"Человек, изменивший мир (Сборник)" - читать интересную книгу автора (Никитин Юрий Александрович)

Локатор

Панель гигантской машины искрилась сотнями циферблатов, больших и малых экранов, множеством разноцветных лампочек. Это была знаменитая электронно-вычислительная машина «Алкома-12».

Я находился в зале машинных расчетов и чувствовал себя очень уютно в старом глубоком кресле. Его спинка едва слышно поскрипывала, когда я наваливался всей тяжестью, деревянные подлокотники поблескивали от прикосновения сотни рук.

– Олесь, – сказал я, – как попала сюда эта архаика? В твоем страшном царстве машин пристало бы что-нибудь соответствующее.

Олесь возился с перфокартами. Он был высоким и сильно сутулым парнем. На длинном некрасивом носу сидели огромные очки. В свои тридцать лет он уже заимел изрядную лысину и бледное нездоровое лицо.

На мое замечание он буркнул:

– Завтра специально для тебя принесу зубоврачебное кресло.

– Ну зачем же такие жертвы? – сказал я томно.

Хотя, честно говоря, именно такие страшилища и подошли бы такому чересчур строгому помещению. Здесь все блестело и сияло чистотой и хромированными деталями, а холодный блеск металла спорил безжизненностью с люминесцентными экранами. А мне почему-то больше нравились запыленные помещения, полные старых книг и картин, когда в каждом углу висит роскошная паутина, а пол испещрен следами мышиных лапок…

– Готово! – объявил Олесь.

Он вставил последнюю катушку, в стремительном темпе сыграл на пульте управления. Пальцы у него были гибкими, как у музыканта. Я тут же подумал, что это сравнение устарело. Скоро, желая похвалить музыканта, будут сравнивать его с виртуозным программистом.

– Ты всерьез? – спросил я недоверчиво.

– Разумеется, – ответил он очень серьезно.

– Поручаешь машине подобрать невесту?

– Все верно, поэт. Все верно.

Я не люблю, когда меня называют поэтом. Как-то нескромно звучит, хотя действительно зарабатываю на жизнь стихами.

– Брак по расчету… Ужасно! Не представляю, как вы посмотрите друг другу в глаза. Я бы со стыда сгорел. Твоя избранница должна быть такой же толстокожей, как и ты!

– Проповедуешь стихийную любовь? – спросил он.

– Да, любовь должна быть неожиданной. Случайной. Чтобы нечаянно встретились, взглянули друг другу в глаза и – разгорелось пламя! Понимаешь, глаза в глаза!

Он некоторое время молча смотрел на меня поверх очков, словно бы я сморозил невесть какую глупость, а не высказал кредо настоящей любви. Потом быстро подошел к двери, ведущей на балкон, и резко распахнул.

– Иди сюда, поэт!

Я нехотя вылез из кресла. Олесь стоял у перил и смотрел на улицу. Ощутив мое присутствие, молча указал вниз.

По улице текла полноводная людская река. Из подъездов контор и учреждений выливались новые ручейки, из массивных ворот расположенного напротив военного училища вырвался сильный и бурный поток зеленого цвета. Чуть дальше к полноводному течению присоединялись черные струйки служащих главков, потом влился веселый жеребячий ручеек светло-зеленых штормовок студенческих стройотрядов, мощной струей хлестнул оранжевый поток рабочих-дорожников, выплеснулась мутная пена из дверей гигантского пивного бара.

Русло было испещрено черными дырами подземных переходов и метро, над ними завихрялись людские водовороты. И все же исполинская река не мелела, ибо на всем ее протяжении из множества дверей выплескивались новые ручьи.

Иногда возникали круговороты возле лотков с пирожками, время от времени можно было увидеть буруны фонарных столбов, но в целом река текла, не встречая препятствий. Вдоль всей улицы ее жадно сглатывали разномастные автобусы, трамваи, троллейбусы, маршрутные такси. Значительная часть проваливалась в черные дыры метро и продолжала путешествовать подземными потоками, часть всасывалась корнями лифтов и затем возгонялась по стволам небоскребов, но река все так же текла неудержимо, напористо, неистощимо, неуклонно, неукротимо, настойчиво… И не было ей ни конца, ни края.

Как и всякая бурная вода, она несла в себе и долю мусора. Трудолюбивые рыбки-санитары – названные здесь дворниками, – усердно вылавливали сор, старательно чистили дно великой реки.

На перекрестке река разветвлялась. Соседний квартал выглядел сахарным островом в море кипятка. На миг промелькнуло нелепое опасение: не рухнет ли под напором, не растворится ли?

– Здесь около ста тысяч человек, – сказал Олесь. Он все так же хмуро смотрел вниз. – Из них десять тысяч незамужних девушек! Скажи, ты с каждой из них знаком? Учти, точно такое же столпотворение в моменты пик наблюдается во всех центральных районах Москвы. В других городах страны – примерно такая же картина. А теперь объясни мне, как ты с каждой из живущих на Земле девушек сможешь посмотреть «глаза в глаза»?

Я молчал. Не хотелось признаваться, что и самого мучила мысль о необъятности мира. Столько останется непрочитанных книг, стольких прекрасных девушек даже не увижу…

– Извини, чуткая душа, – сказал он едко, – но ты очень похож на одного моего друга.

Он приоткрыл дверь и громко позвал:

– Вася, друг!

За дверью послышался шорох, Олесь приоткрыл створки пошире, и в щель важно вошел большой черный кот. Хвост он держал трубой, на меня посматривал недружелюбно.

– Вот существо, – сказал Олесь, – которое тоже довольствуется «стихийной» любовью. Радиус его действия ограничивается крышами двух соседних домов.

Кот потерся о его ногу и что-то сказал на кошачьем языке.

– Он спрашивает о твоем радиусе, – перевел Олесь. – Знаешь ли ты всех девушек в своем доме? Не говоря уже о соседних.

Кот смотрел на меня зелеными глазами. В животе у него противно урчало, Олесь достал сигарету, закурил. Потом сказал:

– Кроме того, признайся: «глаза в глаза» – басня. Поэтическая метафора. Твое приличное воспитание не позволит знакомиться на улице.

– Не позволит, – согласился я неохотно.

– Вот-вот. Значит, выбор у тебя еще более ограничен, чем у Васьки. А я поведу поиск по всему земному шару! Чтобы найти ту, Единственную. А теперь скажи мне, поэт: кто из нас больший романтик?

Он бросил сигарету на пол, яростно затоптал.

– Я не верю в машины, – сказал я упрямо.

Он отмахнулся:

– При чем тут машины? Все знают, что самец бабочки находит самку за десятки километров. Одни говорят о запахе, другие ссылаются на биополе, третьи и вовсе докатываются до телепатии… Но дело не в этом. Самец как-то «вычисляет» местоположение бабочки и летит к ней, хотя на его пути порхают сотни и тысячи таких же!.. Увы, это только на наш взгляд точно таких же. А ему нужна Та – Единственная.

– И ты как бабочка! – сказал я с негодованием.

Он все так же криво усмехнулся:

– Дружище… Мне надоело встречаться с не теми женщинами. Надоело – не то слово. Я уже не выношу чужих женщин.

– Давно ли ты стал не выносить? – спросил я иронически. Все мы знали его влюбчивость, знали о четырех его браках.

Он ответил очень серьезно:

– С тех пор, как понял, что они чужие.

– Все женщины одинаковые, – попробовал я отшутиться, – различаются только габаритами, возрастом и мастью.

– Я тоже так думал. Я подсчитал, что за всю историю человечества – учти, за всю тьму веков – ни разу не встречались юноша и девушка, как говорится, созданные друг для друга. Ни разу! Это страшно. Во все времена женились на чужих невестах, выходили замуж за чужих женихов. Отсюда недоразумения, размолвки, ссоры. Чужие и есть чужие. Я даже не могу и представить, каким будет брак, если отыщется та самая, Единственная. Это должно быть и вправду что-то необыкновенное, небывалое, непохожее на все остальные заурядные браки!

Мы вернулись в зал. Я снова опустился в кресло, стараясь выразить в словах невообразимое чувство протеста перед машинизацией вопросов любви и брака.

– Все упирается в машину. Все-таки, я не позволил бы ей выбирать мне жену.

Олесь следил за светящейся линией на одном из экранов. Вдруг сделал несколько быстрых переключений и лишь тогда ответил:

– Молодец. Герой! Страдалец за доброе старое время. Но все-таки учти, не машина мне подбирает невесту, а я – через машину. Машина – мой локатор. Ты знаешь, что такое локатор?

– Все равно, – сказал я упрямо. – Кибернетика в любви – кощунство. А я, как и всякий нормальный человек, стою за освященные атрибуты. Лунный свет, тихий сад, журчание ручья… И никаких тебе транзисторов. Только соловьиная трель!

– А все-таки достижениями техники не гнушаешься и на свидании, – сказал он иронически. – Снимал бы часы. Ведь счастливые часов не наблюдают? И вообще, одевался бы в звериные шкуры. Заодно иди громить технику, как некий писатель на Западе, купивший три роскошных автомобиля, но предпочитающий ходить пешком. Бедолага из-за этого ни разу не побывал на зарубежных пресс-конференциях. Сейчас модно вздымать нежную душу против уж-жасной технизации и тянуть в доброе старое пещерное время, но вся эта мышиная возня обречена на провал. И раньше было немало попыток остановить цивилизацию, но это не удалось ни в пещерный век, ни во времена средневековья, ни удастся и сейчас!

– Не кричи так, – сказал я. – Не кричи. Тебе выть надо, а не кричать!

Его руки порхали над белыми зубами клавиш, и тем никак не удавалось цапнуть его за пальцы.

– Ты полагаешь, что все учел? – сказал я, переходя в новое наступление. – Учел все свои н а с т о я щ и е требования? Закажешь одно, а подсознательное «Я» желает другое. Мечтаешь о блондинке, а твое альтер эго ищет только рыжую. Или возьмем другой случай, когда ты сам не знаешь, что ищешь. Например, ты уже встречался с блондинками, брюнетками, шатенками – худыми и толстыми, рослыми и коротышками. Все нравилось, со всеми было хорошо. И только я, твой приятель, заметил интересную деталь: у всех девушек была капризно оттопыренная верхняя губка. Именно это и придавало им в твоих глазах неописуемое очарование. А ты этого и сам не знал. Так можешь ли быть уверенным, что учтешь все подобные вещи?

Он обернулся, посмотрел поверх очков.

– Возражение резонное, – сказал он, глядя с сожалением. – Веское возражение. Достойное поэта. Ты и взаправду не знаешь таблицу умножения?.. Гм, никогда бы не подумал. Неужели всерьез полагаешь, что я сяду перед микрофоном и буду бубнить: «Хочу блондинку с длинными шелковыми волосами, лучезарными глазами, нежным сердцем, маленьким ротиком и ласковыми ладонями»?

– Примерно так, – ответил я, стараясь сохранить достоинство, – Конечно, ты можешь дойти и до таких вмешательств и непристойностей, как пожелаешь узнать ее возраст, объем груди, талии…

– … и бедер, – добавил он замогильным голосом.

– И бедер, – сказал я с достоинством.

– Так и говори, поэт.

– Не думаю, чтобы кто-то откликнулся на такие гнусности.

Он встал, потянулся. Суставы захрустели, однако сутулая спина осталась сгорбленной. Длинные худющие руки с растопыренными бледными пальцами больше подошли бы узнику Бухенвальда или средневековому аскету.

– Поэт! – сказал он презрительно. – Литератор! Чистая, непорочная душа. Ты еще не знаешь, до каких гнусностей – с твоей точки зрения – может дойти настоящий кибернетик! Пора тебя обшокировать по-настоящему. Ты будешь раздавлен, поэт!

– Ну-ну, – сказал я неуверенно.

– Ничего такого я не ввожу в машину. Примитив. Да и зачем? Я вложу свои данные. Не разумеешь? Знакомлю с энцефалограммами, щелочным составом крови, строением нейронов и схемой их связей, хромосомами, ДНК… и прочими необходимыми вещами. А машина уже сама подберет то, что я ищу. Ну как?

Я чувствовал себя так, будто меня окунули в зловонную лужу. А потом еще истоптали сапогами. Состав крови, хромосомы, перистальтика, экскременты…

– Ты это всерьез? – спросил я хрипло.

– Как бог свят! – ответил он и захохотал.

Он всегда смеялся неприятно, но на этот раз хохот был просто отвратительным.

– Тем хуже для тебя, – сказал я.

– Почему? – спросил он.

В стеклах очков отражался закат солнца, и я вместо зрачков видел багровые блики. На миг ситуация оказалась знакомой. Но тогда меня звали Фаустом, а его… его тоже звали иначе.

– Почему? – повторил он вопрос.

– Потому, что ты получишь то, что заслуживаешь, – ответил я зло.