"Цилиндр ван Троффа" - читать интересную книгу автора (Зайдель Януш А.)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ГОРОД

Спуск с орбиты я просчитал очень тщательно, экономил на поправках курса и маневрах над поверхностью. Место для посадки выбрал как можно ближе к городу, чтобы добраться до него максимум за несколько часов. Было непонятно, можно ли рассчитывать на какие-нибудь средства наземного сообщения.

Ракета вошла в стратосферу, до сих пор молчавшие датчики температуры низко загудели, сообщая о наличии разреженных газов. Проверка скорости – все по программе. Я оставил управление автомату, а сам наблюдал за экраном, где перемещались знакомые силуэты континентов. Океаны и моря имели цвет запомнившийся по орбитальным полетам. Только суша выглядела несколько иначе. Ее покрывали огромные черные матовые пятна. Угнетающее впечатление, как пожарища… Кроме того, на видимой сверху карте, не хватало некоторых рек и озер. Самые большие города сверху выглядели как развороченные остатки муравейников… Все внизу проносилось с такой скоростью, что детали пейзажа почти не различались, наблюдению мешала сильная облачность. Я оторвался от экрана. Свистели датчики температуры, временами неуверенно зажигались и гасли лампочки сигнализирующие об опасном перегреве оболочки.

Автомат включил стабилизаторы и вспомогательные двигатели. Вид Земли исчез с экранов, закрытый клубами облаков. Вдруг экран погас. Это камера спрятала свой кварцевый глаз под защиту. Коротко раздался сигнал превышения температуры, почти одновременно включились на полную тягу главные двигатели. Луч локатора, ощупывающий поверхность до далекого горизонта, сообщил о препятствии, на экране радара оно выглядело группой правильных прямоугольных блоков. В остальном территория была плоской и гладкой. Я переключил двигатели на ручное управление и потянул ручку тяги. Трудно отказаться от удовольствия собственноручно посадить ракету на родную планету, хотя я неоднократно делал это на многих других… Стабилизаторы включились, ракета установилась вертикально. Теперь надо следить только за индикатором наклона и высотомером. Спуск шел по баллистической траектории до высоты тысячи метров, подо мной была гладкая равнина. На тысяче я уменьшил тягу и вышел на пологую параболу, чтобы через минуту на полной мощности остановиться над самой поверхностью, яркое желтое пламя облизывало грунт под кормой. Включилась видеокамера, сквозь дрожащий перегретый воздух показывая панораму места посадки. Все было одинаково черным. Если бы не отражение на локаторе, казалось бы, что ракета зависла над бездной…

Я уменьшил тягу, ракета опустилась ниже и через мгновение тяготение вдавило меня в кресло. Двигатели погасли, отключенные системой защиты управляемой динамометрами системы амортизаторов. Несколько секунд длилась пляска мигающих индикаторов пока не зажглась зеленая надпись: «посадка закончена». Ракета стояла твердо, наклонившись на неполные два градуса – почти идеально.

Несколько минут я не вставал из кресла, погрузившись в парализующую неподвижность. Это не притяжение мешало мне двигаться. В какое-то мгновение даже захотелось включить стартовый автомат, вывести ракету в пространство, сбежать отсюда…

По привычке, а может из-за противоречивости и неясности информации, полученной на Луне, я включил анализатор среды. Он ответил красным сигналом и через минуту выбросил распечатку с колонками цифр и символов, пробежав по ней я увидел что атмосфера снаружи насыщена небольшими количествами отравляющих веществ: мышьяк, селен, окислы металлов… Через несколько минут я снова включил анализатор. Теперь в пробе воздуха всего этого было намного меньше… Я облегченно вздохнул. Понятно! Известное явление, хотя и неожиданное для Земли. Пламя двигателя попало на материал, содержащий в себе все эти элементы, привело к его термическому распаду и испарению некоторых веществ. Достаточно потерпеть, пока остынет грунт, и ветер отнесет ядовитую атмосферу от ракеты.

«Интересно, куда это я сел?» – думал я всматриваясь в экран, на котором до самого горизонта протянулась гладкая как стол черная поверхность. Я вспомнил большие черные пятна на материках, виденные с орбиты. Видно, на такое пятно я и приземлился. Где-то через пол часа анализатор признал атмосферу безвредной, и я включил прокачку для выравнивания давления. Приходящий снаружи воздух еще содержал остатки чужого запаха, смеси селено-водорода, гари и чего-то там еще.

Я натянул старый поношенный рабочий комбинезон и подпоясался ремнем от скафандра, за который заткнул излучатель. Через плечо перекинул сумку, набитую тем, что показалось полезным, и ступил на платформу подъемника, чтобы через минуту появиться на ней из открытого люка. Черная плоскость, по мере приближения превращалась в мозаику из одинаковых шестиугольных плиток, уложенных ровно, как кафельный пол. Пламя моих дюз выплавило почти правильный круг диаметром в несколько десятков метров. Здесь обнажился обычный песчаный грунт, края отверстия завернулись и расплылись черными потеками, приподнявшись над поверхностью почти на пол метра, открыв тонкий узор в виде сетки из проводков или трубок, на которых лежала плитка. Края плиток прилегали друг к другу не плотно, оставляя на поверхности мозаики узор из щелей.

Я спрыгнул с платформы на голый грунт у амортизатора ракеты, разгреб ботинком серые куски пепла, остатки расплавившейся и сгоревшей конструкции, и дотронулся до песка рукой. Он еще не остыл. Я зачерпнул полную горсть и поднес к лицу. Тот самый, неповторимый, запомнившийся с детства серо-желтый песок с равнин моей страны, моей планеты… Нигде, ни на одной из планет Дзеты я не встречал ничего подобного. Этот песок был первым, до чего я дотронулся здесь, он совсем не изменился за двести лет моего отсутствия.

Я догадался, чем была эта бархатистая чернь вокруг – состав атмосферы после посадки должен был подсказать это сразу. Я приземлился посреди поля прекрасно поглощающих любое излучение фотоэлементов, а может и более сложных устройств для преобразования солнечной энергии… Во что? В электричество? А вдруг… Да, возможно! Эти огромные поля черноты вместо прежней зелени… Для производства продуктов фотосинтеза растение поглощает только красную часть спектра, то есть малую часть всей энергии Солнца. А черное поглощает все. Кроме того, растение использует только сотую часть поглощенной энергии. Урожай с одного гектара возделываемого поля содержит лишь малую часть той энергии, которую Солнце доставило на поверхность за время произрастания растений! С точки зрения использования солнечной энергии, выделение хорошо облучаемых пространств под разведение растений – расточительство! Естественно, при условии овладения эффективной технологией производства синтетической пищи с использованием электричества. Может, они достигли этого?

Я обвел взглядом слегка волнистую равнину. С северо-запада, под низко нависшими над горизонтом тучами виднелась небольшая выпуклость, словно очертания далекого холма. Я достал бинокль. В его окулярах непрерывный контур возвышенности распался на мелкие зернышки, явив свою зернистую, словно кристаллическую структуру.

Понятно. Это и есть город. Город в который я направлялся. Похоже, его строили на горе. Но здесь не было горы! Я прекрасно помнил топографию города, расположенного на двух берегах реки посреди равнины. И все же, несомненно это был он. Выросший, набухший как волдырь на обожженной коже. Поднявшийся наростом над линией горизонта нарыв на теле планеты, вобравший в себя все, что оказалось лишним и нежелательным на этой равнине, лишенной всяческой жизни, покрытой черным панцирем, поглощающим свет… Свет, дающий жизнь этому творению и, наверное, и многим другим, подобным. Позволяющий жить ЗАДАРОМ…

Мне вспомнились слова произнесенные там, на Луне: «им обеспечен минимум жизненных условий», «их не бросили на произвол судьбы…» Гуманно. Морально. Пристойно…

Годы проведенные в системе Дзеты научили видеть и понимать. Короткое пребывание на Луне I подтвердило мои знания и опыт. Я знаю, что необходимо разумному существу, кроме «минимума условий»… Сзади, где-то низко над землей, послышался шум двигателя. Я обернулся. Небольшая точка быстро приближалась, превращаясь в воздушный транспорт, напоминающий вертолет. Я запрыгнул на платформу и поднялся вверх, к люку. Лифт остановился на трех четвертых высоты, ладонь осталась на рычаге, чтобы в любой момент успеть спрятаться за броней ракеты. Я ждал.

Машина приближалась в низком полете. «За мной? Видно, заметили мою посадку» – подумал я.

Из-под брюха вертолета выдвинулись четыре шарообразных подушки пневматических амортизаторов. Машина осторожно опустилась на поверхность фотоэлементов. Винты продолжали вращение, скорее всего, для уменьшения нагрузки. Люк в нижней части распахнулся и выбросил из внутренностей две фигурки на тонких, обутых в мягкие присоски, конечностях. Когда они приблизились к краю дыры, посреди которой стояла моя ракета, я заметил металлический отблеск на панцирях – роботы.

Не обращая внимания на ракету, один из них методично обошел край отверстия, ощупывая сосульки расплавленных плиток. Второй направился поперек выжженного круга, безразлично минуя опоры ракеты, словно меряя шагами размер убытков. Вскоре оба приступили к систематическому удалению остатков пластин, складывая обломки у вертолета. Очистив края, автоматы скрылись внутри машины, чтобы через минуту извлечь из нее ящики набитые запасными элементами. Один из роботов ловко исправлял поломки опорной конструкции, словно выплетая ажурное кружево металлическими прутиками. Второй укладывал элементы. Я с нарастающим интересом наблюдал за их работой, любопытно, что они сделают, когда доберутся до опор ракеты.

А ничего и не сделали. После безуспешных попыток удалить преграду, они просто обложили ее вокруг, да так точно, что по окончанию работы ракета выглядела погрузившейся по щиколотку в черную тушь. Автоматы старательно собрали испорченные элементы, уложили их в ящики и внесли в вертолет, который приподнялся над землей и поплыл туда откуда прибыл.

Моя ракета, мое прибытие и, наконец, я сам – все это не имело значения, осталось незамеченным. Автоматическая система обслуживания быстро и четко устранила неисправности, не анализируя причин… Я заблокировал люк ракеты, лифтом спустился на поверхность свежеуложенных плиток и медленно направился в сторону туманного холма на горизонте.

Всматриваясь в безбрежную черную пустыню, я пытался найти смысл увиденному. Как преступно последовательны были мы в реализации своих планов, мы, люди связанные с техникой, наукой, прогрессом… Все начинается гуманных с обоснований: все во имя человека, все для блага человека… А потом, при воплощении революционных идей, в запале реализации благородных целей мы поддаемся амбициям, не умеем вовремя установить границу для своих начинаний… И тут оказывается, что мы знаем о потребностях человечества лучше его самого… Мы пренебрегаем интересами и желаниями отдельных людей, подчиняя их надуманным интересам общества. Одновременно, почти насильно, мы формируем эти «интересы большинства», преобразуя их к нуждам самореализации выдающихся личностей… Мало кто может удержаться от воплощения своей совершенной, с личной точки зрения, идеи, скрывая от себя последствия, собственных начинаний, либо просто забывая о них.

Редким исключением, наверное единственным мне известным, был Ван Трофф… Несмотря на упреки в его адрес, которые вертятся на языке, я не могу отказать ему в одном – чувстве пропорции, умении спросить самого себя о смысле затеянного.

В этом я убедился еще до старта нашей экспедиции. Возможно убежденность в его ответственности за слова и поступки и перевесила чашу, я подчинился его внушению…

За несколько недель до отлета к Дзете, мне удалось навестить Ван Троффа в Институте, где он продолжал работать, хотя не преподавал уже много лет.

Я нашел его в небольшой комнатушке, которую он занимал, как профессор на пенсии, уступив свое место новому руководителю. Он сидел перед терминалом компьютерной системы. По экрану вились зеленые линии, переплетаясь в невероятную сетку сложных поверхностей, пересекающихся друг с другом и изменяющихся во времени. Он пронзил меня взглядом из-под нависших густых бровей, улыбнулся и показал на кресло. Следующий час мне пришлось терпеливо слушать. Не все, из того что он говорил, достигало сознания. Иногда я терял нить и никак не мог понять цель этой лекции.

– Случалось ли вам, молодой человек, сделать что-нибудь абсолютно ненужное? А мне вот пришлось. Сегодня, находясь у цели, я вижу это достаточно ясно. То, чему я посвятил половину жизни, мне, собственно, не нужно… А с другой стороны, нельзя сказать, что ничего не получилось… Он остановился и задумался, засмотревшись на зеленое изображение на экране, после чего выключил монитор и продолжил:

– Я известен как теоретик… А моим настоящим увлечением всегда был физический эксперимент. Как известно, с применением физических теорий случается всякое. Никогда не знаешь, что плохого или хорошего принесет придание им материальной технической формы… А потом говорят об ответственности ученых. В данной ситуации я, правда, не отказался от экспериментов, но… делал их сам, тайно, для личного пользования… Если можно назвать это пользованием…

Кажется, я был прав, не публикуя ни теоретических обоснований ни результатов эксперимента. Но это не означает, что мое открытие имеет разрушительные последствия. Оно просто бесполезно, хотя внешне, дает удивительные возможности… Может, если бы у меня была вторая жизнь, хотя бы еще пятьдесят лет, я довел бы дело до конца. Все чего я достиг – вероятно легкая половина открытия… Но времени у меня уже немного, а среди моих последователей я не вижу никого, кому можно доверить исследования и ту… игрушку, которую сделал. Это всего лишь игрушка… Помни, время не обманешь. У каждого из нас свое собственное предписанное ему время жизни, порог, которого не перейти. Можно, самое большее, отложить последний миг, но это не означает продолжения жизни. Гибернация, полеты с околосветовыми скоростями… Что это, как не перенос срока? Разве летя со скоростью света к Дзете, ты проживешь в гибернаторе хоть на день дольше, чем оставшись здесь? Естественно, не принимая во внимание других обстоятельств, влияющих на продолжительность твоей жизни, здесь или там… Пока путешествовать во времени можно только вперед, и только в рамках биологических способностей организма. Количество и продолжительность «остановок в пути» не влияет на дистанцию, которую проходит каждый из нас от рождения до смерти… Ван Трофф говорил тогда еще и о другом, о теории гравитации, о времяпространственных моделях, а я никак не мог понять, к чему он клонит. Потом мы спустились на лифте в подвал. «Мефи» вел меня по темным коридорам, мы спустились еще ниже, на следующий этаж подвалов, о существовании которого я даже не знал. Наконец на повороте глухого коридора Ван Трофф остановился, вставил ладонь в стенную щель, и через мгновение бетонный блок перед нами слегка повернулся, открыв тесную комнатушку, из которой в глубокий колодец спускалась металлическая винтовая лестница. Когда мы стали у ее вершины, профессор руками повернул бетонный блок и, освещая путь фонарем, начал спускаться вниз. Я пошел за ним… Колодец уходил на глубину больше десятка метров. Лестница заканчивалась в колоколообразной нише. Посреди стальной плиты пола был круглый люк с ручкой.

– Вот, это та бесполезная штука… – сказал Ван Трофф, поднимая люк.

От круглого входа вниз спускалась лестница, исчезающая в темноте. – Сними часы.

Я снял с руки свой электронный хронометр. Профессор взял его, достал из кармана клубок ниток и отмотал несколько метров. К одному концу нитки он привязал часы, а другой обмотал вокруг пальца.

– Смотри! – Он приложил свои часы к моим. Красные циферки на обоих часах менялись в одном ритме, показывая одинаковое до секунды время. Ван Трофф осторожно опустил в отверстие люка часы на нитке и закрыл люк.

– Подождем немного, – предложил он со своей дьявольской улыбкой.

Примерно через минуту, он открыл люк и вытащил мои часы.

– Ну, что скажешь? – спросил он укладывая мои часы рядом со своими.

Мой надежный хронометр астронавта опаздывал на минуту и несколько секунд…

После часа довольно тяжелого марша, плитки оказались скользкими как лед, я добрался до широкой двухполосной автострады, прямой линией прорезавшей черную плоскость. Шоссе было покрыто слоем белого асфальта и разделено на полосы движения черными линиями. Я постоял на краю дороги, но ни в одну ни в другую сторону никто не ехал. Пришлось пойти по краю асфальтового покрытия. Теперь идти было намного легче. Пейзаж не менялся, лишь выпуклость холма впереди становилась более явной. Через несколько километров я заметил низкие постройки тонувшие в зеленом кустарнике, появившиеся с двух сторон от дороги, на некотором расстоянии от нее. «Все-таки какая-то растительность осталась,» – подумал я и обрадовался этой мысли. Я сошел с шоссе и напрямик, через черное покрытие, направился в сторону светлого дома, частично спрятавшегося за живой изгородью.

Уже метров с двухсот стало видно, что кустарник – всего лишь чрезмерно разросшаяся трава, торчавшая над сетчатой оградой, перед которой заканчивалась черная поверхность. Я подошел к калитке, висевшей на проржавевших петлях, и открыл ее. Путаясь в стеблях и листьях я добрался до бетонной площадки перед домом. Вилла была совсем запущенной – окна забиты листами картона, крыша и стены повреждены. Похоже, ее давно покинули.

Внутри было темно, лишь через щели в окнах проникало немного света. Я зажег фонарик. В помещениях, куда я входил через выломанные или распахнутые двери, было пусто. Кое-где валялись обломки мебели из искусственных материалов, какие-то обломки, клочки пластиковой пленки. Все разорено и разграблено.

Я вернулся на автостраду. Стемнело. Силуэт города теперь выглядел как нагромождение бесформенных глыб и выделялся на фоне фиолетовых облаков, подсвеченных спрятавшимся за горизонт солнцем. Впереди светлая полоса дороги расходилась, два ответвления полого взбирались на высокую эстакаду, соединяясь с окружной трассой. Справа, еще на уровне грунта, от шоссе, по которому я прибыл, отходила подъездная дорога. Когда я свернул на нее, за моей спиной по автостраде промчалась большая машина, освещая несколько десятков метров дороги впереди себя. Странно, что я не видел ее огней раньше, хотя минуту назад оглядывался.

Ответвление шоссе вело к плотной зеленой массе среди которой виднелись постройки похожие на недавно встреченную виллу. Они тоже были запущенны и казались нежилыми. Дорога превратилась в улицу бегущую между заборами, через которые свешивалась буйная растительность. Вокруг было тихо. Темнота быстро сгущалась, фонари над улицей не светились. Придерживаясь середины дороги, я услышал хруст под ботинками. Фонарик высветил осколки стекла. Я посмотрел вверх, осветительная арматура надо мной была пуста.

Дальше фонари тоже были разбиты. Улица тонула в густеющем мраке. Я шел между стенами зелени, из-за которой поднимались силуэты домов. Ни в одном из окон не было ни проблеска света, будто предместье огромного города полностью вымерло.

Улица повернула направо. Из-за поворота показался участок, освещенный несколькими работающими лампами. Посреди улицы стояла машина с зажженными габаритами. Из верхней ее части выдвинулся длинный манипулятор, достающий до фонаря. Вскоре лампа засветилась, манипулятор слегка опустился, а машина направилась к следующему фонарю. Я сошел с дороги под ограду, наблюдая за машиной проезжающей мимо. Внутри никого не было – автоматика. Дальше я держался забора. Автомат остался в нескольких метрах сзади.

Впереди ровным строем сияли исправные фонари.

Вдруг, почти над моей головой раздался звон и хлопок лопнувшей лампы. Ближайший фонарь погас, вместе с дождем осколков об асфальт ударился тяжелый предмет. Я инстинктивно отпрыгнул под забор, прикрыв голову левой рукой. Правая рука мгновенно нащупала за поясом рукоятку парализатора. Однако, вокруг было тихо. Только следующий хлопок, с которым погас очередной фонарь прервал идеальную тишину. Потом снова и снова, впереди и сзади. Я даже заметил полет камня, брошенного из-за забора с другой стороны улицы. Он упал недалеко от меня, пролетев мимо одной из еще горевших ламп.

Это выглядело так, будто притаившиеся за забором вандалы ждали проезда ремонтной машины, чтобы в одну минуту уничтожить плоды ее деятельности.

Под заслоном темноты, я согнувшись перебежал на другую сторону улицы и осторожно приблизился к месту, откуда, как показалось, бросили камень. Я замер, задержав дыхание, и прислушался. Потом, держась рукой за забор, на цыпочках, стараясь не шуметь, продвинулся на два шага вперед. Ладонь, лежащая на ограде, нащупала достаточно большой разрез в пластиковой сетке. Колебался я не долго и вскоре был на другой стороне, осторожно и бесшумно раздвигая мягкие стебли травы, толстые, как хорошая кукуруза. Под их заслоном я двигался в сторону дома, крыша которого рисовалась над верхушками растений на фоне неба. Через поредевшие стебли я увидел темную стену с чернеющими на ней пятнами окон и двери. Вдруг, почти рядом, я скорее почувствовал, чем услышал, движение зарослей. Я замер. В двух метрах слева из чащи вынырнула сгорбленная фигурка и протиснувшись в узкий проем в бетоне, исчезла за темнотой двери. Уже привыкшими к темноте глазами я всматривался в темный прямоугольник, улавливая приглушенные обрывки разговора, доносящегося из дома. Через минуту из дверей одна за другой выскользнули три человеческих фигурки. Они на секунду задержались возле моего укрытия. Я заметил, что их одежда висит лохмотьями. Через плечо у каждого переброшены то ли тряпки, то ли мешки. Они говорили в полголоса. Я мог разобрать почти каждое слово, но понимал не все. Мне показалось, что они о чем-то спорят.

– Не гволи, – говорил один. – Был я там вчера, и ни фула.

– Ну и туфа. Искал фулово. Если б ты, дырба, не разгволил все тем фулам, хапнул бы до фула жрачки, – отвечал второй.

– Дырба. Мы идем или нет? – забеспокоился третий.

– А он трыфит.

– Ну и фул ему в туфу. Оставь его, дырба, и пошли.

– А с ним, дырба, всегда так… Идешь, фул?

– Сам ты фул. И доцент!

– Что-о-о?!

– Доцент, дырба!

Как видно, это было серьезным оскорблением. Потому как две тени стали бороться, а третий – их разнимать.

– Он у меня догволится! – огрызнулся оскорбленный.

– Заткнись, фул, и не гволи, а то дырбы услышат и вгволячат нам всем, – прикрикнул миротворец. – Загволились мы, все ушли и фул нам оставят.

Они гуськом двинулись через заросли, минуя меня в нескольких шагах. Направлялись они к дыре в ограде. Я немного подождал и пошел за ними. Не выходя из зарослей, я выглянул на улицу. Стемнело почти полностью, но под заборами появились еще несколько теней в лохмотьях, общающихся приглушенными голосами. Они вылазили через дыры в оградах, через калитки, затянутые переплетением стеблей. Волоча за собой сумки и мешки, все потянулись в сторону города. Я заколебался. Слишком я отличался от них внешностью. В моем костюме нельзя среди них появляться. Кто они? Отбросы, изганные из общества города, в покинутый дачный район? Преступники, отправляющиеся на ночное дело?

По моей стороне быстрым шагом приближался еще один, он торопился, опаздывал, тревожно и неуверенно оглядывался, словно без поддержки остальных ожидал внезапной опасности. Я измерил взглядом расстояние до тех, что прошли последними. Они были достаточно далеко, а тот как раз приближался к отверстию в заборе, за которым сидел я. Крикнуть он не успел, был слабым, худым и очень испуганным. Когда я укладывал его в зарослях, связанного куском веревки, с кляпом из лоскута от его же одежды, глаза его выражали смертельный испуг.

– Не бойся, – как можно мягче сказал я, стаскивая его лохмотья. – Они вернутся и тебя развяжут.

Он лежал смирно, как бы успокоившись. Одевая через голову его одежду, что-то вроде длинного пончо с капюшоном и прорезями для головы и рук, как попало сшитого из лоскутков когда-то цветной ткани, я присмотрелся к его лицу. С одинаковым успехом ему можно было дать и шестьдесят лет и сорок. Лицо помятое, с серой кожей, глубоко посаженные глаза, грязные руки, поломанные ногти. Нищий? Вор? Выяснять не было времени. Я перебросил через плечо пустой мешок, растрепал волосы и помахав лежащему рукой нырнул в темноту улицы. Кучка оборванцев была уже далеко, потому как не было слышно приглушенного шума их разговора. Я припустил трусцой вдоль забора. Через несколько минут я их догнал. Они шли осторожно, сбившись в плотную кучку, время от времени останавливаясь. Идущий впереди главарь или проводник давал знак, и они двигались дальше, либо замолкая и прячась в тени забора, либо смело прямо посреди улицы. Я не присоединялся к ним и шел в нескольких шагах сзади. Наконец, набравшись смелости, я, как и многие из них, спрятал голову и лицо под капюшон и поравнялся с двумя замыкавшими группу. Один из них, тот что ближе, краем глаза заметил меня, взглянул в мою сторону и пробурчал:

– Гуг?

– Гм, – ответил я.

– Смук есть? Давай! – потребовал он.

– Нету, – ответил я, так оно и было.

– Гволишь. Давай, дырба, фул старый! – настаивал он.

– Отгволись, дырба, фул тебе от моего смука, доцент, сейчас тебе такого пинка по туфе гволяну – фулом в землю встрянешь, – в полголоса на одном дыхании ответил я.

Он даже остановился. Я пошел быстрее и смешался с толпой оборванцев. Я и сам удивился, как быстро удалось освоить их несложный сленг. Видимо, путешествия к другим планетам вырабатывают в человеке умение молниеносно приспосабливаться к ситуации и местным условиям. Через час марша по темным улицам, на которых то здесь то там к нам присоединялись новые спутники, мы добрались до широкой артерии, освещенной несколькими фонарями, слишком высокими, чтобы повредить их камнями. Проводник жестом остановил нас, а сам осторожно вышел на светлое место. Скоро он дал знак и мы пошли придерживаясь тени домов тесно стоящих среди заросших газонов.

Я оглянулся. Мы были на краю большого поселка, заставленного одинаковыми глыбами зданий. Окна не светились, словно никто тут не жил. Мои товарищи рассеялись между домами и через минуту град камней бомбардировал все доступные фонари на улицах поселка. В воцарившейся тишине они разбежались, исчезая за дверями домов. Я отправился за двумя ближайшими, которые скрылись в темном вестибюле.

Они наощупь шарили возле стен, обмениваясь короткими замечаниями:

– Ни фула, все разгволили.

– Эти дырбы теперь лезут вечером, все гволят, и ночью фул что найдешь. Надо бы, дырба, с утра, после роботов…

– Приходи, фул дурной, если хочешь, чтоб вгволили. Убьют.

– Можно толпой.

– Их тоже много. А у некоторых маслы, бьют сразу по лбу…

Разговаривая они вышли наружу, а я остался и зажег фонарик. В стенных нишах стояли какие-то устройства. Они походили на раздатчики пищи, знакомые мне по Луне. Но все были поломаны, просто разбиты ударами тупого орудия…

Я прошел между домами, оставив толпу шарить по району, и дальше пошел сам. Скоро обнаружилась достаточно широкая освещенная улица, которая привела меня к небольшому зданию с остатками неоновой надписи. Сохранились лишь части некоторых букв. Внутри, за побитыми стеклами больших окон, было светло. На стенах висело несколько автоматов для напитков и пищи, а также пара видеофонов в плачевном состоянии, все методично разбито и поломано. Вниз из помещения спускался эскалатор, который заработал, когда я ступил на него. Я съехал вниз и оказался в длинном туннеле, насколько я понял, на станции подземки. С двух сторон от перрона тянулись барьеры из сетки, отделяющие перрон от широкого цилиндрического лотка, по которому, должно быть, передвигались поезда. Лотки исчезали в туннелях. По перрону медленно перемещался робот моющий пластиковое покрытие. Когда я оказался на его пути, он разминулся со мной на расстоянии двух метров и пополз дальше, продолжая свою работу. На стене висели четыре автомата с напитками, не поврежденные, с запасом пластиковых стаканчиков. Я подошел к одному из них, подставил стакан и нажал кнопку. Потекла струйка газированного напитка с кисло-сладким освежающим вкусом. Когда я пил, раздался звонок, и голос из мегафона сообщил: «Поезд к центру – двадцать три четырнадцать, Следующий – в двадцать три двадцать две». С нарастающим шумом из отверстия туннеля выползла длинная сигара без окон и остановилась на перроне. Барьер на краю перрона опустился, скрывшись под полом. Одновременно боковая поверхность сигарообразного вагона в нескольких местах распахнулась, открыв освещенный салон. Поезд стоял почти пол минуты, после чего барьер поднялся, двери закрылись, а сигара с шипением и шумом погрузилась в пасть туннеля. Через минуту мегафон объявил об очередном поезде, на этот раз в противоположном направлении. Все повторилось, никто не выходил, поезд тронулся и исчез в туннеле.

Одновременно с появлением на перронных часах цифр 23.22 прибыл очередной поезд к центру. Поколебавшись я переступил белую линию на краю перрона и стал напротив дверей вагона. Колебался я, как видно, слишком долго, потому что через минуту из мегафона раздался безразличный бесполый голос автомата: «Займите место в вагоне, или отойдите к центру перрона. Пожалуйста, не задерживайте отправление поезда!» Я вошел внутрь, двери закрылись и поезд тронулся. Внутри было чисто и светло. Я уселся на удобный диван, покрытый имитацией кожи, и огляделся. Голос объявлял названия очередных станций, некоторые из них были знакомы – не изменились со времени моего последнего появления здесь. Благодаря этому удалось сориентироваться. Надо выйти поближе к университету. Прежде всего, надо попасть туда. Это моя главная и единственная цель… Чем ближе к центру, тем меньше знакомых названий произносил автомат, я стал терять ориентировку. Когда голос произнес «Опора», я выскочил на перрон. Прежде чем я осмотрелся, барьер отрезал меня от вагона. Я шагнул назад и уперся в него спиной.

Противоположную сторону перрона, по самую белую полосу у подножия барьера занимала коричневая клубящаяся масса, словно лужа живой слизи, кипящая, переливающаяся, издающая писклявые звуки. Половину перрона заняло полчище крыс. Я мгновенно узнал их – обыкновенные рыжие городские крысы с противными голыми хвостами, взъерошенной шерстью, толстые и ленивые.

Их не интересовал поезд, которым я приехал, они всматривались в отверстие второго туннеля. Они толкались, лезли по спинам друг друга, в зубах и лапках тащили какие-то мелкие предметы, прозрачные мешочки из пленки, плотно набитые чем-то завернутым в тряпки. При этом они пищали и скулили, то здесь то там среди них возникали мелкие недоразумения и стычки.

Я стоял неподвижно, положив руку на ручку парализатора, регулятор которого переставил на широкий угол поражения. Некоторые крысы заметили или почуяли меня, они повернули ко мне головы. Постепенно и другие, видимо извещенные вожаками, стали поворачиваться в мою сторону. Из ковра рыжеватого меха на меня смотрели сотни неподвижных блестящих глазок. Задранные вверх голые хвосты извивались как черви. Однако они так и не тронулись ко мне. Лишь временами доносился громкий писк, словно враждебные выкрики. Через минуту, крутя хвостами и царапая коготками пластиковое покрытие пола, беспорядочно пищало уже все стадо. Заговорил мегафон, в ту же секунду писк как по команде смолк, хвосты замерли. Когда автомат произнес название станции, куда следовал подходящий поезд, толпа крыс подхватила свои пожитки и, не обращая никакого внимания на мою персону, сбилась у перрона. Только один огромный и толстый экземпляр протрусил несколько шагов ко мне, остановился и фыркнул, словно плюнул в мою сторону, после чего присоединился к остальным. Через опустившийся барьер и открытые двери крысы, давясь и толкаясь, хлынули в вагон, теряя в спешке свои узелки, кусаясь, пища и топча друг друга.

В мгновение ока перрон опустел. Однако поезд не трогался, мегафон дважды поторопил пассажиров… Я огляделся, какая-то опоздавшая крыса мчалась со стороны неработающего эскалатора, волоча сверток в цветной упаковке, чуть меньше ее самой.

Только потом я заметил на перроне еще одну крысу. Она стояла на задних лапах, заслоняя своим телом объектив камеры, следящей за краем перрона. Только когда опоздавшая крыса исчезла в вагоне, другая открыла датчик и медленно, словно дежурный по станции наблюдающий за порядком, пошла вдоль отправляющегося поезда.

Я поднялся вверх на эскалаторе и оказался на перроне второй линии, перпендикулярной той, по которой приехал. Отсюда, четырьмя эскалаторами я выбрался на поверхность, преодолев разницу в уровнях не менее ста метров. Итак, город странным образом вырос вверх! Я не понимал этого и мог только догадываться о причинах. При подъеме по эскалатору казалось, что я двигаюсь вдоль стен подземных засыпанных зданий с замурованными оконными проемами.

Наверху я вышел из станции на хорошо освещенную улицу. Группа ярко одетых людей, окружила фонарный столб. До них было несколько десятков метров, но до меня долетали взрывы громкого смеха, перекрываемые громкими выкриками. Я стал наблюдать за ними, спрятавшись в тени близлежащего здания. Это были торговые ряды, с двух сторон тянулись цветные застекленные витрины, над которыми мигала неоновая реклама. Посреди улицы ползали поливалки и уборщики, несколько автоматов протирало стекла витрин, за которыми громоздились разноцветные коробки. Кроме веселой группы, других прохожих на улице не было. Я достал бинокль чтобы рассмотреть людей под фонарем. Семеро совсем молодых парней в яркой почти одинаковой обтягивающей одежде, с гладкими без следов растительности лицами окружили столб, по которому с трудом карабкалась темная фигурка. Присмотревшись я различил человекоподобного робота, неумело взбирающегося по гладкой поверхности столба. Под аккомпанемент смеха и выкриков он пытался подняться вверх, но его металлические руки все время разжимались и он съезжал вниз. Молодые люди явно издевались над автоматом, вынуждая бессмысленными приказами делать то, что выходило за его возможностей.

Вдоль стены я приблизился к развлекающимся. Роботу как раз удалось взобраться почти на четыре метра от земли. Худой мальчишка с длинными темными волосами вышел из круга и, опершись рукой о столб, высоким детским голосом заставлял робота лезть дальше.

Руки робота не выдержали тяжести. Он рухнул вниз. Не успевший отскочить парень свалился, прижатый к тротуару массивным корпусом робота. Бессознательно, еще до того как раздался звук удара, я предостерегающе вскрикнул. Мальчишки первым делом подскочили к лежащему. Робот неуклюже поднялся и хромая отошел в сторону. Они окружили место происшествия, некоторое время стояли молча и неподвижно, потом медленно обернулись и заметили меня.

Они вдруг напряглись, лица их оживились, руки нырнули под рубашки. В одно мгновение в руках появились короткие отблескивающие металлом трубки или дубинки. Забыв о лежащем товарище, со странными улыбками на лицах они осторожно окружали меня. Я отступил на два метра, упершись спиной в стену дома.

Они шли медленно, сжимая в руках палки. Из того, как они их держали было ясно – это не огнестрельное оружие. Ими просто били.

– Ну, ха… дырба, ну, ха… ну, ну, ну, ну! – Один из нападающих вышел вперед и качая пальцами левой руки как бы приглашал меня приблизиться. В это время другие окружали меня. Глядя в глаза приближающемуся, я медленно опустил руку в свои лохмотья, чтобы взяться за ручку парализатора засунутого за пояс. Левой рукой я покрепче ухватил мешок на плече, который до сих пор не выбросил, поскольку он был неотъемлемой частью моего одеяния. Парень остановился в двух шагах от меня и быстрыми взглядами оценил расстояние до стоящих по бокам товарищей. Замахнувшись мешком, я прыгнул вперед. Парень инстинктивно выставил руку вверх. Я бросил мешок и схватил его за предплечье, пытаясь перебросить через бедро. Однако он был достаточно ловок, явно не новичок в рукопашном бою. Мне удалось только развернуть его и сильным пинком в зад отбросить на несколько шагов. Прежде чем он упал, на моих плечах повисли двое из оставшихся, те что были поближе. Еще один вцепился в мое пончо. Я рванулся к стене, ткань порвалась от шеи до самого низа и свалилась с меня, но я вновь ощутил твердую поверхность под спиной. Я стоял расставив ноги, левая рука безвольно повисла, прошитая болью от локтя до запястья. В правой руке я держал парализатор.

Нападающие замерли, застыли не завершив прыжка. Вытаращенные глаза уставились на мой комбинезон, их руки повисли, ладони одного выпустили палку, которая со стуком покатилась ко мне. Тот, которого я пнул, как раз поднимался с земли. Он посмотрел на меня и остался стоять на одном колене, опершись на руку, выпучив глаза.

– Не трыфить, – просипел он. – Лунак!

– Не лунак! – бросил другой. – Смотри, что у него! ДОЦЕНТ!

– Ты что, доцента не видел? – фыркнул третий. – Это космак!

– Гволишь! Космаков не бывает!

– Фул с ним. Я згволиваю! – решил главарь и длинными прыжками перебежал на другую сторону улицы.

Я направил на него ствол парализатора и не целясь нажал кнопку. Видимо я задел его самым краем рассеянного поля, потому как у него подогнулись ноги, но он удержал равновесие, оперся о стену и громко сопя стал растирать ляжки. Остальные застыли глядя то на меня, то на него.

– Космак! – отозвался один из них доверенно, с некоторым уважением. – Дай жить, мы уйдем! Ну?

Я сделал красноречивый жест вооруженной рукой. Они разбежались по сторонам и исчезли в одно мгновение, словно поглощенные витринами магазинов. Тот, кому досталось из парализатора, ковылял по другой стороне улицы. Я подошел к лежащему парню. Мертв. Верхняя часть туловища раздавлена. Круглые остекленевшие глаза уставились в землю.

– Чем могу служить? – послышалось рядом.

Я оглянулся. За мной стоял робот. Тот, что свалился со столба. Он ждал приказаний. Наверное, он предназначен для облегчения жизни прохожим. Случайно он стал убийцей, хотя было бы не удивительно, если он сделал это из мести…

– Подними его и пойдем со мной, – сказал я, показывая на труп.

Не оглядываясь я направился к видневшемуся в нескольких метрах газону. Робот топал за мной.

– Копай яму, – сказал я отчеркивая носком ботинка прямоугольник. – Вот такую. Потом зароешь тело.

Робот осторожно уложил труп на траву, присел и растопыренными пальцами механических рук поднял слой дерна. Но через минуту металлические ногти зазвенели по твердой поверхности. Под двадцатисантиметровым слоем почвы был бетон. Я забыл, что настоящая земля находится где-то глубоко, закрытая и забытая. То что нагромоздилось над ней было болезненным новообразованием, чрезмерно разросшимся чужеродным телом.

– Оставь. Сделай с ним что-нибудь! – сказал я роботу.

– Я вызову погребальную машину, – услужливо подсказал он.

Я кивнул, даже не зная, понял ли он этот жест, и пошел обратно, к выходу из подземки.

Только теперь я понял, насколько трудным и сложным мероприятием будет то, что казалось самым простым. Этот город был чужим, другим, выросшим над тем, что я знал. Без геодезических карт найти место, которое я искал, нельзя… А если я и найду это место, смогу ли добраться туда, на сто метров вниз, через множество этажей и слоев до поверхности грунта, под которым находится цилиндр? А если и доберусь, найду ли его ниже нижних подвалов главного корпуса?

Здание института было восьмиэтажным. Оно стояло с тех времен, когда высокие дома строили из бетонных элементов, укрепленных сталью. Вряд ли оно исчезло. Судя по тому, что я видел и о чем догадывался, принятая система модернизации города появилась из-за трудностей с разборкой подобных зданий. Уже в те времена, когда я покидал Землю, эта проблема сказывалась в центральных районах больших городов. Строить большие непересекающиеся трассы можно было только возводя все более высокие виадуки и эстакады над существующими дорогами. Многоуровневые артерии и узлы уже тогда достигали окон третьего или четвертого этажей соседних зданий. А извивающиеся развязки как змеи опутывали стоящие возле дорог здания, становясь кошмаром для жителей близлежащих домов, круглые сутки им не давал покоя шум.

Я начал понимать механизм этого урбанистического явления. Улицы поднимались над домами, а дома сравнивались с уровнем улиц. Через некоторое время, на нижних уровнях неизбежно возникало мертвое пространство, отрезанное от света слоями эстакад и стенами домов, нижние этажи уже не годились ни для жилья, ни для работы людей. Необходимо было отсекать мертвые слои города, непосещаемые, неприбранные, пригодные лишь для нужд городской инженерии, подземных линий сообщения или полностью автоматизированных промышленных предприятий. Наконец сеть эстакад слилась в одну плоскость, обозначив новый нулевой уровень города. Маленькие дома исчезли внизу, большие выбивались наверх только верхними этажами. Возможно, для укрепления этой плоскости, в некоторых местах было необходимо опереть ее на старые здания, стены которых заполнялись веществом увеличивающим их прочность.

Сколько раз, пока меня здесь не было, повторялась подобная операция? Три, четыре, больше? Сколько очередных уровней города исчезло под новыми артериями и новой застройкой? Этот процесс может быть лавинным… Я помню, что когда жил здесь, почти каждая новая магистраль, современно и внешне перспективно спроектированная, переставала удовлетворять потребностям уже к моменту постройки.

Строения, увиденные мною на самом верхнем уровне, самом младшем, являющемся последней фазой развития города, выглядели очень легкими и ажурными. Это подтверждало гипотезу: по мере возвышения города использовались все более легкие материалы и конструкции, чтобы не напрягать сверх меры опорные слои расположенные ниже. Я надеялся, что нижние уровни, хоть и стали клеточной структурой, проходимы хотя бы в некоторой степени. Для проверки надо было пробраться вглубь, под кожуру города. Мне казалось, что одной из возможных дорог на нижние уровни должны быть шахты, ведущие к станциям подземки. Я опускался вниз на очередном эскалаторе и внимательно осматривал стены шахты. Несмотря на не слишком аккуратную оболочку из искусственного материала, было видно, что это стены старых домов. По мере погружения я мог проследить, как на геологическом срезе, очередные слои застройки и слои разделяющие их. На двух уровнях, отстоящих всего метров на двадцать, я нашел следы заделанных проходов, вероятно выходных туннелей для пассажиров подземки. Однако, меня интересовал уровень грунта. Я помнил, что до моего отлета существовало два уровня туннелей метро. Два обнаружились и здесь, но было неизвестно, не проходил ли нижний уже над уровнем грунта. По мере разрастания города вверх, подземные коммуникации также могли сместиться на верхние уровни оставленные населением. Я вышел на перрон верхней линии подземки, идущей перпендикулярно направлению, откуда прибыл. Мне казалось, что отправившись по этой ветке направо я должен приблизиться к реке. Должна же она где-то существовать. Ее не могли уничтожить полностью. Она необходима для функционирования города. Если я найду ее, скрытую где-то на дне города, она послужит отсчетной точкой для топографической ориентировки. И все же я слишком устал, чтобы продолжать поиски ночью. Я повернулся к лестнице. Проходя по перрону я заметил двух рыжих крыс. Одна нажимала носом на кнопку, а вторая подставляла мордочку под струю вытекающей жидкости. Увидев меня они съежились, одна предупредительно пискнула и обе прошмыгнули к лестнице. Прежде чем я дошел до ее подножия, оба животных были уже наверху и быстро преодолевали последние ступени. Лестница тронулась только тогда, когда я к ней подошел. Видимо автомат не реагировал на крыс…

Улица опустела, только под стеной с противоположной стороны стоял все тот же робот. Я узнал его по поврежденной оболочке. Я взглянул на газон. Останков парня там не было. Какая-то машина приводила в порядок дерн разрытый роботом.

– Робот! – позвал я андроида.

– Слушаю, – отозвался он и подошел ко мне. – Чем могу служить?

– Где можно найти что-нибудь поесть?

– Я отведу вас к магазину, это рядом.

Я пошел за ним и он указал на двери большого магазина, распахнувшиеся передо мной. Я взял с первой попавшейся полки цветную пластиковую упаковку и вышел на улицу. Робот ждал у двери.

– Где можно поспать? – спросил я.

– В этом доме есть свободные комнаты, – он показал на ближайший подъезд дома. – Желаю спокойной ночи.

– Спасибо, – машинально ответил я.

Этот робот, о ирония, был единственной «личностью», которая вела себя как… человек в этом странном городе.

Я вошел в небольшой холл, на потолке сразу же зажглась лампа. Через открытую дверь лифта была видна просторная кабина с рядом кнопок на стене. Я вошел и нажал на первую попавшуюся. Дверь закрылась, лифт тронулся. Я вышел на втором этаже. В обе стороны тянулся коридор. Я остановился перед ближайшей дверью. Она отворилась, за ней было небольшое помещение залитое светом, почти пустое. Кроме низкой лежанки, столика с видеофоном и двух кресел здесь ничего не было. В нише за перегородкой находились раздатчик напитков с запасом пластиковых стаканчиков и крышка мусоропровода. За небольшой дверью сбоку – санитарное помещение с душем. Дверь закрывалась изнутри и я решил остаться здесь до утра. Содержимое пакета, прихваченного из магазина внизу, оказалось вполне съедобным, хотя по вкусу – ничего земного. Напиток из автомата тоже не вызывал отвращения. Я искупался и лег спать. Уже лежа в темноте я услышал шаги и возбужденные голоса в коридоре, но подниматься и выглядывать не стал. Я дотянулся до переключателя видеофона и попросил сообщить точное время. Механический голос стал монотонно повторять часы и минуты. Одновременно на экране появились цифры. Я сравнил меняющиеся цифры секунд со своими часами. Час был не тем, что на Луне, видно там время подгоняли под другой часовой пояс, но минуты и секунды сходились. Точные хронометры отмеряли один ритм времени и здесь и там, несмотря на то, что прошел век долгой разлуки… Одно и то же безразличное к происходящему время отмеряло срок гибели и тех и других, общее для всех людей с тех пор, как они научились его отмерять…

Я выключил видеофон и лег на подушку. Из глубин памяти всплыла новая картина, навеянная видом меняющихся цифр секундомера…

Я вспомнил насмешливый взгляд Ван Троффа, когда сравнивал часы, одни из которых с минуту пробыли в колодце. Должно быть лицо мое в тот момент было не очень умным.

– В чем тут фокус? – спросил я наконец, в то время как он задерживал объяснения, наслаждаясь моим удивлением.

– Долго рассказывать, – сообщил он потрепав меня по плечу. – Пойдем наверх. Здесь влажно, а мой ревматизм этого не любит. На обратном пути Ван Трофф тщательно запер за собой таинственный проход, после чего объяснил, как его открывать.

– Я люблю вас обоих, – сказал он, когда мы опять оказались в его комнате. – Тебя и Йетту. Мне жалко вас, когда я думаю, что вы можете никогда больше не встретиться… Хочется вам помочь. Мне это изобретение уже не понадобится, я слишком поздно довел дело до конца и не вижу смысла в его распространении. Но оно пригодится именно вам. Хотите – воспользуйтесь. Тогда я могу думать, что моя работа все-таки имела смысл. Одним словом, я хочу дать тебе молодость Йетты, сохранить ее для тебя к твоему возвращению…

– Разве это возможно? – спросил я.

– Конечно. Она тебя подождет. Насколько я разбираюсь в женщинах, она не откажется.

– Думаешь, профессор, ее чувства сохранятся пол века?

– Ты ничего не понял! – засмеялся он, сочувственно качая головой. – Я не предлагаю тебе эликсир молодости для девушки! Я хочу дать ее тебе такой, как она есть, но через пятьдесят лет.

– Значит, то что ты сделал с часами?…

– Это не фокус. Внизу, под люком, находится цилиндрическая камера.

Внутри нее, после закрытия люка, время останавливается.

– Как это? Совсем останавливается? – я никак не мог разобраться, когда «Мефи» шутит, а когда говорит серьезно.

– Ну, не совсем. Но течет очень медленно. По законам общей теории поля, рассмотренной относительно…

– Я не настолько понимаю…

– Знаю. Ты никогда не был силен в этих вопросах, насколько я помню.

Не стесняйся, я один из немногих физиков, которые в этом разбираются…

Воспользуюсь аналогией, так будет понятнее.

Как ты помнишь, в неинерционных системах время течет по разному. Близнец, посланный в космос в ракете разогнанной до скорости близкой к световой, вернувшись будет младше своего брата, оставшегося на Земле…

– Но… цилиндр же все время остается здесь, не двигается… – перебил его я.

– Потерпи. Известно также, что вблизи больших масс материи, в сильном гравитационном поле, время течет медленнее, чем вдали от них. Примером могут быть явления, происходящие вблизи так называемых «черных дыр». Это эквивалентно, с другой стороны, искривлению пространства, оно тем больше, чем сильнее поле. Но на Земле гравитация невелика. Можно ли локально искривить пространство так, чтобы достичь эффекта замедления времени? Да, можно. Достаточно соответствующим образом использовать ту гравитацию, которую создает Земля…

– Но ведь земное поле слишком слабое, как ты сказал!

– Поле да, а масса? Представь себе, что вся масса Земли сосредоточится в шаре диаметром в один метр. Как ты думаешь, на сколько «g» вырастет ускорение на поверхности такого шара?

– Надо посчитать… Ну, допустим, миллион?

– Умножь еще на миллион и все еще будет мало! – Засмеялся Ван Трофф.

– Такой шар обладал бы свойствами «черной дыры»!

– Но… в реальных условиях, на Земле… такого не достигнешь?!

– Дорогой мой! – Ван Трофф улыбнулся. – Чтобы поджечь лист бумаги, тебе приходиться лететь с ним к Солнцу?

– Достаточно линзы…

– Ты слишком умен для космонавта, – добродушно проворчал он. – Сам устранил свои сомнения. Линза дает тебе локальный, маленький образ солнца, который в одно мгновение прожжет дыру в бумаге, хотя само Солнце, освещая лист бумаги ничего подобного не вызывает. И все. Закрытие крышки люка цилиндра приводит к соответственной установке «гравитационных линз», если можно их так назвать, и сосредоточению поля в небольшой области внутри камеры.

– Непонятно, но приходится верить, профессор, – сознался я, – Значит время в камере вообще не идет?

– Это невозможно. Время не остановишь. Но можно произвольно задерживать его течение по сравнению со временем в другой системе, в данном случае с Землей… Все зависит от эффективности «линз»… Мне удалось получить совсем неплохой результат: сто лет нашего времени в цилиндре длятся около восьми минут…

– То есть, ты хочешь сказать, что часы оставленные в цилиндре на сто лет, уйдут вперед только на восемь минут?

– Примерно… Я проводил довольно точные измерения. Мои часы пробыли там год и ушли на неполные пять секунд…

– Но… человек? Может ли он…

– Да.

– Ты проверял?

– Мои часы были пристегнуты к запястью молодого шимпанзе. Через год шимпанзе вышел оттуда абсолютно здоровым и даже не утомленным пребыванием там… Хотя… я тоже… недавно сделал себе трехмесячный отпуск. Все думали, что я уехал. Но я был там, в цилиндре. Закрыл люк и сразу его открыл. Не стоит объяснять, что в этом отпуске я не успел отдохнуть. Для меня все длилось секунду…

Тогда я не знал, что получится из идеи старого профессора…

Проснулся я поздно. За окном по улицам ходили группки молодежи. Они останавливались, громко разговаривали, у некоторых в руках были инструменты, издающие пронзительные звуки. Они сильно шумели, из дверей магазинов на улицы вылетали разные предметы. Кое-где возникали драки, но быстро заканчивались без видимых результатов. Пол часа я наблюдал за жизнью улицы, многого не понимая. Кем были эти разошедшиеся юнцы? Разве никто не поддерживает здесь порядок?

Уборочные автоматы терпеливо подметали улицу, однако никто не мешал явно скучающим парням в поисках странных развлечений. «Город детей? – подумал я, глядя на все это. – Какие-то новые методы воспитания?»

Нет! Ведь эти «дети» настроились убить меня вчера вечером… Или здесь нет взрослых? Похоже все на улице были подростками… А те, с окраины? Это люди старшего возраста…

Когда меня атаковали в городе, на мне был костюм из предместья. Это стало причиной? Кажется, да. Я начал сопоставлять факты. Те – ободранные и грязные, живут в старых полуразрушенных домах, а здесь стоят пустые квартиры, в магазинах есть все необходимое для нормальной жизни… И молодые и раскованные, нападающие кучей на предполагаемого пришельца оттуда…

Видимо существовал конфликт между первыми и вторыми, какое-то странное разделение общества. Завладевшие центром города безжалостно прогоняли других, травили их и били… Я вспомнил осторожное поведение оборванцев, как они крались под прикрытием тени, «гашение» фонарей… Кого они боялись? От кого прятались? От этих сопляков? Кто систематически разрушал пищевые автоматы в безлюдных поселках на окраинах города? Может лунаты были правы, когда говорили, что Землю населяет дегенерировавшая разновидность людей?

Меня поразило еще одно – ни среди молодежи на улице, ни в банде с окраины, не было женщин. Я не понимал, что здесь происходит, хотя и находил некоторые закономерности. По большому счету, пока меня не интересовали детали организации местного общества. Я стремился найти нужное место, оказаться там, как можно скорее… Но справлюсь ли я без посторонней помощи?

Я отошел от окна и сел поразмыслить над планом дальнейших поисков. Я посмотрел на видеофон, стоящий передо мной на столике, он работал. После нажатия кнопки экран засветился, зазвучал голос автомата:

– Городской коммутатор, – назовите номер или имя абонента.

– Дайте городскую справку, – попросил я.

– Справочная, слушаю.

– Кто управляет администрацией города?

– Центральная Система Координации.

– Соедините меня с начальником.

– Ц.С.К. – система компьютеров.

– Я хочу поговорить со следящим за ней человеком.

– Система работает без надзора.

– Тогда дайте полицейский участок.

– Такой организации нет.

– Черт! – вырвалось у меня.

– Абонент неизвестен, – спокойно ответил автомат.

Разговаривать так можно было долго.

– Три семерки, три единицы, – сказал я наугад.

Экран потемнел, из динамика донеслось несколько гудков, и наконец на экране появилось лицо мужчины. Выглядел он лет на тридцать – небритые щеки и длинные растрепанные волосы.

– Чего? – буркнул он, глядя на меня с экрана.

– У тебя есть немного времени? – спросил я.

– Ну, может и есть. Ты кто? Минутку…

– Он повернулся к кому-то еще. Я услышал как он произнес:

– Не знаю. Какой-то чужак. – А потом мне. – Ну, говори, в чем дело.

– Я прилетел вчера, давно здесь не был и не знаю города, – объяснил я.

– Откуда прилетел? – перебил он внимательно меня рассматривая.

– С Луны, – выпалил я, глядя ему в глаза.

Он на секунду замолчал.

– Гволишь. Я видел лунака… На згреда ты тоже не похож… – медленно произнес он задумавшись. – Кто ты на самом деле? Отойди от камеры, хочу на тебя посмотреть!

Я отошел на три шага назад и увидел как меняется выражение его лица.

– Ты! Ты космак! Смотри, Битт, гныпель не брехал, в городе космак!

На экране появилось лицо второго мужчины, лысеющего бородача.

– С чего ты взял, что он космак? – недоверчиво проворчал он.

– Не видишь? У него звезда, так я их узнаю! И говорит странно, по старому. Космак, оружие есть?

– Есть. Я вернулся с Дзеты. У меня здесь есть одно дело…

– Это утрясешь не с нами, – прервал меня бородач, – я, дырба, еще не свихнулся!

– А ты не продашь свое оружие? – спросил второй придвигаясь к экрану.

– Смотри, как продаст!

– Поговорим! – нехотя ответил я, чтобы как-то продолжить разговор.

– Я с тобой торговаться не буду. Но помогу, уж слишком ты, дырба, вежливый. Пришлю к тебе доцента, есть у меня знакомый. Старый фул, но договоритесь. Может и мне что перепадет. Какой у тебя номер?

– Номер?

– Видеофона.

– Сто одиннадцать, пятьсот пятнадцать, – сказал я посмотрев на табличку аппарата.

– Хорошо. Это где-то в центре. На улицу лучше не выходи, а то гныпли тебя догволят. Их там в центре много. В случае чего гволи их головы, ничего не бойся, здесь без этого не проживешь. Я звоню доценту. Экран погас, а я задумался, следовало ли давать номер своего видеофона. Кто знает, что сделают эти подозрительные типы… От нескольких сопляков я могу кое-как защититься, но… Хотя, другого выхода нет. Эти двое хоть выглядели и говорили нормально, для этого ненормального мира. Я уже понял, что в моем внешнем виде производило такое яркое впечатление на всех, кто меня видел: эмблема в форме звезды, нашитая на комбинезон – традиционный символ издавна используемый экипажами межзвездный кораблей. Это он идентифицировал меня как «космака», что должно было означать астронавта вернувшегося из Космоса, а словом «лунак» здесь определяли жителя Луны… Видимо, временами здесь появлялись и те и другие, но, как мне кажется, относились к ним по-разному. Во всяком случае, космак внушал почтение, а это мне на руку.

Мой лексикон продолжал обогащаться. «Гныпли» – это те молодые громкие ребята с палками за пазухой. А еще были «згреды» – наверное те из домов на окраине. И «доценты», о которых я ничего пока не знал.

Как сильно отличался этот мир от всего, что я мог себе представить во время путешествия. Если честно, в воображении я не пытался строить его слишком подробно. Это лишь добавляло сомнений к тем, которые овладевали мной в минуты раздумий. Наличие непохожего на наш мира будущего, независимо от реалий, было достаточным поводом для беспокойства. Приближение старта увеличивало психическое напряжение между мной и Йеттой. Судя по себе, я считал ее спокойствие маской, подобной той, под которой и сам скрывал свое душевное состояние. А тут еще и «Мефи» со своим дьявольским искушением…

Почти до момента отлета «Гелиоса» на паркинговую орбиту, Ван Трофф при каждом удобном случае уговаривал меня принять его предложение. Он поверил, просто убедил себя, что это единственный способ подтвердить полезность дела всей своей жизни.

– Вы же любите друг друга! – с патетическим подъемом говорил он. – Есть ли что-нибудь более прекрасное и ценное, чем большое и настоящее чувство?

Тогда я не был так уверен в своих чувствах. Быть может Йетта и любила меня именно такой любовью, как представлял себе «Мефи». Но я? Будь я влюблен так сильно, разве не отказался бы от полета к Дзете? Ван Трофф словно не хотел замечать противоречий… или хотел чтобы я поверил в это чувство… Задуманный эксперимент стал последней целью в его жизни.

– Ты боишься, что любовь Йетты не продлиться и нескольких минут после твоего отлета? – Временами шутил он, пытаясь сыграть на моем мужском самолюбии. – Это все равно как чуть-чуть опоздать на свидание, наверняка она будет терпеливо ждать…

– Я не смогу предложить это, – однажды сознался я, – можно не вернуться, или…

– Думаешь влюбиться в одну из прекрасных жительниц системы Дзеты?

– Это серьезно. Я могу не вернуться. Что тогда? Йетта останется одна в чужом мире…

– Не преувеличивай. Пятьдесят лет не такой большой прыжок во времени, чтобы она не справилась. Женщины находчивы, легко приспосабливаются…

– Не знаю, захочет ли она… Зная, что нельзя вернуться в свое время, к прежней жизни…

– Не требуй от меня слишком многого, – пробормотал он и замолчал. – Я сказал тебе, что это лишь половина открытия. На остальное потребуется еще одна жизнь… А она… она согласится. Я сам скажу ей, независимо от твоего решения. В конце концов, ее это тоже касается…

– Не делай этого, не создавай иллюзий!

– Каких иллюзий? Поверь наконец, то, чему я посвятил жизнь, чего-то да стоит! Я бы сделал и больше, если б успел… Тогда, возможно, вам удалось бы… или ей одной, если тебя не будет, все вернуть…

– Что ты имеешь ввиду? Вернуть? Возвратить?

– Возможно… Я же сказал – это вопрос еще многих лет работы…

Антигравитация… Теоретически достаточно, изменить знаки в уравнениях… Или еще и знак переменной времени?… Не знаю. Извини, не знаю… Пока только чувствую, но одной интуиции мало…

Он настоял на своем, все рассказал ей, а она не раздумывая ухватилась за эту возможность. Мы говорили об этом только однажды. Ее энтузиазм заглушил голос моего рассудка. Она сказала: «До свидания. Ты знаешь где меня найти. Даже если пройдет больше пятидесяти лет…» Таким было прощание. Когда я вошел в автокар, Йетта помахала мне рукой, а потом сложила ладони, склонила голову и улеглась на них щекой. Этим детским жестом она напомнила, что «идет спать»… Точно также она прощалась много раз, когда вечером, проводив ее домой, я стоял под окнами, чтобы перед уходом увидеться еще раз. Правда, через несколько дней мы встречались снова. Теперь расставание затянется, во всяком случае для меня, потому что она…

Я не знал, когда она воспользуется цилиндром. Сразу, через год, два… Она всегда была такой нетерпеливой… Когда я не встречался с ней неделю, занимаясь в центре подготовки, она ежедневно звонила с упреками или с ласками. Она не переносила моего отсутствия. Однако ни словом не вспоминала о скором отлете. А я, зная, что придется ее покинуть, тоже трусливо избегал этой темы. Возможно, сначала она верила, что ее чувства в состоянии остановить меня, что я откажусь от экспедиции? А может она с самого начала знала про изобретение Ван Троффа? Из раздумий меня вырвал звонок видеофона. На экране появилось лицо мужчины лет шестидесяти, с седыми волосами и гладко выбритым лицом.

– Привет, – улыбнулся он. – Все изменилось? Из какой ты экспедиции?

Командора Глимма?

– Добрый день, – ответил я. – Харвея. Я вернулся с Дзеты. Мы полетели в две тысячи сорок втором.

– Ого! Давненько… Мы думали, что… Что вы не вернетесь… А потом… Потом никто не занимался космосом. Своих забот хватало. Еще поболтаем. Теперь слушай. Я рядом, но не хочу шляться по улицам. Оружие есть?

– Парализатор.

– Замечательно. Осторожно выйди на улицу. Посмотри направо. Увидишь большое здание, внизу обувной магазин. Зайди в него. Внутри, за прилавками, увидишь дверь грузового лифта. Через пять минут я поднимусь. Если по дороге прицепятся, стреляй без предупреждения. Не давай зайти сзади. У тебя звезда, они не должны нападать. Гныпли боятся космаков.

– Хорошо. Сейчас подойду, господин доцент, – сказал я.

– Давай попроще! – засмеялся он. – Теперь это слово означает совсем не то, что в твоем двадцать первом веке.

Я вышел в коридор и лифтом спустился вниз. В холле, у выходных дверей, стояли два коротко стриженных парня.

– Гволите, фулы! – грозно приказал я. Они одновременно повернулись ко мне. Один знакомым движением потянулся за пазуху… Он не успел достать руку и свалился от слабого импульса парализатора. Второй отпрыгнул к двери и с громким криком ускакал. Я перешел улицу, провожаемый взглядами остальных, прятавшихся под стенами, и без помех добрался до обувного магазина. В открытой двери лифта стоял мой собеседник из видеофона.

– Входи, – сказал он, – и жестом пригласил внутрь.

Я присмотрелся к нему, через грудь переброшена какая-то пушка – наверное лазерный излучатель. Лифт вздрогнул и отправился вниз.

– Приходится следить, чтобы придурки не лезли на нижние уровни, – сказал он, когда мы выходили. – Они с удовольствием доберутся до всего этого, и не дадут нам покоя.

Он вел меня по извилистому коридору, одну за другой открывал узкие дверки. Потом мы опять спустились на лифте, по просторному туннелю добрались до большого плохо освещенного зала, заполненного работающими машинами. Дальше было еще несколько переходов, по лестнице мы спустились на пару этажей вниз, минуя площадки от которых расходились грязные и темные переходы в глубь подземного здания. Мой проводник пояснял, присвечивая фонарем.

– Мы во втором слое, в тридцати метрах над уровнем грунта. Ниже город твоего времени. Хотя и здесь и выше есть здания двадцатого и двадцать первого веков. Первый слой перерезал их пополам, а самые высокие на треть. Весь объем залит крезолитом, но лестничные клетки и шахты лифтов свободны, во всяком случае, некоторые из них. Благодаря этому остался доступ ко всем уровням до естественного грунта. Но не везде. Туда где перекрытие лежит выше домов первого уровня, так просто не спустишься. Старые улицы перегорожены литыми опорами свода и доступны только частично. Но там и ходить незачем. Фабрики расположены на третьем уровне, инженерные службы – на втором, на уровне грунта только канализация, метро в прорубленных туннелях и резервные подстанции, которые не используются. Он разговорился, описывая объекты, которые мы миновали. Видно, в этих мрачных закоулках он чувствовал себя как дома.

– Вот мы и пришли, – сообщил он. – Сам бы ты не нашел.

Мы стояли перед бетонным блоком, которым заканчивался туннель. Мой проводник дотронулся до стены. Где-то над нами захрипел динамик.

– Сколько будет семь ю восемь? – донесся сверху низкий голос.

«Доцент» смотрел на меня улыбаясь.

– Чтобы попасть в Хадес, надо иметь обол. Пятьдесят шесть! – бросил он, и стена разошлась открыв освещенное помещение. – Смотри, не споткнись! Посередине лежал белый человеческий скелет. Под стенами я заметил еще несколько. Стена за нами сомкнулась.

– Это те, кто справился с таблицей умножения. Добрались аж сюда, но их радость была недолгой, умерли от голода. Мы оставили их для примера…

– он дотронулся до следующей стены.

– Неопределенный интеграл от икс в минус третьей степени по де икс? – донеслось сверху.

– Через элементарные интегралы пока не прошел никто! Минус одна вторая икс в минус второй степени.

Следующая стена пропустила нас в помещение заполненное светом и буйной растительностью. Посередине, в круглом бассейне, бил фонтан. Излучатели, висящие высоко под потолком, давали ощущение солнечного света и тепла. Я остановился, онемев от удивления. Мой проводник наслаждался сюрпризом.

– Хорошо здесь, правда? Надо же как-то жить… Мы сделали для себя кусочек настоящего мира. Всего кусочек и не совсем настоящего. Пойдем, нам полагается обед.

Он проводил меня в роскошные апартаменты заполненные живыми растениями и удобными креслами. На полках вдоль стен стояли ряды книг и кассет с микрофильмами.

– Садись, – он указал на кресло, достал из шкафа бутылку и рюмки. – Здесь у нас библиотека. Теперь можем поговорить спокойно. Кажется, у тебя были вопросы?

– Сколь вас здесь живет? – спросил я рассматривая помещение.

– Шестеро.

– Шестеро? – повторил я, думая, что ослышался.

– Да, шестеро. Последние шестеро. Хотя, для большего количества не хватит комфорта. А он нам нужен. Последние шестеро относительно нормальных в этом городе…

«Это же я, я сам приговорил к жизни в этом ненормальном мире девушку, по-настоящему любившую меня. – Подумал я. – Нельзя было этого допускать! Она такая нежная, впечатлительная, выпестованная в моем воображении, подпитанном воспоминаниями о ее словах, ее образом. Теперь она влачит жизнь где-то в толпе омерзительных типов, населяющих город… Она, которую я любил тогда, и теперь…»

Любил ли я Йетту тогда, перед отлетом? Я часто задавал себе этот вопрос, но путешествие отодвигало все на задний план. Только в пути, на его половине, в системе Дзеты, когда меня вывели из анабиоза, вопрос вернулся, вместе с явным ответом… Возможно причиной стало удаленность во времени и пространстве всего, что я покинул, оставил так надолго… Йетта осталась единственной опорой для мыслей стремящихся к Земле. Все здесь должно было поменяться, она одна оставалось неизменной, такой же… Я непоколебимо в это верил, хотя и не знал, не отказалась ли она от своего плана. Для меня она была там – в цилиндре. Эта мысль, как неоспоримая аксиома, стала единственной опорой моей жизни. Только тогда я полюбил ее сознательно, это чувство стало необходимым. Фотография Йетты была со мной везде – в каюте корабля и кабине шлюпки, когда я отправлялся на одну из планет, она всегда лежала в одном из внутренних карманов скафандра, ее можно было достать в любой момент. Она была моей верой, смыслом существования… Так было почти до конца…

Выйдя из анабиоза в конце обратного пути, мы узнали, что двигатели, развив одну восьмую от планируемой скорости, отказались повиноваться. Обратный путь вместо двадцати лет длился больше сотни. Мы были потрясены. Тогда я впервые допустил в сознание мысль, что она меня может не ждать… Я поочередно проклинал двигатели «Гелиоса», Ван Троффа и себя…

Если бы улетая я попрощался с Йеттой, как и со всеми живущими, которых через пятьдесят лет мог уже и не встретить, теперь бы я возвращался, как и мои товарищи, смирившись с ситуацией… Только в такие минуты человек отдает себе отчет, какое значение могут иметь отдельные предложения или слова, когда-либо произнесенные. Я вспомнил Йетту:

«…даже если пройдет больше пятидесяти лет…» Я вцепился в эту фразу с новой верой, с новыми силами. Я делал допущения, представлял себе события… Вот Йетта в условленное время выходит из цилиндра и, убедившись, что «Гелиос» не вернулся, идет обратно, чтобы ждать дальше… Известие о нашей аварии не могло достичь Земли раньше, чем через несколько десятков лет, после старта с Дзеты… При скорости, которую развил корабль на обратном пути, должно было пройти достаточно много времени, прежде чем мы оказались в радиусе связи с Землей. Пилотирующий компьютер отправил сообщение, об этом мы знали из записи… Было ли оно принято? Подтверждение не пришло…

Теперь, когда я знаком с положением на Земле, можно объяснить отсутствие ответа… Все сомнения вернулись. Там, на Луне, и здесь, в земном городе… Единственный способ выяснить все до конца – найти цилиндр Ван Троффа… Найду ли я его? Будет ли там она? Была ли она там вообще? А может я жил иллюзиями?… Нет, она должна быть там… Для нее это только шестнадцать минут! Шестнадцать минут!! Или ей не хватило терпения… и отваги… А если ждет… Не могу же я бросить ее там навсегда…

– Тебе придется многое объяснить, лучше всего сразу. А что касается меня… Не мог бы ты показать дорогу… Я ищу Институт Гравитологии… Естественно тот, который был в первой половине двадцать первого века… – попросил я рассматривая гостеприимное помещение.

– Найдем. У нас есть карты всех периодов. Но добраться может быть трудно… Оставил там что-то?

– Вот именно. Надо поискать.

– Не знаю, найдешь ли. Перед заливкой внутренности зданий обычно очищали.

– Это в подвале, точнее ниже… в глубоком колодце.

– Возможно и доберешься, посмотрим. Спешить не стоит, двести лет ждало, подождет еще. Будь нашим гостем.

– А твои товарищи?

– Ушли погулять. У каждого свои интересы. К ужину вернутся, познакомитесь. Они тоже обрадуются. Последний космак появлялся в этом городе лет сорок назад.

– Что с ним стало?

– Уехал. В другой город, даже не знаю куда. Тоже искал чего-то. Все вы чего-то ищете, свои следы… Кажется, я вам завидую…

– Чему? Одиночеству? Потерянному времени?

– Жизни. Настоящей, с размахом…

Мы замолчали. Я смотрел на старого человека разливающего по рюмкам прозрачную жидкость. Возможно, он прав…

– Итак… – сказал он протягивая мне рюмку. – Судя по языку которым ты так архаично пользуешься, ты местный. Значит, по старому обычаю, за твое здоровье!

– Алкоголь? – спросил я понюхав содержимое рюмки. – Пережил все исторические катаклизмы…

– Пережил. Было трудно, но мы воскресили добрую традицию, – засмеялся он чокаясь.

Напиток был крепким, а я не пил… двести лет, если можно так сказать.

– Я не спрашиваю, как тебе нравится мир, который ты нашел, ответ ясен, – продолжил он, отставляя рюмку. – Не надо хвалить его даже из вежливости. Не наша вина, что он такой. Хотя, можно ли говорить о чьей-то вине?

– Зачем ты меня привел? – спросил я, когда хозяин принялся умело готовить какое-то праздничное блюдо. Для этого, кроме знакомых по магазинам упаковок с продуктами, он использовал свежие овощи и зелень.

– Прежде всего – люблю поболтать. Жизнь монотонна. Работы для нас нет, разве что кто-то, как мы, ищет ее сам. В городе, живут стадом: от хлева к выпасу и сну. Иногда еще пободаются, но без смысла и цели. Они получают все прямо под нос: синтетическая еда – однообразная, но вдосталь; одежда, жилье, какие-то развлечения, которых ты не поймешь… Город заботится о них и будет заботиться, пока останется хоть один потребитель. Даже дольше, пока все не расстроится, не развалится. Но прежде чем это случится, от нас не останется и следа. Автоматизация производства, унификация потребления, оптимизация генотипа… Из трех этих вещей, первые две, можно сказать, удались… Только скучно, черт побери… И так, как минимум сто лет. А мы, раз уж по глупости или недосмотру оказались здесь, должны как то украшать повседневность. Тебе салат с уксусом, маслом или сметаной?

– У тебя есть даже сметана? – Я искренне удивился.

– У нас хороший биохимик. Город производит разные вещи, составляет оптимальные белково-жиро-углеводородные композиции для общего потребления, обычно противные или безвкусные. К счастью, мы добрались до компонентов этих смесей, иногда удается сделать что-нибудь съедобное. А зелень выращиваем сами. Попробуешь, оценишь. Если понравится, надеюсь, поделишься информацией о вашем путешествии. Где вас носило столько времени? Насколько я помню, вы дожны были вернуться где-то в две тысячи сотом году…

– Двигатели, на обратном пути… А, собственно, какой теперь год? Две тысячи двести сороковой? Смешно, но с тех пор как мы сели на Луне я не поинтересовался. Даже не думал об этом.

– Сорок первый. В этих условиях я тоже путаюсь со временем, особенно после пары лет анабиоза. Хотя, последнее время мы не гибернируемся все сразу, сохраняется непрерывность календаря… Видел скелеты у входа? Когда все были в анабиозе, какие-то дотошные горожане добрались аж сюда. С арифметикой справились. Но с элементами матанализа, не совладали даже общими усилиями. Вся беда в том, что ложась в анабиоз мы забыли снять блокировку выхода с первой преграды. Обычно мы немножко задерживаем любопытных, чтобы попугать. А когда проснулись, было поздно… Входной тест мы запрограммировали на случай прихода кого-нибудь из космоса или с Луны, вдруг ему потребуется убежище. Мы гостеприимны для пришельцев, но аборигенов видеть не хотим. Это общество не для нас. Наши гибернаторы хорошо спрятаны, но на этой планете осторожность никогда не вредит. Тебе придется помнить об этом, если хочешь здесь жить…

– Я выжил на четырех планетах Дзеты…

– Сколько вас выжило?

– Вернулось девять из пятнадцати. Нас заманили на Луну, и там заперли.

– Сами не знают, кого бояться… Сбежал?

– Я хочу знать, что происходит.

– Очередная планета для исследования! – меланхолично улыбулся он. – Я тебе помогу, немного разбираюсь в истории и настоящем. Я здесь достаточно долго. Когда-нибудь придется сказать себе: хватит! Многократная гибернация вредит здоровью, особенно в пожилом возрасте. А в этом мире – чем дальше, тем хуже. Пора перестать, все равно конец неотвратим…

– У нас похожая проблема. Экспедиция наша никому не нужна. Научные материалы летают на «Гелиосе» вокруг Луны.

– Что вы нашли?

– Четыре планеты. Все разные. Десять лет работы. Четыре человека погибло, двое пропали без вести.

– Жизнь?…

– На одной. Развитая флора, хорошая кислородная атмосфера. Остальные суровые, опасные, даже враждебные. На одной – следы пребывания чужого разума, достаточно свежие.

– В системе Тау тоже нашли хорошую планету, может помнишь ту экспедицию? Они улетели раньше, вернулись после вашего отлета. Потом туда летали еще…

– А другие экспедиции?

– Некоторые вернулись. Две погибли. Насколько я знаю, больше условий для поселения не нашли.

– Все напрасно! – сказал я со злостью. – Все, что мы сделали, не стоило ни одной из жизней прекрасных отважных людей… Даже половины, лучшей половины жизни тех, кто вернулся.

– Как там было? – мой собеседник пытался выглядеть безразличным. Но я видел, что он умирает от любопытства.

– Каждая планета – отдельная история. Мы называли их именами начинающимися на первые буквы алфавита. Первая – Арион. Вторую назвали Белла… она не заслужила такого прекрасного имени, хоть и выглядела притягательно и мило. Там мы потеряли двоих, с тех пор про нее говорили – «Вторая». Третья – Клео. Там нашли следы пришельцев, но это было временное пристанище какой-то экспедиции. Они оставили большое строение под охраной коварных автоматов. Еще немного, и я бы остался там навсегда, вместе с двумя другими… А четвертая – Дария, подавала большие надежды. Мы построили там постоянную базу. Были даже проекты – оставить нескольких человек, но никто не остался. В момент отлета у нас и так не хватало шестерых.

– Что вы знаете о пришельцах?

– О них самих немного: высокий технологический уровень, размеры примерно человеческие. Никаких данных о внешнем виде и происхождении. Они, кажется, ждали гостей в своей постройке, потому как защитили ее достаточно подло. Войти туда было легко. Выйти – намного сложнее…

– Как к нам в бункер, – вставил он.

– Да… действительно. Цель наверное одна. Только их там не было.

– А может хорошо спрятались?

Я задумался. Тогда, на Клео, мы об этом не думали. Постройка пришельцев в наших глазах была только хитро сконструированной ловушкой. Возможно, она скрывала в себе больше тайн, чем мы, занятые спасением собственной шкуры, могли заметить.

Возможно, мы прикасались к пришельцам, не зная об этом, не умея различить их присутствие, а они в это время следили за нашими попытками решить тестовую задачку, оставаясь внимательными наблюдателями, оценивающими степень нашего умственного развития? Действительно ли нам удалось выйти победителями благодаря собственным умениям? Может мы вышли только по их благосклонному разрешению, когда они поняли, что мы не доросли до их уровня? Теперь поздно об этом думать… Моего хозяина звали Марк, во всяком случае, так он просил себя называть. Он был исключительно вежлив, хотя его поведение и чрезмерная болтливость временами утомляли. Я оправдывал его тем, что ему не часто приходится принимать гостей. При всем этом, у него было одно несомненное достоинство – он не задавал слишком много вопросов. Из огромного шкафа он добыл обещанные планы города и, с моей помощью, попытался установить положение интересующего меня объекта.

– Кажется, тебе повезло, космак, – улыбнулся он, поднимая глаза от плана. – Твое здание поднимается над первым уровнем. Ты попадешь туда со второго уровня, проход должен быть, потому что рядом расположен один из главных водяных коллекторов. Видишь, здесь… Это забор воды для промышленных целей прямо из реки…

– Река… существует?

– Река… – он улыбнулся. – Она проходит через несколько таких городов. Собственно, это сточный канал. Но она там, внизу. Еще пол часа он сопоставлял планы разных уровней, что-то сравнивал, записывал на клочке бумаги.

– Если хочешь, могу провести тебя на второй уровень. Дальше найдешь сам.

Я согласился. Его вежливость пришлась кстати. Я был благодарен, что его не интересует цель моих поисков.

Мы отправились в тот же день, после обеда, который Марк приготовил особо старательно и очень талантливо.

Нас вновь поглотили темные переходы, грязные лестничные клетки, угрюмые куски улиц, являющиеся из могильной тьмы под лучами наших фонарей. Мы спускались вниз, все ниже, минуя отрезки коридоров в монолите домов, заполненных серой твердой массой. Временами мы проходили прямоугольные дворики, ограниченные стенами домов и плитами, перегораживающими улицу с двух сторон. Несколько раз, чтобы выбраться из такого помещения, надо было подняться на пару этажей вверх, чтобы оказаться выше перекрытия на следующем уровне, а оттуда вновь спускаться вниз… Трехмерный лабиринт города заманивал нас в ловушки слепых коридоров, не давая добраться до своих нижних уровней.

– Вообще-то, сюда никто не ходит, – сказал Марк, остановившись перевести дух после очередного восхождения по выщербленной лестнице. – Они живут на поверхности, на предпоследнем уровне, где проходят главные коммуникационные артерии. Ниже – только крысы. Их очень много…

– Видел, – перебил его я. – Они научились пользоваться достижениями цивилизации…

– Они очень опасны. Это естественно, когда их много. Слишком умные.

Быстро размножаются и становятся агрессивными.

– Ты думаешь… они в конце концов станут основными жителями города?

– Ненадолго, но, несомненно, переживут нас. Потом постепенно все кончится, весь механизм начнет расстраиваться, а они не смогут справиться без синтетической пищи…

– Город гибнет, правда? – спросил я глядя на Марка в слабом свете, отраженном от серой стены перед нами.

– Если бы только это… Гибнет весь мир, и уже давно. Ты заметил, что город почти пуст…

– А эти, в предместьях?

– Эх, это слишком сложно, чтобы рассказать в двух словах. Поговорим в удобных креслах.

Он пошел вперед, рассматривая осыпающиеся стены домов, словно пытался расшифровать давно стертые надписи с названиями улиц.

– А нельзя что-нибудь сделать… помешать?… – тихо спросил я.

– Чему? Вымиранию человечества? Никто не станет их спасать. Не имеет смысла. Они вымирают планово. Просто не размножаются. Это очень гуманный способ ликвидации.

– Так молодых ведь много?

– Ты ничего не заметил? Ты был на Луне… Тебе не объяснили в чем дело?

– Они? Неохотно и невнятно упоминали о дегенерации… О сделанных ошибках…

– Поговорим позже. Сколько женщин ты видел в городе?

– Кажется… ни одной.

– Вот и ответ.

– Их нет?

– Во всяком случае, очень немного… и остается все меньше. Кирил объяснит подробно, он биолог, занимался генетикой. Похоже, мы пришли. Серо-голубое здание показалось знакомым. Да, это могло быть здесь. Перерезанное перекрытием верхнего уровня на высоте окон седьмого этажа, здание Института держало своей крышей следующее перекрытие. В лишенных стекол окнах серели груды застывшего крезолита.

– Неужели нет входа? – пробормотал Марк и двинулся вдоль стены. Я пошел за ним.

– А с другой стороны? – подсказал я.

– Посмотрим. Должно остаться хоть одно окно. Обычно так делали, чтобы добраться до фундамента здания через одно из наружных помещений. Мы обошли громаду здания, плотно заполненную монолитом.

– Ничего, – сказал Марк. Я почувствовал, как твердые плиты уходят из под ног. – Но есть еще один шанс. Следующий уровень опирается на крышу здания. Пойдем.

Он посветил вокруг, в поисках ближайшего строения. Институт стоял один посреди пустой площади, как огромный пилон, поддерживающий перекрытие в радиусе нескольких десятков метров. Марк отправился наугад в сторону какого-то темного здания.

– Порядок, – сказал он, проверяя что-то на своем плане. – Это наверное старый Вычислительный Центр. Кажется, здесь до сих пор работает часть компьютерной системы города.

Входная дверь здания была открыта. По узкой лестнице мы прошли шесть этажей вверх.

– Замечательно! – Марк показал на металлическую лестницу, подвешенную к люку. – Попробуй открыть.

Я взобрался по лестнице и упершись спиной приподнял крышку люка. Потянуло затхлым воздухом, сверху посыпались комья земли. Я поднял фонарик и посветил в открывшуюся щель. Выше находился прикрытый тяжелой решеткой колодец, похожий на канализационный сток. Я без труда отодвинул решетку и мы выбрались на верхний уровень.

– Туда! – Марк показал направление и мы пошли по сыпучему сухому грунту – бывшему газону. С обеих сторон тянулось заброшенное потрескавшееся полотно дороги, дальше – череда одинаковых высоких блоков, абсолютной чуждой мне архитектуры. Это был город, возникший намного позже моего отлета.

– Где-то здесь спуск, – сказал Марк, обыскивая участок земли метрах в пятидесяти от того места, где мы выбрались наверх. – Твой институт под нами… Черт побери, открыто…

Я склонился над черным прямоугольным отверстием в земле. По пологим стенам колодца наверх проскользнуло несколько крыс.

– Крысиная тропа. Надо быть внимательней, их может быть больше.

Приготовь парализатор, – он поправил на груди свой газовый лазер. – Чего им искать на втором уровне?

Мы осторожно спускались по крутой металлической лестнице. Да, это был институт. Я знал этот зал на последнем этаже. Раньше здесь, перед кабинетом директора, стояла огромная пальма. Теперь это было ограниченное грязными стенами пространство, с потолка свисала пыльная паутина. Из проемов выбитых дверей торчали комья крезолита. Я бежал вниз по широкой лестнице, на которой сохранилась светлая полоса от когда-то покрывавшего ее ковра. Марк с трудом поспевал за мной, пришлось идти медленнее.

– Иди сам. Я подожду здесь, – попросил он, опершись о перила, где-то на уровне шестого этажа. – Не хочу высоко подниматься на обратном пути.

– Я скоро.

– Удачи, – пробормотал он, доставая из кармана мешочек с табаком и трубку.

До подвала я добрался без препятствий, если не считать кучки крыс, прыснувших в стороны под лучом фонарика, который наткнулся на них в темноте подвала. Что они здесь искали?

Может, отсюда есть другой выход, на более низком уровне? От возбуждения я дважды терял дорогу в лабиринте подвальных коридоров, и наконец добрался до скрытого прохода. Я разблокировал механизм замка и толкнул бетонную плиту. Она легко поддалась. Я стоял над колодцем с крутой лестницей. Лестница проржавела, но держалась еще крепко. Я медленно опустился вниз.

Крышка люка была закрыта. Я дернул ручку, люк плавно поднялся. Луч опустился вглубь цилиндра. Хотелось крикнуть, но пересохшая гортань не выпустила из себя ни звука…

Я спустился вниз по металлической лестнице. Фонарик осветил тесное пространство. Внутри цилиндра было пусто. Нет… Не совсем. Под стеной, на гладкой плите пола, лежал огромный букет цветов. Я присел и рассмотрел их поближе. Полураскрывшиеся бутоны ярко-красных роз были свежими и сильно пахли. Между лепестками блестели капли воды. Мои руки дрожали, когда я раздвигал стебли, ранясь об острые колючки. Нет… Письма не было – ничего кроме цветов… Значит она была здесь, несколько минут назад. Если бы не запах роз, я бы нашел в этом тесном пространстве хорошо знакомый, надолго запомнивший запах ее тела… Минуту назад она была здесь… Когда она ушла? Или, оставив цветы, ушла сразу, не собираясь вернуться? Нет, в таком случае остались бы слова прощания. А может, подождав четыре минуты, вышла проверить, не вернулся ли я? Нет, она бы захватила цветы, чтобы вручить мне при встрече…

– Куда? Зачем?…

Не знаю, как долго я сидел там, внутри цилиндра, придумывая и отбрасывая разные варианты. Если бы люк был закрыт, снаружи прошли бы тысячелетия…

Теперь, когда напряжение ожидания кончилось, развеялись надежды, державшие меня в постоянной готовности к действию, я чувствовал, как прибавляются годы, словно обманутое время отбирало причитающуюся ему дань…

Я пытался не сдаваться, удержать в себе, вопреки всему, ту веру, которая была так необходима мне в Космосе и теперь… Много раз я сопоставлял домыслы и гипотезы, располагая их по степени вероятности. Что могло произойти там, внизу? Что случилось потом? В то, что она была там, я верил безоговорочно. Цветы, которыми она хотела меня встретить – достаточное доказательство.

Пятьдесят лет, планируемое время моего отсутствия, внутри цилиндра прошли за четыре минуты. Я представил себе Йетту с букетом в руках, долгие минуты разглядывающую часы… Когда минуты прошли, за последующие секунды ее спокойствие должно было переродиться в панику. Осознавая тот факт, что там, снаружи, в темпе секундной стрелки проходили месяцы и годы, она должна была действовать молниеносно. Выпустив из рук букет, она взобралась по лестнице, чтобы открыть люк. Тогда сумасшедшее время остановилось, вернувшись к нормальному темпу. Появилось время подумать. Что сделал бы я на ее месте? Естественно, достаточно было просто подняться на любой этаж здания, нажать кнопку видеофона и соединиться с центром управления космической службы. Через пятьдесят лет после моего отлета Институт еще работал. Может быть нижние этажи уже оказались ниже уровня первого перекрытия, но лестничная клетка сохранилась до сегодняшнего дня, целая, открытая по всей длине. Она могла свободно выйти и вернуться получив информацию…

Что ей могли сказать в центре? В то время еще ничего. «Гелиос» был на обратном пути, но за пределами связи. Почему никогда раньше я не представлял такой ситуации – Йетта покидающая цилиндр… Мы же договорились, что я найду ее там. Но происшедшего мы не предвидели. Нет, неправда. Каждый из нас думал об этом, но никто не хотел обсуждать. Как два чертовых страуса, мы предпочитали не устанавливать других версий встречи. Возможно, нам казалось, что сама вера в осуществление нашего плана делает его безупречным…

Почему она не вернулась? Корабль опаздывающий на целые годы – не такая уж редкость… Да. Но не на столетие, не на полтора… Хотя, она могла выходить несколько раз. Свежесть цветов свидетельствовала о том, что при каждом выходе, она закрывала люк. Машинально она делала это, или целенаправленно… чтобы не завяли розы? Если так, то она должна была верить и ждать… До тех пор пока не вернулась после очередного выхода. Что помешало ей вернуться? Когда это произошло? Сто лет назад? Год?

Неделю? Может совсем недавно, сейчас и… теперь она здесь, в городе? Я испугался этой мысли: одна, здесь? Ван Трофф совершил преступление, и я вместе с ним…

Но она могла выйти в любую секунду из тех шестнадцати минут, которые для нее длилось мое отсутствие. Запертая в склепе, который должен был вернуть ее живой и молодой после стольких лет… В голове вертелись несколько вариантов событий, но я не смог выбрать ни одного. Нет, не знаю, и не узнаю никогда… Сейчас. Спокойнее, без нервов! Есть только две возможности – она жива, или нет… Избитая истина. Но начинать надо с этого. Итак, если она жива, то… в любой момент может вернуться к цилиндру и найти мое письмо, как только она закроет люк, я его тут же открою, поскольку все время буду сюда заглядывать…

Либо она вышла давно и теперь…

Меня потрясла ужасная мысль: я увидел ее в толпе оборванцев из предместья, старую женщину с поседевшими волосами, в лохмотьях, изгнанную из города кучкой воинственных юнцов со стальными трубами в руках. А если она умерла? Долой эту мысль, не хочу принимать ее. Йетта должна быть здесь, такая же как и раньше. Она может появиться в любой момент.

Можно убедиться в этом. Если принять во внимание две крайних возможности, достаточно войти в цилиндр и закрыть люк. Первые две-три минуты принесут ответ, освободят от ожиданий и домыслов. Если она не появится, все мысли и заботы о ней останутся в нескольких десятках лет позади… И что дальше? Что станет с Землей через пол века? А если прийдет? Кто знает, сколько времени она провела вне цилиндра? Если вместо прекрасной двадцатилетней девушки появится старуха? Я ее полюблю? Смогу ли оставить хоть видимость чувств к шестидесяти… семидесятилетней Йетте? Смешно и грустно. Кого я собственно люблю, насколько реально это чувство… Может это иллюзии, преследовавшие меня долгие годы полета?

Что делать? Сразу спуститься вниз, закрыть люк и вслепую отправиться в неведомое будущее планеты? Потом ничего не вернешь… Вернешь? Черт бы побрал дьявольские штучки старика «Мефи». Нет, пока я этого не сделаю. Дни и даже недели не играют никакой роли. Вернуться можно в любую секунду… Не хочу, пока не хочу… Может, я боюсь этого особенного и странного бессмертия, которого боялся даже сам изобретатель? А Йетта? Вдруг и она испугалась ожидания, решила раньше или позже прожить свою нормальную человеческую жизнь, вместо того, чтобы существовать вне времени? Может, не веря в мое возвращение через столько лет, видя к чему стремится человечество, решила, что дальнейшее продление жизни не имеет смысла? Если кого-то встретила, осталась с ним – имею ли я право ее осуждать?

Однако, если она здесь, в этих адских лабиринтах заполненных отупевшими психами – я найду ее…

Возвращались мы молча. Марк шел впереди, освещая дорогу. Он ни о чем не спрашивал. Мог ли он знать тайну подземелий Института? Его поиски по планам города и подземельям, прежде чем мы нашли вход, могли быть притворными… Но какова цель такого притворства? Не знаю почему, но неясные подозрения и домыслы исчезли… В некоторый момент я готов был подозревать Марка и его товарищей, приписывая им вину за отсутствие Йетты в цилиндре… Что вызвало эти подозрения? Я задумался и пришел к выводу, что этот человек, один из нескольких жителей шикарного убежища, совсем не подходит к окружающей действительности, занимая в ней, вместе со своими товарищами, какое-то особое положение… Может, он не из этого времени, как и я? Он не был «космаком» или пришельцем с Луны. Кто он? Откуда взялся в этом противоестественном обществе? Если из прошлого, то как преодолел промежуток времени от своей эпохи до настоящего времени?

Когда я покидал Землю, существовал только один метод продления человеческой жизни в будущее – анабиоз. Однако, уже тогда, из-за технических проблем его использовали лишь в единичных случаях, в основном в медицинских целях, для временного сохранения полуживого состояния пациента перед операцией. Кроме того, на время пути гибернировали астронавтов. Я сам, за время своего двухсотлетнего путешествия постарел всего на несколько лет благодаря тому, что путешествие в обе стороны проделал в состоянии анабиоза, Эффекты относительного течения времени не имели в нашем путешествии решающего значения, особенно при возвращении, происходившем со скоростью значительно меньше запланированной. Марк явно не вписывался в действительность. Если он знал о цилиндре… Нет, чепуха. Он не мог знать…

Я решил повторить вопросы оставшиеся без ответа. Мне казалось, что подробное восстановление истории Земли, человечества или, хотя бы этого города, поможет найти отправную точку, след, который поможет узнать, что произошло с Йеттой, В убежище мы застали еще двух его жителей. Они приняли меня, как и Марк, тепло, с интересом. Оба были в возрасте Марка, старше шестидесяти, но в очень хорошей физической форме. Кирил – высокий, добродушный, слегка полысевший, был биологом, второй – тощий и мелкий, по имени Ноам, представился специалистом по демографии. Удовлетворив их интерес к Лунному Поселку и нашей экспедиции, я спросил о самом для меня важном.

Ноам согласился поговорить на эту тему:

– Уже в первой половине двадцать первого века, то есть во времена, известные тебе, и даже еще раньше, появились две проблемы: перенаселение и нехватка продуктов питания. Правда, модернизация производственных процессов несколько сглаживала ситуацию, на десятилетия отдаляя перспективу недоедания, но границы возможностей все приближались. Пора было подумать о будущем.

Было предложено несколько способов борьбы с надвигающейся угрозой. Один из них – ограничение населения Земли и нулевой естественный прирост, предлагался давно, еще в конце двадцатого века. Второй способ включал в себя экспансию человечества за пределы Солнечной системы. Несколько межзвездных экспедиций, таких как твоя, имело задание изучить возможность колонизации планет других звезд. Одна из экспедиций, кстати, наткнулась на планету, прекрасно подходящую для заселения. Туда даже послали большую группу пионеров-поселенцев, но стоимость предприятия оказалась несоизмеримой с эффектом. Общественное мнение требовало увеличения фондов на улучшение производства белка и углеводов, не желая терять их в океане космоса.

Итак, межзвездная экспансия оказалась достаточно иллюзорным методом улучшения демографической ситуации. Да, колонисты могли заселить другие планеты и дать начало новым ветвям человечества, но массовая эмиграция оказалась почти невыполнимой.

– А что стало с посланными колонистами? – перебил его я.

– Несколько лет они преодолевали трудности, что не очень-то получалось. Потом, по неизвестным причинам, контакты ослабли, обмен информацией стал редким и скудным… А потом на Земле наступил кризисный период, о котором я хочу тебе рассказать. Тогда почти полностью отказались от космических проектов, ассигнования на эти цели свели до минимума, а все усилия науки направили на решение земных проблем… Для противодействия угрозе голода и перенаселению началась работа в двух основных направлениях: интенсивное производство продовольствия и стабилизация населения Земли. Это было началом процессов, которые привели к тому, что ты видишь сегодня…

– По-моему, не получилось. Непростительные ошибки?

– Возможно. Но не будь их, было бы также плохо. Сегодня судить трудно… Насколько тебе известно, демографические процессы характеризуются большой инерционностью. То есть, любые проекты приносят плоды, как минимум через два поколения, почти через пол века… Еще в конце двадцатого века достаточно точно установили возможности планеты по обеспечению условий для растущей популяции. Правда, футурологи, как всегда, недооценили темпов перемен. Горизонт приблизился неожиданно быстро. К концу двадцать первого века, когда твоя экспедиция должна была вернуться с Дзеты, повторно промоделировали и проанализировали тенденции развития демографической ситуации и пришли к выводу, что настал момент для принятия радикальных решений.

Работы шли давно, уже во второй половине двадцать первого века был сделан первый шаг. Появилась разработанная всемирным центром демографических исследований программа стабилизации населения Земли. Ее цель – полный контроль за рождаемостью, ограничение населения на установленном уровне. Одновременно велись работы по многим направлениям, с целью получения достаточного количества «чистой» энергии, продуктов питания и других необходимых материалов.

Ввиду предстоящего в ближайшие десятилетия полного исчерпания энергетических ресурсов, решено было в полной мере использовать энергию солнца. Уже тогда существовали технические решения, позволяющие утилизировать и преобразовать в электроэнергию до тридцати процентов солнечного излучения достигающего поверхности Земли. Но оставалась дилемма: солнечные элементы расположенные на большей части поверхности Земли займут место лесов, пастбищ и сельского производства, потребляющих всего один процент энергии Солнца, но производящих такую существенную для жизни людей биомассу, регулирующих содержание кислорода, двуокиси углерода и водяного пара в атмосфере, а также водный баланс в почве. Проблему решили, в чем ты мог убедиться приземлившись за городом. Сегодня практически не осталось растений, фермерских хозяйств, лесов и лугов. Вся поверхность суши вне городов покрыта элементами Грилля. Это не просто фотоэлементы, а чудо технологии человека: интегральные элементы преобразующие солнечную энергию действуюп как листья растений, но с гораздо эффективнее. Они поглощают больше девяноста процентов энергии Солнца, половина расходуется на производство электричества, остальное – на фотосинтез. Кроме того, элементы выполняют остальные функции листьев – поглощают двуокись углерода, выделяют кислород и водяной пар, собирают осадки со всей поверхности. Это изобретение в значительной степени сформировало наше теперешнее положение, но не только оно. Вторым широким мероприятием стало повсеместное предохранение от беременности, как метод регулирования рождаемости. Суть его состояла в том, что все люди Земли подверглись воздействию некоторой органической субстанции, которая привела к модификации генетического кода в области половых клеток. Эта модификация, передаваемая потомству по наследству, приводит к «блокировке оплодотворения». Поэтому все стали неспособными к «ежедневному» воспроизводству. Разблокирование возможности оплодотворения достигается приемом другого вещества – активатора, на короткий период включающего половые клетки. Повсеместное использование такой блокады позволяет регулировать рождаемость распределением активатора. Этот метод приняли как единственное спасение от грядущего демографического взрыва. Его введение не вызвало особого сопротивления среди человечества, поскольку он никому не вредил и не нарушал других биологических функций человека. В последние десятилетия двадцать первого века была проведена «блокировка рождаемости», это вещество ввели в питьевую воду и атмосферу планеты. Казалось, с перенаселением покончено. Сначала все шло хорошо. Исчезла проблема нежелательной беременности и незапланированного ребенка. Пары, желающие иметь потомство, обращались на специальные врачебные станции, где подвергались всесторонним обследованиям. Положительный результат позволял получить порцию активатора и зачать потомка, естественно, под контролем, чтобы активатор был принят теми, кому предназначался, чтобы состав этого вещества, являющийся строгой тайной, не был никем расшифрован. Только строгая регламентация обеспечивала эффективность метода. Исследования кандидатов в родители тоже не вызывали особого сопротивления, ведь каждый желающий иметь ребенка, хотел, чтобы он был физически и психически здоровым. Отказ в разрешении, мотивируемый возможностью физических отклонений потомства или наследственных болезней, обычно принимался позитивно. Конечно были попытки обойти запреты. Случались кражи активатора преступниками, но ученые стояли на высоте, ни один биохимик не дал втянуть себя в нелегальное производство этого вещества. Как и все труднодоступное, активатор стал предметом спекуляции и продавался за бешеные цены на черном рынке, но эти мелкие утечки не грозили нарушением общего положения. Правда, возникла другая проблема. Исследования кандидатов в родители, в том числе и генетические, привели к тревожному открытию. Среди исследуемой популяции было найдено множество нежелательных генных мутаций, спровоцированных разными мутагенными факторами, присущими промышленным центрам тех лет – химическими отравлениями излучениями, электромагнитными поламя и так далее.

Генетики забили тревогу и одновременно предложили решение проблемы. Повсеместное предохранение могло помочь очистить человеческую популяцию от генетических отклонений. Было предложено выделить некоторое количество генетически «чистых» особей репродуктивного возраста, и только им выдавать разрешение на размножение.

Из исследований явствовало, что количество таких абсолютно надежных особей, в возрасте от нуля до сорока лет – около десяти процентов человечества. Если стимулировать воспроизводство этой группы так, чтобы каждая женщина родила в среднем четверых детей, одновременно запретив размножаться остальным, генетически несовершенным, лет через восемьдесят, все население будет состоять из потомков генетически чистых избранников человечества.

Этот проект возбудил множество споров и разногласий, но победил рациональный взгляд, выразившийся в следующем: если существует необходимость в ограничении и регулировании рождаемости, пусть она приведет к оптимальным последствиям. Наверняка будет лучше, если через сто лет человечество станет генетически «чистым», лишенным генетических и умственных недостатков, более приспособленным к жизни в современном обществе, тут и спорить не о чем.

Были отданы соответствующие распоряжения, девяноста процентам людей было отказано в праве размножаться (на практике это касалось только людей репродуктивного возраста, то есть примерно половины от общего числа), в то же время, на оставшиеся десять процентов легло бремя поддержания вида homo sapiens. Естественно, не бесплатно. Был установлен ряд привилегий для людей имеющих четырех и более детей. Эти привилегии, в силу обстоятельств недоступные остальным, вызывали зависть – несмотря на то, что всем без исключения гарантировалось гораздо больше минимума средств к существованию, всвязи с ростом автоматизации, даже работать было не обязательно. Но для среднего человека важен не абсолютный уровень жизни, а сравнение с условиями жизни других людей. Так, на фоне всеобщей доступности других благ, обладание ребенком для многих стало синонимом роскоши и высокого общественного положения.

Но правила были тверды, лишь немногим «неуполномоченным» удавалось иногда нелегально раздобыть активатор. Часть человечества, которую обязали размножаться, чувствовала себя неплохо, побуждаемая системой продуманных экономических стимулов. Как следовало из прогнозов, в течение ближайших десятилетий количество мирового населения должно было уменьшиться из-за постепенного убывания тех девяноста процентов с ничтожным количеством размножающихся. Это давало некоторую «передышку» человеческой цивилизации, позволяя подготовить условия жизни для максимально запланированного количества людей. За это время должна была осуществиться генеральная модернизация городов, которые, после того как огромные территории вокруг были заняты плитками Грилля, стали единственными местами проживания людей. Всю переработку, производство, энергетику, для экономии территорий и использования городских агломераций, разместили внутри городов. Они должны были обеспечивать себя, пользуясь окружившими их энергопоглощающими полями Грилля.

И тут возникли серьезные трудности. Население, как вскоре выяснилось, вместо того чтобы уменьшаться, начало даже расти, несмотря на строгое соблюдение правил системы регулирования рождаемости. Поэтому после ограничения числа разрешений на рождение, началось авральное изучение неожиданного явления. Через несколько месяцев все прояснилось и долго держалось в тайне от общественности. Оказалось, что вещество подавляющее размножение действует хорошо, но… не на всех! Оно не работает примерно в десяти процентах случаев, причем, о ужас, на людях несущих в своих клетках самые неестественные генные мутации! Следовательно, кроме старательно отобранных физически здоровых и высоко интеллектуальных десяти процентов, в равной степени, хоть и без активатора, то есть бесконтрольно, размножалась и десятипроцентная часть популяции, охватывающая людей с сильными генетическими отклонениями, наследственными пороками и низким интеллектом, просто дебильных. По закону эти люди пользовались привилегиями для многодетных и размножались с большим воодушевлением. В научных сферах (естественно принадлежащих к привилегированной группе размножения) возникла паника. Что делать? В работу включились компьютеры, которые без труда промоделировали положение на ближайшее столетие и вынесли страшный приговор: при текущей динамике размножения через восемьдесят лет общество будет состоять на половину из потомков «наихудшей» генетической группы и на половину из потомков «наилучшей». «Средняя» группа, около восьмидесяти процентов исходной популяции к тому времени исчезнет, не имея потомков. При этом, через восемьдесят лет население превысит планируемое количество, которое еще можно прокормить. А в последующие годы прирост населения увеличится! Положение казалось безвыходным. Было рассмотрено несколько вариантов, но ни один их них не выдерживал критики из-за возможных последствий. Во-первых, можно было отказаться от всей программы, убрать льготы для многодетных, это привело бы к сокращению рождаемости в первой группе (генетически правильной) и третьей (генетически сильно испорченной). При снижении динамики роста человечества несколько позже возникнет та же фатальная структура популяции: половина населения будет генетически испорчена. Если и дальше препятствовать смешению групп, это приведет к еще большим различиям. Если смешению не мешать, через пару поколений уже никто не будет генетически безупречен.

Вариант второй – допустить нормальное естественное размножение всех групп, в том числе и средней, но это возврат к исходной точке, надо искать новый способ регулирования рождаемости, А этого ученые старались избежать любой ценой.

Вариант третий – сильно ограничить размножение первой группы и полностью второй. Результат: перенаселение грядет не так скоро, но сильно возрастет процент людей с плохой наследственностью, потомков «наихудшей» группы.

Решений никаких не приняли, пока оставили действовать старые законы. Орудие регулирования прироста и генетической чистоты, каковым должна была стать «всеобщая контрацепция», оказалось неэффективным как раз для тех, кого должно было устранить…

Несколько десятилетий велись поиски нового вещества, ограничивающего размножение и третьей группы. Это длилось до тех пор, пока численность обеих групп, первой и третьей, не сравнялась, а вторая группа сама собой исчезла. Произошло, проще говоря, расщепление популяции. Одновременно, мир оказался на границе демографических возможностей. Пришлось принимать радикальное решение.

И тогда был придуман выход. Правда не тот, который искали, но действенный. Его не обсуждали публично, наоборот, держали в полной тайне. О нем знала лишь небольшая группа ученых и людей ответственных за демографическую ситуацию. Эта группа и воплотила в жизнь новый проект регулирования количества населения. Был ли он хорошим и гуманным, судить трудно. В любом случае, это был единственно возможный ход, ведущий к намеченной цели. Тайно на Луне построили самообеспечивающиеся поселки для нескольких десятков тысяч людей. Из первой группы отобрали некоторое количество людей, в основном ученых высшего уровня и их семей, а также всех, кто знал о новой программе, чтобы сохранить все в тайне. За короткое время, также тайно, этих людей перевезли на Луну.

Последний из них, покидая Землю, ввел в атмосферу и воду новое вещество. Оно не ограничивало возможности размножаться для третьей генетической группы. Но у всех, кто его принял, возникала наследственная склонность к воспроизводству потомства исключительно мужского пола. Количество рождающихся девочек достигло всего одного процента от общего числа рождений. Кроме того, беглецы унесли с собой тайну активатора, сделав невозможным размножение первой группы. Так избранные спрятались на своем ковчеге, наслав потоп на оставшихся. Следует признать, что этот потоп не имел черт внезапного катаклизма. Он не отнимал право на жизнь, как раз наоборот, остались действующие, рассчитанные на много лет самостоятельного функционирования, устройства производства пищи, обеспечения медицинской помощи, всем гарантировались климатизированные жилые помещения, было уничтожено все отбирающее жизнь у человека – оружие, взрывчатка, яды, даже индивидуальные средства передвижения, которые, при отсутствии надлежащего контроля за движением, становились серьезной угрозой для жизни… Беглецы собирались спокойно дождаться пока не вымрет земное человечество. Удивительны законы управляющие населением. Я проследил это на простой математической модели. Судьба поляризованного человечества, оставшегося на Земле, была предрешена. В следующие восемьдесят лет вымерла первая генетическая группа. А третья… В первые сорок лет в ней произошел хоть и небольшой, но заметный количественный рост. В следующие сорок – спад, тоже не очень быстрый. В пятом двадцатилетии группа уменьшилась наполовину… Сегодня, после половины шестого двадцатилетия от начала операции, на Земле осталось лишь несколько процентов первоначального количества людей третьей группы, в основном старики мужского пола… В следующие несколько лет, когда уйдут самые старые, останется только немного взрослых и старых мужчин, немного юношей и… практически исчезнут женщины… Все это следует из неумолимых демографических законов… Смотри, космак. Вот компьютерная распечатка, на которой я промоделировал процесс при сильно упрощенных исходных данных. А здесь очень интересная кривая, отображающая вымирание человеческой популяции… Мой собеседник продемонстрировал несколько графиков.

– Как видишь, на Земле нас осталось немного, – вскоре продолжил он. – Через сорок лет, а может и раньше, не останется вовсе… Тогда, по той самой программе, сюда вернутся лунаки.

– А если… – засомневался я. – Будет ли хорошо, если именно они дадут начало новому человечеству? Их моральные качества кажутся мне довольно сомнительными, после того, что они сделали…

– Не надо судить их опрометчиво, космак. На это можно взглянуть иначе. Они же оставили людям обреченным на вымирание без потомства целую цивилизацию, все, что создали здесь, на Земле. Это же была элита человечества! Они никому не причинили непосредственного вреда. Воспрепятствовали аду перенаселения. Обеспечили всех едой, жильем, энергией, одеждой и развлечениями в границах возможностей современной для них цивилизации! Они не стали причиной чьей-либо преждевременной смерти, только остановили размножение. Не сделай они этого, мир погибал бы от перенаселения. А сами? Ведь ни один из них там, на Луне, не прожил дольше тех, кто остался здесь. Сегодняшние лунаки – их потомки. Значит, тот, кто отрекся от своего удобного земного жилища в наземном городе и добровольно заточил себя в подземелья Луны, не заслуживает называться героем? Подумай об этом, космак, прежде чем судить их!

– Ты их защищаешь?…

– Я попросту объективен. Оставшись здесь, они бы пожили с удобствами до смерти, не заботясь о судьбах человечества…

– Боюсь, что их самоотречение не принесло пользы. – Сказал я. – То, что я видел – это проявление дегенерации, прежде всего моральной. Даже потомки гениев, выросшие в тех условиях, перестают быть людьми. Они не вернутся сюда. Некоторые это чувствуют и понимают.

– Не знаю… Я не знаю их, я встречал только двух или трех лунаков, которых присылали оттуда. Действительно, выглядели они не лучшим образом, но я думал, что это отбросы общества…

– Отбросы? Это лучшие из них, слишком хорошие, чтобы там жить…

– Значит, надежды на повторное заселение Земли нет… – пробормотал Марк.

– Я не пойму еще одного, – перебил его я. – Почему они не оставили на Земле тайны активатора? Дав возможность размножаться первой группе…

– …они бы только продлили ее бессмысленное существование.

Мускулинизация одинаково действовала на обе группы, а конец был бы тем же. Мне кажется, они преследовали еще одну цель, дегенераты «третьей группы» предоставленные сами себе, исчезнут быстрее. Количественно они ни с кем не соперничают, кроме того, никто не сдерживает их, они дерутся между собой, уничтожают технику, благодаря которой существуют, словом, подрезают сук, на котором сидят… Таким образом, они ускоряют время возвращения лунаков…

– …которые никогда сюда не вернутся. Для Земли действительно нет никакого спасения?

– Есть один шанс, хоть и ничтожный, но есть. В конце двадцать первого века, как я говорил, Землю оставила большая группа поселенцев, направляющаяся к одной из планет Тау Кита. Они начали все сначала. Быть может… их уже нет… Но если они выжили и построили основы цивилизации, могут сюда вернуться… Но к тому времени не останется ни лунаков, ни этих…

– …ни доцентов, – добавил я.

– Доцентов уже нет, – сказал Марк с улыбкой. – Так называли вымирающую первую генетическую группу, когда лунаки покинули Землю. Улетели почти исключительно профессоры, для доцентов, настоящих, с дипломами, на Луне места не было. Отсюда и шутливое, с тех времен, когда люди еще шутили, название всех, кто остался из первой группы. Потом, в устах третьей группы, это слово приобрело пренебрежительное значение, что-то вроде «умника», – так же как когда-то имело пренебрежительное значение слово «философ». Сейчас, когда «доценты» вымерли, слово осталось как оскорбление, которым пользуются гныпли и згреды.

– А вы? Вы, собственно, кто?

– Это особая история, – сказал Марк. – На самом деле, меня и пятерых моих коллег уже давно не должно быть. Мы из первой генетической группы. Когда улетели лунаки, мы были детьми. Потом учились, пока работали учебные заведения. Мы знали, что ждет наше поколение. И решили… пожить немного дольше. В таком городе, как этот, должна было остаться пара гибернаторов, в больницах, например. Мы нашли их. И так пережили наших ровесников. Думаю, в других городах тоже нашлись сообразительные…

– Действительно… А как в других городах?

– Думаю, также. Где-то лучше, где-то хуже, но исходные условия были одинаковы. Города в двадцать втором веке сильно унифицировались. Возможно, в некоторых уже никого и нет. Но проверить это нелегко. Связь и сообщение между городами постепенно отрезаны программами центров управления городами. Лунаки предвидели ситуацию на следующие двадцать лет после их отлета и все в своих планах предусмотрели. Из-за похожести и самообеспечения городов, связь между ними давно не имеет решающего значения, ни хозяйственного, ни туристического…

– Вы многое объяснили, многое стало понятно, хотя многое удивляет и шокирует. – Сказал я. – Что случилось с культурой? Даже самые примитивные общества имеют какую-то культуру, искусство… Кроме того, что означает это странное разделение общества?

– Про культуру поговорим в другой раз. Возможно, ты сам столкнешься с ее проявлениями, и мне не придется ничего объяснять… А разделение? Это просто. Сопляки, лет до двадцати – это гныпли. Они скучают, ищут развлечений, бьют тех кто боится. А в предместьях, старше сорока – это згреды. Их не ждут в городе, гонят, за пищей приходится прокрадываться ночью. Их много, но они старые, слабые и голодные…

– Кто их прогоняет? Гныпли?

– Нет, они только подражают старшим, от двадцати до сорока лет…

– Как их называют?

– Никак. Это просто «люди». Это они преследуют згредов, регулярно устраивают погромы в их пригородных норах днем и в городе по ночам.

– Но почему? Для всех же всего хватает!

– Официальная «идеология» этого конфликта гласит, что молодежь не может простить старикам того, что те их родили, зная об отсутствии перспектив и плохой наследственности. Наследственность – их комплекс. Не придавай они ей такого значения, большая часть могла бы жить абсолютно нормально. Но претензии – всего лишь предлог. На самом деле, они просто не могут видеть стариков, зная, что их ждет та же судьба. Человеку не нравится, когда ему под нос подсовывают картину его недалекого будущего… Да и теперешние люди среднего возраста уже не дадут выгнать себя из города горстке гныплей последнего поколения. Но драки со згредами имеют многолетнюю традицию. Все считают их естественными. Да и вообще, люди, рожденные и воспитанные в городе после отлета лунаков, воспринимают сложившееся положение, как первобытный человек воспринимал джунгли – просто живут как получится. А драки – единственное развлечение. Здесь же нет никакого образования, все умственно деградировали до уровня темного средневековья. Да и зачем учить членов погибающего общества? Кому это делать? Вот и живут, как поросята в самом современно хлеве…

– Страшно, – задумался я.

– Можно привыкнуть, и как-то устроиться, как видишь. Всему, что здесь есть, мы обязаны своим способностям. Местные люди, вместе с гныплями и згредами вроде гордятся нами, но на самом деле боятся и уважают. Они ведут с нами разные дела. Вообще-то, мы вшестером управляем этим городом.

– Дела? Какие дела можно вести? У них же все есть задаром, из автоматов, из магазинов…

– Не все, ой, не все! – засмеялся Марк стукнув пальцами по бутылке. – Вот этого нет! А я по образованию химик и делаю это совсем неплохо.

– Даешь им алкоголь?

– Продаю. Когда что-нибудь надо от них. Как ты думаешь, откуда у нас эти растения? Ближайшая резервация растений в двухстах километрах отсюда, а средств передвижения нет. Это они приносят нам горшки с саженцами. У них много времени, и алкоголь любят… А оружие? Думаешь, они умеют делать его сами? Или получают в магазинах?

– Вы даете им оружие? Кому?

– И тем и другим. Чтобы было равновесие сил. Но не слишком много.

– Это же…

– Подло? Не так все страшно. В истории человечества бывали поступки и хуже. Здесь особые условия, все равно все развалится… Есть и другие вещи, которые мы им даем. Например девушки… Это очень дефицитный товар.

– Как это? Откуда?

– Производим! – засмеялся Кирил.

Я думал он шутит.

Из полученных объяснений следовало, что я был единственным человеком на Земле, который не подвергся генетическим экспериментам. У меня не было врожденной блокады рождаемости, не было особенности отвечающей за исключительно мужской пол потомства… Однако все это не имело существенного значения, пока я был один… Если бы я нашел Йетту… Эта мысль стала навязчиво преследовать меня по несколько раз в день. Я поверил, что смогу сделать это целью своего существования… Дать начало новому человечеству… Я, Йетта и цилиндр, который позволит нам переждать финал обреченного на уничтожение человечества… Лунаки сюда никогда не вернутся, скорее поубивают друг друга. Они страдают фобией, закрепившейся поколениями. Им не вырваться из заточения…

Я подумал о своих товарищах. Среди них были две женщины, среднего возраста, на них можно рассчитывать… Сумеют они выбраться с Луны? Смогу ли я вытянуть их оттуда, не подвергая опасности собственную свободу или… жизнь? И что потом?…

Мысли о товарищах я откладывал на потом, не хотелось думать о них, пока не найдется Йетта, или я не удостоверюсь в ее отсутствии. Я все больше верил в свою роль посланника, второго Адама, отца нового человечества… В минуты просветления я старался избавиться от этого абсурда, но видение возвращалось…

Теперь я ненавидел Ван Троффа. Это он виноват в том, что разбилось все, что столько лет скрепляло внутреннюю целостность моей личности. Это он, искуситель, подсунул мне свою дьявольскую идею, вопреки моему сопротивлению внушил неразумный план… Пообещав мне Йетту, материальную и живую, он обманул меня и манил ее образом все время сознательно прожитое вне Земли… Теперь, хоть на самом деле ее не было, сжившись с ее образом, с ее воображаемым бытием, я не мог согласиться с ее физическим отсутствием. Я искал ее не жалея усилий, вслепую пробираясь через все доступные уровни и закоулки города. Я занял этим все свое время, отказаться от поисков значило дать голос реалистическим рациональным выводам, которые напрашивались сами собой… Я не мог просто сказать себе:

«Ее нет, она исчезла, потерялась где-то на промежутке в двести лет, как ты хочешь найти ее, дурень?»

Я знал, что отказ от поисков отбирает всякий смысл у дальнейшего существования. Здесь или в другом месте Йетта была единственным элементом – теперь фантомным, но все же…, который связывал меня с гибнущим на глазах, обреченным на уничтожение миром. Это не было единственным следствием чертовщины, полученной от старого «Мефи». Еще был цилиндр, реальный, работающий… Он притягивал меня, невольно я почти ежедневно попадал туда в своих одиноких скитаниях. Букет роз, запомнивший прикосновение руки Йетты, все еще белел посреди пола… Быть может Ван Трофф не отдавал себе отчета, как жестоко он обошелся со мной… Он дал мне надежду, которая оказалась призрачной, и одновременно… практически лишил меня того, что есть в запасе у любого человека: возможности отказаться от дальнейшего существования. Вглядываясь вглубь пространства, в котором время можно было остановить почти полностью, я знал, что кроме той несбыточной надежды, мне дана еще одна, такая же призрачная…

Я уже знал, на что обречен. Да и кто кроме дьявола во плоти, каким несомненно и был Виргилий Ван Трофф, смог бы противостоять дьявольскому искушению, Кто отверг бы возможность успокоить непреодолимую жажду посмотреть вперед, на любое расстояние, невообразимо далеко? Насколько далеко? Я много раз умножал минуты на часы, сутки годы… Двадцать пять лет ТАМ – это… вечность. «Еще не теперь» – думал я глядя вглубь цилиндра. Моя первая надежда еще не угасла, я еще не хотел сделать неотвратимый шаг, хотя неоднократно боролся с желанием прыгнуть вниз, захлопнув крышку люка… Это был единственный гарантированный способ оставить все позади, оторваться от прошлого, отрезать возможность вернуться…

К концу второй недели пребывания в городе я знал все подходы к зданию Института. Мания ожидания начала угрожающе овладевать моими мыслями и волей. Надо было что-то делать, чтобы разорвать протянувшуюся в бесконечность полосу отсутствия смысла.

Я чувствовал себя виноватым перед товарищами, оставшимися на Луне. Им необходима хоть какая-то информация отсюда, с Земли, чтобы решить что делать дальше. Я еще собирал эту информацию, но продвигалось все страшно медленно. Мои путешествия по городу имели вполне определенную цель… Я просто искал Йетту, ее следы, какие-нибудь известия о ней. Вместо того, чтобы таскаться по нижним уровням города, мне следовало перелопатить библиотеку, собранную Марком и его товарищами. Я должен был как можно последовательнее воссоздать и понять очередность событий, происшедших после нашего отлета. Если, по объяснениям Марка и Ноама, человеческая популяция на Земле не проживет несколько следующих поколений, мы, как пришельцы из прошлого, которые не подверглись последствиям генетических изменений, остались последним шансом человечества… Не лунатики же, с их физической дегенерацией и боязнью открытого пространства, извращенными общественными представлениями и искаженной психикой.

И в то же время я не мог подавить желания ежедневно заглядывать в цилиндр. Мои путешествия, правда, обогащали знание города на всех его уровнях, но не помогали узнать и понять прошлое и настоящее его жителей. Однажды, когда я возвращался с первого этажа второго уровня я наткнулся на хорошо спрятанное здание со стильным классическим порталом. Так в разные периоды строили только театры или музеи, следуя традициям древних средиземноморских культур. Здание относилось к концу XXI века. Оно заинтересовало меня только потому, что ассоциировалось с музеем или библиотекой и не было залито, поскольку не являлось опорным элементом. Осветив фасад фонарем, я искал следы какой-нибудь вывески или надписи. Но над фасадом висел только барельеф, изображающий женщину с лирой.

Одна из тяжелых дверей здания была открыта, через нее я попал в просторный холл и, пройдя по паркету, углубился в изгибающийся коридор. Я миновал несколько дверей с внешней стороны дуги. Да, это должен быть театральный или концертный зал.

Вдруг через закрытую дверь со стороны предполагаемого зала до меня донеся слабый тихий звук. Словно тихий перебор струн какого-то инструмента. Инструмента, который я знал…

Я осторожно надавил на дверь. Она раскрылась почти без шума. Звуки стали резче и выразительнее. Я вглядывался в темноту за дверью, погасив свой фонарь. Зал был темен, только в глубине, напротив меня, на фоне темноты вырисовывался светлый прямоугольник. Это была сцена с двух сторон прикрытая занавесом. Слабый источник света находился где-то за кулисами, вырывая из мрака матово поблескивающие в глубине сцены трубы органа. Тихие медленные такты простой мелодии доносились откуда-то из-за складок занавеса, да, это могла быть только арфа…

Сердце мое сжалось и абсолютно нереальная мысль пронеслась в голове:

«Йетта играла на этом инструменте!»

Я зажег фонарь и прикрывая свет рукой медленно пошел между рядами кресел, полукругом расставленных перед сценой. Некоторые из них были поломаны, обивка на большей части сорвана.

Осторожно ступая по невысоким ступенькам, бесшумно, погасив фонарь, я поднялся на сцену и заглянул за занавес.

Небольшая лампа стояла на сцене недалеко от стула со стертой позолотой, спиной ко мне на стуле, сидела женщина и играла на арфе. Я видел ее голые плечи и руки обнимающие инструмент. Узкие бедра обтягивала блестящая ткань спадающая складками с обеих сторон инстумента. Певучие арпеджио переливались в фортиссимо. Я чувствовал, как пот течет по спине под комбинезоном, пульс разрывал виски… Силуэт рук, слегка согнутых плеч, форма головы с коротко стриженными темными волосами… Я боялся сделать неосторожное движение, чтобы не спугнуть видение… если это было видением… А если это реальность… Если она хоть на мгновение повернет ко мне лицо, иллюзия рассеется… Я стоял, смотрел и слушал. Как похоже на нее, каждое движение руки, когда пальцы пробегают по струнам, каждый наклон головы, прикосновение щекой к инструменту…

Я невольно шагнул вперед. Она обернулась, перестала играть, и вскочила.

В слабом свете, падающем снизу, я увидел ее лицо и окаменел. Это было лицо Йетты.

На меня спокойно смотрели ее большие широко расставленные глаза, внешние уголки которых опускались вниз. Светлый овал ее лица, выделяющееся на фоне загорелых плеч, был таким, который я я помнил все свое путешествие. Она стояла передо мной, невысокая, смуглая, с большими слегка оттопыривающимися в стороны, торчащими под тонкой тканью грудями – та же самая, неизменившаяся, близкая…

– Йетта… – мне удалось выдавить это, но я не мог пошевелиться, протянуть ладони. – Это я, это я…

Она смотрела на меня без испуга, но и без улыбки, словно слегка заинтригованная. Я заметил, что ее взгляд пробегает по моему лицу, соскальзывает вниз и возвращается, остановившись в районе груди.

– Космак! – тихо сказала она. – Настоящий космак…

– Йетта! – позвал я и шагнул вперед протянув руки. Она не отстранилась, замерла опустив руки, словно парализованная, не отреагировала даже тогда, когда я крепко обнял ее и начал целовать лицо. Глаза ее оставались широко открытыми, но смотрели в пространство, будто избегали моего взгляда.

– Йетта, это я, узнаешь? – прошептал я.

– Я тебя не знаю. Меня зовут Сандра, – тихо ответила она.

Я освободил ее из объятий, отступил на пол шага, смотрел на нее и ничего не понимал.

Сандра осталась со мной. То есть, я с ней остался, не поверив, что она не та, кого я искал. Память меня не подводила. Сандра совпадала с фотографией Йетты, которую я носил с собой. Она была в том же возрасте, повторяла ее в мельчайших подробностях, даже в легкой асимметрии черт лица, в манере движения. Только память ее была иной, собственно, ее не было вовсе, или она совсем не хотела о себе рассказывать. Она привела меня в свое жилище на предпоследнем уровне города. Маленькая комнатка была заполнена множеством беспорядочно и бессмысленно собранных мелочей, завалена костюмами, словно взятыми из театрального гардероба, такими же разнообразными по формам и эпохам. Она не хотела или не могла ничего рассказать о себе. Я пробовал систематизировать и рассмотреть все гипотезы, которыми пытался объяснить ее существование. И остановился на той, которая больше всего совпадала с моими желаниями. Я представил себе, что Сандра – это Йетта… Она была другой в личном плане, но я объяснял себе и это. Никто ведь не исследовал побочных эффектов такого долгого пребывания в цилиндре Ван Троффа! Сам «Меффи» оставался в нем какие-то секунды. Быть может поле влияло на память и Йетта, выйдя из цилиндра, совсем не помнила прошлого! Ничего, кроме умения играть на арфе…

За три недели, проведенные с ней, я лишь иногда заглядывая в цилиндр, для меня она стала Йеттой. Я радовался тому, что нашел ее, отгонял мысли о том, что это не она. Чего еще было желать? После стольких сомнений в ее существовании она нашлась, еще более дорогая и незаменимая, хоть и загадочная, чужая внешне, без той непразрывности воспоминаний и чувств, которая формирует личность человека…

Мы бродили по лабиринтам города, она хорошо его знала. Мне было безразлично, куда ходить и что делать – цель уже достигнута, я нашел ее, теперь я был не один. Ее присутствие придало смысл моему пребыванию во времени, когда меня давно не должно было быть….. И тогда, посреди этой эйфории, счастья, в которое я заставил себя поверить, меня поразила внезапная настойчивая мысль, от которой я никак не мог избавиться. А если Сандра не Йетта? Такое необычайное сходство не может быть случайным! Или…

Да, очень вероятно! Я же думал о такой возможности. Йетта могла потерять терпение, засомневаться в моем возвращении, выйти из цилиндра, начать нормальную жизнь в этом городе, если ее можно назвать нормальной. Сандра могла быть ее дочерью… Если так, то Йетта жила еще двадцать лет назад… Вдруг она где-то в городе, сохранила молодость пользуясь цилиндром, и выглядит не старше Сандры… Нет, абсурд! Если уж она решилась оставить цилиндр и родить дочь, то обратно не вернулась… Дочь? Только от кого-нибудь из местных мужчин, а рождение дочери в этом обществе большая редкость. Правда, Йетта не подвергалась генетическим операциям в прошлом, но, насколько мне известно, пол определяют хромосомы мужчины, в этом случае они не допустят появления потомка женского пола… Слишком много неправдоподобных совпадений.

Правда, Сандра могла быть ребенком мужчины из моей эпохи, но зачем Йетте предпринимать путешествие в будущее, если в ее жизни появился другой мужчина? А если Йетта забеременела перед моим отлетом? Тогда… Сандра может быть МОЕЙ дочерью! Может быть и так! Упрямство Йетты, с которым она решила ждать моего возвращения, могло означать, что она хочет дать мне этого ребенка, не препятствуя моему путешествию, избавив меня от упреков совести. Похоже на нее… Я вздрогнул, из этой версии неуклонно следовало, что уже три недели я живу с собственной дочерью. Собственно, теперь все казалось возможным, а любая другая гипотеза – лучше этой… Хотя, думал я, Сандра может быть дочерью Йетты и кого-то из ее времени, даже ее правнучкой, которая добралась до сегодняшнего дня в цилиндре ВМЕСТО Йетты! Такими рассуждениями я пытался свести на нет вероятность нежелательной ситуации. Я не мог отречься от Сандры, которую полюбил. Эта любовь стала продолжением чувства пронесенного от Земли до системы Дзеты и обратно. Как я мог оставить чувство в пустоте, лишить его объекта… Я отмахивался от сомнений и жил с чувством исполненных желаний. Сандра тоже казалась счастливой. Иногда мы ненадолго расставались, когда я заходил к Марку и его товарищам, или когда она отправлялась за продуктами на верхний уровень.

Мысли упорно возвращались к предположению, что Сандра – Йетта потерявшая память. Можно ее вернуть? Я думал над этим. И даже решил попробовать показать ей что-нибудь, что поможет вспомнить прошлое. Во время очередного визита в убежище я спросил у Марка о возможности добраться до ближайшего заповедника растений.

– Да, – ответил он. – Такой заповедник есть. Я даже был там, но это очень далеко…

– А нет ли здесь транспорта? За городом – прекрасная автострада.

– Машины есть, но мы не сможем их запустить. Они подвластны автостраде, лишены рулей и устройств управления двигателем. Они законсервированы и выключены из движения, или специально повреждены консервирующими автоматами, по программе покидавших Землю лунаков. Все оборудование города управляется компьютерной системой, в этом мы абсолютно не разбираемся, и не пытаемся вмешиваться в ее действия, чтобы чего-нибудь не испортить. Мы только охраняем мозг города от его жителей. Если они туда доберутся… Лучше об этом не думать! К счастью, центр управления вне опасности…

– А вдруг у меня получится одну из них запустить. Хочу посмотреть на живые растения под голым небом.

– Попробуй. Машины стоят в гаражах на предпоследнем уровне. Карту окрестностей города я тебе дам.

Я нашел гаражи. Большинство машин несло на себе следы городских вандалов. Консервирующие автоматы были абсолютно глухи к моим просьбам запустить машину – они подчинялись центральной программе, заставить их что-нибудь сделать было невозможно. Я сам начал разбираться в сложной электрической схеме одной из машин. К счастью, она была не сильно повреждена. Через пару часов мне удалось достичь некоторых результатов. Двигатель заработал. Оказалось, что акумуляторы заряжены до предела, видимо автоматам не отменили приказ подзаряжать их. Теперь оставалось проверить, захотят ли дороги перенять управление моим траспортом. Я вспомнил, что направляясь к городу встретил на автостраде машину. Это был технический автомобиль, но факт движения означал, что управление действует.

Теперь я понял, почему лунаки отключив машины заставили автоматы поддерживать дороги в порядке. Вернувшись, они хотели найти все в рабочем состоянии. Об этом свидетельствовал хотя бы сизифов труд роботов, бессмысленно исправляющих уничтожаемое освещение на окраинах. Следовательно, оставляя Землю, они надеялись, что их потомки найдут ее хоть и безжизненную, но пригодную для немедленного заселения. В своих расчетах они приняли во внимание даже противостояние вандализма одичавших жителей и механического упрямства автоматов.

Легкость, с которой удалось запустить машину, свидетельствовала не в пользу технических способностей жителей тех времен, когда Землю оставили лунаки. Скорее всего, уже тогда весь ремонт производили специализированные автоматы.

Управлять машиной было не сложно. На приборной доске обнаружились только несколько кнопок: «пуск», «стоп», «налево», «направо» и «прямо». Скорость и радиус поворота подсказывала сама дорога. Я выехал из гаража через туннель, проходящий под верхним уровнем города. Стояла ночь. Свет фар включился автоматически, осветив пустые переплетения туннелей. Я наугад проехал по нескольким из них, тренируясь управлять машиной. Никаких трудностей не возникло. Дорога безошибочно вела меня, лишь на перекрестках и разветвлениях туннелей надо было соответственно запрограммировать направление. После нескольких попыток я понял, что можно даже программировать направление для очередных перекрестков, заранее нажав необходимые клавиши. Зная план дорог, можно сразу занести в память машины все путешествие. Вероятно, возможности автомобиля были еще шире, но сейчас меня это не интересовало. Машина была маленькой, верхняя часть представляла собой прозрачный каплевидный купол, обеспечивающий прекрасную видимость. Места для двоих хватало. На опустевших туннелях предпоследнего уровня встретились всего нескольких прохожих. Они с интересом оглядывались на машину, будто впервые в жизни видели нечто подобное в движении. Когда я притормозил возле группы из трех человек, стоящей на тротуаре, они спешно ретировались в подворотню.

Вернувшись в гараж я отключил машину, а перед уходом заметил два ремонтных аппарата, приближающиеся к ней с протянутыми манипуляторами. Это означало, что в их памяти хранился приказ обездвиживать всякий работающий пассажирский транспорт. Кроме непригодного в данной ситуации парализатора, у меня не было никакого оружия, которым можно было остановить их. Я с ужасом наблюдал, как они приближаются, чтобы уничтожить плоды моего труда. Я поспешно уселся в кабину, роботы остановились. Сначала я хотел вывести машину на улицу, но сразу же отказался от этого намерения. Город действовал последовательно. Согласно программе, моя машина была бы немедленно доставлена на прежнее место полицейскими автоматами…

Я оглянулся и насчитал шесть бездействующих роботов, стоящих в случайных местах обширного помещения. Что делать? Как их выключить? Я понятия не имел, возможно ли это вообще… И вдруг, моментально нашлось решение. Я выскочил из машины и схватил висящий на стене плазменный резак. Кабель питания, к счастью, был достаточно длинным. Я включил резак и за несколько секунд поотрезал головы двум роботам, которые вновь двинулись в сторону моей машины. Они остановились, бессильно свесив манипуляторы. Повторив процедуру с четырьмя оставшимися автоматами, я погасил горелку и покинул гараж. Двери закрылись за мной сами.

Лишь теперь я осознал, проделав это, я стал настоящим гражданином города… Иначе не поступишь, если надо противостоять замыслам создателей города, телесно отсутствующих, но все еще навязывающих свою волю, записанную в мозг молоха…

Как следовало назвать положение жителей города? Были ли они анархистами? Анархия, в отличие от пожаров, не может существовать без власти и порядка, которым противостоит. Лишенная объекта действий, анархия умирает, либо подыскивает нового противника. Общество не может состоять из анархистов, рано или поздно в нем сформируется какой-то порядок, более или менее естественные отношения.

В этом городе не было власти, то есть она была, но неуловимая, безликая. Марк и его товарищи не давали жителям города почувствовать, до какой степени могут руководить ими. Система управления городом, проявляющаяся в действии ее отдельных элементов, была еще более незаметной для глаз жителей. В этой ситуации, единственными реальными противниками, которых можно было обвинить и покарать за бессмысленность существования, были другие люди, также потерявшие смысл, но слабые, прекрасно подходящие в противники.

Теперь мне казалось, что я лучше стал понимать существо конфликта между отдельными общественными группами. Но, быть может, я слишком мало знал о них, чтобы рассмотреть эту проблему до конца. Однажды, прохаживаясь с прижавшейся к моему плечу Сандрой по нижним уровням, мы неожиданно остановились у здания Музыкального Театра, где я впервые повстречал ее. При входе я спросил, у кого она училась играть на арфе. Она удивленно посмотрела на меня, словно не понимая. Только когда за кулисами я показал ей инструмент и повторил вопрос, она улыбнулась.

– Это было давно. Помню, когда-то… Одна женщина учила меня этому, а потом я приходила и пробовала сама…

– Кто была эта женщина?

– Не знаю. Я встретила ее… Здесь, в городе… Потом еще несколько раз.

– Когда это было?

– Кажется, очень давно… Так давно, что не помню… Может я была совсем маленькой?

– А потом ты с ней встречалась?

– Я не помню, когда последний раз ее видела. Она показывала как играть, вела мои руки. Это было очень приятно. Потом я приходила сюда сама, когда… когда не могла оставаться там, наверху… Она села за инструмент, пальцы пробежали по струнам с такой сноровкой, какой трудно было ожидать после нескольких уроков и самостоятельных упражнений. Может женщина, учившая маленькую девочку играть на арфе, всего лишь часть утерянной памяти, отражение первых уроков музыки из раннего детства? Мне хотелось поверить в это, зацепиться хоть за что-нибудь, потянуть за любую нить ее памяти, чтобы извлечь из Сандры-оболочки, упакованную личность Йетты… Но я не продвинулся ни на шаг. Ничтожные крохи старой памяти рассыпались, не желая складываться одно целое.

Выходя из театра, я невольно направился к выходу на второй уровень, откуда можно было добраться до люка над крышей института. Я шел туда в раздумьях, которые Сандра не прервала ни единым словом, и остановился у открытого колодца. Сандра посмотрела на меня, подумала, что я пропускаю ее вперед и начала спускаться по ступенькам ржавой лестницы. Через мгновение она скрылась, пришлось поспешить за ней. Когда я спустился, она стояла посреди холла верхнего этажа здания, перед лестницей ведущей вниз и вопросительно смотрела на меня. Я кивнул. Она плавно спускалась по лестнице, и я с трудом поспевал за ней. Внизу, в подвале, она неуверенно посмотрела в обе стороны коридора, освещая путь фонариком. Под стеной, прямо возле нее, пробежали несколько крыс. Она смотрела на них без страха и отвращения, скорее с интересом. Пошла за ними и добралась до спуска ведущего на нижний уровень подвалов.

– Ты здесь была? – спросил я, ступая вслед. Она не ответила, присматриваясь к очередной пробегающей крысе.

– Смотри! Они идут туда.

В глубине темной ниши боковой стены коридора виднелось отверстие обведенное неровным кругом щебня. Это был вход старого канала, соединяющийся под землей с главным городским коллектором. Когда-то через него удалялись стоки из Института. Входное отверстие располагалось на половине высоты стены, то есть метрах в четырех от поверхности грунта. Я посветил внутрь. Бетонная труба диаметром в несколько дециметров коротким прямым отрезком опускалась вниз, а потом круто поворачивала направо.

– Минуточку! – сказал я Сандре, стоящей за спиной, и протиснулся внутрь. Я заглянул за поворот канала. Дальше труба стыковалась с вертикальным колодцем. На его боковой поверхности виднелись металлические скобы ступеней. Отталкиваясь локтями и коленями я пополз туда держа фонарь в одной руке, а парализатор в другой.

Колодец был достаточно широким. По ступеням я спустился на несколько метров вниз. Здесь, в стене колодца, начинался горизонтальный канал бегущий, как мне показалось, обратно под фундамент Института. Я углубился в этот отрезок трубы. Она была намного шире той, по которой я попал в колодец, можно было идти полусогнувшись. Под ногами проскользнула крыса и обгоняя меня побежала вперед. Я посветил в ее сторону. В нескольких шагах впереди круг света выхватил рыжеватую неподвижную массу нижней поверхности трубы. Я подошел ближе и осветил рыжий клубок. Это были крысы. Клубок мертвых неподвижных крысиных тел… Нет! Неподвижных, но…

Одна из них зависла в воздухе над другими, словно окаменела в прыжке, застыла в воздухе не двигая ни лапками ни напряженным хвостом. Другие, в клубке ниже, блестели открытыми глазами. У одних торчали вверх хвосты, у других открытые пасти обнажили ряды острых зубов. Они замерли в случайных позах, словно на фотографии…

Некоторое время я стоял обалдев, пока не увидел верхнюю часть поверхности трубы над крысами. Когда-то оттуда спускался колодец, подобный тому, по которому я только что пришел. Теперь он был закрыт металлической плитой. В нескольких шагах от меня в нерабочем канализационном колодце находился цилиндр Ван Троффа. Я видел его нижнюю часть с установкой, которую «Мефи» называл «гравитационными линзами»… То есть не только внутри цилиндра, но и здесь, внизу, действовало поле. Возможно более слабое, рассеянное, какие-то остатки его, но вызывающие замедление времени.

Я полез в карман, достал первый попавшийся мелкий предмет, микроисточник для фонарика, и бросил его вперед. Он полетел по плоской параболе, но вдруг, словно перейдя невидимую границу, завис прямо у хвоста висящей крысы.

В отрезке канализационной трубы возникла самая странная ловушка для крыс, которую когда-либо сконструировал человек. Каждое прибегающее сюда животное должно было проходить этот отрезок в миллион раз дольше, чем в отсутствии поля. Естественно, для крыс это было незаметно. В их субъективном восприятии прохождение этого отрезка длилось столько же, как в нормальных условиях.

Я вернулся обратно в подвал. Сандра уже беспокоилась. Когда я выбрался из канала, она прильнула к моему плечу.

– Не бросай меня, я теперь не могу без тебя остаться.

Я поцеловал ее и повел дальше. Она внимательно смотрела, как я открываю стену, и с интересом заглянула внутрь цилиндра, когда я поднял крышку люка. Я спустился вниз и взял с пола все еще свежие цветы.

– Это тебе, – сказал я отдавая букет. – Осторожно, колючки.

Протянув руки она погрузилась лицом в цветы, глотая их незнакомый интригующий запах, потом посмотрела на меня, не зная, что делать с букетом.

– Заберем их. Цветы не должны жить дольше, чем люди.

– А что… там? – она показала вниз.

– Там? – я улыбнулся. – Это мое последнее убежище… Теперь оно не понадобится, пока ты со мной.

– Не говори «пока»! – крикнула она и ткнула меня кулаком в плечо.

Я захлопнул люк и подумал, что когда открывал его, выключил поле и освободил крыс из ловушки. Теперь она включилась вновь. «А если… – подумал я, – если они бежали по каналу не случайно? Если стремились туда специально, сознательно погружались в область замедления? Вздор! Сознание у крыс!?»

Можно было проверить. Если они до сих пор там, значит ловушка не захватила их на бегу, они находились в ней добровольно. Но мне совсем не хотелось возвращаться в канал.

На предпоследнем уровне города проходили основные коммуникационные артерии, по которым сейчас передвигались только самоходные машины техобслуживания и снабжения. Здесь, в отличие от верхнего уровня, встречалось намного меньше праздношатающихся юношей. Преобладали мужчины в расцвете сил, одетые не так вызывающе и ведущие себя потише. Но и они торчали на улицах, сонно волочились вдоль витрин, иногда исчезали внутри домов.

С тех пор как я стал жить с Сандрой, я сменил комбинезон на одежду подобную той, что носили жители города. И все равно на меня обращали внимание. Проходя мимо группы мужчин я замечал среди них легкое движение, до меня доносились тихие споры. Взгляды преследовали меня до тех пор, пока я не исчезал из их поля зрения. Сначала казалось, что мой костюм, взятый прямо из магазина, выглядит слишком свежим. Я долго не брился, чтобы как большинство мужчин отрастить бороду, которая маскировала лицо более темное, чем у местных жителей редко покидающих уровень города с искусственным освещением. Попробовал немного помять и испачкать костюм, но и это не помогло. Меня всегда замечали и неуверенно следили за мной, иногда даже с некоторой враждебностью, выражающейся в словесных тирадах, произносимых на не очень элегантном городском слэнге. И лишь Сандра, когда я поинтересовался, объяснила в чем дело.

– Сядь и посмотри! – сказала она, стала за моей спиной и подсунула зеркальце в красивой оправе под дерево, один из ее театральных реквизитов. Правой щекой она прижалась к моему лицу, ладонью приподняла волосы на виске. Я посмотрел на наши отражения и все понял. С момента возвращения, пользуясь автоматом для бритья и стрижки, я не заглядывал в зеркало. Его даже не было в моем багаже, прихваченном с «Гелиоса». Лишь теперь я осознал, как давно не видел своего лица. Я запомнил его таким, каким оно было в то время, когда вместе с Йеттой мы останавливались у большого зеркала в холле консерватории, откуда я иногда забирал ее после музыкальных занятий. Тогда мы смотрели на наши лица, наслаждались ими, такими подходящими друг другу, молодыми, с гладкой кожей… Позже, рассматривая фотографию Йетты я представлял себя рядом с ней, такого же молодого, как и ее портрет. Бег времени, который не повлиял на ее фотографию и, как мне казалось на меня, все таки не прошел мимо, о чем я совсем забыл.

Теперь, глядя на совсем неизменившееся лицо девушки, втиснувшейся рядом со мной в тесный овал зеркала, я почувствовал как дрогнуло сердце. Так это я, тот человек с побелевшими висками, сеткой густых морщин вокруг глаз, оплывшими веками и угасшим взором… Таким я вернул себя из путешествия, в которое стремился так, словно оно было единственным способом достичь удовлетворения. Такого себя я хотел предложить девушке, которая бросила близких, дом, свое время и даже воспоминания обо всем этом, чтобы встретиться здесь со мной, ожидая меня в любой миг, когда бы я не вернулся…

Я почувствовал внезапный прилив благодарности к этой маленькой темноволосой девушке с детскими бедрами и совсем недетской грудью. Я не думал Йетта она или Сандра, неизвестным способом унаследовавшая внешность своей предшественницы. Я повернулся к ней и крепко обнял. Зеркальце выпало из ее рук и ударилось об пол, разлетевшись на несколько кусков. Оно было из настоящего стекла…

– Тебе надо быть начеку, – сказала она ложась на пол рядом со мной.

Она поднялась на локти и пальцем провела по моим вискам. – Ты становишься згредом. А они не хотят видеть здесь згредов. Но ты нужен мне такой. Ты должен выглядеть как настоящий космак со звездой и с этим… – она показала на лежащий рядом со мной парализатор. – Они должны это видеть, а то тебя побьют. Згреды знают, что надо вовремя убираться из центра. Так было всегда.

– Не всегда, – сказал я, притягивая ее к себе, – но это не имеет значения. Будь со мной до тех пор, пока сможешь.

– Буду всегда, – сказала она. – Потому что ты не такой, как люди. Ты настоящий космак, не манипулированный, у меня от тебя будет дочка. Правда, будет? – В ее голосе звучали просьба и надежда.

– Что значит «манипулированный»? – спросил я удивленно вглядываясь в ее зеленоватые влажные глаза.

– Все мужчины манипулированные, у них преобладает игрек в хромосомах пола, поэтому рождаются одни мальчики.

– Откуда ты знаешь?

– Со школы.

– Какой школы?

– Единственной. У Тесса.

– Это доцент?

– Нет. Очень старый згред. Он дает правду. Каждому, кто захочет.

– Здесь, в городе?

– Да. Его никто не трогает. Он софофил.

– Наверное философ? – улыбнулся я.

– Нет, софофил. Философов было много и каждый говорил свое. А Тесс один и говорит правду. Одну для всех.

– Сводишь меня к нему?

– Да. Но… У меня будет дочка, правда? Сын тоже… И он не будет манипулированным. Но сначала дочка.

– Очень хочешь?

– Все хотят.

– Почему?

– Ну… потому что… так трудно. Редко случается. Девушкам в городе хорошо. Парням хуже, намного хуже…

– Но… все равно же, потом… и мужчины и женщины должны покинуть город?

– Ну и что? Такова жизнь. А после все умирают. От этого сразу не хотеть жить?

Я замолчал, не найдя ответа. Существовало ли когда-нибудь логическое обоснование стремления к жизни и ее созданию даже в самых безнадежных условиях… Осознание отсутствия перспектив существования общества не исключает воли к жизни у личности.

– Чего еще ты узнала от Тесса? – спросил я через минуту.

– Правду про все. Про то, что прежде чем сменится три поколения, здесь почти не останется людей, даже доцентов. А потом прилетят космаки. Кто их дождется, будет счастливым.

– Откуда прилетят? С Луны?

– Нет. На Луне лунаки. Они злые. Космаки далеко, в небе…

На следующий день я попросил Сандру отвести меня к Тессу. Я снова одел свой комбинезон со звездой на груди и мы отправились к нижним уровням. Петляя по коридорам улиц мы вышли к великолепному зданию, перед которым стояла толпа мужчин. Сандра подошла к ним и обменялась несколькими фразами. Один из них кивнул мне и повел в дом. Там он передал меня следующему, вооруженному неизвестным мне ручным оружием. Охранник приказал идти вперед, а когда через несколько коридоров и пустых помещений мы добрались до большой двойной двери, обогнал меня.

– Давай! – сказал он показывая на мой парализатор. – Потом верну.

Я заколебался, но отдал оружие. Он заткнул его за пояс, приоткрыл дверь и сказал несколько слов кому-то с той стороны. Мы постояли под дверью, потом охранник пропустил меня, оставшись снаружи. Седой мужчина с лицом мулата с интересом разглядывал меня.

– Мастер ждет тебя, космак! – сказал он с уважением и двинулся через зал заставленный шкафами полными старых книг. За следующей дверью была небольшая комнатка. В глубине, в кругу света лампы я увидел Тесса. Он был стариком, мелким и сухим, с желтым лицом, окруженным редкими седыми волосами. Полулежа на подушках, разбросанных на толстом ковре, он смотрел в мою сторону легко кивая головой, рядом лежало несколько книг.

– Здравствуй, космак! Я знал, что скоро ты посетишь меня, – сказал он необычно громким для его внешности и возраста голосом. – Можешь идти, Пим!

– Обратился он к мулату. – Пусть нам никто не мешает.

Мужчина низко поклонился и вышел, прикрыв дверь.

– Не удивляйся этим церемониям, – сказал старец подвигая в мою сторону одну из подушек. – Садись. Я создал им веру, пришлось дать ей необходимую оболочку. Но с тобой можно говорить обычно.

– Ты… один из «доцентов»? – спросил я присаживаясь.

Он недовольно поморщился.

– Это комбинаторы, мошенники. Я их не люблю и не советую доверять им.

Они ничего не делают даром. А я нормальный человек. Я родился почти девяносто лет назад.

– Значит… ты из тех, кто…

– Да. Из тех, кого лунаки называют дегенератами. Но правда несколько отличается от того, что ты слышал на Луне. И то, что ты слышал от доцентов – не совсем правда.

– Говорят, ты несешь правду. Хотелось бы ее услышать…

– Правда, которую я даю этим беднягам упрощена. Я хотел дать им что-нибудь, что заполнит пустоту в их головах. Но тебе могу сказать больше. Ты видел мои книги, они позволили все понять. Для этого у меня было достаточно много времени…

– Тебя не выгнали из города?

– Как видишь, меня даже охраняют, чтобы ничего со мной не случилось.

Доцентов и меня хранит то, что мы нужны этим людям. Они удовлетворяют их низшие потребности. Я пытаюсь удовлетворить высшие… Такие у них тоже имеются. Ты должен знать, что это все еще люди. Они человечнее лунаков… Не думай, что это банда дегенератов. Действительно, генетически они сильно деформированы, но это не означает, что у всех проявляются какие-то неестественные особенности. Они просто беспомощны, ничему не научены, брошены на милость города и его автоматов. Живут здесь как крысы, которых полно везде. Только крыс становится все больше, а людей все меньше… – Старец потер пальцами веки, не открывая глаз поднял лицо вверх и продолжил ровным спокойным голосом, – Метод, которым пытались остановить взрыв «популяционной бомбы», как когда-то называли явление лавинного роста населения Земли, принес непредвиденные побочные результаты. Теперь трудно обвинять кого-либо в том, что использовались недостаточно проверенные средства. Просто не было времени. Каждое десятилетие промедления означало углубление проблемы…

Лунаки узурпировали привилегию создания нового человечества. Генетически отобранные, они решили построить «ковчег» и подождать, пока вызванный ими «потоп» ликвидирует оставшееся на Земле население. Можно сказать, что они поступили гуманно. То, что осталось на Земле – города, производящие все необходимое для жизни – обеспечивало жизнь следующих поколений, которые могли здесь родиться. Но им пришлось быть последовательными в своих планах. Земля должна быть ухоженна ровно настолько, чтобы принять возвращающееся поколение лунаков и обеспечить им быстрое расселение.

В генетически пораженной группе было много способных и даже гениальных людей. Некоторые ошибки генетического кода влияют на менее важные элементы структуры организма, некоторые вообще не дают явного эффекта в нескольких последующих поколениях, и постепенно вытесняются при скрещивании с генетически чистым материалом. Кроме того, надо помнить, что крайние случаи мутации сами вытесняются из общества чисто биологическим путем, давая летальные эффекты.

Однако, большей частью этих людей завладел маразм, возникший от того, что они считали себя усыхающей ветвью человечества. Пользуясь тем, что обеспечивали города, люди не хотели учиться, творить, работать. Это делали лишь немногие, которым это еще доставляло удовольствие. Но у всякого, кто осознавал, что лишь несколько поколений отделяет его от конца человеческого сообщества, опускались руки. Именно отсутствие мотивации и целей стали причиной разложения. Не дебилизм, склонность к агрессии и другие следствия генетических отклонений, но чувство безнадежности и бесцельности действия. Человек, с момента его возникновения как разумного вида, осознавал конечность собственного бытия, однако возникла цивилизация совершенствуемая очередными поколениями для поколений следующих. У нас не хватило наследников, получателей плодов деятельности… Что я делаю в этом городе? Пытаюсь убедить некоторых из них, что они должны до самого конца сохранять человечность. Возможно, я обманываю этих людей, придумывая цели, к которым должно стремиться. Но не лучше ли для любого из них дожить до конца своих дней с чувством уверенности в смысле собственного существования? Да, для меня все, что я сегодня делаю, определяет смысл моего бытия.

Старец замолчал, глядя на меня блестящими глазами. Он с трудом дышал, устав от длинной речи. Его ладонь потянулась к книге, которую он недавно листал. Он что-то искал с видимым трудом читая мелкие буквы через большую лупу.

– Все здесь ненавидят лунаков, – тихо сказал он. – Я не подпитываю их ненависти. Она возникла из легенды передаваемой из поколения в поколение. Примитивные рассуждения действительно представляют лунаков предателями, «обидевшими» человечество. Только сегодняшние лунаки – потомки прежних, они никого не «обижали». Но чтобы людям было во что верить, я учу их, что когда-нибудь сюда вернутся такие как ты, которые оставили Землю до того, как все началось. Я понимаю, что произойдет это нескоро, если произойдет вообще. Но существует хоть какой-то шанс… Я верю – где-то далеко отсюда выжили потомки тех, кто отправился заселять чужие планеты. Если они существуют, то вернутся найти следы своего вида.

– Тебе удалось их убедить?

– Одни верят, другие – нет. Но верующих становится все больше. Они верят в космаков и в заселенный ими иной мир. Кое-кто даже верит, что близок час, когда они прибудут и спасут оставшихся на Земле людей, дадут им возможность нормально размножаться. Непрерывность своей популяции они трактуют как бессмертие, ее конец – как собственную смерть. Ты понятия не имеешь, насколько это теперь для них важно! Остатки популяции сражаются с гибелью. Возник просто невообразимый культ женщины, как недостающего, но необходимого для выживания вида элемента. Женщины способные рожать занимают у них особо почетное место. Рождение девочки, наверное единственное событие способное вызвать у них энтузиазм. Хорошо, что ты здесь. Ты был мне нужен, я ждал такого случая. Теперь, когда тебя видели в городе, я могу сказать им, что ты – вестник скорого прибытия космаков. А потом, когда меня не станет, оставлю здесь тебя. Продолжишь мое дело, поддерживая в них веру в смысл бытия.

– Не знаю, нужно ли, – задумался я. – Это же обман.

– Один из многих, которыми в разные времена кормили человечество. В данном случае, ложь служит благородной цели. Подумай над этим. Я не требую немедленного согласия. Но хочу передать тебе власть над теми, кто мне доверяет. Я расположу их к тебе.

Выходя от Тесса я настолько задумался, что забыл про парализатор. Однако охранник провел меня до выхода из здания и сам сунул мне в руку оружие. Заткнув парализатор за пояс, в слабом свете единственной лампы, горящей на порталом здания, я стал высматривать Сандру. Среди стоящих на улице мужчин ее не было. Я спросил про нее у ближайшего. Он не мог сказать куда она ушла. Я направился по тому пути, которым мы шли сюда, но ее не нашел, лишь заплутал в темных переходах и совершенно случайно выбрался на предпоследний уровень грузовым лифтом. Я оказался в холле какого-то здания. Мимо меня прошли несколько неопрятных заросших недорослей от которых несло алкоголем. Из глубины здания доносились звуки громкой музыки, смешанные с шумом голосов. Я пошел туда. Шум доносился из-за приоткрытой двери. Я заглянул внутрь. В слабом свете софита, прикрытого грязной тряпкой, на полу небольшой комнатки сидели несколько мужчин. Посередине, между ними, стояло несколько пластиковых бутылок. Воздух был тяжелым от паров алкоголя. Они не заметили меня, когда я остановился в дверях, опершись о косяк. Они говорили громко и беспорядочно. Некоторое время я слушал их, но это была бессмысленная пьяная болтовня, густо пересыпанная ругательствами. Вдруг над всем этим вознесся высокий плаксивый голос одного из сидящих:

– Люди! Люди, сделайте что-нибудь! Не могу больше!

Его заглушил громовой взрыв пьяного смеха.

– Налейте ему – он трезвеет! – посоветовал кто-то, и все бросились поить несчастного.

Я пошел дальше, чтобы выбраться на улицу, с которой можно попасть в квартиру Сандры. Но пошел не в том направлении, потому что коридор закончился зарытой дверью. Я развернулся и в этот момент от одной из дверей долетел громкий женский смех. Я остановился и без колебаний толкнул дверь. Посреди комнаты сплелись в клубок несколько тел, из-под них доносился высокий пронзительный смех. Я смотрел на застывших при моем появлении четырех мужчин. Из-под них выбралась женщина. Голая. Она до сих пор смеялась. Это была Сандра. Она поднялась и пошла ко мне, глядя как-то странно, по-чужому…

– Подключайся, космак! Это Армо, это Авис, – говорила она показывая на своих товарищей. – Это Джек и Мило. А я Сандра. Пойдем, я тебя приглашаю… – И вновь зазвучал ее поразительный высокий смех. Я помню, что поднял руку ударить ее, но удержался и только толкнул так, что она упала между своих компаньонов.

Кровь стучала в висках когда я вслепую бежал по улицам города. Не знаю как я оказался у дверей в убежище. Лишь там, прислонив голову к холодному бетону, я обрел ясность мысли.

– Семь ю восемь? – спросил динамик.

В квартиру Сандры возвращаться не хотелось, не хотелось даже думать о ней… Я стирал ее из памяти – никак не получалось, ее образ переплелся в моем сознании с образом Йетты, который, в свою очередь, давно сросся с моей личностью. Теперь я пытался доказать, что Сандра не была Йеттой, что это невозможно… Любой ценой хотелось сохранить миф о верно ожидающей меня девушке.

В минуты трезвых раздумий я был вынужден признать, что Сандра, будучи жительницей этого города и этого времени должна следовать царящим здесь общественным порядкам, как обязательной норме. В обществе с таким малым количеством женщин должны были сформироваться совсем другие отношения полов, не такие, как я знал. Полиандрия была единственно возможной здесь формой сожительства. Но я не мог согласиться с этим в отношении Йетты Это не могла быть она! Находясь вне цилиндра так недолго, она не могла утерять привычки и забыть обычаи в которых воспитывалась!

Я не вспоминал про свою гипотезу о потере памяти во время пребывания в цилиндре, подсознательно отбросил все, что могло поддержать прежнюю веру в то, что я нашел Йетту в образе Сандры. Я предпочел бы, чтобы она погибла. Миф о ее существовании был уже необходим мне для жизни, ее поиски стали моей единственной целью. Я упрекал себя в том, что так легко поддался миражам.

Жители бункера приняли меня без лишних вопросов, хотя заглядывал я сюда редко и почти потерял контакты с ними. Они должно быть заметили апатию, в которую я погрузился, но, по-видимому, их это не удивило. Наверное они думали, что мое настроение следствие неприятия того, что я встретил в городе.

Опять начались частые путешествия к цилиндру. Как я теперь жалел, что подарил Сандре цветы, которые были единственным материальным следом Йетты. Теперь они сохли в комнате, в которую я решил больше не заглядывать. Я ощущал это как измену по отношению к Йетте.

Однажды, когда я сидел в библиотеке бункера и всматривался в фотографию Йетты, за спиной раздался голос Марка:

– Кто это? – он протянул руку к рамке с фотографией, которую я держал перед собой. Я машинально прикрыл снимок, словно меня поймали за чем-то постыдном.

– Покажи, покажи! – Марк вытянул фотографию из моей руки. – По-моему я знаю это лицо!

Я вздрогнул и развернулся к Марку, разглядывающему фотографию Йетты.

Кирил! – Марк позвал одного из товарищей. – Глянь, узнаешь?

– Конечно! Это же Сандра! Моя лучшая модель! Откуда это?

– Это собственность нашего гостя, сказал Марк отдавая мне снимок. – Не это ли причина твоего расстройства? В последнее время ты долго не появлялся. Теперь понятно. Кирил, можешь что-нибудь сделать для нашего гостя?

– Можно попробовать. Немного исходного материала этой серии еще осталось… Хочешь? – обратился он ко мне. – Будет тебе Сандра, только это займет некоторое время.

Я непонимая смотрел на них. Они смеялись над моим удивлением.

– Ты даже не знаешь, какой у нас способный товарищ! – сказал Марк добывая из страниц какой-то книги сложенный обрывок газеты. – Прочитай, это было сто лет назад.

Статья касалась какого-то громкого судебного процесса. Под большим заголовком «Афера профессора Ордена» шло длинное описание дела. Я пробежал глазами текст, чтобы остановиться на абзаце содержащем сокращенное обвинение.

«Профессор Орден, управляя лабораторией молекулярной биологии, кроме прочего совершил преступление по статье 3125 Уголовного Кодекса, использовав свои знания и технические возможности для производства с целью наживы копий живых людей. Он использовал метод искусственного возбуждения клетки человеческого организма для партеногенетического развития. В результате подобной деятельности обвиняемый со своими подельниками производил дубликаты женщин известных своей красотой, звезд кино и головидения. Получившиеся создания, являясь организмами полностью идентичными оригиналу, поддавались воздействию субстанции стимулирующей быстрый рост и развитие. В результате преступной деятельности профессора появились многочисленные копии известных красавиц, полностью физически зрелые, но с умственным развитием на уровне маленького ребенка. Они стали объектом торговли живым товаром.

В последней фазе своей деятельности, шайка, управляемая обвиняемым, подряжалась доставлять копии любой женщины, указанной клиентом. Добывая преступным путем образцы тканей указанных особ, преступной группе удалось произвести как минимум четыреста копий, цены на которые зависели от красоты и общественного положения оригинала. Количество копий, уничтоженных владельцами неизвестно. Это является предметом отдельного расследования. Допускается, что подобные случаи были достаточно частыми, поскольку копии, взрослые женщины с умом маленького ребенка, в относительно короткий срок становились в тягость владельцам, жаждущим новых развлечений и новых „модных“ моделей партнерши. Избавиться от копии было относительно просто, всвязи с тем, что они не обладали личностью и не имели документов. Тем не менее по приговору Высшего Трибунала они признаны полноправными физическими лицами, тем самым факт избавления от копии трактуется как предумышленное убийство.»

– Теперь понимаешь? – улыбнулся Марк. – Наш приятель Кирил был близким сотрудником Ордена, достаточно ловким, чтобы избежать суда. Но навыки до сих пор остались. Он был специалистом по партеногенетическому развитию женских половых клеток. Он немало на этом заработал…

– Ты бы еще вспомнил о деле с синтетическими наркотиками в две тысячи сто тридцатом. – Огрызнулся Кирил. – Ты тоже был способным химиком.

– Так Сандра, это… копия? – выдавил я из себя.

– Сандра – название модели. Я сделал таких штук двадцать. Все называются «Сандра». Здесь большой спрос на девочек. Кроме «Сандры» были еще «Грация», «Мэрилин», «Маргарита»… – Но Сандры были самыми удачными…

– Кто был оригиналом? – я вскочил перед Кирилом.

Он испуганно отшатнулся.

– Разные девушки из города…

– Но эта… из которой… сделали Сандру, кто она?

– Сядь. Что тебе надо? – Марк оттянул меня от Кирила.

– Сейчас расскажу, – вмешался Кирил. – Я помню ту девушку…

– Когда это было?

– Давно. Лет двадцать назад. Я не играл в ускорение развития. Клиенты брали моих девочек на воспитание… Он все развиты нормально, и умственно и физически. В этом мире, при отсутствии женщин, подобная процедура приобретает положительные черты… Ты должен это признать…

– Так кем была эта девушка? Что с ней стало?

– Я встретил ее на одном из нижних уровней недалеко отсюда. Кажется, она заблудилась в незнакомом месте, потому что я нашел ее голодной и очень уставшей. Она была здесь около двух недель, лежала в жару, бредила… Помню, что плела всякую чушь… Потом, когда набралась сил, однажды исчезла. Я не искал ее и больше не видел. Тогда ей было около двадцати, теперь – лет сорок. Возможно она еще в городе, а может, в предместьях… От нее осталось немного клеток, взятых еще во время болезни. Я использовал не все, кое-что осталось. Если хочешь, могу сделать для тебя одну копию, но это продлится пару месяцев, а потом еще два года, чтобы стала зрелой женщиной… Лучше поищи по городу, там около двадцати экземпляров, примерно двадцатилетних.

Теперь все прояснилось… Йетта была здесь. Была двадцать лет назад! Вышла из цилиндра, возможно впервые, но ей не удалось самостоятельно выбраться на поверхность города.

На какие же страдания я обрек эту девушку! Что стало с ней позже? Удалось ей узнать что-нибудь про нас, о том, что мы еще не вернулись с Дзеты? Сомневаюсь, что кто-то мог ее проинформировать. Кирил не придал значения тому, что она говорила, приняв ее слова за горячечный бред. Вернулась ли она в цилиндр? Может не смогла туда попасть… осталась в городе…

А Сандра была ее дочерью – копией произведенной без участия мужской половой клетки, что давало гарантию идентичности с оригиналом…. Одна из многих ее дочерей, совершенных копий, рассеянных по городу… Поэтому я и встретил Сандру. Вероятность встретить среди немногочих женщин города одну из копий модели «Сандра» достаточно велика. Только теперь до меня дошло, что Сандра, которую я застал за эротическими играми с городскими жителями, могла быть, и наверняка была, другим человеком… Но какое это имело значение? Разве «моя» Сандра, воспитанная здесь с детства, могла обладать иной ментальностью, другими привычками? А вдруг… она действительно полюбила меня? Хотела остаться только со мной? Нет! Трудно предположить, что в ее мозге могла возникнуть мысль навсегда остаться с одним мужчиной. Она привыкла к местным обычаям. Даже если бы я оставался относительно близок с ней, у нее не было бы повода не вступать в контакты с другими. Местные мужчины тоже не знали давно нереального желания обладать женщиной только для себя… Однако я чувствовал себя виноватым перед Сандрой, которую бросил без всякого повода. Найду ли я ее теперь? Как она меня примет? Надо ли искать Йетту? Ее нет в цилиндре, а она могла добраться туда после бегства из бункера… Могла переждать там следующие двадцать лет и выйти снова в возрасте близком к двадцати годам… Если она в городе, отличу ли я ее от остальных копий, которые могу встретить? Или надо каждую называть Йеттой до тех пор, пока не найду нужную? Узнает ли она меня изменившегося после долгого и дальнего путешествия? Может, вместо того чтобы даром гоняться за тенью прошлого, следует попытаться помочь моим товарищам, оставшимся на Луне I?

С большим трудом я нашел вход в гараж, где когда-то оставил запущенную машину. Она осталась на месте. Поврежденные мною роботы стояли так, как я их оставил. Видимо, в нормальных условиях они ремонтировали друг друга или сообщали о необходимости починки другим автоматам. Поскольку я повредил всех сразу, система починки не сработала, благодаря чему некому было испортить машину Я вывел ее на улицу и помчался к южной окраине города. Выбирая дорогу я старался пользоваться самыми широкими туннелями и артериями предпоследнего уровня. Вскоре они вывели меня из центрального района. Здесь предпоследний уровень стал последним, я выехал из туннеля на эстакаду бегущую вдоль домов, монолитный потолок исчез, лишь иногда я проносился под проходящими выше развязками. Эстакада опускалась все ниже и проходила теперь мимо блоков пригородных строений, которые опднимались не больше чем на один этаж выше естественного уровня грунта. Я оглянулся. В ясных лучах солнца за мной возвышался город, освещенный с юга он вздымался вверх террасами своих уровней.

Машина выехала на дорогу бегущую по насыпи. Внизу с обеих сторон виднелись запущенные сады. Кто жил здесь до того, как территорией завладели изгнанные из города старики. Кто в последней фазе существования старого порядка бежал за город спасая остатки растительности в садиках возле домов? Была ли жизнь здесь роскошью или изгнанием из удовлетворяющего любые потребности рая, каким был город? Через несколько минут сумасшедшей гонки с выжатым до упора газом, позади остались и эти одинокие строения. По обеим сторонам от трассы теперь раскинулась бесконечная черная поверхность плиток Грилля. Даже среди дня они выглядели такими же черными, как вечером, когда я увидел их впервые.

Справа от шоссе я заметил светлую точку на черном фоне плиток и притормозил, чтобы рассмотрть ее. На расстоянии в несколько десятков метров от трассы лежало длинное светлое тело. Я остановил машину и вышел. Машина тронулась как только я закрыл купол, я даже подумал, что она уедет, оставив меня здесь. Но это сработала система безопасности, машина съехала на обочину и остановилась.

Я двинулся к предмету и уже через несколько шагов узнал то, что лежало на черной плоскости.

Абсолютно голый человек с очень светлой кожей и худыми конечностями беспомощно валялся лицом вниз, вытянув руки вдоль тела. Подойдя поближе я заметил, что его ладони и локти протерты до крови и покрыты порезами. Он не двигался, но жил. Я перевернул его, колени тоже были потерты и окровавлены.

Я достал из сумки набор первой помощи и сделал ему возбуждающий укол. Через несколько минут он пошевелился, но не пришел в сознание. Пришлось нести его к машине.

Здесь я рассмотрел его – все признаки лунатика: тощие мышцы, бледная кожа. Он выглядел крайне измученным путешествием по черной пустыне. Как далеко он мог проползти на локтях и коленях, именно на такой способ передвижения указывали повреждения его тела?

Я прошелся биноклем по горизонту. Вдали, в направлении откуда, следовало полагать, прибыл этот человек, я увидел слабый отблеск света среди черноты. Однако расстояние было слишком большим, чтобы добираться туда в жаркий полдень, а моя машина не могла ехать вне дороги. Если это действительно был ссыльный с Луны, поблизости мог оставаться посадочный аппарат, который его высадил. Но прежде чем я смогу добраться до него, он наверняка стартует на орбиту, где его ожидает материнское судно. Я вновь принялся за лежащего без сознания, используя все, что было в аптечке. Через пятнадцать минут он открыл глаза и начал приходить в себя. Я боялся передозировать медикаменты и ждал пока он сам не попробует поднять голову с поверхности кресла, на которое я его положил. Его губы задрожали, он пробовал что-то сказать, но это удалось ему только после нескольких попыток.

– Ты… ты… – прохрипел он, глядя на мою эмблему. – Ты из космоса?

– Я человек.

– Знаю, но…

– Не бойся. Откуда ты.

– С Луны…

– Тебя выслали? Так, без одежды?

– Они же так… всех. А здесь… так трудно… двигаться. Не хватает сил… Я голоден.

На первом же перекрестке я развернулся и помчал в сторону города. По дороге я пытался получить хоть какую-нибудь информацию от лунатика, но говорить ему было мучительно трудно. Из-за него я отказался от намерения добраться до своей ракеты, ожидающей где-то с другой стороны автострады, в часе пути от нее. Я не мог бросить на волю судьбы этого полуживого беднягу, для которого следующие несколько часов решали вопрос жизни. Если бы я не нашел его в таком состоянии посреди пустыни из плиток Грилля, основы жизни этой планеты, я сидел бы сейчас за рулями ракеты и определял траекторию полета к Луне. Как бы тогда сложилась моя судьба? Это была такая точка во времени, в которой должны начинаться разветвления действительности, о которых говорит теория параллельных времен… Такими точками могли стать и все другие минуты более или менее важных решений, случаев, событий из которых состоял мой путь во времяпространстве. Если бы можно было вернуться к одному из таких разветвлений и выбрать другой вариант…

Если бы мне была дана возможность выбора, к какой из них я вернулся бы теперь, имея позади весь видимый в сходящейся перспективе пройденный путь?

Вновь на миг вернулся образ Йетты, выразительный, хоть и не оплетенный рамкой с орнаментом, я не смотрел на него с тех пор, как узнал, что в городе существует много живых портретов Йетты. Вернуться туда, в свою эпоху, во время предписанное мне минутой рождения… Как возвратиться, если я могу двигаться только вперед, неограниченно далеко, но лишь вперед? А может… Может именно в этой неограниченности и есть возможность, единственная вообразимая?… Когда мы оказались в городе, лунатик снова потерял сознание при попытке встать на ноги, поэтому я перекинул его через плечо и отнес в убежище. Был он достаточно легким, по пути я отдыхал только два раза. Встречные жители города внимательно присматривались к нам. До меня доносились споры относительно моей ноши. Преобладало мнение, что это лунак, но были и такие, кто принимал его за згреда или доцента. Нагота, даже здесь и теперь, стирала разницу в классификации. Я передал лунатика Кирилу, который взялся привести его в сознание и укрепить настолько, что с ним можно будет поговорить. Это мне удалось только на второй день.

– Его организм не приспособлен к земным условиям, – сказал он разведя руками. – Кости у него ломкие и тонкие, мышцы никуда не годятся, кроме того он приспособлен к очень экономному энергетическому хозяйству и низкому содержанию кислорода в воздухе, силы его быстро убивают, сразу перегорает все, что он в состоянии усвоить. Если все они в таком состоянии, то…

Он решительно махнул рукой, что можно было понять как приговор для всех жителей Луны. Даже если им и суждено вернуться на Землю, сначала предстоит долговременная адаптация в переходных условиях. Не говоря уже о других элементах влияющих на их приспособленность к жизни на Земле, на открытом пространстве, в открытой общественной системе… Но в тот момент лунатики меня не интересовали. Перед тем как найти этого беднягу, я решил вернуться на Луну I и даже ценой жизни всех жителей Поселка вызволить своих товарищей… Сколько в этом решении было солидарности с ними, а сколько желания успокоить совесть, расплатиться за медлительность, почти предательство по отношению к ним?… Сегодня трудно понять.

Как я писал, встреча с жителем Луны была той особой точкой во времени, той стрелкой на полотне событий, которая решает все. На второй день лунатик уже был способен на короткие разговоры. Он почувствовал себя настолько в безопасности, что даже сам разговорился. От него я узнал, что в момент его старта с Луны ситуация в Поселке Луна II, откуда он был родом, была достаточно унылой. Группа анархистов захватила центральный энергетический узел и грозила отключить напряжение от систем регенерации воды и воздуха. Бунт удалось ликвидировать, виновных убили во время операции, а для устрашения остальных жителей выбрали троих из подозреваемых в симпатиях к анархистам и отправили на Землю. Одним из них был тот, которого я нашел. Бедняга на собственной шкуре убедился, что на Земле нет условий для жизни. Еще немного и он умер бы в этом убеждении.

– В других Поселках тоже были выступления, – рассказал он, когда я спросил его о причине происшедшего. – А все началось с того, что в одном из поселков анархисты взорвали емкости с кислородом… Взрыв сорвал запоры с одного из люков. Возникла внезапная декомпрессия. Техники, которые в тот момент находились снаружи, сообщили другим Поселкам. Послали спасателей. Многим жителям, которые никогда не были снаружи выдали скафандры и оборудование. Но спасти никого не удалось. В том Поселке погибли все. А те, кто учавствовал в акции спасения рассказали все своим сожителям. Всеобщую волну враждебности по отношению к властям Поселков, доведших до подобной ситуации, остановить не удалось. С тех пор покоя нет…

– Какой… это был Поселок? Где был взрыв? – спросил я.

– Луна I, – ответил он.

Я выбежал из Бункера без определенной цели, не чувствуя ничего кроме вины, обиды и ненависти к самому себе и ко всему вокруг.

Теперь ничто не связывало меня с этим городом, с этим временем, с прошлым. Я потерял все: друзей, которых из-за своей медлительности не сумел спасти, девушку, которой теперь здесь нет, во всяком случае такой, как я хотел найти.

Город стал для меня чужим, как были чужими все познанные мною планеты. Человек, как растение – не может существовать оторванный от корней связывающих его с почвой, на которой он вырос… Передо мной осталось только невообразимо далекое будущее, даже скорее шанс на будущее.

Я спускался в цилиндр, придерживая рукой поднятый люк. Следующий шаг, еще одна ступенька вниз…

Люк на долю секунды прижался к краю отверстия, но тут же подпрыгнул, открытый снаружи, оторвавшись от поддерживающей его ладони. Сноп света обрушился на меня сверху. Я поднялся на несколько ступенек вверх. Луч фонарика соскользнул с лица, позволяя ослепшим глазам в отраженном от стен свете узнать хрупкий силуэт. Я замер, боясь произнести слово, которое вертелось на языке.

– Ты здесь! Почему ты ушел? Я так долго искала тебя…

Это была Сандра. Моя Сандра…

Она нашла меня в моем последнем убежище. Видимо, она запомнила дорогу сюда.

Она вырвала меня из колодца времени, в который я хотел погрузиться, чтобы оставить все за собой, бросив настоящее… Она остановила мое бегство. И что с того, что одна из многих одинаковых, но все равно неповторимая, как неповторимы мимолетные слова и жесты, словно вспышкой зафиксированные в памяти на фоне размытой полосы проходящих событий.

Я пошел за ней, оставив на дне своего сознания чувство, что вернусь сюда еще до того, как что-то произойдет. Что-то вернется, не все еще потеряно…