"Крест Империи" - читать интересную книгу автора (Завацкая Яна)

1.

Вышли рано утром, отслужив Литургию. Квиринус остановился и бросил взгляд на сруб, со свежими еще срезами, полюбовался деревянным, ловко сколоченным крестом над крышей, в блеске древесной листвы, омытой дождем.

Солнце еще только поднималось над страной аламанни, над густыми дубовыми рощами, над золотыми полями овса. Солнце поднималось, а птицы - птицы уже начали свой распев, и думалось епископу, что так на свой лад каждое утро крылатая тварь славит Господа. И легко, и весело становилось на душе от этого. Квиринус - всегда легкий на улыбку - чуть растягивал губы и шагал быстрее.

— Как бы сегодня Рандо не заявился, - сказал озабоченно Кристиан - он же Аморик - новообращенный брат из марки.

— Ну что ж, - веско сказал Квиринус, - заявится - окрестим.

Братья тоже заулыбались, но Аморик сказал:

— А если не захочет?

Квиринус сморщил привычно лицо, готовясь сказать что-нибудь такое, от чего все одобрительно рассмеются, но сказал лишь:

— На все воля Божья.

Мальчишка-германец запрыгал вдоль колеи, где стояла вода, и в три шага нагнал епископа. Заглянул в его лицо.

— Что же ты, отец Квиринус, совсем ничего не боишься?

Лицо - бронзовое, иссеченное сетью морщин и шрамами, горбоносое лицо природного римлянина - вдруг затвердело на миг, и показалось, будто сквозь вечно смеющиеся карие глаза епископа вдруг проглянул другой кто-то. Кто-то очень опасный, как сам Рандо по прозвищу Вельф - Волк. И тут же заискрились глаза улыбкой.

— В святом Писании сказано ведь… - Квиринус запнулся, подбирая германские слова, мысленно переводя высокую поэзию Павла с латыни, - Господь за нас, чего нам страшиться?

И правда - чего было страшиться в такое светлое, сверкающее утро поздней весны, когда вся природа, кажется, поет и благодарит Господа? Вот так, кажется, и встал бы на колени, закрыл глаза - да и отдал душу, и разницы бы не заметил, потому что дивно кругом и чудно все, как на небесах. Как сияет лазурь над головой - такой светлый и дивный купол в церкви Господа, здесь, на земле, и даже дивной базилике в Трире до этого неба так же далеко, как и нам, грешным, до чистоты ангельской.

И не только Квиринус радовался и благодарил Господа в душе, и спутники его, братья, с ним пришедшие, семенящие сзади, чтобы поспеть за широкой походкой бывшего трибуна - Симеон и Маркус, то же самое испытывали. В этот раз взял Квиринус с собой только их, а двух других братьев, пришедших из Трира, оставил в общине. А из новообращенных только этого мальчишку, Кристиана, и позвал с собой. Да и не нужно больше - сам отец Квиринус отлично говорит на их варварском наречии, еще во времена военной службы научился, от лучшего своего друга, аламанна-легионера Лойтари.

А ведь могут обозлиться аламанни на то, что вот уже двое молодых мужчин ушли от них невесть куда, невесть зачем…

Квиринус, только-только рукоположенный епископ аламаннский, сколько себя помнил, с детства - столько и отличался непоседливостью. Может, поначалу эта непоседливость и мешала ему принять всерьез ту веру, что исповедовала его мать. Отец был язычником. Мать пыталась рассказывать мальчику о вере, но поначалу все это было бессмысленно. Однако, может быть, материнские молитвы и помогли в конце-то концов. Свою страшную жажду действия, движения, неуемную энергию свою Квиринус направил наконец на дело, того достойное - завоевание Царства Небесного, и не только для себя, но и для варварского народа, не слышавшего Благой Вести, так и застрявшего в своем язычестве. Не случайно он отправился в эти земли, где проживал народ букинобантов, северных аламаннов.

Не так давно еще император Грациан - уже без своего трибуна Квиринуса - воевал против них, но теперь букинобантами правил дружественный Риму король Макриан.

И как хорошо, что Бритто, епископ Трирский, понял его и согласился, что не его это дело - спокойно сидеть в богатом и тихом Трире и служить Литургию для верующих. Нет, не его. Его дело - шагать по этой дороге, размокшей от дождя, хлюпая грязью, глядя в небесную лазурь, и радоваться, радоваться в душе тому, что жив Господь, и что можно Ему послужить, несравненно лучшему вождю, чем все императоры Рима, чем все императоры от самого начала времен. Квиринус постарался умерить радость в душе и подумать о деле. О чем будет говорить сегодня, как и с кем. Да все ведь уже решено, все ясно. Лишь бы только и в самом деле Рандо-Вельф не заявился в свою марку, рыщет волк где-то на севере, потрошит соседей - ох, не понравится ему община христиан по соседству, ох, не понравится! Хоть и поставил Квиринус сруб за границей общинного леса, на ничьей земле. Да может, и обойдется еще.

На все воля Божья, подумал Квиринус. Да и не может быть ничего плохого в такой сияющий день. И в такт шагам невольно стали вспоминаться ему строчки, когда-то прочитанные.

…Сверху же, выше их всех, поместил он веса лишенный

Ясный эфир, никакою земной не запятнанный грязью.

Только лишь расположил он все по точным границам.

— В одной громаде - слепой - зажатые прежде созвездья

Стали одно за одним по всем небесам загораться;

Чтобы предел ни один не лишен был живого созданья,

Звезды и формы богов небесную заняли почву.

Для обитанья вода сверкающим рыбам досталась,

Суша земная зверям, а птицам - воздух подвижный.

Только одно существо, что священнее их и способней

К мысли высокой, - чтоб стать господином другим - не являлось.

И родился человек. Из сути божественной создан

Был он вселенной творцом, зачинателем лучшего мира…

(Овидий, "Метаморфозы")

И вздрогнул Квиринус, снова подумав, что не глуп был поэт, раз угадал то, что так ясно сказано в Святом Писании. Нет, и на самом деле - хоть не знали языческие поэты истинного Господа нашего Иисуса Христа - однако кое-что, видно, Святой Дух сам вкладывал в их головы и водил иной раз их рукой. А иной раз и не водил, конечно - как это обычно бывает у людей.

И хотел Квиринус поделиться, как это он любил, с братьями этой мыслью, но подумал, что пожалуй все же не стоит, не подобает епископу языческую поэзию цитировать. И вспомнил другое, и запел низким голосом, густым и зычным (ох, как оглушительно раскатывался этот голос когда-то вдоль строя легионеров).

Splendor patern? glori?, de luce lucem proferens, lux lucis et fons luminis, diem dies illuminans.

И братья подхватили сразу же гимн, написанный великим учителем, миланским Амброзиусом - Квиринус давно запомнил его и научил других. Тем более, что учителя того всю жизнь теперь не забыть.

Verusque sol, illabere micans nitore perpeti, iubarque Sancti Spiritus infunde nostris sensibus.*

(*Сиянье славы Отчей, свет, от света излившийся,

Сердце света и света начало, источник света дня!

Яви нам солнце истинное, сияние дня вечного,

Озари разум наш светом Духа Святого.)

И вот показались вдали бревенчатые домики поселения букинобантов - марки. Квиринус помнил направление - сразу забрал влево, к одному из крайних бедных домиков, где жила мать Кристиана, Брунихильде. Отец парня давно погиб в какой-то стычке, а старший его брат, глава семьи, сейчас уехал вместе с Вельфом. Брунихильде же не возражала против того, что младший ее сынок ушел с чужеземцами, да и сама охотно прислушивалась к христианской вести.

Она стояла на пороге, будто ждала их. Статная, высокая аламаннка, хоть и морщины на лице, а все женщина хоть куда, Квиринус даже ощутил нехорошее что-то под сердцем, шевеление какое-то, видно, в молодости очень хороша была собой Брунихильде. И не видно, что старая - светлые косы уложены вокруг головы, не понять, седина это или просто, как все германские варвары, белокурая женщина.

Брунихильде обняла сына, повернулась к чужеземцам.

— Входите, что ж стоять.

У нее все было приготовлено - свежее молоко, овсяная каша. Квиринус благословил пищу, и стали есть. Очень кстати - в обители-то новосозданной с едой очень и очень нехорошо, пост, можно сказать, сплошной. Правда, свое поле засеяли, так что к зиме, если все хорошо пойдет, припасы кое-какие появятся. Главное - пшеница, иначе как служить Литургию? Купили и пару коров для общины, хозяйственный Квиринус не с пустыми руками пришел обитель основать.

— Как дела, хозяйка, что нового? - поинтересовался брат Маркус, молоденький италиец. Говорил он плохо на языке букинобантов, Симеон чуть получше, он раньше с готами жил, а языки-то похожи. Квиринус только тех с собой отобрал, что на местном наречии объясниться могли - ведь проповедовать идут, не на латыни же говорить с варварами.

Брунихильде себя долго просить не заставила, тут же начала рассказывать.

— А вчера тоже к нам чужеземцы явились - на вас не похожи, не понять даже, кто… Не франки, вроде, но и не ромеи. Двое, волосы светлые, сами чудные и говорят хоть на нашем языке, а не так. И вещи чудные разные принесли менять. А ну, пошел! - прикрикнула она на мохнатого пса, который вертелся тут же рядом в надежде, что упадет со стола кость.

— Что меняли-то? - спросил Квиринус. Брунихильде пожала плечами.

— Да не рассмотрела я, мне-то на мену предложить нечего, у меня вон сыновья все разбежались кто куда…

— Как же нечего? - спросил Квиринус, - Да такую красавицу я бы за одну улыбку одарил, если бы было чем.

И прикусил язык, ругая себя за нескромные слова, больше солдату пристойные, чем пастырю. Однако братья заулыбались, а хозяйка зарделась, повела красивыми плечами под вышитой тканью.

— Ну уж скажешь, чужеземец, старуха я, а ты говоришь…

— Такая старуха, как ты, десять молодух за пояс заткнет и еще плясать пойдет.

Все, Квиринус, замолчи, велел он себе. Ты не центурион на постое, пора эти замашки оставить. Желая наказать себя, он отодвинул молоко и перекрестился.

— Что ж так мало поел, ромей? - удивилась Брунихильде. Квиринус глянул на братьев.

— Да видишь, лекарь велел от излишеств воздерживаться, а не то пузо лопнет, - брякнул он. Маркус прыснул в молоко. Квиринус снова почувствовал угрызения совести. Вот то ли дело епископ Бритто - как всегда говорит, будто поет, серьезно так, размеренно, и сразу на душе покаяние целительным покоем разливается. Уж про учителя и говорить нечего. А он… его преподобие… до сих пор зубоскалить не отучился.

С другой стороны, подумал Квиринус, ведь сам Господь Иисус в Святом Писании велел, когда постимся, помазать волосы свои и умыть лицо свое, а не ходить всюду с кислой физиономией. Значит, и нечего свой маленький постный поступок напоказ выставлять.

— А еще говорят бабы, - продолжила Брунихильде, - что не сегодня-завтра Рандо вернется…

И потемнело ее лицо.

— Что ж ты, не рада разве? - спросил Квиринус, - ведь и старший сын твой тогда возвращается.

— Сама не знаю, рада или нет.

Брунихильде поднялась, посуду опустевшую собрала, понесла в угол. И сказала оттуда глухо.

— Не надо бы вам с Рандом встречаться, ромей. И сына моего забери. Вельф, он с ромеями сталкивался, и веру этот вашу не любит он, как бы беды не вышло…

Чужеземцы по случаю - а может и не совсем случайно так вышло - остановились в доме старого Хильтибранда, то есть как раз там, где хотел сегодня побывать Квиринус.

От Хильтибранда двое Благую весть услышали, и один - чудаковатый бобыль, племянник старика - в общину в лес ушел. А второй, кузнец, захотел креститься, и с женой своей по христианскому закону обвенчаться. Ему и жене его и хотел сегодня Квиринус преподать урок христианского вероучения. Но к досаде получилось так, что кузнеца сейчас дома не было - уехал он по делам. Когда вернется - может, к вечеру, может, раньше.

— Ну вот, зря пришли, - мрачно сказал Симеон.

— Ничего не зря, - возразил Квиринус, - ничего никогда зря не бывает, Бог за всем следит, не беспокойся.

Симеон лишь вздохнул и крякнул. И тут вошел в избу Хильтибранд-старик, а за ним один из тех, видно, чужеземцев, про которых Брунихильде говорила.

И правда - ни на кого не похож. Сколько народностей встречал, кажется, Квиринус на своем веку - а таких лиц никогда не видел. Может, грек? Да нет, не похоже. Восточный варвар? Волосы светлые, как у германцев, глаза голубые, а лицо - другое, узкое тонкое лицо, и в глазах ум светится. Опять же лицо бритое, без бороды, в отличие от аламаннов. И в то же время не хил, пожалуй, хоть в первую линию его ставь.

— Привет тебе, почтенный, - сказал чужеземец, чуть поклонившись, - наслышан о тебе, хотел познакомиться. Ты ведь Квиринус из Трира?

— Да, я Квиринус, епископ - с достоинством ответил он, - а это братья мои во Христе - Симеон, Маркус из Трира, и новый наш брат Кристиан. Как твое имя, чужеземец, и откуда ты?

Любопытные глазенки Маркуса так и посверкивали, но он молчал, пристально глядя на незнакомца.

— Зовут меня Реймос из Лора, - сказал тот, - я из далекой страны, с острова, что лежит еще дальше Британии к западу.

Квиринус мысленно представил карту - где же это остров такой, может, до него еще и мореплаватели не добирались? Темнит что-то чужестранец. Впрочем, его дело.

— И что же, - спросил Реймос, - правда ли, что ты с братьями пришел сюда, чтобы построить христианскую общину и проповедовать букинобантам вашу веру?

— Правда, - подтвердил Квиринус, - а слышал ли ты о нашей вере, почтенный муж?

— Да, я побывал в Римской Империи и слышал о ней. Был я и в Трире, видел там владыку Бритто, слышал проповедь его. И в Риме был, и в Милане. Очень мудр епископ Миланский Амвросий…

— Очень мудр! - с чувством повторил Квиринус, - нет второго такого в Ойкумене.

— Но вера ваша показалась мне непонятной. Вот посмотри, - и вдруг чужак легко перешел на латынь, хотя до сих пор он совершенно свободно, как на родном, говорил на аламаннском, - ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов…* * (Мф 26,28)

Квиринус внутренне вздрогнул от радости - неожиданной радостью было услышать вдруг здесь слова из Священного Писания.

Реймос продолжил:

— Что это означает, пастырь? Как можно с помощью пролития собственной крови освободить кого-либо от грехов?

Квиринус чувствовал радостное оживление внутри. Аламанны - те все больше Нагорной проповедью возмущались, как это так - подставить левую щеку, это разве что женщине простительно так поступать, а не воину… А тут - тут интерес поглубже и вопрос занимательнее. Но вот время терять не стоит - не хотелось бы ночевать сегодня в деревне, тем более, Вельф может пожаловать. Квиринус глянул на спутников.

— Симеон, сходи-ка к Одоакру, а ты, Маркус, возьми Кристиана и вдвоем пойдите на луг, там с мальчишками-пастухами потолкуйте. Я же пока здесь останусь, а после встретимся все у жертвенника, оттуда и домой двинемся. Смотрите только, до темноты не задерживайтесь.

Он говорил по-аламаннски, чтобы не смущать Кристиана и Хильтибранда, который, конечно, уши навострил в углу. Братья послушались, поднялись. Реймос внимательно смотрел им вслед. И вот они остались одни. Квиринус спросил.

— Что ж ты, знаешь латынь?

— Знаю, - ответил Реймос, - ответишь ты на мой вопрос?

— Отвечу, не торопи. Скажи только - читал ли ты все Евангелие?

— Я все Священное Писание прочел и хорошо его помню.

Квиринус только головой покрутил. Не христианин - и все Писание прочел. Чужестранец неведомо откуда - и на двух языках местных говорит, как на родном. Ладно, впрочем…

— Тогда помнишь ты, конечно, кто такой Господь наш Иисус?

— Христос, Сын Бога живого, - послушно ответил Реймос, - как и святой Петр сказал Ему. Только вот что это значит? Вы говорите, будто Сын Божий - это и есть Сам Бог, только иная Его ипостась. А есть те, кто говорит,будто Сын Божий вовсе Отцу не единосущен…

— А вот давай подумаем, - поморщился Квиринус при упоминании арианской ереси, - Если не единосущен, тогда правильно ты сказал - нет никакого толку кровь проливать. Бессмысленно тогда бы Он умер. А наша христианская вера в том, что мы поклоняемся единому Богу в Трех Лицах и Трем Лицам в одном Божестве, и при этом не смешиваем лица и не разрываем Божественной Сущности. Первое из них - Личность Отца, второе - Личность Сына и третье - Личность Святого Духа. Но Отец, и Сын, и Святой Дух - одно Единое Божество, равноценное в славе и в вечном величии…*

(* здесь Квиринус цитирует Афанасия Великого)

Реймос вздохнул.

— Много народов Ойкумены я видел, и много разных вер изучил. Такой сложной, однако, не встречалось мне ни разу! Объясни, христианин, как это может быть - одна сущность и одно Божество, когда их на самом деле три?

Квиринус улыбнулся - сразу на память пришли строки, написанные каппадокийцем Григорием.

— А вот представь, например, тучу, а из нее идет дождь и снег. Сущность у них одна, и в то же время - разные они.

— Ну хорошо, допустим… а как же совершилось то, что грехи людей были искуплены?

— Позволь меня спросить о твоей вере, почтенный муж? - Квиринус прищурился. Ему не раз случалось толково и доходчиво разъяснять людям основы вероучения, и он знал это за собой - не только то, что в памяти хранил все, написанное и старыми отцами, и современниками, но и объяснять умел, адресуясь к сердцу каждого отдельного человека. Не пытаясь понять человека, как можно что-то объяснить ему? Хотя Квиринус и не обольщался насчет своей способности объяснения - иной человек все поймет, все осознает, а все равно не обратится, ибо только Бог приводит к Себе людей, и происходит это не по разуму, а по Божьей воле.

— Веришь ли ты, как аламанны, во множество богов?

— Нет, твое преподобие, у нас своя вера, особая. Мы верим похоже на то, как верили иудеи. Есть один единый Бог, мы так и называем его Единым, и однажды люди ослушались Его и были изгнаны из начального рая, и грех поселился в них. И в Потоп мы верим, у нас есть такое сказание, а также в то, что все мы - потомки спасшегося праведника Ноя, однако и в нас живет первородный грех, и лишь праведная чистая жизнь, духовный рост могут человека избавить от этого. Только непонятно нам, как жертва кровавая - тем более, убийство животных или вовсе младенцев, как аламанны делают, на алтаре - может быть угодна Всевышнему и принести Ему какую-то радость…

— Убийство детей - мерзость в глазах Господа, и посмотри, как древние иудеи истребляли народы, приносившие детей своих в жертву Молоху, - подтвердил Квиринус.

— Ладно, а животных как же? Что же Богу Всевышнему, чистому Духу может быть приятного в том, что бесполезно закалывают быков? И чем это может искупить грех?

— А что же, по-твоему, нужно делать, чтобы искупить грех? Или вовсе его искупать не надо? - коварно спросил Квиринус.

— По нашему следует покаяться надо в грехе и пообещать больше не совершать его. А чтобы и вправду не совершить больше, надо над собой работать, и это основа нашей религии. Мы молимся и очищаем себя постом, воздержанием, работой. А быков закалывать - какой в этом смысл?

— Сейчас… Очищая себя постом, ты ведь не позволяешь себе вкушать пищи столько, сколько хочется?

— Да, конечно же.

— Выходит, ты сам себя, свою плоть убиваешь, желания своей плоти уничтожаешь, так же, как иудеи на алтаре уничтожали быков?

— Так и есть, - подумав, согласился Реймос. Его глаза блестели, видно было, что заинтересован человек беседой. Да и то - часто ли встретишь в этой глуши образованного латинянина?

— Выходит, и сам ты приносишь жертву, только без крови? Жертву Богу?

— Да какую жертву… - Реймос задумался, - скорее, это я сам себя, свое тело упражняю… Хотя… В ответ на мои усилия Всевышний и сам помогает мне к Нему приблизиться.

— Ну а значит, все-таки жертва твоя, отказ от пищи - шаг навстречу Богу, дабы грех первородный преодолен был… А быки, они не бессмысленны. Вот ты, я вижу, человек образованный…

— Что ж, да.

— А посмотри на аламаннов - люди они хорошие, однако ведь совсем дикие. Поди-ка объясни им про внутреннюю жертву, про работу над собой. Поймут ли?

— Пожалуй, что нет.

— Нет. А вот быка заколоть, мясо, которое для своей плоти растил, для еды, для семьи - отдать Богу - это для них понятная жертва. Такими были иудеи древние. А те, кто образованнее - те понимали, как писал святой псалмопевец: жертва Богу - дух сокрушенный. К каждому Бог на его языке обращается.

— Хорошо, - сказал Реймос, сделав паузу, - я понял, почему иудеи эти жертвы приносили, и не бессмысленно это было. Но скажи мне, почему же нужно было для искупления грехов такую жертву принести, как принес Сын Божий по-вашему? Ведь то наши грехи - а то Божественная плоть.

— Наши грехи нельзя искупить. Вопиют они к небу… страшны наши грехи… вот посмотри на меня - ты думаешь, я святой человек? А я до того, как к Христу обратился по милости Его, будучи молодым, убивал, и радовался, когда с моего меча горячая кровь стекала, и не всегда лишь в бою убивал, по приказу - а случалось, и по горячности, и от нечего делать даже. И с блудницами невесть что вытворял. Что ж ты хочешь, воином я был - так ведь и мирные люди иной раз не лучше… - Квиринус опустил глаза, - как ты говоришь, работа над собой, духовный рост, приближение к Богу, но только… может, у вас там, на острове, все люди благообразны и тихи…

— Да нет, святой господин, я понимаю, о чем ты. Все мы таковы, и я был воином, и хоть начальники меня сдерживали, не всегда вел себя так, как подобает.

— Так вот, а у нас здесь все таковы - и по справедливости, по суду нам только одно положено - смерть. Так же, как раньше Бог истребил Потопом семя человеческое с земли… Так и нынче Он по справедливости должен был поступить. Ибо таких, как мы, нельзя в рай пускать - тут же пожжем деревья райские, а друг друга перебьем и перекалечим. Согласен?

— В общем, да… Но ведь, - Реймос вскинулся. - есть люди святые, достигшие внутреннего покоя и мира, живущие в гармонии, праведники, что не грешили, либо давно праведной жизнью свои грехи искупили…

— Сколько тех праведников? Вспомни-ка историю Содома? Сколько, скажи? Один на сто?

Реймос помолчал. Кивнул.

— И одного на десять тысяч не будет, - сказал он, - ведь и из тех, кто на священном пути подвизаются, хорошо если один из десятка достигает. А что обо всех говорить?

— О том Господь и сказал поначалу: потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их*. Ох, немногие, Реймос, а прочие - прочие в погибель идут. *(мф. 7,14)

— Но что же делать тогда? - поинтересовался чужеземец. Квиринус блеснул темными зрачками.

— Мы, люди, ничего с этим поделать не можем. Только Господь сам сделал шаг нам навстречу. Потому и сказал позже: Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется. Вместо того, чтобы нас уничтожить по справедливости, Господь на смерть отдал Себя. Ведь не глумятся над телом казненного - пройдя смерть, он за все грехи свои заплатил. Только человек не в силах умереть и продолжить жить, а Господь вот умер - и вновь воскрес. Прошел за нас вратами смерти. Теперь мы чисты от греха. И каждый, кто уверовал в это, может спастись - Христос стал широкой дверью, дверью для всех, а не только для избранных праведников.

Реймос покачал головой.

— Понял ли ты меня, или непонятно я разъясняю?

— Понял я тебя. Ох, как это все необычно… только что-то ведь не так, Квиринус - ведь христиане продолжают грешить, сам же знаешь. Что же, за них опять надо жертву приносить, и так до бесконечности?

Квиринус испытующе взглянул на него - умен, образован, а вот это - поймет ли? Но надо попробовать.

— Для Бога нет вчера, сегодня, завтра. Нет времени. Бог бесконечен. Вне времени Он существует. Вне времени Христова жертва. Нет такого, чтобы Он искупил лишь грехи, совершенные за день до Его казни, а те, что на следующий день - не искупил. Потому все то, что делаем мы, недостойные овцы стада Христова, тоже подлежит искуплению, и говорим мы, что за нас, за меня лично Христос пострадал и страдает в вечности… и совершая грех, надо знать, что бичом жжешь невинное тело Христа или гвозди вбиваешь в Его плоть. Мы это делаем по недомыслию и неверию, однако можем, по великому милосердию Божьему, покаяться и спастись. Иначе же и надежды бы не было…

Квиринус умолк, видя, что глаза собеседника все больше расширяются - и смотрит он очень странно.

— Поразительно, - Реймос покачал головой, - Гераклит… Сократ… да, это все у вас есть, но… чтобы столь сложное учение завладело столькими умами! Поразительно! Впрочем, прости, святой господин, я поражен твоими словами о вечности и бесконечности, и не знаю, как может так умно рассуждать человек, не посвятивший свою жизнь… размышлениям о Вселенной. Для которого и сама Вселенная-то… впрочем, неважно. Ты хорошо разъяснил мне суть вашего учения. Я понял.

— Что ж, я рад, - сдержанно ответил Квиринус. Он не был доволен - собеседнику лишь казалось, что он понял. А понял он лишь умом.

— Потому и сказано учеником Божьим Иоанном, - добавил он, - Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную.

Квиринус старался говорить медленнее, чтобы слова отпечатались в памяти собеседника. Реймос кивнул - видно было, что беседа произвела на него впечатление.

— Благодарю, твое преподобие, очень поучительно было слушать тебя. Ты открыл мне новый мир, которого я не понимал. Пребывание мое… на вашей земле… скоро заканчивается, мне пора в обратный путь, и я считал, что узнал о вас все - однако же ни разу не случалось мне говорить с человеком, которые объяснил бы мне суть христианского учения столь доходчиво. Теперь я знаю, во что вы верите, и благодарен тебе.

Реймос вежливо попрощался и вышел. Епископ еще какое-то время глядел ему вслед. Зерно посеяно - взойдет ли? Может быть - не сразу, может, потребуется еще полить его, чтобы оно проломило плотную корку души и потянулось к Солнцу. Так часто необразованные и невежественные люди легче и быстрее воспринимают слово Божье, нежели ученые книжники, люди духовные и праведные. Однако, подумал Квиринус, теперь уже не мое это дело, теперь - Твое, Господи, я мог лишь рассказать ему о Тебе, а Ты не оставь этого чужестранца Твоей милостью.

Марка букинобантов была построена следующим образом - состояла из множества отдельных бревенчатых домов, окруженных землянками (наподобие той, в которой жила мать Аморика), и за землянками - наделы, где варвары растили овощи, горох и бобы, а кое-где - овес, рожь и ячмень, хотя основные поля тянулись за пределы жилой общины. От каждого такого хуторка до другого путь был не близкий. В центре же марки высился самый большой дом, обмазанный цветной глиной, окруженный домиками поменьше, и проживал в нем сам Рандо - ныне на хозяйстве отсутствующий. За маркой шумела священная роща, где приносились жертвы языческим богам. У этой рощи и хотел Квиринус встретиться с братьями.

Но пошел через общину кратким путем. Во-первых, хотел он еще заглянуть к вдове Кунигунде, богатая она, и у нее Квиринус хотел выменять кое-что из еды - на отрез шелка из Трира, который лежал у него в суме.

Во-вторых, следовало уже и поторапливаться. Братья скоро придут к роще, и надо в обратный путь - не такой уж близкий. Квиринус думал с досадой, что неудобно расположили общину - ходить до марки далеко, а ведь надо работать, пахать и сеять, добывать пропитание, до проповеди ли им будет? Но что поделаешь, ведь не будешь селиться на общинных землях - к чему раздражать людей…

Перед домом Рандо, веселым, цветным, будто оконная мозаика в соборе, лежала пыльная площадь - тут собирались аламанны перед военным походом или для каких-нибудь общинных празднеств и событий. Сейчас площадь была пуста, лишь дети в серых рубашонках играли в камушки на земле. Девочка лет 12 - по аламаннским понятиям, невеста - несла через площадь коромысло с пустыми ведрами. Светлые ее косы болтались до бедер. Квиринус невольно загляделся на плавную походку девочки, и как косы качаются в такт шагам, выругал себя - хоть, если подумать, и не было похоти в его взгляде, одно лишь любование красотой твари Божьей. Вдруг девочка остановилась, взглянула серыми большими глазами.

— Господин из ромейской земли?

— Да, госпожа, - осторожно ответил Квиринус, - а ты чьих будешь?

— Я дочь Рандо, - ответила девица, - а зовут меня Хродихильде.

Серые глаза, длинные ресницы - ох, сведет кого-нибудь с ума эта девчонка! - любопытно глядели на него. Видно было, что ей хочется поговорить, но все же она робеет. И без того смело - заговорить с незнакомым чужеземцем.

— А меня зовут Квиринус, - сказал епископ весело, - что ж, будем знакомы?

— А что это у тебя там на шее надето? - заинтересовалась девочка.

Они подошли к краю площади, остановились у сложенной поленницы. Квиринус подцепил крест - медный, не шибко дорогой, зато с отлично выполненным Распятием, римской работы, показал девочке.

— Это изображение Бога.

— А, так это вроде амулета, - догадалась Хродихильде, - а что ж это за бог такой - наверное, Вотан?

Квиринус понял, что предстоит разговор - но странным образом говорить сейчас ему не хотелось. Неясная тревога закралась в сердце. Почему? Наверное, просто надо торопиться… Квиринус преодолел себя и заговорил.

— Нет, Хроди, это Иисус Христос, Бог, который стал человеком, сошел на землю, а люди его распяли на кресте.

— Почему? - Изогнутые брови девочки поднялись на лоб.

— Почему распяли? Так потому что люди злые, вот и распяли его без всякой вины.

— Но он же Бог! Почему же он…

— Потому что Он хотел помочь людям, - пояснил Квиринус. Дальше нельзя было позволять задавать вопросы, иначе придешь в тупик - дальше надо было рассказывать. И он начал рассказывать. Девочка слушала внимательно. Развлечений тут у них в деревне мало - послушать байки каждый горазд. Квиринус вдруг увидел, что из-за поленницы выползает еще какой-то паренек-подросток. И старуха подошла, остановилась поодаль. Он вдохновился…

— Бог есть только один, он создал землю, людей, животных и всех этих богов, которых вы почитаете, и которым приносите жертвы…

Жертвы они приносят бесам - но об этом Квиринус пока благоразумно умолчал. Об этом - потом успеется.

Внезапно он почуял - шум и дрожание земли. Очень отдаленный, но такой знакомый воину шум - топот скачущей вдали конницы.

Так вот, в чем причина тревоги, терзавшей его! Рандо все же вернулся. Надо, значит, уходить - и быстро. Но на Квиринуса смотрели уже шесть пар глаз. Слушали его рассказ. Жаль, что нельзя собрать их всех и один раз рассказать… как святитель Амвросий… в церкви… Но нельзя сейчас уйти!

И Квиринус продолжал рассказ. Про Сына Божия Единородного, Агнца, взявшего на Себя грехи мира, самого Себя положившего на жертвенный алтарь. Дабы спасти людей от ада и вечной гибели. Он говорил хорошо, может быть, никогда в жизни так не говорил… Его несло вдохновением, Святой Дух снизошел - он был сейчас как те апостолы, что внезапно заговорили языками.

…Это случилось с Квиринусом восемь лет назад. В Медиолане.

Из Галлии он сопровождал императора Грациана в Рим. В Медиолане остановились - не только чтобы дать отдых коням и людям. Император хотел непременно о чем-то потолковать с тамошним епископом.

Квиринус, надо сказать, был не крещен, хотя к христианству и относился с симпатией - церкви, красивые распевы напоминали ему о дорогой, давно умершей матушке. Однако после ее смерти Квиринус и вовсе перестал интересоваться религией - не все ли равно? Воевал, кутил, на досуге с удовольствием читал, учил языки - к языкам оказался способен.

Почему императору вдруг понадобился епископ - яснее ясного. Только был убит готами в битве под Адрианополем его дядя Валент - и убит как раз потому, что не пожелал дождаться Грациана с его легионом. И осталась еще одна проблема. Мачеха Грациана, Юстина, провозгласила императором своего малолетнего сынка, названного, как и отец, Валентинианом. Сам мальчишка был ни при чем, однако мать его Грациану изрядно мешала. Мешала она и Амвросию епископу, будучи арианкой. Так что поговорить им было о чем. Ну а Квиринус, помимо долга службы, рассчитывал поглядеть город, в котором не бывал раньше, да может, поискать смазливых девчонок.

Император был приглашен к епископу на обед, а после обеда они уединились, Квиринус же, как и трое других высших офицеров, был предоставлен себе. Всегда жадный до книг и чтения, он пробрался в библиотеку епископа - и был поражен богатым собранием пергаментных кодексов и свитков. Пользоваться библиотекой было разрешено, как передали от епископа, и Квиринус не замедлил этим воспользоваться, до темноты жадно переворачивал пергаментные листы. Попался ему тогда какой-то из отцов, писавший по-гречески, со школы Квиринус знал греческий неплохо, и заворожила стройная логика философа.

Так смеркалось, и Квиринус хотел было выйти из библиотеки, положил на место кодекс, и только тут заметил, что он не один.

Смутная в полутьме фигура - невысокий человек, но очень прямой и стройный, с узким лицом, не по-римски бородатый. Вошедший спросил дружелюбно.

— Привет тебе, гость! Ты ведь из тех, кто сопровождает императора Грациана?

Голос его, интонация невольно располагали к себе и в то же время внушали уважение, будто говоришь с вышестоящим офицером. Квиринус ответил в том смысле, что да, он трибун, находится при особе императора. Воевал с ним в Галлии.

— Ты любишь хорошее чтение, трибун? Так редко можно увидеть интерес к книге среди людей твоего занятия - а впрочем, император Грациан и сам на редкость образованный человек.

— Здесь хорошая библиотека, - искренне заметил Квиринус, - и в Риме я не встречал таких.

— Ты римлянин?

— Да, я родился и вырос в Риме.

— Христианин ли ты?

— Я не крещен, - коротко ответил Квиринус. Это могло значить, что угодно, но и явно указывало на то, что от язычества он также далек.

Незнакомец приблизился к нему и поднял лампу, которую держал в руке. Квиринус внезапно отшатнулся - поразили глаза этого человека. Большие светлые, в контраст темным волосам и бороде, и на миг показалось римлянину, что взгляд этот проник прямо в его сердце, под мощной броней ребер и мышц, проник и прочел все, что там было записано - и снова отпустил, найдя малоинтересным.

— Приходи завтра в собор, почтенный трибун, - пригласил незнакомец, - приходи и послушай.

Квиринус пообещал, вроде бы из вежливости, но он уже знал почему-то, что придет обязательно. Распрощался и ушел.

На следующий день, еле отболтавшись от друзей, которые по случаю праздничного отдыха собрались попариться в термах, он действительно отправился в собор.

Каким же было его удивление, когда на епископскую кафедру вошел вчерашний его собеседник. Квиринус сам себе поразился - вроде бы, ничего особенного, ведь он и был в доме епископа, так отчего бы ему с епископом не встретиться? Просто вчера ему даже эта мысль в голову не пришла, уж очень запросто беседовал с ним этот чернобородый. Амброзиус тем временем начал говорить с кафедры проповедь, и звучный, выразительный его голос надолго остался в памяти Квиринуса.

1Свет Христов не заграждается стенами, не разделяется стихиями, не помрачается тьмою. Свет Христов есть день без вечера, день бесконечный: он всюду блещет, везде освещает, ничто от него не укрывается…* *(Текст проповеди взят из "Слова на Пасху" св.Амвросия Медиоланского).

Слушал трибун, стоя у дверей, и вдруг жарко ему стало под плащом, и пот полился градом. И почудилось - свет льется сквозь темный купол собора, сорван купол, и как кровь из зияющей раны, хлынул вовнутрь свет…

— С приближением Света Христова и диавольская тьма прогнана, и неведение грехов прешло, и настоящим светосиянием прежние умозаблуждения истреблены, и обольстительное нечестие прекращено. Кто же есть День Неба, как не Христос Господь? Он есть День Сын, Которому День Отец открывает таинство Божества Своего; И так как за Днем Неба никогда не последует ночь, то и по явлении правды Христовой тьма грехов исчезает. Так как День всегда сияет и не может быть объят никакою тьмою, то и Свет Христов сияет и не покрывается никакою темнотою грехов. Потому евангелист Иоанн и говорит: "Свет во тьме светит, и тьма не объяла Его" (Ин. 1, 5)

И задрожал трибун, и не заметил, что опустился уже на колени. Не слышал, как ушел проповедник с амвона, и как запели в храме. Не помнил, как вышел на улицу. Будто стрела вонзилась меж пластин доспеха - и прямо в сердце, будто копьем пробило грудь, так Квиринус, никогда не сдававшийся, не знавший страха в бою, взлетевший уже на вершины военной славы, приближенный к императору - был навсегда побежден мягким неслышным касанием Агнца, бессильно распятого на Кресте.

Он поехал с императором в Рим, навестил родных, затем тем же путем - обратно в Галлию. Доехав до Трира - как раз приближалась Пасха Христова - уволился из армии и остался навсегда в граде Божьем, под крылом епископа Бритто. На Пасху был окрещен, а уже через год обрел таинство священства.

…Так говорил Квиринус о Сыне Божьем Распятом - а грохот и шум становились все ближе. И мелькнула мысль, что и не надо теперь убегать - догонят, и еще приведет он Рандо прямо к своим братьям. Ведь не для того, чтобы умереть, пришли они сюда. Для того, чтобы жить, строить, проповедовать.

Въехали на площадь в хороших доспехах всадники. Вождь Рандо во главе, на могучем вороном жеребце, с волчьими хвостами на шапке, с огромной бородой, огненно-рыжей. Огромный варвар с обезображенным лицом - вместо левого глаза заросший провал. Заметил неладное, подскакал к незнакомому ромею, притормозил коня.

— Ты кто таков?

— Я Квиринус, епископ из Трира, - ответил римлянин. Лицо Рандо исказилось.

— Это ты, дерьмо собачье, мутишь мне людей? Хочешь под римские мечи нас подвести?

— Что ты, Рандо, - спокойно и смело ответил Квиринус, - разве такое придет мне в голову? Я всего лишь служитель Бога, мне до Империи дела нет. Пришел я сюда, чтобы твоим людям рассказать - тем, кто хочет послушать - про истинного Бога, единого Творца неба и земли…

Дружинники, столпившиеся вокруг, даже как-то приутихли. Больно уж уверенно говорил римлянин. Говорил, словно командовал. Словно привык людьми повелевать. Но Рандо это еще меньше понравилось. Он соскочил с коня, передал повод мальчику. Подошел ближе к чужаку. Теперь видно было, что Квиринус и ростом не уступает Вельфу-гиганту, а в плечах будет даже и пошире его. Только смуглый и чернявый, и глаза темные сверкают.

Рандо не любил ромеев. И веру их поганую не любил, как и все в них. Когда он еще ребенком был, захватили как-то ромеи их селение, и мальчик успел спрятаться, а деда легионеры прямо на его глазах закололи, а потом еще хуже - приволокли сестру и мать, и тут же прямо в доме их изнасиловали. А потом Рандо воевал, и римское копье ему прямо в глаз воткнулось, с тех пор вместо левого глаза - страшный провал… Нет, не любил он ромеев, и ничего доброго от них не ждал.

И живым не собирался этого гада отпускать. Видно же, что военный он, легионер - выправку не скроешь. А прикидывается мирным жрецом… Рандо от ненависти сжал кулаки.

Что ж, можно зато веселое развлечение устроить. Заодно и людям неповадно будет впредь с такими разговаривать, и кому он уже успел римских сказок напеть - те призадумаются…

Рандо бросил взгляд на своих людей, насторожившихся было. Кое-кто с коней спешился. Стояли полукругом. За поленницей дети прятались. И народ собирался на площадь - тут и дружина приехала обратно, и развлечение, вроде, какое-то ожидается…

— Вот что, ромей, - решил он, - уйдешь отсюда сейчас же, и чтоб духу твоего поганого в нашей марке не было! Если только узнаю, что явился, размажу по стенке, как таракана. Но прежде, чем уйдешь… скажи-ка мне, про что ты там рассказывать собирался?

— Про истинного и единственного Бога, Господа нашего Иисуса Христа, - Квиринус выпрямился.

— Так вот, мы такого бога не знаем, ромей. И знать не хотим. Наш Бог - Вотан, и Донар наш Бог, и Фригг, и другие, а такого мы не знаем. Прежде, чем ты уйдешь, хочу я, чтобы ты сказал, так, чтобы все слышали - нету никакого твоего бога Криста, а повелитель всех богов и тот, кто землю сотворил - это Вотан. Давай, повторяй за мной!

— Ну а если не скажу, Рандо? - поинтересовался ромей.

— Тогда и не уйдешь, - сообщил вождь буднично, - живым не уйдешь отсюда. Давай, говори!

Странное дело, похоже, что перспектива не уйти живым ромея обрадовала. Он выпрямился и даже чуть ли не заулыбался, глаза прямо заискрились.

— Эх, Рандо! Истинный Бог один, Иисус Христос, предавший Себя на смерть за грехи людей. Что ж я могу еще сказать?

— Убью ведь, - предупредил Рандо, сжимая огромные свои кулаки. Он еще сдерживался, но злость росла. Непонятны эти люди, непонятны - ну ясно, не хочет он прогибаться, но ведь это жизнь! Из-за каких-то слов свою жизнь отдавать…

— Убивай, - согласился Квиринус.

Он опустил глаза, чтобы скрыть то странное, что творилось в душе - а в душе все нарастала радость, и теперь он понял, что это такое - когда в сердце поет ангельский хор. Тот свет, который некогда хлынул сквозь прорванный купол собора в Медиолане, тот свет теперь был совсем близко, и одного хотелось - на колени, и петь, петь гимны, не вытирая счастливых слез. Квиринус едва сдерживал рвущуюся улыбку - совсем уж глупо это будет выглядеть… Да, подумал он, конечно, вряд ли они убьют меня быстро. Но какая разница, еще немного, и наконец-то все кончится, все, навсегда, и я буду рядом с тобой, Господи! Спасибо Тебе, чего же еще может быть лучше, чем такая смерть! Конечно, хотелось поработать еще, пожить, побольше людей обратить, укрепить общину, однако, если на то воля Твоя…

…Так было, кажется, вечность назад - он был еще совсем молодым центурионом, и стоял в передней шеренге в ряду легионеров, прикрывшись щитом, и щиты сверкали на солнце. Безжалостное солнце било в лицо, сжигало задубевшую кожу, отражаясь, полыхало в щитах, в доспехах, и сиял на солнце орел легиона, вознесенный над головами, и рядом значок с изображением льва. Готские лучники вяло постреливали, и временами пытались брать их на крепость - шли на приступ, копья звенели о щиты, стрелы со свистом резали воздух.

Но очень, очень трудно, почти невозможно - прорвать такую вот стену щитов.

Левый фланг занимала когорта, которой и командовал тогда Квиринус, и было в ней множество рыжих и белобрысых аламаннов, преимущественно из букинобантов, и лучший его друг, Лойтари, тоже стоял рядом тогда…

Лойтари - огненно-рыжий и бородатый варвар, в одной из стычек Квиринуса стрела поразила в шею, и вытащил легионер своего командира с поля боя…

Каково это - быть частью стены? Стоять, закрываясь щитом, обливаясь потом под тяжелой, прошитой железом лорикой, под шлемом, слушая свист стрел, видя где-то там, в туманном мареве смутные силуэты врагов - варвары прятались от стрел в кустарниках. Так стояли они час, и два, и три, и солнце давно перевалило за полдень, а они все еще стояли, не двигаясь с места, и справа от Квиринуса упал легионер, не успел прикрыть лицо. И слева в ряду кто-то упал, зазевавшись, пропустив стрелу, и тотчас на его месте снова сомкнулись щиты - сплошной стеной. Временами дротики и стрелы начинали лететь тучами. Временами стояли спокойно, и тогда надо было только прислушиваться к гудению затекших ног, ловить ртом душный невыносимо горячий воздух, и думать, думать, когда же это все в итоге кончится - хоть чем, хотя бы и смертью…

В той битве погиб Лойтари, и Квиринус никогда уже не мог совсем, до конца забыть огненно-рыжего варвара, с которым сумел сдружиться - может, потому и решился идти проповедовать его единоплеменникам.

Так было и теперь - больно, невыносимо трудно, но это надо было просто перетерпеть, переждать, и это кончится. Квиринуса привязывали к перекладинам косого креста. Он уже понял, что будут с ним делать, и страх шевельнулся в душе, но радость - радость была еще так велика, что страх улетучился мигом. Его уже основательно избили, руки тех, кто его привязывал, и даже лица их были уже перемазаны его кровью. Но радость была такой, что Квиринус вытерпел бичевание, ни разу не охнув. Словно ангелы держали его в руках, и принимали на себя половину того, что ему доставалось. И в третий раз Квиринуса спросили, и снова он сказал, что да, все же нельзя говорить неправду, а истина в том, что Иисус Христос - Сын Божий и Бог, творец Земли и Неба. И тогда встал над ним дюжий дружинник Рандо и размахнувшись дубиной, ударил его по предплечью, переломив кость. Квиринус ожидал удара, и если и вскрикнул, то очень тихо, просто звук выскочил из груди сквозь сжатые зубы. Все сомнения, мучившие его когда-либо, наконец ушли. Бог есть, и Он рядом. Квиринус был счастлив. Он знал, что будет еще много таких же ударов, и надо еще потерпеть, и потом - вот он, вот уже рядом этот Свет, и это свершается по воле Божьей, и как же это хорошо, как прекрасно! Так женщина, рожая, кричит от боли, и все же радуется, создавая новую жизнь. Так и Квиринус шел сквозь врата смерти, сдерживая крики и не то плача, не то улыбаясь.

Ему сломали кости, одну за другой - на каждой руке, голени и бедра, пробили ребра, и наконец сняли и стали привязывать к колесу. Все это было переносить еще труднее, и Квиринус даже закричал от боли, на минуту отвлекшись от Вечного Света со своим переломанным телом. Руки и ноги связали сзади, и прежде чем поднять столб с колесом, палач еще подошел сзади и точным ударом дубины сломал позвоночник.

Это и было последним, что помнил Квиринус в своей земной жизни - мощный ошеломляющий удар, разбивший спину, и после этого разодралась завеса, и свет в его глазах окончательно померк…

Он не слышал оглушительного грома на площади. Не видел, что в просвете меж домами появился светловолосый чужестранец Реймос с далекого острова, что лежит еще дальше Британии, прямой и бледный от гнева. А за ним - его товарищ, поменьше ростом и поуже в плечах, но похожий на него. И в руке Реймос держит что-то совсем небольшой, что-то вроде небольшой палки, и из этой палки вылетает оглушительный грохот и пламя. Все на площади обернулись к чужеземцам, и Реймос крикнул по-аламаннски.

— Все в сторону! Убью!

И чтобы подтвердить эти слова, вновь испустил грохот, и что-то невидимое вонзилось в землю у ног дружинников, и земля взлетела фонтанчиком.

Реймос, а за ним и второй чужеземец, бросились вперед, но тут Лантикар - отчаянная голова, не побоится и злого духа - кинулся на них с копьем. И снова испустила палица гром, и дружинник покачнулся, и упал - все видели огромную дыру в его груди, хлынула кровь, дыра, будто копьем пробитая, только нет копья-то, и это было особенно страшно. После того уже никто не решался приблизиться к чужеземцам. И пока Реймос с палицей своей стоял, охраняя товарища, товарищ этот подошел к столбу, опустил колесо, отвязал поганого ромея, еще живого, хоть и с перебитым хребтом, и вроде бы, без сознания, и уже вдвоем, не опуская своего страшного оружия, подхватили чужеземцы Квиринуса и поволокли куда-то - прочь из марки, может, в царство подземных духов, откуда и явились.

Деревенские стояли, раскрыв рты, а некоторые бабы плакали, впрочем, они с самого начала плакали, одно слово - женщины. И еще сын старого Хильтибранда, кузнец, стоял, сжав кулаки и молча, мрачно глядя в землю.

Позже Рандо выяснил, где обосновались ромеи, и попробовал налететь на выстроенный ими дом и перебить всех, чтоб неповадно было - но только не нашел никого, дом был пуст, ушли они все, да и правильно, наверное, сделали.