"Что-то остается" - читать интересную книгу автора (Кузнецова Ярослава)Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотникСнилась мне какая-то чушь. Будто идем мы куда-то с Реддой и Уном, только почему-то еще — эта самая аристократочка Альсарена и — Лерг. Живой и здоровый… Лерг нарвал цветов, такие веселенькие, голубенькие, подарил даме… Альсарена смеется, прячет лицо в букетике, раскраснелась от удовольствия… Лерг смущенно улыбается — и я вижу стангревские клыки… Короче, я проснулся. Голова немного гудела. Да уж, местная «арварановка» — это не мятное таолорское и не душистое кардамонное из Лимра. Ни тебе тройной очистки, ни приятного привкуса, к тому же еще и разбавляют ее, арварановку енту… Перво-наперво я поднялся, сходил на улицу да натер снегом рожу. Крепко натер, от души. Тут-то и вспомнил, что вчера напортачил — весьма и весьма, как сказал бы Рейгелар. Посему, возвратившись в комнату (по пути споткнувшись черт знает обо что в сенях — надо бы разобраться, че ты тута вчера наворотил, приятель), — так вот в комнате я отыскал Альсаренины записи, благо искать недолго — на столе, вперемешку с объедками. Первый листочек писан ее рукой целиком. Ну и почерк. Надо же, а рисует как… А вот со второго уже — плоды стараний седенького злющего каллиграфа. Вот черт возьми, ведь напился, как свинья, а ниче накалякано. Н-да-а, дружище. Пить вредно. Пожалуй, похлеще было бы только — исповедаться красоточке Альсарене, как, того — марантине то есть. Хотя она ведь не марантина. Воспитанница. Ишь, посапывает на сундуке. Ладошку под щеку подсунула… Ладно. Будем надеяться, что она тоже назюзюкалась и ничего не вспомнит. Интересно, голова у нее с перепою болеть будет, или как? А вот бумажонки-то убрать не помешает. Свернул листочки в трубочку, первый оставил на столе, и — вышел во двор. По привычке прихватил из сеней пару полешек и колун. Колода для рубки дров у меня рядышком, так что ежели чего — натоптано тута, потому как — хожалое место. Снежок ночью выпал. Чистенький. Я поставил одно полешко на колоду, другое — рядом. Потом шагнул к стене дома, провел рукой по пятому снизу бревну, вставил в щель нож и открыл крышку. Тайник — моя гордость. Я его сам делал. Воспользовавшись одним из советов Рейгелара: «Хочешь что-нибудь спрятать — оставляй на виду». Совсем-то на виду нельзя — хорош будет двуручник в хижине охотника. А вот в наружней стене дома… О таких тайниках мне никто не рассказывал. Значит, вряд ли кому придет в голову. Как всегда, я застрял. Торчал перед тайником открытым, как пень, и все никак не мог оторваться — гладил мягкую шероховатость рукояти, промасленные тряпки, скрывавшие тусклый взблеск «черного зеркала»… Зеркальце, Зеркальце. Красавец ты мой. Прости, что приходится так с тобой обращаться. Может, когда-нибудь… Провел рукой по толстенькому чехлу-тенгоннику. И вы простите, Цветы Смерти. Знаю, негоже оружию прятаться в промозглой темноте, но ведь я и сам прячусь. Играю в кости с Той, чей Плащ зовут Сон… Наверное, в скором времени удастся провести Большое Надраивание, вы уж потерпите. И не сердитесь на меня. Положил листочки на мешок, в котором оружия нет, проверил войлок. Не отсырел. Хорошо. Закрыл тайник, потер щель снегом и взялся за дровишки. Нарубил, собрал и пошел к крыльцу. — Сыч! — Эй, Сыч! Ага. — Доброго утреца, барышни марантины. Набежали, ишь ты. Подружка-то не вернулась. Заволновались. Ох, небось, влетит красоточке. — Что у вас произошло? — Дак… Ну, енто, то есть. — Альсарена где? — В доме, того… Почивает, ежели не того. Не разбудил, сталбыть. — А стангрев? — Ентот-то? Тама, в койке… Они вошли вперед меня. Всезнайка сразу — шасть в закуток. На пациента смотреть. Инга, в отличие от нее, все-таки мазнула взглядом по бедняге Альсарене, уже проснувшейся и моргающей красноглазо. Видочек у упомянутой Альсарены, скажем честно, был не ахти — помятая, зеленая, смурная. Точно, башка болит. Кто ж тебя просил арварановкой нализываться, э? Чаю, может, крепкого? Эх, жаль, кофе у меня нету. Да, если б даже и был — какой кофе у Сыча-охотника? Так что — извини, подруга. Осмотрев безропотного и безучастного какого-то парнишку, всезнайка с ингой переглянулись. Аристократочка Альсарена успела спустить ноги с сундука и теперь сидела на импровизированной постели, пряча глаза. Стыдно, небось. Поделом, поделом, красавица. Неча родовитой лираэнке назюзюкиваться словно моряку, что полгода берега не видал, в вонючей таверне. Я отошел к печке, подбросил дровишек. «Девочки» чуток побубнили: — Что произошло? — Потом расскажу. — Ладно, Летта. Пошли, что ли? — Пошли. И быстренько распрощались. Причем обнаружилось, что аристократочка стыдится не только переполошившихся из-за нее товарок, но и собутыльника вчерашнего. Ну-ну. Может, впрок пойдет, э? Удерживать их я не собирался. Куда больше, чем выяснение их отношений, в котором я вообще был — никаким боком, интересовал меня сейчас парень. Не нравилось мне его лицо. Не нравился остановившийся взгляд, направленный в потолок. Не нравился. Я подошел и сел на пол возле кровати. — Ты не хочешь жить, — сказал я. То есть, я сказал: — Оар тайрео ире. «Смерти жаждешь ты». На Старом языке. Он молчал. Зачем подтверждать — или, тем паче, опровергать — очевидное? Он — молчал. — Было то же и со мною, — сказал я. — Кровь на руках моих. Кровь побратима. Он повернул голову. Глазищи черные — бездонными колодцами, брови дрогнули — боги, как ты похож на него, парень! Одно лицо… — Он пошел со мной. Я хотел… доказать доблесть свою. Семье. И — женщине. А он, Лерг… Лерган было имя его… Он пошел со мной… «Никаких разговоров. Спина к спине, Ирги. Все пополам, и слава тоже». Подмигивает, гордо встряхивает головой. И — собственная гордость, и радость самодовольная — во чего у меня есть… Боги, боги… — Я хотел сделать то, что не удалось другим. Смерти одного человека хотел я… Чтобы эдак небрежно улыбнуться, когда пойдет шепоток: «— Вы знаете, судья Ардароно… — Да, представьте себе. Какой ужас, верно?..» — Но он оказался хитрее, тот человек… Я хотел лезть первым. Но Лерг заявил: «У Тана есть Дигмар. У тебя буду — я.» И все — так не всерьез, понарошку… Вот мы, два храбрых чертополоховых куста, сейчас исполним приговор, вынесенный не нами, и Семья Таунор окажется должна Семье Эуло, и кое-кто из Тауноров… И «драконий коготь» впивается в щель между камнями кладки, и Лерг поднимается первым, и вот мы уже на стене, и готовимся спускаться… И — гротескный силуэт в окне, сгусток мрака, ночной кошмар — и свист дротика — смерти, моей смерти — и Лерг — отталкивает, заслоняет, принимает мою смерть в себя… «Уходим.» Он пока не чувствует боли… Мы спускаемся со стены обратно — бесславно, глупо, бездарно, никому не рассказать, нечем хвастаться — и еще не знаем, ни он, ни я, что дротик… — Я подставил его под удар. Ради гордыни своей. И я убил его. (Если бы мне не хватило решимости, если бы я подумал, чем может кончиться идиотская моя затея, пошел бы посоветоваться, хоть с тем же Даулом, в конце концов — все было бы по-другому, и не пришлось бы Эгверу потом ломать дверь, и резать веревку, и обдирать кулаки… И, может быть, сейчас я занимался совсем другими делами, а не сидел бы здесь, выпрашивая непонятно что у этого чужого парня…) Поглядел в черные глаза, готовый к обычному Лерговскому: «Ты-то тут при чем? Не считай себя центром мироздания, Ирги.» Но стангрев кадакарский ничего мне не сказал. — Лицо твое увидев… Подумал я — боги знак шлют… Он кивнул. Может быть, дескать. Свой брат — язычник. С язычником куда проще, чем с этими… последователями Альберена. И я решился. — Друг… Жизнь твоя и смерть — твои счеты с Вышними. Только… Если можешь… Некрасиво, Иргиаро. Подленько. Каким боком парень в твоих счетах с богами?.. — Если уйдешь ты сейчас… Лерга снова не станет. Дай мне отвыкнуть… Отвыкнуть, что ты есть — он… Если можешь. Молчание. Правильно. Все правильно. Какое дело ему до тебя, такенаун?.. На плечо неуклюже легла забинтованная рука. Голос — спокойный, глуховатый: — Ваа. Эниоау аре. Ладно. Подожду. Подождет уходить? — Спасибо, друг, — сказал я. — Ноал, эрт стангрев. — Станг-рев, а-ае? — приподнялись брови. — Ну, ваши. Инн рауэ. — Хеи, — отрубил он. — Хеи станг-рев. Энн рауэ айт — аблисен. Аре ау — аблис. Ну, вот. Хоть доставай из тайника бумажки да записывай. Впрочем, и так не забуду. Аблис… Аблис, аблис… Что-то знакомое… — А я вот… Аре ау, то есть… Тил. Ирги. Ирги эйн анн ойтэ. Мало ли, вдруг вчера не запомнил. Пили еще потом… Парень нахмурился отчего-то. И я вдруг понял, что свое «ойтэ» он мне называть не собирается. Недостоин, значит. Ладно тебе. Человек расчет отложил ради тебя, болвана… — Давай — за знакомство? Э-э…Эатг арварановка, а? Притащил из заначки бутылку. Последняя — пора к Эрбу смотаться… Налил в кружки, сгреб со стола остатки хлеба и сыра. — Вот. Рен. Держи, то есть. — Риан, — поправил он. Слабо улыбнулся, взял кружку. Чокнулись. Выпили, я сунул в рот кусок сыра. Парень вдруг позеленел аж, прижал руку к горлу и отвернулся. — Что такое? Что случилось, эй? Он, сморщившись, подвигал челюстями. Тошнит смотреть, как я жую? Черт, они что, совсем ничего не жуют? Выяснилось — да. «Аунэйн» для них — кровь сосать, «атгэйн» — из чашки. Молоко там, арварановку вот… А челюстями — это такенаунен делают. Плоть перетирают. Трупоеды потому что. Вот оно как. И деваться бедняге некуда — тошнит его даже от запаха готовящейся трупоедской жратвы… Радушный хозяин, нечего сказать! Ладно. Больше не повторится, друг аблис. Мы — того, хоша и тупые тилы, да кой-чего все же кумекаем. Соорудим себе трупоедский бивуачок — кострище, готовить будем тамочки, а трупоедствовать — да хоть в сенях. Он поглядел на меня и снова вздохнул. Слышит. Слышит, чертяка. И неприятно ему от жалости моей. А кому от нее приятно-то? Сейчас. Козявка кусучая, в лоб хошь? Чуть улыбнулся. То-то. Вскинул голову, точно прислушиваясь. И почти тотчас же Редда тихо рыкнула. Кто-то идет. И — стук в дверь. И — голос Ольда Зануды: — Сыч. А Сыч. Выдь-ка. — Че те, паря? — я подошел к двери. Открыл. — Че надыть? — высунулся. И получил по маковке. И даже испугаться не успел. |
|
|