"Паразитарий" - читать интересную книгу автора (Азаров Юрий Петрович)

36

Я беру в руки пропуск. Вхожу в лифт. Смотрюсь в зеркало. Замечаю на своем лице подловатую испарину. Скомканная улыбка. Зайти бы в туалет умыться. Сейчас увижу Шубкина и осклаблюсь. Во мне вспыхивает буйство. Но я знаю: как только увижу Шубкина, оно, мое буйство, осядет. Моя душа в синяках и кровоподтеках шепчет: "Смирись". И я смиряю себя. И гаснут мои тирады, обращенные к Шубкину: "Как тебя я, гадина, ненавижу. Как же мне отвратительна твоя гнусная физиономия!" Но я выйду из лифта, стукну в его дверь костяшками своей руки, войду и расплывусь в улыбке. Он подойдет ко мне, и я потянусь к нему своими мерзкими губами. Он имеет обыкновение целоваться в губы. Черт знает что придумано нашей вывернутой наизнанку цивилизацией. Он скажет: "Здорово тебе" и чмокнет меня. И тут же отвернется и как ни в чем ни бывало:

– Ну что там у тебя?

Этот вопрос я понимаю двояко. С одной стороны, что там у тебя с твоим увольнением? Это так, для приличия. И с другой – что там у тебя в сумке? Я беру сумку, она тяжела, и он доволен.

– Тут, брат, есть кое-что, – говорю я.

А он напускает на себя серьезность и обрывает меня, точно к содержимому сумки не имеет никакого отношения.

– Ты погоди, что у тебя с работой?

– Уволен.

– Ладно, хватит балаганить. Я звонил, мне сказали: "Повременим". Еще один экспертный совет пройдешь. Этого не миновать. Они должны юридически оформить все, как следует. Кузьма Федорович знает. Я его держу в курсе. А как они ведут себя?

– Обнаглели.

– Должны обнаглеть. А тебе нужно как-то сбалансировать.

– Хожу по всем канатам.

– Вот и ходи. Знаешь, у меня нет времени. Я убегаю, – говорит Шубкин. Это означает следующее: давай-ка, брат, вываливай из своей сумки все, что принес, и убирайся поскорее отсюда…

Я вытаскиваю красивую бутылку шотландского виски. Эта бутылка стояла в моей убогой квартирке около двух лет, но куда денешься, надо, как говорила тетя Гриша, спасать душу, а это самое главное. Хотя трудно сказать, спасешь ли душу таким образом. Вот хватить бы премерзкого Шубкина этим виски по темечку и легонько выйти из УУУПРа. Так нет, грех. Да и догонят. Найдут.

– О чем ты думаешь? – улыбается Шубкин, и я вздрагиваю.

– А знаешь, я подумал, что эта бутылка так удобна для защиты от нападения.

– Мне нравится, что ты не теряешь юмора. Юмор – это спасение и свобода – сказал кто-то.

– Теперь говорят по-другому. Свобода – это рабство. А рабы, как ты знаешь, были скверными юмористами.

– Не скажи, – промычал Шубкин, пряча виски в шкаф.

– Я бы хотел уточнить все же, когда окончательно будет решен вопрос об отмене увольнения.

– Терпенье, государь, терпенье, – продекламировал он нараспев.

– Раньше, по-моему, говорили: отмщенье, государь, отмщенье.

Я ухожу и думаю о том, что моя душа рвется к мести, а разум, в который моя мама с тетей Гришей заронили милосердное зерно, говорит о другом: "Не мсти". Я думаю: ну а сложись так обстоятельства, что я нашел бы этого премерзкого Шубкина связанным, и распластанным, и приговоренным, и чтобы еще настаивал кто-нибудь: а ну возьми плеть и хрястни твоего грабителя и обидчика, согласился бы я… Отвечаю: "Ни за что! Пожалел бы. Сказал: 'Вставай, брат. Прощаю тебе все. Буду любить тебя. Буду любить, чтобы спасти свою душу'". Только не удалось бы спасти душу, размышляю я дальше. Она слишком отравлена. Слишком разъедена. Слишком слаба, чтобы спастись самой и спасти меня. И снова я ловлю себя на своем собственном предательстве. На предательстве самого себя. Пытаюсь спасти душу, а вымарываю ее всякий раз. А как же прожить иначе? Иначе конец. Труба, как говорит Шубкин.

А Шубкин между тем подзывает меня к себе и на ушко:

– Разговор у меня к тебе совершенно доверительный. У Прахова жена родила. Пока еще в роддоме, а он отгул взял. Ждет семейство свое. Не мог бы ты его навестить, ну и купить ему колясочку, кроватку, ну и всякое такое – пеленки, распашонки?… У него опять нелады с отцом… Я тебе талончики дам в спецраспределитель.

– Неловко как-то. Может оскорбиться…

– Это я беру на себя. Давай действуй. Кстати, не подкинешь мне стольничек? На дело. Кузьму Федоровича хочу попотчевать.

Я даю ему сотенную. А он продолжает:

– Действуй, старик. Могу признаться тебе: я Прахову уже звонил, что ты пожалуешь к нему.