"Отрава" - читать интересную книгу автора (Вудинг Крис)

НЕДУГ

Она больше не могла даже плакать. В этом не было смысла.

Отрава лежала на кровати Паруса, скорчившись в позе зародыша и закутавшись в одеяла. Она лежала так уже несколько дней. Где спал сам Парус, и спал ли он вообще, ей было все равно.

Сначала полились слезы: нескончаемый поток слез. Как будто сердце разорвали крюком, и дыра наполнялась скорбью, болью из-за того, что ее предали, и девушка должна была выплакать это все, иначе захлебнется. Ее горе очень расстроило и озадачило Паруса. Она не хотела говорить с ним о том, что случилось. Ему не понять. Он же выдумка, как и все остальные.

«Он не желает знать. Никто не желает знать. Ах, если бы и я ничего не знала».

Но, узнав однажды, не забудешь. Парус уложил ее в постель. Она помнила, как Брэм и Перчинка суетились вокруг. Должно быть, для них было потрясением видеть свою непобедимую и упрямую спутницу в таком состоянии. Отрава даже не могла найти сил ответить на их вопросы. Какая им разница? Они же фальшивки, как и она сама. Они ненастоящие. Всё ненастоящее.

И при мысли об этом Отрава просто сдалась. Как просто. Лишь несколько слов Иерофанта — и сил на борьбу не осталось, оставалось только обмякнуть и перестать сопротивляться. Мысль о том, что он мог лгать, даже не пришла ей в голову. Отрава сердцем чувствовала, что он говорил правду. Она знала эту правду еще до того, как он сказал ей. Где-то в глубине души она уже давно сложила воедино кусочки головоломки.

Все это нереально. Абсолютно все. Отрава жила в волшебной сказке и была такой же марионеткой, как остальные. Все решения, которые она приняла, все усилия, которые приложила и та боль, что пришлось вынести, были только иллюзией собственной воли. Но это не ее. Просто так надо по сюжету.

Действительно ли то, что она делала, было ее выбором или то была лишь иллюзия самостоятельности?

Слишком тяжело. Земля ушла из-под ног, весь мир опрокинулся и кубарем полетел в бездну. Все стало бессмысленно. Ничто не имело значения. Какая разница, если она все равно плясала под чью-то дудку? Как она могла теперь принимать решения, зная, что это только воля автора, что ей кажется, будто она выбирает сама?

В самом деле, какая разница, что будет? И она осталась в постели. Большую часть времени Андерсен спал у нее на животе. Брэм, Перчинка и Парус по очереди сидели рядом, постоянно разговаривали с ней, спрашивали, что произошло, почему с ней такое творится. Но девушка не отвечала. Брэм, очевидно, пришел к выводу, что Отрава узнала о смерти Азалии и сходит с ума от горя. Отраве хотелось засмеяться. Смерть Азалии в сравнении с этим ничто. Какое вообще ей теперь дело до Азалии? Ведь сестренка — такая же выдумка, которая играет свою маленькую роль.

Но ей было дело. Вот в чем суть. Даже после того, что она узнала, жизнь — как таковая — продолжалась. Отрава по-прежнему чувствовала на щеках следы слез. Чувствовала теплого кота, который дремал на одеяле. Она по-прежнему переживала потерю Азалии и знала, что бросить сестру на произвол судьбы было бы страшным предательством. Не важно, сколько раз она повторяла себе, что всё — лишь фантазия, сердце не могло смириться с этим. Как бы ни было больно, но у Отравы еще оставались силы.

Проходили дни. Хотя, может, только часы или целые недели. Кто знает, насколько время искажается в волшебных королевствах? Парус читал Отраве свои старые книги, не осознавая горькой иронии того, что читает сказки, в то время как они сами живут в одной из них. Неужели все герои этих книг — тоже живые, как Отрава и все, кого она знает? И сказочные персонажи тоже думают, что существуют на самом деле… А как же Иерофант, творец ее мира? Может, он — тоже плод чьего-то воображения, а сам об этом не подозревает? Хорошая бы получилась шутка! Как два зеркала, которые поставили друг напротив друга. Бесконечные отражения, миры в других мирах, без начала и конца.

От одной мысли об этом можно сойти с ума.

Парус все время рассказывал Отраве что-нибудь забавное, надеясь заинтересовать ее делами замка. Некоторые правители уже разъезжались, обозленные и разочарованные. Они поняли, что Иерофант так и не примет их. Гругарот уехал вместе со своей свитой троллей. Но Элтар оставался непреклонен и уже начал сыпать угрозами, требуя приема.

Отрава почти не слушала Паруса. Она даже не ела с тех пор, как слегла в постель, и ничего не пила. Девушка выглядела болезненно бледной, и от нее даже пахло болезнью. Длинные черные волосы спутались и жирными прядями свисали на лицо. Она начала бредить во сне. Ее друзья ах, какое бессмысленное теперь это слово — пытались уговорить ее поесть хоть что-нибудь. Но аппетит пропал, и даже голод был только тупой далекой болью, ноющей где-то внутри.

И Отрава была настолько поглощена своим горем, что не заметила происходящего вокруг, пока оно не стало слишком явным.

Однажды, когда Парус читал ей, девушка произнесла первые осмысленные слова с тех пор, как заболела.

— Парус… — прохрипела она. Старик тут же поднял глаза, и в его глазах засветилась надежда.

— Парус, ты болен. Он на самом деле был болен. Теперь она увидела это. Впалые щеки и глаза, истощенное тело, дряблая кожа. Как будто бы это он голодал, а не она. И потом… это нечто большее, чем просто недоедание. Что-то еще было в его состоянии, что-то помимо болезни и физической слабости. Но она ушла в забытье от голода и ничего не поняла.

— Мы все больны, Отрава, — сказал Парус. — Перчинка и Брэм тоже? — Тревога кольнула в сердце Отравы. — И Андерсен?

— Все. Слуги, архивариусы, даже короли и королевы. Даже Элтару плохо.

— Что случилось? — прошептала девушка. — Что происходит?

— Не знаю. Словно замок наполнился призраками. Вокруг безразличие, все… устали. Целители не могут понять причину. Они говорят о чуме или иных недугах, но дело в другом… Оно даже в стенах… сам замок ослабел, стал бледным… не таким крепким, как раньше, — Парус вздохнул. — Как будто все угасает, растворяется…

— Но… — начала Отрава, — как… — Не знаю… не знаю… — прошептал Парус. Он был сам на себя не похож — не тот твердый, живой Парус, какого она знала. Он поднял голову и устало посмотрел на девушку.

— Отрава, я слышал, о чем ты бредила во сне. Это бессмысленно… я… я не понимаю… Перестань так делать.

— Я? — Отрава была настолько ошарашена, что даже не смогла рассердиться. — Я ничего не делаю. Ничегошеньки, просто лежу. — Как ни странно, она еще могла шутить, пусть и не очень удачно.

— Ты… ты говорила о сказках. Что тебе сказал Иерофант? Что он сделал?

Но Отрава думала о словах Горюна, которые тот произнес в своей хижине у озера. Как мир изменился в худшую сторону, когда он отказался от своей роли и попытался придумать себе другую жизнь. «У меня тоже была история, но мне она не понравилась, и я решил все изменить. Не стоило этого делать». Он не стал объяснять, что это значило. Мол, не время еще. Но сейчас все встало на свои места.

— Это из-за меня, — сухими губами произнесла она. — Из-за меня. Я виновата.

— Как? Почему? — Боль в голосе Паруса камнем легла на ее сердце.

— Я перестала подчиняться, — ответила девушка.

— Кому? — спросил Парус. Отрава приподнялась на локте. — Ты не видишь этого, Парус. Не видишь, потому что не хочешь. Но все это сказка и больше ничего. Ее придумал Иерофант. Не хочу быть пешкой в его игре, с которой можно делать все, что заблагорассудится. Если я не могу решать за себя, то вообще ничего не буду делать. Если я не могу действовать по своей воле, — девушка опустила глаза, — уж лучше умереть.

Она видела, что Парус поник, но всеми силами пытался понять ее слова. Отрава представила ему невероятную картину мира, которая была выше его понимания.

— Не понимаю, — сказал он. — Я не… я не знаю, как это связано с… недугом, поразившим нас. Но я вижу, что это имеет отношение к тебе, Отрава. Что здесь такого ужасного, что ты не хочешь больше жить? Разве ты не понимаешь, что обрекаешь и нас на смерть?

Отрава бы заплакала, если бы у нее остались еще слезы.

— Вы выдумка, вы все. И я тоже… — Как ты можешь так думать? — воскликнул Парус, вдруг оживившись. — Мы чувствуем, мы любим, плачем, страдаем, приносим себя в жертву… Если это не жизнь, то что же? Чем ты это можешь назвать? С чего ты взяла, что Иерофант может каким-то образом тобой управлять? Разве ты не принимаешь свои решения? Ты же сама решила отправиться в это путешествие.

— Не знаю, правда ли это, — ответила Отрава и опустилась на подушки. — Мне нужно доказательство того, что моя самостоятельность — иллюзия, и вот, пожалуйста, посмотри, что происходит, если я отказываюсь ему подчиняться. Сказка рассыпается. А может, я хочу сдаться?

На это у Паруса не было ответа. Отрава перевернулась на другой бок спиной к старику, и, в конце концов он ушел.

Они часто приходили к ней с тех пор, как она снова заговорила. Им казалось, что это хороший признак, но все было совсем наоборот. Отрава просто хотела попросить прощения за то, что происходит. Брэм и Перчинка, как и Парус, ничего не понимали, но умоляли ее поесть, чтобы набраться сил. Они сами умирали, растворялись, превращались в ничто, в то время как сказка вокруг Отравы заканчивалась. И как ей теперь вырваться из пропасти, в которую она провалилась? Как жить с сознанием того, что она — выдумка? Отрава терпела слезы Перчинки и молчание Брэма, не зная, что хуже. Но она не хотела поддаваться. Лучше умереть, угаснуть вместе с ними, и тогда все закончится. Этот выбор Отрава сделала для себя. И если ее смерть нарушит планы Иерофанта, значит, так ему и надо. Он сам придумал такого упрямого персонажа. Чем сильнее ее толкали, тем сильнее она сопротивлялась.

Отрава приходила в себя и вновь погружалась во мрак. Слабость то заглатывала ее, то выплевывала обратно. День и ночь перемешались. Время распалось на цепочку недолгих минут просветления. Девушка голодала и мучилась жаждой. Иногда она просыпалась с влажными губами, когда кто-то из ее заботливых друзей пытался напоить ее молоком или медом, пока она спала, надеясь, что Отрава машинально проглотит питье. Но этого было мало, чтобы остановить неизбежное. Она погибала и знала об этом… по крайней мере, это было ее решение.

Однажды ночью Отрава проснулась в полутьме и увидела у своей постели Брэма. На столе рядом горел один-единственный фонарь, бросая тусклый свет на лицо ловца духов. Его глаза прятались в тени всегдашней шляпы.

— Брэм, — с трудом выговорила девушка, вымученно улыбнувшись.

Он долго молчал, и хотя Отрава не видела выражение его лица, но все равно понимала, что он очень серьезен.

— Брэм, что стряслось? — Я вот думал, — ответил он. — И тебе придется выслушать то, что я скажу.

Брэм склонил голову набок, и свет фонаря упал на его лицо. У Отравы перехватило дыхание. Через кожу почти просвечивал череп. Усы наполовину выпали и обвисли. Мощная шея сморщилась, и дряблая кожа повисла складками. Глаза покрылись сеточкой красных сосудов.

— Ах, Брэм… — простонала Отрава. Видеть его таким было как нож в сердце.

— Прибереги жалость для кого-нибудь другого, — ответил Брэм надтреснутым и хриплым голосом. — Я уже слышал твои извинения. Мне это неинтересно.

Отраву ошеломила такая резкая перемена в его поведении. Но девушка была слишком слаба, чтобы ответить колкостью.

— Ты эгоистичная девчонка, — прорычал он. — Посмотри, что ты натворила. Взгляни на меня хорошенько. А Перчинку ты видела? Или этого проклятого кота? Видела, что твоя принципиальность с нами сделала? Ты убиваешь нас, ты, испорченный гадкий ребенок! И все потому, что не можешь постоять за себя!

Отрава испуганно съежилась, услышав неприкрытую злость в его голосе. Она и не подозревала, что Брэм способен на такое. Чтобы эта добрая душа так изменилась…

— Ты ненастоящий… — слабым голосом возразила она.

— Да, да, это я тоже слышал! — огрызнулся он. — Выдумки. Чушь! Я такой же живой человек, как и ты, а ты — такой же живой человек, как Иерофант. Мыживые, Отрава. Мы живы по определению. Даже если ты думаешь, что тебе подарил жизнь кто-то другой. У всех нас есть мечты и желания, мысли, планы, а ты отнимаешь их, — Брэм встал, с отвращением махнув рукой в перчатке. — Ты когда-нибудь верила в Бога, Отрава?

— Когда была маленькой… — прошептала она.

— А в чем здесь отличие? — Потому что потом я поверила… что могу управлять своей судьбой.

— Как ты не понимаешь! — закричал Брэм. — Ты доказала, что хотела! Ты действительно управляешь своей жизнью. Ты избрала смерть, решила убить и нас вместе с собой. Никто не смог остановить тебя. Никто не может этого сделать. Кроме тебя самой. Неважно, какими будут последствия твоего решения, но ты приняла его сама.

Отрава искренне удивилась, что Брэм самостоятельно пришел к этой мысли.

— Это… неправильно, — произнесла она, убрав с лица пряди сальных волос. — Если единственный способ исправить мир… в том, чтобы подчиниться Иерофанту., то… выбора просто нет.

— Ты не имеешь права нас убивать! — прокричал Брэм.

— Откуда тебе знать… что ты вообще живой? — не унималась Отрава.

— А откуда все знают? Откуда мы вообще что-то знаем? Правдивых ответов нет, Отрава. Все относительно. В этом и состоит жизнь. Мы можем только жить в том мире, куда пришли. Разве тебе этого мало? Все, чего я хочу от жизни, — это вернуться домой, купить домик в горах и больше никогда не думать об эльфах и Иерофантах! Ты крадешь у меня эту мечту! Кто дал тебе право распоряжаться нами и решать, кому жить, а кому умереть?

— Потому что… — прошептала девушка, — потому что вы все умираете. Я умираю — и вы вместе со мной. Как вы можете заставлять меня жить? Вы не заставите меня взять на себя ответственность за весь мир.

— Ты и так ответственна за него! — с неожиданным торжеством возразил Брэм. — А ты знаешь, что это означает?

Отрава нахмурилась: — Я не…

— Это значит, что мы живем в твоей истории, глупая! — воскликнул он.

Отрава чувствовала себя одураченной. Она-то думала, что Брэм, как и Парус, не видит, как его дергают за ниточки. А теперь он сам спорит с ней. Наверное, ему, очень приземленному человеку, стоило больших усилий принять идею Отравы. Правда ли он верил в свои слова или просто хотел переиграть Отраву на ее поле?

— Это значит, что у тебя такая же власть над историей, как у Иерофанта! Если я умру, если умрет Перчинка… что ж, мир не рухнет. Но если умрешь ты, вся сказка перевернется. Разве ты не понимаешь? Ты — главная героиня! Это история о тебе. Без тебя ничего не будет! — Теперь глаза Брэма горели безумием. — А если это твоя сказка, то возьми все в свои руки! Борись! Делай что-нибудь!

— Что мне делать? — уныло спросила Отрава. — Как я могу… как я могу бороться?

— Не знаю! — сказал Брэм и зашагал по комнате. — Ты же умная. Ты справилась со всеми задачками, что он тебе подкидывал до последнего времени. Сражайся, и есть шанс, что ты сможешь изменить положение. Ты что, хочешь лишить себя — нас — жизни, даже не попытавшись противостоять судьбе? Попробуй! Если не получится, всегда можно сдаться еще раз.

А он ведь прав. То, что Отрава смогла поставить мир Иерофанта на грань исчезновения, доказывало ее власть. Вся эта сказка — о ней и для нее. И история действительно разрушится без своей главной героини. В этом была заключена власть. Девушка почувствовала, как что-то давно забытое начало расти внутри. Раньше она называла это надеждой. Может, Отрава и правда могла что-то сделать? Могла все вернуть на круги своя?

Она живая? И Брэм тоже? Ведь все иногда чувствуют, будто они одни и есть живые люди, а остальные — только вспомогательные актеры в пьесе. И кто же скажет, где правда, а где ложь?

Нет, Брэм прав. Надо попробовать. Иначе ее до самой смерти, а может, и после, не оставят сомнения — а вдруг шанс все-таки был?

Какой бы ни была правда о жизни, из-за этого не стоит умирать.

— Поешь, — приказал Брэм и протянул девушке чашку холодного супа, которая стояла на столе с тех самых пор, как Перчинка пыталась последний раз накормить Отраву. — Поешь, черт возьми. Нельзя думать только о себе. Вставай и борись, прекрати себя жалеть!

Отрава взглянула на чашку, и ее глаза лихорадочно загорелись. Уступить? Когда она была так близко?.. А есть ли смысл в словах Брэма?

Но слабая искра надежды, которую подарил ей Брэм, была как раз той малостью, которой Отраве не хватало, чтобы свойственная ей сила воли вновь пробудилась к жизни. И от этой искорки разгорелся огонь неповиновения. Отрава твердо решила, что не станет бороться с Иерофантом ценой собственной жизни. Сама ее жизнь будет этой борьбой. Не нужно разрушать его планы, просто надо выиграть его же игру. Выход непременно найдется.

Отрава взяла чашку и хлебнула холодного супа. Невкусное варево показалось ей сладчайшим нектаром. Потому что еда вернула ей силы, а, будучи сильной, Отрава могла бороться.

Брэм сел и вздохнул с облегчением, наблюдая, как она ест.

— Ты очень напугала меня, Отрава, — прошептал он. — Ты напугала меня.

— Ты веришь мне? — тихо спросила девушка с набитым ртом. — Что все вокруг — сказка, фантазия, вымысел?

Усы Брэма дрогнули в кривой улыбке. — Ни единому слову, — ответил он. — Но я знаю, что если ты поправишься, то эта болезнь, которая пожирает нас, пройдет. Большего мне и не нужно.

Отрава быстро пошла на поправку и через несколько дней встала с постели. С этого времени недуг, который поразил замок Иерофанта, тоже начал развеиваться, как дурной сон. К обитателям замка вернулась радость жизни, они повеселели и стали гораздо лучше выглядеть. Даже стены стали прочнее и в конце концов превратились в прежнее несокрушимое убежище, крепкое, как камень. Ливни с прежней яростью хлестали замок.

Но помимо чудесного исцеления произошло еще кое-что. Все забыли о странной болезни, так же как человек забывает кошмар, когда настает рассвет и от страшных видений остаются только обрывки воспоминаний. Когда Отрава упоминала о болезни, все, даже Брэм, удивлялись и будто бы не понимали, о чем это она. Ей говорили, что она еще не до конца оправилась от собственной хвори. Все думали, что она заболела гриппом, а они ухаживали за ней до выздоровления. Но стоило девушке спросить о подробностях, все уходили от ответа.

И Отрава сдалась. Теперь ее занимало совсем другое. Она размышляла над тем, как одолеть создателя этого места, как перехитрить того, кто писал за нее ее жизнь. Долгие дни, еще отлеживаясь в постели, она стоила планы, а когда встала на ноги, начала мерить шагами комнату, пуще прежнего хмуря брови в задумчивости.

Но ей и не надо было утруждать себя. Все случилось само собой. Однажды Парус объявил, что Отрава находится в полном здравии, а Иерофант убит.