"Маленький Лорд" - читать интересную книгу автора (Борген Юхан)6Фру Сусанна Саген отложила в сторону «Моргенбладет» и опасливо покосилась на часы, стоявшие под стеклянным колпаком на каминной полке. На круглом столе уже стоял наготове чайный поднос со старинным сервизом из фарфора и серебра. Поджидая брата, она против обыкновения закурила египетскую сигарету. – Мартин, – спросила она его, когда он позвонил по телефону. – Что за таинственность? Разве мы не можем поболтать за обедом в воскресенье? Но Мартин стоял на своем. Он хотел поговорить с сестрой, когда Вилфреда не будет дома. Стало быть, он хочет говорить о Маленьком Лорде «на правах крестного отца и опекуна». То, что он назвал его Вилфредом, не предвещало ничего доброго, словно брат задумал отпять у нее ее маленького сыночка. Когда в дверь позвонили, она не двинулась с места. В эти последние секунды перед тем, как нарушат ее одиночество, она жадно впитывала в себя все то, чем была напоена атмосфера этих комнат, где она провела большую часть своей сознательной жизни. Эта обстановка олицетворяла ее жизнь, олицетворяла все, что входило для фру Сусанны в понятие жизни, и, почуяв смутную угрозу какой-то частице того, что ее окружало, она ощутила себя львицей, дремлющей в своем логове. А в то, что ее окружало, входил и Маленький Лорд, и равномерное тиканье часов на камине, и запахи дома, и даже его неизменная температура. Мартин, улыбаясь, вошел в комнату; костюм из серого твида, высокий воротничок, в галстуке крупная жемчужина. «Стало быть, сегодня он преуспевающий делец в английском вкусе», – невольно подумала фру Сусанна. Она была свидетельницей различных периодов в жизни своего энергичного брата. Но какую бы роль он ни играл, какой бы костюм ни носил, в нем всегда чувствовался человек преуспевший, оптимизм которого рядился в разнообразные формулы вроде: «здравый смысл», «практический взгляд на вещи», «понимание реальных возможностей»… Она все это знала наизусть, помнила с детства, которое отнюдь не было таким уж безоблачным, слышала в течение всей своей взрослой жизни, которую многие считали даже чересчур безоблачной. – Чашку чаю? – Спасибо. – Он взял со стула, на который собирался сесть, лежавшую на нем развернутую газету, бросил взгляд на ту колонку, которая, судя по всему, привлекла внимание фру Сусанны, и, все так же стоя, стал читать официальным тоном, который должен был выразить его безграничную иронию по отношению к сестре, столь далекой от жизни. – «Король танцевал первую кадриль со статской советницей фру Линдвиг, визави – адмирал Дауэс и фру Инга Скьелдеруп, первый вальс с супругой землевладельца, госпожой П. Анкер Ред; второй вальс с супругой капитана Л'Оранж, вторую кадриль с мадам Террес Ривас, супругой мексиканского посла, визави – управляющий епархией Блер; третий вальс с фрекен Хагеруп, третью кадриль с супругой члена Верховного суда фру Шеел, визави – председатель муниципалитета Христиании адвокат Хейердал. Первый танец после ужина с супругой землевладельца госпожой Кай Меллер…» – Сядь. Нехорошо быть таким нетерпимым, – сказала сестра. – Что тут смешного, если женщине хочется прочитать отчет о придворном бале. Ты-то знаешь, что было время, когда мы сами… – А кто сказал, что я смеюсь? – добродушно возразил брат, складывая газету. – Но я готов побиться об заклад, что ты даже не взглянула на последние опубликованные данные о числе погибших на «Титанике». – То, что ты называешь реальной жизнью, дорогой Мартин, – сказала фру Сусанна, наливая брату чай, – это попросту всякие прискорбные вещи, и ничего больше. Какая мне польза, если я узнаю точно, сколько жертв на этом ужасном корабле, – тысяча или полторы. – Ты права, совершенно права. Но дело не в этом, а в том, что послужило причиной гибели корабля, то есть погоня за рекордами или за прибылью. Как это вышло, что были посланы заведомо фальшивые сообщения, будто корабль цел и пассажиры невредимы? А все для того, чтобы кое-кто успел обделать свои дела на лондонской и нью-йоркской бирже. – Ты опять начитался «Сосиал-демократен», – беззаботно возразила она. – Меня даже удивляет, что ты при твоих взглядах так легко поддаешься агитации этих людей, стоит в мире чему-нибудь случиться. Но я думаю, ты не для того в самый разгар работы бросил контору и среди бела дня навестил свою одинокую сестру-вдову, чтобы поболтать с ней о придворном бале или гибели «Титаника»? Он с некоторым смущением поглядел на гладкое и в каком-то смысле слишком юное лицо сестры, по привычке положил себе в чашку два куска сахару, пытаясь не потерять нить мыслей в этой обстановке, которая, с одной стороны, всегда выбивала у него почву из-под ног, а с другой – отвечала его тяге ко всему приятному. – Представь, что я как раз хотел поговорить с тобой о чем-то сходном, – заметил он. – Как раз о неприятном мире действительности, который существует – Маленький Лорд? – переспросила она, как бы поправляя брата. – Да, наш Вилфред, твой Маленький Лорд. Мы все души не чаем в мальчике – ты, его мать, я, его родной дядя, моя жена Валборг, муж тети Шарлотты – Рене… Мне не надо тебе говорить, как все мы привязаны к нему, каждый по-своему… то-то и оно, что каждый по-своему… Так вот, позволь сегодня мне, человеку более практическому… – Мартин, – сказала она. – Меня раздражает твоя манера делать вид, будто тебя перебивают всякий раз, когда ты не хочешь высказаться до конца. Он серьезно посмотрел на насмешливое лицо сестры. Казалось, между ними до сих пор сохранились те же отношения, что были когда-то в детстве, та же взаимная привязанность, та же отчужденность, словно их разделяет невидимая черта. – Высказаться далеко не так просто, – сказал он устало и для подкрепления сил одним духом осушил чашку чаю. – Я и сам до конца не уверен в том, что собираюсь тебе сказать, но, если ты согласна меня выслушать… словом… Возьми, например, Рене с его изысканными интересами… В один прекрасный день забавы ради ему взбрело в голову прочитать мальчику целую лекцию о французских импрессионистах… В результате сегодня Вилфред как свои пять пальцев – кстати, очень красивых пальцев – знает всех художников, от Клода Моне до Гогена, включая Ван Гога, Сезанна и этого вашего Анри Матисса, который… – Он смущенно покосился на картину, висевшую над диваном. Странная современная живопись была предметом его мук. А теперь еще в университет допустили этого чудовищного Эдварда Мунка с его мазней. – Пожалуйста, не перебивай меня. Она невозмутимо, с той же насмешливой улыбкой отставила чашку. – Ты права, ты меня не перебивала. Это просто дурная привычка… – Он вынул из жилетного кармана шелковый носовой платок и отер им лоб. – Так вот что я хотел сказать. Вы забиваете ему голову живописью, музыкой и даже сведениями о возрасте благородных бордоских вин. Как девчонку, заставляете носить локоны, называете его… Я понимаю, это отчасти трогательно и, как говорится, способствует общему развитию… Его тетка Кристина закармливает его конфетами, да и не только конфетами, а всей своей кондитерской особой, которая – извини, но все-таки… словом, не совсем нашего круга. Так вот, я хочу сказать, что в нашей действительности, которая требует от подрастающего поколения трезвого взгляда на вещи, и, поверь мне, все более трезвого, по мере того как общество, в котором мы с тобой ведем столь приятное существование, изменяется, и – еще раз повторяю, поверь мне, – не в нашу пользу… Так вот, в этой действительности вы создаете вокруг мальчика совершенно нереальную атмосферу изнеженности – извини, но, уж раз я начал, я должен высказаться до конца. А дело в том, что все мы его любим, все считаем, что он очаровательный, одаренный мальчик, но каждый из нас, а ведь все мы абсолютно разные люди, любит его, исходя из своих эгоистических, а вовсе не его личных интересов. Право же, так и подмывает спросить: а где же, собственно говоря, сам мальчик, где Вилфред под этой милой, ласковой оболочкой, под этим умением настраиваться на любой лад и прекрасными манерами? Где он, говорю я? Фру Сусанна Саген глядела прямо перед собой. Насмешливая улыбка погасла на ее лице. На мгновение ее охватило чувство собственной неполноценности, как бывало, когда она думала об учительнице своего сына фрекен Воллквартс. Но стоило ей вспомнить о фрекен Воллквартс, как она вспомнила что-то еще, и в глазах ее вспыхнуло молчаливое торжество, которое все сильнее овладевало ею по мере того, как брат продолжал говорить. Глаза ее сияли так, что вопреки своему обыкновению рассуждать пространно, переходя ко все более абстрактным материям, брат осекся. – Знаешь что, – наконец сказала она, вставая. – Ты заслужил глоток того самого виски, которое твои англосаксы так любят ставить в счет компаньонам, с которыми они ведут дела. Она спокойно вышла в столовую и вернулась с бутылкой, сифоном и стаканом. Мартин с облегчением посмотрел на принесенные ею предметы, охотно наполнил стакан и тут же отхлебнул половину. Он обратил внимание, что сестра держит в руке еще листок бумаги, обыкновенной почтовой бумаги. После того как он выпил виски, сестра протянула ему листок. – Прочти, – негромко сказала она. Рука, державшая листок, слегка дрожала. – «Фру Сусанна Саген… Я пишу Вам эти несколько строк только для того, чтобы уведомить Вас, что Ваш сын Вилфред прекрасно успевает…» Он перечитал текст два раза, чтобы выиграть время. Потом допил свой стакан и прочел письмо еще раз. – Я рад, – сказал он устало. – Вряд ли тебя надо убеждать, что я от души рад, если мальчик делает успехи в школе и учительница одобряет его поведение. – Так, может, вовсе не так уж глупо, что его родная мать и еще кое-кто проявляют некоторую заботу и о его… ну, словом, эстетическом воспитании? Она говорила мягко, не подчеркивая своего торжества. Теперь это было излишне. Мартин встал, бросил взгляд на свои золотые часы с двойной крышкой – чувствовалось, что у него гора свалилась с плеч. Главное, он выполнил свою миссию. В какой-то мере он потерпел поражение. Ну что ж, тем лучше. – Дорогая Сусси. – Он наклонился к сестре, коснувшись губами ее щеки. – Не могу тебе сказать, как я счастлив и какой камень упал у меня с души. Спасибо, что ты выслушала мои соображения, которые, признаюсь, в настоящую минуту кажутся мне менее убедительными. С другой стороны, ты сама понимаешь, как крестный отец мальчика и его опекун… – И как человек практический, – прибавила она с прежней насмешливой улыбкой. Он помолчал, вновь нахмурившись. Было во всей атмосфере, окружавшей сестру, что-то огорчавшее и раздражавшее его и в то же время вызывавшее его восхищение. – Сусанна, – вновь заговорил он серьезным тоном. – Я ни разу не спрашивал тебя об одной вещи… Ведь чаще всего мы встречаемся на людях… и кроме того… – Я не перебиваю тебя, – заметила она. Она смотрела на него веселым и уверенным взглядом. Письмо учительницы она спрятала обратно в конверт, надписанный аккуратным каллиграфическим почерком. Этот почерк на мгновение привлек взгляд Мартина. – Если не хочешь, можешь не отвечать, – продолжал он. – Но что, по сути дела, мальчик знает о своем отце? Она слегка отступила назад, повернулась и подошла к окну. С минуту она постояла так, глядя на Фрогнеркиль, где только что сошел лед и фьорд под лучами теплого апрельского солнца лоснился, как масло. – Он знает то, что знают все, – спокойно сказала она, возвращаясь к брату. Теперь она говорила серьезно, но без всякой горечи. – Он знает, что его отец был один из благороднейших людей на свете и к тому же человек состоятельный, который всегда исполнял свой долг по отношению к родным и к обществу, и его близкие до сих пор не могут примириться с этой утратой. Последние слова она произнесла со слезами на глазах, но повелительно и твердо. – Он помнит его? – понизив голос, спросил Мартин. – Не знаю. Ведь ему было всего три года… Брат и сестра стояли теперь совсем рядом. Он слегка потрепал ее по щеке. – Собственно говоря, я ничего особенного не имел в виду. Ну ладно, мы поговорили о том, что меня беспокоило. Ты выслушала меня, спасибо. И в то же время ты меня успокоила – отчасти… Не договорив, он двинулся к выходу, у дверей еще раз взглянул на свои часы, повернулся и спросил: – Маленький Лорд хоть немного интересуется Оскаром Матиссеном? Она коротко рассмеялась. – Боже мой, с чего это вдруг? – Да как тебе сказать, я просто подумал… А почему бы нет… Ты обратила внимание – он опять выиграл в Давосе все забеги и улучшил свои собственные рекорды в Хамаре и Фрогнере на дистанции пятьсот и тысячу пятьсот метров. – Ты удивительный человек, Мартин, – сказала она. – Представь, я не обратила внимания. Да и с какой стати мы с Маленьким Лордом будем интересоваться этим Матиссеном? – Все им интересуются, – сказал он, снова повернувшись к выходу. Теперь он был слегка раздражен. – Все обыкновенные люди. Они рассказывают о нем, называют его Оскаром. Ну ладно, до свиданья, еще раз спасибо. Не надо звать горничную, я сам найду дорогу. Выйдя на улицу, Мартин завел мотор своей новенькой машины марки «пежо», а потом опустился на сиденье за руль. Он быстро, но осторожно продвигался к центру, то и дело подавая сигналы автомобильным рожком. Пешеходы совершенно беззаботно бродили по мостовой, так что водить современную быстроходную машину по улицам Христиании было далеко не безопасно. Мартин ехал в сторону улицы Карла Юхана. Его вдруг поразила мысль, насколько устойчив мирок, в котором по-прежнему живут его соотечественники. Они по-прежнему тешат себя приятными мыслями, стараются повыгодней обделать свои дела, и на их лицах нет и следа тех страстей и горестей, которые бросились Мартину в глаза у жителей Берлина, Лейпцига и Парижа, когда нынешней зимой он ездил по делам в эти города. А кто из них, например, принял близко к сердцу здравую статью Б. В. Неррегора в последнем номере «Моргенбладет», где тот утверждал, что, хотя англичане пока еще обладают преимуществом на море, немцы вскоре снова догонят их в производстве страшных военных машин – дредноутов и так называемых супердредноутов. По расчетам Неррегора, некоторое равновесие установится года через два, то есть к тому времени, когда будет полностью закончено строительство Кильского канала. Англичанам было бы выгодно, писал он, начать войну сейчас же и не ждать 1914 года, если уж политики считают войну неизбежной, а на ото указывает многое… Но ни одно из подобных соображений, казалось, не печалит жителей этого сытого города, где, впрочем, полно людей, которых никак нельзя назвать сытыми, особенно в восточных районах. Но что знает об этом, например, его сестра Сусанна? Подозревает ли она, что эти восточные районы вообще существуют? А Маленький Лорд? Да он, наверное, даже не догадывается, что в двух шагах от него есть мальчишки, которые живут совсем другой жизнью: они не едят на камчатной скатерти и им не вешают два раза в неделю на спинку стула аккуратно сложенное чистое белье… Он попытался вспомнить о письме, которое ему показала сестра. Но теперь мысль о нем наталкивалась на смутное ощущение, что здесь что-то неладно. На Стортингсгате ему пришлось сбавить скорость из-за множества пешеходов, а на Принсенсгате возле Атенеума машина вообще поползла черепашьим шагом. Мартину надо было добраться до угла улицы Толлбудгате и Шиппергате, где помещалась его солидная экспортно-импортная фирма. Да, солидная, но надолго ли? Казалось, что тревога за племянника, который был для Мартина совершенной загадкой, стала отбрасывать свою тень на все вокруг. На углу улицы Недре-Слоттсгате ехать стало просто невозможно. Толпа была такая густая, что пришлось остановить машину. Сидя на высоком сиденье, Мартин озирался по сторонам и, пользуясь заминкой, решил закурить сигару. Но автомобиль так сотрясался под ним, что зажечь сигару оказалось совсем не просто. Окруженное гикающей толпой, на него медленно надвигалось выкрашенное красной краской чудовище, его тащили четыре лошади. Мартин сразу догадался, что перед ним первый пожарный автомобиль, он читал о нем в газетах. Со своей наблюдательной вышки он с любопытством следил, как странный экипаж, который волокут четыре сильные лошади, медленно продвигается вперед под крики толпы, парализуя на своем пути уличное движение В этом зрелище было нечто такое, что совпадало с недавними мыслями Мартина: механизмы, которые все еще не используются на родине, толпа, которая приветствует наступление нового времени, не задумываясь о том, чем оно чревато. Крики затихли вдалеке. Мартин стряхнул пепел с сигары и снова взялся за руль. Еще раз, путая четкий ход его мысли, в памяти всплыл адрес, надписанный на конверте, который ему показала сестра. Так вот оно что – загвоздка была в чернилах, в этих зеленовато-черных чернилах, которые были в ходу в городских конторах; они выглядели совсем иначе, чем блеклые синие чернила, которыми пользовались в школе. Мартину не хотелось думать о письме, но оно внушало ему тревогу. Тревогу внушал Вилфред. Однако, когда он добрался до угла, где помещалась контора, мысли его потекли по другому руслу – это были мысли о товарах, о курсах, об еще одном, вполне реальном миро, и при этом, понял он вдруг, более реальном, чем вялый мирок его родного города. Приятный запах жареного кофе ударил Мартину в нос на улице Шиппергате. Вот Сусанна Саген стояла в эркере у окна и смотрела на залив Фрогнеркиль. Ее тоже осаждали тревожные мысли. Не о Маленьком Лорде – когда она убирала письмо обратно в секретер, она даже не удержалась от мгновенной торжествующей улыбки… Дело было в том чуждом, беспокойном духе, который всегда вносил с собой ее брат Мартин. Ох, этот Мартин с его поездками, деловыми связями, вообще со всем запахом окружающего мира! Мысли двоякого рода сменяли друг друга в голове фру Сусанны. Во-первых, ей было не по себе оттого, что ей слишком назойливо напомнили о реальности этого мира, о жизни вообще… Разве изо дня в день, из года в год она не делала все возможное, чтобы заслониться от жизни? Конечно, она влачит бесполезное, а значит, никому не нужное существование. Но с другой стороны, нет у нее ни мужества, ни аппетита принимать участие в этой суете сует, пусть даже в ее удовольствиях. А ведь когда-то она даже путешествовала… Но было еще и другое, беспокоившее ее в этом мире, с которым ей все труднее было примириться, и это другое тревожило даже безмятежные души ее брата и иже с ним – пресловутый мир начинал вести себя не по правилам. Ее взгляд упал на газету. Нельзя сказать, что обитателей благословенного севера волновали отголоски итало-турецкой войны, погоня за обнаглевшими автобандитами в плодородной Франции или подвиги господ Амундсена и Скотта, которые внесли сумятицу в географические представления, включив в привычную картину мира еще и полюса. Нет, но в самой атмосфере появилось что-то новое, оно впервые докатилось сюда, в Норвегию, и как бы нарушало ту изоляцию, которая прежде была здешней основой основ и которую, впрочем, всегда можно было нарушить по собственной воле, то есть если ты хотел совершить путешествие за границу… А теперь здесь, в Норвегии, где живется так уютно, ты почему-то обязан давать какую-то оценку происходящим вдалеке событиям. Немцы, англичане и французы ссорятся между собой, и тебя тоже ставят перед необходимостью выбора: если тебе по душе одно, изволь бранить другое… Из приятного единства, которое доныне звалось «заграницей», вдруг откуда ни возьмись выделились разные страны со своими удивительными столицами и маленькими городками, богатыми историей, разные нации со своими особенностями, которые надо предпочесть или отвергнуть… Как это так?.. Неужели все это должно касаться тебя лично?.. Казалось, разговоры о предстоящей войне перестали быть темой светской беседы и переросли в разговоры такого рода, при которых мужчины за стаканами виски начинают повышать голос и даже забывают о том, что принадлежат к хорошему обществу… Да, подобные случаи уже бывали. И насколько помнит фру Сусанна, речь шла о такой далекой и неинтересной теме, как Кильский капал… Без всякого перехода ее мысли скользнули к домашним заботам… В том же самом обществе у дам зашел разговор о прислуге – должны ли служанки учиться, и вообще об их свободном времени, которое за последнее время вдруг стало предметом обсуждения. Фру Сусанне почему-то вздумалось отстаивать либеральную точку зрения. У нее ведь были две постоянные, надежные служанки – кухарка Олеанна и горничная Лилли, а когда бывали гости, еще приходила помогать девочка Осе, бесхитростное создание. Сусанне и тут повезло – как и во всем прочем. Кстати, кто ей это сказал? Ну да, конечно, Кристина. Вот еще одно тревожное явление – милая Кристина, вдова ее младшего брата, болезненного и утонченного, который умер, не дожив до тридцати лет. Она женщина достойная, что бы там о ней ни говорили… Ну, словом, все, до чего тебе нет дела, ни с того ни с сего вдруг заявляет о себе и вторгается в твое спокойное существование. Фру Сусанне всегда везло. В отношении служанок. И вообще во всем. А теперь… Вся эта тревога… Да и служанки тоже. Взять хотя бы Лилли. Она недавно откровенно надерзила хозяйке. Надо было привести в порядок одежду Маленького Лорда, кажется, чулки, и вот эта грубиянка заявила, что от «маменькиного любимчика» только одно беспокойство и наверняка он ничуть не лучше других мальчишек. Вздор, конечно, не надо обращать внимания. Глупая девчонка сама тотчас пожалела о своих словах. И все-таки у фру Сусанны было сейчас неприятное чувство, что все тревоги так или иначе, как в фокусе, собираются вокруг Маленького Лорда, ее ненаглядного сына: и Кильский канал, и далекие страны, которые вдруг стали ближе, и проблема служанок, и вся эта болтовня о трудящихся классах, которые И все же, подумать только, неужели ее Маленькому Лорду придется иметь дело с какой-то там классовой борьбой и Кильским каналом! Она тряхнула головой, отгоняя от себя назойливые вопросы. Кажется, звонят? – Мама! – крикнул он из дверей. – Ты не слыхала, что я пришел? Она не сразу узнала сына, хотя свет падал прямо на него. – Ну да, мама, – сказал он, стремительно подходя к ней. – Я сам это сделал, то есть, конечно, не сам, а попросил парикмахера Рейнскоу на Тострупсгор… До нее не сразу дошло случившееся. Маленький Лорд был наголо обрит – то есть, конечно, не наголо, но локоны исчезли, исчезли даже почти все завитки. Он по-детски выпятил губы: – Ну разве мне не идет, мама? Она тотчас прижала его к груди, ощупывая ладонями стриженую голову. Ее пронзила мысль: когда он появился в дверях, он был похож на своего отца. Она так глубоко ушла в свои мысли, что ей на мгновение показалось, будто вошел ее покойный муж. Он по-детски поднял к ней лицо, ожидая поцелуя. – Очень идет, – сказала она и, нагнувшись, поцеловала его. – Очаровательно. – Лилли говорит, что у меня голова как капустный кочан, – объявил он с восторгом. Она слегка отстранила его от себя, разглядывая в убывающем свете дня милую голову. – Очаровательно, – сказала она. – Раз уж ты это сделал… Он вдруг резко повернулся к чайному столику, где стояли пустые чашки. – Здесь был дядя Мартин, – сказал он. – Пахнет его сигарами… Мама, ты огорчена? – Нет, сынок, – ответила она. – Я не огорчена. Она вдруг подумала о Кильском канале. – Ты ведь помнишь, мы с тобой как-то говорили, что когда-нибудь мне придется расстаться с локонами. Они и в самом деле говорили об этом, как и о многом другом. Ее поразила мысль, как часто они говорят о том о сем, ничего всерьез не имея в виду. – Парикмахер спросил, хочу ли я взять с собой локоны. – И ты взял? – В ней на секунду вспыхнула нелепая надежда. – Да нет, мама, на что они нам? Поверь мне, лучше раз и навсегда избавиться от них. Это верно, лучше навсегда избавиться. Ее брат Мартин это одобрит, это отвечает его точке зрения на «мужеский пол». Длинные локоны у взрослого мальчика – это не реальная жизнь, это мечты. – По-моему, тебе эта стрижка очень к лицу, сынок, – сказала она, но в голосе ее не было убеждения. – Я ведь уже не маленький, – разочарованно сказал он. Она думала о своем. Она слышала, что он говорит, но слова его скользили мимо нее, как многое другое. Кильский канал. Ведь это тоже только слова, сеющие тревогу. – Это будет твой первый бал без локонов, – вдруг сказала она. – Бал? Ах да… – Не собираешься же ты его отменить, хоть ты и считаешь себя взрослым? Теперь в ее голосе явственно слышалась горечь. Он чувствовал, что его застигли врасплох, ему стало грустно, он не решался причинить ей еще и это огорчение. – Конечно, нет, – сказал он. – Если, по-твоему, мы должны его устроить… мы можем объявить, что это будет последний бал. – Как хочешь, – коротко сказала она и пошла в столовую. Дурацкие слова надвигались на нее, осаждали ее, требовали, чтобы их приняли в расчет. Она почувствовала прилив жалости к самой себе, горячие, утешительные слезы подступали, к глазам. Они прогонят дурацкие слова – Кильский канал, локоны, взрослый, последний бал. Сын смотрел ей вслед, вздернув брови. Потом пожал плечами, подошел к окну и стал смотреть на залив. В этом прозрачном весеннем свете ему вдруг ясно представилось, что по ту сторону Бюгдё лежит целый мир. |
||
|