"Славянский стилет" - читать интересную книгу автора (Врангель Данила)

Глава 1. Путь в Японию

Дизель-поезд Хабаровск — Советская Гавань, урча, полз сквозь лиственно-хвойные джунгли. Тепловоз громыхал выхлопами и детонировал мутной смесью, питающей его двигатель. В хвосте плелись четыре вагона, такие же развалюхи, как и волочащий их старикан. Все ходило ходуном, перегородки скрипели и пищали. Подъемные полки не фиксировались. Половина окон были выбиты и заложены картонными листами из-под ящиков с апельсинами. В туалете отсутствовали двери.

Проводник сидел на куче тряпок и тяжелым взглядом смотрел в окно на тысячекратно виденную картину. Радовало одно: за окном была золотая осень. Огненно-оранжевый лес одним своим видом грел душу, обескураженную внутренностями металлического чудовища: оно не желало умирать, как тот же окружающий лес, — изящно и красиво, а упорно тянуло свою огнедышащую лямку до последней отвалившейся гайки.

Проводник встал и, шатаясь в такт покачиванию вагона, пошел вдоль плацкартных купе: «Чай, чай, печенье». В вагоне за боковым столиком единственный пассажир смотрел в окно. По внешности это был человек с Востока. Проводник приблизился и стал напротив: «Чай. Печенье».

— Водка есть?

Во взгляде проводника что-то мелькнуло:

— Водка есть...

— Одну бутылку.

— Двести рублей.

— Ты что, с ума сошел?

— ...Двести рублей.

— Ладно, ты прав. Сумасшедший тот, кто ее не пьет.

Проводник оживился, чуя родственную душу. И стал суетиться:

— Сорок два градуса. «Полет Женьшеня». Так просто не купишь, поэтому и цена чуть-чуть подороже.

Он побежал в свое купе и принес бутылку черного стекла с красивой этикеткой. Восточный человек отдал деньги, взял бутылку и стал рассматривать. Открутил пробочку, понюхал. Проводник уселся напротив и смотрел в окно.

— А стаканы?

— Что? А-а, я сейчас, сейчас... — проводник умчался и вернулся с двумя стаканами, полбуханкой хлеба и большим, как кабачок, огурцом. Порезал огурец на части, посолил солью из спичечного коробка. Поезд тряхнуло на стыке, и коробок, подпрыгнув, свалился, но соль не просыпалась.

— К удаче твоя соль упала, — заметил пассажир.

— Да уж. Вся жизнь удача. И соль еще тут как тут, — пробурчал проводник.

Пассажир налил по полстакана водки.

— Ну, будем знакомы. Катаяма, — он протянул стакан.

— Федор, — представился проводник.

Они выпили настойку и захрустели огурцом.

— И долго эта твоя развалюха до Гавани добираться будет? — поинтересовался пассажир.

— Ну, тут же одноколейка. Пропускаем всякие там платформы с «тойотами». Часов через пятнадцать, может, будем. А ты далеко?

— Домой.

— В Гавань?

— В Японию.

— В Японию?..

— А что?

— Да так, ничего. Но не подумал бы. Говоришь совсем не по-японски.

— Ну, там заговорю.

— А здесь чего делал?

— Лес рубил.

— Да ну — лес? Что-то я, наверное, не въехал.

— Въехал, въехал. Я с поселения. Освободился. В Хабаровске получил документы и разрешение на выезд. Три года... Три года не нюхал сакуры, ты представляешь, Федя?

— И что ж ты сотворил?

— Как тебе сказать... Статья номер ноль. Есть такая.

— Да неужто и статья номер ноль есть?

— Есть. Для японцев. По ней и осудили. Хорошо хоть по половинке выпустили. Кто-то из ваших к нашим прилетел. Поели, попили, что-то там поделили, ну и — добрый жест. Иностранных заключенных, не совершивших особо... Ну, и так далее.

Японец помолчал мгновение, затем решил продолжить:

— В общем, повезло. Меня не хотели отпускать, но знакомая одна помогла. Машка любит иностранцев и сама все во Францию собирается, язык учит. Работает в прачечной, живет с начальником лагеря. Убедила того, что я — японец, а то по документам меня уже удмуртом сделали. А после Машиного протежирования снова на статью номер ноль скинули. Я ей, конечно, положенное спасибо сделал, но все равно в должниках остался. Судьба сведет — рассчитаюсь, — Катаяма взял веточку укропа и стал перебирать ее, как четки. — Двухлетний «хвост» на вашей зоне — слишком дорогое удовольствие. Через пару лет я и в самом деле удмуртом стал бы...

Федя закурил папиросу, пустил дым:

— Статья номер ноль! Ну-ну. Во дают...

Состав тряхнуло еще на одной колдобине. В последнем купе упала полка. Японец налил еще водки. Выпили.

— Ну, так как наша зона? — с интересом спросил Федор.

— Мрак, — ответил попутчик. — Но люди хорошие. Я из-за людей язык выучил. Думаю, не хуже японского. А, может, лучше. Вот приеду — проверю. Емкость, емкость — вот что мне нравится у вас. В смысле разговора, общения. Одним словом можно выразить пятьдесят идей. Сила! Я одно время на родине филологию изучал, так теперь стыдно, что учил, после русских оборотов речи. Зря терял время.

Поезд стучал деформированными колесами, шумел вагон разболтанными шурупами, тараканы бегали с места на место в поисках пропитания, а за окном горела желтым пламенем осень Приморья.

Обрусевший самурай налил еще женьшеневой настойки, они с Федором бахнули стакан о стакан и вгрызлись в приморский огурец, закусив горбушкой черного хлеба.

— У вас здесь в России можно вообще не разговаривать, а тебя все равно поймут. — Федор согласно кивнул. — Но у нас в Японии ты можешь говорить полдня — и тебя не поймут. Не поймут! Я много прочел разной русской литературы и тоже обнаружил там японские образцы мыслевыражения. Я бы тебе по памяти прочел, для сравнения, но боюсь, ты уснешь, пока я буду говорить литературный вариант.

Федор закурил еще одну беломорину и позволил:

— Не боись! Читай.

— Ну, как бы это начать... Понимаешь, Федор, в воображаемую нами реальность улетает ум, душа, но не тело. И поэтому реальное, воспринимаемое уже и телом, так отличается от воображаемого, что совсем порой различно и даже противоположно. Поэтому никакой тщательный аналитический прогноз и расчет предстоящих событий не может состояться из-за невозможности учесть субъективные моменты реактивности животного существа. Оно, существо, накладывает свой алгоритм на, так сказать, объективную реальность, возникающую посредством субъективного восприятия. Ибо верно замечено, что бытие определяет сознание, — а бытие присутствует только в настоящем времени, исключая прошлое и будущее, то есть расчетам подвергаться не может. Ну как, Федор, доступно?

— Это... перевод с японского?

— Да нет, это подобие японского, но русский. Бобергауз какой-то написал. А знаешь, как сказать это на настоящем русском?

— Ну, выдай.

— Все ништяк, когда ты в деле. Остальное — понты.

— И все?

— И все.

Федор восхищенно посмотрел на собеседника, так невозмутимо отрезающего все лишнее от главной мысли, хотя в произнесенной тем фразе не понял абсолютно ничего. Но почему-то поверил. Видно было — честный человек.

— Да ты на зоне, наверное, переводчиком был. Или священником.

— Нет, электриком. Туда, где фаза была выше 24 вольт, посылали японца, специалиста по электронике, то есть меня. Представлял лицо империи, чинил телевизоры и утюги.

— Ну, а дома ждет кто?

— Мать. А это мало?

— Это даже очень много. Меня вот никто не ждет. Уже. Так случилось. Наливай, Катаяма! Я сейчас еще принесу, за мой счет.

Тепловоз издал скрипящий звук, как сиплая заводская труба, и хрипел, хрипел не переставая.

— Чего это он? — спросил Катаяма.

— Зона повышенной медвежьей пассивности.

— Повышенной медвежьей пассивности?..

— Рельсы нагреваются на солнце, они на них и спят. Медведи. И попробуй разбуди! Несколько раз буфером на обочину сваливали, так все равно не проснулись. Жирные, как боровы. Спячка скоро. А ленивые! Ляжет под куст с малиной, откроет рот и спит, ждет, когда ягода дозреет и упадет сама. У вас там, в Японии, такие же, наверно?

— Да, есть такие же. Только не медведи.

Труба замолчала. Опять стал слышен перестук колес и скрипение вагонной утвари. Бутылка стояла опустевшая, и ее сиротливый, виноватый вид напоминал о том, что все когда-нибудь проходит. Федя сходил к себе в купе и принес еще одну, кусок сала, краюху хлеба, банку грибов, лук, чеснок, вареную картошку и миску с большими сочными помидорами. Пустую бутылку унес. От греха подальше.

Налили еще.

— Ну, так как тебе наши бабы? — не унимался Федор.

— Работящие, — ответил японец, — но водки пьют много. Правда, есть и исключения. Нормальные бабы. Бабы как бабы. У нас такие же, только по-другому называются. Водки, правда, не пьют, но у них своей дури хватает. У вашей почти все на лице, а у нашей — в башке. Попробуй залезь.

Сквозь громыхание разваливающегося вагона пробился посторонний звук. Кто-то хлопнул дверью в тамбуре и шел к ним. Подошел, постоял, поглядел на стол и сел.

— Познакомься, — сказал Федор. — Начальник поезда, Григорий.

Григорий склонил голову и пожал руку японцу.

— Катаяма, — представил японца проводник. — Едет домой из командировки. В Японию.

— Японец? — изумился начальник. — Японец в таком поезде, а не в аэропорту? Ну, тогда свой парень, свой. Знаешь, а ты у нас единственный пассажир на весь состав. Там что-то намутили с расписанием, передвинули отправление на пять часов раньше, а объявление написать забыли. Ты сам-то как сюда попал?

— Купил билет за десять минут до отхода.

— Да, повезло тебе. Незнание не освобождает от удачи.

— А в чем повезло?

— Этот рейс последний. Ветку закрывают на два месяца. Капитальный ремонт линии. Установка автоматики, новые светофоры. А самолетом — лети. Билеты проданы на сорок дней вперед. Да они и летают-то как? Раз долетел, раз упал — ресурс сопромата вышел. Крылья отпадают... — начальник поезда невозмутимо глядел на Катаяму, жуя помидор.

— Гриша, это правда? — изумленно спросил японец.

— Еще какая. Да они и летают прямо над самыми елями, чтобы если что — съамортизировать и повиснуть на деревьях. Ель все выдержит. Тут своя технология. Дальний Восток! Мгновенно сливают керосин — и падают в кусты. Пока все живые. Правда, долго потом добираются до этой Гавани.

— Ну, давай за удачу! — произнес Катаяма, слегка шокированный ментальностью русских с их национальными рулетками.

Третий стакан уже был давно на месте, и японец, не сбивая руки, продолжал наливать.

— Хха! Хоррроший настойчик, — проговорил начальник поезда и вгрызся в огурец. Немного закусив, продолжил тему:

— Нет людей. Некому работать. Да нет, люди-то есть! Но нет тех, которые могут работать. Тотальное сокращение, совмещение, кадрирование и кодирование. От алкоголя. Но это не помогает. Кодировать можно только сомнамбул, есть такие кадры. Да они и сами могут кодироваться. Написал на бумажке «Я больше не пью», положил под подушку, а наутро — трезвенник. Но лунатиков таких мало. И деньги с них даром дерут. Ну, а с остальных — тем более. Их кодировка не берет, они же не сомнамбулы. Такой вот фикус. Оттого Федор, например, совмещает в себе должности четырех проводников. Один проводник на четыре вагона. Это нормально?

— Ну, судя по заполнению состава, достаточно, — рассудил Катаяма.

— Согласен, — ответил начальник. — В таком рейсе Федора даже слишком много. Но кроме этого он совмещает обязанности электрика, сантехника, повара и ветеринарного врача.

— А что, есть и такой?

— На этих линиях есть.

— А кто обыкновенный доктор, для людей?

— Я.

— Вы совмещаете должности начальника поезда и врача? Разумно, разумно...

— Еще я совмещаю обязанности ревизора и первого машиниста.

— А кто второй машинист?

— А его нет. Сокращена должность.

— Так кто же сейчас управляет тепловозом?

— Ну, в принципе, я.

Катаяма ошарашено глядел на невозмутимого первого машиниста:

— Как это вы? А кто в кабине?..

— Никого. А что тут такого? Зону медвежьей пассивности прошли. Встречного состава не предвидится. Глухомань. Людей нет. Самолеты на автопилотах летают, а тут какой-то дизель. В первый раз, что ли? Да ты наливай!

— Так что, нас только трое на весь состав и пустая кабина? — не унимался обалдевший Катаяма. Всего он повидал на зоне, но такого вот классического образца пофигизма не встречал. Крепчает народ!

— Трое. Вернее, двое. Ты не в счет. Мы тебя везем.

Впереди по ходу движения что-то громыхнуло. В вагоне свалилась еще одна полка.

— Сбили-таки, наверное, медведяру, — проговорил первый машинист. — Спать надо в отведенных местах. В норах, например. Да нет, в норе они не хотят! Они хотят на шпалах! Ладно, пойду пройдусь в кабину, проверю уровень масла. Вы тут особо не налегайте, я скоро вернусь.

— А как баранка?

— Нормально, с маком.

— Дай куснуть!

Колька огляделся, сверкнул взглядом на мать, и, отломив кусочек, протянул другу. Тот быстро сунул угощение в рот и, захрустев прожаренным тестом, уставился куда-то вдаль.

Их матери говорили быстро и уже достаточно долго, без труда переходя от керогаза на крепдешин, с индийского мохера на соседей по дому, с урожая картошки к унитазам-компактам, сантехническому чуду сезона. Все это гудение производимых ими звуков, подобно гудению пчел, расшифровке не поддавалось, проходя фоновым режимом. И стояли два Кольки, будто в рое, на нижнем уровне своего мальчишьего общения — как двое в горящем доме, когда внизу, над самым полом, стоит еще чистый и прозрачный воздух, а буквально метром выше ничего уже не видать и вовсю идет реакция с непредсказуемыми последствиями.

В пригороде небольшого украинского местечка с красивым названием они жили в домах напротив. Один из друзей был старше другого ровно на год — в детстве это колоссальное преимущество. Это дает моральное право высказывать окончательное мнение в серьезных вопросах. По мелочам Николаи спорили до хрипоты, и младший с тяжелыми боями уступал, хотя не всегда. Но — дружили. По большому счету, младший Николай во всем доверялся старшему.

Так было, пока старший не раздобыл где-то странную старинную рукопись. Говорил, что в сундуке у троюродного деда лежала. Сам, конечно, ничего прочесть не смог, — текст старославянский, — но сильно уж картинки в нем понравились своей убедительной перспективностью. Потому старший досидел у родственника дотемна — знал, чего ждал, — ну, а к вечеру дед был уже хорош. И девятилетний Колька, всячески подделываясь под дурня годков трех, стал выпытывать у дедули, что это за рецептик с картинками да как им пользоваться. Естественно, и клятву дал: молчать! Дед, сколько смог, объяснил — и спрятал потертую тетрадь красной кожи в сундук, закрыл на ключ да завалился спать. А перед сном добавил:

— Не скоро ты, Колька, поймешь... как пользоваться этими... секретными инструкциями. Я вот-вот только понял... а времени выполнять нет уже. Нет! — и захрапел.

«Не скоро поймешь!» — во дает! Старший Николай несся сквозь бурьяны к младшему, а в голове у него роились невообразимые картины будущего. Ну да ладно, что рецепт сложный! Совсем, видно, постарел деда, если такие вещи сложными считает. А может, ему просто лень? Вот это — вернее всего.

К младшему Кольке старший в тот вечер не дошел совсем чуть-чуть. Мать за порог не пустила, грозно глянув и сказав, что тот спит. — «Ну спи, спи. Завтра тебе не до сна будет!»

Наутро оба сидели на своей любимой скамейке, спрятанной в разросшемся кустарнике. Младший слушал старшего, широко раскрыв глаза. Все было просто. Если в полнолуние глядеть на Луну — не моргая! — два часа кряду, то тело человека изменяется. Изменится его удельный вес относительно Земли, изменится еще много чего, но главное — станет меньшей сила притяжения. Место Земли в этом займет Луна. И тогда можно будет передвигаться по земле, как будто по Луне, — прыжками по двадцать метров, то есть подпрыгивать до третьего этажа! Правда, так бывает только в ночи полнолуния. Но все равно перспективы открылись настолько захватывающие, что весь день у Колек прошел в ожидании вечера. По отрывному календарю друзья определили, что сегодня как раз полная луна.

С наступлением темноты два друга на скамейке уже ожидали неторопливо выплывающий из-за горизонта громадный диск. Прошло некоторое время. Луна появилась целиком и стала продираться сквозь ветви старых тополей. Младший и старший уселись поудобней и уставились на ночное светило, как рыбы на сковороду.

В тишине прошло пару минут. Старший вдруг шевельнулся, неожиданно вскочил и стал прыгать на месте, размахивая руками: «Хочу запомнить разницу».

Младший привстал тоже и скептично глядел на него.

— Человек быстро привыкает к новому, — сообщил старший. — Мне вот и отец говорил, — добавил он: «Помни, — говорит, — Коля, о прошлом. Будущее оттуда растет». Ну, и всякое такое понес в своем стиле. Но батя прав. Вот съел я вчера твою баранку — и как не было ее. И память о ней почти уже стерлась. Я бы еще одну съел, для укрепления памяти... — вздохнул старший, покачав ногой. Глянул на небо, на друга. — ...Ладно, хватит болтать! — хотя младший не проронил и слова. — Давай работать.

Они снова удобно расселись на скамье в форме изогнутого кресла и, закинув руки за голову, стали глядеть на Луну, как раз высвободившуюся из веток громадного тополя. Наступила гробовая тишина. В соответствии с рецептом разговаривать было нельзя, иначе лунный дух мог не закрепиться в земном теле. Беда подкралась неожиданно в виде тоненького подвывания. Друзья напряглись, но не шевельнулись. Подвывание приблизилось, совершило несколько кругов, то удаляясь, то приближаясь. Но что-то спугнуло вампирическое насекомое, — сила духа, наверное, — и оно уплыло в темноту, затихнув вдали. Адепты лунного света вздохнули и снова сосредоточились, уставившись в Море Спокойствия[36].

Шли секунды, быстрые, как кузнечики; ползли минуты, скользкие, как улитки. Темнота ночи и тишина обступивших зарослей давили, сводя на нет теоретическую комфортность процесса превращения в лунного сверхчеловека.

— Тьфу! — свалился со скамейки старший и стал тереть глаза. — Не могу, аж слезы навернуло. Прабабку вот покойную вспомнил. Хороший была человек и надо же — померла!

— Давно?

— Год назад.

Младший сочувственно кивнул:

— Ты знаешь, и у меня тоже слезы на глазах выступили. Наверное, мне тоже твоя прабабка вспомнилась, хоть я и не видал ее никогда.

— Ладно, — прервал разговоры старший. — Время идет.

Они снова впились взглядами в желтый диск и замерли, слившись с рельефом скамейки. Вдали заквакали лягушки. Прямо над головой, пахнув крыльями, проплыла сова. Тишина обволакивала округу.

«Филя-а-а!» — вскрикнул хриплый голос матери одного известного им человека. — «Домой!!!»

«Чертов Феликс! — пронеслось в голове у старшего. — Вечно морду сует, куда не надо. Как серьезное что-то задумаешь — он уже тут как тут, жирный маменькин сынуля. И все на халяву. Сладкое любит. Ему халява — что халва».

«Фи-и-ля-а-а!!» — снова и громче. В ответ — тишина.

Старший, не сводя глаз со светила, продолжил озабоченно размышлять. Умеет, однако, Филя оказываться в нужное время в нужном месте! Когда еще старший Колька младшему о действии рецепта рассказывал, тот халявщик в кустах прополз и стал подслушивать, о чем речь. Он это любит — незаметно слушать и помалкивать. Получал уже в харю, да мало, видать. Впрочем, Филю вовремя засекли, и главных деталей процедуры он не узнал. Хотя очень просил рассказать. Предлагал за это надувную лодку. Клялся, что никому не скажет. Друзья пытались его убедить, что это Коля-старший пересказывал мультики. Но по глазам было видно — не поверил. И вот теперь в полнолуние его тоже нет дома. Очевидно, где-то в кустах или с крыши пятиэтажки пялится на Луну и на месте подпрыгивает. «Ладно, Филька, — мрачно заключил старший: — Прыгай не прыгай — толку не будет. Зад твой не позволит, балласт тяжеловесный. Ползай-ка в кустах. У тебя это лучше получается».

Два Николая продолжали глядеть на Луну. Глядели долго, минут семь. Старший, шурша, полез в куртку и, не отрывая глаз от светила, стал рыться в карманах. Чиркнула спичка, и в летней ночи поплыло пахучее облачко. Старший не выдержал — чихнул и свалился с лавки. Это была его двойная ошибка. Нарушение технологии — во-первых. Равновесия — во-вторых. Младший не мог видеть друга, и падение вдохновителя лунной программы воспринял на слух, но не дрогнул, продолжая неотрывно глядеть на Луну.

— Комары проклятые, отогнать хотел... Я специально у отца папиросы стянул, — оправдывался старший.

Младший молчал. На глаза ему навернулись слезы, и он изо всех сил старался не моргнуть.

— Ну ладно. Если уж моргнул, то докурю, — пробурчал старший и, присев на спинку скамейки, стал потягивать папиросу и пускать дым.

— А ты, Коля, гляди, гляди. Просто немного раньше меня зарядишься, а там подождешь. Ты же все равно не куришь. Вот и попрыгаешь тут по окрестностям, пока я дозаряжаться буду. Сбегаешь на озеро. До него рукой подать. Прыг, прыг — и там. Заодно Фильку пришлепнутого в кустах найдешь. С высоты-то виднее. Отправь его домой. Скажешь, что главного компонента он все равно не знает, а без него — до старости будет в небо глядеть. Только борода вырастет, — старший сплюнул и затянулся. Младший молчал и терпел.

— Проскочишь там мимо наших окон, — продолжал старший наставительно. — Как родичи наши себя чувствуют, посмотришь. Антенну заодно поправь на крыше. Да, вообще-то особо там не мелькай, город маленький — узнают: представь, что поднимется! Ну, а в крайнем случае — это не ты. Разворачивайся и дуй обратно вприпрыжку, да поживей. Подумают, что это, как его... массовая галлюцинация.

Младший вскочил со скамейки и стал тереть глаза:

— Не могу, моргать хочу! Какие еще галлюц...цинации! Я их сам только что видел. Горячие котлеты в сковородке у меня на кухне. Еще кастрюля полная. И бабка ждет, чтоб в тарелку подлаживать. Конечно, могу я через пару часов в окно впрыгнуть прямо с клумбы, но котлеты!.. Котлеты простынут! И как я раньше об этом не подумал? Время-то сколько? Полдесятого? А ты уверен вообще, что на голодный желудок лунная гравитация работает?

Старший задумчиво смотрел на младшего:

— Да не знаю уж. Наверное, питаться нужно всегда. Хотя какая-то диета должна быть. К примеру, есть только ночью и при Луне.

— Коль, ночь и так кругом. А Луна — вон, как дирижабль, зависла. Только котлет не хватает... — протянул младший.

— Так давай волоки котлеты. Да, бабку с собой не бери! Я тебе сам подложу, если хватать не будет. Время у нас еще есть. Вон она, лупатая, только-только из-за леса выползла. Ей еще пилить через весь городок. Успеем!

Минут через пятнадцать младший принес кастрюлю с котлетами, завернутую в тряпку. Для бабки пришлось сочинить целую легенду, но выманить ее из кухни удалось. Остальное было делом одной секунды.

— Во молодец! — похвалил старший, сглотнув слюну. — А запах-то, запах какой! И правда горячие. Понятно, чего ты на Луне сосредоточиться не мог. А тот веник, наверное, голодный лежит. Где он там сейчас? Н-да, пропал Филя как-то подозрительно. И мать не докричалась. Эдак еще и правда перейдет на лунный режим.

— Да спит, наверно. Дома, — добавил младший. — Зубами к стенке.

Они открыли кастрюлю и принялись руками есть горячие котлеты. Без хлеба. Котлет было много, на два дня готовили. Но младшего это сейчас не волновало, а старшего — тем более. Вытерев руками жирные губы, кастрюлю поставили под скамейку. Сытые и довольные, улеглись в прежние позы.

Осоловело уставились на Луну.

Разбудила их веником мать младшего. Старший аккуратно завалился со скамейки набок и пополз было в кусты, но был схвачен за шиворот и посажен на скамью рядом с младшим. Полеты во сне и наяву имеют довольно специфические различия.

На следующий вечер, хмурые, голодные и злые после проблем с котлетами, друзья все равно оказались на старом месте. Стратегия была уже другая: никаких отвлекающих действий. Сели, сколько нужно посмотрели и, так сказать, полетели. Они немного пообщались, как бы на прощание, перед стартом, — и заняли исходные позиции.

Глядели долго и молча.

Старшему стало уже казаться, что он там, и ходит среди лунных гор. Но подводили глаза. Слизистая оболочка предательски норовила морганием перемкнуть входящий поток лунной энергии и прекратить ее накопление.

Часа через полтора, после многократных обрывов в цепи межпланетного интерфейса, старший влез на спинку скамьи и проговорил неуверенно:

— Неужели дед обдурил?

— Тебе виднее — твой же дед!

— Да нет, я так не думаю. Мы сами не смогли продержаться два часа, — он указал на громадный будильник, лежащий рядом. — А наполовину такие дела, наверное, не делаются.

Старший помолчал и попрыгал на скамейке.

— Сколько ты смог выдержать? Десять минут? Ты разницу представляешь? Но он мне, если честно, сразу сказал — рецепт непростой. Хитрый дед. Что же он имел в виду?

— Ладно, Коль, я домой пойду. Привет деду, — мрачно сказал младший и, сорвав ветку можжевельника, исчез в гуще кустов. Старший остался. Снова повисла тишина ночного августа.

Посмотрел на предательскую Луну, на звезды, скромно пылавшие в стороне, сплюнул и вытащил папиросу. Прищурясь, опять глянул в небо: «Копать картошку деду не буду. Хотя... В общем, он был прав». Посмотрел по сторонам. Вгляделся в горящие неподалеку огни двух пятиэтажек. «Интересно, а как киты в воде дышат? — неожиданно возникла мысль. — Наверное, долго набирают воздух, они же здоровенные...». Запищали летучие мыши, промчавшись стайкой самолетов-невидимок.

Колька-старший еще раз глянул на Луну и медленно пошел домой, ведя рукой по густому кустарнику вдоль дорожки.

Директор бойни, романтик стальных контрабасов, старый снайпер любовных бесед и любитель мистических расчетов с огнестрельным уклоном сидел в кресле трансатлантического лайнера Лос-Анджелес — Токио. Позади остались Франция, Швейцария и Лихтенштейн. Указания-приказы не обсуждаются. Старый воин ценил доверие. Он понимал, что все преходяще, и поэтому знал цену душевной чистоты. Такого сложно обвести вокруг пальца в моральном плане, — ведь это его наиважнейший план, — из-за высокой чувствительности ко лжи.

В высшем управлении директора бойни не знал никто. То, что он очень близок с Бизоном, мало того, вырос с ним в одном городе и вместе провел детство — это тоже нигде не проходило. Зачем болтать лишнее? Тем более, что до возникновения триумвирата они тридцать лет не виделись и работали в разных уголках страны. Знали только его должность — директор бойни на ферме у Бизона, исполняющий в его отсутствие некоторые поручения, да позывной — Музыкант. И все. Естественно, Бизон доверял ему, во-первых, — зная его характер и прямоту с детства, а во-вторых — работал с ним уже десять лет и в разных ситуациях наблюдал честную реакцию главного убийцы парнокопытных.

И вот пришло время востребовать Музыканта в несколько другом амплуа, в другом имидже и на другом уровне. В инспекционно-разведывательную поездку по филиалам триумвирата Бизон мог отправить только его. Больше не верил никому. Кроме себя. Старая истина: сам не сделаешь — никто не сделает, как тебе надо. Обеспечили прикрытие отсутствию Музыканта, и тот исчез в глубинах мировых экономических аномалий.

Эта поездка поднимала Музыканта на качественно новый уровень. Он теперь обладал необратимой информацией и в результате этого — необратимым статусом. Как и раньше, кадры решали все. Бизон усвоил это очень хорошо. А кто еще что-либо конкретное решит, как не кадры? Вопрос в том, где их взять... Именно те, которые решают все. Других-то навалом. Ну, а если уж повезло с таким классическим, почти все решающим исполнителем, то решение поставленных задач становится неизбежным. Вплоть до силового оттаскивания исполнителя от задачи в случае форс-мажорных ситуаций и отмены команды.

Бывшему директору необходимо было прозондировать неофициальную обстановку во всем триумвирате; выяснить центробежные и центростремительные тенденции, и в какой они пропорции. В какой они перспективе увеличения-уменьшения своих составляющих. Посетить толстого еврея Фридмана, любителя изящных растений; наведаться к Леонардо с его гигантской семьей и стадом питбулей-R (его собственная, селекционная порода). Попытаться ухватить какую-нибудь ниточку информации у директора параллельного управления Феликса, человека самого опасного. И при том сделать ряд фотоснимков, видео-, аудиозаписей, компьютерных перехватов, внедрить в определенные локальные сети необходимые вирусы, одноразовые и самоликвидирующиеся. Попытаться выйти на физический контакт с людьми, которые интересны для пьяного разговора. Ну, и некоторые деликатные поручения Бизон оставил на потом. Сообщит-де по телефону в последнюю минуту. А также надлежало выполнить все, конкретно касающееся Фридмана, Леонардо и Феликса, вне малейшего намека на свое физическое присутствие. Только электронный подход к решению проблемы. И — никакой переквалификации после бойни. Квалификация появится в момент удаления со старого места работы. Так сказал Бизон. А Музыкант поверил.

Честно говоря, Бизон всегда имел Музыканта в виду. И до поры до времени придерживал его в тени, выпуская на старт в критический момент. Пружина сжималась достаточно долго. Музыкант многое понимал в передвижении фигур окружающего физического мира. И он был охотник по натуре. Но вместо этого — мрачная бойня, работа на компьютере и учет разворованного мяса. Он уже похоронил настоящую цель и смысл, как он их понимал, и полудепрессивное существование казалось ему вершиной, с которой даже еще предстояло медленно сползать.

Все изменилось, как при получении джек-пота.

Подошла стюардесса, блеснув магнитом смуглых ног в разрезе короткой юбки, и предложила поднос с напитками. Музыкант взял бокал шампанского и, неторопливо оглядев принцессу потустороннего мира аэродинамики, поблагодарил: «Сенкью!». Она улыбнулась, кивнула и пошла дальше. Отхлебнув напиток, директор задумчиво расслабился, вспомнив Париж. Наверное, стюардесса — француженка. Но там было не до них. Трое суток Музыкант вел запись эфира в определенное время, на определенных частотах, в определенных местах. Наблюдал за нужными людьми, снимал все на скрытую видеокамеру. Потом загонял все на дискету и отправлял по сети Бизону. Сигнал шел на сайт, с него по интерфейсу — на базовый спутник, а оттуда — неведомо куда. Базовый спутник имел связь со всеми спутниками группы связи, и не было на поверхности Земли точки, куда бы не мог прийти информационный пакет от Музыканта.

Разговаривал он на среднем английском, представлялся туристом из России. По-другому вести себя не стоило. Он фактически и был тем, кем представлялся. А туристы из России занимаются всем, чем только возможно и невозможно. Несколько раз в ресторане удавалось садиться рядом или даже за один стол с людьми из триумвирата, а точнее — из параллельного управления. С двумя даже познакомился, представившись коммерсантом в бегах от налогов.

— Что, Коля, поджимают? — спрашивал один, упившись водки. — Нет, прошлых времен уже не будет. Старт сделан. Остался только финиш, — продолжал он.

Директор честно отвечал про торговлю мясопродуктами, о проблемах с убоем скота, сетовал на сложность с проплатой, о глупости предоплаты. Напарники по столу, куда он подсел, слушали, кивали, попадали в индуктивное поле откровений Музыканта (правда — великая сила) и, незаметно для себя, тоже начинали откровенничать, а порой вообще болтать и обсуждать между собой секретную информацию. Не называя, правда, имен и данных, так как считали, что это достаточная информационная защита. Наивный народ... Все текло струйкой воздушной вибрации на микрочип и оставалось в кристалле памяти. Какие француженки! Пить приходилось наравне! А ведь он не пил уже много-много лет. Но импульс новой жизни, как реинкарнация, дал новые цели и смыслы — лучшее, что может быть у человека. Все остальное — блеф. Музыкант пил коньяк, шампанское и дорогие вина. Он посещал бары и казино. Никакого похмельного синдрома не было и в помине. Он родился во второй раз, вырвавшись с лесной поляны, усыпанной костями. Француженки! Как прекрасно. Но пьянящая свобода новой жизни не оставляла места другим чувствам. Ему хватало этого опьянения. Наконец, на склоне лет и Музыкант стал охотником!

Он снова отхлебнул шампанского и принялся думать о Токио. Наверное, там точно ничего общего с Лос-Анджелесом нет. Сплошные узкоглазые мировоззрения и коротконогие японки. Да, Токио не Париж. Русских там не найдешь. Но везде живут люди. Музыкант вздохнул. Они там вроде бы вообще одну рыбу и водоросли едят. И работают, работают... Верно, ничего общего с Лос-Анджелесом быть не может. В столице американского Запада Музыкант насмотрелся карнавальной распущенности. Но город понравился. Комаров нет. Океан. Красота! Мулатки с блестящими глазами. И вроде никто не работает... Жаль, что он там был всего двое суток и все время ловил лазерным лучом стекла окон фешенебельного особняка. Через преобразователь записывал в память диктофона диалоги многочисленных членов семейства и отдельно — разговоры в кабинете хозяина дома после телефонных звонков Бизона. И вот теперь Токио. Японцы умный народ. Им хитрость ни к чему. И с ними будет, возможно, сложнее. Незнание языка лишает возможности гипноза нередактируемым текстом. Все равно, что делать необходимое выражение лица перед слепым. Даже правдой — квинтэссенцией лжи, — не воздействуешь, не зная языковых шифров. Япония. Абракадабра западной цивилизации. Хотя, вроде бы, они сильно американизируются в последнее время. То есть становятся доступными прямому действию сознания, основанного на англоязычной семантике. Которая уже ближе к русскоязычной. В общем, цепь опосредований наверняка будет, и даже весьма эффективная. Музыкант успокоенно вздохнул.

Шампанское приятно холодило и растекалось по телу легкой расслабленностью. У Контрабасиста была перспектива. Он взлетел, как истребитель-перехватчик с секретного лесного аэродрома. А такой так просто в пике не пойдет. Он сам будет валить других. В редких, как этот, случаях происходят психические процессы замещения основной психологической доминанты на другую — новой формации, новой сенсорики, новой, если угодно, конфигурации. И все меняется! Все! Кто в это верит? Тот, кто испытал. Второе дыхание всегда несоизмеримо с первым.

Музыкант улыбнулся вновь появившейся красотке стюардессе и поставил пустой бокал ей на поднос: «Сенкью!» Она снова улыбнулась симпатичному, хоть и немолодому, мужчине с золотой серьгой в ухе и в костюме от Кардена. Тот развалился в кресле и искренне глядел на нее открытым, уверенным, но и чуть-чуть робким взглядом человека, осознавшего ценность текущего мгновения и понявшего его неуловимость; что всего остального уже нет либо еще нет.

Лайнер мчался на высоте десяти тысяч метров сквозь холодный, разреженный воздух Тихого океана. В бездонной чаше неба мерцали ярким светом звезды. Автопилот вел гигантскую металлическую птицу по воздушному коридору. Дежурный экипаж играл в покер. Все знали, что надежней автопилота пилота нет, и спокойно удваивали ставки. Старший повар, усатый пуэрториканец, заволок в комнату отдыха молоденькую стюардессу и настоятельно спрашивал ее совета, что приготовить пассажирам на завтрак. Стюардесса была согласна на все. Дежурный штурман читал книгу «Как жить вечно» и морщил лоб от непонятных слов. Командир экипажа спал.

Музыкант прокручивал в голове предстоящие проблемы с альтернативными японцами. Но цепочка воображаемых состыковок лениво уползала в глубину сознания, не желая превращаться в цельную конструкцию. Ну, нет так нет. Доверимся инстинкту. Специальный агент зевнул, сладко потянулся, снял пиджак, повесил на крючок, ослабил галстук и воротник, вытащил длинную, тонкую сигарету, включил вытяжку и, щелкнув золотой зажигалкой, прикурил, пустив колечко ароматного дыма. Спохватившись, предложил сигарету соседке лет тридцати, томной брюнетке с книгой, сосредоточенно глядевшейся в нее, как в зеркало. Та оторвалась от книги, посмотрела на него проницательным взглядом серо-зеленых глаз, поблагодарила и неожиданно сказала по-русски: «Капля никотина убивает лошадь!»

Музыкант вопросительно глядел на нее. Ответил на английском:

— Вы интересно разговариваете.

— Это русский язык. Мне запомнилась эта фраза. Она означает, что курить вредно.

— Слышал я про это, да не очень верится.

Музыкант сладко затянулся и пустил дым вверх, в вытяжку. Он не курил тридцать два года. А вот уже неделя, как курил пачку, и надо же — не был разочарован.

— Да, в общем-то, я с вами не слишком несогласна. Разрешите..?

Она взяла сигарету с золотистым фильтром. Специальный агент щелкнул зажигалкой. Брюнетка была славянского типа, явно не японка, и странное ее цитирование русских афоризмов, естественно, должно бы настораживать. Но только не здесь, не сейчас, и не Музыканта, ставшего неожиданно Охотником. Он слишком стал ценить время и такие вот творческие паузы, вроде трансконтинентального перелета. Все сложится само собой. Только не надо подключать к ситуации излишне электризующие потенциалы.

— Летите к бабушке помочь составить икебану ко Дню плодородия? — он невозмутимо затянулся и посмотрел на нее честными глазами. — Мне нравится Япония.

— Вы почти угадали. Конференция по философии буддизма.

— Да что вы говорите! Такая симпатичная женщина — философ? Да еще и буддистка! Как богат внутренний мир людей! — Музыкант вздохнул и покачал головой. — А у нас торговля и только торговля. Подумать страшно!

— Вообще-то приятно слышать, но я всего лишь ассистент по стенографии. На санскрите.

— Все равно! Чтобы стенографировать, надо понимать. Ведь так, не правда ли?

— Возможно, вы и правы, но никто не знает, что он в состоянии понять, а что — нет.

— Интересная мысль, — Контрабасист посмотрел в окно лайнера и увидел себя, любимого, с серьгой в ухе и сдвинутым галстуком, обритого под полный ноль и на фоне шикарной брюнетки, буддистки-стенографистки. Красавец!

— И неужели даже вы не в состоянии понять, чтовы в состоянии понять? — лениво-изумленно спросил он. — Вот, например, о вреде курения вы понимаете. Даже на нескольких языках.

— Понимание не меняет отношения. Разве вы не замечали? И какой смысл поэтому знать, что тебе понятно, а что нет. Вам так не кажется?

— Кажется, кажется... Мне нравится ваша профессия. От нее веет магнетизмом вечности.

— Да, санскрит может рассказать о многом. Но немногим.

— Немногим в этом лайнере?

— Ну, можно сказать и так.

— Но вы-то, конечно, в число непонятливых не попадаете.

— Да, боюсь, что попадаю и я. Знание семантики не освобождает от необходимости рождать концепции.

— Вот как! А зачем их рождать?

— Чтобы понять.

— Что?

— То, что непонятно.

— М-да... — красавец с серьгой задумчиво сбил пепел в пепельницу. — Интересно вы мыслите.

— Вы тоже летите к бабушке на икебану?

— Знаете, а вот вы совсем не угадали. Выставка мясомолочной промышленности, сепараторы там разные, убойные ножи...

— Убойные ножи? Страшные у вас выставки.

— Вся жизнь — страсть. Нож тут не при чем. Всегда он почему-то крайним оказывается. Мысль — первична. Нож вторичен.

— О, да вы тоже философ!

— Да, немного, наверное. Философия переработки жизни в смерть. Тяжелая мясомолочная промышленность.

— Как интересно! Это и есть главный вопрос нашей конференции!

— Вот видите, как мы близки. По духу. Но по материи — вряд ли. Не думаю, что каноны классического буддизма настолько меркантильны, как моя профессия. Убить и съесть. Как вы считаете — звучит?

— Еще как!

— И я так думаю.

— Но по вашему виду не скажешь, что вы жестокий человек.

— А я добрый.

— И это не мешает вам в работе?

— Как вам сказать, — Музыкант потушил сигарету и, повернувшись к брюнетке, стал смотреть на нее задумчивым взглядом. — Может быть, и мешает. Но я, наверное, не в состоянии этого понять.

Авиалайнер слегка накренило. Автопилот делал разворот по своему воздушному коридору. Летчики продолжали играть в карты. Второй пилот рискнул, вскрылся и сорвал банк. «Ха-ха-ха!» — захлопал в ладоши. — «Бруклин всегда впереди!» — «Постой-постой!» — засомневался третий пилот. — «А где пиковая дама?» — Он сгреб колоду и стал ее пересчитывать.

Штурман оторвался от книги и уставился на курсовой указатель. Он обдумывал только что прочтенное — «Но нельзя забывать, что вечная жизнь есть вечная смерть. Ибо обе категории сливаются в одну».

Повар пуэрториканец продолжал обсуждение со стюардессой утреннего меню почти в полном молчании. Иногда короткие реплики подавала стюардесса. Обсуждение подходило к концу.

Командир экипажа спал.

Автопилот выровнял самолет, и тот несся дальше к далекой притаившейся Японии.

— А вы не хотите прийти на нашу конференцию? — спросила собеседница.

— Вы думаете, что стоит?

— Мне кажется, я вижу, кем вы были в прошлой жизни. И думаю, что стоит.

— Вы видите, кем я был в прошлой жизни? Поразительные вещи говорите. Может быть, вы вглядитесь и увидите, кем я был в этой? А то я иногда начинаю сомневаться, не сон ли она?..

— Нет, эта жизнь ваша. Я не гадалка. Законченную карму легко прочесть. Она впечатана и неизменна. А вот в действующую лезть опасно. Непредсказуемы последствия. Наложение одной на другую. То есть вашей на мою. Или наоборот. В общем, это сложный вопрос. Мудрый буддист — одинокий буддист.

— Сложности я не люблю. До того момента, пока они не упростятся до минимума. Вы знаете, а почти всегда так и происходит. Странный эффект. Вы знакомы с ним? — заинтриговался Контрабасист.

— Ну, конечно. Самих по себе сложностей не существует. Все только внутри вас.

— Во мне?

— Да.

— И что же они там, извините, делают?

— Ну, как сказать. Усложняют вам жизнь. И упрощаются. Энергия-то уходит.

— Любопытное объяснение непонятного. А вот вы, например, сейчас тоже во мне? Как часть определенной сложносоставляющей?

Брюнетка слегка порозовела.

— Да, это так. Я сейчас внутри вас, можно сказать и так.

— А где тогда, по-вашему, я?

— Если по-моему, то во мне.

— Я — в тебе? — изумился Музыкант! — Извините...

— Ничего. Да. Хотя это странно звучит на первый взгляд.

— Любопытная все-таки у вас профессия. Я, наверное, воспользуюсь вашим приглашением. А где проходит ваша конференция?

— В Токио. Район Хиракава. В Куин-отеле.

— О, это престижное место встречи. В финансовом смысле.

— Ну, конференция тоже очень престижна, как вы выражаетесь. Поэтому и место встречи соответствующее.

— А наша выставка в районе Ееги-Хатиман. Не желаете посетить, мадемуазель? Или, извините, мадам?

— Да нет, мадемуазель. Спасибо большое. Убойные ножи — это, конечно, экзотика, но все же несколько своеобразная. Я, наверное, не подготовлена для такого рода зрелищ. Извините, конечно.

— Да что там. Не хотите — не надо. Но ножи — это же не вся выставка. Ну, пара ножиков стоит в углу, а остальное-то, может, и стоит поглядеть. Например, паровая обработка шкуры... Хотя нет, я наверное, не то говорю. Вы правы, это не будет интересно для вас.

Музыкант помолчал, уставившись в иллюминатор самолета и видя там лишь самого себя. Брюнетка тронула его за плечо:

— Мы так долго общаемся. Бэтти. Бэтти Тейлор, — представившись, она улыбнулась и протянула ему руку. Музыкант взял ее руку в свою и, тоже широко улыбнувшись, наклонил голову:

— Коля.

— Коля? Это мне напоминает Россию.

— А я русский.

— Вы — русский?! — изумленно проговорила Бэтти, перейдя на родной язык Музыканта.

— Вы, похоже, тоже немного знакомы с этой страной, — отметил на русском языке агент.

— Вы правы, правы... — Бэтти изумленно глядела на русского философа убойных ножей, на ее глазах сменившего ментальную ипостась с непринужденностью фотомодели.

— Моя мама — русская, — продолжила Бэтти. — Она из небольшого городка Ростов.

— Да, Ростов не такой уж и маленький городок. Мама поскромничала.

— А откуда вы?

— Я из Чернобыля. Слышали?

— Из Чернобыля? И вы были там во время взрыва?

— Нет, мне повезло. Я в это время там уже не жил. Но те места знаю хорошо.

— Мне рассказывали, там погибло много людей.

— Да, это так.

— И правда, что там сейчас совсем пустой город, среди лесов?

— В общем-то, да.

— Как странно и интересно!

— Ну, наверное, не настолько, насколько вы думаете.

— Мне говорили, там мыши вырастают до размеров собаки.

— Это неправда.

— И я не поверила.

Бэтти вытащила пачку сигарет и предложила Музыканту. Тот взял. Она прикурила от его золотой зажигалки и, глядя на него, проговорила, прищурившись от дыма:

— Я бы никогда не подумала, что вы — русский мясник. Я правильно выразилась?

Агент кивнул.

— У вас совсем не та внешность.

— Вы считаете, что в эту профессию идут в соответствии со внешними данными?

— Да нет, я не это имела в виду. Я вижувас. И это совсем другая карма.

— Мне жаль, что я не попал в карму или как там ее. Но мне моя работа, в общем, по душе.

— Нет, это не так.

— Ну, вам, конечно, видней. Со стороны.

— Да, тут вы правы. Коля, так вы придете на конференцию?

— Наверное, да.

— Возьмите визитную карточку организатора. По ней вы сможете пройти в конференц-зал. Там, с другой стороны, записан мой гостиничный телефон.

Музыкант взял карточку.

— Спасибо, Бэтти. Но я вам не могу дать своего телефона. Еще точно не решено, где я остановлюсь.

— Зачем? Я надеюсь, вы позвоните.

— Да, конечно.

Снова подошла стюардесса француженка с подносом. Лицо ее пылало свежестью. Бэтти вопросительно посмотрела на Музыканта. Тот ответил:

— Шампанское. А вы?

— Да, конечно.

Агент взял два бокала и передал один Бэтти. Буддистка-стенографистка выпила сразу треть и с любопытством смотрела на Музыканта, очевидно, представляя его настоящую карму. Контрабасист легко принялся за второй бокал, помня о любви к жизни. Золотистые пузырьки мягко ушли в голову.

— Бэтти, расскажите мне о прошлой жизни.

— Это не на уровне слов.

— Ну, передайте это без слов.

— Я уже передала.

— Да? А я ничего не заметил.

— Вы вспомните. Это не так быстро. И вспоминать будете всегда. Теперь она всегда с вами. И, согласитесь: носить ее на цепочке, — образно, конечно, — свою прошлую жизнь, — не так уж неожиданно, одиноко и страшно. Можно даже сказать, что вас теперь двое. А вы вдумайтесь в смысл, почему люди друг друга называют на вы? Откуда этот церемониал? Я вам открыла страшную тайну. Но вы про это забудете.

Агент отхлебнул шампанское и с искренним любопытством уставился на буддийскую ведунью:

— Мне нравится ваш подход к диалогу.

— А нет никакого подхода. — Бэтти смотрела ему в глаза. — Вы не должны быть тем, кто вы есть.

— Ну, спасибо.

— Нет, это в нормальном смысле. Вы не мясник и не торговец мясопродуктами. Вы, образно говоря, музыкант и стрелок.

Контрабасист ошеломленно уставился на нее.

— Это в этой карме. О прошлой вам уже все известно.

Агент осторожно проговорил, не отрывая глаз от ее взгляда:

— Вообще-то я по гороскопу Стрелец.

— Вот видите, хотя связи здесь нет никакой.

— Да и пострелять в свое время любил. На охоте. В диких дебрях среднего Нечерноземья.

Бэтти засмеялась, сверкнув белизной зубов.

— Ну, зачем вы так серьезно? Это все непрямой смысл. Стрелок — это не обязательно стрелять.

— Да? Но я все равно любил стрелять. Даже просто по пустым бутылкам. Откровенно говоря, убивать мне никогда не хотелось. Сбить — да. Но не убить. Хотя в жизни все бывало.

— Ну, и я вам об этом же. Музыкант — это объединение самых разных уровней под один знаменатель. Ну, под одно знамя, если хотите. А Стрелок — это поиск этих уровней. Вам понятно?

— Ну... да. Почти. Предлагаю тост. За Бэтти Тейлор — магнетическую предсказательницу кармы, — он протянул к ней руку с бокалом.

— Нет, за вас. Музыканта и Стрелка! — она прикоснулась своим бокалом к его и допила шампанское.

— Но и за вас тоже! — агент выпил вино.

Француженка-стюардесса прошелестела своей короткой юбкой с разрезом, и бокалы уплыли на серебряном подносе в глубину авиалайнера.

Автопилот сделал легкий маневр, авиалайнер немного изменил высоту и опять застыл в полете. Полусонные летчики играли в короткий покер. Банк пока никто не сорвал. Пиковая дама нашлась.

В кабину забрел охранник из группы антитеррора с автоматом за пазухой, в черном костюме и с галстуком алого цвета. Постоял, посмотрел. Задал идиотский вопрос:

— Ну что, все нормально?

Штурман широко раскрытыми глазами читал свою книгу.

Пуэрториканец, сонный и вялый, отдал помощнику помятый листочек с меню на завтрак, на котором нашкрябал три блюда и три напитка. «И этого хватит», — сказал, помолчал и добавил: «Нет, допиши кофе. И быстренько комплектуйте. В салоне 775 пассажиров».

Командир экипажа спал.

«Банк!» — закричал во все горло пилот из Бруклина. — «Если фарт, то это навечно! Ха-ха-ха!!!» Остальные мрачно смотрели на свои карты и на его. Запищал мелодичный сигнал автопилота. Нежный женский голос ласково сообщил: «Пожар во втором двигателе. Остановлена турбина. Повреждение в топливопроводе на участке ВС. Не работает механизм гидравлики вертикальных рулей. Повторяю...». Все окаменели, и две секунды стояла побелевшая, гробовая тишина.

— Что-о?!! — закричал проснувшийся командир. — Что за карты!!! — он рукой сгреб и швырнул в проход голых баб с пиками и бубнами на шее.

Автопилот ласково повторил последние новости. И в конце добавил: «Учебная тревога. Работает программа тренинга экипажа авиалайнеров в составе федеральной системы отработки подавления террористических акций на борту. Курс 00296. Продолжаю управление».

Все глаза уставились на приборы. Все было нормально.

— Фхрр..., — прохрипел командир. Прочистил сдавленное горло и заорал на всю кабину:

— Б...дь!!! (русский эквивалент американского эмоционального выражения). Немедленно отключить этого придурка! Все по местам. Никаких автопилотов с новыми программами. Вот он, наш автопилот — он указал на кучку испуганных, еще не пришедших в себя летчиков. — Я убью этого программиста! У меня могло стать сердце. Не работает механизм гидравлики вертикальных рулей? Да он хоть знает, дебил, что это такое? Он хоть знает, крыса компьютерная, чем он пугает людей? Да пусть горит все! Все двигатели! Но пока рули высоты в порядке, старый Джек посадит эту посудину на мель, да что там на мель — на Елисейские поля, на лужайку возле Капитолия! И пусть тушат! Но вставить программу тренинга в бортовой компьютер и не предупредить командира?.. Они чему-то хотят меня научить? Они меня уже научили! Я вот этими руками задушу старшего инженера Электронно-компьютерных систем и скажу, что антитеррористический эффект достигнут.

Он вытащил громадную сигару, сунул в рот, пробурчал: «Все по местам, до Токио на ручном», и вышел в курительную комнату, хлопнув дверью.

«Бэтти Тейлор — чисто» — прочел Музыкант ответ от Бизона и вышел из комнаты связи. Зашел в туалет, осмотрел себя в зеркало, выдернул из носа волосинку. Ополоснул лицо. Бэтти Тейлор — чисто. Прекрасно, прекрасно. Если и правда — чисто. Но сомневаться в проверке Бизона не стоит. Шеф — специалист по части проверок. Эта Бэтти со своей магией буддизма очень может пригодиться, если станет горячо. А возможно, и в ином случае. Как это она угадала про Музыканта? Теория случайных чисел дала бы интересный ответ.

Он прошел к своему месту. Бэтти спала в кресле. Агент сел в свое и, откинувшись в нем, не думая больше ни о чем, сразу уснул.

Через несколько часов, в шесть утра по местному времени, аэробус А-380 зашел на посадку в Токийском аэропорту. После таможенного контроля Бэтти и Музыкант распрощались. Бэтти встречали: двое с портфелями и один с плакатом «Бэтти. Семинар». Два здоровых мрачных японца, обритых, как и агент, и один худосочный, бледный семинарист европейского типа — похоже, итальянец, не евший своих макарон лет пять. Все они сели в черный «Линкольн» и медленно уползли в гущу отъезжающих автомобилей.

Бывший директор бойни проводил взглядом буддистскую группировку и прошел к стоянке такси. Подскочила желтая машинка с круглолицым, улыбающимся водителем. Агент сел. «Хиракава. Улица Хитоцуки. Отель „Тацуно“». Рванув с места, «Мазда-626» помчалась по сонным улицам, юрко обгоняя грузовики и автобусы. Свежий воздух врывался в приоткрытый люк. Справа сверкал в лучах утреннего солнца Токийский залив.

— Деловая командировка? — спросил на английском языке водитель, оторвавшись от ленты дороги и взглянув на Музыканта. Это был парень лет под тридцать.

— Вы прекрасно водите машину. Да, в гости по делам. Старые друзья. Ждут не дождутся посылки с континента.

— Да-да! Старые друзья! Это очень хорошо. У меня много друзей, а вот старых пока нет, — таксист увеличил скорость и обогнал большой автобус еще довоенной конструкции, уверенно державший свои 90 километров в час.

— Не переживайте, это вопрос небольшого промежутка времени.

Въехали в тоннель, освещенный ярким голубым светом, весь заставленный рекламными щитами. Снова выскочили наружу и помчались вдоль небольших пятиэтажных домов, одинаковых, как сестры-близнецы.

— Отель «Тацуно» — прекрасное место, — молвил разговорчивый водитель. — Один парк чего стоит! Слоны, жирафы, муравьеды там всякие — и все из различных кустарников, подстриженных особым способом. А вдоль дорожек цветет сакура — и тишина...

— Да, мне говорили про это. Тишина в Токио — дорогостоящее удовольствие. Муравьед из стриженого олеандра — это прекрасно.

Въехали в центральные районы, промчавшись по гигантскому мосту арочно-подвесной конструкции. Страна цветущего железобетона и плетеных ковриков. Стеклоалюминиевые пятидесятиэтажки неторопливо проплывали мимо, отражая темными зеркалами окон облака. Улицы уже заполнены людьми. Все спешат на работу. Однако, надо же, есть и красотки! И тоже спешат, спешат... Куда? Музыкант с любопытством смотрел на диковинный мир, о котором столько слышал. А все было обыкновенно, только очень уж торопливо. Водитель включил радиоприемник. В салон «Мазды» ворвалась музыка. Флейта, барабаны и контрабас. Изящно, очень изящно... Прекрасный контрапункт. Слегка, правда, наэлектризованный обертонами.

Еще пятнадцать минут, и машина аккуратно притормозила у белого здания с фигурными окнами первого этажа, облицованного мраморной плиткой. Агент протянул тысячеиеновую бумажку, обналиченную в аэропорту, в банкомате: «Сдачи не надо». — «Благодарю вас».

Юркая «Мазда» сорвалась с места и скрылась за поворотом. Три десятка лет. Время собирать камни на большой скорости.

Ну, где вы там, олеандровые муравьеды и слоны из традесканции? Музыкант неторопливо направился к главному входу отеля. Навстречу выбежал служащий и, наклонив голову, представился: «Мотохаси. Администратор и консультант. Что желаете?» — «Мне нужен номер с видом на парк».

Х-файл 1

— Откуда известно о смерти Корниенко и, тем более, ее подробности? — человек в тронообразном кресле задумчиво глянул на собеседника, облокотившись о подлокотник мореного дуба.

— Ваше Святейшество, там были наши наблюдатели.

— Где, под Чернобылем?

— Да, ваша милость.

Человек встал и прошелся по громадному залу, освещаемому через узкие окна-бойницы. Еще раз поглядел на секретаря. Нахмурился:

— Впервые слышу, что у нас там есть кто-либо, кроме Корниенко. Или это не так?

— Есть, Ваше Святейшество.

— Кто?

— Спецагентура.

— Я спрашиваю — кто?

— Как вам сказать... — секретарь стал перебирать четки. Быстро пересчитал все и начал по новой.

— Ну? — напомнил о себе хозяин кресла.

— Ваше Святейшество, это... посвященные собаки...

— Что-о? Какие еще собаки?..

— Обычные псы. Местные... Они подверглись обряду посвящения, когда присутствовали при рождении молодой Луны.

— Махарашвили, у вас как с головой?..

— Но... Это новейшая психогенная технология нейролингвистического декодирования, — торопливо заговорил секретарь. — Псы... они присутствовали той ночью при разговоре Корниенко и ведьмы. Теперь остается проявить эту информацию опосредованным путем. Как фотопленку...

Человек вернулся в свое кресло, откинулся на громадную спинку и с неподдельным любопытством уставился на секретаря:

— И кто интерпретатор бреда?

— Я. И это не бред. На моей исторической родине собаки способны и не на такое. Это сильнейший индуктор активного биополя — собака. Она помнит все.

— Собак привезли из Грузии?

— Да нет, нет, — терпеливо пояснил секретарь. — Псы местные, знают территорию, обычаи, зоны влияния, отношения между собаками...

— Прекрасно, — оборвал его собеседник. — Они что же, на латыни стали разговаривать? Homo sobakus, однако. Incredibile dictu![37]

— Они? Нет-нет, на латыни составлен отчет, который лежит перед вами.

Человек в красной мантии раскрыл бювар и воззрился в бумажку, лежащую там:

— Но это далеко, далеко не полная информация, — быстро добавил секретарь. — Собаки устали и спят. Процесс нейролингвистического декодирования весьма утомителен.

"Совершенно секретно.

Данные, полученные смешанной спецгруппой о событиях в ночь с 31.05 на 1.06 в районе АВ Чернобыльской зоны. Деструктивность текста субъективна и подлежит коррекции психологической экспертизой.

Зав. сек. лаб. псих. мод.

М. Махарашвили

Серые, темные тени высокие

спят в ужасающей тьме.

Вот пробежали волнистые запахи,

путь указуя к еде.

Горы мясные, уйдя в поднебесье,

сильно тревожат эфир.

Не добивайте корову на месте -

это сказал бригадир.

И полетели стрелою стремительной

кости в центральный собор.

Кто будет пищей, а кто потребителем -

скажет священный топор".

Человек оторвался от текста и поднял глаза на секретаря:

— Развести меня хочешь..? Махарашвили, у меня нервы крепкие, терпения достаточно, но всему есть предел. Кто измыслил эту чушь? Не говори только, что пес из Чернобыля.

Секретарь сунул четки в карман и, уверенно глядя магистру в глаза, выпалил:

— Это записал в состоянии экстаза наш специалист по сенсорному восприятию вербальных сигналов. Он принял настойку из белладонны, гриба мухомор и еще ряда трав, — рецепт имеется, — а затем вместе с этими псами охотился на кошек в течение суток, входя в ментальный образ. Это было весьма непросто, но наш агент — крепкий человек. Потом он ел вместе с ними, спал и пытался разговорить. Результат перед вами на столе. Перевод с грузинского. Из этого документа следует, что Двурога не застрелили, и что кто-то один — или ведьма, или Корниенко — мертв. Пал от руки напарника. Исходя из общего контекста биотоков собак, наш агент склоняется к варианту смерти Корниенко.

Магистр затеребил массивную цепь на шее:

— Кто переводил?

— Я.

— Специалист еще не освоил латыни?

— Нет, — Махарашвили потянулся за четками.

— Допустим, я поверил. Какова же вероятность, что донесения истинны?

— Сто процентов, Ваше Святейшество! — невозмутимо заключил бородатый грузин, блеснув глазками.

Зазвонил мобильный телефон. Магистр вытащил из-под мантии крошечную трубочку и ответил абоненту. Поговорив пару минут на арамейском наречии, он спрятал аппарат. Еще раз прочел отчет. Сделал на нем какие-то пометки. Посмотрел на Махарашвили, спрятавшегося в бороде:

— Во сколько обошлась операция?

— Один миллион девятьсот девяносто девять тысяч двести четырнадцать евро. Это включая гонорар Корниенко, — скромно добавил секретарь.

Магистр пробежался пальцами по клавиатуре, замаскированной в подлокотнике, и сделал еще одну запись на отчете Махарашвили. Смерил документ долгим взглядом, перевел глаза на автора:

— Мне только что сообщили: Двурог ушел и не оставил следов. Подтверждают смерть Корниенко. Его застрелила ведьма. — Помолчал. — Проследи, чтобы псов как следует кормили.

— ...И так одни трюфеля едят.

— Пусть этот... дрессировщик, переводчик, или кто он там по штату, с ними еще поживет. Как его фамилия? Шкварчнадзе?

— Да нет, Шуршашвили.

— Ну, так пусть этот Шуршашвили выяснит у псов, о чем разговаривали ведьма и Корниенко в последние часы. Это первое. В каком направлении скрылись Двурог и ведьма. Несомненно, что ушли они вместе. Это второе. Каким образом убит наш агент, не помогал ли кто со стороны. Это третье. Какой вид оружия...

— Ваше Святейшество, для начала достаточно. Работа в вербальном ключе очень утомительна и психосоматична.

— Хорошо, ограничимся сказанным. Когда будут результаты?

— Завтра к утру, — секретарь снова вытащил четки.

— Надеюсь, отчет будет более подробен и... Махарашвили, не подсовывайте мне более этих дурацких стишков. Адаптируйте в нормальный текст и — на фирменном бланке, как полагается. Стихосложение не слишком уместно в изложении агентурных данных. Возможно, в Грузии все по-иному, но здесь... «Горы мясные, уйдя в поднебесье...» Мать святая! Больше не желаю такое видеть!.. — Магистр снова слез с трона и стал прохаживаться вокруг него.

— Все понял, Ваше Святейшество, — ответил поспешно секретарь. — Но... стихосложенный текст, на мой взгляд, необходим для адекватности передачи хода мыслей.

— Чьих?

— Псиных.

— Это псы стихами мыслят?! Еще одно сверхновое открытие...

— Нет, но адекватность...

— Махарашвили, — оборвал хозяин трона. — Изложите адекватный отчет на латыни. Напрягитесь и адекватно передайте адекватность. Вы поняли?

— Да, Ваше Святейшество.

— Тогда ступайте. Впрочем...

Верховный Магистр закрыл папку с последними донесениями из зоны Чернобыля и упрятал ее в сейф позади трона под сидением, снова поднявшись для этого со своего церемониального места. Затем начал ходить туда-сюда перед окнами. Махарашвили молчал. Большие напольные часы пробили два пополудни, громыхнув пудовым противовесом. «Собаки... Псы посвященные... Надо же!..»

— Ладно, собак пока оставим. — Секретарь облегченно бросил четки в карман. — Что с масонами? — перешел Магистр к новой теме. — Они постигли наш полутуманный намек?

— Ваше Святейшество, на мой взгляд, постигли, и весьма убедительно. Иллюминаты вторую неделю заняты оккультной защитой, то есть нападением на все, что вне их магического круга. Они считают, это действенный прием. Хотя он не подействовал даже на нашего агента среди них.

— Мне известно. У агента со мной прямая связь.

— Масоны сплотились, как никогда. Дарят друг другу подарки, вовсю роднятся — архиепископы венчают в две смены, основывают благотворительные фонды странного назначения: последний из таковых — для спившихся архитекторов... Да, возводят либеральных президентов — вы в курсе, кого я имею в виду. Сплошная политкорректность, короче. Смешно видеть. Ясно одно: боятся. Прошел слух о «Немезиде»...

— Это хорошо. Страх противника — бесценное оружие арьергарда. Предполагаю, и оффшорная учетная ставка несколько упала...

— На три процента, в среднем.

— Ха! Ну, масоны! Металл и камень пошли в гору?

— Да, вы правы, Ваше Святейшество. Золото выросло на четыре процента. Алмазы — на девять.

— Это пока цветочки, нет, это еще рассада! Но вскоре она зацветет! Махарашвили, а как себя ведут самые младшие ложи? Россия, Украина, та же Грузия?..

— Эти ничего не соображают ни в конъюнктуре, ни в оккультизме. Не понимают, что в воздухе запахло спасательными парашютами. На бумажки рассчитывают. Забыли, что единственно реальная бумажка — некролог.

— Это радует. Они будут детонатором обвала и острасткой для прочих. Впрочем, за отсутствие традиций платят все и всегда. А чем нынче занимается Фазер?

— Пишет мемуары.

— А не рано?

— Возможно, что и поздно. Актуальность вскоре исчезнет. Но он терпеливый человек.

— Да? Третьего дня на проповеди орал, как труба иерихонская, на всю площадь.

— Согласен, поляк был поскромнее.

— Махарашвили, следи! Ты у него правая рука и должен знать даже, о чем Фазер думает. А лучше — сам думай за него. Что это еще за поведение «над схваткой»? Этот не тянет на Демиурга. Положение «над схваткой» легким движением мысли переходит в положение «под каблуком». А вот под чьим?.. Тебе известен ответ на этот вопрос. Ты меня понял?

— Понял, Ваше Святейшество! Дальше своих проповедей Фазер не двинется ни на миллиметр. Поездку на Филлиппины отменяем?

— Весьма логично. Там может проснуться его второе "я". А нам вполне достаточно и одного...

Магистр задумчиво перебирал свою цепь и мысленно просчитывал варианты. Бросил цепь:

— Как себя чувствует семейство Меровингов? На сепаратную сделку еще не согласны?

— Нет, Ваше Святейшество. Хотят минимум девяносто на десять. Девяносто — им.

— Я ожидал, ожидал, — покачал головой Магистр. — А жаль. Возможно, право, передумают. Девяносто процентов власти им? А нам десять? Я даже не засмеюсь. Это беспрецедентно в истории распределения дивидендов любого происхождения. Очевидно, семейство запамятовало, что «Прийе де Сион» уж давно не тот, а тамплиеры[38] заняты другими делами...

— Это у них от Марии Магдалины, — пояснил Махарашвили. — Бешенная была баба, Сен-Жермен говорил. Терпеть не могла, когда сценарий писали не по ее тексту. И на свадьбе скандал закатила... Из верхушки Меровингов консультировать конфиденциально согласилась только Марго. Она всегда была проницательной женщиной и, по-моему, догадывается о том, что находиться в Ренн-ле-Шато, да и о нашей роли во всем этом. Как бы то ни было, Меровингов в их упертости она не поддерживает и довольно прозрачно мне о том намекнула.

— Марго умница, — констатировал Верховный Магистр. — Чувствовать ветер, нет, — ураган перемен — это большой талант и признак великолепной ДНК. Теоретически Марго может влиться в наши ряды. Ну, а прочие... Из уважения к прародителям семейства мы будем ждать, по возможности, довольно долго. Но не вечно!

— Махарашвили, — он испытующе посмотрел на секретаря, — ты ведь все понимаешь. Буддийский вариант Нового Мирового Порядка возник так неожиданно. Свалиться нам на голову в миг приоткрытия наших карт таро — это не совпадение. Это вызов! Мессия должна исчезнуть, исключив всякую, пусть и бредовую, миссию. Из желудя растет дуб. А за ним — бескрайний лес. Но, глядя на семя, никто не скажет, что оно породит. Ты меня достаточно понял?

— Я понял все, до последней буквы. У нас нет дороги обратно, есть только путь вперед.

— Правильно, друг мой. И пусть мы используем все десять измерений из четырех, но своего добьемся.

Магистр остановился перед узким окном и стал смотреть вниз, на площадь. Вздохнул:

— Махарашвили, передай по сети команду: «Вскрыть конверт №200 969. Выполнять».

— Слушаюсь, Ваше Святейшество!

— И... Да ладно, ступай. Следи за Фазером.