Глава 8

На другое утро, проснувшись раньше всех, Петька, прежде всего, подошел к печурке и, запустив в нее руку, проверил сверток. Все в порядке, он заткнул печурку сухой тряпочкой, потянулся, сладко зевнул и вышел на крыльцо. Поселок еще спал. Где-то рядом в лесу куковала кукушка. Байкал был совершенно спокоен. От утренней зари вода его казалась слегка розоватой. К такой тишине Петька еще не привык. Ему все казалось, что вот-вот завоют сирены, задрожат стекла, тяжело застучат пулеметы. Но ничего такого не было. Мягко шуршал под ногами песок, когда Петька обходил вокруг бабушкин домик, спокойно и грустно куковала невидимая в лесу птица.

Первым делом Петька решил осмотреть чердак дома и разыскать там старинные карты прибайкальской тайги, о которых рассказывала бабушка. Очень давно в доме Веры Ивановны жил лесник Потапов. О нем в своем дневнике упоминает командир Быль-Былинский. Петька навсегда запомнил его строчки: «Координаты шифрую, боюсь, что перехватит предатель, который, я теперь точно знаю, есть в нашем отряде. Расшифровать поможет лесник Потапов. Я пользуюсь его методом, составляя маршрут».

Петька подошел к дровянику, осторожно, боясь скрипнуть дверью, вытащил оттуда две сосновые чурки и поставил их к стене дома одна на другую. Придерживаясь рукой за острые обросшие мхом бревна, стал подниматься. Легко подтянувшись на руках, он головой оттолкнул маленькую узкую дверку и проник на чердак. Встав на перекрытие, обернулся и с высоты дома посмотрел на Байкал. Бесконечно вдаль уходила блестевшая вода, и нескончаемо тянулись горы. На вершинах некоторых гор, высоко за облаками, лежал искристый снег. Налюбовавшись, Петька приступил к поискам потаповских карт. Старик Потапов еще до революции сочувствовал большевикам и помогал им совершать побеги с царской каторги. Когда колчаковцы пришли в Сибирь, лесник отказался вести карательный отряд через тайгу в поселок Тутура, и его тут же на берегу, расстреляли. А Быль-Былинский, ничего не зная об этих событиях, в дневнике просил обращаться за расшифровкой к Потапову.

Незадолго до войны бабушка, обмазывая на чердаке трубу глиной, случайно в старой козьей шкуре нашла потаповские карты. Разгадав их, можно было расшифровать и записи в дневнике. Вера Ивановна возила карты в Листвянку, в сельсовет, но там какие-то новые работники, не знавшие даже об отряде Быль-Былинского, взглянув на карты, сказали, что они слишком старые и выполнены технически безграмотно. Ни севера, ни юга не указано. Вместо названий речек стояли только цифры от единицы до двадцати двух и после каждой цифры (это бабушка запомнила) стояли странные буквы: сз, слщ, сл. Карты бабушке вернули обратно. Тогда Вера Ивановна, коротко рассказав суть дела, попросила карты свозить в Иркутск, но председатель сельсовета ответил: «Не такое сейчас время, чтобы легендами заниматься». Вернувшись в Большие Коты, бабушка снова завернула карты в шкуру и положила на чердак. И забыла. И только в санитарном поезде вспомнила о них и рассказала Петьке и Тане.

В дальнем углу чердака Петька заметил ветвистые рога и отшатнулся, потому что белый череп изюбра неприятно смотрел на него пустыми глазницами. Оттащив рога в сторону, Петька обшарил темный угол, но ничего не нашел. В одном месте он нащупал какую-то мягкую вещь, вытащил из опилок, которыми было засыпано перекрытие, подошел к двери и рассмотрел на свету. Это была старая папаха с пробитой в самом центре красной ленточкой. Петька положил папаху возле выхода. Он шарил в карнизах, шарил между досками перекрытия, шарил через щель за наличниками окон — ни шкуры, ни карт не было.

— Петька, что ты ни свет, ни заря туда залез, известка с потолка сыплется, — раздался снизу голос Веры Ивановны.

— Бабушка, — почему-то шепотом сказал Петька, — здесь ничего нет, я все обыскал.

— Плохо, значит, искал. В левом переднем углу, под дощечками, надо было искать. Эх ты, Петька, Петька! Слазь-ка. Сходим, приведем козу, подоим ее, а потом с Танюшкой найдете. Много лет лежали, два часа полежат, никуда не денутся.

Петька слез и подошел к Тане.

— Знаешь, мне показалось, что там кто-то уже шарился. Дощечки, про которые говорила бабушка, разбросаны. В опилках тоже ничего нет, я руками прощупал их по всему чердаку. Папаху старую нашел, а карт нету.

— Не переживай, Петька. Сейчас сходим за козой и вместе поищем. Может, бабушка забыла, куда их спрятала.

И они пошли к Подметкиным.

Коза Майка принадлежала Жмыхиным, но когда Вера Ивановна поехала в Краснокардонск, то попросила посмотреть за ней Агриппину Подметкину, заплатив ей деньги.

— Узнает Майка меня или нет? — рассуждала вслух бабушка. — Почти два года мы с ней не виделись.

Подметкины жили сразу в двух домах. Особняки стояли в лесу, у самых скал. В одном доме жили старики, а в другом Шурка Подметкин и его родители.

Вера Ивановна рассказывала, что раньше, до революции, Подметкины были богачами. У рыбаков скупали рыбу, у охотников — ценные шкурки соболей и горностаев. Пушнину продавали за границу. У них была даже своя фактория, но перед революцией старый Подметкин все продал, бумажные деньги обменял на золото и удрал за границу. Шуркины дедушка и бабушка, как говорил сам Шурка Подметкин, остались здесь, на Байкале, совсем нищими. Шурке не верили. В поселке знали, что «у Подметкиных зимой снега не всегда выпросишь».

Бабушку Шуркины родители встретили очень приветливо, пригласили в дом, но, заметив в руке веревочку, сразу стали другими.

— Сколь хлопот с косой было, не тай, коспоти, — запричитала Шуркина бабушка, — намучились мы с ней! Ат, сущий ат. — Она посмотрела в угол на икону: — Не тай, коспоти.

Вера Ивановна встала с табуретки.

— Молоко она вам давала. Козленочка вам принесла. За уход я вам заплатила, так на что же вы жалуетесь, Агриппина Федоровна?

Лицо Агриппины Федоровны совсем сморщилось.

— Ты пы, Вера, топавила еще руплей тватдать пять али хотя пы тесять.

— Сейчас у меня, Агриппина Федоровна, денег нет. Потом дам двадцать пять рублей, но козленочка заберу.

Шуркина бабка испугалась.

— Что ты, матушка? Ты итак много тала, не нато польше ничего, окромя косленочка, все-таки память будет о Майке. Молоко у ней, ну просто сливки, с нашими косами ни в какой счет не итет. Спасипо тепе, соступница!

Через калитку коза выбежала сама, но потом заупрямилась. Бабушка шла сзади, помахивая тонким прутиком, а Петька с Таней тянули козу за веревочку. Майка идти не хотела и упиралась копытцами в землю. Тогда на помощь приходил Шурка Подметкин и, бесконечно шмыгая носом, толкал козу сзади плечом. Когда Майку втолкнули, наконец, во дворик, Шурка, стоя у калитки, спросил:

— Петька, можно я с вами буду дружить.

— Можно.

— Я приду в таком разе сегодня, — Шурка галопом помчался к берегу Байкала.

Вера Ивановна вышла с небольшой кастрюлькой доить Майку. Она подвела ее к стенке дровяника, набросила на рога ременную петлю, которая много лет назад была прибита к столбику. Коза не сопротивлялась. Но стоило бабушке присесть возле нее, как она стала бить острыми копытцами в землю и мотать головой. Ласково называя ее Маечкой, бабушка попробовала доить, но только первые струйки ударили по дну кастрюли, как Майка подпрыгнула, словно угорелая, и ногой перевернула кастрюлю.

— Она боится вас, — сказала бабушка, — зайдите в избу.

Петька с Таней быстро спрятались за дверь. Коза повторяла свои дикие прыжки несколько раз, и кастрюля, звеня о камушки, катилась к крыльцу.

Бабушка позвала на помощь. Петька стал держать Майку за одну заднюю ногу, Таня — за другую. Передними ногами коза до кастрюли не доставала, и Вера Ивановна доила спокойно. Полную кастрюлю теплого молока бабушка отнесла в избу и сказала, что козу отвязывать пока не будем, пусть привыкнет к новому жилью.

Вскоре пришла тетя Нюша и еще две женщины. Одна из них принесла в кастрюльке несколько кусков жирной вареной рыбы. Рассмотрев Петьку и Таню, женщины стали разговаривать о войне.

Петька незаметно выскользнул за дверь, подождал Таню. Продвигаясь на цыпочках, чтобы не услышали гости, они снова обшарили весь чердак — старинных карт лесника Потапова не было. У Петьки ноги ослабели от волнения. Он уже хотел спускаться вниз, когда Таня вытащила из-под опилок у самой двери клубок спутанных бинтов, испачканных засохшей кровью. Таня испуганно отбросила бинты в сторону. Петька вполголоса произнес:

— Бинты Мулекова, карты унес он.

Ребята быстро спустились на землю.

— Эй, вы! — За калиткой стоял их новый знакомый Шурка Подметкин. С ним были двое мальчиков и смуглолицая девочка с узкими черными глазами: — Пойдемте с нами рыбу ловить.

Петька от расстройства ничего не ответил, а Таня подошла к самой калитке:

— У нас нет удочек.

Черноглазая девочка улыбнулась:

— У нас тоже нет удочек. Крючков и жилок нынче не продают. Мы ловим мордами.

— Чем, чем?

Шурка Подметкин пояснил:

— Мордами ловим, корзины такие из прутьев. Мой отец умеет делать, — добавил он, хвастаясь.

— Мой папа тоже умел плести, — сказала смуглая девочка, — только он нынче на фронте.

Худенький мальчик подошел к Петьке:

— Меня звать Тимка Булахов. Моя мамка у вас сидит, рыбу принесла.

Девочку с черными узкими глазами звали Люба Тороева. Тане и Петьке она понравилась. Таня пошла в избу, отпроситься у бабушки на речку. Мать Тимки Булахова сказала:

— Пущай сходят, Вера Ивановна. Мой их в обиду не даст, с ним не заблудятся.

Таня смутилась, потому что женщины внимательно на нее смотрели, а когда она в сенях брала Петькин компас и нож, то услышала, как тетя Нюша тихо сказала:

— Славная девочка.

А Тимкина мать добавила:

— В случае чего, Вера Ивановна, рассчитывай на нас, ребенку пропасть не дадим.

Таня быстро вышла на улицу. Компас и нож Петька положил в свои бездонные карманы и спросил Таню:

— Молоко пила?

— Нет.

Петька вошел в избу, налил полную кружку молока и вынес.

— Пей.

Место, где рыбачили ребята, оказалось далеко в тайге. Долго они шли по широкому распадку, потом таежная тропа вывела их к небольшому лесному озеру. Оно было мутное, потому что в него впадало сразу два ручья, вытекала широкая, но мелкая речушка. Вода в ней едва покрывала большие валуны. Речка так грохотала камнями, что ее, как сказал Тимка Булахов, прозвали Большая Шумиха. Сверху по воде плыла клочками пена.

Рыболовные морды были похожи на круглые, плетенные из тонких прутьев корзины. Отверстие в корзине закрывалось дверкой, похожей на воронку, с дырой посередине. В эту дыру, объяснил Шурка Подметкин, заходит рыба, а обратно выйти не может и попадается.

Тимка, Шурка и Люба Тороева, взяв длинные палки, полезли в воду искать морды, которые они поставили еще вчера, а Петька с Таней под самой скалой разводили костер, как велел Тимка. Раздирая на кусочки бересту, Таня тихо спросила:

— Петька, мы же все равно пойдем искать пещеру, да?

— Обязательно пойдем, Таня, и позовем с собой Тимку и Шурку Подметкина. Любу не возьмем, она еще маленькая.

— А если они не пойдут?

— Пойдем с тобой вдвоем.

— Эй, помогите нам!

Ребята подняли со дна огромную морду, но вытащить из воды не могли — скользкая, она вырывалась из рук. Петька на бегу засучил штаны и по камням бросился на помощь. Вчетвером они едва-едва вытащили тяжелую морду на камни. Из всех щелок текла вода, а внутри тяжело билась рыба. Вторая морда стояла почти у самого берега и оказалась пустой, если не считать двух маленьких налимчиков. Рыбу Тимка вывалил на берег, осмотрел ловушки, поправил их и, положив приманку, опустил снова в воду у самых коряг.

— Завтра, если ветра не будет, налимы попадутся, — улыбнувшись Тане, сказал он.

Больших рыбин Тимка раздал ребятам, каждому по две штуки.

— А мелких слопаем сейчас.

Маленьким складным ножичком Тимка с Любой стали чистить рыбу. Ножичек был совсем тупой, и Петька достал из кармана свой трофейный.

— Ого, какой ножище! — воскликнул Шурка. — Твой?

— Мой, в сбитом немецком самолете нашел. У меня еще одна штука есть, — и Петька показал им компас, снятый с фашистского бомбардировщика.

Рассматривая Петькины трофеи, ребята спрашивали о войне, о танках, о фашистах.

— Собраться бы всем мальчишкам да на фронт, — сказал Тимка, — да надавать им…

— Руками фашиста не сразу остановишь, — с горечью произнес Петька. — Нужны самолеты и танки.

Таня заметила, что у Шурки и Тимки глаза стали суровые, а маленькие кулаки крепко сжались.

Трещал костер. Искры летели высоко-высоко в голубое небо. Блики огня отражались в черных глазах ребятишек.

Люба Тороева обняла Таню и сказала Тимке:

— Рыбу надо жарить, а то я, однако, с голоду помру.

Тимка судорожно вздохнул и стал орудовать Петькиным ножом. Каждую рыбу он рассекал пополам, вдоль хребта, и подавал Шурке, а тот нанизывал половинки на острые палочки и втыкал палочки в землю, наклонив их над костром, чтобы рыба была в огне. Тимка, посыпая рыбу солью, поворачивал куски то одной стороной к огню, то другой, Когда рыба поджарилась и стала золотистой, первый кусок Люба подала Тане. Рыба вкусно пахла костром.

Домой вернулись под вечер, и Таня сразу легла отдохнуть. А Петька долго сидел с бабушкой на крыльце. Он смотрел на Байкал, на горы и не говорил ни слова.

— Петька, ты, почему сегодня неразговорчивый?

— На чердаке карт нету. Их, наверное, кто-то давно выбросил.

Чтобы не напугать бабушку, Петька не сказал про бинты и про свои подозрения на Мулекова.

Вера Ивановна молчала и следила, как над Байкалом в сумерках мечутся какие-то птицы. Вечерний ветерок приносил тонкий запах цветов. Тайга засыпала.

— По одному дневнику ты навряд ли составишь маршрут. Сколько экспедиций…

Петька вздрогнул:

— Значит, не искать?

— Не горячись. Ты весь в своего отца, никогда не выслушаешь. — Бабушка пододвинулась к внуку: — Была я сегодня у Торбеева. Рассказала ему о дневнике командира и о твоих планах.

— А если он кому-нибудь…

— Да ты что такой недоверчивый стал? Я Торбеева шестьдесят лет знаю. В гражданскую войну он с твоим дедом каппелевцев бил, белочехов бил, барона Унгерна бил… — Вера Ивановна перевела дыхание. — Так вот, Петька, он попросил причитать ему дневник. Может, говорит, удастся расшифровать маршрут Быль-Былинского. Я бы, мол, тогда сам с ребятами прошелся по тайге-матушке.

— Это же хорошо, бабушка!

— Я и сама знаю, что хорошо, но раны-то у него еще кровоточат. Подождать, Петька, надо.

— А мы подождем, когда он полностью поправится.

На крыльцо вышла Таня, ладошкой протерла глаза.

— Я лежала, лежала, да и заснула, а сейчас проснулась и не знаю, утро теперь или ночь? Мне без вас вдруг страшно сделалось.

Сумерки сгустились. В траве прямо у крыльца трещали кузнечики. В дровянике мирно спала коза Майка. Вдруг откуда-то вырвалась черная птица, обогнула домик, крыльями чуть не задев лица сидящих, и так же стремительно скрылась в темноте. Таня не успела испугаться и только прижала руки к груди.

— Танечка, что ты, — бабушка обняла девочку.

— Я только что сон про птицу видела. Как будто все мы птицы. Петька — птица, я птица и вы тоже птица. И как будто вы из гнезда улетели, а мы с Петькой остались одни и мне страшно-страшно стало. Я хотела проснуться и не могла, а черная птица такая же, которая только что пролетела, ходит вокруг нас и на дощечках следы от лапок оставляет.

— Глупые мои, — поднялась на ноги бабушка, — куда же я от вас улечу, да еще черной птицей. Пойдемте-ка лучше спать.