2. Второй круг понимания

Все дело в рассуждениях.

Ирина эта самая, Викторовна, бабенка эта, без рассуждения ни на шаг. Вот рассуждает она, рассуждает, и приходит к выходу, что жизнь, собственно кончается. Точнее, она-то (не жизнь, а Ирина Викторовна), еще вполне, еще в форме и формах, никто ее со счетов не сбрасывает, наоборот — глаз кладут десятками, но сама себе она поставила рубеж: сорок пять. После сорока пяти она уже не женщина, и ничего произойти с ней не может.

Итак, рубеж — сорок пять, возраст сорок пять минус эн, а эн уже меньше двух! Жизнь прожита, а где она, жизнь? Все откладывалась, все тратилась по мелочам и повседневным обязанностям. Эн было велико, и новую жизнь можно было отложить до лучших времен, а сейчас — нужно ребенка устроить в садик, добыть модные босоножки, прическу сделать, ну и так далее.

И вот он, конец — рядом!

Если бы человек знал, что он умрет через два года: жил бы он так, как живет? А Ирина Викторовна считает, что в сорок пять она умрет как женщина. Поэтому нужно срочно состояться, реализоваться, то есть как минимум — полюбить! Ну и неплохо, если взаимно. Ну и, понятно, не собственного мужа: это мы уже проходили.

Ах, интеллигенция российская!

«Инстинкт, когда он половой, не заменишь головой» — вставляет тут техник и по совместительству — круглый дурак, Мишель-Анатоль. Но если очень хочется, то — можно! И Ирина Викторовна заменяет. Объект она уже присмотрела, осталось только влюбиться.

Самое интересное, что ведь и в самом деле влюбляется! А дальше все развивается классически, включая нахальное вторжение Ирины Викторовны в бордовый «Москвич»; но заметим: одна Ирина Викторовна все это проделывает, а вторая — регистрирует, анализирует, а то так и пытается сдать первую в милицию! Первая уже втрескалась по уши, а вторая «отметила, что не замечает в себе того чувства, которое можно было назвать чувством любви или хотя бы чувством увлечения (…), ничего, только напряжение».

Первая уже почти что в бордовом «Москвиче», а вторая еще возмущается реальностью Никандрова: «какое он имеет отношение к тому, что „все произошло“?» Она, эта вторая… а ее столько, что первой места-то не остается!

Так вот, значит, о чем роман на самом деле: о трагедии современной интеллигентки, голова у которой на столько вытеснила прочее, что женщины, собственно, не осталось, несмотря на всю внешнюю привлекательность и женственность. И женщина эта страдает, а от чего? От того, что «вместо чувств, естественных и определенных, ей досаждают мысли, рассуждения и бесконечные ассоциации, которые теснят ее самое, ее жизнь, ее готовность к жизни, снедают жалкий остаток женской судьбы».

Недаром Ирине Викторовне так хочется в курную избу, в бабы: не будь образования, думает она, а будь десяток сынков и дочек — не было бы ей дела ни до НИИ-9 с его отделом информации и библиографии, ни до того, какой у нее муж. Тут и до Никандрова никогда не возникло бы дела!

Естественности ей хочется! И этот ее рывок на пределе, на подходе к сорока пяти — это рывок к естественности, из заалгоритмизованной неживой жизни. Любовь нужна — чтобы упала, как снег на голову, захватила и утащила.

Прогноз погоды, однако, неутешителен. Снегопады не ожидаются. «А как же — от судьбы дождешься! Судьба требует, чтобы любовь и та была создана твоими руками!»

И Ирина Викторовна создает! Однако приходит ли к естественности? Вроде да. Но сколько головы и даже невольного расчета в их любви! Все выверено - и мера чувства, и мера сближения, и мера откровенности. Ровно столько - ни больше, ни меньше. Передозируешь свое чувство — возникнут проблемы. Недодозируешь до нужного уровня — не будет теплоты, а тогда зачем все?

«Да» и «нет» не говорите, черно с белым не носите. Не навязывай себя партнеру, будь «хорошим парнем».

Вот так. Хотела стать женщиной — а выходит — «хороший парень». «Которому не важно, скажут ему что-то ласковое или похлопают по плечу. Который не обидится, если опоздать на свидание и, объяснив причину, спросит: „Лады?“».

А этого Ирине Викторовне и дома хватает. От того и бежала Ирина Викторовна. И к тому же прибежала. Но терпит Ирина Викторовна. Надо!

А когда все кончается точно по графику, что остается думающей женщине, искавшей естественности? Либо все же ее найти и пуститься во все тяжкие, либо придумать себе идеал, да и жить с ним!

И ох как хорошо живет Ирина Викторовна со своим идеалом на острове Жуан-Фернадес! Идеал-то, он идеальный! Он приходит только, когда нужен, деликатно удаляется, когда не нужен, он естественен во всех мыслях и поступках (а как иначе: за что боролись-то?), он откровенен вполне, он… ну, в общем, он идеал.

И не такой уж выдуманный идеал, самый, можно, сказать, настоящий. Был такой человек — встретился в дальневосточном экспрессе, был человек, ставший возможностью, альтернативой, антиподом Мансурова-Курильского, идеалом! И долго тешится этой мыслью Ирина Викторовна, лелеет и холит свой идеал, а он выкидывает такую подлую штуку: вдруг оказывается самым что ни на есть реальным, помирает как средней руки чиновник и вообще одного поля ягода с муженьком ее! Не было Идеала! Был еще один Мансуров-Курильский, и нечего выдумывать. И некуда деться! Все короли голые! И Никандров, оказывается, нормальный обыкновенный мужик.

Как я писал в одном своем школьном стихотворении:

Кошмар. Представления кончились. Сорок пять стукнуло. Ирина Викторовна умерла.

Как и предполагалось.