"Что-то остается" - читать интересную книгу автора (Кузнецова Ярослава)Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотникПоднявшись, я прихватил с собой тяжелый посох и отправился смотреть ловушки. Редду оставил с парнем, а Ун увязался со мною. Добрались до любимой моей полянки, местные зовут ее почему-то Ведьмина Плешь. — Последи, малыш. — Уф, — ответил он и исчез в кустах. А я немного попрыгал. Посох, который тяжелый, по весу равен большому мечу. Изобразил веер, петли — снизу, сверху, сбоку; восьмерку и змею. Змею пришлось повторить трижды, пока неуклюжее тело вспомнило, что от него требуется. Хотя, конечно, змея с большим мечом — чистой воды эстетство. Погляжу я на любого, кто попытается так продержаться, ну, хоть полчетверти. Еще немножко покрутил кисть — сперва левую, потом — правую. И взялся за нож. Продел в колечко на рукояти нижний пояс и покидал в дерево. Старый мой добрый ножичек. Сколько же ты со мной? Лет с пяти тебя помню… Да, лет с пяти. Самый что ни на есть тильский охотничий нож, только заточка полуторасторонняя. Да кольцо на рукояти. Вернее даже, не кольцо, а щель. Чтобы не так в глаза бросалось. Ладно. Таперича, Сыч, покувыркаемся. Укувыркался досыта — всю поляну перепахал. Почище кабаньего стада. Да черт с ней, снег выпадет, закроет. И вообще, не ровнять же тут за собой. Кстати, надо бы как-нибудь взять сюда тенгоны, а то ведь рука отвыкнет — пиши пропало. Нельзя ничего забывать тому, кто стоит на Лезвии. Честно говоря, все равно опасаюсь я таскать с собой арсеналец, да оставлять следы, для умных глаз сообщение — вот туточки я и разминаюсь. Полянка-то удобная. Я ее выбрал за то, что незамеченным к ней не подобраться. Кустарник кругом густой — хочешь, не хочешь, а захрустишь ветвьем. Только с востока — но там у меня Ун «дежурит»… Понимаю, конечно, что глупости это все, что раз еще не нашли, так уже и не найдут, но иногда — изредка — опять начинаю опасаться. Впрочем, не настолько, чтобы менять место. Скорее — для порядку, чем всерьез. Потому что по большому счету… Э, хватит. Ты, собственно, пошел за завтраком для парнишки. Да и троица ента вот-вот заявится. Как вчерась — акурат в середине второй четверти. Позавчера-то они раньше пришли. Небось, мать Этарда их и без завтрака, и без утренней молитвы отправила… Намотал я под куртку один из предметов, по которым узнать меня легче легкого, подозвал Уна, совсем чуток поотрабатывал с ним обезоруживание с левой. Если кто из крестьян и увидит, мимо проходя — возится Сыч с псиной со своей. Хотя с чего бы кому из крестьян тута шастать? Оно конечно, дорога на перевал, самая короткая, да тока мало кто ее знает. Я енту тропу, промежду прочим, сам нашел. Моя, сталбыть. А потом сходили мы к черной елке да к ручью и нашли в силках пару зайцев. Вот и славненько. Будет парню и первый завтрак, и второй, и на обед еще останется малость. Я ведь его помногу не кормлю — желудок-то ссохся с голодухи, может и плохо сделаться. Так что — по кружечке тепленькой кровушки, потихонечку, полегонечку… Ничего, выкарабкается. Должен выкарабкаться, черт возьми. И, кстати, прекрасно он сосет из чашки. Уверенно так глотает, словно всю жизнь посудой пользовался. Почему нет, между прочим? Разумное существо вполне может пользоваться посудой… Эдак собираются такие вот приятели, заходят в свой кабак или вроде того, да и говорят крыльястому да зубастому трактирщику: «— Пару бутылок, Эрб.» М-да-а… Вернувшись, я провел «утренний туалет» господина стангрева. До чего же удобная штука эта вощеная ткань. Хорошо, что «девочки» нам подстилку оставили. Потом вытащил из мешка одного зайца, хряпнул об стол, выпустил кровь в чашку. Тряхнул парня за плечо. — Эй. Поешь-ка. Он приоткрыл мутные глаза, я подсунул чашку. Парнишка живенько справился с птичьей порцией. Ниче, пташка, вытащим мы тебя. Будешь как новенький, тварочка кадакарская. Припоздали мы с тобой малость с первым-то завтраком. Все — дурость Сычова. Дорвался до кувырканья… Обычно ведь я где-то через день на Ведьминой Плеши бываю. Что бы там ни было, форму терять нельзя. Это вам любой скажет. Забудет тело, для чего предназначено, ежели не напоминать своевременно. Между первым и вторым завтраком заявились наши красавицы. Пошаркали, постучали. — Это мы! Я впустил их, принял у аристократочки здоровенную плоскую папку. Рисовальная, что ль? Ун признал — не гавкнул. Забрался под стол и из этой «конуры» наблюдал за толпящимися в комнате двуногими. Редда немного подвинулась, чтобы не мешать, но с койки не слезла. Всезнайка, та из двух лираэнок, что посерьезней да причесана поскромней — уселась у парня в головах, на краешек кровати. Белобрысая инга с аристократочкой сняли с пациента повязки и принялись обрабатывать раны на боку и плечах, ссадины, царапины и пятна обморожений. — Молодец, Сыч, — сказала инга. Это она про вчерашние мои упражнения. Велели смазывать щеки, крылья да пальцы на ногах. Ну, я и смазывал. Че тута особого-то? Споро работают, залюбуешься. Инга — не пойми чем — на Красавицу Раэль похожа. Может, тем, что тоже жалостливая, и прячет жалость свою за мрачноватой угрюмостью. Эк они его лихо — раз, два — и уже обратно повязки накручивают. Марантины — эт' те, Сыч, не пенек кривой из Лисьего Хвоста. Ох, мать Этарда, мать Этарда. Если бы не она… Всезнайка открыла глаза, губы тронула легкая улыбка. — Ну, вот и все на сегодня. Ты уже кормил его, Сыч? — Дак, того — чашку уговорил. Счас ишшо получит. Вона она, кровушка-то, — кивнул на шевелящийся мешок. — Кстати, — аристократочка хлопнула себя по лбу, — Мать Этарда разрешила попробовать дать ему молока или разведенного меда. — Да, — инга энергично мотнула головой, отбрасывая с лица длинную прядь, выбившуюся из пучка. — Так и сказала — жидкую пищу. — Ага. Учтем. Между прочим, я сам об этом подумывал, только экспериментировать за просто так не хотелось. Ведь если они носят одежду из шерсти и обувь из кожи, значит, держат какую-нито животинку. Сталбыть — чего? Правильно, молоко пьют. Ладно, за молоком к Боргу смотаюсь, к Мелиссе то есть. У Борга коровы — породистые, гнуторожки. Говорят, у них молоко — самое жирное. А медок у Сыча-охотника и дома имеется. Разболтаем на второй завтрак. Кровушки добавим — м-м! Вкуснота! Между тем аристократочка приволокла от двери свою папку, раскрыла. Точно, рисовальная. И причиндалов-то, причиндалов… Эх, всегда хотел научиться рисовать. Я сходил за горшочком с медом, положил малость в бутыль из-под арваранского, долил теплой водой. Таперича потрясть как следовает и, того — готова ента, жидкая пишша. Аристократочка разложилась возле койки и принялась за работу. Всезнайка и инга заглядывали в рисунок, спорили, советовали — в общем, по мере сил мешали подруге. Разговор у них почти сразу пошел на мертвом лиранате, причем, насколько я могу судить, половина слов была специфическими медицинскими терминами. Если честно, кроме «мышца» и «кость», я вообще ничего не признал. Сыч-охотник только башкой крутил. Чудны ж дела Твои, Господи! Вона барышни, вроде ниче особенного, девахи как девахи. А щебечут, щебечут, ни слова не понять. Того — марантины. Наконец, вспомнив, что, кроме стангрева, есть и другие дела, всезнайка и инга распрощались, обещались завтра пораньше прийти и убежали, отказавшись от чая, как позавчера. Вчера-то все же выпили. У Сыча-охотника чаек с травушками — зверобойчик, мятка да фиалочка лесная, оченно от кашлю помогает. Ну да не тебе, приятель, о травах рассуждать, при марантинах-то. Аристократочка осталась. Парень лежал на койке, раскрытый, а она знай изводила лист за листом. Ловко. Небось, учителей ей нанимали… «Рисование? Каллиграфии тебе мало? Может, в монастырь уйдешь, к Альбереновым последователям? Писцом станешь, э?» А малышу-то и померзнуть недолго. Девка — она девка и есть. Никакого понятия. Оставил бутылку, сходил за дровами, подложил в печь. Она не обратила внимания на сей более чем красноречивый намек. Не отрываясь от своего занятия, спросила: — Давно ли ты тут живешь, Сыч? — Дак того… Пятый год. Порядком. Зачем ей это? — А такое… Ну, чтобы стангрев к людям залетал, такое случается? — Дак енто… Кто его знает. Я вот — не слыхал. Ты ентого спроси, Кайда. Кузнеца то есть. Можа, он че ведает. — Кайда, значит… — она задумчиво прихмурила красивые бровки, — Кайда спрошу. Я представил, какую закатит ей лекцию наш знаток «таких дел» — о нечисти, взор Единого оскорбляющей, да о тварях, созданиях диавола… Спрятал усмешку в усы. Будет знать. А на самом деле, я просто ей завидую, этой аристократочке. И рисовать умеет, и вообще… Ей хотелось поговорить. А девицы ушли, и говорить стало не с кем. Если не собеседник — то хотя бы слушатель… — Понимаешь ли, Сыч, — не выдержала она, — Это ведь не праздное любопытство. Стангревы известны с древних времен. О них упоминает еще Алаторг Нилмарский, а это, считай — полторы тысячи лет назад… Алаторг? О стангревах? Где? — Жаль только, что не очень подробно — военные хроники… Так. Сталбыть — в «Гельбской драке». Где? Где, черт побери? Кадакар… О Кадакаре — это когда лиаров туда загоняют… Но где же там про стангревов-то? Вот башка дырявая!.. — …в трактате Аввы Старосольского, — продолжала аристократочка. — Там стангревам посвящена целая глава. Но тоже очень размыто, упрощенно и неточно… Авва Старосольский… Авва из Старой Соли… Да, что-то такое упоминала Раэль, и довольно часто… Как же называлось?.. А, черт, не помню. — Ну, и другие, по мелочи. Упоминания есть, а детального, большого научного исследования нет и в помине, — обиженное личико, словно конфетку отобрали у деточки, — Это же целый пласт! — взмахнула пером — забрызгала чернилами лист и не заметила, — где конь не валялся! Целый отдельный мир. Представляешь, что нам досталось? Пласт. Мир. А человек? Парнишка-то. — Че досталось, че досталось, — пробурчал Сыч охотник, попробовал медовую болтанку, — Хм, а ниче. Даже жалко кровь добавлять. — Ах, Сыч, — вздохнула аристократочка, — Ты не понимаешь. Для тебя это просто забава, вроде теленка о двух головах. А это же представитель народа, о котором практически никто ничего не знает. Да он дороже серебряного рудника! Ох, барышня, барышня. Че я те — Ольд какой, либо Эрб? Я — найлар. И, коли уж говорить — кажный человек дороже паршивого серебряного рудника. Ежели не преступник, конечно. — Тады можа… — Сыч-охотник поскреб в бороде, — будя на сегодня? Застудим ведь ентого… представителя. Отмахнулась: — Погоди немного. Ну, и кому парень — забава о двух головах? Потом соизволила: — Ноги ты ему укрой, Бог с ними, с ногами. А вот что у него на груди творится… Фантастика! Жалость какая, что обмотано все… Ну ничего, потом наверстаю, когда повязки снимем. Ну, спасибочки. Слава всем богам, что прям счас не полезла разматывать. Вот шальная девка. Сыч-охотник протопал к плите, буркнул: — Чаю, того — налить? — Налей, любезный, налей. Вышла из закутка с папкой своей. Прислонила ее к стене, сама уселась к столу. Я сходил укрыть парня. Эх, ты. Представитель. Вернулся, взял чайник. Поставил перед аристократочкой кружку, вторую наполовину налил для себя. Прихлебывая чай, она говорила: — Ты припомни, Сыч, ведь все существа, созданные Единым, в общем похожи друг на друга. — Эт' как то есть? — Сыч-охотник пошевелил бровями. — Я имею в виду, у них близкое строение. Пропорции разные, верно. Но у всех равное количество голов, ног, хвостов. То же и с внутренними органами, и со скелетом. Две пары конечностей. Это — закон. Я задумался. Пожалуй, что так… — А у этого паренька — три! — она стукнула кружкой о столешницу. — Три! Это такой же нонсенс, как если бы у него было четыре глаза или два рта. Это же с ума сойти! Только, пожалуйста, не надо сходить с ума прямо здесь и сейчас. — А может… — спохватился: — того. В предках у него — такие… — оскалил зубы, растопырил руки, — Ну, как енти… Говорят, бывают… Полубаба-полуптица… Мать там у них с кем-то согрешила… — А, — снисходительно улыбнулась аристократочка, — Ты говоришь об имранах. Ну, не знаю. Это — языческие байки или легенды. Хэ, а стангрев кто? Сама ж только что — размыто, неточно… Про имран тоже — где-то, что-то, мельком, вскользь, полунамеком… В горах они вроде живут. В Касте. Даул у нас оттуда. Как-то рассказывал… — И потом, насколько я знаю, у так называемых имран нет рук. Так что закон соблюден в любом случае. Эт' точно. Уела. Рук нету. Вместо рук — крылья. А вместо ног — лапищи когтистые. Сыч-охотник почесал за ухом: — Ну, того. Че только не бывает на свете. — Эх, Сыч, — вздохнула она, — Нет в тебе трепета. Восхищения нет. Ты, должно быть, в колдовство веришь. Веришь в колдовство, а? Придумает тоже… — А как же, — хмыкнул Сыч-охотник. Еще б не верить, э? — Вот-вот, — грустно покивала аристократочка. — Колдовство. Превращения. Обычное дело. Пара заклинаний — и готово. Лепестки огня меж ладоней жреца… «Наречен же отныне Ирги, и роду твоему Иргиаро имя»… — Ну, можа, не пара… — протянул Сыч-охотник, — Енто дело — того, тонкое. — Все гораздо сложнее, друг мой, — наставительно подняла палец воспитанница марантин. Сыч-охотник пожал плечами: — Вам, марантинам, виднее. Только диспута о колдовстве с последовательницей Пресвятого Альберена не хватало. — Ладно, Сыч, — до аристократочки наконец дошло, с кем она разговаривает. А, может, просто выплеснула эмоции и малость поуспокоилась, — Я тебе совсем голову заморочила. — Есть малехо, — неловкая усмешка, дескать, извиняйте, барышня марантина, токмо мы — того, тилы тупые, пни замшелые, речи правильной не обучены, мыслям умным — тем паче. — Спасибо за чай, Сыч. Поднялась: — Не буду тебе больше надоедать. Завтра зайду, с девочками. Тебе чего-нибудь принести? Меда, молока? Вот еще. — Дак того, — махнул рукой Сыч-охотник. — К Боргу смотаюсь. А меду у Эрба — того. Мать Этарде поклон передай. — Обязательно. До завтра. Выпроводив ее, я подошел к койке. Представитель наш спал, и Редда лежала рядом, уткнув нос ему в ухо. Парень как парень. А что крылья да клыки — так их и не видать, кады укрытый да не лыбится. Вот выздоровеет — глянем, как летает, пташечка наша… Ух, черт, а ведь при таких здоровущих крылищах он же наверняка сможет нести что-нибудь достаточно тяжелое… Человека, например, а? Э, а ну-ка — хорош. Чем ты сейчас лучше этих девчонок с горящими глазами, найлар? Диковинку нашел, ишь ты! Тьфу. Прежде всего он — человек. Разумное существо. И нечего тут губья раскатывать. Вот поправится парнишка и улетит к себе в Кадакар. Стангрев-кровосос, похожий на Лерга. А если кто посмеет удерживать гостя жилища Ирги Иргиаро против воли оного гостя — будет иметь дело с нами. — Так ведь, псы? Редда подняла голову, усмехнулась, Ун бафкнул. То-то. |
|
|