"Небо истребителя" - читать интересную книгу автора (Ворожейкин Арсений Васильевич)

Суд совести

Летчики на боевых, а семьи на транспортных самолетах перелетели на новое место. Летное поле встретило цветущим разнотравьем и трескотней кузнечиков. От запустения кое-где появились даже кусты репейника. Перед войной тут стояли бомбардировщики. Для них на западной окраине аэродрома строилась бетонная полоса, но война помешала ее закончить, и теперь она напоминала о трагическом сорок первом годе. Вокруг летного поля зеленел лес. Женщины были довольны, с радостью рвали цветы, восторгаясь окружающей природой. Ребятишки собирались кучками и хвастались, кто больше нарвал одуванчиков.

Квартирьеры на аэродром прилетели давно и в окрестных деревнях уже сумели подыскать жилье для семейных, в чем им помогли местные власти.

— А ну, шпингалеты, по машинам! — скомандовал ребятам инженер Спиридонов.

Семейные, погрузив имущество, разъехались. Остальные направились в палатки, поставленные на опушке леса.

— О-о! — воскликнул радостно лейтенант Александр Кретов. — Для нас здесь построили целый городок. Вот житуха-то будет!

— Да, ничего не скажешь! Весело заживем, — поддержал Сашу командир эскадрильи Борис Масленников. — Скоро начнем ночные полеты и под музыку моторов спать еще крепче будем.

— А столовая где? — поинтересовался кто-то из летчиков.

— В селе, — пояснил квартирьер. — Отсюда минут двадцать пешочком.

Масленников, как и все командиры эскадрилий уже побывавший на этом аэродроме, пошутил:

— Но мы, холостяки, в палатках не приживемся. Недалеко большой цементный завод. С клубом. Там полно девушек. Они нам постараются найти жилье поближе к себе. Нужны только активные атаки.

Палаточный городок и впрямь просуществовал одну неделю. Большинство холостяков быстро нашли себе пристанище в поселке цементного завода и ближайших селениях. Зато солдаты и сержанты срочной службы не торопились переселяться в казарму, хотя ее строительство уже заканчивалось, Им нравилось жить на природе.

Село большое. В нем расположены штаб пограничного отряда и дирекция совхоза, который уступил полку одноэтажный барак, где нашлось место и для летной столовой, общежития летчиков, а в мансарде — для штаба полка.

Рядом c костелом оригинальной архитектуры стоял двухэтажный каменный дом ксендза. У его помощников тоже имелись капитальные каменные дома, но, когда квартирьеры обратились за помощью к главе костела, тот ответил:

— Могу предоставить жилище только вашему замполиту и его семье.

— А почему только замполиту?

— Потому, что я тоже политработник. Агитирую народ за веру в бога, за веру в идеи религии. Ваш комиссар агитирует народ за своего бога — Сталина, за свою религию — марксизм-ленинизм. Поэтому мне интересно рядом с собой видеть вашего замполита. Будем негласно с ним соревноваться в нашей работе.

С «философией» ксендза полковые квартирьеры, конечно, не стали спорить. Хорошо, что служитель римско-католической церкви предоставил жилье в своем доме замполиту Фунтову с женой.

Моя семья расположилась в деревянном домике из двух небольших комнат с кухней. В нем жила жена пограничника Мария Никифоровна с сыном. Мужа ее перевели в Закарпатье, он вот-вот должен был прислать вызов семье. Вскоре хозяйка получила телеграмму. Ранним утром, сияя от радости, она прибежала к нам.

— Сегодня же с сыном соберемся и вечером выедем! В Мукачево нас встретит муж, — усаживаясь, продолжала она, но спохватилась. — Да! Я вам чуть не забыла передать одну бумажку. Из райисполкома.

Мария Никифоровна передала мне извещение, где квартирантам предлагалось купить дом. Стоимость — пять тысяч рублей.

— А кто же продает этот домик? — удивилась Валя. — Хозяин-то сбежал.

— Я слышала, что бывший хозяин затребовал денежную компенсацию. Наше правительство обязано ее выплатить.

— А как же с огородом? Вы затратили столько труда…

Но хозяйка не дала мне закончить:

— Ой, Арсений Васильевич! Все оставляем вашей семье.

— Конечно, дом мы купим, — торопливо заверила Валя, глядя на меня. Я согласно кивнул. Она продолжала: — Будем иметь свое жилье, свою землю. — Жена была по образованию агрономом и не скрывала своего восторга. — Сад с огородом при доме! Это же для нас великая находка!

— А мне с сыном, будьте добры, помогите добраться до вокзала и сесть в поезд, — попросила Мария Никифоровна.

Во время завтрака в комнату вошли инженер полка Спиридонов и с нам гражданский представительный мужчина.

— Товарищ майор, — обратился ко мне Спиридонов. — У нас к вам важное дело.

Мария Никифоровна поспешила выйти. Инженер представил гражданского человека:

— Это директор местного фанерного завода.

Поздоровавшись, я попросил обоих сесть.

— Завод стоит, а фанера всей стране вот как нужна, — директор провел ладонью по горлу. — Стоит из-за масла. Выручайте. Дайте хоть килограммов пятьдесят.

— У нас много отработанного масла, — пояснил Спиридонов. — Некуда девать, а им оно в самый раз. Взамен получим фанеру для перегородок в штабе. У вас даже секретная часть не отгорожена. И семейные офицеры смастерят себе закутки.

Мне надо было идти на полеты, поэтому я перебил Спиридонова:

— Ясно.

Опасаясь, что я не разрешу дружеский обмен, директор поспешил заверить:

— Товарищ майор, поймите меня правильно. Это не какая-то корыстная сделка, а государственная. Вы только представьте: завод стоит, рабочие ничего не делают, а фанеру ждут мебельные фабрики и строители.

— Понимаю, — я взглянул на Спиридонова. — Согласен. Только как мы отчитаемся за отработанное масло?

— Да тут никакого отчета и не нужно. Раньше забирали и вывозили на переработку, а сейчас просто сливаем в яму.

— Хорошо. Давайте поможем друг другу, — согласился я.

В этот день с утра летали две эскадрильи. Руководил полетами штурман полка майор Иван Королев. Когда я пришел на аэродром, все четыре По-2 и половина «лавочкиных» были уже в воздухе. Я поинтересовался, кто летает на По-2.

— Маршрутные полеты выполняют Алесюк, Масленников, Елизаров и Банков.

Старший лейтенант Георгий Банков несколько дней назад пришел на полеты после глубокого похмелья. Я догадался об этом по его виду, спросил:

— Тяпнули вчера?

— Было дело,

— Голова трещит?

— Есть немного, — признался летчик. — Но небо с похмелья — лучшее лекарство.

Байкова пришлось отстранить от полетов. Вспомнив этот случай, я спросил у Королева:

— Банков как выглядел?

— Нормально. Только на По-вторых он не любят летать, натура у него буйная. Даже на войне после боя часто над аэродромом кордебалеты устраивал.

— И это ему прощалось?

— Война была. Дрался он хорошо.

— Ну на По-два особенно не разгуляешься, — отозвался я и оглядел безоблачное небо. В зонах пилотировали «лавочкины» и кружились пары, отрабатывая групповую слетанность. Спросил, как слетал Кудрявцев.

— Чисто работал. Молодец! Я проследил весь его пилотаж. И посадка была отличной. Сейчас он с Байковым ушел по маршруту.

Я слетая, как и предусматривалось плановой таблицей, с Сергеем Елизаровым на проверку техники пилотирования, потом сделал полет на высший пилотаж и уехал в штаб.

Перед обедом мне позвонил майор Алесюк и, волнуясь, торопливо доложил:

— Полеты… закончились. Есть происшествие. С задания не вернулись старший лейтенант Банков с младшим лейтенантом Кудрявцевым. Если они заблудились, то совершили вынужденную посадку. Горючее у них давно кончилось.

Сообщение Алесюка точно огнем опалило. Виделось самое страшное. Ведь если бы летчики сели на какой-нибудь аэродром, они сообщили бы об этом по радио или телефону. Я немедленно позвонил о случившемся комдиву. Прошло два часа. Никаких известии не поступало, Командир дивизии полковник Правдин не выдержал и сам позвонил мне домой:

— О пропавших есть новости?

— Нет.

— У вас радио на каком-нибудь По-втором имеется?

— Нет.

— Да-а, это хуже, — сочувственно вздохнул Михаил Иванович. — Они могли и утонуть. Озер и болот в Белоруссии много. А вдруг отказал мотор и летчики где-нибудь барахтаются в воде или при посадке получили травмы и ее в силах передвигаться?

— Все может быть. Пока светло, я пошлю два боевых самолета. Пусть поищут.

— Добро.

Поиски не дали никаких результатов. Сон ко мне не шел. Валя тоже не спала. Вдруг звонок. Я порывисто схватил трубку.

— Спишь? — в трубке голос комдива.

— Какое там! Не спится.

— Мне тоже. Получено распоряжение. Завтра учебные полеты отменяются. Приказано продолжить поиски пропавшего экипажа.

Вскоре новый звонок. С почты:

— На ваше имя получена телеграмма из Слонима: «Отказал мотор. Сели вынужденно на лес. С нами порядок. Байков».

— Спасибо за сообщение! — крикнул я в трубку и облегченно вздохнул. — Нашлись ребята!

— Ну вот, видишь, все хорошо кончилось, — облегченно вздохнула жена.

«Все хорошо кончилось». Эти слова заставили меня снова задуматься. Может ли хорошо кончиться, если они сели на лес? И почему на лес? По заданию они должны были лететь на километровой высоте, с такой высоты можно без работающего мотора пролететь пятнадцать километров. А лес белорусский — не сибирская тайга. В нем небольшая посадочная площадка всегда найдется.

Вопросы, вопросы. Они долго не давали заснуть. Но мысль, что завтра розысков не будет и учебные полеты состоятся, успокаивала. С этой мыслью и заснул. Уже светало, когда снова раздался телефонный звонок. В этот ранний час звонил Байков, возвратившийся с Кудрявцевым в село. После доклада о вынужденной посадке он спросил:

— Какие будут дальнейшие указания?

— Выспаться хорошо и явиться ко мне.

Маленький кабинет командира полка. Два однотумбовых столика, небольшой шкаф, несколько стульев. Второй столик предназначен для будущего начальника штаба полка. Подполковник Никитин остался на прежнем месте в связи с назначением на новую должность. Ровно в 13.00 в кабинет вошли старший лейтенант Байков и младший лейтенант Кудрявцев. Байков высокий, сильный, со здоровым румянцем на лице, Кудрявцев среднего роста, крепкий, но рядом с командиром звена казался маленьким. На его лице читалась явная растерянность.

Я пригласил вошедших сесть за пустующий столик, предложил Кудрявцеву рассказать о полете.

— Вы управляли самолетом, а Байков вас контролировал, обучал» поэтому с вас и начнем.

Кудрявцев в нерешительности взглянул на своего командира звена, словно чего-то ожидал от него. Не дав им обменяться взглядами, я строго спросил:

— Так вы, товарищ Кудрявцев, управляли самолетом или Банков?

Лицо летчика вспыхнуло. Он виновато опустил голову, собрался что-то сказать, но Байков опередил:

— Я управлял самолетом.

— А почему вы?

— Когда все шло нормально, машину вел он, а когда обрезал мотор, я взял управление на себя. Я был командиром экипажа и нес ответственность за исход полета.

Мне стало ясно, что летчики темнят, решил поговорить с каждым отдельно.

— Товарищ Байков, спуститесь вниз. Там сидит штурман полка Королев. Передайте ему мое приказание, чтобы он подробно заслушал вас об этом печальном полете.

— Есть, идти к штурману полка, — повторил Байков, взглянул на Кудрявцева и даже приподнял руку, как бы призывая его не падать духом и выше держать голову. Но тот растерянно заморгал глазами. Банков не без раздражения махнул рукой и вышел.

Честным людям ложь скребет душу. Это было видно по летчикам: их мучила совесть. И если бы у них действительно отказал мотор, как сообщил в телеграмме Байков, они стали бы искать причину. Они же об этом не сказали ни слова ни мне, командиру полка, ни командиру эскадрильи, который раньше доложил о беседе с ними. Мне было все ясно, поэтому, оставшись с глазу на глаз с Кудрявцевым, я вздохнул:

— Жалко Байкова. Зачем ом соврал в телеграмме, что отказал мотор?

Кудрявцев понуро опустил голову. Я спросил:

— А почему не вы подписали телеграмму, ведь вы управляли самолетом?

— Я отказался. Рука не поднялась, — хрипловато и тихо ответил летчик. — Банков приказал мне солгать. И я согласился, струсил. И Банков тоже трус, хоть и Герой Советского Союза. Теперь мы с ним будем врагами.

— Зачем же так? Давайте договоримся, пусть Байкой сам вам скажет, чтобы вы мне рассказали, как все было.

— Он этого не сделает. Ему написано представление на звание капитана. Если он сознается, останется старшим лейтенантом.

Кудрявцев вышел, вошел Байков, сел за стол. Я доверительно начал:

— Странно ведет себя Кудрявцев. Напуган. А может, недоволен, но вы взяли у него управление и же сумели посадить самолет нормально? Я тоже вами недоволен. Опытный летчик, мастер высшего пилотажа, спортсмен, а попали в сложное положение и растерялись, не сумели выбрать подходящую площадку. Это же простенький самолет. На зря его во время войны называли «кукурузником» и даже девчата приземляли на любом пятачке. А вы разбили.

Байков, видимо, подумал, что я поверил его лживой легенде, с готовностью согласился:

— Ну что ж, и на старуху, говорят, бывает проруха.

Я уважал Байкова за бойцовский и решительный характер и за мужество. Сейчас же он явно фальшивил и казался каким-то бесшабашно безответственным. Это раздражало меня, но, чтобы вызвать старшего лейтенанта на откровенность, я старался говорить спокойно.

— Да, есть такая поговорка, — и я резко сменил тон. — Давайте без всяких присказок расскажите, как было? Лгать не надо.

— Мы не лжем.

— Значит, правду говорите? И только матушку-правду?

— Да.

— И совесть вас не грызет?

— Нет, — с деланной бодростью ответил Байков.

— Я не верю этому. Вы не такой человек, чтобы могли спокойно жить во лжи. Договоримся так. Я схожу за Кудрявцевым, а вы побудете здесь, подумаете. Когда мы придем, скажете подчиненному: «Женя, говори командиру только правду». И тут же выйдете из кабинета. Хорошо?

— Хо-ро-шо, — в растерянности протянул летчик. Мы с Кудрявцевым минут через пять возвратились. Байков встал и, направляясь к двери, вяло махнул рукой:

— Давай, Женя, расскажи командиру всю правду.

Кудрявцев сел на прежнее место. Я участливо улыбнулся:

— Давайте, как на духу, выкладывайте, как вы разбили машину.

— Я, товарищ командир, не виноват. Это он начал хулиганить,

— А вы почему молчали? У вас переговорное устройство работало?

— Работало. Но он мой командир!

— Вы комсомолец, подали заявление в партию… Ну да ладно. Об этом разговор будет позднее. А сейчас расскажите все подробности полета и сделайте сами вывод о причине аварии.

Исповедь Кудрявцева была короткой, но очень эмоциональной. После часа полета над населенным пунктом Слоним он сделал разворот и взял, курс на Мосты. Сияло солнце. Внизу петляла речка Щара, плыли леса, поля. Байков решил порезвиться. «Беру управление на себя», — передал подчиненному и, сделав переворот, перешел на бреющий полет. Теперь уже внизу не плавно плыли леса, озера, поляны — все мельтешило, сливалось в единый поток.

Байков бреющим давно не летал, зоркость оказалась притупленной. Когда верхушка сухого дерева хлестнула самолет, он инстинктивно хватил ручку управления на себя, чтобы выдернуть машину. Но… Это «но» оказалось сильнее желания летчика. Сухое дерево, словно крюком, зацепило легкий По-2, и тут же мертвой хваткой его обняли верхушки других деревьев. Летчики опомнились, когда вместе с обломками машины оказались на земле.

Некоторое время они сидели молча, отходя от страха. Очухавшись, поняли, что невредимы, и от радости рассмеялись. Однако это был смех сквозь слезы. Так уж устроен человек. Сознание, что смерть миновала, заставляет забывать обо всем другом. Пленит радость жизни. И смех в такие мгновения является непроизвольной разрядкой.

Но жизнь есть жизнь. Она быстро возвращает к действительности. Пришло время подумать и об ответственности. И они наскоро договорились скрыть причину аварии. Не хотелось им краснеть за свою недисциплинированность перед товарищами и командованием, свалили вину на мотор. Но свою совесть не обманешь.

После исповеди о случившемся, словно сбросив с себя огромную тяжесть, Кудрявцев заявил:

— Я, товарищ командир, все рассказал. Готов за свою минутную слабость и трусость нести любую ответственность. Только прошу, не отстраняйте меня от полетов.

Чтобы сообщить о случившемся, летчики более десяти часов добирались до Слонима. Здесь Кудрявцев опомнился и отказался подписать телеграмму, заявив, что врать не приучен. Байков обозвал его трусом и предателем, с которым на войне не полетел бы в бой. Это «обвинение» подействовало на Кудрявцева, и он дал согласие поддержать версию Байкова.

Молодость! В такие годы у человека еще не устойчивы моральные принципы. Зато узы товарищества крепки и, бывает, берут верх над нравственностью. И когда Байков бросил Кудрявцеву обвинение в трусости, парень счел разумным не подводить командира. Теперь он опомнился. Да и Байков уже, видимо, раскаивается в своей лжи.

Вскоре Байков был разжалован в рядовые летчики и переведен из гвардейского полка в обычный. Представление на присвоение звания не было отослано, Кудрявцева коммунисты не приняли в партию. Наказание летчики получили суровое. Но никакой трагедии не произошло. Кого уважают и любят, того за сознательно неразумные поступки бьют сильнее.

После дивизионной конференции по обобщению опыта Великой Отечественной войны комдив пригласил меня в свой кабинет. Разговор начал с бумажки. Это была жалоба. Меня обвиняли в том, что я, пользуясь служебным положением, занимаюсь коммерцией: меняю государственное авиационное масло на фанеру. Бумага была адресована командующему воздушной армией. Подписи не было, зато была приписка: «Не называю свое имя потому, что опасаюсь преследования за правду». Резолюция командующего: «Разобраться. Если нужно — строго наказать командира полка и доложить об исполнении». Наложил резолюцию не генерал-полковник авиации Хрюкин, а мой однофамилец маршал авиации Г. А. Ворожейкин. Я спросил:

— А где Тимофей Тимофеевич?

— Переведен в Москву.

Мы с Правдиным давние друзья и земляки, Оба из Горьковской области. Не раз встречались во время войны, Михаил Иванович человек душевный, поэтому я по-дружески спросил:

— А что ты думаешь об этой анонимке? Я же тебе говорил о масле и фанере.

— Кляуза, конечно, но приказ есть приказ. Надо будет докладывать. Завтра к вам в полк прилетит командующий. Поговори с ним об этом.

Сообщение о прибытии командующего насторожило:

— Зачем он прибудет к нам?

— Видимо, хочет познакомиться с гарнизоном. Вашим полком он заинтересовался особо. Ты же сам написал рапорт, что полк по тревоге может подняться в воздух только через полтора часа. А у других истребительных полков готовность к бою не больше часа. Ваш срок командующего не устраивает.

— Объясню, обосную. Да, вот еще что. Мы начали стрелять по конусу новым методом. Результаты отличные. Может, мне стоит поговорить с командующим, об этом? Если нужно, летчики могут показать стрельбу прямо над аэродромом.

— Давай. Если одобрит, мы этот метод применим в других полках.

Небо принято называть голубым. Для летчика оно каждый летный день выглядит по-разному. Все зависит от задачи и ее выполнения в воздухе. Мне в это теплое осеннее утро оно виделось чистым, но тревожным. Я с особым вниманием следил за взлетом младшего лейтенанта Кудрявцева.

Наши асы в Испании, в Китае, на Халхин-Голе, а затем в ходе Великой Отечественной войны, как правило, уничтожали вражеские самолеты с первой очереди. Повторная атака по истребителю, если он не подбит, в групповом бою почти исключалась. Самолет врага резким маневром выходил из-под удара. Поэтому надо было обучать летчика-истребителя так, чтобы он поражал цель с первой очереди. Но обучали по старинке, как в двадцатые годы, когда максимальные скорости истребителя не превышали 200 — 280 километров в час. По полотняному конусу, который летчики называли «колбасой», стреляли только заградительным огнем, целясь не в саму мишень, а в упрежденную точку, надеясь, что «колбаса» сама наскочит на пущенную очередь.

На самолетах того времени поправка на скорость конуса и вынос точки прицеливания вперед были небольшими. Из поля зрения летчика в момент стрельбы конус не выходил.Заградительный огонь приближался к огню на поражение. С ростом скоростей истребителей, появлением крупнокалиберных пулеметов и пушек вынос точки прицеливания был настолько большим, что конус стал выходить из поля зрения летчика. К тому же светящиеся трассы перед носом врага предупреждали противника об опасности, он принимал контрманевр, атака срывалась.

Поняв, что существующий метод обучения стрельбе по конусу устарел, я нашел свой и отработал его в полетах. Результат оказался выше существовавших нормативов. На фронтах Великой Отечественной войны, применяя этот метод, я сбивал самолеты, как правило, с одной очереди. Но для того, чтобы применить его, надо в совершенстве владеть машиной. Слабо подготовленный летчик может врезаться в мишень. Вот почему я не спускал глаз с самолета Кудрявцева, который должен был стрелять по конусу моим методом. Это был его первый вылет на такую стрельбу, хотя до этого он прошел учебную тренировку, показав хорошие результаты. И все же я переживал.

Кудрявцев вырулил на старт. Я обратил внимание, что голос его звучит уверенно, но глуховато, выдает его волнение, и это порадовало меня. Равнодушным на старте летчик, как и спортсмен, быть не должен.

Самолет-буксировщик уже находился в воздухе. Кудрявцев пристроился к нему, а в зоне стрельб сразу отвалил в сторону. И тут же от буксировщика отделилась мишень. Под напором воздуха веревка быстро размоталась, в голубом небе белизной сверкнул конус. И тут же в динамике раздался голос Кудрявцева:

— Разрешите стрельбу?

— Разрешаю, — ответил летчик самолета-буксировщика.

Кудрявцев занял исходное положение для атаки, летя параллельным курсом на 500 — 600 метров правее конуса, потом рывком развернулся влево, направив нос истребителя в голову мишени. До нее уже было метров сто. Дальше сближаться становилось опасно: можно врезаться в конус. Глядя на этот маневр, я весь напружинился, опасаясь, что летчик может опоздать со следующим маневром. Но он круто переложил машину в правый крен. Инерция сближения была погашена. Конус застыл перед истребителем. Мишень в прицеле. Огонь! Но огня не последовало. Кудрявцев круто отвалил от мишени. Это была тренировочная атака, как и предусматривалось заданием.

Вторая атака. Она походила на первую. Только в шум моторов вплелся короткий рык пушек. Трассирующие нити прошили конус, и он, точно живое существо от боли, вздрогнул.

Вторым стрелял Иван Королев. За ним должен был отстреляться и третий летчик. Но от первой же очереди Королева мишень разлетелась. Когда остатки конуса были доставлены на аэродром, оказалось, что у Кудрявцева пять попаданий и два у Королева…

Нового командарма я не раз встречал в Главном штабе ВВС, а в годы войны мне пришлось с ним побеседовать в необычной обстановке. Было это в марте 1945 года. Я летел на истребителе в район озера Балатон, где шли жестокие бои на земле и в небе. За Карпатами из-за погоды мне пришлось выполнить вынужденную посадку, во время которой я получил травму. С места аварии кто-то доложил начальнику Главного штаба ВВС маршалу авиации Ворожейкину, что пострадал его родственник. За мной срочно вылетел самолет, меня доставили в Москву, где и состоялось знакомство с однофамильцем Григорием Алексеевичем Ворожейкиным. Когда я представился, он удивленно и с укором спросил:

— Почему вы выдали себя за моего родственника?

— Я не выдавал. Видимо, кто-то в штабе перестарался.

После того «деликатного» разговора мы больше не виделись. И вот новая встреча. Я знал, что маршал еще до революции окончил школу прапорщиков, был участником первой мировой и гражданской войн. До начала тридцатых годов служил общевойсковым командиром. Потом перешел в авиацию. Сильный, высокий и спокойный человек. Сейчас же, когда вышел из транспортного самолета, выглядел раздраженным. Я начал доклад, но он властно перебил:

— Почему летаете?

— Запрета полк не получал.

— А мой прилет вам ни о чем не говорит?

До меня дошел смысл вопроса, и я спокойно заметил:

— Вашей посадке ничто не угрожало. Все самолеты были выше вашего эшелона подхода к аэродрому на две тысячи метров.

— Выше, выше, — уже более сдержанно проговорил командующий. — А где машина, на которой я поеду?

Всякий раз, когда на аэродром прибывали старшие военачальники, они прежде всего интересовались организацией полетов и мастерством летчиков. Я думал, так будет и сейчас, поэтому машина стояла у стартового командного пункта. Но маршал авиации даже не оглядел аэродром и не посмотрел в небо.

— Машина ждет у эскапе.

— Ну ладно, пойдем, — снисходительно согласился мой однофамилец.

Уже в машине он сообщил, что поедет в казарму. Казарма — длинное одноэтажное деревянное здание. Двухъярусные койки. Постели заправлены. Чистота. Командующий заглянул в умывальник и туалет. Везде порядок. Прежде чем выйти из казармы, спросил:

— Специально для меня навели лоск или всегда так прибираетесь?

— Люди любят чистоту и порядок. А перед вашим прибытием особенно постарались.

— Теперь поедем в штаб, — сказал командующий.

Ехали молча. В штабе он тоже молча осмотрел нижний этаж, спросил:

— Фанерных клетушек зачем понастроили?

— Здесь была одна комната. А штабу нужны изолированная секретная часть, комната для начальника строевого отделения и кадров: личные дела офицеров положено хранить отдельно. Инженеру полка со своей службой тоже необходима клетушка.

— Где ваш кабинет?

— Наверху.

Мы вдвоем поднялись по крутой, как на военных кораблях, лестнице. Когда вошли в кабинет — мансарду сеновала, я пояснил:

— Здесь будет находиться и начальник штаба. Он уже назначен.

— Кто?

— Майор Сергей Жаров. Больше я о нем ничего не знаю.

Командующий, усаживаясь за стол, сообщил;

— На вашего старшего инженера Спиридонова пришел приказ об увольнении.

— Нового назначили? — спросил я.

— Пока нет. А теперь дайте мне план боевой тревоги.

Я его уже принес, и он находился у меня в сейфе. Командующий молча просмотрел, обратил внимание на схему расквартирования летно-технического состава:

— Ближе к аэродрому люди не могли разместиться?

— Не могли.

— Я получил сведения, — начал командующий, — что вы вместе с инженером полка занялись коммерцией: меняете масло на фанеру. Это так?

— Так, — ответил я и рассказал, как все было. — Если бы мы не дали масло фанерному заводу, он бы простаивал. Да и нам фанера нужна. А отработанное масло хранится в земле, в ямах. Сколько его пропадает.

— Понятно. Но это незаконно, — заключил командующий. — И больше такими делами не занимайтесь.

Он встал и молча направился к двери. Я остановил его вопросом:

— Товарищ командующий, можно обратиться?

Он остановился у двери:

— Что за дело? Срочное?

— У меня об этом уже был разговор с командиром дивизии полковником Правдиным. Насчет воздушной стрельбы. Мишень-конус не рассчитана на снаряды. Она пригодна только для самолетов с пулеметами. А на «лавочкиных» пушки, и бывает, что от четырех — шести снарядов конус разлетается.

— А сколько попаданий требуется, чтобы отлично выполнить упражнение? — спросил командующий.

— Три. Но дело в том, что по правилам стрельбы…

Маршал раздраженно перебил меня:

— Вот и не нарушайте эти правила. Строго выполняйте их, а не мудрствуйте!

Спускаясь по лестнице, он звонким шлепком ладони раздавил паука на своей щеке и зло выругался.

— Удивительно, как еще командира полка не съела пауки?

Я хотел пояснить, что вокруг мансарды хранится совхозное сено но у меня почему-то вырвалось другое:

— Сегодня же объявим войну паукам.

Командующий улетел. Небо мне уже казалось не просто чистым, а прохладно-тяжелым. Я вспомнил, как люди Древнего Востока обращались к богу: «Господи, дай мне силы, чтобы смириться с тем, чего я не могу изменить; дай мне мужество, чтобы бороться с тем, что я могу изменить; дай мне мудрости, чтобы суметь отличить одно от другого». С годами человек набирается мудрости и как будто должен более объективно оценивать себя, людей и происходящие события. Однако это не всегда так. Жизнь подтверждает, что такой порок, как властолюбие, не знает предела.

Вскоре на наш аэродром прилетел командир дивизий Правдин и сообщил, что по плану боевой тревоги полка у нового командующего нет замечаний. Порядок в гарнизоне ему понравился.

— А про полеты он ничего не говорил? — поинтересовался я.

— Нет, он ведь не летчик, хотя и закончил инженерную академию Жуковского.