"Завтра мы будем вместе" - читать интересную книгу автора (Врублевская Галина)

Глава 9

Моя квартира после невероятной двойной трагедии стала пустынной и чужой. По утрам Коля уходил в школу, и я плавала в этом пустом пространстве, как утлая лодочка в океане. Именно океан, темный и тревожный, услужливо возвращала память — те часы, когда я, свернувшись клубком, всем чужая, пряталась на юте сухогруза. А каждая вещь в комнате, на которую случайно падал мой взгляд, была подобна рифу, несущему смертельную боль.

Вот кресло тети Кати — в нем она часто сиживала, обняв розовую подушечку. Стиснув зубы, я стягивала приметную наволочку и заменяла ее другой, нейтральной. Но рядом другой риф: незаконченная модель крейсера — после гибели Юры Коля забросил моделирование. Он охотнее учился бальным танцам, куда его начала водить бабушка. За время моей болезни и пребывания в клинике бабушка и внук очень сблизились. Для Маргариты Алексеевны чужой по крови Коля стал самым родным человеком, лучиком света в ее жизни.

Я отвергла все приглашения друзей встречать вместе Новый год. Отговоркой для меня стали зимняя сессия и экзамены. На самом деле я не занималась ничем, я вконец запустила дела в институте.

Колю на зимние каникулы я отправила к бабушке, так что новогоднюю ночь провела в одиночестве. В десять вечера я отключила телефон и легла спать.

Спала я последнее время много, но бодрость не возвращалась ко мне. Я спала ночью, я спала, бодрствуя, и днем.

Прошли новогодние торжества, минуло Рождество — пора было браться за неотложные дела, но я все медлила. Однако внешний мир подхлестывал меня.

Позвонила секретарь из деканата, просила меня заехать в институт, выбрать тему дипломной работы.

Я спросила: а как же мои «хвосты»? Ни один зачет за прошлый семестр у меня не был сдан. Она успокоила меня, сказала, что «хвосты» есть у многих, деканат продлит мне сессию, учитывая мои обстоятельства.

Да, порядки у нас на платном отделении были либеральные — бюджетников отчисляли за неуспеваемость не церемонясь. Я обещала приехать.

Все интересные темы дипломных работ были давно разобраны. Мне досталась самая скучная: «Культурологические следствия участия Советской России в интернациональных конфликтах XX века». Что ж, придется заняться этим вопросом. Я стала подбирать материал в библиотеках и незаметно вновь втянулась в учебу. Вчитываясь в страницы скучных монографий, я отвлекалась от своих бед, забывала о трагедии моего дома. Нужную информацию приходилось вылавливать буквально по крупицам. Попутно я готовила положенные по курсу рефераты, сдавала пропущенные зачеты. Вернулся от бабушки Коля, и теперь мы вместе коротали длинные зимние вечера. Я даже уговорила сына закончить начатую вместе с папой модель. В память о Юре.

Трудоемкая работа подходила к концу. Коля уже испытал крейсер на воде, в ванне. С гордостью предъявляя мне свой корабль, он с грустью спросил: «Мэмэ, мэна в мораки не прымут?»

Коля уже большой мальчик, двенадцать лет. Он владеет речью, хотя слова произносит с трудом, читает звуки по губам. И он уже понимает, что многие двери перед глухонемым человеком закрыты. Я погладила мелкий барашек его волос, мимоходом стряхнув с головы какого-то паучка. Где он находил насекомых в городской квартире среди зимы — было непонятно. Однако находил, сажал в коробки, насекомые расползались, я ругалась, но все повторялось снова и снова. Вот его истинное призвание — заниматься живностью, биологией.

В этот момент протяжный громкий звонок телефона ворвался в комнату. Так обычно звонит межгород.

"Кто бы это мог быть? — подумала я, торопливо снимая трубку. — Опять американец?

Низкий женский голос, слегка надтреснутый, явно принадлежал немолодой особе. Она сообщила, что звонит из Москвы, спросила меня, назвав мое полное имя. Я подтвердила, что это я. Когда женщина заговорила снова, я решила, что произошла какая-то ошибка: речь шла о чем-то, ко мне не относящемся.

— Какая сестра? Вы не туда попали, у меня нет никакой сестры.

— Послушайте.., дорогая… Катенька… — Речь женщины прерывалась не то вздохами, не то всхлипами. — Наш.., общий отец… Родион Сергеевич Ершов.., он умер. А мы, выходит, сводные сестры…

— Родион Сергеевич? Впервые слышу это имя.

— Вот как? — почему-то удивилась женщина и начала рассказывать сначала.

Сестра Алла Родионовна, или просто Алла, как она попросила называть себя, была намного старше меня.

Год назад, в возрасте семидесяти двух лет, умер наш общий отец, вице-адмирал в отставке. Незадолго перед смертью он открыл старшей дочери тайну, поведал о существовании у него дочери от другой Женщины. Алла Родионовна еще раз удивилась, что я не знаю об этом. Ей казалось, что о таком отце ни одна мать не промолчала бы! «Таким отцом, как наш, можно гордиться!» — с пафосом воскликнула сестра.

Оказывается, отец не только раскрыл старшей дочери свою тайну, но и наказал разыскать меня, сообщив известные ему данные. Вскоре после этого он умер.

Алла принялась за поиски, но безрезультатно. Отец неверно назвал ей мое отчество, а фамилию я уже сменила. Лишь недавно она сообразила обратиться к старинному знакомому отца — Григорию Мироновичу Руденко, и он раздобыл для нее мой телефон. Все оказалось неожиданно просто.

— К дяде Грише! — воскликнула я. — Вы его тоже знаете?

— Не вы, а ты, — поправила меня Алла, — мы же с тобой сестры, Катенька. А с Григорием Мироновичем я лично не была знакома, но его телефон оказался в записной книжке отца.

Наш разговор затянулся на полчаса. Мысли разбегались, рвались и терялись как у нее, Так и у меня. Но я узнала главное: моя сестра, Алла Родионовна, живет одна. Мать ее умерла прежде отца, своей семьи нет. Ей пятьдесят два года, и она не работает. Вдруг Алла спохватилась, что счетчик накрутит немалую сумму, и стала прощаться. Было решено, что мы непременно встретимся друг с другом; в Москве ли, в Питере — обсудим позднее. А пока она обещала написать мне обстоятельное письмо и изложить в нем все подробности, упущенные ею в этом сумбурном разговоре.

Не правдоподобная весть встряхнула меня, вытащила из тумана, в котором я плыла последние месяцы. Вот и свершилось! Мой отец пришел ко мне сам, когда я перестала думать о нем, искать его.

Пришел ко мне после своей смерти — таким же призраком, каким был и при жизни. Может, оно и к лучшему, думала я. Вряд ли я смогла бы совместить в своей душе романтический образ с видом немощного старика. Я непонимающе смотрела на раскрытые книги, зачем они тут? Разве могла я сейчас заниматься, когда в моей жизни случилось такое невероятное событие. Сестра не была фантомом, призраком. Она была живым человеком, и скоро я увижу ее. Хотелось представить по голосу ее облик, характер. Увы, в этом фантазия отказывала мне.

Коля заметил, что я порозовела, пришла в непонятное возбуждение от телефонного разговора.

— Кто это? Кто это? — тормошил он меня.

— Так, одна тетя из Москвы, — ответила я, четко артикулируя, чтобы сын меня понял. И тут же с помощью жестов глухонемых добавила: «Твоя тетя».

Затем я быстро достала из шкафа полотенце и скрылась за дверью душевой кабины. Мне надо было собраться с мыслями в одиночестве. Теплые струи ласковым дождиком орошали мое проснувшееся к жизни тело. Теперь все встало на свои места. Слова моей бабули об отце-генерале оказались правдой.

Генерал или вице-адмирал, какая разница, особенно если человека нет в живых. Сколько же лет ему было тогда, когда я родилась? Я подсчитала. Где-то в районе сорока. И он признал меня! Тайком от своей жены, как поведала Алла, высылал моей матери денежные переводы, когда Петров бросил нас. Значит, они поддерживали связь долгие годы, до самой смерти моей мамы. Знал ли он, как она умерла? Почему не помогал потом? Бабуля часто жаловалась на безденежье. Ах да, мы с бабулей сменили адрес. Или его жена вызнала и пресекла побочные траты? Оставалось много пробелов. Скорей бы Алла мне написала письмо. Тут же мысль перекинулась к Валерию Островскому. Тот тоже помогал Светлане Колокольцевой деньгами. Правда, он ни от кого не таился. Семья его распалась еще до рождения внебрачного ребенка.

Интересно, как его старшие дети относятся к маленькому братишке от другой женщины? О любви, думаю, в таких случаях говорить не приходится.

Было интересно, как и почему Родион Сергеевич заговорил обо мне со старшей дочерью: старческая сентиментальность, чувство вины? Тут же возник вопрос: есть ли у него еще родственники? Может, у меня появятся теперь дяди и тети, двоюродные сестры и братья. Но те вряд ли примут меня. Обо всем этом мне еще предстояло узнать.

Я выключила воду, хорошенько растерлась полотенцем и, надев халат, вышла из ванной комнаты.

На душе У меня было легко. Я подсела к Коле, взяла еще пахнущий клеем кораблик и написала фломастером на борту: «Адмирал Родион Ершов». Сын вопросительно посмотрел на меня: кто это? Я расскажу ему, все расскажу о его героическом дедушке. Но чуть позднее.

В наш еще неначатый разговор ворвался новый телефонный звонок. Звонила Оксана. Она приглашала меня отметить маленький юбилей: три месяца со дня рождения ее мальчика. Все основные торжества, связанные с его появлением на свет, прошли в период моей болезни. Я еще не видела ее ребенка. Сегодня я удивила ее своим немедленным согласием прийти в гости. Сколько раз я отказывалась от любых ее приглашений. Я даже не пускала ее в свой дом, ссылаясь на загруженность учебой — я не хотела видеть никого. Сейчас она решила, что мое затворничество пробила ее настойчивость, но причина была в другом. Я должна была поделиться с ней своей колоссальной радостью. И поделиться не по телефону, не наспех и между прочим. Такое событие хотелось преподнести по-особому: торжественно и обстоятельно.

Получив мое согласие, Оксана помедлила и спросила, не буду ли я возражать против присутствия Островского. Я сказала, что встреча с Валерием для меня — тоже маленький праздник. Я давно не видела своих друзей и сейчас поняла, как мне их не хватало все это время.

Оксана купила квартиру в элитном доме престижного района. Еще несколько лет назад в одном и том же подъезде можно было увидеть обшарпанные двери коммунальных квартир и крепкие железные двери-щиты в квартирах новых русских. Теперь общество расслаивалось по домам и микрорайонам.

Территория вокруг нового дома была идеально ухожена. Дорожки расчищены от снега. Яркие фонари на коротких столбиках симметрично выстроены в ряд. Чуть в стороне — платная стоянка с будкой охранника. По бокам парадного входа — вазоны с голубыми елочками. Консьерж уточнил, к кому мы идем, и пропустил к лифту. На лестнице было чисто, светло и тепло. Цветы, в изобилии стоящие на подоконнике бельэтажа, — роскошны, как в оранжерее. В лифте мы с Колей просто обалдели: зеркала, диванчик, телефон на стенке. Красота!

Вот и нужная квартира. Мы позвонили. Дверь распахнулась. Я вручила Оксанке букет красных гвоздик, обняла ее. Коля выдвинул перед собой большого игрушечного медведя — в подарок малышу. Рядом стоял и муж Оксаны. Долговязый сутулый очкарик с лохматой головой был по-своему обаятелен. Его я тоже видела впервые. Оксана не показывала его до свадьбы, а свадьба состоялась одновременно с регистрацией сына. Мы познакомились. Из комнаты выбежала Танечка, дочь Оксаны, — почти взрослая девушка, ей шел пятнадцатый год. Она сразу взяла под свою опеку Колю, который неожиданно смутился перед девочкой старше его. Детьми они часто играли вместе, но что делать теперь — было неясно. Мы стали приводить себя в порядок. Таня держала Колиного медведя и чему-то улыбалась, ожидая, пока мальчик переоденет обувь. Затем Оксана провела нас к виновнику торжества. Он не спал, а весело сучил ножками в своей кроватке, установленной рядом с широкой супружеской постелью. Я взяла малыша на руки, подложив ладонь под мягкий памперс. Маленькое тельце излучало тепло и доверие. Вспомнились первые месяцы с Колей. В далеком африканском племени у нас не было ни своего уголка, ни памперсов.

Только пучок сухих листьев в корзине, сплетенной из лиан. Может, оттого, что все происходило приземленно просто, я не прочувствовала до конца радость материнства. И сейчас легкая зависть всколыхнула мою душу. Малыш Оксаны и все его вещицы казались такими радостными. Будто кукольные — колыбель в кружавчиках, яркие распашонки, ползунки.

Я аккуратно подкидывала малыша вверх, он довольно агукал. Оксана, улыбаясь, наблюдала за мной и тут же посетовала, что скоро ей придется передать малыша в чужие руки. «Как?» — не поверила я. Она кивнула. Ей необходимо в ближайшее время вернуться на работу, надо выплачивать ипотечный кредит за квартиру. Так что решили пригласить няню. Выходит, Оксана сейчас в худшем положении, чем когда-то я. Колечка пусть и в грубой корзинке, но рос на моих глазах. Оксана взяла у меня из рук малыша и положила его в кроватку. Мальчик весело играл с погремушкой.

Затем нас повели осматривать другие комнаты.

Я была здесь однажды, когда квартира еще не была отделана. Теперь дизайн ее был завершен. Он был прост и лаконичен. Ни новомодных арок, ни широченных ванн-джакузи здесь не было. Единственный штрих современности — белые жалюзи на всех окнах, вместо привычных занавесей. Это придавало помещениям, на мой взгляд, немного казенный вид. Одна комната и вовсе казалась офисом. Оксана назвала ее кабинетом. В комнате стояло два стола. Один был завален папками и компьютерными журналами. На другом — компьютер и сопутствующая аппаратура. За компьютером, спиной к нам, сидел мужчина. Я узнала его — Валерий Островский! Его взгляд был прикован к экрану, а рука, сжав компьютерную мышку, кружила по коврику на столе. Услышав наши шаги, он оторвался от компьютера, встал и тепло поздоровался с нами. Но тут же извинился и сказал, что присоединится к нам чуть позже. Ему надо было переслать срочное сообщение по электронной почте. Даже в гостях он не забывал о делах. Наша гомонящая группа вышла из кабинета и отправилась смотреть следующее помещение — комнату Танечки. Обычная комната девочки-подростка: картинки фотомоделей на стенах, учебники на столе, гитара, брошенная на диване.

Праздничный стол был накрыт в кухне-гостиной — мы свободно разместились там вшестером.

Но задушевного разговора не получалось. Оксана часто выскакивала из-за стола и бежала к малышу.

Без нее он капризничал. Владимир, муж Оксаны, был невероятно молчалив. Мои вопросы завершались его односложными ответами. Сам он разговора не заводил. Даже рюмка-другая не оживили его.

Островский держался тоже непривычно скованно.

Я не понимала почему. И дети дичились друг друга. Наконец они выбежали из-за стола и скрылись в кабинете, где их объединил компьютер. Судя по резким и частым пискам компьютера, они запустили какую-то боевую игру. Потом к звукам, издаваемым компьютером, присоединились вскрикивания и возгласы ребят, затем что-то грохнуло, видимо упав на пол.

— Посмотрю, что там, — сказал Владимир и тоже покинул нашу компанию.

Мы с Островским остались вдвоем. Повисло неловкое молчание. Наконец я поняла, что было причиной неловкости за столом — я сама. В последнее время мои знакомые часто смущенно замолкали в моем присутствии и стеснялись выражать свое счастье, будто видели облако трагедии, витающее надо мной. Валерий нарушил тишину и сказал несколько фраз о компьютере. О том, что это полезная вещь и что в Интернете можно найти любую информацию. Спросил, не собираюсь ли я обзавестись компьютером. Я сказала, что подумывала об этом. Заодно пожаловалась, что приношу из библиотек пудовые стопки книг для подготовки дипломной работы. Компьютер действительно мог облегчить мою работу.

Но не об этом, не о компьютерах и книгах мне хотелось сейчас говорить! У меня такая потрясающая новость! Но сообщить ее так, походя, было жаль. Я уже примеривалась, как сделать это поэффектнее, но тут в кухню опять вернулась Оксана.

— Пойдемте, разложим ваши постели, пока малыш не уснул, а потом еще посидим.

— Какие постели? — удивилась я. — Мы с Колей через полчаса домой поедем.

Но Оксана умоляюще посмотрела на меня:

— Катюша, мы же с тобой целую вечность не разговаривали от души. А завтра с утра останемся дома одни с Тимочкой. Но малыш нам не помеха, он до обеда в коляске на балконе будет спать. Старшие по своим делам разойдутся, посекретничаем вволю. Оставайся, Катюша.

Соблазн поболтать с подругой без помех был велик. Свою главную новость мне хотелось рассказать прежде всего ей. Однако то, что Островский остается здесь, было для меня сюрпризом. Оказалось, он еще раньше договорился о том, что переночует в их доме. Он собирался утром ехать в аэропорт, встречать друга, от этого места — рукой подать. Машина его поставлена на стоянку при доме, а сам он позволил себе расслабиться и выпить, зная, что за руль этим вечером ему садиться не придется.

«Интересно, — подумала я. — Встреча друга в аэропорту именно завтра — данность, совпадение или заранее подстроенная акция?» Как бы то ни было, мне тоже не хотелось возвращаться в мой мрачный дом.

Мы с Оксаной отправились готовить постели. Все нужное находилось в стенном шкафу при спальне, вот почему она торопила нас. Она достала с полок простыни, одеяла, а также извлекла три надувных матраса. Заметив мой недоуменный взгляд, пояснила, что до рождения Тимочки они всей семьей выходные летом проводили в походах. Оказывается, я не все знала о своей подруге. Она призналась, что раньше не любила активный отдых, но Владимир приучил ее. Вот тебе и нелюдим. «Он поначалу держится бирюком, — пояснила Оксана, — а вообще-то он простой парень, даже компанейский. Но только среди знакомых».

— Можем палатку над вами соорудить, — впервые за вечер пошутил Владимир.

Он тоже присоединился к нашим хлопотам с постелями и сейчас жал ногой на пузатенький насос, накачивая матрас.

Постель для Коли разложили в Таниной комнате.

Мальчик еще мал, чтобы создавать проблемы девушке. Нам с Островским предложили лечь в кабинете, места там хватило бы на пятерых. Оксане были известны нюансы моего возвращения из Африки в каюте Валерия. Я говорила ей о близости с ним. Но с тех пор прошла целая эпоха — моя жизнь с Юрой. Неужели Оксанка думает, что я соглашусь вернуться к прежним отношениям? Впрочем, бояться мне нечего. Я знала, что без моего согласия Валерий не посмеет приблизиться ко мне. А другого места для нас в квартире не было.

Мы посидели еще немного за столом. После того как мы устроили наши походные постели, мы сами будто оказались в походе.

— Ну-ка, Танюшка, принеси гитару, побренчим, — попросил Островский.

— Я еще не умею, Валерий Валерьевич. Мне дядя Володя ее недавно купил.

— Я сам попробую. Конечно, с аккордеоном мне сподручнее, но где наша морская братия не пропадала.

Таня побежала в комнату и вернулась с гитарой.

Островский, задумчиво перебирая струны, подкручивал винтики грифа. Скоро он настроил инструмент, сыграл несколько пробных аккордов.

Он завел популярную туристскую песню. Мы вразнобой поддержали его. Постепенно наши голоса окрепли, хор зазвучал слаженно.

— «Капитан, обветренный, как ска-а-а-лы…» — затянул Валерий.

— «Вышел в море, не дождавшись дня, — подхватили мы. — На прощанье подымай бокалы золотого терпкого вина-а…»

До полуночи мы пели песни. Мы были сейчас дружной командой, экипажем романтиков: и рациональные программисты Оксана с Володей, и исследователь Островский, и я — бизнес-леди туризма, и наши дети-школьники. Глухонемой Коленька отбивал такт руками по столу.

Затем мы разошлись по своим спальным местам.

Мы лежали с Островским в темном кабинете, на полу, на отдельных матрасах. Лежали и негромко разговаривали. Каждое слово, произнесенное шепотом в непроглядную тьму, было весомее, искреннее, чем то же самое, сказанное при ярком свете за столом. И сама собой излилась моя главная новость — об отце.

— Катюша, как я рад за тебя. Человек с корнями увереннее на этой земле стоит.

Я услышала, как Островский встал со своего матраса и приблизился ко мне. Он присел рядом со мной, осторожно обнял меня, поцеловал в щеку:

— Девочка моя. Сколько переживаний, сомнений, бед выпало на твою долю. Наконец-то ты все узнала!

Он еще раз поцеловал меня, теперь в шею, за ухом. Я едва заметно отстранила голову. Он почувствовал мое движение, тотчас встал и вернулся на свое ложе.

— Прости меня, я совсем сошел с ума от радости.

С того момента, когда ты появилась у нас на полигоне и назвалась моей дочерью, я всегда испытывал вину. Будто и впрямь был твоим отцом, не признающим ребенка. И еще — я чувствовал ответственность за тебя. Твоя новость сбросила с меня груз этой несуществующей вины. Ты, Катюша, для меня больше чем дочь. Ты — любимая женщина. Я понимаю, еще слишком мало времени прошло со дня трагического ухода Юрия, но, может, ты согласишься хотя бы иногда встречаться со мной — сходим в ресторан или театр.

— Ты прав, Валера, времени прошло мало.

Я откинула свою руку на пол, в его сторону, и тут кончики наших пальцев соединились. Я почувствовала, как волнение зарождается в моей груди, жаром опускаясь к животу. Сильно заколотилось сердце. Но может, причиной тому было выпитое сегодня шампанское.

— Валера, останемся друзьями, — сказала я, с усилием отрывая от него руку. — Сейчас не время говорить о чувствах.

— Пусть мы будем друзьями, — покорно согласился Островский, — но что нам мешает поставить штамп в паспорте. Мало ли что может со мной случиться. Я хочу позаботиться о тебе и о Коле. В наше время, когда человек владеет имуществом, формальности — не пустяк.

— Что с тобой должно случиться? Ты болен? — встревоженно привстала я с матраса.

— Нет, девочка. Я так просто сказал. С каждым может что-то случиться. Не забывай, что мне уже за пятьдесят перевалило.

— Нет, Валерий Валерьевич, ради имущества пачкать свой паспорт не стоит.

— Ты меня не так поняла, Катюша. Я люблю тебя, моя ласточка, давно люблю. И кроме тебя, мне никто не нужен.

У меня перехватило дыхание. Слишком все это было неожиданно. Я никогда не собиралась стать женой Островского. Я тоже любила его, но любила как дочь, как спасенная им пленница. Не знаю, чего больше было в моих чувствах: благодарности, уважения или необъяснимой тяги к человеку более замечательному и возвышенному, чем я. Снова передо мной промелькнула вся моя жизнь, со всеми ошибками, необузданностью стремлений, роковыми срывами.

— Спокойной ночи, Валера. Давай спать. Завтра — нет, уже сегодня — надо рано вставать.

Валерий разочарованно молчал. Он даже не откликнулся на мое пожелание доброй ночи. Наше дыхание становилось все более ровным и все дальше разводило нас в разные стороны, каждого — в свой сон. Валерий провалился в бездну сна первым. Вот он легонько всхрапнул, раз, другой. Вдруг неприличный звук глуховатым щелчком выпростался из-под его одеяла. Валерий как будто признался мне в маленькой, простительной слабости.

Я никому не выдам его тайну. Снисходительная нежность наполнила мое сердце. Оказывается, он не бог, а просто человек.