"Новый свет" - читать интересную книгу автора (Азаров Юрий Петрович)

12

И я взял ручечку. И в это мгновение Манечка вбежала в комнату.

– Волков приехал, – сказала она и покраснела. – Говорит, повесится на конюшне, если расформируют школу. Каменкжа собирается его связать…

Я побежал на конюшню.

Волков сидел со Злыднем и спокойно о чем-то разговаривал. На коленях у него действительно была веревка. Увидев меня, Волков привстал, подал руку. Он был взволнован. От него пахло вином. Но никакой ненормальности я в нем не приметил. А когда он заговорил, я сразу проникся к нему уважением: здорово у него ложились фразы, точеные.

– Ты помнишь, старик? – сказал, обращаясь ко мне. – Я сказочку про Сизифа сочинял. Сейчас я дал в ней другое толкование. Так вот, однажды мой Сизиф сел на камушек, похлопал меня по плечу и сказал: «Новая вариация моей судьбы несколько иная, чем та, какую стали развивать позднейшие философы. Мир не абсурден. В моем труде заключен великий смысл. Мой трагический героизм не бесцелен и бесплоден. Мое отчаяние – это отчаяние человека, победившего свою судьбу. Один из интерпретаторов моей трагедии так и заявил: «Назвать отчаяние своим именем – значит победить его». Посмотрите на мои мышцы, ноги и руки. Всмотритесь в мое упорство, ловкость и силу. Произвожу ли я впечатление отчаявшегося? Я, владеющий левой и правой рукой, я, сильнее и терпеливее которого нет в мире? Заметьте, я всякий раз терплю поражение и всякий раз начинаю все сызнова. В этом я вижу смысл человеческого бытия. Я подаю пример подвижничества. Я не стремлюсь к обладанию. Мое самоотречение не отрицает моего чувства красоты. Я любуюсь природой, наслаждаюсь мимолетным общением с людьми, которые дают мне кров и еду, чтобы я нес свой крест, чтобы я честно исполнял свой долг, чтобы я смог выполнять эту бессмысленную работу».

– А шо вин робыв? – спросил Злыдень.

– Он катил камень. Вот тот камень, на котором он сейчас сидит. Катил на гору.

– А для чего?

– Его наказали за то, что он однажды взбунтовался.

– А кто наказал? – спросил Злыдень.

– Боги наказали, – ответил Волков.

– А куда вин катил цей камень?

– На вершину горы, – ответил Волков.

– Ну и шо? Чого ж вин не докатив?

– А как только он подбирался к вершине, так камень съезжал снова вниз. И так десятки лет. Всю жизнь.

– Ничего себе! – сказал Злыдень. – А для чего это?!

– Потом поймешь, – ответил Волков. – Так вот, мне Сизиф и говорит: «У тебя будет радость маленьких побед. Ты будешь совершать перевороты, придумывать реформы, тебе будут рукоплескать, ты будешь получать прекрасное жалованье, у тебя будет все, но за это в твоей душе поселится сознание того, что твоя работа бессмысленна. Ты будешь кричать об идеалах, о счастье, о самых совершенных формах правления, а твое сознание, когда ты будешь один на один со своей совестью, будет тебе говорить, что все, что ты делаешь, – бессмыслица! Абсурд!»

Я слушал Волкова. Я понимал, куда он клонит. Я знал, что он так или иначе подведет меня к тому, что во мне сидит Сизиф. Он развил свою теорию и решил меня обвинять.

– Я знаю, к чему ты клонишь,- сказал я и начертил на полу два круга. На одном я написал: «Преобразование обстоятельств, социальная революция», а на другом: «Духовное совершенствование». В первом круге я еще написал: «Режим, условия жизни, культура», а во втором: «Свобода, счастье и истинность «я».

– Можешь дальше не писать! – перебил меня Волков. – Идея кузнечика мне известна. У вас оба круга совпадают и логически все оправдывается.

– Не об этом я сейчас, – сказал я. – Хотим мы этого или не хотим, а наше «я» постоянно находится как бы в раздвоении – одна часть направлена на внешние условия, у каждого из нас свой камень, свои Сизифовы муки, а другая часть – это наша душа. Все беды идут оттого, что в этих обоих кругах плотское, материальное, значит, на первом месте. Мы жизнь свою строим по логике даже не Сизифа, а по логике камня, который катит Сизиф. Мы изучаем процессы перекатывания камня. Нас интересует биологическая и физическая природа камня и даже преддуховное его состояние. И нас не интересует сам Сизиф. Ощущаю ли я себя Сизифом? Вот вопрос, который ты поставил передо мной. Отвечу: и да и нет! Опыт в Новом Свете в чем-то удался, а в чем-то не удался. Но если у меня спросят, что я намерен делать дальше, я отвечу – повторить опыт Нового Света. Повторять до тех пор, пока через повторяемость не осядет в человеческой культуре квинтэссенция всего того наилучшего, что сделано нами в этом сегодняшнем опыте.

– Значит, опять идея кузнечика? – съехидничал Волков.

– А шо це за идея кузнечика? – спросил Злыдень.

– Це така идея, – ответил шепотом Александр Иванович, – по которой каждый для себя свий шматок хлеба до-бывае…

– Это не совсем так, – перебил я Александра Ивановича. – Вопрос о том, является ли человек хозяином и творцом своей истинности, своей свободы, – это главный вопрос.

– Як це? – спросил Злыдень.

– И моя жизнь, и моя судьба, и мое счастье всецело зависят от меня самого – вот в чем дело, – пояснил я.

– И что же вы скажете применительно к самому себе? – спросил Волков. – Почему бы вам сейчас не приостановить расформирование школы в Новом Свете – мы кузнецы и дух наш молод!

– Еще не известно, кто в этой ситуации побеждает, – сказал я. – Мы или марафоновы и росомахи.

За дверью раздались голоса. Это Шаров вбежал со Смолой.

– Вот где он прохлаждается. Детворы немае в корпусах, – кричал Шаров. – Посбегали, проклятые! Вот что оставили. Я прочел записку: «Уходим искать правду. Вернемся, когда добьемся восстановления школы будущего…»

– Прекрасные плоды нашего воспитания, – сказал Волков. В моей душе затеплилась надежда.

– Это ты их подбил? – глядя в глаза мне, сказал Шаров.

– Нет, – ответил я.

И вспомнил разговоры с детьми:

– Вы многое наобещали нам, а закрепить не смогли…

– Что я, по-вашему, должен делать теперь?

– Драться, как вы нас учили. Драться до конца. До победы.

– Сейчас, ребятки, бесполезно драться.

– А мы будем драться!

– Как же вы будете драться?

– Найдем способ.

И не знал я тогда, что на следующую ночь Никольников обратился к детям с пламенной речью:

– Дети, я, как первообраз Истины, Добра и Красоты, призываю к решительным действиям. Мы отправляемся к большим властям. Что ты скажешь на это, товарищ Злыдень?

Саша Злыдень вспомнил слова отца: «Последний человек, кто кляузными делами занимается», – и слова Довгополова вспомнил: «Не лезь, Гришка, у це дило, а то буде як у тридь-цять третьему годи…» – и сказал:

– А может, не надо?

– А ты, Славка, что скажешь?

– Я как все.

– Идем, – решительно сказал Никольников. – Первая группа выходит через главный вход, а вторая через садовый, третья через огородный лаз…

У властей дети проявили решительность.

– Не сдвинемся, пока не восстановите школу! Надо сказать, что и власти отнеслись по-доброму к просьбе детворы: пообещали немедленно выслать новую комиссию. Когда Шаров узнал об этом, он сказал:

– Теперь точно штаны поснимають и по заднице надають.

А потом случилось нечто такое, что привело и Смолу и Дятла в дикий гнев. Комиссия предложила и Никольникову, и Де-ревянко, и Саше Злыдню, и многим другим влиятельным ребятам очень выгодные места: художественные и музыкальные училища, подготовительные школы при университетах – и дети с радостью приняли эти предложения.

– А как же школа будущего? – спрашивал, едва не плача, Смола.

– А все равно же расформировывается, – ответил Витя. Он взахлеб стал рассказывать о том, какими возможностями располагает школа при столичном университете: библиотеки, общение, спорт, заграничные поездки.

– Может быть, ты и прав, – тихо сказал Смола, сочувственно поглядывая на Волкова. Впервые за последнее время он посмотрел на своего антипода не только дружелюбно, но и с любовью. Больше того, он подошел к Волкову и сказал: – Прости меня. Я знаю, ты собираешься повеситься, так вот, перед смертью своей прости меня.

– Я уже не собираюсь вешаться, – гневно ответил Волков. – Поэтому нет смысла тебя прощать. Сам вешайся.