"Монумент" - читать интересную книгу автора (Грэхем Йан)

Глава третья

Мало-помалу Баллас выздоравливал. Синяки выцвели, кожа утратила мертвенный сероватый оттенок, порезы затянулись, оставив по себе тонкие розовые шрамы. Сломанные ребра – хотя еще ныли – больше не взрывались невыносимой жгучей болью в ответ на каждое прикосновение.

Дни тянулись серой монотонной чередой. Ежедневно священник давал Балласу два пенни – на мясо. Иногда эти деньги и впрямь попадали в руки мясников – случалось, Баллас покупал всяческие вкусные вещи. Приправленные острыми травами свиные котлеты, оленьи колбаски, жаренные в меду утиные грудки. Однажды даже побаловал себя крыльями жаворонка, жаль только порция была очень маленькой – на один зуб. За все годы бродяжничества Баллас не едал ничего подобного и теперь наверстывал упущенное.

В другие дни он тратил деньги на выпивку. С раннего утра Баллас поселялся в кабаке и целый день заливал в себя эль и вино. Проголодавшись, шел на рынок и крал еду. Мясо на рынке не было таким изысканным, как в мясных лавках – здесь не продавали крылышек жаворонка или утиных грудок, – однако его хватало, чтобы набить живот. Все кражи Баллас совершал с большой осторожностью и никогда не приходил дважды к одному и тому же прилавку.

К вечеру он возвращался в спальню и заливал в желудок виски. Бретриен почти не беспокоил его – видимо, смирился с нелюдимостью своего подопечного. И даже если видел, что гость пьян, не говорил ничего. Очевидно, священник полагал, что Баллас сам себе хозяин, и не собирался его перевоспитывать. Такое отношение вполне устраивало Балласа.

Сам он не переставал размышлять о металлическом диске вправленных в него камнях. Эти мысли внушали оптимизм и помогали выздоровлению. Спустя две недели Баллас решил, что настало время покинуть дом священника…

Тот день начался так же, как и все предыдущие.

Баллас проснулся около полудня. Взяв у священника положенные на сегодня «мясные» деньги, он засел в кабаке и залил в себя порцию спиртного. На рынке украл кусок бифштекса, съел его, а на обратном пути к кабаку – воистину в тот день Госпожа Удача благоволила к нему – нашел на земле потерянный кошелек. Денег хватило на бутылку недурственного виски. Едва солнце склонилось к закату и начало подмораживать, Баллас вернулся домой и отправился в свою спальню.

Когда стемнело, послышался звук открываемой двери. Потом тихо лязгнул замок. Отодвинув штору, Баллас выглянул наружу. На противоположной стороне улицы стояла церковка, где служил отец Бретриен, – овальное здание из темного кирпича с пятифутовым изображением Скаррендестина над дверями и звонницей с задней стороны. Дюжина прихожан терпеливо ожидала у входа.

Настало время вечерней службы. Прищурившись, Баллас наблюдал, как отец Бретриен идет к церкви. Что-то тускло поблескивало в его руке. Бутылка освященного вина, понял Баллас.

– Неплохая идея, святоша, – пробормотал он, задергивая шторы. С этой мыслью Баллас прямиком отправился на кухню и снял с полки бутыль. – Посмотрим, преуспели ли монахи в виноделии…

Он сделал большой глоток и скривился. Терпкая жидкость обожгла горло точно уксус.

– Милосердные Пилигримы! И люди это пьют? Вот уж точно: благочестие до добра не доводит! – Пожав плечами, Баллас сделал второй глоток. На этот раз пошло легче – вроде как плохонькое винцо в кабаке.

Баллас обвел взглядом кухню. В углу он приметил сумку с овощами и удовлетворенно кивнул: сумка пригодится позже.

На столе – груда пергаментов, бутылка чернил и нож, которым Бретриен затачивал перья. Прихватив нож и деревянную вилку, Баллас вернулся в комнату.

Устроившись на кровати, он принялся обтачивать вилку. На пол посыпалось древесное крошево, смолистый аромат столярной мастерской наполнил комнату, смешиваясь с запахом дыма из очага. Баллас работал аккуратно и терпеливо. Он сточил вилку, превратив ее в узкую планку, украсил рукоятку причудливой кромкой и вырезал на плоской поверхности несколько желобков разной формы. Несколько раз Баллас придирчиво оглядывал свое творение, окончательно утратившее сходство с вилкой. Недовольно качал головой, бормотал что-то себе под нос и вновь принимался ковырять ножом неподатливое дерево.

Наконец работа была завершена. Одобрительно кивнув, Баллас бросил деревяшку на кровать и приложился к бутылке. В ней оставалось меньше половины. Единым глотом Баллас всосал в себя вино и вышел на кухню. Он положил нож на стол, а пустую бутылку поставил на полку. И, чуть поколебавшись, взял с нее еще две – полные.

Затем вернулся в свою комнату.

Через некоторое время зазвонил церковный колокол, оповещая об окончании службы. Вскорости отец Бретриен вышел из церкви и направился к дому. Опустив шторы, Баллас прислушивался. Вот распахнулась и закрылась входная дверь. Отец Бретриен повозился на кухне, подогревая ужин. Потом легкие шаги священника прошелестели по коридору и затихли на пороге спальни. Закрылась дверь, щелкнула задвижка…

Баллас ждал.

К тому времени он успел откупорить третью бутылку. Баллас уже притерпелся к резковатому вкусу вина. В голове слегка шумело, а в теле образовалась приятная легкость. Он ощущал необычайную бодрость и был готов действовать…

Баллас не обладал чувством прекрасного. Разумеется, он мог отличить красавицу от уродки по тому, как сердце начинало биться быстрее, а член твердел и наливался кровью. Но то был всего лишь зов плоти. А вот неодушевленные предметы – даже неземной красоты – оставляли его равнодушным. Шелковая рубашка не казалась элегантнее дерюги. Алмаз был красивее речной гальки. Однако Баллас отлично знал, какие веши привлекают людей. И за что те готовы платить.

Он вышел из спальни. Возле комнаты Бретриена остановился и прислушался. Из-за двери доносилось размеренное дыхание спящего человека. Баллас миновал коридор и шмыгнул в кухню.

Несколькими большими глотками он выхлебал остатки вина из третьей бутылки и поставил ее на стол. Затем поднял с пола сумку с овощами и вытряхнул содержимое. Засунув пустую сумку под мышку, Баллас отпер дверь и выскользнул на улицу.

На темном небе виднелись бледные звезды. Желтая, почти полная луна озаряла серебристым светом дома, заборы и деревья. Было холодно, и ночной морозец взбодрил Балласа. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и направился к церквушке.

В лунном свете блеснул знак Скаррендестина над дверями. Баллас вынул из-за пояса оструганную вилку и запихнул ее изборожденный желобками конец в замочную скважину. Осторожно поводил отмычкой взад-вперед, нащупывая сложное нутро замка. Пружина не поддавалась.

Баллас выпрямился и потянул за ручку. Отмычка не понадобилась: дверь была открыта.

«Не запирайте двери своих церквей, ибо никому из людей не заказан путь в Дом Четверых». Он припомнил стих из Книги Пилигримов, читанный в далеком детстве. Теперь отрывок пришелся как нельзя кстати.

– Святой человек! – хмыкнул Баллас. – Нельзя воспринимать Книгу настолько буквально…

Тем не менее глупость священника оказалась на руку. Баллас вошел в церковь, миновал узкий притвор и оказался в молельном зале. На алтаре горела белая свеча. Баллас снял с крюка фонарь, запалил фитиль от свечного пламени и огляделся по сторонам.

Церковь Пилигримов проповедовала умеренность. Голые камни. Голый пол. В молельном зале не было окон, будто естественный свет считался чем-то греховным. Стены, однако, были увешаны гобеленами. Каждый изображал часть пути одного из Пилигримов к подножию святой горы – Скаррендестина…

История Пилигримов была проста и незамысловата. Четверо простолюдинов – портной, свечник, дубильщик и матрос – узрели видение бога-создателя. Тот повелел им отправиться в путешествие и бродить по земле до тех пор, покуда они, через страдания и невзгоды, не постигнут разницу между добром и злом. Пройдя долгий путь и совершив множество благих деяний, четверо Пилигримов встретились на вершине Скаррендестина. Здесь же – в награду за их святые труды – бог-создатель даровал им жизнь вечную и сделал проводниками Леса Элтерин. Леса, чьими запутанными тропами путешествуют души умерших, ища пути в рай. Праведникам укажут эту дорогу, а грешники будут бродить под кронами темных дубов, страдая от ужасных мучений, до тех пор, пока их души не очистятся…

Баллас скучающе оглядел гобелены, потом обернулся к алтарю. На нем стояла Святая Чаша – бронзовый кубок, из которого несчастные праведники пили дрянное винишко. На дне еще оставалось несколько глотков. Баллас выхлебал вино, засунул Чашу в сумку и огляделся в поисках добычи. Больше ничего особенно ценного в зале не было. Разве что бронзовые подсвечники в нишах. Они стоили сущие гроши – по пенни каждый, не больше, но Баллас прибрал и их. Зачем пренебрегать дармовщиной, коли она сама идет в руки? Баллас покидал подсвечники в сумку, последний раз обвел взглядом зал и вышел на улицу.

Подсвечники и Чаша – это, разумеется, не главное. Улица Полумесяца располагалась почти в миле отсюда, но Баллас знал, что успеет добраться до музея прежде, чем минует полночь. Можно было сократить дистанцию почти вдвое, пройдя по Храмовой площади, однако рисковать не хотелось. Зачем? До рассвета еще добрых семь или даже восемь часов, и нет никакого резона нестись сломя голову…

Нет, торопиться не стоило – и все же Баллас почти бежал. Летел вперед, будто на крыльях, и улыбался во весь рот – как ребенок в канун праздника Середины Зимы. Ребенок, готовый развернуть льняные кулечки с подарками – игрушками, конфетами и засахаренными яблоками. Одна-единственная мысль у него в голове, и Баллас повторял ее точно заклинание: «Скоро я буду богат, скоро я буду богат, скоро я буду богат…»

Он сможет купить себе любую шлюху – самую теплую, пышную и ласковую. Он найдет жилище – удобную комнату в приличной гостинице, с мягкой кроватью и чистыми одеялами Он выпьет галлоны вина – напьется вдосталь, и деньги не кончатся. Он будет пить, пока не лопнет.

Баллас тихо рассмеялся… и свернул на Храмовую площадь.

– Церковники божатся, что деньги меняют человека, – пробормотал он. – Достаток делает его иным, преображает душу… Что ж, со мной ничего такого не случится.

Он подошел к Дубу Кары. Три головы по-прежнему висели на ветвях. Лунный свет мерцал в их глазах – круглых и бессмысленных, точно у снулых рыб. Взгляд Балласа переместился на Эскларион Сакрос. У темных высоких ворот несли караул полдюжины стражников. Оранжевые отблески огня отражались в их надраенных шлемах.

– Никто не скажет: «Деньги изменили Балласа». Если обо мне вообще станут говорить, люди скажут: «Деньги позволили ему быть Балласом сполна». Так же, как сокол может быть соколом в полной мере, когда его вынут из силка и выпустят на волю…

Баллас миновал зловещий Дуб, пересек Храмовую площадь и направился к улице Полумесяца. Скоро он уже подходил к музею. Оглядевшись по сторонам и не приметив ни единой души, Баллас сунул отмычку в замочную скважину. В отличие от священника старый Кальден не доверял заповедям Пилигримов: дверь была надежно заперта.

Баллас осторожно повернул отмычку. Она то и дело застревала в замке, сражаясь с пружинами хитрого механизма. Наконец послышался тихий щелчок. Дверь открылась. Баллас вынул из мешка фонарь, прихваченный в церкви, и вошел в зал. Желтый свет замерцал бесчисленными бликами, отражаясь в стеклянных витринах. В музее не было ни души – что и неудивительно в этот час. Баллас быстро добрался до дверцы, ведущей к лестнице, и толкнул ее. Заперта. Он немного поковырялся в замке отмычкой, но тут же отбросил ее. Нетерпение было слишком велико – тем более что в темных безлюдных залах уже не требовалось таиться. Пинком ноги Баллас вышиб дверцу и спустился в подземный коридор.

Безмолвно лежали на полках черепа и кости, стояли древние горшки, статуэтки и фигурки из стекла, кости и отшлифованного камня. Примостив фонарь на пол, Баллас прямиком направился к полке, с которой две недели назад старик снял деревянную коробочку с вожделенным диском… Здесь не было ничего, кроме кучи измятого шелка. Он схватил ткань и скинул ее с полки, надеясь отыскать под ней шкатулку. Тщетно.

– Что ты с ней сделал, старик? – тихо пробормотал Баллас. – Куда ты ее подевал?

Подхватив фонарь, он судорожно принялся обшаривать соседние полки. Взгляд метался от экспоната к экспонату, фонарь подрагивал в руке. Тени затаились в пустых глазницах козлиного черепа, отблески огня плясали на боках зеленого стеклянного кубка. Прошептав проклятие, Баллас покачал головой.

– Подложил ты мне свинью, старый пройдоха!

На полке лежала шахматная доска. Коробка была сделана из черного и красного стекла, фигурки – из синего и желтого. Может, шкатулка спрятана за этой доской, поблескивающей в свете фонаря? Баллас опустился на колени, собираясь заглянуть в глубь полки. Терпение его истощилось, сдали нервы.

– Кровь Пилигримов! – рявкнул он и, схватив шахматную доску, отшвырнул ее в сторону. Доска ударилась о стену и разлетелась тысячами красно-черных осколков. Фигурки посыпались на пол, с мелодичным звоном раскалываясь о каменные плиты. Баллас осмотрел полку. Шкатулки не было.

Кровь, прилившая к лицу, стучала в висках крохотными молоточками. Баллас протянул руку к следующей полке, смахнул с нее звериные кости. Череп льва разлетелся, ударившись об угол стола, белые обломки брызнули в стороны. Баллас отскочил. Под каблуком хрустнул крошечный череп полевой мыши. Шкатулки не было.

У Балласа затряслись руки. Он медленно закрыл глаза, стараясь успокоиться. Тщетно. Где же шкатулка? Где – в этом огромном складе проклятого бесполезного дерьма? Где? Где?

Он повертел головой по сторонам, с ненавистью обводя взглядом огромный сводчатый зал.

– Где она? – заорал Баллас. – Где???

Красный туман застилал глаза. Он словно висел в воздухе, сочась из кирпичной кладки стен, из полок, из самих экспонатов. Зарычав, Баллас сжал кулаки и скинул с очередной полки стеклянные статуэтки. Крошечные хрупкие фигурки воинов, политиков и философов древности разбились о каменные плиты.

И вновь – никаких признаков шкатулки. Рычание Балласа превратилось в рев. Он смахнул очередную порцию черепов. Потом – керамическую посуду, расписанную в восточном стиле. Пол был устлан глиняными и костяными осколками. На следующей полке оказались гобелены вековой давности, ломкие и ветхие; одни порвались, когда Баллас отшвырнул их, другие рассыпались в пыль. Следующую полку занимал отряд солдатиков из слоновой кости – каждый размером с указательный палец. Баллас разметал их ряды словно удар молнии.

Он яростно обыскивал хранилище. Пот ручьями тек по лицу. Острый осколок какого-то древнего реликта – теперь уже было не понять, какого именно, – рассек Балласу ладонь. Когда он смахнул несколько изукрашенных чаш, кровь окропила стену. Порезанная рука ныла, но боль казалась почти приятной. Звуки разрушения – звон стекла и шорох разбивающейся глины – тоже нравились Балласу. Он двигался по залу словно торнадо. Вскоре все полки были пусты.

Тяжело дыша, Баллас привалился к стене. Под ногами хрустели остатки изничтоженных древностей. Глиняное крошево облепило стекло фонаря. Костяные обломки валялись на полу вперемешку с осколками стеклам фарфора. Кровь из длинного пореза на ладони обрызгала полки и стены, заляпала рубаху и штаны Балласа. Он поднес руку ко рту и облизал рану.

– Если шкатулка не здесь, она может быть где угодно… Тонкое наблюдение, ничего не скажешь. Но Балласу слова придали бодрости и надежды. Однако где же она? Куда проклятый старик мог ее запрятать? Конечно, он не настолько глуп, чтобы выставлять шкатулку напоказ, класть туда, где всякий может увидеть… Взяв фонарь, Баллас поднялся по ступенькам и вернулся в выставочный зал.

Он шел среди витрин, где стояли чучела животных. В одной были птицы с набитыми конским волосом телами – скопы, орлы, ястребы, вороны, воробьи, сороки. Их неживые глаза блестели в свете фонаря. В другой пол устилали сухие листья, ветви, еловые и сосновые иглы. На них сидели чучела лесных крыс, мышей, белок и даже стоял олененок. В некоторых витринах Баллас видел пауков, жуков, бабочек. В иных – чучела медведей, львов, лосей…

Но ни малейших признаков шкатулки.

Баллас осмотрел вторую залу. Здесь были выставлены предметы древних цивилизаций: артефакты лективинов с Дальнего Запада, вокаринов с юга, шабринов, живших в районе экватора… И никакого диска.

Выругавшись, Баллас почти бегом ринулся в последний зал – он же первый, если считать от входа. Его окружили предметы ныне существующих народов. Белые льняные халаты, шали и кривые мечи Востока. Прочные меховые одежды и копья охотников на тюленей – даскери, племени с Дальнего Севера…

А вот шкатулки по-прежнему не было.

Баллас грязно выругался. Ярость распирала его, жгла точно огнем. Шагнув к ближайшей витрине, он что было сил двинул по ней ногой. Брызнули осколки стекла, заискрившись в свете фонаря. Баллас посмотрел на них, чувствуя, как умирает надежда. Все планы, которые он обдумывал с лихорадочной радостью. Чудесные шлюхи, бесконечное вино, удобная теплая комната – все это угасло, как теплый костер под проливным дождем.

Крикнув, он снова ударил витрину. Она вздрогнула, посыпались ножи и меха. Баллас взирал на них с ненавистью и отвращением. Потом взгляд его переместился на стену зала, ярдах в двадцати от витрины. Баллас моргнул.

Показалось – там, на границе света и темноты, стоит человек. Невысокий и странно сгорбленный. Сердце Балласа застучало как сумасшедшее, но в следующий же миг он понял, что обознался. Не человек это был, а всего лишь узкий дверной проем.

Баллас кинулся к нему и дернул ручку. Заперто. Разбежавшись, он врезался в дверь плечом, ломая замок и сдирая ее с петель. Переведя дыхание, Баллас вошел в комнату и огляделся. Он увидел массивный стол в центре и полки на стенах. Полки были завалены пергаментами, на столе лежала толстая книга с золотыми буквами на переплете. «Каталог даров земли». Старик говорил геологу об этой книге. Возможно, он все же пытается определить происхождение голубого камня… Здесь, в маленькой каморке.

Фонарь замерцал. Свет начал меркнуть. Баллас схватил свечу и зажег ее от угасающего пламени фонаря. Раздираемый нетерпением, схватил кучу пергаментов и скинул с полки; сухие листы посыпались на пол. Он надеялся отыскать шкатулку или диск, спрятанный под грудой, – но тщетно.

Вторая полка, третья. Пергаменты летели на пол, как сухие осенние листья. Пусто, пусто. Раздражение превращалось в застящую глаза ярость. Пачка за пачкой Баллас скидывал на пол ломкие листы, пока не опустошил все полки.

– Проклятие! – завопил он. – Будь все проклято! Все!!!

Повернувшись к «столу, он пнул его что было сил. Пухлый том полетел на пол, свеча опрокинулась и упала на рассыпанные пергаменты. Баллас направился к двери – и замер на пороге.

В углу лежала еще одна кипа пергаментов. Занятый полками Баллас сперва не заметил ее. Подскочив, он одним ударом руки разметал листы – и нашел спрятанную под ней деревянную шкатулку, ту самую, что искал.

Ухмыляясь, Баллас потряс шкатулку. Внутри что-то загремело. Баллас попытался откинуть крышку, однако шкатулка была заперта. Он потянулся за отмычкой, но тут же вспомнил, что выкинул ее. Плевать. Теперь это не имело значения. Баллас размахнулся и швырнул шкатулку об стену. Крышка отскочила, на пол выпал металлический диск. Баллас схватил его и засмеялся – от счастья и облегчения.

Диск оказался гладким, без следа орнамента или гравировки. Балласу он показался грубым, уродливым, примитивным. Но вот рубины… За них можно получить добрую пригоршню золота. А голубой камень – главный предмет охоты… сколько может стоить он? Старик сказал, что камень уникален, и, стало быть, у него нет установленной цены. Баллас знал, что такие продаются за колоссальные суммы. Он погладил камень пальцем. Тот был гладким, как лед.

– Свеча, – пробормотал Баллас. – Посмотрим, что так впечатлило геолога…

Лишь теперь Баллас понял, что свеча лежит на пергаментах, и те уже занялись. Края тлели и скручивались. Поднимался черный вонючий дым. И все же Баллас не мог преодолеть искушения. Он схватил свечу и поднес ее к камню. Цвет сделался еще ярче, насыщеннее. В глубине камня появились золотые искры; они поднимались вверх, словно подхваченные невидимым течением, переливались, мерцали, как звездный свет. Баллас смотрел, не в силах отвести глаз.

– Ни один человек не откажется, если предложить ему такое, – прошептал он.

Он закашлялся. Огонь медленно пожирал пергаменты, комната наполнялась клубами едкого дыма. В воздухе парили клочья пепла.

– Шлюхи, выпивка и теплая комната. – Прижав диск к губам, Баллас поцеловал синий камень и бросился вон из комнаты.

Баллас нашел пристанище в конюшне при таверне. В темноте, окруженный приятным запахом и теплом лошадей, он свернулся клубочком в углу. Баллас лежал на соломенной подстилке, пропитанной лошадиной мочой, – и все же ему было хорошо как никогда. Он знал, что страдания скоро закончатся.

Завтра в это же время он будет совсем в другом месте. Возможно – в кабаке, за столиком, уставленным бутылками лучшего вина. Или в борделе, в кровати с темноглазой пышной шлюшкой.

Баллас подложил локоть под голову, прижимая к груди сумку с похищенным богатством. Сквозь тонкую ткань он чувствовал округлые формы церковной утвари и острый край диска.

Мечтательно улыбаясь, Баллас уснул.