Dark Window Девушка Ветра

Что ответить, если вопрос задаст девушка ветра? А-а… Вам представляется картинка, где красуется некий Ветер, у которого есть девушка, вопрошающая пустоту, куда какими-то обстоятельствами занесло и вас. В мозгу сразу складывается десяток вариантов. В одном вы получаете от Ветра по физии. В другом нахально уводите девушку из под его носа, чтобы не хлопал ушами. В третьем расстилаетесь перед девушкой ковровой дорожкой…

А всё не так…

В день рождения лил дождь. Небо делало вид, что страдает, отгородясь от мира косыми струями. Когда вокруг холодно и мокро, кажется, что весь мир скорбит вместе с тобой по исчезнувшему году. И на душе в этот день скребли безжалостные кошки. Много кошек, и если про них помнить, никогда не почувствуешь себя одиноким и позаброшенным. В компании скребущих когтей жизнь ворочается уныло и неохотно. Особенно, когда над головой небо, забрызганное цементом, а ветер оборачивается стаей до омерзения скользких и противных слизняков. Я боялся, что и встреча окажется склизкой. Встречи и расставанья подчиняются незримым законам. В тот день я выучил один из них. Простейший, надо сказать, закон. Сначала дует ветер, потом приходит девушка. Но нам кажется, что мы живём в мире, где ветра нескончаемы.

В дождливую погоду город тонет в угрюмой скуке. Можно затаиться в квартире, где тепло и сухо. Но если прогулки ждёшь целый год, гроза не помеха, а так, временные неприятности. Правда, гуляя в дождь, следует тщательно выбирать места, чтобы в памяти не остались бесконечные серые стены из бетона с тёмными подтёками фальшивых слёз и пустые улицы с грязными ревущими ручьями. Мои ноги уверенно шли к району, где здания не выстраивались в шеренги и не змеились многоподъездными изгибами. Там буйствовала зелень, а дома прятались меж густых зарослей ив и тополей.

Раньше здесь ходили трамваи, но потом маршрут перенесли к новостройкам и рельсы исчезли. Осталась вымощенная булыжником дорога, уходящая в гору витком спирали. Да мост, по которому ходят, лишь осторожно проверяя на прочность каждую следущую досочку. А можно остановиться и развернуться, положив руки на холодные перила. И глядеть вниз, где в глубине оврага змеится крохотная речка, а по склонам распластались ярусы огородов.

Путеводные доски держались на толстых проклёпанных пластинах, словно один из броненосцев начала века увильнул от почётной гибели и затаился здесь, выставив погреться древние бока. Дождь утих, зато усилился ветер, сдувая с изъеденной временем поверхности капельки влаги. Рисунок ржавчины на тёмных шариках заклёпок складывался в удивительные панорамы впадин и материков. Маленькие планеты, угодившие в плен коричнево-бурого льда застывшего металла.

Разглядывая тайны пятой планеты, я почувствовал, что стою на мосту не один.

Чтобы привлечь внимание, не надо облачаться экстравагантно и крикливо. Достаточно тёмных очков с необычной оправой, отличной от сотен и миллионов рамок, сжимающих затенённые стёкла. Или брошки под старину, но чуточку не такой, как тысячи сошедших с конвейера штамповок. Взгляд проскальзывает по привычному, но застревает на отклонениях от нормы. Мой взгляд привлекли не очки, и не брошка. Платье. Нельзя сказать, что оно было необычным. Светлое платье с голубовато-зелёными переливами. Но когда ты кутаешься в косуху, отчаянно стараясь удержать последние кусочки тепла, а кто-то совсем рядом прекрасно себя чувствует в лёгком платьице, поневоле задумаешься: «Почему?»

Захотелось подойти и набросить косуху на её узкие плечи. Однако ноги даже не сдвинулись с места. Не положено. Не принято. Нельзя. «Вам не холодно, миледи?» «Ид-ди н-на хер-р, дур-рак!» Реакция самозащиты в век мёртвого романтизма. А в душе ворочается желание увидеть хотя бы одного Настоящего Рыцаря. Но когда Рыцарь подходит и предлагает свою помощь, включаются рефлексы. Нету рыцарей, вымерли все, скопытились вместе со своими лошадёнками, носящими неизменно гордые имена. Когда кто-то предлагает тепло и защиту, знай: с тебя спросят плату, о которой пока не задумываешься. Только она изначально дороже, чем кусочек тепла в дождливый день. Потому и отказ. За так ничего не бывает. И если кто-то корчит из себя рыцаря, приготовься увидеть монстрячную рожу с лукавым оскалом, когда маска вежливых манер треснет и рассыпется осколками.

А ещё взгляд. Взгляд навстречу фальшивому рыцарю. Вам никогда не приходилось пытаться впарить в обменном пункте поддельные баксы. Нет? А-а, тогда вы не знаете, КАК на вас могут посмотреть.

Самые ужасные минуты, когда разрываешься между желанием поступка и невозможностью его совершить.

— Где твой дом?

Я вздрогнул. Я повернулся, ещё не веря, что этот хрустальный голосок обращается ко мне.

На мою скромную персону смотрели внимательные глаза.

Не люблю сравнивать. Выкрики типа «О! Настоящий Бельмондо!» или «Вылитый Михалков» вызывают скрытое раздражение. Я не кричал, просто вспомнил, что именно так выглядела принцесса «Обыкновенного чуда». Сияющие глаза. Взгляд навстречу. Наивная, по-детски беззащитная улыбка счастья. И чувствуешь себя последним подлецом, если по твоей вине эта улыбка сменяется кривой многоопытной ухмылкой горечи.

Вы когда-нибуть притрагивались к настоящей улыбке? За такую улыбку можно отдать многое. Просто посмотреть, даже не мечтая притронуться. Вот я и смотрел.

— Какой из них твой?

Белая-белая, словно заледеневшая, рука обвела склоны оврага с садовыми постройками. Я невольно проследил за ней, вбирая взглядом десятки разномастных и разнокалиберных домишек. Под дождём они сгорбились, закопались в землю бойцами обороны последних рубежей. Израненными, заштопанными, небритыми. Но несдающимися, потому что отступать уже некуда.

— Здесь нет моего, — невольно разжались губы.

Удивлённый и острый взгляд, словно ответ в диковинку. Ветер разметал светлые спиральки её волос, почти закрыв бледное лицо, а потом утих. Волосы, медленно струясь, опадали на плечи. И я заметил, что ни на лице, ни на волосах, ни на платье не виднелось ни единой капельки. Словно незнакомка появилась здесь в короткий промежуток между последней каплей дождя и последним порывом ветра.

— Тебе не холодно? — решился спросить я, торопливо указав на лёгкое платье и на его короткие рукава. На её руках не было «гусиной кожи», но синевато-молочный цвет выглядел угнетающе.

— Холодно? — удивлённо переспросила девушка.

— Конечно, — кивнул я. — Ведь такой ветер.

— Нету ветра, — улыбнулась девушка. — Ведь я здесь.

— Да и я здесь, — пришлось заметить мне, — и что с того?

— Я стою ЗА ветром, — медленно объяснила она. — мы оба ЗА ветром.

И правда, ветер, пронизывающий город с самого утра, исчез в небесах, где упорно ползли с севера на юг лохматые серые клочья.

После я тысячи раз пережёвывал эту фразу. «Стою за ветром». И всегда она звучала плоско и глупо. А вокруг дули ветра. Одинаково звучащие фразы имеют разный смысл при разных обстоятельствах. Может, надо снова забраться ЗА ветер. Но некому было протянуть мне руку навстречу.

— Какой бы ты выбрал себе?

Определённо, её интересовали садовые домики. Я тоже взглянул туда, но промокшие постройки вызывали только брезгливую жалость.

— Под солнцем они другие, — заметил я.

Девушка резко повернулась, облокотившись на почти просохшие перила и посмотрела в небо. Туда, где пряталось солнце.

— Оно тебе так необходимо?

— Ну… просто люблю солнечные дни, — скомканно признался я. — А тут сплошной дождь без остановки. Тем более, сегодня — мой День Рождения…

— … И подарки, — закончила она.

Я смутился. Ну вот, получается, навязался.

— Будет тебе солнце, — она мило улыбнулась.

А на моём лице нарисовалась та самая знаменитая многоопытная ухмылка горечи несбывающихся желаний. Небо на западе посветлело. Клочья разорвались и побежали быстрее. За серой пеленой угадывался свет. Ничего волшебного не происходило, просто выправлялась погода. Края облаков позолотились. Сияние усилилось, словно занавес скрывал рвущегося на свободу золотого дракона. А потом в разрывах облаков показался его огненный глаз. На горизонте появилась полоска лазурной голубизны, а над головой уже проглядывали осколки неба. Почти чёрные на фоне убегающей серости.

— А теперь? — солнце перестало интересовать девушку и она повернулась к садовым домикам. Я вслед за ней. Солнечные лучи заставили их подтянуться, приободриться и даже как будто подрасти. Мне в глаза сразу бросилась двухэтажка с полукругом чердачного окна и затейливой миниатюрной башенкой, венчавшей это сооружение для хранения садового инвентаря, да торопливых обедов. Но с моста она казалась небольшим замком, особенно если прищуриться.

— Этот! — я решительно указал на башенку. Мне уже хотелось, чтобы она по-настоящему была моей.

— Посмотри туда, — лёгким взмахом чуть влево предложила она.

Там стоял крепкий домище. Взгляд тут же прилип к нему. Дом был чем-то похож на созерцательницу. Зелёно-голубые стены и белые полосы уголков и оконных рам. Он прятался за раскидистую черёмуху и выглядел на удивление ухоженным по сравнению с рядом стоящими сараями, у которых прогнило крыльцо, а тёмные провалы окон скалились осколками пыльных стёкол. Дом прятал тайну. Я почувствовал её присутствие. Тайна была не злой. Я бы сказал, тенистой, прохладной. Словно сидишь под густым кустом малины, а к тебе сверху пробиваются лучики солнца, превращая сочные, нетронутые никем ягоды в драгоценности.

— Хочешь, пойдём туда, — неожиданно предложил я.

— Не надо, — качнула головой девушка и осторожно погладила отполированное дерево перил. — Там не наша тайна.

«Наша,» — тёплой волной отозвалось во мне. Девушка не отстранялась, не отталкивала меня и не собиралась исчезать. Я впивался взглядом то в неё, то в выбранный ею дом. Да что там! Я уже любил этот дом. По малейшей просьбе я готов был кинуться к нему и метёлкой из павлиньих перьев отгонять все соринки, жаждущие пробраться к его волнительным тайнам.

Иногда, чтобы полюбить, требуются считанные секунды.

После я часто приходил сюда. И один. И с женщинами. И с молоденькими девчушками. Каждой из них я предлагал выбор. За долгие годы мне выбрали чуть ли не две дюжины домишек. И ухоженных, и заброшенных. С резными верандами и затейливыми крылечками. С кирпичными трубами и огрызками ржавых конусов, из которых упорно взвивались в небо сизые струйки дыма. Но никогда больше мне не показывали тот странный зелёно-голубой домик с ярко-белой отделкой. И я никогда не мог найти его сам. Некоторые вещи реальны, пока рядом стоят люди, которые верят в них. Исчезают люди, пропадают и вещи, словно и не видели мы их никогда. Но мне кажется, что домик тот был на самом деле. И если взглянуть искоса, повернувшись к оврагу боком… Я глядел, но удача так и не улыбнулась мне.

— Зачем ты здесь?

Двойной вопрос. Ничтожно тонкий, как линия, и бесконечно широкий, как плоскость. Только бы не ударил острым концом, а позволил скользнуть по лезвию, не порезавшись.

— Просто смотрю, а ты почему пришла сюда?

Говорят, что лучшая защита — нападение.

— Под мостом ветер дует особенно сильно.

Я не спорил. Я глядел под мост. Маленькие мальчишки запускали бумажных голубей. Клетчатые птицы взмывали в небо и безвольно опадали вниз, а вслед летели новые и новые. Ветер играл с голубями, ветер играл с мальчишками. Чуть-чуть впереди. Мы стояли за ним и смотрели на странные игры.

«I Wish A Wind's Girl.» Не только я видел странную девушку, которую прячет ветер. Не мне одному являлась она и задавала вопросы. Я не знаю, что отвечали другие. Но мне до жжения в груди хочется, чтобы когда-нибудь для неё прозвучал Правильный Ответ. Спрашивая, мы всегда ждём ответа, который нам нужен. Каких слов ждала она? Вот бы отгадать. Хотя бы сейчас.

— Любишь загадки? — тонкие губы сжались и снова раскрылись в улыбке, обнажая сахарные конфетки зубов. Кивнув, я повернулся. Опавшие волосы закаменели. Словно статуя стояла рядом. Ветер частенько раздражает, иногда злит. Бывает, что хочется схватить его и, задушив, швырнуть в тёмный овраг. Те, кто стоят ЗА ветром, не выглядят живыми. Увидев, понимаешь, что ветер жизнь. Забытый параграф учебника природоведения.

— Здесь прячется одна. Поможешь её разыскать?

Я кивнул. Даже, если за всё приходится платить, я готов был платить за Тайну.

— Тогда пошли.

Я торопливо шагнул в сторону.

— Нет-нет, не сейчас. Подожди ещё секунду. Я хочу запомнить.

— Как найдём твою потерю, вернёмся, постоим ещё.

— Нет. Я никогда не оказываюсь два раза в одном месте.

Её сверкающие глаза рассматривали моё лицо. Тогда я и понял, как взгляд может гладить.

— Идём, — она подхватила меня за руку. — Только не забегай вперёд, а то можешь догнать ветер.

Я не хотел обгонять, я хотел просто шагать рядом. Но она всегда оказывалась впереди на полшага.

Мы свернули с каменистой дороги и теперь поднимались в гору по древней лестнице. По виду она была старше моста, что не прибавляло мне уверенности. Но моя попутчица ничуть не боялась и через десять шагов настороженность растворилась. Может быть, потому что пальцы, сжимавшие моё запястье, нагрелись. А может, потому что ветки ив спустились очень низко, образуя тенистую арку.

Стояло то короткое время, когда осень ещё можно спутать с ранней весной. Только пламенеющие шарики рябины выдавали тайну, что на деревьях не раскрывающиеся почки, а исчезающие остатки летнего великолепия. Последний парад. Последняя надежда, словно женщина расцветающая за пять лет до полувекового рубежа. Степенная, почти всё повидавшая, и вдруг взрывающаяся прежними, почти забытыми эмоциями, так и норовя окунуться во всё неизведанное, ранее не познанное. Такая вот была осень, которую безжалостно сёк водяными щупальцами бесконечный дождь. Но она, непокорная, бунтовала, вспыхивая красно-жёлтыми сполохами уцелевшей листвы. Вода придавала блеск и камням, и потемневшим веткам, и пожухлой траве, и тысячам листов и листочков, ждущих своего последнего полёта. Словно кто-то не пожалел денег и опрокинул цистерну дорогого лака в тщетной попытке ухватить мгновение и увековечить. А Солнце, вырвавшись на свободу, разбрасывало по мокрой глади камней и листьев волшебные отблески.

Хотелось совершить что-то необычное, героическое. Хотелось найти тайну первым и преподнести в дар, смиренно склонив голову. Но что за тайна скрывалась рядом и где именно она пряталась, я не знал.

— Не это ищешь? — носок кроссовки подцепил раскисший картон коробки и подкинул вверх. Из прорванного днища вырвался миллион капель и звонко растёкся по траве вперемешку с вездесущим мусором.

Она легонько качнула головой в вежливом отказе.

— Может её? — нога ловко крутанула литровую пластиковую бутыль с въевшимся в днище сизым осадком.

— Нет, — голос звучал тихо, словно девушку расстроило моё предложение. А я уже не мог остановиться. Я не мог просто молчать. Почему никто из нас уже не умеет просто молчать? Почему тишина всегда кажется мрачной, гнетущей, мёртвой? Особенно, когда нет ветра.

Я потянулся к выгоревшему до бледного оранжа мятому квадратику «Магны».

— Не надо, — остановила она меня. Голос был такой, что хоть плачь.

— Не надо, — повторила она. — Почему ты смотришь вниз?

Я смутился. Я всегда смотрел вниз.

А когда вскинул голову, то…

Со склонов нависали дома. Старые, древнее лестницы. Как люди. Некоторые из них прятали свои года за слоем свежего тёса. Некоторые смирились с подступившей дряхлостью и лысели, безвозвратно теряя карнизы и наличники. Один дом прикинулся обычной коробкой, другой являл миру отштукатуренный угол. Приземистый домина, сложенный из белых кирпичей, молодцевато выглядывал из-за плеча своего превращающегося в труху прадеда.

— Где-то здесь, — сказала девушка, стоящая ЗА ветром. — Я чувствую, она недалече.

— Не долечен? — не удержался я. — кто у нас не долечен?

И заработал укоризненный взгляд.

— Спугнёшь, — серьёзно предупредила она. — Одно неосторожное слово и ветер услышит тебя.

— Прорвёмся, — пообещал я. — Как увидишь, гони её мне навстречу, а я уж не выпущу.

— С тобой нельзя искать тайны, — бесстрастно вымолвила она. Губы сжались натянутой струной, а лицо поскучнело.

Слава богу, я чудом сдержался, а то бы мы не добрались и до первого дома. Только я открыл рот, как почувствовал летящий навстречу порыв ветра. Не сам ветер. Ветер до меня не добрался. Предчувствие ветра, если можно так сказать. Но оно преобразило мир. Я увидел. УВИДЕЛ! Весь мир наполнился тайнами. За каждой ступенькой, за каждой травинкой, за каждым камешком. Протяни руку, и она — твоя! Но даже при таком обилии тайн, мне хотелось Самую Особенную. После я понял, что руку протягивать не стоило. Самая Особенная шагала рядом и держала моё запястье своими тёплыми пальчиками. Я понял, что она умела превращать жизнь в игру. Всю жизнь в бесконечную и яркую игру, где люди были не безмозглыми фишками, а вселенными. Только это «после» наступило очень нескоро.

Дома расступились и выпустили нас на узкую улочку. Раскисшая тропка накрылась двумя длиннющими досками. Свежими, нетронутыми. Когда я сделал первые пять шагов, то не утерпел и оглянулся. Мы не оставляли следов. И дома подобрели, дома были довольны нами. Девушка не смотрел ни на дома, ни даже на меня. Прищурив глаза, она вглядывалась то в изломанный орешник, то в поредевшие заросли крапивы, то на кусты чёрной смородины, давно обобранные неизвестными героями. Ветер шелестел совсем рядом, но при нашем приближении деревья обмирали, чтобы минут через пять вновь тряхнуть своими ветками и почуствовать, как задремавшие соки вновь бурлят, радуясь жизни и позабыв про коварную осень. Губы девушки неслышно шептали. А я молчал. Навалившая тишина сначала давила неимоверно. Слова грубо пихались на языке, вырываясь наружу. Но постепенно несанкционированный митинг рассосался, а тяжесть безмолвия сбрасывала вес с каждой секундой. Потом она и вовсе отстала, словно потерявшийся ветер.

Белой крепостью высились впереди блочные пятиэтажки. Рядом с ними уродливо подрезанные тополя казались калеками, а кусты — надоедливой плесенью. Меж поникшей флоры резвилась откормленная фауна. Мохнатые пауки с костяными, дробно постукивающими по асфальту клешнями. От каждого удара по серой поверхности разбегалась сеточка морщин. Меня всегда занимал вопрос: откуда берутся трещины на асфальте? Теперь я понял — ОТКУДА, но вырванное знание счастья не принесло. Злые красные глаза кидали трескучие молнии. Блестящие клешни не дотягивались до нас — граница не пускала. И пауки отворачивались. Пауков не заботит недостижимое, поэтому они мелкими перебежками продвигались по грани осеннего дня, попутно пожирая своих более мелких и менее увёртливых собратьев. Миллионы пауков в одной исполинской банке, по стеклянному горлышку которой катилось солнце.

Редкие прохожие шагали сквозь пауков. Они не замечали их, и меня это нисколечки не удивляло. Люди даже солнце не всегда замечают, а уж всякие мерзости и вовсе научились обходить стороной. Я и сам перестану видеть этих отвратных тварей, забуду про них, когда пересеку границу, как только догоню ветер.

Слева гордо приосанилась берёза, да клён отчаянно пламенел чуть правее. Пограничные столбы между сказкой и реальностью, ждущие, когда невидимая граница будет нарушена. И девушка останется на ТОЙ стороне. А мне не хотелось расставаться. Остаться я не мог. Не чувствовал себя достойным. Поэтому вдыхал полной грудью свежий воздух последних мгновений свободы.

За праздником начинаются будни, затягивающие в сети, сплетённые пауками. Мохнатыми буграми работы, тонконогой суетливой беготни по бесполезным, но обязательным делам, мощногрудым добыванием денег и желчными ссорами в общественном транспорте. Никуда от них не деться, никуда не сбежать. Нам остаётся трепетно и нежно хранить минутки, когда ты по ТУ сторону от красноглазых тварей, непрестанно помнящих про тебя, как ты помнишь про кошек, раздирающих душу. Но на ТОЙ стороне кошачьи когти заточены совсем под другие дела.

Граница пролегала рядом. Десять с половиной метров, если измерять пространством. Полминуты неторопливых шагов, если мерить временем.

За клёном притаился киоск. Непонятный. Тёмно-зелёный. С двумя пластинами фасада, разбегавшимися наискосок. Треугольную дыру между ними закрывали тонкие прутья. Для чего угодно строятся такие киоски, но только не для продажи товаров народного потребления. Лицо девушки засветилось, как у ангела из старых фильмов. Она всё больше напоминала сказочную принцессу, отправившуюся в тревожное путешествие за собственной тайной. И от этого торжествующего сияния пауки задрожали и разбежались, затаившись по дворам, да автомобильным стоянкам.

— Здесь, — прошептала она. — Настоящие тайны прячутся на границе. Вдвойне заслуживает внимания то, что кажется удивительным и по ТУ, и по ЭТУ сторону.

За правым углом киоска прятался мелкий паук, не успевший скрыться. Его глазки замутились от страха и покрылись бурой плёнкой, а тело сотрясалось в судорогах ужаса, едва не переходящих в агонию. Я хотел пнуть его, но поостерёгся, лишь топнул грозно. Пауку хватило и такого безобидного жеста. Он просеменил полметра, а потом гулкими шлепками понёсся, смешно подпрыгивая, как приспущенный мяч.

Единственный взгляд, кинутый на зелёный ящик, подсказал, что справиться с преградой мне не удастся.

— Game Over, — сказал я, грустно поглядывая на зарешёченный треугольник.

— Всё в порядке, — озорно улыбнулась она, взялась за прутья, прижалась к ним, а потом необъяснимым образом нырнула внутрь. Пальцы её сжались шариком, скрывая что-то маленькое. Она снова прильнула к прутьям решётки и проскользнула сквозь них.

— Как ты сумела?! — восхищённо вырвалось у меня.

— Непреступные с виду крепости частенько оборачиваются сущими пустяками, пожала она плечами и, видимо, не желая раскрывать секрет, добавила. — Люди… Они такие смешные. Думают, что понаставили преград, а на самом деле…

— А мы разве не люди? — пробурчал я.

— Я — Девушка Ветра, — гордо заметила она.

«А я?» — захотелось спросить мне. Но вопрос застрял в горле. Почему-то я испугался, что меня назовут человеком.

— Смотри, — сказала она и разжала руки. На её ладонях ворочалось крохотное облачко.

— Можно? — прерывистым шёпотом выдавил я и неудержимым жестом вытянул руки.

— Конечно, — качнула она головой. В мои сомкнутые в замок руки опустилось что-то невесомое и невыразимо торжественное. Как пронзающий небеса ангел.

— Это ведь и твоя тайна. Мы спасли её вместе, — я слышал лишь голос.

Слово «спасли» скользнуло мимо. Мне послышалось «нашли». На третью осень я понял, что оно звучало как «сохранили». Настоящие тайны не те, которые раскрывают, а те, которые хранят. Но в тот момент меня занимало только облако. Пушистый комочек. Лёгкий-лёгкий. И тёплый. Он затаился между пальцев, но скоро освоился и начал медленно исследовать ладони. Я не возражал, только жмурился от радости, как сытый кот, да сдерживал улыбку, сопротивляясь щекотке.

— Отпусти его, — смиренно попросила она. Но в её просьбе прозвучала неуловимая нотка, заставившая меня разжать пальцы.

Руки скользнули по швам, а облачко чуть колыхалось передо мной.

— Подтолкни его, — колдовской шёпот пробрался в самые потаённые закоулки души.

Я уже почти ничего не соображал. Безвольно протянул раскрытую ладонь правой руки и легонько пихнул сгусток шёлковой ваты. Он сжался и поплыл прочь. Я смотрел вслед и мне казалось, что это я ухожу, потому что дома качнулись и поплыли навстречу. И в то же время они нерушимо стояли на месте вместе со мной, смотрящим на своё уходящее «я».

— Странно, — сказала девушка, — как часто мы разыскиваем вещицу, а находим себя.

Имени я не спросил. После я часто прикидывал, как оно могло звучать. И как оно прозвучало бы для меня. Не секрет, что глубина отзвука имён измеряется тем, насколько открыты наши уши. Я не услышал имя, но не жалею об этом. Бесполезно жалеть о том, чего не в силах переменить. В конце концов, безымянные звёзды светят так же ярко, как звёзды с красивыми и звучными именами.

— Бежим! — засмеялась она хрустальными колокольчиками.

И в её зрачках я увидел отражение своих безумных глаз.

Облачко разгонялось, набирало скорость и понемногу, почти незаметно, уходило вверх. Мне безудержно захотелось коснуться небесного пуха ещё разок. Я прыгнул вперёд…

… И ветер ударил в лицо, закружив облачко и швырнув его гигантской параболой в небеса, где оно тут же затерялось среди перистых борозд лазурной пашни.

Обернувшись, я увидел за собой пустую улочку. Ветер играл ветвями, оглушительно хлопал простынями, растянутыми на верёвках балконов, скручивал смерчиками опавшие листья. Вокруг был только ветер, ворвавшийся в удивительно тёплый осенний день.

Как и все праздники, день рождения принято встречать весёлой компанией, где водка хлещет через край, а музыка накрывает округу неукротимой мощью. Вот вам! Но на деле ты просто отгораживаешься от мира всем этим шумом, как мир отгораживается от тебя дождём.

«Who do you need, who do you love… When you come undone.»

Нет сил, чтобы вынырнуть из завораживающей пелены звуков и хмельного угара. Ты искоса наблюдаешь, как то тут, то там глаза соседей по празднику на мгновение становятся осмысленными, но потом, испугавшись, вновь ныряют обратно.

Погружаться всегда легче, чем всплывать. Главное — не бояться.

Чередующиеся голоса из пустоты: «За здоровье! За счастье! За мирное небо над головой!» Почему-то кажется, что где-то далеко Здоровье, Счастье и Мирное Небо собрались на праздник, ради которого не надо напиваться. Поэтому причитающуюся им долю они милостиво оставили для тебя.

Уходящая красота природы, пробивающий любые заслоны неотвратимый запах жарящегося мяса. Шипят, испаряясь воздушными пузырьками, приправы. Грохочет неизбежная музыка, превращаясь в нескончаемую, одну-единственную композицию, в которой можно разобрать только два слова, повторяющие тысячи раз. «Девочка» и «Люблю», давно утратившие свой смысл, как и всё вокруг. Хочется подойти и выключить. Нельзя.

Праздник, Потому Что Так Надо.

В день рождения я никогда не сержусь на погоду. Пусть утром гроза, пусть в полдень леденящая морось, пусть злобный град, отстреливающий стылыми пулями минуту за минутой. Пусть воздух до седьмого неба закутан серым холстом, пропитанным мглистой сыростью. Я знаю — солнце будет. Минут на пять я увижу голубой лоскуток небес, и жёлтый луч погладит пронзительной теплотой моё постаревшее на год лицо. А если повезёт, небо расчистится, невзирая на все прогнозы. Высоко-высоко заскользят крохотные пушистые цыплята. Такой же сидел на моих ладонях много лет назад. Беспощадные кошки, раздирающие душу, утихнут, спрячут свои стальные когти и до самого утра погрузятся в беспробудную дрёму. Иногда отчётливо понимаешь, что по жизни проще пробираться в одиночку. Но когда о тебе где-то помнят… пусть даже в недостижимых далях… Руки теплеют, морщины разглаживаются, а на встречных лицах зажигаются улыбки.

Даже, если ветер никогда не уступит дорогу.

май, 2000