СОНЬКА-АРТИСТКА

Сонька пришла из школы веселая:

- Красота! Нас отпустили на все лето!…

Бросила портфель и отправилась путешествовать по комнатам. Заглянула в холодильник, в кухонный шкаф, в ниши.

- Компотику хочется. Я открою банку.

- А мама не велева. Компот в ховодильнике есть.

- Фу, кислятина! Я хочу из баллончика. Мы возьмем немного. А потом опять закроем. Она и не заметит, - не слушая возражений Клавы, она поддела открывалкой крышку двухлитрового баллона.

- Во! Классно! На, попробуй… Ну и дурочка! Все равно, если узнает, я скажу, что это ты… Пей!

Клава знает, что Соньке ничего не стоит наговорить маме. И мама ей почему-то верит, а Клаве - нет. Может, потому, что пока Клава скажет пять слов, Сонька натараторит сто? Или потому, что маленькая?…

Сонька уже не первый раз делает такое с компотом. Отопьет и опять крышкой прихлопнет. Правда, в двух баллонах компот прокис. Мама очень удивилась: почему? А попробуй скажи! Самой же еще и ремня дадут…

Сонька все дразнит Клаву. И пьет, и пьет. Спохватилась, когда в баллоне осталось меньше половины. Что делать? Забегали Сонькины зеленые глаза: испугалась. Кинулась к чайнику - пустой. В графине - кипяченой воды на донышке. Тогда она схватила баллон и побежала к крану.

- Что ты деваешь?! - закричала Клава. - Опять же прокиснет! Мама варива, варива.

Сонька тянется к крану. А Клава оттаскивает ее за хвост платья.

- Отстань, дурочка! - кричит Сонька. - Скоро мама придет… Выпустила Клава Сонькин хвост. А она - цок! Баллоном по крану. Смотрят обе, а из трещины розовый компот льется в раковину. Завизжала Сонька:

- Видишь! Видишь, что наделала, гундосая!…

В прихожей раздался звонок. Сонька показала кулак и прошипела:

- Молчи! Я сама что-нибудь придумаю.

Клава слышала, как еще в прихожей Сонька начала сочинять на ходу:

- Ой, мамочка! Какая ты румяная!… А нас на каникулы отпустили! Знаешь, мамочка, у нас что случилось? Просто ужас. Этот Пугач…

- Что? Опять этот хулиган?

- Ага. Он это… разбил баллон с компотом.

- Как? - изумилась мама. - Он был здесь?!

- Да. Нет. Он это… как даст по баллону… из рогатки…

- Постой. Я ничего не пойму. Ведь баллоны стоят в нише!

- Конечно. В нише. Я же и говорю. Я взяла баллон…

- А кто тебе разрешал?

- Ой, мамочка! Я же хотела тебе приятное сделать, - лисой крутилась Сонька, - и стала вытирать пыль на полке… А их на окно поставила. А Пугач как даст из рогатки. И разбил. А я схватила их и давай назад скорей ставить… А то бы он все побил! А он как стрельнет еще. Чуть мне в глаз не попал! - Сонька уже не могла остановиться. - А эта… ну Ренка, еще стоит рядом и смеется…

- Ах он бандит! Ну, теперь я до него доберусь! - завопила Олимпиада Трифоновна. - Самый мой любимый компот. А ты, Клавка, опять к этой Ренке бегаешь! Чтоб ноги твоей там не было! Нашла подружку!

- Неправда! - сама неожиданно для себя закричала Клава. - Пугач не бив! А Ренки близко не быво! Это Сонька сама все!

Недаром девочки в классе называли Соньку артисткой. Лгать, наговаривать и притворяться она умела, как никто другой. Сонькины глаза стали круглыми от удивления и обиды. Она повернулась к маме, и та увидела: Соня вот-вот заплачет. Тонкие губы ее дрожали. Она закрыла лицо руками.

- Клавка! Ты опять?! - закричала мама. - Да как ты смеешь! Из-за каких-то хулиганов на сестру родную наговаривать!

- Она врет, врет, - безнадежно оправдывалась Клава. Все убедительные, нужные слова куда-то подевались. Она понимала, что мама поверит не ей, а Соньке. Она и сама бы поверила, если бы не видела всего своими глазами. И все-таки Клава твердила: - Она врет… врет…

Но мама уже не слушала ее. Быстрая на расправу, она больно отшлепала Клаву и поставила на колени в угол:

- Стой тут, дрянь! Пока не признаешься, что наврала…

Уже час стоит Клава на коленях в углу. Больно коленкам. Очень больно. И еще больно где-то в середине, в груди. Слез нет - все выплакала. Потом ноги занемели, и уже стало не больно. А та боль, что внутри, бьет ее мелкой дрожью, дергает за плечи, вырывается наружу тяжелыми всхлипами, стучит молоточками в висках: тук-тук-тук. Голова стала тяжелой, и все сделалось безразличным. Все равно никто не верит. Никто не любит ее. Губы шепчут:

- Вот… Вот заболею и… и умру… тогда… тогда узнаетею…

- Хватит тебе ныть-то! - кричит из кухни мать. - Ишь, моду взяла: свое устанавливать! Я из тебя эту дурь выбью. Признавайся, что наврала. А-а-а, молчишь?! Ну и стой, дрянь, хоть до утра.

- Это ее Ренка учит! - просунула в кухню голову Сонька. - Сама хулиганка. А Клавка, дурочка, ее слушает. Ренка ее и красть научит…

Дверь в квартиру оказалась не запертой. Полковник вошел в комнату. Рената остановилась в темной прихожей. Сонька кинулась к отцу с новостью:

- Папа! У нас каникулы на все лето!… А Клавка на коленях целый час стоит и не признается.

- А в чем ей признаваться? - тревожно спросил он.

- Вот полюбуйся на свое чадо, - закричала, выходя из кухни, мать. - Как осел, упрямая! Но я из нее эту дурь выбью!

- Постой, Олимпиада! Вы что? С ума посходили? Столько стоять. Да у нее же ножки… - неестественно тихим, пугающим голосом; сказал отец и, не раздеваясь, прошел в комнату.

Сонька трусливо шмыгнула в кухню. Она знала: раз отец назвал маму не Олей, как всегда, а полным именем, Олимпиадой, значит, дело плохо.

- Клава. Доченька. Вставай.

Клава вскинула на папу глаза. Хотела встать и застонала тоненько:

- У-у-у-у-у, не могу. Не поднимаются.

Отец подхватил ее на руки. Снял чулки и стал растирать белые-белые, занемевшие ноги. Теплые папины руки погнали по жилам кровь. Боль сотнями иголок вонзилась в колени, в икры, в стопы. Из больших светло-серых Клавиных глаз сами катились слезы.

- Папа, я правду… Я правду, а мама не верит… А Соньке верит, - шептала она.

- Ты что там бормочешь?! Жалуешься? - рассердилась мать. - Да я тебе!…

Полковник опустил Клаву на диван. Лицо его стало страшным. Покрылось багровыми пятнами. Щека и губы вдруг перекосились, потянулись куда-то вверх и задрожали от напряжения. Он шагнул вперед и незнакомым, властным голосом, от которого у Ренаты по спине побежали мурашки, хрипло сказал:

- Сержант Сбитнева! Кругом марш!… И чтоб не видел!… Пока не позову… Сплет-ни-цы!

И тут произошло чудо. Олимпиада, полная, крикливая, не терпящая возражений, вдруг как-то съежилась. Стала маленькой и жалкой. Глаза ее испуганно забегали. Губы побелели. И она залепетала чужим, испуганным голосом:

- Что вы, товарищ гвардии полковник… Ваня… Ванечка… успокойся… ради бога. Я сейчас… Я… - и бочком, вслед за Сонькой шмыгнула в дверь, скрылась на кухне.

Полковник сбросил китель с четырьмя рядами разноцветных орденских ленточек и сел на диван, закрыв руками лицо. Успокоился немного и потребовал:

- Рассказывай, Клава, правду…

Рената, ставшая невольной свидетельницей этой удивительной сцены, повернулась и, не замеченная никем, на цыпочках вышла из темной прихожей.

А утром к ней прибежала перепуганная Клава.

- Ой, Рена… Папа сказав маме: «Так больше жить нельзя!» И еще что-то говорив. А мама пвакава и кричава. И он уезжает и меня берет в свои военные вагеря на все лето. А Соньку велев отправить к маминой маме в деревню. Говорит: «Там ей веревки вить из людей да сплетничать не дадут. Твоя мать из нее чевовека одевает…» Что же теперь будет?… - губы у Клавы прыгали, и она ошибалась больше, чем всегда.

- Что ли, ты совсем разучилась, чему мы с тобой научились? - огорчилась Рената.

- Реночка. Я не могу сейчас правильно. Ты же понимаешь? Я все лето учиться буду и стишок этот повторять буду. Хочешь, наизусть скажу?

Ренка замахала руками, и Клава умолкла.

- Когда же ты едешь?

- Скоро совсем. Сейчас… через час.

Не успели подружки и поговорить хорошенько, как подъехала военная машина с брезентовым верхом. Полковник Каблуков приказал шоферу пересесть на заднее сиденье. Приподнял Ренку сильными руками, поцеловал в лоб и сказал: «Спасибо, морячка!» Сам сел за руль. Рядом посадил Клаву, и машина рванулась со двора…

Через два дня приехала бабушка и увезла Соньку к себе в деревню на все лето… По двору поползли тревожные слухи. А когда приехала машина и рабочие стали выносить из квартиры Каблуковых разную старинную мебель, громадные ковры, пианино и еще много всякого добра, женщины решили: дело-то у Каблуковых совсем плохо… Дворовые кумушки пытались было поговорить с Каблучихой. Но всегда словоохотливая, Олимпиада Трифоновна резко оборвала болтушек:

- Не ваше дело! Сами разберемся.

Вообще она стала какая-то другая. Похудела. Глаза красные и веки припухли. Это она плачет, наверное.

Олимпиада Трифоновна теперь каждый день рано утром уходит на работу. В госпиталь. Сняла свои огромные серьги. На руках осталось только тоненькое колечко - подарок дяди Вани.

А после работы, когда стемнеет, она выходит на балкон. Стоит долго-долго и смотрит на дорогу.