"Что-то остается" - читать интересную книгу автора (Кузнецова Ярослава)Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотникРедда повела ушами, Ун приподнялся. — А это мы! — от двери. Я обогнул печку, отворил дверь. Они пришли вдвоем — инга и всезнайка. — Сегодня мы его уже разбудим, — сказала всезнайка и улыбнулась. Хорошо она улыбается, деловитая лираэночка. Пристроилась на своем месте — в головах кровати, инга привычно размотала повязки. Вместо аристократочки сегодня у нее был я. — Мазь подай. Да не эту, вон ту. Ага… Подержи руку… Приподними… Хорошо. Ну, все. Всезнайка чуть шевельнулась и открыла глаза. — Готово. Я не сразу понял, о чем она. Потом дошло. Парень. Она его разбудила. Век кадакарский житель не поднимал, но дыхание изменилось. Напряженное сделалось дыхание. Неудивительно. Очнулся непонятно где, кругом — чужаки, последнее, что помнит — как били его. В плену очнулся, среди врагов. А, коли слышит любопытство наше жадное — так еще хуже. Навообразит себе черт знает что… — Как ты себя чувствуешь? — всезнайка легонько тронула его за плечо, и парень дернулся, будто по щеке хлестнули. — Не бойся. Мы не причиним тебе вреда. Мы — марантины. Лекарки. Меня зовут Леттиса, а ее — Ильдир. А это — Сыч, он отнял тебя у толпы. Парнишка все также лежал, не шевелясь, теперь уже откровенно зажмурившись. Я подвинул марантин. Парень, подумал я. Ты ведь слухучий. Так услышь меня. Услышь. Прикрою. Ото всех и от всего. И не бойся. Никто не посмеет тебя обидеть, стангрев из Кадакара. Между тобой и бедой твоей встану. Не бойся меня. Но ничего не изменилось. Только — шевельнулся он. Повернул голову к печке. Ясней ясного. Не трожьте. Уйдите. Один побыть хочу. — Ладныть. Барышни марантины, откушайте чаю, — Сыч-охотник махнул рукой в сторону стола, — Горяченький, свеженький. Для вас готовлено. Девицы — они тоже не дуры. Всезнайка, вздохнув, оторвалась от пациента. — Спасибо, любезный. Пойдем, Иль, действительно… А инга усмехнулась, глянув на меня, и бодро изрекла: — Желаю горяченького. Мы с тобой заработали. Они прошли к столу, уселись. Налил им чаю. — М-м! — улыбнулась всезнайка, — Отличный чай, Сыч. А инга сказала: — Ты вот что. Работа у нас, Сыч. Много работы. Так что какое-то время мы приходить не будем. Я кивнул. И к лучшему, по правде говоря. Парнишка-то стеснительный оказался. Меньше народу — скорее привыкнет… Всезнайка добавила: — С тем, что есть, Альсарена нормально справится. А если вдруг что серьезное — зовите нас. Прибежим. — Оно понятно. — Альсарена попозже зайдет, — инга отставила пустую кружку, — Спасибо, Сыч. Очень вкусный чай. Пошли, Летта. Всезнайка оглянулась на закуток. Личико ее было грустным. Ну, конечно. Только-только привели пациента в относительный порядок, сейчас бы с ним пообщаться… Но ты уж извини, дорогуша, не годится он пока для разговоров. Не доверяет нам парень. Не понимает, чего мы от него хотим. — Пошли, — вздохнула всезнайка. И они отправились восвояси. А я занялся приготовлением второго завтрака для господина гостя. То бишь вытащил из мешка живого зайца, стукнул башкой об угол стола, спустил кровь в чашку. Подошел к койке. Парень смотрел на меня огромными от ужаса глазищами. Пробормотал что-то неразборчивое, затряс головой, обеими руками делая отталкивающий жест. — Ну, не хочешь — как хочешь. В сени отнесу. На обед съешь. — Э, а может, тебе меду дать, приятель? Он снова отвернулся лицом к печи, и никак не реагировал на меня. Ну, пусть. Пущай — того, привыкает. Напугался чего-то. Можа, вид у Сыча-охотника слишком звероподобен? Извини, друг. Я, конечно, мог бы побриться, да только последним днем моим тот день станет, когда примусь я по свету разгуливать побритый да как полагается одетый. Да и тебе, тварочка кадакарская, в тот день не поздоровится. Я согрел себе похлебку. Поел. И задумался. Че таперича делать, с парнем-то? Не понимает он лираната. Как пить дать — ни в зуб ногой. Может, найлерт попробовать? Или привлечь скудные мои запасы тильско-сканско-ингско-араготской мешанины? Слышит ли он? Вдруг, когда по голове попали — отбили чего? Может, несчастное это существо не чувствует ни моей неуклюжей преданности его лергоподобию, ни радостно-азартного марантинского интереса? Может, думает он, что его собираются убить? Не оттого ли испугался — дескать, и его — как зайца?.. Ну-ну, Сыч. Эт' ты, братец, хватил. В закутке мне почудилось шевеление. Так и есть. Парнишка, в чем мать родила, сидел, свесив с койки ноги, неловко подвернув зажатое лубком крыло. — Выйти тебе? — махнул рукой, — Во двор, да? Он угрюмо кивнул. Я полез в сундук, достал теплый плащ из овчины, запасную обувь — мягкие ингские чуни. У него ж пальцы замотаны, сталбыть, Сычова обувка ему акурат впору придется. — Давай-ка, накинь. Осторожно обул, набросил на худые плечи плащ. Парень не сопротивлялся. И то хлеб. — Вот та-ак. Ну, пошли теперь. Его шатало. Бедняга вынужден был опереться о мою руку. Вышли. Обогнули дом. Парень отстранил меня — дескать, дальше сам. — Сам, сам. Кто спорит. Вот, я отвернусь даже. Иди. Он уковылял. Обождав — ну, так, сколько положено, — я заглянул за угол. Мало ли что, вдруг гостюшке помощь требуется, руки-то тоже перебинтованы… Э! Гостюшка мой очень целеустремленно, раскорячив крылья, иногда заваливаясь в снег, куда-то шкандыбал. Небось, самому ему казалось, что он двигается уверенным быстрым шагом. Я догнал его. — Эй! Ты, парень, никак рехнулся? Куда направился? Замерзнешь к чертям! Он вырывался, выкрикивая что-то по-своему. Я разобрал нечто вроде «таген». — Во-во! Именно. Тагено аруат! — Аррие! — взвизгнул он, — Онг аррие! Что ему «хорошо»?! Истерика. Тьфу, черт. Сгреб брыкающийся сверток из овчинного плаща в охапку. Стангрев потрепыхался малость, но Сыч-охотник заправил пташечку, добычу свою, подмышку. — Цыц, недоносок. Регх. Регх, ясно? — Такенаун! — бесновалась добыча, — Тууа, такенаун! Щ-щенок. Дрыгайся-дрыгайся, да не визжи. Зажал ему рот, и эта тварь пребольно тяпнула меня за пальцы. Ах ты, пакость! Дал в лоб паразиту. Что нашло на него? Зачем — удирать, в мороз, в снег, одежды же никакой — под первым кустом… А, черт. Меня вдруг резко повело в сторону, в глазах потемнело. Что это? Стангрев! Стангрев, мать твою так… И, не дойдя до крыльца шагов десяти, я ткнулся носом в пуховый свежий снежок… Тишина. И в этой тишине — резкий, неприятный звук. Скрип снега под сапогами. Голос. Боги, до чего знакомый голос!.. — Вставай. Нет, Даул. Не встану. Я мертвый, разве не видишь? Стангрев из Кадакара сделал вашу работу. Он бросил кому-то: — Кончайте с ним. И в уши ударил отчаянный крик парня, и я вскочил, и бросился… И кулак Даула Рыка остановил зарвавшегося ученика, и презрительное: — Щен-нок недоделанный, — было — как приговор. Парню. И — мне. Боль в вывернутых руках. Туман, туман, густой, вязкий. Голос Даула: — Сыч, значит? Охотник? Ну-ну. Мешок давайте. И — на белом-белом снегу — комок черно-пестрый. И красные пятна… Вот ты и умер второй раз, Лерг. И опять — из-за меня. А я даже имени твоего не знаю, кадакарский житель… Легкой дороги… И впустую, впустую — четыре года и вся жизнь… Легкой дороги… Прости, парень. Прости, если сможешь… Руки стянули за спиной. Я даже не пытался воспользоваться каким-нибудь из фокусов Тана и Рейгелара. Зачем? Пусть. Пришла пора платить. За Лерга. За этого беднягу из Кадакара. За веснушчатого новичка, что стоял на воротах тогда. Тогда, тогда… Его имени тоже не знаю… Нашли ли его — тогда? И как его звали? Серая мешковина прижималась к лицу, мешала дышать. Но мне было все равно. Все равно, что будет со мной. Мешок равномерно потряхивало — у этой лошади хорошая рысь… Вот и кончится глупый бессмысленный бунт, вот и станет Энидар тем, кем хотел… Лица, лица, лица кружились передо мной в странном танце. Мама — вздыхает: — Ах, Ирги, Ирги… Отец — усмехается: — Да будет тебе известно, арвараны — эмпаты. Впрочем, от ошибок никто не застрахован. Великолепный Алуш — улыбается, как всегда: — Не грызи себе печенку. Что было — было, что будет — впереди. Эгвер — молчит. Хмурится неодобрительно. Рыжий новичок: — А мешок зачем?.. Зачем, зачем, зачем… Зачем ты спросил, мальчик? Зачем — нож в руке моей? Зачем оседаешь ты в пыль, и удивленно распахнуты твои глаза?.. Зачем все, зачем?.. Ну вот, кажется, и приехали. Мой мешок снимают и несут. Я слышу голоса: — …неплохо спрятался. — Да уж. Пришлось повозиться. — Хозяин уже здесь? — Со вчерашнего вечера. — А знаешь, он все-таки не утерпел. Оброс. — Ну да? Женой, детишками? — Нет. Собаками и тварью какой-то. Представляешь — вроде как человек, только с во-от такими крыльями. Собаки. Значит, их тоже… Ун, Редда… И закипает внутри бессильная ярость. Меня вытряхивают из мешка, ставят у стены. По бокам — Тан и Даул. Открывается дверка, и входят Рейгелар, Ойлан, его подручный. И, конечно, Энидар. Хозяин. Глава Семьи. Энидар важно кивает и усаживается в глубокое кресло. Рейгелар сочувственно качает головой и кладет на низенький столик обтянутый черной кожей ящик. — Значит, Сыч-охотник? — говорит он, — Ну что ж, Сыч-охотник, побеседуем? И открывает ящик. |
|
|