"Под нами Берлин" - читать интересную книгу автора (Ворожейкин Арсений Васильевич)

Гудит ночное небо

Теплая весенняя ночь. Сияют звезды. Низко опустился рожок молодого месяца. Усталые и изрядно проголодавшиеся летчики медленно собираются у строящейся землянки. Это единственное здесь укрытие и то еще не готово. Кто-то с иронией спрашивает у строителей, накатывающих для потолка настил из бревен:

— Через недельку, наверное, сдадите в эксплуатацию это произведение архитектуры военного века?

— Вы что, не видите? Осталось уложить пяток кругляшей, засыпать землей — вот вам и КП! На два часа работы.

— Темно, сразу не разглядишь. А спать где будем?

— Этого мы не знаем.

— Сначала надо поужинать, потом уж спать. Во всем должна быть последовательность, — раздается в темноте голос заместителя командира полка по политической части Клюева, прибывшего сюда раньше летчиков. — Сейчас должна быть машина, и поедем в село. Там столовая, и там будем ночевать.

Неприветливо встречает нас новый аэродром. Батальон обслуживания еще на колесах, в пути. Сюда прибыли от него только продовольственники и квартирьеры. И в том виноваты не тыловые работники. Мы должны были перелететь через день, но события заставили нас быть здесь сегодня, чтобы завтра с рассвета начать боевую работу.

— А как с бензином? — интересуется Лазарев. — Баки у многих машин почти сухие, а кругом противник.

— Не беспокойтесь, — говорит Клюев. — Ночью и горючее, и боеприпасы — все завезут. Только летайте, А сейчас придет машина — и на ужин! — Александр-Иванович, привлекая внимание, сделал паузу и громка пояснил: — И не простой ужин, а особенный. Пришли приказы Верховного Главнокомандующего о присвоении нашему полку двух собственных наименований — «Шуйский» и «Кременецкий». Это нужно отметить торжественно.

Присвоение собственного наименования — очень радостное и важное событие в жизни части. Настроение разом поднялось. Посыпались одобрительные возгласы.

— Значит, мы теперь и «Киевские» — дивизия-то наша «Киевская» — и «Шумско-Кременецкие»?..

Слух уловил откуда-то из неба отдаленный гул моторов; Все настороженно прислушались. Гул приближался с северной половины неба, нарастал, и, когда послышался над головами, Лазарев предположил:

— Наверное, наша дальняя авиация полетела за Карпаты или же бомбить окруженную группировку.

— Наверное, — поддержал Коваленко.

Минуты через две шум моторов заполнил всю ночь. Серпик месяца скрылся в мутном горизонте. Темнота еще больше сгустились. Как мы ни всматривались в высь — ничего не заметили. На душе было беспокойно, тревожно.

— Странно, — заметил командир полка. — Если наши бомбардировщики, то почему полк не поставлен в известность, что они будут проходить над аэродромом?

— Связь здесь пока еще ни с кем не установлена, — уточнил начальник штаба майор Матвеев. — Обещают к утру.

Ночь разрывают мощные фары машины, появившейся на дороге из села Зубова. Луч света заскользил по летному полю и, наскочив на крайний самолет, поплыл по стоянке. Дойдя до нас, остановился. Все предупредительно замахали руками шоферу и закричали, чтобы, он выключил фары. Как знать, а вдруг на свет с неба посыплются бомбы?

Фары погасли, а ночь по-прежнему тревожно гудела.

— А не фашисты ли подбрасывают боеприпасы и продовольствие к окруженной группировке в Каменец-Подольске? — тихо, чтобы не мешать слушать небо, проговорил начальник оперативного отдела полка капитан Плясун.

— Не должно, они бы пошли с запада, а это идут с северной половины неба. Скорее всего наши, — заключил Василяка. — Теперь ночью у нас летают всякие типы машин — начиная с учебного У-2 и кончая четырехмоторным бомбардировщиком ПЕ-8.

За нами подъехала грузовая машина. Летчики, прислушиваясь к тревожному небу, забирались в кузов. К подполковнику Василяке, уже севшему в кабину, подошел инженер полка Черноиванов:

— Горючего на аэродроме еще нет. Можно ли техникам, пока нет бензозаправщиков, съездить поужинать?

А незнакомый гул самолетов над нашими головами все плыл и плыл. Василяка, прежде чем ответить инженеру, подумал, потом спросил:

— А не известно, скоро ли прибудет горючее?

— Говорят, вот-вот должно подойти.

— Тогда ужин и отдых организуйте в две смены. Сделайте так, чтобы у каждого самолета постоянно находился техник или же моторист. К рассвету все машины должны быть в полной готовности.

— Так людей не хватит: второй наземный эшелон технического состава еще не прибыл.

— Почему? — удивился Василяка.

— В Тарнополе-то еще немцы. Город нужно объезжать, а все проселочные дороги раскисли. Вот и задержались. Но, говорят, он уже ца подходе к Трембовле. Скоро должен прибыть.

— Тогда ужин нужно привезти к самолетам, а то не успеете подготовить машины. До утра осталось уже недолго. Да, вот еще… — Василяка на несколько секунд прислушался к гудению неба, поднял руку: — Слышишь?

— Слышу.

— Это, может быть, и не наши. Смотрите, чтобы на аэродроме никто даже и спичкой чиркнуть не посмел. Оружие пробовать тоже запретить.

Машина с летчиками тронулась, а небо по-прежнему загадочно и тревожно гудело, играя на наших уставших за долгий день нервах.

Перед рассветом темнота до того сгустилась, что мы не сразу нашли вчерашнюю землянку. Спускаемся по крутым ступенькам на слабый огонек. Высоченный Лазарев ударяется головой о косяк и недовольно ворчит:

— Не могли уж повыше сделать.

— Не надо на ходу спать, — шутит встречающий нас капитан Плясун.

— А разумней всего не надо бы так рано будить.

— Подняли вас как всегда, — замечает Плясун, расстилая на столе карту с обстановкой на нашем фронте. —

Мы обступаем стол и рассматриваем красные и синие линии. Севернее нашего аэродрома километрах в тридцати — Тарнополь. Из него противник рвется на запад, на соединение со своими войсками, спешащими на выручку окруженному гарнизону. На юго-востоке, недалеко от нас, овальное колечко диаметром 50 — 70 километров. Это окруженная 1-я танковая армия противника. Лазарев тычет в колечко ладонью:

— А если оно покатится сюда, на запад? Плясун, видимо, о такой возможности уже думал и незамедлительно отвечает:

— Тогда мы окажемоя под ударом. Нужно быть готовым и к такому варианту. Но есть данные, что противник отсюда прорывается на юг. — Тихон Семенович, как всегда, когда ему что-нибудь неясно, левой рукой приглаживает свои густые черные волосы и тихо, в раздумье, говорит: — Только зачем ему здесь переться через крупные реки Днестр и Прут, а потом через Карпаты?..

Все вопросительно уставились на Плясуна. Командир полка, вместе с нами слушавший его, не без тревоги спрашивает:

— А почему ты считаешь, что ему выгодней пробиваться на запад?

— Здесь только две мелкие речушки, их можно перейти вброд. Да и ближе до фронта.

— Нет, на запад фашисты не пойдут! — безаппеляционно заявляет Лазарев. Плясун удивленно поднимает лохматые брови. Лазарев с невозмутимостью мага поясняет: — Побоятся нас: полк имеет пять ручных автоматов и два десятка винтовок. Сила, братцы!

Плясун фыркнул и отмахнулся от шутки Лазарева:

— Таких огневых средств мало даже для обозначения круговой обороны аэродрома при тактической игре.

— Хватит, Семки-стратеги, разглагольствовать! — прервал летчиков Василяка. — Пора за дело, — и приказал Плясуну: — Докладывай задачу на сегодня.

Когда выходили из КП, небо на востоке розовело. В начавшемся рассвете наши. самолеты казались какими-то огромными доисторическими животными, пасущимися на безбрежной равнине. В утренней тишине звонко раздаются слова механиков, рапортующих летчикам о готовности машин. В небе, где-то высоко-высоко, слышится жужжание, похожее на вчерашнее. Это были самолеты, и мне казалось по звуку — не наши. Но он скоро растаял, и над аэродромом установилась густая утренняя тишина.

Механик на моем «яке», видимо, только что прогрел мотор и, чтобы он дольше сохранял тепло, окутывал его зимним чехлом. Правда, погода стояла теплая и в такой предосторожности не было особой нужды, на Мушкин в жизни придерживался правила: кашу маслом не испортишь.

— Дима, — окликнул я механика. — Снимай чехол.

— Лететь?

Не успел я ответить, как Мушкин дернул за веревочку — и тяжелый зимний чехол словно сдуло с машины мощной взрывной волной. Еще рывок за вторую веревочку — и полетела в сторону отеплительная подушка от водяного радиатора. Через две-три секунды механик Доложил о готовности машины.

— Ловко ты придумал, — похвалил я механика, залезая в кабину. Теперь можно дежурить в кабине и с зачехленным мотором: время на расчехление — секунда, зато теплый мотор запустится без осечки.

Через пять минут началась боевая работа.

Под вечер эскадрилья не летала, но у меня не выходил из головы ночной гул неизвестных самолетов. И когда заходило солнце, мы с Хохловым на всякий случай находились у своих «яков» и были готовы к ^взлету на перехват.

Погода стояла хорошая. И только вдали, на юге, словно гора, высилась одиночная громадина облаков, как бы накалившись докрасна от закатного солнца. Прохаживаясь у левого крыла своего истребителя, зорко слежу и прислушиваюсь к северному небу. Оттуда, со стороны Тарнополя, нет-нет да и докатится до аэродрома гул артиллерии или же взрыв бомб. Но вот в синеве зачернели какие-то точки. Я впиваюсь глазами в них. Очевидно, группа Маркова. После обеда полк с прикрытия войск в Прикарпатье почему-то переключился на Тарнополь. Сейчас там и летают наши истребители. Мушкин находится сзади меня. Он следит за логом — так мы распределили зоны обзора.

Солнце зашло, но зато так светит рогатый месяц, что темнота никак не хочет ложиться на землю. Это пока не погасла заря. Я тревожусь за Маркова: ему пора ;уже сесть.

Мое внимание привлекла яркая, как молния, вспышка в северном небе. Грозы там не могло быть. Значит, воздушный бой. И действительно: вижу огненные нити трассирующих пуль и снарядов. А это что? В потускневшем небе, на северо-западе, появились две бледные тени. Это могли быть только самолеты. А чьи? Не важно! Перехвачу — узнаю!

— В воздух!

Прыжок — и я в самолете. Пока опускался на сиденье, руки давно отработанным приемом успели накинуть на плечи парашютные лямки, заранее приготовленные Мушкиным в кабине. Застегнуть парашют и. привязаться — потом, после взлета! Сейчас дорога каждая секунда. С мотора на землю скользнул чехол.

— От винта! — крикнул я, опуская предварительную команду «к запуску». Она, как мне казалось, и «без слов понятна.

— Есть от винта! — ответил Мушкин.

Теплый мотор запустился с полуоборота. Машина стояла носом на летное поле. Не спрашивая разрешения у механика, я дал полный газ, и «як» с места рванулся на взлет. Как только самолет оторвался от земли, я снова поймал в небе бледные тени. Теперь они уже вырисовывались в два больших самолета, летящих строем» Не спуская с них глаз, убираю шасси, включаю радио, застегиваю парашютные и привязные ремни. Оружие у меня постоянно на взводе. К бою готов. А как Хохлов?

Земля уже потемнела, и я с трудом разглядел, что Иван на взлете. Ждать его незачем: ночной воздушный бой — одиночный бой.

В небе уже погас день, но ночь еще не вступила в свои права. Сблизившись с неизвестными самолетами, я хорошо разглядел, что они трехмоторные. За первой парой летит одиночный, а далее тройка. Противник? Определенно противник! У нас трехмоторных машин нет вообще. Это же ползут транспортные «юнкерсы» — Ю-52. Теперь ясно: они летят к своим окруженным войскам в район Каменец-Подольска, везут боеприпасы, горючее. Как же в прошлую ночь мы прохлопали? Впрочем, и сейчас мы взлетели на свой страх и риск.

Пара «юнкерсов», летящих мне навстречу, уже рядом. Разворот — и я сзади них. Ба, какие махины! Мне еще не приходилось с такими встречаться, но они хорошо знакомы по снимкам и описаниям. Машины с малой скоростью, без брони, защитные пулеметы только сверху и по сторонам. Подходи сзади — и ты недосягаем. А горят, как бензиновые бочки. И эти беспомощные, неуклюжие громадины ползут без истребителей прикрытия.

Подхожу к левому транспортнику. Из моторов выплескиваются блеклые струйки пламени, освещая большие толстые крылья со зловещими черными крестами. При виде фашистских опознавательных знаков холодеет внутри и все пружинится, готовясь к удару. После первой очереди с левого борта «юнкерса» высунулся огромный черно-красный язык и, словно испугавшись, тут же исчез. Я хотел было дополнить горяченького, но из самолета вырвались клубы дыма, за ними потянулись дымные струи огня, потом вся махина вспыхнула и развалилась на огненные куски.

На очереди второй транспортник, а сзади — целая вереница. И нет истребителей прикрытия. Вот здорово! Бей без оглядки. Это же мишени. Нужно не торопиться. Боеприпасов хватит на много-много «юнкерсов». К тому же луна, хотя и меньше половинки, а сияет здорово, освещая цели. Да и сесть на землю поможет ночное светило.

И вот вторую громадину подвожу под прицел. Нужно стрелять так же, как и по первой, — в центральный мотор: сзади него находится экипаж, очередь прошьет и мотор, и экипаж и запалит бензин. Плавно поднимаю нос своего «яка». Туша «юнкерса» вползает в прицел. Но мне нужен центральный мотор. Вот и он. Ну как тут промахнуться! В этот последний момент перед глазами что-то сверкнуло, раздался глухой взрыв, и в кабине по-змеиному зашипело, лицо ожгло чем-то горячим, влажным и обволокло. Я ничего не вижу. Мой «як», как ошпаренный (а он действительно был ошпарен), отпрянул от «юнкерса» и провалился вниз. Подбит мотор, и вода с паром хлещет по лицу? Но вражеских истребителей не было. Может быть, полоснули по мне какие-то новые пулеметные установки с транспортника?.. Догадок нахлынуло много, но по опыту чувствую — не то. А не гранаты ли?

Я вспомнил, как недавно под Луцком при атаке бомбардировщика передо мной вспыхнуло облако, раздался взрыв. Тогда самолет противника, защищаясь от меня, сбросил на парашютах гранаты, они повредили в моторе систему охлаждения, и меня обдало горячей водой и паром. Много было воды, сейчас же как будто только пар. А впрочем, пар ли это? Не газы ли? Мне пришлось раз вскочить в желтое облако, образованное Хейнкелем-111. Нет, сейчас не то.

Все эти мысли промелькнули за какой-то короткий миг. Но через одну-две секунды, когда облако пара и воды исчезло и я снова увидел небо с луной и плывущие, «юнкерсы», понял, что сейчас просто перегрелся мотор. Прибор температуры воды показывал чуть ли не 150 градусов. В системе охлаждения образовалось большое давление, и сработал редукционный клапан. Через него взрывом выплеснулась вода, превратившаяся в воздухе в пар.

В кабине уже запахло гарью. Нужно на посадку. А «юнкерсы» плывут над головой. Какая досада, что мой «як» задыхается от жары. Почему так случилось? Мушкин?.. Рационализация с чехлами и подушкой для водяного радиатора?.. Нужно пересесть на другую машину. Немедленно на аэродром. Как хорошо, что он оказался подо мной.

— Подготовьте другой самолет, — попросил я по радио, заходя на посадку.

На земле я сразу кинулся к водяному радиатору. Там, закрыв его, торчала подушка. Изобретение Мушкина не сработало: оборвалась веревочка. Если бы не она, сколько бы теперь лежало на земле «юнкерсов»! Разве не обидно! Эх, Дима, Дима! Впрочем, не только Мушкин виноват. Положено, прежде чем взлететь, взять разрешение у механика, а я этого не сделал: поторопился. Ну как же не вспомнить слова своего инструктора в школе летчиков Николая Павлова: «Поспешность в авиации — враг номер, один».

— Мушкин, Мушкин! — В темноте я позвал механика, чтобы узнать, на каком самолете снова подниматься в воздух. Но, видимо, у меня был такой вид, что тот предпочел не попадаться мне на глаза.

Другой самолет был готов, и я сел в него. Однако подбежал Лазарев:

— Срочно явиться к командиру полка.

Василяка с микрофоном в руке находился с группой офицеров у радиостанции рядом с землянкой КП.

— Вылет запрещаю! — отрезал он мне, тыча микрофоном в небо: — Не видишь, что ли? Один самолет уже сломали. При посадке ткнулся в землю.

Я так был взвинчен случаем с подушкой и шумом проходящих над нами «юнкерсов», что не разглядел садящиеся наши «яки», которые задержал бой, и их настигла ночь. Командир беспокоился о посадке: никто из летчиков ночью не летал, а тут я со своим взлетом.

Над аэродромом снова установилась тишина: первая волна «юнкерсов» прошла, а наших над аэродромом больше не было. Серпик месяца уже опустился низко. С юга приволоклась большая туча, а двоих летчиков все еще нет. Василяка подошел ко мне и подавленно, скорее советуясь, чем упрекая:, сказал:

— Ну вот, где твой «старик»? Да и Андрей Качковский не вернулся. А если и вернется — ночного старта нет…

Командиру было о чем тревожиться. Полк не имел задачи по уничтожению «юнкерсов». Но как быть — враг летает над нашими головами! И Василяка решил рискнуть. Он, взяв на себя ответственность, разрешил нам с Хохловым подняться ночью на перехват противника. Мы поднялись. Хохлова нет, но я был твердо уверен, что Ивана ночь не проглотит: он уже не раз садился в темноте и бывал в более сложных переплетах, чем сейчас.

— Посмотрим, — с надеждой ответил на мои доводы Василяка. — Допустим, Хохлов далеко залетел за «юнкерсами», поэтому его и не слышно. А вот что с Качковским?..

В воздухе снова послышался нарастающий гул. Теперь он уже нам стал знакомым — плыла новая волна фашистских самолетов.

— Одному-двум нужно взлететь еще, — посоветовал Василяке его помощник по воздушно-стрелковой службе капитан Рогачев. — У меня и у Ворожейкина машины готовы.

— А это что? — Василяка с сожалением показал на надвигающуюся с юга тучу. — Да и темно, ничего не увидишь.

Шум новой волны уже над аэродромом. Виднеются силуэты вражеских машин. Летчики, техники сгрудились у КП, бросая тревожные взгляды в небо и вопросительные на командира полка: как же, мол, так, летят, а мы бездействуем. Василяке тоже не по себе.

— Качковский, допустим, заблудился, но почему Хохлов не дает о себе знать?..

— Вот-он! — крикнул Лазарев, и. тут же ночь на высоте распороли красные, зеленые и белые шнуры огня. Раздался пулеметный треск и грохот пушки. Мы все увидели в воздухе одиночного истребителя на порядочном расстоянии от «юнкерса». Василяка кинулся к микрофону:

— Иван Андреевич, ты это?

— Я, я, — отрывисто, как это бывает в бою, ответив Хохлов.

— Ближе подходи! — командует Владимир Степанович, но его голос глушат новые очереди Ивана. Мы, как в цветном кино, видим огненные трассы, полосующие небо около силуэта фашистского самолета. Хохлов ночью не стрелял, и ему трудно определить расстояние до «юнкерса», поэтому Василяка, уловив момент, передает :

— «Старик», ты пуляешь с тысячи метров. Ближе подходи.

То ли до Хохлова дошли слова командира, то ли у него боеприпасы кончились, но он стрельбу прекратил и начал быстро сближаться с противником, уже подлетающим к черному облаку, которое приближалось к аэродрому с юга.

— Эх, уйдет, — слышатся голоса сожаления, но они тут же сменяются на тревожные: Хохлов так быстро настигал противника, что мог, увлеченный прицеливанием, врезаться в «юнкере».

— Назад, назад! — закричал Василяка.

— Я не колибри, чтобы летать задним ходом, — ответил Хохлов.

Василяку это взорвало, и он сунул мне микрофон:

— На! Управляй! Это твой ведомый!

«Если нет у него боеприпаса, таранит», — зная товарища, подумал я. Но что передать? Иван — парень расчетливый. Я вижу его самолет. Он уже догнал «юнкере». Можно стрелять, но огня нет, а «як» все сближается и сближается. Мое терпение кончилось:

— Смотри не столкнись с «юнкерсом»! — уже крикнул я.

Раздался раскат длинной очереди. Огненные шнуры прошили вражеский самолет, и из его левого борта выскочил длинный язык пламени. Такое явление я уже видел, когда сбивал «юнкере», поэтому уверенно скомандовал :

— Отваливай! Сбил! — Но и «юнкере» и «як» скрылись в облаке. С полминуты-минуту все в ожидании молчим, не спуская глаз с темной тучи, уже подошедшей к аэродрому. Звуки моторов тоже заглохли. В черном облаке появилось бледно-розовое мерцающее пятно. Оно быстро расширялось и, как заря при восходе, наливалось и пламенело. Потом, словно не выдержав внутреннего накала, лопнуло, и из него вывалились куски огня. Эти куски огня начали рваться, рассыпаясь на зеленые, оранжевые, белые, красные шарики. Какое-то время небо гудело глухими разрывами и сияло в огнях разноцветного гигантского фейерверка. Очевидно, транспортник вез бочки бензина, ящики сигнальных ракет и снаряды.

Когда погасло небо и прекратился гул, мы еще долго молчали, прислушиваясь, а не воскреснет ли где знакомая мелодия «яка». После фейерверка ночь сгустилась и установилась зловещая тишина. На мои запросы небо не отвечало. Василяка взял у меня микрофон и сам долго вызывал Хохлова. Небо молчало. Василяка устало положил микрофон на сгол и взял ракетницу:

— Довоевались, Два «юнкерса» сняли и двух своих нет.

Тишина. Ее нарушил подошедший Марков. Он доложил, что сбил Ю-52.

— И Севастьянов тоже… — качал кто-то докладывать в темноте, но емолк: затрещал динамик, и оттуда мы услышали отдаленный голос:

— Дайте ракеты, а то аэродром не вижу.

В эту ночь нами было сбито пять фашистских транспортных машин. Иван Хохлов уничтожил две. Андрей Качковский, как впоследствии выяснилось, после боя не нашел аэродром и, улетев далеко на восток, покинул самолет на парашюте.

Война приучила нас всегда смотреть вперед и предугадывать события. С тревогой на душе собрались мы на ужин. Наш аэродром оказался на пути вражеской авиации, летающей к окруженным войскам. Теперь противник, наверное, уже узнал нас и испытал на себе, что мы можем больно кусаться. Он сделает все, чтобы освободиться от нас. Почему враг ночью не может нанести по нашему аэродрому бомбовый удар или прислать утром истребителей?

— Ночью бомбардировщики не найдут наш аэродром, — уверенно заявил Хохлов, прыгая в кузов машины. — Я-то уж его хорошо запомнил и то без ракет ни за что бы не нашел.

— Бандеровцы могут навести, — пояснил Марков. — Хозяйка, у которой мы ночуем, говорила, что их здесь целая шайка.

— От этих подонков всякой пакости можно ожидать, — подхватил Сачков, — Теперь уж точно установлено, что они и экипаж Ивана Павлюченко убили. Помните метель? Он тогда сел на вынужденную.

— А мне, братцы, кажется, нам нужно больше всего остерегаться истребителей, — предположил Лазарев. — От нас на запад до линии фронта около двадцати километров. Это три минуты лёта. Нам даже посты наблюдения сообщить не успеют, как «фоккеры» накроют аэродром.

— Это возможно, — поддержал Марков. — Нужно держать над аэродромом постоянно не меньше пары истребителей.

Машина тронулась. По ухабам разбитой дороги нас сильно бросало из стороны в сторону. Чтобы не вывалиться из кузова дряхлой трехтонки, мы крепко держались друг за друга. Перед въездом в село нас остановили на контрольно-пропускном пункте.

— Только что задержали легковую машину, — пояснил Василяке сержант, проверяющий документы у шофера. — В ней были три какие-то пьяные сволочи в гражданском с немецкими автоматами да один фриц. Они попытались бежать. Пришлось подсечь ноги.

— Значит, тут зря не пробьешься, — с одобрением сказал Лазарев и, когда мы снова тронулись, крикнул : — Эй, сержант, до свидания!

Перед рассветом 31 марта небо встретило нас снова гулом вражеских самолетов. Теперь они летели уже обратным курсом на Львов. Однако нам и на сегодня не поставлена задача вести борьбу с транспортными самолетами противника. Казалось бы, полк, единственный полк истребителей на пути полетов «юнкерсов», никак не мог быть в стороне от этой задачи. Но мы по-прежнему должны были летать только на прикрытие наземных войск в район Тарнополя и Карпат.

— Сверху видней, — как бы запрещая все недоуменные разговоры о боевой задаче полка, сказал Василяка. Однако он понимал, что тут получилась какая-то ошибка или путаница, и на свой страх и риск, пока не прояснится, велел мне с Хохловым вылететь на перехват транспортной авиации и одновременно прикрыть аэродром от всяких неожиданностей. — А эскадрильи Сачкова и Выборнова с утра начнут работать согласно приказу, — пояснил он и, видимо не желая вызвать никаких недоразумений в вышестоящих штабах, что полк самовольно взялся дежурить в воздухе для перехвата транспортной авиации противника, приказал капитану Плясуну: — АО Ворожейкине и Хохлове сообщи: вылетели для облета материальной части.

Высота пять тысяч метров. Мы взлетели рано, но самолетов противника уже не встретили: они успели проскочить еще в непроглядную предрассветную тьму.

Восток, наливаясь румянцем, играл всеми оттенками радуги. Светлело небо. Земля еще окутана пеленой ночи, но на юго-востоке это темное покрывало разорвал огонь сражений. Артиллерийские вспышки, нити трассирующих пуль, горящие машины — все слилось в единое мерцающее зарево гигантского пожара. Там танковая армия гитлеровцев, собравшись с силами, рвется, из окружения.

Из-за горизонта показалось ослепительное солнце. На высоте уже наступал день, но внизу земля, отгороженная от нас теневой завесой, еще плохо просматривалась. Под нами могут проплыть незамеченными «юнкерсы», поэтому мы снижаемся. Но вот и землю залило солнце. После вчерашнего побоища, которое мы устроили «юнкерсам», вряд ли они при такой видимости сейчас полетят через наш аэродром. Пуганый хищник по старой тропе не ходит. Нужно податься на юг. Там от линии фронта до окруженной группировки самый короткий путь. Там и нужно ловить транспортные самолеты противника. И действительно, километров через десять в глубине чистой синевы появилась темная точка. Она растет. «Юнкерсы»! Одиночный транспортный самолет, такой же, какие сбивали в прошлую ночь.

Подходим к «юнкерсу». Заметив приближение «яков», он испугался и так шарахнулся, что невольно подставил свое серое, ничем не защищенное гофрированное пузо под мой прицел. Какой удачный момент! Нажатие на кнопки оружия…

Вражеский самолет залит солнцем. Кругом свет, небо, земля… И фашистский крест на крыльях не чернеет, он растворяется в солнце, сияет. Все сияет в красках ясного утра. И эта беззащитная тихоходная черепаха. Стрелять?.. Память вырвала кусочек из детства. Мне тогда было 13 лет. Дядя подарил одноствольное шомпольное ружье и боеприпасы. Я научился стрелять, ходил на охоту. И раз, придя из леса с неразряженным ружьем, увидел на завалинке своей избы кошку. Она, пригревшись на солнце, сидела, подвернув под себя лапки, и спала. Ни о чем не думая, я взвел курок, прицелился и выстрелил. Она, не шелохнувшись, упала на землю. И тут только до меня дошло, что я наделал. С тех пор это ощущение крепко-накрепко застряло в моей совести. Сейчас эта кошка тоже встала перед глазами, и впервые у меня дрогнула рука. Зачем уничтожать беззащитных людей и машину. Нужно попытаться посадить ее. К тому же она сама от страха взяла курс на наш аэродром.

Призывно помахивая крыльями, мы с двух сторон охватили самолет и сблизились с ним. Вижу летчиков и приказываю, чтобы они садились. Иначе… Я даю предупредительную очередь. Попробуйте не подчиниться!.. Через застекленную кабину «юнкерса» я хорошо разглядел поднятые руки летчиков: сдаемся. Турельные пулеметы повернулись от нас. Благоразумно, они ведь люди и понимают — сопротивление бессмысленно. Мы с Хохловым уравниваем свои скорости с пленником и еще плотнее подходим к нему.

Несколько секунд все летим строем. Значит, порядок — враг идет прямо на аэродром. Я осматриваю прозрачное небо: а нет ли там какой опасности, и снова поворачиваю голову на «юнкере». В этот момент из его окон блеснул огонь. Ужаленный врагом, я отскочил. Мой «як», не имея скорости, свернулся вниз, в штопор.

Небо давно приучило меня ничему не удивляться. Сейчас же я не только удивился, но и выругался от неожиданности. Враг физически и морально обречен и в безвыходном положении. И на тебе — такая подлость! Такие будут защищаться всеми средствами. Таких исправит только могила.

«Юнкере» рухнул вблизи нашего аэродрома. Вслед за ним нашли себе могилу еще три транспортника, сбитые Николаем Севастьяновым, Иваном Шевчуком и Виталием Марковым. И только в это утро полк официально получил дополнительную задачу: организовать перехват самолетов противника, летящих к своим окруженным группировкам в районе Тарнополя и севернее Каменец-Подольска.

К середине дня враг, понеся большие потери в транспортной авиации, прекратил полеты, поэтому мы, уменьшив количество находящихся в воздухе самолетов, усилили дежурство на земле.

Сидя в кабине, я разглядываю фотографии, найденные в обломках сбитых «юнкерсов». Пилоты этих транспортных машин, как туристы, любят наглядную историю своей жизни. Передо мной карточки берлинских парадов фашистских молодчиков, города и аэродромы Испании, Чехословакии, Польши, Франции, Италии и нашей Родины.

Много семейных снимков. Вот красивый, интеллирентный на вид парень со своей очаровательной невестой в подвенечном платье. Пышная свадьба, всюду военные мундиры и фашистская свастика — символ духовной жизни этого молодчика и его семьи.

Больше всего меня привлекли фотографии Крыма 1943 года. Этот же тип, гуляя по берегу моря, ведет за ручку малыша, рядом жена с девочкой. На другом снимке четверка под цветущими яблонями сидит за столом и по-домашнему мило обедает. Семья в Крыму, видимо, на отдыхе. Глядя на снимок, на семейную идиллию, как-то не верится, что такие люди, как этот летчик с наружностью интеллигента, с чудовищной жестокостью погубили десятки миллионов человеческих жизней.

Над головой с ревом проносится пара «яков». Это возвратился Марков с напарником из разведки. После доклада на КП он подошел ко мне и высказал свои наблюдения о месте базирования транспортных «юнкерсов». Я передаю все фотографии Мушкину и беру в руки полетную карту. От нас до Львова 125 километров. Не больше часа лёта туда и обратно. Чем ждать транспортные самолеты здесь, сидя в своих кабинах, почему бы нам самим не накрыть их на аэродромах подо Львовой?

— Через пять минут, как только заправят мою машину, я снова готова разведку, — говорит Марков.

— Садись в мой самолет и пока дежурь, — велю ему. — Схожу к командиру полка. Как он посмотрит на эту идею.

На КП от табачного дыма стояла духота. Капитан Плясун, склонившись над картон, чадил папиросой.

— Ты что себя и других травишь табачной гадостью? — говорю ему. — Вышел бы из этого подземелья на солнце.

— Некогда. — Он провел рукой по карте. — Смотри, что творится. Эти данные только что приняли по телефону.

Двухконечный цветной карандаш Тихона Семеновича наносил новую обстановку севернее Каменец-Подольска. Синее колечко заметно переместилось к западу, тесня красные обводы.

— До нас не докатится? — поинтересовался я, показывая на окруженную вражескую группировку. Плясун пожал плечами:

— Пути военные, как и господние, не всегда исповедимы.

— Ты господом не прикрывайся! Ты же по телефону разговариваешь с начальством, радио слушаешь, академию окончил — должен разбираться, что творится на фронте.

Тихон Семенович опустил папиросу в пепельницу, встал из-за стола и, немного подумав, заявил:

— Такой куш мы не должны выпустить. Это такой же Сталинград. Там было окружено двадцать две дивизии, здесь двадцать одна. Если мы уничтожим эту группировку, то путь в Карпаты и Южную Польшу будет открыт.

Командир полка, «сидевший рядом и читавший какие-то документы, поднял голову:

— Но этот куш похож на медведя из анекдота: «Я поймал косолапого». — «Так тащи его сюда!» — «Да он меня не пущает».

— Да-а, ничего не скажешь, силы немцев здесь большие, — соглашается Плясун. — Их уничтожить не так-то просто. Противник наверняка еще попытается деблокировать эту группировку с запада.

— Но пока там тихо, — замечает Василяка.

— Это подозрительная тишина.

Василяка внимательно выслушал меня и после нескольких уточнений одобрил наши с Марковым предложения: ударить по транспортным самолетам противника на их базах.

— Но сам я на Львов не имею права посылать ни один «як», — заявил он. — К нам вылетел командир дивизии. Доложу ему.

Выйдя из прокуренного КП, я с удовольствием вдохнул солнечный воздух. Высоко-высоко в безоблачной синеве, оставляя белые ленты, плавает пара «яков». Она сейчас находится в воздухе не столько для перехвата транспортников, — сколько для охраны нас от внезапного налета истребителей противника. На насыпи командного пункта с биноклем в руках двое наблюдателей зорко следят за небом. Маленького Маркова, дежурившего в самолете, почти совсем не видно. Он под мерное гудение патрульных «яков», пригревшись на солнце, склонил голову и дремлет в кабине. И правильно делает. Сегодня он уже сделал три вылета. Устал. Есть возможность ~ почему бы не отдохнуть. Правда, от такого тревожного сна, когда все настроено на срочный вылет, многие еще больше устают от собственных потуг задремать. Марков же как-то умудряется заставить себя спать и в такой обстановке. И вообще, он рационален, расчетлив и целеустремлен. Прибыв на фронт, бросил курить. Выпивает редко и то не больше ста граммов.

Время дежурства нашей эскадрильи истекло, но я не стал будить товарища: пусть поспит.

В воздухе на небольшой высоте появился одиночный «як». Это прилетел полковник Герасимов. Привлекая наше внимание, он сделал круг над аэродромом и, снизившись до земли, с центра летного поля плавно приподнял нос истребителя. Раздался необычно резкий оглушительный артиллерийский залп, второй, третий. Из самолета комдива вырвались вихри огня, выскочили несколько огненных шаров с хвостами, как у метеоров, и скрылись в глубине неба.

От незнакомого грохота и огня дрожь пробежала по телу. Но тут же я понял — Николай Семенович прилетел на «яке» с новой пушкой и показал ее мощный голос, чтобы мы знали его и могли отличить от вражеского. Сильная штучка. Я поспешил к КП, куда подруливал комдив.

Летчики, техники окружили истребитель. Я залез в кабину. Приборы и рычаги в ней все те же, что и на наших самолетах. Только вместо двадцатимиллиметровой пушки стоит тридцатисемимиллиметровая. Для нее пилотская кабина была смещена на 40 сантиметров назад, но в целом виде конструкция самолета мало изменилась, если не считать, что из носа машины, как. оглобля, торчит ствол пушки.

— Можно попробовать? — спросил я Герасимова, показывая на кнопку управления стрельбой пушки.

— Давай! — и Николай Семенович подал команду: — От самолета! — и пояснил: — Он при стрельбе на земле, как необъезженный конь, брыкается и может лягнуть.

Я нажал на кнопку. Всполохи пламени сверкнули перед «яком». Грохот ударил в уши. Самолет от сильной отдачи на метр отпрянул назад. Ого! Действительно брыкается. А где же шары? Наверное, проглядел. И я, еще дав два залпа, всматриваюсь вперед. Цепочка хвостатых разноцветных шаров вспорола синеву и где-то далеко-далеко разорвалась. «Значит, снаряды, чтобы не падать на землю, в воздухе самоликвидируются», — подумал я, разглядывая рябинки в небе от разрывов.

Ниже рябинок на синеве поймал еле-еле заметные силуэты транспортных «юнкерсов». Уж не галлюцинация ли? Может, это патрульная пара наших истребителей? Нет, это «юнкерсы»! А где же патруль? Очевидно, ушел на юг. Взлететь? Немедленно взлететь, а то враг скроется из виду и ускользнет. Но как же — машина не моя? Герасимов и Василяка стоят в стороне и о чем-то беседуют. Выпрыгнуть из кабины и подбежать к полковнику за разрешением на взлет — потеряешь время и противника. Так нельзя.

— От винта! — рявкнул я, показывая рукой в небо, что там враг и пойду туда.

Люди отскочили от самолета. Герасимов повернулся на голос. Я поднял руку. Он понял меня и согласно кивнул головой.

Горячий мотор заревел сразу. На голове у меня пилотка. Шлемофон оставил в своем «яке». Герасимовский лежит передо мной на прицеле. На парашюте сижу. Все это надену в воздухе. А пока, чтобы не сдуло пилотку с головы, закрываю фонарь и даю газ. Машина, набирая скорость, пошла на взлет.

Оторвавшись от земли, как обычно, убрал шасси и сразу стал отыскивать «юнкерсы». Нет! Но были же. Не вижу. Должен найти! Не могли же они за какую-то минуту далеко уйти. Но кругом пустое и безмолвное небо. Я был благодарен им, когда они пронзя синеву, нащупали врага.

Теперь можно и экипироваться для боя. Пилотку в карман реглана — и на голову шлемофон комдива, нащупав подвесные лямки парашюта, накинул их на себя и застегнулся замками. Привязался. Пистолет с бока перевернул на живот. Он защитит живот от осколков снарядов. Готов!

И вот «юнкерсы». Они летят парой, плотно прижавшись друг к другу. Беру в прицел, как и первый раз, левого. Нажимаю на кнопку пушки. Большое, резко-яркое пламя плёснулось перед глазами. Сквозь него я увидел, как нос вражеского самолета вместе с мотором вырвало взрывом, отскочили крылья… Здорово! Ну как не восхищаться такой разрушительной силой нового оружия!

Вслед за обломками первого «юнкерса» рухнул на землю и второй. Его мы уничтожили вместе со штурманом полка капитаном Игнатовым, подоспевшим ко мне на помощь. Горючего у меня осталось мало; и я поспешил домой. И конечно, уже не думал встретить третий «юнкере», но повезло: только это был не транспортный самолет, а двухмоторный бомбардировщик Юнкерс-88. Такие машины являлись и разведчиками. Видимо, это и был разведчик. Он на большой скорости, обогнув наш аэродром с востока, уходил на запад и прямо наскочил на меня. Встретить врага лбом своего «яка» я не собирался и с удовольствием уступил ему дорогу, чтобы занять более удобную позицию для атаки.

Ю-88 — скоростная машина, летчики покрыты толстой броней, защитное вооружение сильное. Около этого «орешка» не разгуляешься и близко к нему не подойдешь. А зачем подходить? Тридцатисемимиллиметровая пушка и рассчитана против таких самолетов. А если у меня уже не осталось снарядов? Досадно. Так досадно, что стало душно, и я с каким-то остервенением открыл фонарь кабины, словно он виновник, что я на земле дал три очереди из пушки. Как бы они сейчас пригодились!

Пока я занимал положение для атаки, «юнкере» сумел удалиться от меня метров на 600 — 800. С такой дальности я еще никогда не стрелял на поражение. Нужно поточнее прицелиться. Может, наудачу и остался хоть один снаряд из тридцати двух. Нет, попытаюсь сбить из пулемета. Трудно, но разведчика обязательно нужно уничтожить. Любыми средствами. Он навестил нас не ради праздного любопытства. Наверняка враг готовит налет на наш аэродром, и разведчик везет данные, сколько у нас самолетов и как они размещены.

Целюсь, как по мишени, по всем правилам теории воздушной стрельбы. Цена снаряда сейчас для меня дороже всего. Бах!.. Один огненный шар выскочил из пушки вдогонку «юнкерсу» и мгновенно исчез. Вражеский самолет резко вздрогнул, и, словно от этого вздрагивания, из него по сторонам полетела пыль. Попал. Но, к моему огорчению, пыль исчезла, и «юнкере» летел как ни в чем не бывало. Значит, снаряд только задел… Постой, постой! За «юнкерсом» поплыли дымчатые струйки. Они ширились и удлинялись. Появились светлячки огня, дым заклубился, светлячки, набирая силу, пламенели…

— Горит! — услышал я чей-то голос и оглянулся. Ко мне спешили два «яка».

Это был Василий Иванович Рогачев со своим напарником.

— Опоздали, — ответил я им.

— Нет! Мы тоже завалили одного.

Герасимов и Василяка уединились в стороне от КП. Герасимов, всегда чуткий, приветливый, заботливый, сейчас зло рубил воздух правой рукой, а Василяка стоял навытяжку. Я понял: комдив чем-то недоволен. Николай Семенович не любитель разносов, он зря никогда не ругает людей, значит, дело серьезное, и я остановился невдалеке, не решаясь подойти к нему со своим докладом о вылете. Когда он закончил, то сам подозвал меня:

— Да-а! Вот это пушечка! — восхитился комдив, выслушав мой доклад о полете. — А теперь на «яках» уже устанавливается и сорокапятимиллиметровая…

— Против самолетов и эта хороша, — отозвался я. — Но не мало ли снарядов?

— Герасимов не ответил. Он о чем-то думал. Потом резко повернулся к Василяке:

— Ваш полк уничтожил больше десятка «юнкерсов». И немцы за это не оставят вас в покое. Вы у них, как бельмо на глазу. Нужно строго потребовать от командира БАО, чтобы он немедленно, сегодня же, приступил к достройке капониров, а то при первом же налете у вас может не остаться ни одного самолета.

Шли вторые сутки, как мы сидели на новом месте. Аэродром открытый — ни деревца, ни кустика, а к постройке укрытий для себя и техники мы еще не приступили. За эту беспечность комдив и пробирал Василяку.

— Леса нет, — оправдывался командир полка.

— А щелей для себя нарыть — тоже, скажешь, лес нужен?

Владимир Степанович, понимая свою вину, понуро молчал.

— Лес? — Комдив показал на видневшуюся на берегу реки Серет большую, густую рощу. — Рубите в ней. Конечно, не подряд, а на выбор, подобно санитарной вырубке. Используйте кустарник, прошлогодний камыш… Надо не только думать, как сбивать фашистские самолеты, но и как укрыть свои. Само ничего не придет, обо всем нужно заботиться. Понятно?

— Понятно.

— Завтра прилечу. Все чтобы у вас кипело. И аттестации на тех, о ком я сказал, чтобы были написаны: я их завтра захвачу с собой. А то у вас некоторые летчики в одном звании ходят более пяти лет. Война. Люди, как никогда, нуждаются во внимании, а вам — хоть бы что! Запомни Василяка: уметь командовать, — необходимое качество любого начальника. Но не менее важно уметь по достоинству оценить подчиненного и вовремя его поощрить.

Герасимов на этот раз, изменив своему обычаю, рассерженный, не обошел стоянку самолетов, не поговорил ни с летчиками, ни с техниками. Он даже не пожал руки Василяке, а только, сказав: Всего хорошего. До завтра!» — пошагал к самолету. Командир полка хотел было его проводить, но он не разрешил:

— Идите и выполняйте указания. У вас нет времени расхаживать. Вам каждая секунда дорога.

Комдив ушел. Василяка подозвал меня и приказал:

— Сейчас же набросай характеристику на Маркова. Его пора представить на очередное воинское звание. Биографические данные не нужны. Это все сделает штаб. Напиши только о его боевых делах и характере.

На фронте в авиации, как правило, все аттестации и характеристики, обобщение боевого опыта, приказы и распоряжения писались офицерами штаба, а командиры только подписывали их, Марков — исключение: штаб еще не знал его боевых дел, кроме количества сбитых им самолетов.

— А как с налетом на аэродром Ю-52? — поинтересовался я.

— Это не во власти Герасимова. Пообещал доложить выше.

— Может, пока выясняется, послать Маркова в разведку на Львов?..

— Ни в коем случае, — не дав закончить мысль, прервал меня Василяка. — Командир дивизии категорически запретил. Пока не решится вопрос об ударе по аэродромам — туда никаких полетов. Преждевременная разведка испортит дело.

Не прошло и получаса после отлета комдива, как мы получили от него распоряжение: разведать львовский аэродромный узел. Особое внимание обратить на базирование транспортной авиации противника.

Марков, как всегда, полетел с напарником на это задание. После его взлета я попросил механика достать мой старый, еще довоенных лет, летный планшет. Мушкин его хранил вместе с самолетным инструментом под крылом. Планшет из-за громоздкости давно уже снят с вооружения, но как сумка-портфель очень удобен. В нем находилось все мое личное имущество: мыло, зубная щетка, бритвенные принадлежности и коробочка из-под монпансье с нитками, иголками, пуговицами и маленькими ножницами.

К такой коробочке с галантерейным набором меня приучили еще в военной школе. Тогда мы, курсанты, такой галантерейный набор в шутку называли «универмагом».

В специальном отделении планшета у меня находилась бумага, карандаш, письма, и свои записи о войне, которые изредка, под настроение, я вел. Это отделение в сумке Мушкин прозвал «походной канцелярией». Он не мог подумать, что в такой напряженный боевой день мне потребуется эта канцелярия. Передав сумку, он пояснил:

— Горячей воды из маслозаправщика сию минуту принесу.

— Не надо, — предупреждаю его. — Сейчас ни умываться, ни бриться не буду.

Дмитрий удивленно пожал плечами. Летчики в готовности к немедленному боевому вылету не пишут и не читают. Это ослабляет и отвлекает внимание.

Сев на самолетный чехол, я разложил свою канцелярию на коленях. Веял небольшой ветерок. Чтобы он не разметал бумагу, я — прижал листы локтем и пытался собраться с мыслями.

Над головой тревожное небо. В нем сейчас больше половины нашего полка. На земле осталась только эскадрилья Сачкова, готовящаяся к вылету, да наши с Хохловым самолеты. Рядом со мной механик пристально смотрит в небесную бескрайность и за сигналами с КП. Каждое резкое движение Мушкина меня настораживает, ведь в любую минуту может появиться противник и мы с Хохловым должны взлететь на помощь товарищам. Никак не могу сосредоточиться на характеристике. Смотрю на Мушкина, на его изрядно поношенные сорок пятого размера сапоги, и в памяти возникает картина.

…Лето прошлого года. Солнце. Жарко. Степной аэродром. Захотелось яблок. Дмитрий изъявил желание съездить в село и купить. Взял мой голубенький чемоданчик, с которым я прибыл на фронт, и уехал на попутной машине. «Через час буду», — пообещал он. В ожидании мы собрались вместе. Дорога, по которой должен был приехать Дмитрий, проходила рядом. Поднимая пыль, появилась грузовая машина. В ее кузове, опираясь на кабину, стоял Мушкин. Увидев нас, он приветливо замахал руками. Машина остановилась. Из кузова с довольным видом бодро выпрыгнул наш посланец. «А где яблоки?» — в один голос спросили мы. Мушкин растерянно взглянул на большие, почерневшие от копоти и масла руки и, повернувшись назад, к уходившей машине, бросился за ней. Бежал так, что его огромные сапоги слились в одно черное колесо. И конечно, не догнал. —

Эта забавная история вызвала у меня улыбку. Мушкин заметил и, видимо подумав, что я смеюсь над ним, осмотрел на себе одежду. Я напомнил о чемодане. Оба от души смеемся. И после этого смеха, снявшего напряжение ожидания, мне удалось отвлечься от действительности и собраться с мыслями.

Виталий Дмитриевич Марков. Как неприветливо мы встретили его, когда он прибыл в эскадрилью. Прошло два месяца боевой работы, и Виталий завоевал, именно завоевал дружбу лучших летчиков полка. А на фронте храбрые дружат только с храбрыми. У него уже восемь лично сбитых самолетов противника и ни одной неудачи, ни единой царапины на своем «яке». Редкое явление. Очень редкое, если не исключительное. И в этом заслуга боевых командиров, сумевших так безболезненно ввести его в боевой строй.

Молодые летчики у нас сейчас похожи на детей, которых мы, «старики», оберегаем от всех опасностей. И вот замечательный результат с Марковым. Я анализирую один его воздушный бой за другим и, к своему огорчению, прихожу к выводу, что ему не довелось участвовать ни в одной жаркой и тяжелой схватке, где бы от него потребовалось полное напряжение душевных и физических сил, всего опыта и знаний, где бы он мог почувствовать бездонную сложность воздушных сражений и бесконечную возможность всяких неожиданностей. Он еще не познал, как к летчику стучится смерть. Это, конечно, неплохо, что Виталий не встречал костлявую. Однако не перестарались ли мы в своем усердии, как это бывает с чрезмерно заботливыми родителями, которые держат детей только в тепличных условиях.

Желая сгладить свой недружелюбный прием, когда Марков только что прибыл в полк, мы к нему отнеслись особенно приветливо. Часто не замечали его ошибок, а хвалили излишне много. Этим мы могли ввести Маркова в заблуждение относительно его боевых возможностей.

В напряженные фронтовые будни крутишься в гуще событий, столько приходится повидать, пережить, услышать и переговорить, что подчас физически не в силах все осмыслить и оценить. Во время боев многое не замечаешь, потому что думаешь только о текущих событиях, захвативших тебя. От них не можешь оторваться. В них твоя жизнь и смерть. Сейчас я, как бы удалившись от войны и глядя на нее со стороны, внимательно проследил путь боевого товарища и понял: все его личные победы — легкие победы. Они могут породить у Маркова излишнюю самоуверенность. Человек берет силу, набирается опыта и мужества в трудностях и даже ошибках. Хорошо, что командир полка приказал мне написать на Маркова боевую характеристику. На чистой бумаге мысли и наблюдения, точно солдаты в строю, занимают свои положенные места, дисциплинируются, и в них легче разобраться.

Мы обкрадываем и обедняем себя, когда пренебрегаем бумагой, перепоручаем изложение своих мыслей и даже распоряжений и указаний другим. Надо почаще оставаться наедине с бумагой. Такое уединение дает лучшую возможность объективно понять и оценить события, в которых ты являешься активным участником.

Как написать коротко и ясно о характере Маркова? Главная его черта — упорство. Ни в чем не терпит фальши и лицемерия. И прям бывает до бестактности. Так влюблен в авиацию, что, кажется, не будь ее, и для Маркова — конец жизни.

Кое-кто из офицеров штаба считает Маркова замкнутым и нелюдимым. Неправда. Виталий просто не любит раскрываться малознакомому человеку. А с близкими — душа нараспашку, Среди друзей весел, но не терпит пустозвонства и глупых острот. По его мнению, человеку природой не так много времени отпущено, чтобы прожигать его бессмысленной болтовней. Ничего путного не можешь сказать — молчи. В молчании рождаются мысли. Но как весь этот спартанский образ мышления и поведения человека изложить официальным языком?

Шум запускающихся моторов отвлек меня от дум про Маркова. Я наблюдаю, как выруливает/на взлет и уходит в небо группа Сачкова. Садится патрульная пара. Над аэродромом наших истребителей больше нет. Тишина. Солнце опускается в мутный горизонт. И снова карандаш за работой. Один листок исписан, второй, начал третий.

Тра-та-та, тра-та-та — взахлеб рассыпались противные очереди эрликоновских пушек. Голова сама повернулась на опасные тра-та-та. Два Фокке-Вульфа-190 пикируют с востока и с большой дальности поливают нас огнем из своих восьми пушек. Видимо, эта пара истребителей пришла блокировать аэродром. За ними нужно ждать главные силы. Надо немедленно взлететь. Прыжок — и я в «яке».

— Обставить взлет! — Слышу по радио голос командира полка. — К аэродрому подходят наши.

Выключив мотор, я вьшел из кабины. «Фоккеров» и след простыл. Четверка Лазарева парила над нами.

Я подошел к своей «канцелярии» и не нашел ни одного листка бумаги. Гуляющий ветерок и струя от винта моего самолета унесли их в степь.

В этот вечер сумерки были очень короткими. Большое багровое солнце, скрывшись за горизонтом, будто разорвало там какие-то оковы и выпустило на свободу кипящие серые тучи. Они, словно злобные волны морской стихии, быстро погасили зарю и закрыли все западное небо. Серпик луны, как бы обрадовавшись, что ему больше нет конкурентов, засиял вовсю. Но каждый понимал, что через несколько минут и его замуруют бешено мчащиеся с запада облака, несущие бурю.

С наступлением ночи над нами снова поплыли транс-портныз самолеты. На этот раз путь им организованно преградили наши истребители. От их очередей вражеские машины вспыхивали одна за другой. Но вот ночь сгустилась, и враг растворился в ней. Командир полка, опасаясь, что скоро и луна скроется, поторопил летчиков на посадку.

В воздухе оставались только двое. С Сачковым Васи-ляка держал связь по радио. Ведомый Маркова возвратился, а самого Маркова еще не было, и он почему-то не подавал голоса.

Сачков, уничтожив «юнкере» над Трембовлей, уже планировал на аэродром, как тут случилось то, чего мы опасались, — пропала луна, подул порывистый, холодный ветер, поднялась пыль, пропало небо, звезды, пропал и без того плохо видимый горизонт. Все заполнила мгла. В динамике послышался тревожный голос Сачкова:

— Что случилось? Я ничего не вижу. Где вы? Дайте ракету!

Многие летчики, как и вчера, собрались у радиостанции. Мы хорошо понимали, что Миша, властно охваченный тьмой, не видит ни земли, ни неба и может потерять, как говорят в авиации, пространственную ориентировку, и тогда беды не миновать. Нужно сейчас, немедленно дать ему возможность зацепиться за какой-нибудь спасительный маячок света. Однако очень опасно: над нами идут вражеские самолеты. Противник прошлую ночь оставил нас в покое. А в эту?

Он уже здесь за сутки потерял семнадцать «юнкерсов», Перед вечером враг выдал свои намерения, обстреляв аэродром. Это была разведка боем. Разведчики, проверив нашу силу обороны и расположение самолетов, ушли безнаказанно. Кто знает, может, противник выделял специальные самолеты и они уже давно кружатся где-то над нами, поджидая удобный момент. Ракета снизу привлечет их внимание.

В таких случаях решение принимает только командир полка. Мы ждем, что он скажет. Слышно, как от нервозных движений шелестит реглан на Василяке. Что у него на уме и на сердце? Как разнообразно мужество! Сейчас оно только в решении. И правильный выбор его зависит не столько от холодного рассудка, сколько от сердца. Куда оно склонит командира? Выручая Сачкова, можно подставить под удар весь полк, всех людей и все самолеты.

— Братцы! Почему не обозначаете себя? — В голосе Миши Сачкова, кроме тревоги, и мольба о помощи.

— Сажать нужно Сачкова, — хрипло, с нотками извинения (ведь все, мол, мы из-за этого решения можем попасть под бомбы), проговорил Владимир Степанович. — И Маркова тоже…

Многие облегченно вздохнули. Кое-кто поторопился подальше отойти от КП, подальше от опасности. Послышался металлический щелчок: Василяка постоянно имел при себе. ракетницу. Прогремел выстрел — и над нами взвился красный шарик. Тут же посадочную полосу обозначили три костра из горящего масла и несколько лучей автомобильных фар, ждавших сигнала.

Теперь наш аэродром с воздуха в эту мглу — великолепный маяк, видимый на десятки километров. В черном небе — сплошной гул. Летят самолеты противника, Сачков и Марков (мы надеялись, что у Маркова отказал радиопередатчик), невидимые нам, заходят на посадку.

— Делаю четвертый разворот. Все ли у вас в порядке?

Сачков прекрасно понимал: как только он коснется земли, его и нас могут накрыть бомбы. Полк замер в ожидании. И земля замерла. Bee-глядим на освещенную полосу аэродрома. Ждем.

А страшно противный гул «юнкерсов» в небе не ослабевает. Напряженно ждем появления «яка» в полосе света и с тревогой прислушиваемся, а не засвистят ли падающие бомбы. Кто-то не выдерживает:

— Куда будем прятаться, ведь щели-то только роем еще…

— Под себя! — советует Хохлов.

Фашистскому командованию, видимо, было не до нас. Оно всю свою ночную авиацию бросило на спасение окруженных войск, поэтому-то Сачков и сел без всяких помех. А о Маркове вот что поведал его ведомый.

Разведчики, возвращаясь домой, встретили «юнкере». Марков сбил его. Откуда-то появилась пара «фоккеров». Марков одного из них вогнал в землю. Погнался за вторым и в это время противнику подоспела на помощь шестерка истребителей. Наши летчики были разобщены. Ведомый уже больше не видел Маркова и, прикрываясь насту пившими сумерками, вышел из боя один.

Мы долго ждали Виталия Маркова, привлекая его внимание сигнальными ракетами. Не один раз запрашивали дивизию — не известно ли что-нибудь о нем. И только в середине ночи, когда завыла снежная метель и мы уже ничем не могли помочь пропавшему товарищу, покинули аэродром.

Ночь хлестала снегом и ветром. В кузове машины пронизывало до костей. Сидя на полу и прижавшись друг к другу, ехали молча.

Гул вражеских самолетов, слившись с воем пурги, не утихал. Рождались мрачные мысли. Наступление — и такая скверная погода. Небеса работают против нас. А что, если метель затянется?