"Паразитарий" - читать интересную книгу автора (Азаров Юрий Петрович)

54

Самое любопытное было то, что я Скобина воспринимал отнюдь не как представителя элиты, он выглядел, как натуральный запущенный плебей, мне как-то сказали, что высшая форма элитизма это как раз и есть падение до уровня плебейской запущенности, когда человек не меняет белья и спит в ботинках или пьет коньяк, запивая его квасом или заедая борщом вперемешку с вяленой килькой. Я всегда считал, что родители Скобина ну какие-нибудь портные или булочники, и никогда бы не мог подумать, что его отец пусть плохонький, но музыкант и даже с небольшим именем, никогда не бедствовавший, поскольку у него про запас было еще несколько доходных занятий, связанных с антиквариатом, о которых Скобин никогда не распространялся. Отец Скобина был наверняка честным человеком, потому и его сын считал себя абсолютно порядочной личностью, выражающей самые передовые настроения своего времени. Он, наверное, и был бы таким, если бы не его претензии на лидерство в этом гнусном элитарном брожении. Да Бог с ним, и с лидерством, и с брожением, дело не в этом. Я благодаря Скобину познакомился с Верочкой. Она впорхнула тогда в комнату, достаточно темную, поскольку все окна были зашторены. На ней была голубая маечка и пижонская серовато-голубая юбка, невероятно широкая, с блестящими металлическими пуговицами. Я сразу обратил внимание на ее будто загорелые тонкие руки, тонкую шею и довольно широкие для ее роста бедра. Как только ее кисть свернулась в крохотный живой рулончик в моей ладони, так что-то полилось от нее ко мне, и я долго не отпускал руку, держал ее кисть, приговаривая: "А вы ведь точь-в-точь, как вас только что описал ваш прекрасный друг". Думаю, и она не хотела отпускать мою руку и к ней что-то шло от меня, и ее глаза светились, она что-то бормотала несвязное, точно пребывая в неведомом ей мире. Сколько потом ни пытался Скобин рассказывать интересные вещи, сколько он ни тормошил меня и ее, а все равно было бесполезно, хоть наши руки и были теперь врозь, а все равно кожа моя чувствовала ее душевное пение и тайная сладость в открытую разливалась по моему телу, разливалась и даже брызгала в разные стороны, отчего все сильнее бледнел и бледнел бедный Скобин, пока это ему совсем не надоело, и он нахмурился и стал думать о чем-то своем, а она сказала, что бежит куда-то, и я сказал, что и мне пора, и мы вышли вдвоем и сразу вздохнули полной грудью, и было так хорошо, будто начавшееся лето было только для нас, только для нас был на свете этот прекрасный мир. Я боялся взять ее снова за руку, и она боялась взять меня за руку, и мы шли к ее дому, и я думал, что мы уже знаем друг друга совсем долго, и она сказала мне, что знает, о чем я думаю, и когда я спросил: "О чем?", она сказала все, как было на самом деле. Она даже не приостановилась у своего крыльца. Быстро вставила ключ, но он почему-то не поворачивался, я взял ее ключ вместе с ее рукой, одного мгновения было достаточно, чтобы у нас с нею закружились головы, она даже потом притопнула туфелькой: "Скорее же!", и я старался как мог, чтобы дверь открылась, и она действительно открылась, и я не стал закрывать дверь, а как только она захлопнулась, так она откинулась спиной к двери, и я прильнул к ней, забыв обо всем на свете. А потом я сказал:

– Нехорошо.

А она сказала:

– Прекрасно, – и добавила: – Ты отбил меня, – и спросила, сверкая белыми зубами, – ты отбиватель?

– Неловко перед ним.

– Он обязательно тебе отомстит. И мне тоже. Он – мститель.