"Экспедиция на Землю. Сборник англо-американской фантастики" - читать интересную книгу автора (Лейнстер Мюррей, Азимов Айзек, Кларк Артур,...)

5

Распространенным представлениям о неизбежности атомной войны и всеобщей гибели человечества противостоят включенные в этот сборник рассказы: «Сердобольные стервятники» А.Азимова, «Король на горе» Дж. Блиша, «Предел выдержки» Д.Кристофера. Объединяет их острое ощущение времени и накаленной международной обстановки послевоенных лет.

Азимов создает в своей новелле политическую аллегорию. Харриане, низкорослые обезьяноподобные существа, смогли распространить свое влияние на всю Галактику, исходя, как им представляется, из самых добрых побуждений. Они терпеливо выжидают, пока та или иная цивилизация не придет к своей логической, «предопределенной» самим ходом истории развязке истребительной атомной войне. После этого харриане берут на себя заботы о «сохранении остатков биологического рода», облагая спасенных контрибуцией. И вот уже пятнадцать лет группа наблюдателей, обосновавшихся на Луне, тщетно дожидается атомной катастрофы, чтобы приступить к своей благотворительной миссии, а по существу колонизовать Землю. Не напоминают ли харриане государственных деятелей некоторых зарубежных стран, готовых «спасти» человечество с помощью «чистой» водородной бомбы?

Рассказы Кристофера и Блиша предупреждают о том, какую чудовищную угрозу таит в себе элемент случайности и персональная ответственность отдельных лиц, от которых зависит решение рокового вопроса — нажать или не нажать кнопку. Если в рассказе «Предел выдержки» мы сталкиваемся с мизантропом, одержимым маниакальной идеей уничтожения всего человеческого рода, то «Король на горе» — рассказ об американском военном летчике, который много дней находится на корабле-спутнике, полагая, что бомбовой отсек заполнен смертоносным грузом, и в конце концов сходит с ума от бремени возложенной на него страшной ответственности. В первом случае катастрофу удается предотвратить, во втором — она оказывается мнимой. Но что может произойти в действительности? Фантастические ситуации, изображенные в этих новеллах, порождены теми же опасениями, которые высказывают ныне все здравомыслящие люди.

В этой связи нам хотелось бы упомянуть о фантастическом романе-памфлете «Семь дней в мае» двух американских журналистов Ф.Нибела и Ч.Бейли. Авторы рисуют политическую ситуацию, якобы создавшуюся в Вашингтоне после заключения договора с Москвой о всеобщем ядерном разоружении. Группа высокопоставленных генералов из Пентагона, опираясь на реарщионно настроенных бизнесменов и политических деятелей, готовит государственный переворот фашисткого толка. Заговор проваливается только благодаря случайному стечению обстоятельств. И хотя в этом романе немало сюжетных натяжек, оценка политической обстановки в США нисколько не расходится с действительностью. Защищая идею договора о всеобщем ядерном разоружении, президент Лимен заявляет: «В стенаниях и плаче цивилизация может исчезнуть в одну ночь. Это известно каждому. Какое чувство, кроме ощущения своей беспомощности, в состоянии испытывать тот или иной индивидуум? Нет смысла хватать винтовку и бросаться на защиту своей страны. Бессмысленно, вероятно, и поступать добровольцем в военно-морской флот на одну из подводных лодок, вооруженных ракетами. Как только будет дан приказ открыть огонь, человек сразу поймет, что его дом уже превратился в груду пепла или станет ею через пятнадцать минут».

Что, кроме беспомощности и растерянности, может ощущать средний американец в наши дни? Маленький человек в большом мире, ставший игрушкой демонических сил, — так можно передать настроение, которым проникнуты рассказы «Туннель под миром» Фредерика Пола, «Поиски» Ли Гардинга, «Игра для детей» Уильяма Тэнна. При всей невероятности коллизий и эти произведения кажутся зеркалом тревог и сомнений как самих авторов, так и миллионов их соотечественников по ту или эту сторону океана.

Когда читаешь новеллу «Туннель под миром», которую Кингсли Эмис считает одним из самых значительных явлений современной научно-фантастической литературы, невольно возникают ассоциации с «Превращением» Франца Кафки. Коммивояжер Замза, превратившись однажды утром в огромного таракана, физически ощущает свое ничтожество и беспредельное одиночество — те же чувства, которые раньше подавляли его психику. Австрийский модернист создает эту кошмарную метафору, прибегая к произвольному фантастическому образу. У Фредерика Пола странная метаморфоза с провинциальным служащим Гаем Буркхардтом, превращенным в собственную в сотни раз уменьшенную модель, получает вполне реалистическое, во всяком случае правдоподобное в рамках научнофантастического сюжета, объяснение. Замысел писателя порожден определенными социальными симптомами нашего времени.

«Бедный маленький Буркхардт, — монотонно пропел громкоговоритель, и эхо загрохотало в огромной бездне, которая была всего лишь лабораторией. — Каким это должно было быть потрясением для вас, когда вы поняли, что живете в городе, построенном на столе!» Для крохотного и жалкого подобия живого человека, наделенного всеми чувствами и разумом Буркхардта, ловкий делец Дорчин представляется необозримой громадой, всемогущим колоссом, который волен сделать все, что ему заблагорассудится, как с самим Буркхардтом, так и с тысячами подобных ему человечков. И, хотя действия Дорчина мотивируются экспериментами рекламной компании, проверяющей на миниатюрных биороботах новые способы продвижения товаров к потребителям, аллегория этого рассказа приобретает в контексте куда более широкий смысл.

Иную интерпретацию той же темы дает Уильям Тэнн. Явившийся из будущего «хранитель ценза» не в состоянии отличить юриста Сэма Вебера от искусственного, построенного им двойника и вместо биомодели «разлагает» самого конструктора. (Сэм Вебер неосторожно воспользовался набором «Построй человека», который предназначался его однофамильцу из более поздней эпохи, но по чьи-то рассеянности попал не в тот «временной канал».) Итак, прототип погибает, не выдержав конкуренции с собственной биологической моделью.

Мотив вытеснения человека машиной, замены людей двойниками-роботами один из самых распространенных в современной зарубежной фантастике. Новые Франкенштейны рождаются на свет не с помощью черной магии или каких-то необъяснимых таинственных сил. Эти детища кибернетики словно иллюстрируют мысль Норберта Винера, настойчиво предостерегавшего от такой нежелательной возможности, когда высокоорганизованная машина сможет вырваться из-под власти ее творца.

В бесконечных вариациях темы «люди и роботы» нельзя не видеть гипертрофированного отражения вполне реальных противоречий, заложенных в самой действительности. Ведь это непреложный факт: прогресс механизации и автоматизации в буржуазном обществе неизбежно влечет за собой экономические бедствия, отрицательно сказывается на общем уровне культуры, приводит к снижению нравственных критериев и т. д.

В рассказе австралийского писателя Ли Гардинга «Поиски» автоматизация уже дошла до своей последней стадии. «Роботехника» настолько усовершенствовалась, что Джонстон ничуть не удивился бы, узнав, что добрая половина жителей города, как бы искусно они ни гримировались, в действительности являются роботами. И в таких условиях попытка найти что-нибудь настоящее, естественное, созданное природой, а не машинами, пусть то будет распустившийся цветок, поющая птица или простая травинка, становится н сбыточной мечтой. Но самое жуткое в синтетическом мире Джонстона заключается в том, что и сам он, искатель настоящего, оказывается роботом.

Несмотря на то что эти три рассказа трех разных авторов написаны совершенно по-разному, объединяет их некая общность видения мира. В сознании ошеломленного обывателя окружающая действительность теряет целостные очертания, дробится, размывается, деформируется. Смятенная психика накладывает болезненный отпечаток на восприятие жизни. Человек живет под каким-то чудовищным прессом, напоминая бескрылое насекомое, неспособное увидеть мир в трех измерениях. Механическое мышление механизированных людей вызывает автоматизм поступков. И это заставляет вспомнить сюрреалистскую живопись, где предметы помешаются на полотне в хаотическом беспорядке, без всякой логической связи. Например, Сальвадор Дали, отчетливо выписывая детали; нарочито деформирует пропорции и искажает перспективу. Сюрреалистские аллегории кошмаров и мировых катаклизмов, да и самый художественный метод, провозглашающий господство подсознательного, иррационального начала, несомненно, имеют много общего с творческими приемами американских фантастов.

Об этом же свидетельствует и высказывание Рэя Бредбери, хотя ни он сам и ни один из трех авторов, о которых говорилось выше, непосредственно не связаны с сюрреализмом. Признавая, что его творчество стимулируют изначальные эмоции любовь, радость, ненависть, страх, гнев, — Бредбери обращается к собратьям по перу с такой декларацией: «Исходите из бессознательного, накапливайте образы, впечатления, факты, затем черпайте в этом «внутреннем бассейне» источники ваших произведений. Выбранные вами характеры будут частью вас самих. Все персонажи в моих произведениях — это я. Они — мои зеркальные отображения, удаленные и перевернутые после трех или дюжины преломлений».

Таким образом, Бредбери подчеркивает прежде всего субъективное начало в творческом процессе. Но он не снискал бы такой широкой известности, если бы его личные эмоции не выражали мироощущения миллионов читателей. Да, Бредбери, бесспорно, мастер романтического протеста! Ему ненавистна унификация человеческих душ, ему глубоко чужд всякий конформизм. В науке и технике он видит не только благо, но и зло, таящее в себе потенциальные возможности дальнейшей дегуманизации человеческого существования в этом мире, заполненном бездушными механизмами. Такими настроениями проникнуто все его творчество, начиная от «Марсианских хроник» и «451° по Фаренгейту».

Протест Бредбери против машинной «агрессии» принимает подчас просто мальчишеский характер. По словам его биографа Уильяма Подана, Бредбери упорно не желает научиться водить автомобиль и категорически отказывается войти в кабину реактивного самолета. «И это, — не без иронии замечает Нолан, вероятно, его последние твердыни против атомного века, в котором он живет».

Это очень наивно, но в известной мере объясняет и отношение Бредбери к научной фантастике. Критикам, упрекавшим его в технической неграмотности, писатель ответил так: «Эмоциональному человеку легко показаться невеждой в глазах ученого, и, конечно, мои книги никогда не будут служить справочником по математике. Однако мне кажется, что если ученый-эксперт может указать точные размеры, положение, пульсацию, анатомическое строение сердца, то мы, эмоционалнсты, помогаем его лучше понять и почувствовать, и это в какой-то степени компенсирует мое невежество».

Достаточно прочесть помещенные в нашем сборнике рассказы «Калейдоскоп» и «Здесь могут водиться тигры», и станет ясно, что наука служит для Бредбери не более чем внешним поводом. В обеих вещах мы находим все аксессуары, характерные для научно-фантастических рассказов. В первом — взрыв звездолета в космосе, герметические скафандры с автономными двигателями, раднопереговоры потерпевших катастрофу. Во втором — прибытие звездолета на чужую планету, исследование ее недр, механизмы, которыми пользуются члены экспедиции, и т. д. Но это лишь тончайшая оболочка. На самом деле Бредбери создает обычные для него поэтические аллегории нравственных взаимоотношений между людьми и между человеком и природой.

В первой новелле, «Калейдоскоп», — это полное одиночество перед лицом неотвратимой смерти. В последние часы каждому предстоит подвести окончательный итог прожитой жизни и переоценить обычные человеческие чувства. Зависть к чужим удачам, соперничество, неприязнь — все это кажется астронавтам мелким и ничтожным по сравнению с небытием.

Аллегорию второй новеллы можно объяснить так: природа найдет способ отомстить тем, кто ее не захочет или не сможет понять. Для людей, которые ей верят и относятся к ней бескорыстно, «планета-обольстительница» станет эдемом; для тех же, кто обманет ее доверие и причинит ей зло, она превратится в разъяренную фурию.

Сам Бредбери считает, что научная фантастика дает писателю наиболее широкие возможности для выражения моральных и социальных идей. И можно только согласиться с утверждением А.Азимова: «Рэй, по моему мнению, пишет не научную, а социальную фантастику».

В том же аспекте воспринимается творчество и некоторых других американских фантастов, в частности Пола Андерсона, представленного в нашем сборнике рассказом «Человек, который пришел слишком рано». Почти во всех своих произведениях он сталкивает будущее с прошлым, отдавая предпочтение докапиталистическим, патриархальным формам жизни («Крестоносцы космоса», «Не будет перемирия с королями», «Прогресс», «Отставание во времени» и др.). Но делается это не из-за какого-то особого пристрастия к темным векам феодализма, а опять-таки из страха перед будущим, которое в представлении Андерсона концентрирует в галактических масштабах всю жестокость и бесчеловечность господства «железной пяты» — современного монополистического капитала.

Варьируя на новый лад тему «Янки при дворе короля Артура» Марка Твена, писатель переносит своего героя, сержанта американской военной базы в Исландии, в эпоху викингов. В отличие от предприимчивого янки из Коннектикута сержант Джеральд Роберте, попавший в далекое прошлое, оказывается совершенно неприспособленным, беспомощным, смешным и ни на что не пригодным. Все блага современной цивилизации, носителем которых является молодой американец в глазах древних исландцев ровно ничего не стоят. При этом автор относится с нескрываемым сочувствием к мужественным, простодушным, свободолюбивым скандинавам, открывшим Америку еще за пятьсот лет до Колумба.

Хотя действие рассказа Гарри Гаррисона «Смертные муки пришельца» отнесено в далекое будущее и происходит на какой-то чужой планете, взгляды этого писателя во многом сходны со взглядами П.Андерсона. В жарком споре с миссионером, высадившимся на этой планете, чтобы обратить аборигенов в христианскую реру, торговец Гарт говорит: «Здешние жители, простые и необразованные существа каменного века, умудрились до сих пор обходиться без всякого суеверия и без зачатков религии… Они единственный первобытный народ из всех виден-ных мною, который совершенно свободен от суеверий и благодаря этому гораздо счастливее и разумнее других. Я хочу, чтобы они такими и остались». В борьбе атеиста Гарта с отцом Марком за влияние на жителей планеты ни один не побеждает. Только проповедь миссионера приводит к совершенно неожиданному результату: желая проверить справедливость его слов о всемогуществе бога, аборигены поступают так, как сказано в библии и… совершают первый тяжкий грех. Религия требует жертв, и миссионер в этом убедился, когда его распяли на кресте.

«Смертные муки пришельца» — не единственное из произведений англо-американской фантастики, в которых здоровые реалистические взгляды на жизнь противопоставлены религиозным предрассудкам. В русском переводе издан также рассказ Артура Кларка «Звезда», построенный как мысленный спор астронома-иезуита, находящегося на космическом корабле, с Игнатием Лойолой. После того как расчеты убедили иезуита, что взрыв сверхновой, погубившей высокоразумную цивилизацию, был замечен на Земле и назван Вифлеемской звездой-провозвестницей, он отвергает основной постулат своего ордена: «Ради вящей славы господней верь и не сомневайся».

К сожалению, антиклерикальные и антирелигиозные произведения теряются в потоке книг, авторы которых стремятся примирить науку с религией. К таким вещам относится известная трилогия англичанина К.Льюиса, где откровенная религиозная проповедь облечена в форму научно-фантастического повествования, и объемистый роман американца Уолтера Миллера-младшего «Гимн Лейбовицу» о восстановлении науки под эгидой церкви после мировой ядерной войны.