахрейн. В полночь стоял на мостике. Вахта была тройная: двое рулевых и штурман. Извлекли из воды боковые кили, переставили парус, ибо теперь мы уже шли на юго-восток, следуя изгибу колена.

С правого борта были груды нагроможденных друг на друга камней, с левого - корабли, десятки кораблей, больших и маленьких. Стоит рулевому на одном из них чуть-чуть зазеваться, отвлечься, срезать угол - ни умение, ни интуиция, ничто не спасет, только случай!

А мы летели, как мальчишки по лестнице, едва касаясь ступеней, - не свернуть, не остановиться, лишь бы голова уцелела, а синяки сосчитаем потом! Славный ветер, славная скорость! Славная ночь!

Разбудила нас тишина.

Ветра почти не было, яркое солнце, горы отступили и приветливо желтели вершинами. Ормузский пролив остался позади. Мы были в Оманском заливе, то есть в Аравийском море, то есть в Индийском океане. Ура!

Последний день года был днем удач.

- Дау! - крикнул Детлеф.

И действительно, в утренней дымке виднелась шхуна. Она приближалась, неспешно постукивая мотором. Рашад махал нам с борта. Вскоре он был среди нас, и все очень радовались, а Рашад больше всех!

Хорошо, что экипаж "Тигриса" опять был в полном сборе. Хорошо, что дно лодки, гуары, носовая заплата в добром здравии - Герман и Тору сплавали в аквалангах и установили это с абсолютной точносгью. Хорошо, что в 15.00 Норман установил связь с моими земляками и я поговорил с Ксюшей!

Стемнело. Стали готовить праздничный ужин. Посреди стола водрузили Ксюшину елку, хранимую с Эль-Курны. Тур поднял бокал за уходящий год. Норрис оделил каждого смешной игрушкой - кого слоном, кого лягушкой, кого крокодилом...

Нам с Германом предстояла вахта с двадцати двух до полуночи. Это тоже было хорошо, потому что я должен был выпить под бой курантов, как мы условились с Ксюшей, и прочесть ее письмо, которое со старта берег запечатанным.

До половины двенадцатого было спокойно. Герман слушал по радио испанскую музыку. Возле нактоуза, освещенные керосиновой лампой, ждали своего часа два стакана и бутылка с коньяком.

Вдруг ветер окреп и парус заполоскал. Пока его укрощали, время шло. Глянул на часы - без пяти! Переключил приемник на Москву и услышал голос Левитана - последние торжественные фразы, сейчас ударят куранты... А парус вновь, как нарочно, требовал внимания...

В общем, Новый год для нас с Германом наступил минут семь спустя. Мы чокнулись, обнялись, пожелали друг другу счастья. После этого я растолкал Детлефа и Эйч-Пи: второй год стоим на вахте, мочи нет, сменяйте!

Спать пошел не сразу: посидел на завалинке, прочел милое Ксюшино письмо и погрустил немножечко о ней, о маме, о Коле с Дашей, о доме на Ленинском проспекте, на который сейчас, вероятно, падает снег...

Год был емкий, ничего не скажешь. Думал ли я в прошлом декабре, что буду сидеть здесь, на камышовой палубе, и внимать ее шуршанию и скрипу? А мимо бесконечной чередой шли корабли, ярко расцвеченные, неопасные, - у них своя дорога, у нас своя. Они шли быстро и деловито, нагоняя мелкую волну, которая ощутимо раскачивала "Тигрис". Пылала оранжевая луна, слева, где Иран, темнели горы... Фантастика, а не ночь...

Посещение Омана было запланировано Хейердалом с самого начала. Цель знакомство с памятниками древней арабской культуры. Археологические раскопки подтверждали: в древности, в третьем тысячелетии до новой эры и чуть позже, Оман являлся частью региона Макан, объединявшего Аравийский полуостров и долину Инда. Расположенный на ключевых позициях африкано-азиатских торговых связей, Оман торговал с шумерами и их индийскими партнерами, посредничал, перевозил и поставлял лес, медь, диорит.

Легендарные медные рудники Макана - о них масса упоминаний в шумерских документах - были почти наверняка в Омане. Мог ли Тур, готовя экспедицию, забыть про Оман? А тут еще наши уключины нуждались в срочном ремонте. Так что надо было идти к Маскату, в Оман.

4 января вскоре после обеда нас нагнал большой полицейский катер. Подошел близко и сопровождал минут пять, а потом ни с того ни с сего ударил нас носом. Перекладины затрещали, мы с проклятиями выскочили из хижин, стали отталкивать невежливую посудину и оттолкнули с трудом. Мы так и не поняли, чего им от нас было надо. Наверное, рулевой бросил штурвал от изумления, завидев в родных территориальных водах плавучий стог сена.

Хорошо, что мы и были стогом сена. Это нас и спасло, а то бы наверняка получили пробоину. Полисмены удалились. Да, негостеприимно встречал нас Оман. Он вообще был не расположен нас встречать.

Несколько раз Норман по рации запрашивал разрешения на заход "Тигриса" в порт. И каждый раз не было ни "да", ни "нет". Явно это все было неспроста.

Норман вновь вышел в эфир. Ему ответили наконец членораздельно: вопрос прорабатывается и решится завтра утром. И тогда я был вынужден поговорить с Туром напрямик. Сказал ему, что, видимо, из-за моего присутствия на борту планы экспедиции под угрозой и надо искать выход. Хватит дипломатических умолчаний. Тур, к моему удовольствию, и не собирался отмалчиваться. Я не застал его врасплох. Он ждал разговора и внутренне к нему готовился.

- Обсудим ситуацию спокойно. Самое худшее, что нам грозит, это запрещение лично тебе, Юрий, сходить на сушу. На борту же ты экстерриториален и защищен флагом ООН, а на берегу - увы. Давай думать, что делать.

- Известно - что. Надуем спасательный плот, вы меня отбуксируете в море за трехмильную зону. Там я и поживу на свободе, пока вы ознакомитесь с памятниками древней арабской культуры.

- Это бы можно, - задумался Тур. - Но там глубины около шестидесяти метров. Как стать на якорь? И кто гарантирует, что тебя не протаранит какой-нибудь корабль?.. - Заведомо ироническое предложение он рассматривал всерьез.

Мы взглянули в глаза - он мне, я ему - и расхохотались. Оба разыграли друг друга, причем он меня куда тоньше.

Через некоторое время я услышал, что Норман начинает очередной сеанс связи. Почему-то его голос доносился не из хижины, и я подумал - наверное, вытащил аппаратуру на палубу, так как вечерело и внутри кубрика было темновато. Голос Нормана звучал чрезвычайно отчетливо: "Итак, вы говорите, что сложность в русском члене экипажа?"

Ну вот и наступила полная ясность.

- Слышишь, Тур? - Тур был поблизости. - Определилось. Решай, капитан! Он ухмыльнулся:

- А ты пойди и посмотри, что они там делают.

Перед входом в хижину в наушниках, с микрофоном в руках расположился Норман. На него уставилась стеклянным глазом кинокамера Норриса. В общем, происходила обыкновенная съемочная показуха: Норман изображал радиоконтакт и болтал, что в голову взбредет, а Норрис его снимал.

Мне стало одновременно и обидно - нашли о чем трепаться, и радостно не пришло еще время переселяться на спасательный плот.

Как бы то ни было, положение мое оставалось щекотливым...

Не спалось. Включил приемник, настроился на московскую волну, и во владениях Его Султанского Величества вполголоса зазвучал наш "Маяк".

Весь следующий день прождали разрешения на визит в порт. Бумагу должен был подписать собственноручно султан, а Его Величеству было не до нас. У него был высокий гость из Сомали и неприятности на границе с Народно-Демократическим Йеменом. Поэтому получить пропуск для гражданина социалистической страны было особенно затруднительно.

В сумерках наконец пришла долгожданная весть: повелением султана нам было разрешено пришвартоваться у пирса, а также сходить на сушу, с семи утра до семи вечера.

Явился все тот же катер, привязался с правого борта и потащил нас к пирсу. И долго не мог выбрать, куда тащить. А когда выбрал, то на радостях так разогнался, что мы со всего маха ткнулись в бетон боком и кормой. Поперечина заскрежетала и сместилась вправо. Тур негодовал, полиция улыбалась...

Поздно вечером, когда мы ужинали на норвежском корабле "Тур-1", представитель опекавшей нас "Галф-компани" Лейв Торвелл сказал, что я, по-видимому, первый коммунист, который сошел на берег Омана не в кандалах. "И все еще живой", - в тон ему добавил я...

Тур разбудил нас еще в полутьме:

- Мы должны стартовать не позже восьми, пока безветрие или легкий бриз, потому что дневной ветер постарается прижать нас к берегу и помешает нам отойти.

Отходить решили на веслах - силы имеются, сноровка есть, покажем провожающим класс. Дружно в восемь пар рук навалились. Гребли стоя, как гондольеры. Делали кинематографические лица, мужественно улыбались. Весла были тяжелые, лодка - тоже, но мы двигались.

Проползли мимо кораблей. Они гудели, сигналили, на палубах были солнечные искорки от направленных на нас объективов.

Прошло тридцать минут. Гребли. Пот застилал глаза, руки деревенели но гребли. Поворот, другой, вон уже и выход из гавани. Справа - гористая гряда, слева мол: бетонные болванки выстроились на манер противотанковых ежей.

Наконец вышли. Быстро подняли парус. Порыв ветра, и нас понесло прямо на бетонные ежи. Что будет? Страшно представить! 40 метров, 30 метров, 20 метров... К счастью, буксирный катерок оказался рядом. Норман бросил им конец, взревел мотор, и мы вскоре были вне опасности.

Буксир оттащил нас метров на двести, а там мы пошли самостоятельно. Ветер был южный, слабый, ему помогало течение - берега медленно удалялись. Когда они покрылись дымкой, провожатые покинули нас, приняв на борт кассеты с отснятой лентой.

Все! Больше никаких лоцманов и буксировщиков не предвидится! Теперь мы действительно были в море одни.

От Маската взяли к северо-востоку. Направление, безусловно, было выгодное - уходили от суши и приближались к древнешумерским трассам. Предстояло, правда, пересечь трассу современную, столбовую дорогу танкеров и сухогрузов. Таково уж было наше везение - это должно было произойти ночью.

Подготовились к этому старательно - зажгли фонари и подняли на мачту мигалку. В разгар вахты Детлефа и Эйч-Пи нам наперерез выскочило судно. Близость его становилась угрожающей, Эйч-Пи отчаянно засигналил ручным прожектором. Они резко свернули, обогнули нас с кормы, долго держали "Тигрис" в луче, наудивлялись вдоволь и ушли.

Далее ночь нас щадила. На рассвете ветер переменился, изменили позицию паруса и двинулись на юг, а затем на юго-восток, как бы повторяя изломы береговой линии.

А одну ночь и одну вахту никогда не забуду. Случилось то, чего мы опасались, чего ждали и чего надеялись избежать.

Хлестал ливень, ветер усиливался, и мимо нас безостановочно, беспрерывно шли суда. Они проходили так близко, что нас обдавало теплом их машин. С них не отвечали на наши сигналы, на стальных палубах не было ни души, - огромные молчаливые роботы, летучие голландцы двадцатого века. Их форштевням было безразлично, что разрезать: волны так волны, "Тигрис" так "Тигрис". Тупой чудовищной механической силой веяло от них...

Два судна проскользнули буквально о борт с нами. Возникло третье и четвертое: одно слева, другое справа. Хоть бы проскочить! Но огни быстро перемещались, сдваивались: это не два судна, это одно - гигантский танкер с надстройками на носу и корме, и он пересекал нам дорогу.

Мы с Карло, не помня себя, завопили, что есть силы замахали фонариками. Из хижины выскочил полуодетый Тур... Гул двигателей, море света, надвигающаяся стена, жар и что-то чудовищное, пролетевшее в десятке шагов. Разминулись... И не потому, что кто-то там принял меры, - просто курсы чуть-чуть не совпали.

Потом уже, глядя на карту с навигационной обстановкой этого района, я понял, куда мы попали в ту ночь. Два узких коридора, и по ним круглосуточное движение, караванами, составами, по автоматически соблюдаемой колее. А мы - пешеходы между экспрессами. И ладно еще, что между!

Пять раз в ту ночь мы были на грани катастрофы! Пять раз! Извините за обилие восклицательных знаков...

А однажды за сутки мы трижды меняли курс, причем по собственной воле ни разу. 16 января 1978 года, через четыре дня после того как мы вышли из Маската, мы находились от него в двадцати милях. То есть фактически не сдвинулись с места, хотя все четверо суток двигались без остановки. За эти четыре дня мы описали в Оманском заливе петлю и вернулись в исходную точку.

Стихия есть стихия.

Но вот хвост "петли" стал удлиняться. Мы шли теперь курсом 120-130 градусов в направлении, примерно отвечающем нашим планам...

19 января 1978 года. Завтрашний день семидесятый с момента спуска лодки на воду. Около пятидесяти дней ушло на стоянки, ремонт и прочее. В общей сложности только три недели шли по маршруту...

Проснувшись, я узрел солнце в правом дверном проеме, где ему не полагалось бы быть.

- Мы свернули? - спросил я Тура. - Какой курс?

- Постарайся угадать.

- Неужели норд?

- Норд-ост. Держим шестьдесят градусов.

- Значит, и впрямь к Инду?

Океан наконец-то объявил свою волю. Не Мадагаскар, не Африка - нас ждала долина Инда. Тур сиял и важничал, словно это он сам заставил небесную канцелярию обеспечить нам выгодный маршрут...

Говорил с Москвой, давал интервью Вадиму Белозорову и предложил организовать радио-контакт "Тигриса" с орбитальной станцией "Салют-6". Это было бы прекрасно - беседа "прошлого" Земли с "будущим". Во мне зашевелился телевизионный журналист.

Наши радиомосты держали, как атланты, друзья-коротковолновики Валерий Агабеков в Ессентуках и Константин Хачатуров в Москве, мастера высокого класса, призеры международных соревнований. Схема связи была такая: борт "Тигриса" - Кавказские предгорья - столичный радиоклуб телефонная трубка в моей квартире.

- Юра, все у нас хорошо! Дома - хорошо, на работе - хорошо, у бабушек - хорошо!

Понимал, что Ксюша читает по бумажке, бережет эфирное время. Перечисляла знакомых: у того-то большой успех, у того-то большая радость. Привет от тех-то, тех-то и тех-то - целый список, как в деревенском письме: "А еще кланяется тебе..." Важно было никого не пропустить, чтобы человек знал, что его помнят. Совсем не смешной обычай.

- Звонили со "Славска" из Басры, интересовались делами на лодке, передали привет и лучшие пожелания. Не волнуйся ни о чем, у нас все хорошо!

- Прекрасно понял, прекрасно понял. Все хорошо. Шумы, трески.

- Юрий, ответьте на вопросы журналистов. Чем заниматься приходится? Кем себя больше чувствуете - врачом или матросом?

- Делаю то, что делают остальные. Все - матросы, включая Тура.

- Самое яркое впечатление со дня выхода в океан?

- Мы еще не в океане.

Мы шли из Омана к пакистанским берегам, и я конспирировал, связанный запретами консорциума:

- Шестьдесят три градуса восточной долготы! Как поняли? Идем по градусу и завтра-послезавтра упремся в берег!

"В Карачи идут, в Карачи идут", - делились догадкой Ессентуки и Москва.

- Лекарство получили?

- Да, получили, спасибо!

Заказать для Карло облепиху и мумие, уточнить метеопрогноз, переправить весточку на орбиту космонавтам, попросить помочь с транзитными визами... Как бы мы жили без Валерия и Кости? Просто не представляю!

- Тур и Карло просят позвонить в Италию и сообщить, что все хорошо. Ксюша, диктую номер. Лекко: Леонид - Елена - Константин - Константин...

Трески, шумы...

- Юрий, передайте Норману: тысячи людей каждый день просятся на частоту.

К концу плавания у нас насчиталось 350 собеседников из 43 стран. Не так уж мало.

- Семьдесят три, Юрий, от всех нас.

- Вас понял, семьдесят три. Будем заканчивать. Надо ставить парус, ветер поднялся. Все хорошо!

- Все отлично!

Как заклинание, как припев с обеих сторон...

26 января мы были на широте Карачи, в четырех-пяти десятках миль от побережья и шли вдоль него на восток. Тур послал радиограмму - через Бахрейн в Норвегию - с просьбой получить для нас разрешение на визит в Пакистан. Ответ пришел быстро. Нам дозволялось посетить любой пункт пакистанской территории.

Мы должны были ступить на землю близ устья великого Инда. Там, где причаливали некогда камышовые прапращуры "Тигриса", откуда стартовали, возможно, и прародители шумеров, отправляясь заселять и цивилизовывать Двуречье.

Далее наш путь должен был продолжиться посуху, в глубь материка, к занесенному песками, сенсационно обнаруженному, таинственному, когда-то многолюдному, доарийскому, протоиндийскому городу Мохенджо-даро (на языке синди - Холм мертвых)...

Я не археолог, не филолог и не очень-то разбираюсь в этнографических проблемах. Но увиденное там меня потрясло. Мы приехали поздно вечером, переночевали в гостинице - и на утренней заре увидели город.

Он огромен, прекрасно распланирован. Широченные улицы, мощенные кирпичом. Кирпичные дома. Бани, бассейны, почти под стать нынешним. В городе была даже подземная канализация и водопровод. И всему этому великолепию - пять тысячелетий! И одновременно - немногим более полувека. Потому что именно в 20-е годы начались сенсационные раскопки в этой местности.

В музее Мохенджо-даро собрано множество любопытного, добытого при раскопках. Блюда, кувшины, украшения, каменные гири, статуэтки, оружие... И сотни амулетов-печатей.

Тур шел по музею, как собака по следу. Потом он хвастался, что его вело предчувствие. И предчувствие не обмануло. В витрине под стеклом лежала печатка, на которой различалось изображение плетеной лодки, с хижиной на палубе, с загнутыми кверху носом и кормой, - вылитый "Тигрис"!

Тур, завидев кораблик, аж задрожал. Немедленно сфотографировать! Зачем же мы сюда ехали, если не за этим? Но тут возникли сложности: печатка лежала в витрине, под стеклом. А стекло бликовало, мешало съемке.

Мы попросили открыть витрину. Нам ответили, что это совершенно невозможно, категорически запрещено правилами. Санкционировать отступление от правил мог только лично министр туризма, и никто иной. Позвонили в министерство. Там не отвечали. Была пятница, выходной, о чем нам вежливо и напомнили.

Но ведь Хейердал в Мохенджо-даро - ситуация не совсем ординарная. И наши сопровождающие это прекрасно понимали. Они посоветовались и предложили такой план: мы выйдем на время из зала музея, а хранители откроют витрину и приблизят экспонат к ее стеклу. Затем витрину опять закроют, мы войдем в зал и начнем снимать.

Тур, ободренный частичным успехом, попробовал его развить: "Давайте мы заодно сфотографируем печать в ваших руках". Но здесь уж работники музея не уступили. Мы покинули зал и вернулись в него через несколько минут. Печать лежала теперь, прижатая вплотную к стеклу витрины. Видно ее стало намного лучше.

Карло вынул свои фотокамеры, специальные объективы, удлинительные кольца, фильтры для уничтожения бликов... Снимок был сделан. Тур торжествовал: одолел-таки бюрократизм.

Еще когда мы ехали в Мохенджо-даро из Карачи, то остановились - мало ли зачем - у какого-то болотца, заросшего камышом.

- Узнаете? - заулыбался Тур.

Действительно, в болоте рос иракский берди! Феноменально! Способность Тура натыкаться на искомое поистине внушала мистический трепет.

- А может, камыш здесь исконный житель?

- То-то и оно, что нет. Берди, насколько помню, в долине Инда не растет.

- Что ж, ты хочешь сказать, что...

- Именно! Его сюда завезли. Высеяли ненароком или намеренно, и он прижился!

- И пять тысяч лет дожидался встречи с нами, - пробормотал скептик Карло, но ввязываться в полемику не стал.

Корреспондентом советского телевидения в Пакистане был Александр Королев. Едва мы познакомились, он взял надо мной - следовательно, и над нашей экспедицией - действенное шефство. И - спасибо ему - предложил свою машину и себя в качестве водителя для поездки в нужный нам район. Этим он нас здорово выручил, потому что нанятый микроавтобус был совсем маленький и трястись бы нам в неудобстве и тесноте. А ехать в Мохенджо-даро ни много ни мало полтыщи километров в один конец...

У Саши были неотложные дела и, не дожидаясь остальных, пожелавших задержаться, мы вернулись с ним в Карачи. Я ночевал у него дома, а наутро, пригласив с собой телеоператоров, мы поехали к "Тигрису", отдыхавшему у пирса.

Репортаж для "Клуба кинопутешествий" снимался с разрешения Хейердала. Но все-таки, чтобы не дразнить гусей из консорциума, я на лодку никого не стал приглашать, да и сам не поднялся на борт, а стоял с микрофоном в маленькой лодочке на фоне "Тигриса" и рассказывал. Моим товарищам возвращаться в Карачи было еще рано, я это знал и не беспокоился, поскольку на нашей ладье виднелись фигуры караульных.

После съемки поехал в наше консульство, выступил там перед сотрудниками, встретился с работавшими в Карачи советскими специалистами, а вечером мы пошли с Сашей в гости к его приятелям...

Отходили от Карачи 8 февраля и, как всегда, с приключениями. Волочась на буксире, запнулись о буй, отпихивались шестами, ногами и ободрали корму. Потом около суток болтались, ловя ветер, на внешнем рейде и даже выбросили плавучий якорь, чтобы не затащило обратно в порт.

Заболел Тур: его свалил приступ почечной колики, третий за время путешествия и самый сильный из трех. Шприц он отверг категорически, лег с грелкой - авось к утру полегчает. Не полегчало. Анализ мочи показал кровь и белок. Видимо, зашевелился камешек.

Это было следствием берега: питались мы на стоянках кое-как, наспех, бесстрашно пробовали местную пищу. В результате, как минимум, - диспепсия.

Тур лежал в хижине, ничего не ел, только пил. Тревожил он меня крайне. Ведь обещал беречься - и сплоховал. К слову сказать, он был трудный пациент. Любую таблетку пробовал на зуб, выяснял, от чего ношпа, от чего бускопан и как он взаимодействует с левомицетином. Температура держалась 37,7. Я решил, если назавтра не спадет, - начну инъекции антибиотиков.

Вдобавок еще и Норрис гнусавил простудно (и не принимал таблеток), чихал Эйч-Пи. Океан же не сочувствовал нам, ярился, вбивал в нас моряцкий дух...

Ночью подул ветер, и к утру стихия разыгралась. Пробную оплеуху получили за завтраком: волна выдала добрых двести килограммов воды прямо на стол. Следующие, не менее полновесные, въехали "Тигрису" поочередно в обе скулы. Вахту несли по двое. Парус был на грани заполаскивания. Дважды за прошедшие сутки объявлялся аврал...

Господи, что была за ночка! Руль скрежетал. Лодка тяжело уходила вправо, затем, перевалив на 240 градусов, срывалась в запретные 270 градусов. Мы возвращали ее назад, не давая уйти за 210... Туда, сюда, слаломная гонка, бешеные качели!

Море являло собой зрелище фантасмагорическое: казалось, что оно горит. Причудливые светящиеся змеи на гребнях валов ползли на судно и разбивались о него миллиардами искр. Гигантские тусклые пятна возникали, взрываясь в глубине, меняли форму, мерцали, двигались. При вспышке зарницы мелькнул у борта зловещим призраком силуэт дау. Шлепанье, ворчанье, урчанье - "Тигрис" ворочался, как кит.

- Ветер очень сильный! - заорал я выглянувшему из хижины Норману.

- Ладно. - Он ушел на нос ослабить шкоты.

Держал руку на румпеле: 240, 250, 270, пора! Жал рукоятку внутрь, и она проваливалась, как в воздушную яму. Ветер изменил направление...

- Все наверх! Парус вниз!

Парус пополз не вниз, а вперед и вправо, сейчас вырвется, улетит... Страшный треск!

- Рей?!

Нет, это треснула верхушка мачты, самый кончик, трехметровый кусок.

Грот метался перед лодкой, как сумасшедший непогашенный парашют. Гасили его кое-как, прижимали к борту, комкали, втаскивали на крышу хижины. И все это в кромешной тьме.

Бросили плавучий якорь. Приладили на форштах брезентовое подобие аварийного стакселя. Потом сели и пригорюнились...

Опять огорчение: рецидив колики у Тура. Накануне он три часа подряд дежурил на мостике (согнав оттуда остальных) и откушал пряного за обедом. Пришлось снова объяснять ему, какой диеты следует придерживаться. Нарисовал картину: почка, мочеточник, пузырь, камень - и втолковывал, что к чему и какой может быть исход. В ответ - знакомые возражения: "Ощущаю себя лишним, если не работаю, как все".

Врач, исцелися сам! Ухитрился и я подцепить ОРЗ - не иначе от Германа. Голова была тяжелая, нос заложен... Единственной отрадой для глаз были рыбьи пляски. Ничего подобного никто из нас не видел. Корифены ходили косяками, взметывая тучи летучих рыбок, и дружно выскакивали из воды на огромной скорости, совершая каскады прыжков по семь-восемь метров.

Наблюдали двух барракуд сантиметров по восемьдесят каждая. Барракуда великолепна. Стремительная, похожая на стрелу, телом напоминает щуку, окраской - как булатная сталь.

Определили, что же это такое - луны-рыбки, которых мы поймали вчера. Тур порылся в справочнике и нашел: триггер-фиш. Живет обычно среди кораллов. На воздухе пойманная триггер-фиш потемнела, а когда ее пустили плавать в ванночку для мытья посуды, опять стала сиреневой с белесыми пятнами. На спине у нее триггер - шип, которым она при необходимости намертво цепляется к кораллу.

Ловили и едва не поймали акулу-молот, гигантскую рыбину в три с половиной метра от пасти до хвоста. Охотничьих переживаний хватило потом до ночи: вспоминали, как она атаковала наживку, как цапнула, попалась, ушла под "Тигрис", сорвалась, - и долго еще из-под лодки всплывали облака мути с ошметками камыша...

Проснулся оттого, что солнце светило в лицо. Зажмурился, отвернулся, но какая-то мысль мешала дремать, скользила в глубине сознания, пытаясь вынырнуть и напомнить о чем-то знакомом.

Вспомнил. Точно так же начиналось утро на "Ра" - солнце будило, и ветер на мостике обдувал справа и сзади. И компас показывал те же 260 градусов. Тогда мы пересекали Атлантику, теперь же всего-навсего стремились войти в Аденский залив...

Частенько беседовали с Карло, вспоминали с ним старое доброе время на "Ра". Воспоминания, естественно, были окрашены в розовый цвет. Однако, справедливости ради, нам и на "Тигрис" грех было жаловаться. Жили, в общем, дружно, последний отрезок маршрута нас особенно сблизил. Может быть, помогало предчувствие скорого окончания экспедиции, а может, легче было оттого, что теперь мы точно знали, куда идем. Да и быт наш наладился, стереотип поведения определился.

Было уже ровно три месяца с момента нашего старта. Повод? Повод. Карло приготовил дивные спагетти, Тур полез в личные закрома за икрой. И вот в центре стола появилось блюдо с пудингом. Эйч-Пи объявил: "Конечно, пудинг для одиннадцати человек маловат, но если в него добавить коньяк, он вырастет".

Он взял бутылку и полил пудинг. Тот начал приподниматься: из него показался воздушный шар, который рос, рос, стал огромным и лопнул со страшным треском. Эти разбойники, Эйч-Пи с приятелями, как выяснилось, просверлили в столе дыру, пропустили через нее трубку, соединенную с баллончиком со сжатым воздухом, и надули шарик...

4 марта. Разбудило пение. У моей постели ребята хором выводили "Многая лета" в весьма вольном переводе. Асбьерн держал поднос с двумя блинами и чашкой кофе. Все потребовали, чтобы я это тут же съел. Подсунули мне под спину свернутый матрац. Сидели вокруг улыбающиеся, я даже смутился: "Не по правилам!" И стал оделять всех кусочками блина с джемом.

Как выяснилось, Эйч-Пи стряпал со вчерашнего дня. Муки у нас не было, яиц - тоже, и он долго протирал овсяные хлопья, смешал потом их с яичным порошком. Поджарил все на противне, сбил что-то вроде крема с фруктовым сиропом, и к обеду был готов великолепный торт по случаю моего дня рождения. Кондитер-самоучка придал ему форму пирамиды, а на вершину ее водрузил щепочку с клочком бумаги, на котором было начертано "Русский флаг".

Рашад принес баночку маринованной летучей рыбы - невероятно нежная и вкусная получилась селедка. Я разрезал вяленую корифену, открыл коробку с марципаном, сбереженную с Рождества.

Не обошлось и без спиртного: "Столичная", виски, вино, бутылочка потрясающе вонючей китайской водки - дар Германа. Пели "Счастливого дня рождения". День получился прекрасным, поистине праздничным. Приятно, когда тебя любят.

А главного подарка - из эфира - я так и не дождался. Правда, то, о чем мечтал, сбылось на следующий день. Но лучше бы совсем не сбывалось, чем так. Слышимость была отвратительная, не разобрать и трети того, что Ксюша пыталась мне сообщить. Дальний-дальний родной голос - и никто был не в силах его приблизить...

Ночь наступила тихая, спокойная. Справа была Полярная звезда, слева Южный Крест, позади всходила луна, носатая, как наш "Тигрис". За кормой шел косяк корифен...

13 марта. Освободили стол для бумаг и разместились за ним все, кроме Германа, который нес вахту. Тур сформулировал преамбулу:

- Четыре месяца лодка на воде, состояние ее нормальное. Проделан интересный путь, и экспедиция идет к финишу. Отсюда - три подлежащих обсуждению важных вопроса. Первый - все ли намерены финишировать вместе или кто-нибудь желает покинуть судно до срока?

Карло первым отрицательно покачал головой, остальных не нужно было и спрашивать.

- Спасибо, - торжественно сказал Тур. - Вопрос второй. На нашем пути, близ входа в Красное море, государство Джибути со столицей Джибути. Разрешение на визит есть. Заходить или не заходить?

Мы принялись взвешивать "за" и "против".

Зайти, конечно, заманчиво: помыться, постричься, постирать, отдохнуть. С другой стороны, потеря темпа, лишние расходы, угроза заболеваний - лучше не заходить. Но, с третьей стороны, у нас отсутствовали навигационные карты района, кинопленка была на исходе, желательно было и закупить овощи, фрукты, обновить запасы воды... Значит, все-таки заходить?

Можно было, впрочем, выбрать среднее. Устроить рандеву с каким-либо зафрахтованным кораблем, милях в пятидесяти от Баб-эль-Мандебского пролива, чтобы нам подвезли необходимое. А заодно бы и провели через пролив, ибо он узок, а судов в нем много и велика опасность столкнуться.

Пожалуй, это был оптимальный вариант. Было решено связаться с Би-би-си. Не помогут они - делать нечего, причалим в Джибути.

Заключительный пункт повестки нашего большого совета касался уточнения координат реального финиша. Пришла пора определить, в какой конкретной точке мы закончим свой поход.

Красное море на карте похоже на рыбу. Там, где у рыбы жабры, в пятистах километрах за проливом, на территории Эфиопии стоит приморский город Массауа. Неподалеку от него течет Нил; земли вокруг некогда входили в древнеегипетское царство. Именно на этих землях заготавливался не так уж и давно папирус для "Ра-1" и "Ра-2". Более подходящего места на побережье нам не найти: Массауа достаточно крупный транспортный центр, из которого удобно разъезжаться и разлетаться. Итак, решено? Все согласны?

Не все - Норман возражал: он требовал идти дальше, к нынешнему Египту. Приводил доводы: путешествие, начатое в стране зиккуратов, должно закончиться в стране пирамид, иначе кольцо маршрута не замкнется. Говорил об изяществе научной идеи и чистоте эксперимента. Похоже, он был уже больший ревнитель теорий Тура, чем сам Тур. И тут же проговорился:

- Если мы финишируем в Массауа, получится, что мы прошли всего три тысячи девятьсот миль, а нам нужны хотя бы четыре тысячи. Для круглого счета.

Вон оно в чем дело!

- Зря ты, Юрий, улыбаешься. Ты плохо знаешь психологию нашей публики. Недаром цены у нас никогда не бывают с нулями. Три доллара девяносто девять центов - это не четыре доллара, это, уверяю тебя, гораздо меньше!

- Правильно. Беспроигрышная система. Но мы же не спортивный рекорд ставим и не для будущих лекций стараемся. До Массауа, между прочим, еще добрая тысяча миль (простите, тысяча восемьсот пятьдесят два километра), и не рано ли делить шкуру неубитого медведя?..

18 марта показался маленький остров - скалистый бугорок посреди океана. Назывался он Каль Фарун. А острова Абд-аль-Кури мы не увидели, так как он остался южнее. В 17.30 нас нагнали два небольших одинаковых судна. Поняв, что рандеву неминуемо, Тур скомандовал:

- Снимите куртки!

Речь шла о подаренных мною куртках с московской олимпийской эмблемой. Суда проходили, одно по штирборту, другое по бакборту, - типовые советские СРТМ, "Анапский" и "Ачуевский".

- Наденьте куртки! - распорядился Тур. Потом попросил меня: - Если есть возможность, попробуй их остановить: нам нужны навигационные карты и овощи.

Я усиленно замахал "Ачуевскому". На нем застопорили машину, вернее, перевели на "самый малый" - и мы с Асбьерном сплавали к ним на "Зодиаке". Привезли, кроме карт Аденского залива, мешок картошки, несколько буханок хлеба, здоровенного морского окуня и огромный пакет замороженных шеек лангустов.

Тур и остальные только ахали, принимая подарки. Мне же было приятно, что снова наши моряки оказались на высоте.

В кубрике "Ачуевского" минут пятнадцать рассказывал команде о путешествии и поймал себя на том, что хотел бы рассказывать дольше. Мы ведь немало повидали за эти месяцы. Хотя приключений, таких, чтобы у слушателей дух захватывало, как будто и не было.

Ночью на мостике Герман с восторгом вспоминал встречу:

- Поразительно, лишь русские корабли останавливаются и помогают нам!

Ценное признание из миллионерских уст...

19 марта. Больных на борту нет. Вчера капитан нашего траулера предупредил, что в заливе нас ждет безветрие и влажная жара. Судя по всему, начиналось то и это: мы были уже совсем недалеко от Африканского Рога.

Скорость наша упала, и все же мы побили свой собственный рекорд! Прошли за минувшие сутки 65 миль: нас активно тащило течение. День был отмечен знаком обжорства. Рыбина и лангусты могли испортиться, а выбрасывать такое лакомство - преступление. Эйч-Пи зажарил шейки в масле и приготовил дивный соус. После обеда все едва двигались. На ужин предполагался жареный окунь с картошкой...

Был очередной радиоконтакт. Он меня расстроил - дети нездоровы, Ксюша, видимо, устала и нервничала. У меня было такое чувство, будто я позвонил с юга, с курорта, и не вовремя - дома забот полон рот и люди с ног сбились, а ты им про красивые восходы и закаты рассказываешь.

Действительно, если взглянуть со стороны, то мы здесь блаженствовали. Но ведь это было совсем не так. Нам бы лучше сейчас подошел крепкий ветер или шторм и тяжелый физический труд.

Вышли на траверз Рога. К утру 20 марта ветер усилился, и мы двигались довольно прилично. Соответственно нас и качало. Было окончательно решено остановиться в Джибути. Тур уже строил планы, как бы войти в порт Джибути поэффектнее. Его идеи крутились вокруг весел. Пусть бы Би-би-си пригласило человек двадцать гребцов, они бы разместились вдоль бортов, и зрелище получилось бы, как на древнеегипетских фресках...

Герман планировал слетать из Джибути в Мексику, привезти оттуда компрессор и подводные светильники, которые сам же с Бахрейна в Мексику и отослал...

Курс держали вест-зюйд-вест. Моя вахта была с двух до четырех ночи. Вместе с Карло. Мы поговорили мирно, спокойно, потом замолкли, каждый думая о своем. Звезды, луна, волны и парус настраивали на молчание, а скрипы лодки и стрекотание сверчков создавали музыкальный ненавязчивый фон...

Отчего нас упрямо сопровождали одни и те же рыбы? Мы уже знали их, как говорится, в лицо. Они пересекли вместе с нами Аравийское море, прошли около двух тысяч километров без отдыха, без сна - что их влекло? Непонятно...

24 марта в 17.30 стали свидетелями полного лунного затмения. Мы не знали, что оно предстоит, и поэтому, когда Герман заметил на луне странную тень, заспорили, что это. Споры разрешила лоция, в которой о затмении предупреждалось. Луна постепенно скрылась в тени Земли, и на ее месте образовался красивый красновато-коричневый шар. Он был особенно красив при наблюдении в бинокль.

Тур сказал: "Чего только мы с вами не насмотрелись! Арабский Восток, Индия и даже вот - лунное затмение!"

Все чувствовали, что путешествие близится к концу, и наша временная обитель от этого становилась нам дороже и дороже.

Стояли ночную вахту вместе с Эйч-Пи. Разговор наш был совсем уже сухопутный: кто чем будет заниматься после окончания экспедиции. Эйч-Пи собирался наняться на буровую установку в Атлантике:

- Там хорошо платят, а ведь я сейчас живу в долг: правительство дало мне кредит на время обучения, и я обязан вернуть эти деньги.

Слушая его, я думал: вот и разбегаемся кто куда и через какое-то время спохватимся - да полно, был ли "Тигрис"? А Эйч-Пи продолжал:

- Теперь я, наверное, плавать не брошу. У друга есть парусная лодка, а потом когда-нибудь куплю свою - и в море. Только нужна гипотеза. У тебя нет лишней гипотезы?

Мы рассмеялись. И оба знали, над чем.

Утром 27 марта нас посетил первый посланец суши. Забравшись на мостик, я увидел, что Карло фотографирует дивную тропическую птичку с длинным тонким носом и красивым гребешком-хохолком.

Утром же я наблюдал пиршество крабиков. На лодке их было множество, они совсем маленькие, 4-5 сантиметров в диаметре, очень шустрые и любопытные. Днем они обычно грелись на солнышке, выползали на палубу или сидели на борту. Двое жили на корме. Я прозвал их Федя и Маша, они были трогательно дружны и всегда вместе. За ночь на борт залетело не меньше десятка рыбок, и крабики с аппетитом их ели.

В хижину влетел Норман. Он совершал омовение и натолкнулся на что-то вроде медузы, и это "что-то" обстрекало его. Протер его нашатырем, заодно поврачевал и руки Рашада, который опять плавал у бортов и привязывал брезент. Ладони его были сплошь изрезаны. Обработал их спиртом и пластизолем, замечательным спреем, застывающим бактерицидной пленкой.

Тору стоял у борта и вглядывался.

- Не кажется ли тебе, что видна земля? - спросил он.

Я всмотрелся - да, земля. Это же подтвердил с мостика Норрис:

- Ура, Тору увидел землю!

- Не просто землю, - уточнил я. - Тору увидел Африку.

- Ха-ха! - не поверил Норрис. - Это не Африка, это Аравия.

Однако взяв азимут, мы убедились: исторический момент настал. 28 марта 1978 года в 12.40 "Тигрис" достиг берегов Африки. Вскоре мы увидели и соседнюю Аравию. И пролив между двумя материками. Теперь уже до Джибути было рукой подать...

Услышали шум мотора. С правого борта очень низко и на большой скорости приближался самолет. Он прошел бреющим полетом над самой мачтой. Лодка мгновенно стала похожей на муравейник - все бросились за камерами. Тур кричал: "Снимайте незаметно!" Самолет был военным, противолодочным разведчиком, с французскими опознавательными знаками. Он трижды облетел нас и скрылся в направлении Джибути.

Прострекотал вертолет, военный, американский, за ним - другой, французский, тоже военный. Выскочил из-за горизонта "Мираж", спикировал на "Тигрис" и буквально с трехсот метров взмыл свечой. Норман, бывший летчик с "Каталины", аплодировал: "Великолепно! Браво, пилот!"

Но мы не испытывали особой радости. Мы входили в зону, где выглядели так же неуместно, как скрипучая телега на военном параде. В Сомали переворот, в Эфиопии - революция. Конкретной политической обстановки мы, конечно, не знали. Знали только, что, несмотря на ее напряженность, нам надо где-то пристать.

В Народно-Демократический Йемен мы могли идти хоть сейчас, но Аден уже остался в стороне. Аравия не годилась - для завершения путешествия требовалась Африка. Значит, в соответствии с планом, - Джибути. Во всяком случае - как промежуточная остановка, на которой мы смогли бы оглядеться и что-то решить.

Под крупным дождем втягивались в заливчик Таджура (на карте Аденского залива он как щербинка). Слева вдали сияло зарево Джибути, справа - фонари города Обок. Они виднелись ближе, чем полагалось, - зюйд-ост, пусть и слабый, явно прижимал нас к противоположной обочине.

Неуютно было в этой дождливой ночи, среди проблесков, мерцаний и перемигиваний, между многих огней, на пороге чужого дома. Скользнули мимо тенями эсминцы, один, второй, третий, не обратив на штатскую букашку ни малейшего внимания.

В шесть утра показалась яхта. Встретились без сантиментов. Подали на яхту канат, подаренный нам "Славском", и спустили грот - на диво четко, со щегольством бывалых мореходов. Даже сами поразились своей сноровке.

Открылся порт, и мы поняли, что попали не куда-нибудь, а на военно-морскую базу, - корабли, плавучие доки... Все серое, стальное, устрашающее. Сновали рассыльные катера и десантные боты...

Официальных торжеств по поводу нашего визита не устраивалось. Пришвартовались у стенки, там, где нам указали. Гостеприимный норвежский консул забрал нас к себе. Вымылись у него по очереди в ванне. Потом стали размещаться на постой.

Фешенебельные отели были нам не по карману. Трое - Тур, Карло и Герман - поселились в небольшой гостинице, шестеро других - в местном спортклубе, в кирпичных одноэтажных башенках-бунгало. А меня и Нормана пригласил в свой дом Петрос Рейсян, армянин по рождению, здешний старожил, коммерсант. Он торговал здесь запасными частями к автомобилям и отводил душу в радиолюбительстве.

Рейсян был нам давно знаком по эфиру. Едва курс "Тигриса" пролег на Джибути, он вызвался представлять здесь наши интересы. Посредничал между нами и Би-би-си, помогал фрахтовать яхту. Гостей выбрал себе по корпоративному признаку: Нормана - как собрата-радиета, а меня - потому что собрат Агабеков просил: "Приедет мой друг, ты уж о нем позаботься". Нам было хорошо у Петроса.

Утром 30 марта я пришел на "Тигрис", залез в хижину и увидел Эйч-Пи. Он сидел и о чем-то думал. Я спросил:

- С чего начнем? С проверки веревок?

- Вряд ли мы в этом нуждаемся. Похоже, мы завершили экспедицию здесь.

- Не понял. Как завершили?

- Ни в Эфиопию, ни в Северный Йемен нас не зовут. Не могут гарантировать нам безопасность.

Позже, вспоминая все, спрашивал себя: явилось ли то, что я тогда услышал, неожиданностью для меня? Нет, не явилось. Изумление, растерянность были секундными. В сущности, мы ждали того, что произошло.

Отправились в гостиницу, где остановился Тур и где он назначил команде встречу. Но он задерживался - наш капитан был на приеме у президента Джибути. Появился он часов в одиннадцать. Нашли удобное место в тени под тентом, уселись вокруг стола, и Тур начал:

- Мы совершили большой путь, чтобы доказать, что в древние времена люди могли плавать из Месопотамии в Дилмун, Макан, долину Инда и оттуда в Африку, и готовы этот путь продолжить. Лодка наша в прекрасном состоянии, и пока мы в море, проблем у нас нет...

Действительно, с камышом берди проблем у нас было меньше, чем с папирусом, и "Тигрис" был не "Ра". У него и в момент прибытия в Джибути, через пять месяцев плавания, от воды до палубы было чуть больше метра. Его можно было бы поставить в док, на стапель, подремонтировать, подсушить, а там - плыви хоть в Австралию... Или вывезти "Тигрис" на каком-нибудь корабле из Джибути? Не оставлять же его гнить здесь в порту. Но куда вывезти? Лодка была большая, тяжелая. Если ее готовую с трудом сталкивали в воду мощные "КрАЗы", то за эти месяцы она намокла, ее вес увеличился во много раз. Для перевозки нужен был корабль, нужны были немалые деньги. А консорциум не был в этом заинтересован: фильм о плавании сделан, остальное их не касалось...

Тур продолжал:

- Стоит, однако, свернуть к берегу, как начинаются сложности. Мы вынуждены добиваться разрешения, власти не ручаются за нашу безопасность. Джибути - единственное более или менее тихое пристанище в огромной зоне. Но первое, что мы увидали здесь, военные геликоптеры, самолеты, суда, скопление вооруженных людей. Нам твердят об опасностях, которые подстерегают нас. И эти опасности особого рода: не штормы, не рифы, а угроза быть подбитыми снарядом или ракетой. Мы можем идти через Баб-эль-Мандеб в Красное море. Но что там делать? Где пристать? Где завершить экспедицию? Мы сейчас как бездомные бродяги, как изгои, которым нет места под солнцем. И все это устроили те, кто бесконечно разглагольствует о мире и одновременно разжигает войну...

В Джибути, где "Тигрису" нельзя было оставаться из-за очень сложной обстановки, французский адмирал предложил Хейердалу отбуксировать нас своим кораблем, что никак не вязалось с мирными целями нашей научной экспедиции. Когда адмирал предложил это, Тур возразил: "Да вы понимаете, что это такое?! Чтобы "Тигрис" пошел на буксире за военным кораблем?!!" И тогда у Хейердала возникла мысль о том, что необходима акция протеста против того, что мы увидели здесь. Он думал всю ночь и вот теперь, утром, мы услышали совершенно неожиданное:

- Я воевал с гитлеризмом и любую агрессию категорически не приемлю. Сегодня ночью, получив очередное сообщение из очередной страны о нежелательности нашего визита, я принял очень тяжелое для меня решение. Я решил закончить экспедицию здесь, в Джибути, и решил сжечь "Тигрис". Этот акт будет символизировать наш протест против варварства. Я хочу еще раз напомнить людям о том, что войны, убийства людей - противоестественны...

При речи Тура о сожжении "Тигриса" присутствовали представители Би-би-си. Они поставили условие: все до последнего момента должно остаться тайной. Консорциум не желал конкуренции. Закабалив "Тигрис" при жизни, он намеревался стричь купоны и с его похорон.

Нам надо было бы заупрямиться: путешествие кончилось, договор утратил силу, дальше мы можем действовать как хотим. Но мы не заупрямились - были слишком подавлены. Слишком свыклись с мыслью, что мы подневольны...

Я только смог предупредить Ксюшу по радио: "Будьте внимательны, завтра передам очень важное сообщение". И не имел права намекнуть, о чем.

Понедельник, 3 апреля 1978 года... Мы уже забрали с лодки свои личные вещи, выгрузили оборудование, предназначенное для музея "Кон-Тики". Весь день отдыхали, купались, но о "Тигрисе", как по уговору, не было сказано ни слова. Да и что мы могли сказать - нам ведь предстояло сжечь свой дом, и никто из нас не хотел поднести спичку...

Петросу сказали с чистыми глазами: "Идем на киносъемки". Подняли парус, отдали швартовы и пошли. Недалеко, за пять миль. К островам Аль-Муша, куда несколько дней назад так стремились.

Возле островов яхта, сопровождавшая нас, взяла "Тигрис" на буксир. Выбрали в заливчике место, поставили нашу ладью на два якоря...

Кинооператоры, Норрис, Герман и Тору, сошли на берег, заняли позиции каждый для своего ракурса. Изготовились. За фотографии отвечал Карло. Остальным заниматься съемкой Тур запретил...

Мы облили горючим палубу "Тигриса", разложили по ней тряпки, одеяла, полотенца. Времени потратили много - не хотелось спешить. Солнце уже садилось, когда мы переправились на островок и стали на самой его кромке...

Последним с "Тигриса" приплыл Эйч-Пи на "Зодиаке". Он выполнял обязанность пиротехника - закладывал в хижине взрывное устройство...

Мы стояли на берегу и ждали...

Через пятнадцать минут вспыхнуло, грохнуло. Поднялся огненный столб, и "Тигрис" запылал. Он горел долго, долго, долго...

Горел мостик, где мы сражались с веслами и компасом. Горела хижина, на потолке которой когда-то я прикрепил Ксюшин портрет. Горела корма обиталище крабиков Феди и Маши...

И обеденный стол горел, с вырезанной Рашадом доской для игры в нарды. Горела и завалинка, на которой Эйч-Пи рассказывал мне смешные добрые сказки...

Долго держалась мачта, непонятно на чем. Она рухнула, когда "Тигрис" начал изнутри светиться...

И вот уже не было ни мостика, ни хижин, ни мачты. Над водной гладью залива Таджура горел стог сена, ярко и жарко, как способна гореть сухая трава. Мелькнула мысль: Боже мой, а ведь мы ни разу не подумали, что на судне может случиться пожар!..

Понемногу огонь утихал, тьма сгущалась. Это к лучшему: нам всем в эти минуты нужна была темнота...

Потом мы сели на яхту и вернулись в порт. А там по пирсу уже метался Петрос. Он был вне себя:

- Юрий, что же вы со мной делаете? Я чуть не получил инфаркт! Это же ужасно! Почему вы ничего мне не сказали? Я сидел со своей Мими возле дома, любовался закатом и вдруг увидел этот огромный столб дыма. И какой-то взрыв и потом пламя! И сразу радио Джибути передало, что горит "Тигрис" и что судьба экипажа неизвестна! Представляете, что я пережил?!

Что я мог ему сказать?

Сели в машину, поехали к нему. Он говорил:

- Ты понимаешь, Валерий на связи, спрашивает, что у вас там и как, скоро ли приедешь? Ты же обещал дать ему какое-то важное сообщение, а я не соображаю, как ответить, тем более что на связи и твоя жена!

Немедленно вышли в эфир. Я сообщал о событиях, которые произошли, диктовал открытое письмо Тура Генеральному секретарю ООН Курту Вальдхайму. Валерий в Ессентуках все это записывал, записывал и Костя в Москве, и Ксюша слушала. Они быстро обработали запись, так быстро, как могли, и Ксюша поехала в ТАСС.

А там от нее шарахались, прятали глаза, ибо версия джибутийского радио уже попала в агентство Франс Пресс, а оттуда - по всему миру.

Сейчас ясно, что мы совершили большую глупость. Нам надо было бы послать Би-би-си ко всем чертям. Широко разрекламировать нашу акцию: звать журналистов, трубить во все трубы, что мы идем сжигать "Тигрис", что мы против войны! Приезжайте, посмотрите!

Именно так надо было сделать! Тогда бы мир воспринял случившееся совсем иначе. Но мы, повторяю, были настолько растеряны, настолько потрясены прощанием с "Тигрисом"...

А консорциум не спешил раскачиваться. Дал себя обогнать и корреспондентам Франс Пресс, и какому-то расторопному репортеру, подскочившему на следующий день к Аль-Муше. Мы растаскивали остатки лодки, а репортер, оказывается, нас снимал. И продал пленку в двадцать стран, с текстом, что, мол, камышовая лодка терпит бедствие.

Получалась совершенная невнятица. Открытое письмо Тура так никто и не открыл. Когда я потом уже, несколько позже, приехал в Норвегию, обо мне в газетах писали: "Сенкевич прибыл защищать Хейердала". И допытывались, что я думаю по поводу бесславного финала экспедиции. Я отвечал: "Обо всем этом четко заявил Хейердал. Где у вас опубликован его документ? Где же ваша свобода печати?"

Чем мог выразить свое отрицание милитаризма Тур Хейердал, не государственный деятель, не официальное лицо, а всего лишь руководитель маленькой экспедиции? Он выразил его единственным доступным ему способом. Не оставил "Тигрис" гнить в окружении дредноутов на военно-морской базе.

Это был "протест по Хейердалу". Можно упрекать его в наивности, в идеализме, в прекраснодушии. Я не раз говорил и повторяю опять: если бы земля была населена Хейердалами, она была бы прекрасна...

Охрану аэропорта в Джибути осуществлял французский Иностранный легион. Мы сдали багаж, поехали на автобусе на посадку. Недалеко от самолета всех попросили выйти. В окружении легионеров в шортах, в камуфлированных куртках, касках с сеточкой пассажиры должны были опознать свои вещи. Опознанные погрузили в самолет. Это была предосторожность против воздушного терроризма. Таким и запомнилось мне расставание с Джибути: легионеры с каменными лицами, их взгляды поверх тебя, пальцы на спусковых крючках автоматов, направленных тебе в живот...

Промежуточная посадка была в Эфиопии - требовался ремонт отказавших двигателей. Через двенадцать часов наконец-то вылетели в Рим. Оттуда на поезде мы с Карло поехали к нему на север Италии, в Лекко. Погостив у него несколько дней, я через Милан вернулся в Москву: торопился попасть домой к дню рождения Даши, к 16 апреля...