Вотрин ВалерийФактория

Валерий Вотрин

ФАКТОРИЯ

"Сим удостоверяется, что Карстен Фора, служащий компании, направляется на одну из отдаленнейших ее факторий в качестве скупщика и оценщика сырья.

Дирекция Компании Северных морей".

О своем предшественнике, старом факторе, он ничего толком не знал. Ему было известно лишь, что того звали Ганнон. Этот Ганнон то ли умер, то ли пропал, и вот компания посылает без промедления вместо него нового фактора. Им и был Фора. В его удостоверении ничего не было сказано о том, есть ли у него опыт и велик ли стаж работы в компании - ни тем, ни другим Фора похвастать не мог. Он был очень молод, а потому с легкостью принял новое назначение - Фора находился еще в том возрасте, когда самую скучную командировку одной лишь игрой воображения можно превратить в незабываемое романтическое странствие. Он, правда, со всей очевидностью понимал, что попалось ему место не из веселых. Наверняка не насладишься там ни приятным досугом, ни разговором с путным собеседником, а уж о женщинах нечего и говорить. Зато точно будет невпроворот унылой пустой, выматывающей работы, после которой лишь спать и спать. Поразмыслив так, он решил захватить с собой книги, пластинки и даже самоучитель какого-то языка, - все легче убить неповоротливое время. Снарядившись подобным образом, Фора отбыл.

Ему предстояло морское путешествие длиной в трое суток. Пароход, собственность компании, был одним из четырех ее судов, совершавших плавания между северными факториями и метрополией. Фора был на нем единственным пассажиром. Капитана, длинного человека в неимоверно огромной фуражке, он видел всего один раз, перед отплытием, и с тех пор был предоставлен самому себе - команда, похоже, его вообще не замечала. Над пустынным океаном кто-то нарисовал неподвижные странные тучи. Капли, попадавшие на губы, были горькими, как хина. Тучи, стоило только отвернуться, мгновенно перестраивались и застывали в других, еще более нелепых сочетаниях. Фора сплевывал за борт, чувствуя, как с каждым плевком душа растравляется еще сильнее. Поэтому он скоро ушел в свою каюту и здесь поставил Грига. "Пер Гюнт" скрасил остаток путешествия. "Шествие гномов" ознаменовало его конец.

Судно кинуло якорь в виду заснеженного гористого берега. На воду внезапно сел туман, и очертания берега стали обманчивы. Вещи Форы были уже снесены в баркас. Когда он сам спускался туда вслед за двумя матросами, то уронил в воду свою шляпу.

Фактория была старая, бревенчатая. Она стояла под горой и была точно такой, какой Фора себе ее и представлял. Одним боком фактория плотно приникала к скале, поверхность которой была испещрена рисунками - среди них были, как Фора успел заметить, изображения людей, оленей и птиц, - другой ее бок был открыт всем ветрам: дерево там сильно потемнело, став почти черным. У крыльца лежала длинная узкая лодка-каяк с прорванным днищем. Глядя на все это, Фора присвистнул. Один из матросов, несших его сундук, поглядел на него с удивлением.

В тот же вечер Фора засел за бумаги, что остались после старого хозяина фактории, Ганнона. Разумеется, он был уведомлен заранее, что уже второй год фактория Ганнона не присылает ни единой шкурки песца, ни одного моржового бивня. Странно, но дирекция на это никак не реагировала: судя по документам, лишь раз был прислан запрос о том, почему заготовка и поставка пушнины прекратились. Ответа на этот запрос не последовало. Ежемесячные отчеты подкалывались пустыми до тех пор, пока, наконец, вообще не слились в один большой полугодовой отчет, в котором нет-нет да мелькнет шкурка выдры или краткие сведения о визите одинокого промысловика. Очевидно, Ганнон полностью прекратил бизнес фактории, и это безотносительно к тому, что соседние фактории, находящиеся подчас за много километров, вовсю заготавливали шкурки. Местные племена охотно торговали - им это было выгодно: за три белки давали топор, за котика давали ружье, за связку песца насыпали полные карманы патронов. На холодных просторах тундры, в сопках и скалах десятилетиями продолжались маленькие истребительные войны: племена дрались друг с другом до последнего человека, до тех пор, пока не будет испепелено последнее стойбище. От этого, в итоге, фактории выигрывали больше всех: подогреваемые жаждой мести, охотники рьяно промышляли пушное зверье, чтобы потом, получив в обмен на шкурки огнестрельное оружие и боеприпасы, идти на промысел уже другого "зверья", в соседних становищах.

На этом фоне фактория Ганнона белой вороной выделялась на торговых картах Компании Северных морей. Туда каждые три месяца завозилось продовольствие, оттуда не приходило ничего. За дальностью расстояний Ганнона, видимо, решено было оставить в покое, что, конечно, лишний раз предоставляло Ганнону возможность продолжать заниматься его таинственной деятельностью. Фора был уверен, что найдет в бумагах Ганнона вопиющий беспорядок. Однако акты были так по-детски непосредственны в своей абсолютной беспомощности скрыть очевидные недостатки, почерк, которым из отчета в отчет выводилась строчка: "Сырья не поступало", был настолько разборчив и кругл, что все недоумение и даже раздражение Форы разом улеглись. Ему стало ясно, что пока нужно оставить все как есть, а там объяснение найдется. Взяв керосинку, он отправился осматривать дом.

Дом изнутри был разделен толстыми перегородками на три части. Сперва, как входишь - комната, где сидел обычно фактор и где производились оценка шкурок и расчет с посетителями. Прямо за ней располагался склад, самое большое помещение в фактории, предназначенное для хранения сырья и товаров, которыми расплачивались с клиентами. Жилая комната была совсем крохотной, тут стояла железная койка, печка в углу, да на стене висело ружье и несколько желтых покоробившихся фотографий без рамок. Свой сундук Фора задвинул в угол, заметив, что никаких вещей от прежнего хозяина тут не осталось. Возможно, их увезли вместе с его телом.

Склад был самым холодным местом во всей фактории: две других комнаты изнутри были обшиты досками, а здесь лишь щели между бревнами заткнули пучками пакли. Обширное помещение пустовало, лишь справа у стены громоздились длинные оружейные ящики, да в глубине были свалены свернутые в тюки оленьи шкуры. Фора сдвинул крышку одного из ящиков. Внутри лежали смазанные, в отличном состоянии, винтовки. Их так никто, по-видимому, и не тронул. Зато вид тюков смутил Фору. Шкуры лежали здесь давно. Увозить их никто не собирался. Он отогнул край тюка и проверил качество выделки. Оно оказалось отменным: шкуры могли пролежать так еще очень долго. Он повременил немного, оглядываясь, но больше на складе делать было нечего.

Через весь дом Фора прошел в комнату для приемов, как он решил про себя ее называть. В зарешеченное окошко глядела кромешная тьма. На дощатом столе лежал охотничий нож, которым пользовались при разделке туш. Стену украшали оленьи рога с вырезанным на них затейливым орнаментом. Весь пол был усыпан комками свалявшейся шерсти. В выдвигающемся ящике стола обнаружился штопор. Его Фора зачем-то долго и старательно вкручивал в стену. Потом попытался выкрутить обратно, но штопор не выкручивался. Фора оторвался от упрямой гнутой железяки и проследовал в свою комнату. Доски под ногами громко скрипели.

Спать не хотелось: непривычная обстановка напрочь отбивала сон. Он попытался представить себе завтрашний день. Перед отплытием Фору заверили в том, что весть о его прибытии мигом облетит ближние стойбища, и уже на следующее утро сюда потянутся сани, доверху груженные шкурами. Однако сейчас ему не очень-то верилось в это: уж больно нежилой выглядела фактория, уж слишком походила она на стоянку для долгой зимовки, и то без припасов. А ведь фактория - это очаг цивилизации на заселенной невежественными дикарями территории, центр распространения высокой культуры. Некоторые фактории выполняли также роль миссий, и священники-миссионеры, вешая на шею очередному аборигену латунный крестик, не забывали принять в исправности принесенные им шкурки. Политикой компании это не возбранялось.

Сон не шел. Фора засветил лампу, взял первую попавшуюся книжку и, закутавшись в одеяло, стал читать. Строчки неслись, страницы перелистывались с равными промежутками, и навевающее жуть путешествие Артура Гордона Пима подходило уже к своему страшному финалу, как вдруг что-то оторвало его от книги.

Пришла кошка. Она появилась невесть откуда, тихо проскользнула в комнату и теперь сидела у порога, не мигая глядя на огонь лампы. Медленно, чтобы не спугнуть ее, он спустил ноги на пол, прошел к мешку и достал консервы. Пока она ела, он снова залез под одеяло: печка еще не успела выгнать из помещения промозглый нежилой холод. Уже засыпая, он почувствовал, как она мягко вспрыгнула на постель и, немного повозившись, устроилась у него в ногах. Ему стало покойно и тепло. Он тут же уснул.

Чуть свет, Фора, закутанный в доху, уже стоял на крыльце. И хотя ничего нельзя было разглядеть (шел снег, и насыпало уже прилично), само положение, в котором он воздвигся на крыльце в своей громоздкой дохе - точно капитан на мостике, озирающий морские просторы, точно владетель, окидывающий взглядом свои вотчины, - уже приподнимало его в собственных глазах. Рассвело еще немного, и он смог видеть.

Фактория лепилась к подножью громадного утеса, который был, однако, отгорожен от моря довольно широкой полосой низкого берега. Эта полоса не затоплялась и во время приливов. Слева, чуть подальше, скалы образовывали узкий залив, в котором непрерывно бушевала и ревела вода. Справа же, насколько хватало глаз, уходила вдаль плоская бесхолмная тундра, лежащая сейчас в снегу. В ясную погоду в этом направлении, верно, можно было рассмотреть больше. С той стороны и гостей ждать, в той же стороне и ближние фактории: до ближайшей, Фора знал, два дня пути, хотя как можно пересечь эту заснеженную пустыню в такие сроки, он не представлял. Продрогнув, Фора зашел в дом и плотно прикрыл за собой дверь. Вода в чайнике вскипела, и он заварил себе крепчайший черный чай: такой, он слышал, принято пить в этих краях. Первый же глоток показался ему отвратительным. Он отставил кружку в сторону. Кошка, лежа у печки, временами подергивала хвостом. Фора в шутку справился у нее, не нервничает ли она. Кошка, не ответив, горделиво отвернулась. Фора хлебнул еще горячего чаю.

К полудню снег пошел еще гуще, и надежда Форы, что он разглядит местность получше в ближайшие часы, совершенно рассеялась. Кошка выскользнула за дверь и шмыгнула под дом: наверное, там водились мыши. Несколько раз Фора выходил, но быстро возвращался - снег лепил так густо, что следы напрочь заметало уже через минуту. Он снова зашел на склад и проверил остальные ящики: во всех были ружья, в одном - патроны, две коробки были полны топорами без топорищ. Он вяло ковырялся в ящиках, поглядывая на груду тюков в глубине склада. Почему-то они волновали его. Оленьи шкуры были туго и бережно перевязаны крепкими веревками, мехом наружу. Он еще раз отогнул край тюка. Теперь настало время удивляться не столько тому, зачем Ганнон оставил здесь шкуры, сколько очень необычному способу их обработки, не замеченному Форой в первый раз. Вся внутренняя поверхность шкур была усеяна вертикальными рядами черных точек. Это не было похоже на пятна гниения. Точки, скорее, были выжжены на гладкой поверхности. Или это был дефект обработки. Вот Ганнон и признал их непригодными для вывоза. Кое-что он все-таки понимал.

Ночью его разбудили дикие завывания и визги. То выл ветер в трубе. Началась пурга. В подполе жалобно мяукала кошка - видно, не могла вылезти. Наутро оказалось, что факторию занесло по самую крышу, только с одного бока, там, где было окно приемной, обзор еще оставался. Фора увидел одинаковую белую поверхность, простирающуюся до самого горизонта. По ней с невероятной скоростью проносились клубы мелкой снежной пыли. Море у самого берега сковало льдом, дальше, в еще остающихся широких полыньях, вода была угольно-черной. В доме было так холодно, как будто печи не топились всю ночь. Кое-как отогревшись, Фора принял решение расчистить от снега хотя бы крыльцо. Отыскав лопату, он принялся за дело.

Ветер уже улегся. Было очень морозно, воздух звенел. Пейзаж, который открылся ему с крыльца, казалось, уже никогда не претерпит изменений: небо, море, заснеженные скалы, ломаные застывшие линии, цвета только черный и белый, все очень далеко и очень близко - протяни палец, и проткнешь в холстине дыру. Но вместе с тем этот пейзаж вовсе не выглядел пустынным. Все носило следы какой-то напряженной жизни, все как-то подспудно двигалось, каждый обледенелый валун. Просто, когда Фора вышел с лопатой на крыльцо, чтобы пораскидать снег, все куда-то разбежались. На снегу во все стороны расходились цепочки следов, обрывающиеся в самых неожиданных местах, в воздухе еще чувствовался дымок чьей-то трубки, и, поднеси к определенной точке в холодном воздухе горячие дымящиеся уголья, застывшие в этом месте слова вытаяли бы и сами собой сказались, как уже случалось где-то с кем-то. Вот тогда и обнаружилась бы скрытая истина, вот и протаяли бы целые диалоги, скопища звуков, изрекаемых в воздух, как в цементирующий раствор, вот бы и образ Ганнона протаял как есть, и не нужно уже гадать, и вообще слов не надо.

Важные, а то и просто великие идеи приходят обычно в самые тривиальные, вовсе не предназначенные для визита таких блестящих гостей моменты. Сгребая лопатой снег, Фора вдруг понял, что очищается от Ганнона, мало того, должен это сделать. Ганнон стал не нужен. Он принадлежал уже могильной мертвой персти, и если бы Фора обнаружил здесь его дневник, вернее, если бы Ганнону вздумалось вести дневник, Форе пришел бы конец как представителю компании здесь, как официальному лицу, как предстателю самого президента Компании Северных морей. Фора, Карстен Фора, служащий компании, официально уполномоченный проводить все обозначенные в его удостоверении действия, не обязан придерживаться той же политики, что и его предшественник. Почему это он должен зависеть во всем от этого Ганнона? Фактория Ганнона, опальная, непонятная фактория, ушла в прошлое. Умерла. Есть только фактория Форы, часть сети факторий Компании Северных морей, и это лояльная, подчиняющаяся уставу и администрации компании фактория. Крыльцо было расчищено. Фора толкнул дверь, поставил лопату в угол и повернулся. Перед ним стоял туземец.

Это был старик, очень маленький, облаченный в безразмерную оленью малицу. Под большим меховым капюшоном едва можно было разглядеть крохотное костистое личико, смотревшее парой тоненьких морщинок. В руках он сжимал ворох оленьих шкур, очень похожих на те, что валялись на складе. Выдержав паузу, старик бросил шкуры на пол, повернулся, и тут Фора сообразил, что он сейчас уйдет.

- Стоп, стоп! - подняв руки, сказал он туземцу. То есть он хотел сказать старику, чтобы, дескать, тот прошел в дом, уселся, чаю, что ли, попил там, покурил. Таким образом Фора проявлял свое гостеприимство.

Однако старик даже и не собирался заходить. Что-то резко ответив, он толкнул дверь и вышел. Фора, выглянув в окно, увидел, что внизу ждет оленья упряжка. Через минуту о визите первого в жизни Форы туземца напоминали только следы полозьев да ворох шкур, оставленных стариком. Недолго думая, Фора сгреб их и отволок на склад. Он заметил, что обработаны они были так же, как и те, в глубине склада.

А каково будет тому, кто вознамерился вдруг написать историю этих краев, внезапно помыслилось ему, когда вечером он откупорил бутылку рома. Наверняка какой-нибудь умник, этнограф. Начнет переживать, плакать о невосполнимой утрате некоторых уникальных культур и диалектов. Погиб народ, и погиб язык. Слова. Слова, каких, наверно, больше не существует в мире. Может, в них таился смысл, которого не хватает многим другим языкам. Наверно, с гибелью слова его значение, смысл, подобно бессмертной душе, попадает в иные пределы, чертоги многомыслия, а может, даже бессмыслицы. Жалко. Чего проще - бумажка, да чуть краски, чтоб записать слова, - а поздно, сейчас они уже там, куда нам не добраться. Вот и выйдет так, что придется этому балбесу заполнять пробелы самому, а здешняя история почти наверняка состоит из сплошных пробелов, вот и получится чистая выдумка. Никто ведь не замечает набранных мелким шрифтом сносочек: "За неимением дошедших до нас источников...", "За недостоверностью информации...", "За утратой всех письменных памятников..." Хорошо, если таковые имелись. А если нет? Интересно, каково быть в истории. Живой, ты не историчен, нет. Ты слишком живой. История требует застылости. Небось, птеродактиль даже и не думал, что предстанет перед очами потомков в такой дурацкой растопыренной позе. Знай он, что угольные пласты такая надежная штука, и крылышки бы расправил, и клювик бы вытянул - глядь, и красуется на всех обложках и разворотах новая археологическая суперзвезда. Нет, Христос, когда вернется, будет первыми судить не народы и языки, а евангелистов. А они-то как раз, как все историки: серенькая правденка им нож острый. Им подавай яркие нелепицы. А потом возражай, не возражай - у меня-де сложная натура, отношение к такому-то вопросу мое было весьма неоднозначным, в цветовое деление мира я в скромной мудрости своей допускал также и серый цвет, - э, ты нам уже понятен. Ты уже раскрыт и объяснен. Не возникай.

Следующие недели ничем особенным не выделялись. Два раза был сильный буран, и оба раза факторию неизменно заносило по самую крышу. Работы выдавалось тогда Форе на целый день: оказывается, раскидывать снег и очищать дом от заносов дело весьма хлопотное. По вечерам он все силился написать отчет, но ничего у него не выходило: он никак не мог связать все те скудные факты, что имели место, в одно ровное связное повествование.

Так прошло два месяца. Он пристрастился к ужению и иногда налавливал рыбы столько, что все съесть сам был не в состоянии. Зато кошка отъелась и стала бокастой и лоснящейся.

Еще через некоторое время он понял, что, если неизвестность продлится и дальше, он просто не выдержит. Тем более, что он чувствовал, - события не стоят на месте. Они развиваются. Много раз он слыхал сильно приглушенную расстоянием стрельбу, однажды видел столб дыма, который был так далеко, что походил на дымок из трубы. Но это был дым, и дым от пожога. Фора злился. Злость его имела четкий и определенный адресат: он злобился на туземцев. Они втаскивали его в свою историю, и все было на их стороне: время, место, события, вернее, их отсутствие. Его держали вдали от событий, в каком-то загадочном резерве. И он не мог влиять на их историю, потому что уже был внутри нее.

Тем временем в воздухе обнаружились первые признаки потепления. Однажды перед домом разом выступили на поверхность черные ноздреватые валуны, протаяли. Зима чуть отпустила море, и удить рыбу можно было почти у берега, не заходя далеко к большим полыньям. Кое-где, на свободных от снега участках, выросли и распустились какие-то маленькие голубенькие цветочки. Эти малоощутимые изменения, правда, касались исключительно ландшафта близ самой фактории. Тундра, насколько можно было видеть, лежала еще в снегу. Однажды он взобрался на крышу фактории. Ему пришла в голову мысль срисовать наскальные рисунки в тетрадь, так, на память. Вчера вдали он опять слышал стрельбу. К ней он относился с особенным ожесточением: ведь именно таким образом история показывала, что не стоит на месте. С крыши обзор представлялся не лучше: все было такое же, застывшее и белое. Начиная с самого верха скалы, Фора быстро срисовывал незамысловатые композиции - людей с копьями или острогами, охотящихся на какие-то круглые торчащие головы, оленей, еще людей, сражающихся друг с другом, птиц с треугольными головами, снова оленей. Рисовал он сносно. Постепенно он перенес на бумагу все, что было наверху, и спустился с крыши вниз. Здесь сюжеты были позанятнее: фигурки танцевали, боролись, угоняли стада оленей, били моржей и нерп, - это их круглые головы торчали из подобия прорубей. Оставалось только догадываться, что за рисунки скрывает бревенчатый сруб фактории, воздвигнутый прямо посреди наскальной панорамы. Несомненно, самое интересное фактория заслонила. Кто-то притронулся к плечу Форы. От неожиданности тот подался вперед и ударился о скалу.

Рядом стоял старик-туземец. Он смотрел не на Фору, он смотрел на скалу, и глаза его были полны слез.

- Чего тебе? - совершенно не к месту, грубо и сам то сознавая, обратился к нему Фора.

Старик коснулся скалы и затем притронулся к своей груди. Затем показал на оленью шкуру, свернутую в тугой рулон и лежащую у его ног, и потом прикоснулся к груди Форы.

- Нет, нет! - испуганно начал отмахиваться Фора. - Нет! Уходи!

Старик настойчиво кивнул, а потом, шагнув, больно ударил кулачком в грудь Форы и снова показал на рулон. Все это время, как показалось Форе, он на него не смотрел. Взгляд его был устремлен на изображения, оставленные предками в память о великой ненаписанной истории. Потом старик повернулся и ушел, как и в прошлый раз, оставив Фору наедине с оленьими шкурами и в твердой уверенности, что виделись они в последний раз.

У ног Форы лежал последний свиток истории народа мя, бесследно сгинувшего в войнах с соседними племенами, жестокими и многочисленными. Фора неподвижно смотрел на отогнувшийся край шкуры, на покрывающие его мельчайшие иератические значки. Где-то среди них был и он, вот такой, как есть: ничего не сознающий, не разбирающий истины, сокрытой в значках. Ему вдруг пришло в голову, что, разбери он когда-нибудь письмена мя, ему открылась бы высочайшая цель жизненного пути - абсолютное самопознание, правда о себе и правда о мире. Высший промысел сосредоточился в непонятных значках, они были последним барьером между ним и божественной правдой. Но хотел ли он знать ее? Что сказал о нем будущему летописец мя? Символы могли быть благодарением, а могли и навлекать на его голову ужасающие проклятья. Тяжко, наверно, быть проклятым целым народом. Фора нагнулся, подхватил тюк и поволок его в факторию.

Наутро в факторию ворвался человек. Он был высок, в охотничьей хвостатой шапке и с ружьем в руках. Свои лыжи он оставил за порогом. Не поздоровавшись, он прошел к кадке с водой и начал пить, зачерпывая кружкой.

- Ты еще здесь? - спросил он, напившись. Вопрос повис в воздухе: Фора выжидал, что еще скажет нежданный гость.

- Чуть ноги не сломал, так быстро шел, - сказал охотник. Его глаза покраснели от ветра и снега, голос сел. - Убегаю, - пояснил он. - Уношу ноги. И тебе советую... А где тот, старый? - Ганнон? - спросил Фора.

- Да, Ганнон. Где он?

- Его нет, - сказал Фора.

- Ты, что ли, тут фактором теперь?

- Я.

- Так ты, стало быть, ничего не слышал? Унанган сегодня ночью вырезали всех мя, до одного, а потом напали на факторию у Нерпичьего залива, захватили оружие, припасы.

Фора молчал. Он вспоминал старика.

- У тебя здесь ружья есть? - спросил охотник.

Фора кивнул.

- Значит, они и к тебе придут. Сегодня же уходи. Возьми жратву, оружие, словом, самое необходимое, на лыжи - и вперед. Иди к поселению Какыдан. Там тебя подберут... Да брось здесь все к чертовой матери, - сказал он, заметив растерянность Форы. - Не то время, чтобы отвечать за собственность компании или чего там еще. Шкуру надо спасать, понял?

Фора встрепенулся.

- Шкуру надо спасать, - повторил он.

- Ну да, шкуру, - подтвердил охотник. - Давай на лыжи - и вперед!

- Я не умею ходить на лыжах, - сказал Фора. - Я буду ждать корабль.

Охотник осекся.

- Не умеешь... на лыжах. Ну, смотри. Корабль ведь может и не прийти.

Он помахал на прощание и вышел. Фора сел на стул.

- Корабль ведь может и не прийти, - сказал он.

Но корабль пришел. Судно компании подбирало служащих факторий по всему побережью. К тому времени враждебные племена захватили еще одну факторию. Дымы подошли ближе и обрели зловещую выразительность. Когда к берегу подошел большой баркас, Фора уже стоял на берегу. Прибывшим матросам он велел отнести в баркас свой сундук, а сам скрылся в фактории. Через минуту он появился, таща на себе два тюка. Без слов, не обращая внимания на взгляды, он бросил их в баркас и отправился за очередными. Вскоре на дне лодки выросла гора оленьих шкур. Ее венчал рулон, напоследок принесенный стариком. Фора окинул тюки взглядом.

- Кажется, все, - сказал он.

Он уселся на корму лодки и, пока плыли к кораблю, ни разу не оглянулся на берег.

На вопрос капитана Фора ответил, что шкуры приказано вывезти особым распоряжением компании. Впрочем, много места тюки не занимали, тем более, что Фора оставил их лежать прямо на палубе, у трапа. Ни у капитана, ни у команды вопросов больше не возникало.

Тюки лежали у борта. Фора знал, что это, спеленутая, пружинящая, лежит история. Она лишь ждет, чтобы ее разобрали и поняли, и тогда станет ясен каждый ее персонаж. Фора внезапно нагнулся и принялся спихивать тюки за борт. Но они не поддавались. За ночь они крепко примерзли к палубе, и никакими усилиями невозможно было сдернуть их с места. Фора оставил свои бесплодные попытки и медленно выпрямился. Судно вновь входило в полосу тумана.