"Восточный кордон" - читать интересную книгу автора (Пальман Вячеслав Иванович)

Глава четырнадцатая УБИТ НЕ НА ВОЙНЕ

Саше Молчанову дали семнадцать туристов. Три девушки, остальные хлопцы по возрасту чуть старше инструктора. Разношёрстная публика. Студенты из Вильнюса, кстати, самые дисциплинированные и сдержанные; рабочие с цементного завода на Волге; техник-лесовод из Сибири, служащие Одесского порта. Всех их объединяла молодость, любопытство к неизведанному миру и песне. Пели они вдохновенно, импровизировали рискованно, а в общем, Саше понравились, и он с первого дня стал их другом и единомышленником, как и полагается в походе.

Вышли бодро, на первом же привале приукрасились. Девчата сделали себе монисты из алычовых плодов, хлопцы соорудили юбочки из листьев папоротника и шляпы из целых лопухов. Смеялись, подбрасывали за спиной рюкзаки, смотрели на лесной Кавказ, как смотрят на городской парк, и всё торопили Сашу: ну чего топает шагом старца? Ведь на эту гору можно в один момент…

Молчанов-младший часто останавливал группу, приказывал снять рюкзаки, расправить плечи и посмотреть по сторонам. Он хотел, чтобы ребята хорошенько запомнили горные ландшафты, впитали побольше гордой красоты Кавказа и лишний раз удивились, какая у нас чудесная Родина!

Где-то на юге, навстречу этой группе, шла ещё одна цепочка туристов. Их вела Таня Никитина. Саша недаром просидел полночи в псебайской радиорубке. Он все-таки поговорил с ней и условился встретиться на приюте Прохладном. Теперь Саша все время думал об этой встрече и улыбался своим мыслям. Девушки из его группы с интересом поглядывали на задумчивое лицо инструктора и совершенно точно расшифровали его таинственную улыбчивость: влюблён. Но они не знали, что каждый шаг туристов наверх приближал Сашу к заветной встрече.

Ведь он не видел Таню месяц. Целая вечность, несколько скрашенная четырьмя её письмами.

Незаметно одолели первую половину затяжного подъёма, отдохнули в балагане на цветастой поляне и снова пошли вверх. Теперь уже никто не подбрасывал за плечами рюкзак, поклажа вроде бы потяжелела, ребята шли согнувшись, всё меньше смотрели по сторонам, уткнувшись носами под ноги.

А вокруг буйствовали краски, горизонт по мере восхождения расширялся, свежел воздух, хорошели пихтовые и буковые леса. Никто уже не погонял инструктора, напротив, появились отстающие, и тогда Саша перестроил цепочку, поставив слабеньких прямо за собой.

За несколько километров от перевала сделали ещё одну остановку и развели костёр. Солнце садилось за широкий горный массив, поголубели луговые поляны, кромка леса сделалась чёрной. Начались ранние южные сумерки, только горели в закатных лучах острые камни вершин.

— Смотрите, что это? — спросил удивлённый голос, и все повернулись к освещённой горе.

Она была далеко, но прозрачный воздух и подсветка солнца как бы приблизили скалы. На одной из них стояли туры, рисуясь тёмными изваяниями на оранжевом небе. Колечки рогов, освещённые сзади, сияли, как нимбы. Было что-то сказочное в этой картине.

— Сейчас умру от счастья, — сказала девушка и закрыла ладошками лицо.

Свет померк, туры исчезли. Стало заметно прохладней, вынули спальные мешки, но палаточки решили не ставить: завтра будет приют, там основательный отдых.

Саша вспомнил Александра Сергеевича, его лепёшки и любимое «само собой». И ещё ему захотелось, чтобы Таня была уже там. Они могут вместе сходить к реке и посмотреть медвежье семейство, если оно не переменило свою квартиру.

Не спалось. Саша лежал на спине и смотрел в небо. Яркие звезды усыпали чёрный небосвод, месяц не показывался, стояла абсолютная тишина. Мысли его блуждали, он подумал, что отец где-нибудь недалеко вот так же сидит у костра, и вдруг ему стало боязно: зачем он пошёл в одиночку. Хоть бы Самур… И тут его осенила новая мысль: а не ушёл ли Самур с отцом? Если так, то очень хорошо. Потом перед ним возникла кареглазая Таня, её жест — как она откидывает тыльной стороной ладони волосы со лба и как улыбается. И он улыбнулся милому видению. Мысль незаметно перескочила к лесному домику и Рыжему, сразу отчего-то вспомнился каштанник, каменные могилы в задумчивом лесу…

Он, видно, уснул, потом очнулся и несколько секунд соображал, где он и что с ним.

Туристы ещё спали, восток едва светлел. Саша опять улёгся, но уснуть уже не мог.

Он развёл костёр. В предрассветной сини пламя бесшумно и весело лизало сухой валежник, белые язычки костра отпугивали тающую темь, а на востоке уже разгоралось — розовые скалы с восточной стороны плавились в лучах и отбрасывали свет зари вниз, проявляя луга, долинки, заросшие кустарником. Бесшумно и кучно пролетели небольшие альпийские галки, где-то в скалах тоненько, как молодой петушок, прокричал проснувшийся улар.

Тотчас кто-то из туристов пробасил со своего места:

— «Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно…»

Ему ответил девичий смешливый голосок, продекламировав вторую строку букварного стиха. Лагерь зашевелился, Саше никого не пришлось будить. Повесили над огнём котёл и ведро, скоро запахло гречневой кашей и тушёнкой. Все побежали умываться. Быстро покончили с завтраком, убрали место у костра, и вот уже цепочка растянулась на пологом подъёме.

Приют Прохладный показался часам к десяти. Там под навесом тлел костёр, тёплый воздух дрожал над драночной крышей. Около приюта бродили туристы. «Значит, Таня пришла», — подумал Саша и прибавил ходу. Ребята подтянулись, все хотели выглядеть непринуждённо и бодро. Встреча с народом юга… Пусть посмотрят на выносливых северян.

Саша был уверен, что сейчас навстречу ему побежит Таня, а из каптёрки выглянет Сергеич. Но никто не встретил, только девчата в защитных штормовках столпились да незнакомый инструктор поднял руку, чтобы скомандовать традиционный хоровой «физкульт-привет!».

— Там неприятности, — ответил он на вопрос Саши и показал рукой к югу.

— У Никитиной? — Саша почувствовал, как у него вспыхнули щеки.

— Мы обогнали их. Группа Никитиной стоит лагерем в десяти километрах отсюда. Понимаешь, парень у них исчез. Вот так просто, взял — и исчез. Она пошла искать.

— Одна?

— Двоих взяла с собой, остальным велела ждать.

— А где Сергеич?

— Тоже ушёл к ним. Как только я принёс весть, он собрался — и туда!

Вот так история! Саша растерялся. И посоветоваться не с кем. Как же ему поступить?

Саша выстроил свою команду и сказал:

— Мне придётся оставить вас. Нужно помочь товарищу. Вернусь через сутки, отдыхайте здесь, любуйтесь природой. Но далеко не ходите. Туман, гроза, мало ли что… Кто хочет пойти со мной?

Вызвались все хлопцы, но Саша взял только двух вильнюсских студентов. С облегчёнными рюкзаками тройка тотчас же пошла дальше.

В горах не бывает одинаковой погоды везде и всюду. Все здесь переменчиво.

На плато ясно и сухо, а в двадцати километрах над долинами висит дождевое облако. К югу от Кушта тихо, а северные склоны гудят от упругого степняка. В одном горном узле тепло, чуть в стороне от него — сыро и холодно. Микрозоны климата. Как в любой горной стране.

Когда Сашина команда всю прошедшую ночь спала под яркими звёздами, в тридцати километрах за перевалами упал такой туман, что рядом ничего не видно. Лес пропитался сыростью, туман заглушил все звуки, и на милой земле сделалось очень неуютно.

Таня Никитина приказала своим ребятам сойтись потеснее и уменьшила шаг. Тропу она помнила хорошо, заблудиться не могла, но за отстающих боялась.

Вечером она привела свою партию к балагану; вспыхнул костёр, стало веселей. Таня надеялась, что с рассветом подует ветер, сгонит молочную пелену и она придёт на Прохладный точно по графику. Это было тем более важно, что Саша обещал быть там тоже утром.

Ночь прошла спокойно. В шестом часу развиднелось, но туман держался устойчиво, и Таня заколебалась — выходить или подождать. Когда девушки и парни поднялись, она строго напомнила:

— Поодиночке к ручью не ходить, можно потерять ориентировку. Лучше всего вместе.

Но и здесь нашёлся парень, который считал, что жизнь интересней, если все делать наперекор советам. Крепкий, физически здоровый тракторист из степей, с беспечной улыбкой на отчаянном и жадном до новизны лице, он не захотел умываться в «общем» ручье, а пошёл искать свой ручей. Нашёл, тут ручейков было много, только не все они текли в одну долину. Когда он стал возвращаться в безглазом тумане, то потерял направление; удивлённо хмыкнул и пошёл вверх по течению. Забрёл в какие-то скалы, повернул назад и довольно долго спускался по руслу, пока не очутился в зловещем лесу. Только тогда, подавив самолюбие, рискнул крикнуть. Но он далеко отошёл. Его крика не услышали, звуки увязали в тумане, как в вате. От костра ему ведь тоже кричали хором, когда хватились, но и парень ничего не услышал.

Туристы поснимали с плеч рюкзаки, поворчали и сели ждать растяпу. Отходить от жилья Таня не разрешила. Найдётся один — потеряются новых двое. Парня все не было. Подошла с юга вторая группа. Таня рассказала о происшествии и просила передать Александру Сергеевичу на Прохладный. Затем проверила продукты, приказала группе ждать на месте, а сама с двумя хлопцами, которые видели, куда пошёл утром их дружок, тронулась в поиск.

Туман стоял недвижимый и плотный, как стена.

Надо отдать должное заблудившемуся: он не испугался. Сперва шёл вниз по ручью, надеясь, что ущелье рано или поздно приведёт его к реке, а там и к посёлку. Но потом решил перехитрить горы — оставил ущелье и полез вбок и наверх, легкомысленно рассчитывая выбраться из тумана и оглядеться с вершины. Этим своим ходом он окончательно запутал поисковую группу и запутался сам; ручей остался влево, а он вышел в бассейн уже другой реки, гораздо правей.

Перевалив поперечный хребет и так и не увидев простора, парень пошёл дальше, ломясь через дебри по каменному склону, и до вечера успел одолеть километров семь такой чащобы, которая никого безвозмездно не пропускает. Он оборвал брюки, разлохматил кеды, вымазался в глине, промок, но силёнка ещё была. К счастью, в карманах штормовки, кроме мыла, щётки и зубной пасты «Поморин», у него нашёлся десяток конфет, которые помогли притушить голод. Когда стемнело, хлопец оказался у берега речки, тут он и свалился поспать, не имея возможности зажечь костёр и обсушиться. В общем, попался…

Таня и её провожатые, естественно, сбились со следа. Они шли всё вниз и вниз, пока не оказались у притока знакомой уже реки, где жили лесорубы. Парень сюда не заходил. И туристы вернулись к себе на бивуак.

Александр Сергеевич уже побывал здесь и сам ушёл в поиск, оставив записку для Тани: «Иди на Прохладный, — писал он, — сутки жди и отправляйся дальше. Поиском займутся лесники».

Опытный проводник живо отыскал след парня, сделал по ходу зарубки, поднялся за ним на водораздел и пошёл к реке. Туман стал быстро исчезать, посветлело. До темноты Сергеич не сумел добраться до берега, зато, поднявшись на скалу, просмотрел всю узкую зеленую долину и отметил скалы по левую руку: там едва заметно курился дымок. А может, это туман таял?..

Ночевал он с удобством, у своего костра.

Саша и литовские туристы разминулись с Таней, но удачно отыскали зарубки Сергеича и тоже вышли в эту долину, однако значительно ниже, обогнав заведующего приютом на добрый километр. Ночевали они близко к белым скалам, но чужого костерка не приметили. Его закрывал высокий лес.

Саша надеялся дойти до кордона, оповестить лесников, а после этого вернуться на приют, куда явятся все остальные туристы и Таня.

Так на двух или трех километрах в верхнем бассейне реки Сочинки разобщённо, не зная друг о друге, появилось много людей. Одни искали. Другие прятались. Третьи выслеживали.

Браконьеры с тяжёлой ношей на плечах прошли так далеко от затаившегося Молчанова, что он не услышал и не увидел людей, хотя путь их начинался с той самой звериной тропы, на которой лесник выручил оленя, только много ниже этого места. Видно, они ставили не одну петлю.

Хищники собирали жатву с той беззвучной, изуверской охоты, которая убивает наверняка. Сняли и унесли оленуху из одной петли, а затем пойдут проверять и вторую. Вот тут-то они и должны нарваться на Молчанова.

Егор Иванович не знал, откуда и когда придут грабители леса. Зато знал это Самур; овчар проводил браконьеров почти до шалаша, подождал, пока они разделают животное и уложат в снежник, и попятился в кусты, когда двое с винтовками в руках пошли прямо на него и, значит, на его хозяина.

Самур не хотел пускать их дальше. В жизни овчара уже был случай, когда он вышел на тропу, преграждая путь бандитам. Он тогда не хитрил, просто вышел и сел, а когда они хотели подойти ближе, зарычал и бросился на них. Известно, чем кончился благородный порыв Шестипалого: он едва не погиб.

Ныне Самур стал более диким, изощрённым в борьбе. Он собирался напасть внезапно, как нападает волк, чтобы выиграть битву с меньшими потерями и наверняка. Поэтому он не стал преграждать дорогу двум браконьерам, а тихо пошёл параллельным курсом, выбирая время и позицию для нападения.

На повороте в нос ему ударил запах, который сразу все изменил и привёл овчара в неистовое бешенство: это был запах человека в резиновых сапогах. Человека, который бил его, полумёртвого, у лесной избушки. Страшное, звериное чувство мести мгновенно вытеснило из головы полуволка всякую осторожность. Он изготовился для прыжка, но в это мгновение произошло непредвиденное.

Из-за дерева, в двадцати метрах от переднего браконьера, вышел Молчанов, суровый, черноусый лесник с карабином наперевес. Вышел и остановился, широко расставив ноги.

Все-таки он первым увидел грабителей. Удивляться и пугаться лесник предоставил им, но неожиданно удивился и сам, потому что узнал идущего впереди. И вместо уже готовой сорваться команды «Ружья на землю!» он неожиданно сказал:

— Опять вы за своё, Матушенко!.. Бросьте винтов…

Конец фразы потонул в грохоте выстрела. Егор Иванович промедлил какое-то мгновение, так же как и Самур, потому что ноги у овчара дрогнули от знакомого голоса. Мгновением замешательства успел воспользоваться только один Матушенко. Он, не целясь, нажал на спусковой крючок.

Давно созревшее желание разделаться с лесником, который стоял у него на дороге, вдобавок знал о его прошлом и, наверное, уже сказал об этом кому следует; яростное желание выпутаться из нынешнего безвыходного положения — все сразу должна была разрешить пуля. И она разрешила.

Ещё гремело в долине эхо винтовочного выстрела, а лесник, скорчившись, уже лежал на земле, обеими руками зажимая рану в животе — кажется, смертельную рану, от которой не встают.

И тогда опомнился Самур.

Тяжёлое тело его распласталось в воздухе. Он одновременно и ударил Матушенко и полоснул его клыками по самому уязвимому и открытому месту — по горлу. Дикий вопль колыхнул воздух. Последний раз широко открытыми глазами, в которых был ужас смерти, глянул Матушенко на опрокинувшийся над ним зелёный лес и медленно вытянулся. Ненужная уже винтовка валялась рядом.

Свершив отмщение, Самур вскинулся с земли и вторым прыжком нацелился на застывшего от ужаса другого браконьера. Грохнул выстрел. Шестипалого обожгло, но вгорячах он не почувствовал боли, клыкастая пасть его цапнула одежду на человеке, он захлебнулся от звериной ярости, а поверженный враг уже лежал лицом вниз, закрывая искусанными руками голову. И только тогда у Самура стало темнеть, темнеть в глазах, он зевнул и повалился на бок. Всё.

Но не умер. Минутная слабость прошла; овчар поднял отяжелевшую голову, хотел было встать, однако не встал: задняя нога не двигалась. Превозмогая боль, он пополз мимо замолкшего навсегда Матушенко к своему хозяину.

Тяжёлый, густой звериный вой пронёсся по лесам. Невыразимая печаль и безысходное горе дрожало в низком, стонущем голосе пса. Ещё и ещё раз заплакал Шестипалый, подымая морду над телом лесника и не находя в себе больше силы, чтобы проползти один шаг, дотронуться до него, такого странно согнутого, чужого.

Точно так же выл он, когда погибла Монашка.

Егор Иванович с трудом открыл глаза:

— Самур… — сказал он, трудно пошевелив белыми губами. — Беги, Самур… Скажи…

И застонал.

Овчар понял приказ. Только бежать он не мог. Правая задняя нога волочилась. Пуля перебила её. Отбегался Самур. Он поднял морду к небу, но вместо волчьего воя неожиданно для себя залаял отрывисто, с жалобной интонацией, с какой-то безнадёжной просьбой о помощи. Лай повторялся ещё и ещё. Когда Шестипалый затихал, он слышал тихие стоны хозяина и снова принимался лаять, но не двигался с места, потому что боялся боли, слабости, тьмы в глазах, которая опять могла свалить его.

Винтовочные выстрелы в долине услышали сразу пять человек: Александр Сергеевич по ту сторону реки, Саша с товарищами, которые были ближе всех от места трагедии, и парень, которого искали. Удивление, радость, тревогу породил у них звук выстрелов. Все пятеро, каждый своим путём, бросились на выстрелы.

Турист, из-за которого загорелся весь сыр-бор с поиском, — голодный, оборванный и продрогший турист — бежал быстрее всех. Неожиданно он выскочил к ручью, где стоял шалаш и горел костёр. Вокруг жилья никого не оказалось. Он заглянул в ведёрко. Там варилось мясо. А он был голоден. Но он только проглотил слюну и помчался дальше.

Лай Самура Саша узнал бы из целого собачьего хора. Он и обрадовался и отчаянно напугался. Если овчар здесь, то и отец… А выстрелы?..

Но раньше всех Молчанова отыскал Сергеич. Едва глянув на Самура, он опустился перед лесником на колени и спросил:

— Егор… Что это с тобой?

— Матушенко… — тихо сказал лесник. Обострившееся лицо его было землистым.

Сергеич испуганно осмотрелся. Он опять увидел Самура. Овчар тяжело дышал. Чуть дальше лежал человек, за ним ещё один. Что же произошло? Как вынести раненого? До кордона не менее пяти километров. А он один. И Самур не помога.

— Потерпи, Егор, — жалобно сказал Александр Сергеевич и взял лесника под мышки, чтобы удобней положить. Молчанов застонал. — Потерпи, кореш, — почти плача, повторил он и хотел взвалить тело на спину. Молчанов сразу отяжелел. «Умер?» — со страхом подумал Сергеич и припал к сердцу. Билось!

Затрещали кусты, между деревьями возникли человеческие фигуры.

— Ба-атя! — ещё издали крикнул Саша, и губы его мелко задрожали.

— Живой, — успокоил Сергеич. — Ну, хорошо, что вы… Жерди, само собой. Носилки надо. Быстрей, быстрей!

Почти ничего не соображая, Саша рубил и очищал жерди отцовским косырем, вязал вместе с Сергеичем ремни, плащ — все молчком, судорожно, в каком-то страшном полусне, не веря, что это реальность. Он не подошёл к Самуру, не глянул на него, как не глянул и на тех, кто лежал поодаль.

Из леса выскочил ещё один парень — рваный, испачканный, но с глазами, полными радости.

Наконец-то он увидел людей! Но молчаливая их работа, не живая, должно быть, собака и особенно человеческое тело, скрюченное у дерева, так поразило его, что он стал столбом и приоткрыл рот. Война?!

Сергеич сердито зыркнул на него.

— Чего выставился? Пособляй!.. — И только через минуту, когда парень стал повязывать ремень, спросил: — Ты — пропащий, что ли?

— Я-а… — сказал парень. — А что это? Кто это?

— Сейчас понесём. — Сергеич не ответил на его вопрос.

Молчанов был без сознания. Сергеич и литовцы, как могли, перевязали его. Саша не помогал — плакал. Руки у него дрожали, он до крови искусал себе губы.

— Берись, ребята, — скомандовал Сергеич.

Четыре человека подняли носилки и осторожно понесли. Пятый повесил себе на плечи две винтовки и карабин. Через минуту печальный кортеж скрылся по направлению к кордону.

О Самуре не вспомнили. Простим людей, которые спасали близкого и берегли каждую минуту…

Самур очнулся.

Тишина. Хозяина уже не было. И тех хлопотливых, которых смутно разглядел он возле себя, тоже не было. Только чужой запах остался. И запах крови.

Овчар осторожно повернулся, и сразу вспыхнула боль. Он ухитрился достать рану языком и, поминутно отдыхая от слабости, зализал её. Потом тихо пополз, волоча ногу, в ту сторону, где стоял шалаш. Мимо двух неподвижных, наказанных им — без стона и рычания. Мимо камней, с которых прыгнул. Через ручеёк — прямо к шалашу. И там улёгся, отдыхая.

Костёр прогорел, мясо сварилось и остыло. Только хозяевам шалаша теперь варево ни к чему. Отъелись.

Самур лапой свалил с сошек ведро, полакал тёплого бульона. Стало легче. И он уснул. Его разбудил прыткий шакал. Овчар поднял губы, прорычал нечто вроде «брысь!». Тощий санитар поджал хвостик и улизнул.

Шестипалый съел все мясо, ещё полизал свою раненую ногу и в сгустившейся темноте, опасаясь оставаться дольше в этом месте, отполз по ручью повыше и залёг в кустах недалеко от снежника, где хранилось запрятанное браконьерами мясо.

По крайней мере, здесь он не умрёт от голода.

Чутким ухом сквозь болезненную дрёму слышал он, как ночью прогудел над долиной вертолёт, и потом до самого утра в лесу было тихо.

А утром до него донёсся перестук копыт, лошадиный храп, голоса людей, но овчар только плотнее лёг на землю и не убежал из своих кустов. Сквозь густую заросль ожины он видел, как принесли к шалашу того, что в резиновых сапогах, и положили, укрыв с головой. И второго принесли и что-то делали с ним, а он орал от боли и проклинал всех докторов разными нехорошими словами. Оказывается, выжил.

Сына лесника среди этих не оказалось, запах принёс Самуру информацию только о чужих. Приехали два туриста-литовца и Александр Сергеевич, а с ними работники уголовного розыска, все верхами.

Браконьер, оставшийся в живых, но сильно искусанный, так толком и не мог рассказать, кто порвал его и доконал Матушенко. Из всех людей, кто побывал у шалаша, догадывался о роли Самура один Александр Сергеевич. Но он помалкивал. Чего зря говорить. Вот на следствии… А офицер милиции резко сказал браконьеру:

— Вы даже волкам осточертели, подлецы, даже они вас не терпят в лесу… И поделом!

Вскоре лесники и милиция уехали, захватив с собой раненого и того, кто стрелял в хозяина, а Сергеич повёл литовцев на приют, где команда Саши Молчанова все ещё ждала своего инструктора. Шёл он молча, склонив голову на грудь.

Он боялся, что Егор Иванович не выживет.

За все время, пока несли раненого через лес по плохой тропе вдоль берега Сочинки, от него не услышали ни одного слова. Вероятно, Молчанов был без сознания или слишком ослаб. Саша поминутно засматривал ему в лицо — такое неузнаваемое, прозрачно-белое, с желтизной лицо, как будто чужое. Глаза ввалились, чёрные густые брови закрыли глазницы.

Примерно на половине дороги Сергеич подозвал к себе отыскавшегося туриста, который топал сзади, критически осмотрел его рваную одежду и тихо сказал:

— Ты, шустрый, давай вперёд. На кордоне, само собой, скажешь, что несём Молчанова, запомни: лесника, Егора Ивановича. Пускай по-быстрому вызывают вертолёт с доктором, понятно? У них рация есть. Повтори.

— Вертолёт Молчанову, — сказал парень.

— Тяжело небось? — Сергеич глазами показал на винтовки. Парень нёс три ружья, вспотел.

— Ничо! — Турист храбрился, конечно. Он измотался по лесам, но ещё сохранил молодую самоуверенность. Ему все нипочём. Однако Сергеич взял у него карабин, и парень с винтовкой на каждом плече помчался вперёд. Ещё раз заблудиться он не мог — тропа все время шла вдоль реки.

Несли раненого без передышки, только местами менялись, когда немели плечи. Осторожно несли, молчали. И раненый не подавал голоса.

В километре от кордона их встретили и сменили. Старший шёпотом сказал:

— Рваный хлопец от вас прибежал. Вертолёт мы вызвали… Кто его? — перевёл взгляд на носилки.

— Кто же ещё… Охотнички до мяса.

Когда пришли к дому, ободранный турист крепко спал. Его не будили. Носилки оставили во дворе, чтобы лишний раз не беспокоить Молчанова. Стемнело. Вокруг ходили тихо, говорили шёпотом. Саша сидел рядом с отцом, опустошённый, немой от горя.

Уже ночью загрохотало в небе. Зажгли три костра на поляне. И тут Егор Иванович довольно внятно сказал:

— Не оставляй мать… Каково ей… Воды мне, сынок…

Саша закусил губы и с готовностью кинулся за водой. Но Сергеич воды не дал, только мокрой тряпкой вытер раненому усы и губы. Нельзя воду, когда в живот.

— Обидно, — с трудом сказал Молчанов. — Не на войне…

— Все обойдётся, Егор, — как можно веселей проговорил Сергеич. — Мы ещё походим, повоюем.

— С ним походишь, с Саней. — Он почему-то назвал сына так, как не называл никогда: Саней.

— Тебе больно? — спросил Саша, но отец не ответил и закрыл глаза.

Через мгновение спросил:

— Где Матушенко?

— Нету Матушенко. Прикончил его Самур. Сразу после этого.

— А-а… Береги Самура, сынок. И ещё… Снимите на тропе проклятые ловушки…

— Сделаем, Егор Иванович, — сказал старший лесник.

Саша не мог говорить. Лицо у него было мокрым от слез.

Сел вертолёт. Подошёл врач, сделал укол. Засыпая, Молчанов сказал:

— Не оставь нашу маму… Горы… Обидно…

С ним полетел Саша. Радиограммой вызвали из Камышков Елену Кузьминичну.

Но Молчанова не довезли. Он скончался в вертолёте. Над своими горами, притихшими в темноте.

Хоронили Егора Ивановича в Камышках. Приехали все лесники из заповедника, Борис Васильевич из Жёлтой Поляны. Друзья-товарищи. Они шли за гробом, как ходили по дорогам войны — по двое в ряд, — и смотрели перед собой строгими, невидящими глазами. У каждого за плечами висел карабин. Солдаты Кавказа.

На маленьком кладбище, среди крестов и пирамидок, стоял бетонный памятник с надписью: «Защитникам Кавказа».

Молчанова положили рядом. Речей не говорили. Сняли карабины и недружно дали один залп, второй, третий.

Хоронили защитника Кавказа.

Похоже, что война за счастье все ещё продолжалась.

Сказывали, что на похоронах лесника из Камышков сосед его, Михаил Васильевич Циба, плакал горючими слезами, а потом напился так, что побил в доме все, что могло биться. В заключение достал из тайника свою винтовку и тоже хрястнул её об угол.

Утром, придя в себя, он первым делом нашёл ружьё со сломанным ложем и, досадуя на свою глупую натуру, целый день свинчивал и клеил разбитое дерево, а восстановив ружьё, опять аккуратно смазал и спрятал в тайник.

Трудно его понять!

Приехала в Камышки Таня Никитина. Борис Васильевич повёл её и Сашу в лес, они долго оставались там. О чем говорили, никто не узнал.

Но когда Молчановым из милиции напомнили, что нужно сдать карабин, Борис Васильевич вмешался, и семью лесника больше не беспокоили. Отцовский карабин остался дома.

Прошло какое-то время. Утихло, притупилось острое горе. Поднялась с постели Елена Кузьминична и первый раз вышла из дома на стук почтальона. Саша что-то мастерил у сарая, не слышал, около него крутился Архыз. В стороне смирно лежали Хобик и Лобик. Увидев хозяйку, они все бросились к ней. Соскучились.

— Что, ма? — обернулся Саша.

— Там письма, сынок.

Саша отложил топор и пошёл в комнату. Танино письмо вскрыл первым. Она сообщала, что остаётся работать на турбазе. Не едет в Ростов по семейным обстоятельствам. Будет просить, чтобы приняли на заочное отделение.

Он недоверчиво, с какой-то грустью перечёл письмо ещё раз. У Никитиных тоже несладко, на Таню вся надежда. Вот так, по семейным…

Второе было из заповедника. Ростислав Андреевич писал, что Сашу по его просьбе приняли техником-наблюдателем в обходе отца. Ещё писал, что может взять Сашу к себе помощником, если, конечно, он найдёт возможность учиться по этой специальности хотя бы заочно.

Хорошее известие. И хороший совет. Об этом он напишет Тане.

Вошла мать, он дал ей письмо из заповедника. Она прочла и задумалась. Хотелось отговорить сына, да разве послушает? Саша не вытерпел и сказал:

— Таня тоже не едет в университет. Она работать поступила.

— Договорились, что ли? — ласково спросила Елена Кузьминична.

— Так вышло. — Он не стал много говорить на эту тему.

Вечером Саша чистил и смазывал отцовский карабин. Елена Кузьминична ходила вокруг него, все хотела что-то сказать и наконец решилась. Будь что будет! Долго копалась в шкафу, нашла, что искала, и подала Саше.

— Это его парадная. Примерь, не подойдёт ли?

Он взял фуражку с зелёным околышем и с ясными, золотыми листочками над козырьком. Фуражку лесника, похожую на пограничную.

Надел, поправил, посмотрел в зеркало. Сказал:

— Нормально.

Перед тем как идти в первый самостоятельный обход, Саша поговорил с матерью, и они решили отпустить на волю прижившихся Лобика и Хобика.

Оленёнок хорошо поднялся, окреп, сделался юрким и смышлёным. Он все время рвался со двора. Ростислав Андреевич сказал, что такой уже не пропадёт в лесу. Прибьётся к стаду, где оленухи с молодняком.

Медвежонок хотя и сильно привык к хозяевам, но тоже изнывал в крошечном дворе, где ему было слишком тесно. То и дело убегал и каждый раз устраивал в посёлке тарарам. Умные глазки его светились неистощимым любопытством к жизни, и было бы грешно держать такого подростка в плену. Младенческий возраст кончался.

Между собой звери по-прежнему отлично ладили, даже заступались один за другого, если Саша или его мать обижали кого-нибудь. По ночам, когда было холодновато, все трое прижимались друг к другу и рано поняли, что вместе лучше, чем поодиночке.

Первым Саша увёл Хобика. Завязал верёвку за ошейник и потащил глазастого оленёнка через реку в глухую долину Шики, где, как сказал Ростислав Андреевич, в эти дни паслось крупное стадо оленух с молодняком.

Хобик рвался вперёд, в стороны и отчаянно досадовал на верёвку. Но когда Саша снял с него ошейник, то задора у него хватило лишь на первую сотню шагов. Потом стал как изваяние — и ни с места. Испугался леса, шума листвы, одиночества. Понемногу успокоился, принялся рвать траву и листочки, но Сашу из поля зрения не выпускал, и стоило тому сделать шаг назад, как Хобик немедленно подступал ближе.

Саша спрятался, Хобик нашёл его по запаху, подошёл, но в руки не дался. Так они поиграли в прятки с полчаса и наконец всерьёз потерялись среди дубового леса. Хобик остался лицом к лицу с незнакомой природой.

Саша шёл назад и вспоминал отцовские слова о многих поколениях животных, нерасчётливо отпугнутых человеком. Когда снова придёт время взаимного доверия между людьми и дикими зверями? И придёт ли? Вот отпустил он Хобика, одичает олень, и ещё неизвестно, как поведёт себя, если встретится в лесу.

Да его сразу и не узнаешь. Только и примета что треугольный вырез на левом ухе, сделанный отцом.

Медвежонок оказался более диковатым. Шёл с Сашей по ущелью Желобному и все натягивал поводок, рвался, нервничал, даже грыз верёвку, которая мешала свободному шагу. Когда Саша снял ошейник, Лобика сразу след простыл, только кусты прошелестели. Не оглянулся, спасибо не сказал. Даже обидно сделалось.

На молчановском дворе остался Архыз. Ласковый, игривый щенок.

Точнее — волчонок.

Саша смотрел на него и вспоминал Самура. Где он и что с ним?..

Шестипалого долго никто не видел. В Камышки он не приходил.

С того трагического, страшного дня Самур резко переменился. Нога не зажила, она усохла и подтянулась к животу. На трех лапах скверная жизнь. Не разбежишься.

Он долго не уходил из долины Сочинки, тяжело вживаясь в новое состояние. Урод. Отступление от нормы природа не поощряет. Её законы беспощадны к слабым. Самур очень скоро испытал это на собственной шкуре.

Жил он недалеко от разваленного шалаша в густой заросли боярышника, переплетённого ожиной. Колючая растительность защищала больного от всяких неприятностней, а «холодильник» с мясом давал возможность прожить безбедно самые опасные недели. Ел он до отвала, оставшуюся оленину зарывал и охранял от шакалов и лисиц, которые тоже были не против воспользоваться кладом.

Когда мясо в снежнике кончилось, Самуру пришлось вспомнить про охоту. Он заковылял на трех лапах по лесам, выслеживая зверя; иногда ему удавалось подкрасться к семейству серн, но сделать завершающий прыжок он уже не мог, козочки убегали буквально из-под носа. После каждого промаха таяла уверенность в своих силах. Лишь изредка Шестипалый ловил сонного тетерева или откапывал грызуна. Жить становилось трудней.

Он мог бы пойти к хозяевам, где остался Архыз, но не нашёл в себе силы преодолеть страх дикого зверя, ещё более окрепший за последний месяц после ранения. Шестипалый бродил и бродил по лесам, хромая и часто останавливаясь, чтобы переждать мучительную усталость. Физическое уродство, постоянное недоедание, тоска одиночества быстро сделали его угрюмым, замкнутым и ещё более диким. Он старел не по дням, а по часам. Похоже, ничто не радовало Самура. Ни яркий восход солнца, когда лес и горы сверкают миллиардами росинок. Ни приятная, влажная тень под густым буком в горячий полдень лета, когда смолкает пение птиц и только стрекочут повсюду неугомонные цикады. Ни тихие лунные ночи, ни запах близкой добычи, остро волнующий любого хищника.

Радость жизни исчезла, он не знал, что будет завтра, и боялся этого завтра.

Отощавший, с грязной, всклокоченной шерстью и слезящимися глазами, голодный, но не злой, а скорее подавленный напастями, ковылял Самур по горам и долинам, обходя места, где сохранялся запах человека.

И все-таки однажды его увидели.

Бинокль приблизил Самура. Ростислав Андреевич Котенко сперва не узнал своего спасителя — так изменился и потускнел одичавший овчар. Но потом он догадался, что произошло с ним. Проследив путь Шестипалого, зоолог ушёл за границу заповедника, в соседнюю долину, подстрелил там, махнув на все правила, молодого тура и на себе отнёс тушу к местам, где проходила тропа Самура. С нескрываемым удовольствием наблюдал он, как овчар делал круги вокруг мяса, подозрительно принюхиваясь к запаху, как осторожно стал, наконец, есть и как долго потом, отяжелевший от пищи, спал возле остатков, присутствием своим отпугивая мелюзгу, собравшуюся к месту пиршества.

У Ростислава Андреевича созрела мысль о том, чтобы на второй приманке изловить Самура и перетащить к себе домой. Он не забыл услуги, оказанной ему овчаром. Он хотел обеспечить инвалиду спокойную жизнь среди людей, которые не могли не быть благодарными за все, что сделал Шестипалый для них.

Но плану зоолога не суждено было осуществиться.

Пока Котенко спускался вниз, искал капканы и переделывал их так, чтобы стальные челюсти не нанесли овчару вреда, Самур куда-то исчез. Сколько потом ни искали его лесники, оповещённые по всем отделам заповедника, Шестипалого нигде не обнаружили.

Ростислав Андреевич и его друзья сошлись на том, что Самур погиб.

Долго ли до греха! Наткнулся на медведя, на рысь, свалился в пропасть. Утонул в реке. Все могло случиться с больным животным.

И о Самуре стали понемногу забывать.

Уже близко к осени, когда на верхних лесах стали желтеть листья, а по ночам мороз серебрил луга альпики, Саша Молчанов, возвращаясь из обхода, попал в тот узкий распадок, где пролегала старая, заброшенная узкоколейка.

Покойный вечер тихо опускался на грустные леса. До Камышков оставалось немного, дорога была знакомая, и Саша шёл не торопясь.

Он ступил на кладку, положенную вместо разрушенного моста, и тут вспомнил, что говорил ему отец о логове Самура и Монашки. Саша внимательно осмотрелся.

Кажется, это здесь…

На площадке, чуть видной за кустами лещины, среди красноватых листьев клёна, начавших опадать с тяжело наклонённых веток, мелькнуло что-то знакомое, черно-белое. Молодой лесник заинтересованно подтянулся к площадке и раздвинул кусты.

У края плоского камня лежал Самур.

Видно, совсем недавно пришёл он к месту, где испытал наивысшее счастье и глубочайшую свою трагедию. Здесь познал он радость семьи. Здесь играла с волчатами славная Монашка. В этом красочном и печальном месте он решил провести последние дни своей жизни.

Самур лежал, вытянув передние лапы и положив на них большую усталую морду. Мёртвый Самур.

Саша тихонько провёл ладонью меж ушей овчара, как это делал отец. Потом снял ружьё, куртку и стал носить камни. Он обложил ими тело овчара со всех сторон и укрыл сверху. На площадке вырос продолговатый каменный холмик.

Солнце садилось, тень с противоположного склона дотянулась наконец до ручья и быстро накрыла площадку.

— Прощай, Самур, — сказал Саша и закинул ружьё на спину. — Прощай, старик.

На повороте оглянулся ещё раз и, подавив вздох, быстро пошёл к дороге.

Всю ночь и весь следующий день на площадку тихо падали красные и жёлтые кленовые листья.

Конец первой книги