"У смерти женское лицо" - читать интересную книгу автора (Воронина Марина)

Глава 18

— Да, капитан, — сказал полковник Соболевский, так и этак вертя перед собой какие-то бумаги, словно не зная, как с ними поступить: продемонстрировать их капитану или, может быть, просто сжечь или даже прожевать и проглотить, как герой какого-то фильма.

Капитан молча наблюдал за его манипуляциями с несколько преувеличенным выражением туповатой сосредоточенности и готовности подхватывать расточаемые начальством перлы мудрости на своем тяжелом, грубоватом лице. Как следует рассмотрев и правильно оценив это выражение, полковник едва заметно поморщился: рожа у капитана была — хоть на доску почета вешай, а значит, тот продолжал переживать провал столь тщательно спланированной им операции... и еще кое-что, пожалуй. Полковник не знал подробностей, но очень сильно подозревал, что в тот момент, когда серый «Скорпио», потеряв управление, вмазался в столб и превратился в огненный шар, он сам, полковник Соболевский, находился на волосок от гибели — капитан запросто мог не сдержаться и отвернуть голову своему непосредственному начальнику... Так, во всяком случае, казалось полковнику. Поразмыслив, он решил, что свернуть ему шею было за что — поспешил, испугался, занервничал... В конце концов, это он, чертов старый зануда, угробил операцию, блеснув навыками в обращении со стрелковым оружием... Э, да что там!.. Ну, я же тебя удивлю, подумал полковник и, перестав вертеть в руках заключение экспертизы, положил его на стол, твердо припечатал ладонью и подвинул к капитану.

— Ознакомься, — сказал он. — Уж не знаю, обрадует это тебя или, наоборот, огорчит... Не знаю. Лично я в полной растерянности. Каким-то образом мы с тобой сели в здоровенную лужу, и я ума не приложу, как это могло произойти.

Капитан взял со стола бумаги и, едва заметно пожав плечами, начал бегло просматривать текст. Примерно после третьего абзаца он слегка вздрогнул, глаза его заметно округлились, он вернулся к началу документа и стал читать все подряд, с таким вниманием разглядывая каждую букву, словно это было личное послание от Господа Бога. Полковник про себя удивился его самообладанию: что касалось его самого, полковника Соболевского, то он, прочтя то, что привлекло внимание капитана, не сдержал удивленного возгласа и даже, помнится, в сердцах грохнул кулаком по столу. Мало ему было одного фокусника, так теперь еще и это! Прокол был позорный, но полковнику почему-то казалось, что капитан будет рад... Ну, пусть не рад, но камень с души у него упадет наверняка.

— Ни черта не понимаю, — честно сказал капитан, дочитав до конца. — Виноват, товарищ полковник, но это бред какой-то.

— Так уж и бред, — откликнулся полковник, закуривая и откидываясь на спинку кресла. — Скажи еще, что криминалисты по пьяному делу перепутали трупы, а содержимое багажника разделили поровну.

— Содержимое багажника могло и сгореть, — сказал капитан без особенного энтузиазма.

— Что-нибудь наверняка осталось бы, — заверил его полковник. — Его потушили довольно быстро... В конце концов, остались бы какие-то химические соединения...

— А такой анализ проводили? — быстро спросил капитан.

Полковник молча смотрел на него с жалостливым выражением лица.

— Ну, виноват, — сказал капитан, — ясно, что проводили, иначе вы бы не стали об этом упоминать... Но что это за дьявольщина, а? Вы что-нибудь понимаете? — с надеждой спросил он.

— Говоря по совести, очень немного, — признался полковник. — То есть выводы лежат на поверхности... Ясно, что она как-то ухитрилась обнаружить наше наблюдение, нашла микрофон и подставила нам этого придурка на своей машине... Но как она догадалась, черт бы ее побрал?! Она общелкала нас с тобой, как приготовишек, и спокойно ушла с грузом. Я начинаю думать, что ты знаешь о ней далеко не все. Похоже, что мы имеем дело с профессионалом.

— Да какой профессионал! — безнадежно махнул рукой капитан. — И то, что она ушла с грузом, еще вилами по воде писано... Виноват, товарищ полковник.

— Можешь не извиняться, — сказал Соболевский. — Хотелось бы мне в это верить... Но только где же она тогда? Дома-то ее нет.

— Нет, — со вздохом согласился капитан. — Впрочем, я же снял с ее квартиры прослушивание. Я думал, что она... того.

— А вот это ты, подруга, со зла, — сказал полковник. — Немедленно возобнови прослушивание и не спускай глаз с этого мерзавца... как бишь его, Щукин?

— А то вы не помните, — вздохнул капитан. — Но... — Он замялся, бесцельно перелистывая акт экспертизы.

— Что тебя еще беспокоит? — спросил, нахмурясь, Соболевский.

— А эксперты уверены, что в машине сгорел именно мужчина? — собравшись с духом, выпалил капитан.

— Ну, — полковник даже развел руками, — это ты, брат, спросил... Умнеешь прямо на глазах, честное слово. По-твоему, наши эксперты неспособны мужика от бабы отличить? Не бойся, не бойся, жива твоя подопечная... Вот только где нам ее теперь искать? Признаться, когда ты мне тут про нее байки рассказывал, я тебе не до конца поверил... Чего там, думаю, облажался парень по молодости, а теперь себе оправдания ищет... Каюсь, ошибся. Эта твоя Скворцова нас еще за салом поводит, вот увидишь... Если ее раньше друзья-приятели не укатают.

— Да какие они ей приятели? — возмутился было капитан, но полковник остановил его нетерпеливым взмахом ладони.

— А кто ей приятели? — спросил он. — Мы с тобой, что ли? Человек — существо общественное, он так устроен, что вынужден искать одобрения себе подобных... А на наше с тобой одобрение, согласись, она рассчитывать не может. Так что выбирать ей, сам понимаешь, не приходится, тем более, что у Головы она на хорошем счету.

Капитан протяжно вздохнул. Спорить с полковником ему не хотелось, и дело тут было не в субординации. Соболевский был душа-человек, но при этом он оставался полковником ФСБ и не имел возможности в служебное время выслушивать излияния своих подчиненных, оказавшихся вдруг не в ладах с собственной совестью. «Не в ладах с совестью», — весьма обтекаемая фраза, которая может означать все, что угодно. Капитан ощущал этот разлад физически — как постоянную, ноющую и сосущую пустоту под ложечкой, словно он трое суток проходил, не имея маковой росинки во рту. С тех пор как его остроумная идея начала претворяться в жизнь, вся еда для него приобрела вкус толченых опилок, сигареты отдавали жженым волосом, а водка была похожа на ацетон. Смешно, но таковы были факты. Но хуже всего было то, что опять, как когда-то, капитан никак не мог решить, на чьей он стороне... То есть он решительно был на стороне больных детей. Кто же отважится признаться в обратном, пусть даже и себе самому? Но вот во всем остальном был полный туман, в котором время от времени возникали факты, заставлявшие его терять уверенность в том, что он действительно хорошо знает свою подопечную. А ведь весь его расчет был построен именно на этом...

«Черт бы меня побрал, — подумал капитан, грызя нижнюю губу, — я, кажется, не учел того, что люди меняются. И, между прочим, перемены эти не всегда к лучшему. Мог бы, к примеру, я измыслить такую штуку десять лет назад... Да что там десять! Три года назад? Черта с два, — ответил он себе, — не мог бы. А если бы кто-то предложил мне что-нибудь подобное, я просто набил бы идиоту морду... Жизнь меня, конечно, мяла, но я-то всегда действовал или думал, что действую, по собственной воле... По крайней мере, я почти всегда понимал, что происходит, и мог реагировать, как говорится, адекватно. А она просто оказалась поблизости от работающего вентилятора как раз в тот момент, когда кто-то додумался выплеснуть прямо на лопасти здоровенный бак дерьма... Лично я бы просто озверел и искрошил в капусту каждого, до кого смог бы дотянуться. Что, в принципе, она и проделала в свое время...»

— В общем, ступай, — сказал полковник, игнорируя задумчивость своего подчиненного, — работай. Ищи ее повсюду, только не привлекай к своим поискам ничьего внимания.

— Легко сказать, — вздохнул капитан.

— А у нас вообще работа нелегкая, — жестко сказал полковник. — И перестань вздыхать, как корова после случки, меня эти твои тонкости не волнуют. Дело надо делать, товарищ капитан, а не вздыхать. Тогда сопливые девчонки не будут на каждом шагу сажать нас с тобой в лужу... Внимательно следи за Головой — думаю, что в ближайшее время либо она вернется к нему с отчетом, либо, если она подалась в бега, он сам предпримет розыски. Так или иначе, он выведет нас на твою девушку.

— И что? — несколько агрессивно спросил капитан, выведенный из своего морально-психологического ступора намеренной грубостью Соболевского.

— И тогда мы продолжим работу по твоему плану, — ответил полковник. — А если опять ничего не получится, я возьму пистолет и пристрелю этого мерзавца к чертовой матери.

— Гм, — сказал капитан.

— Ну ладно, — остывая, согласился полковник, — ну, допустим, не сам... Пошлю кого-нибудь... тебя вот, например. Одним Щукиным больше, одним меньше — какая нам, в конце концов, разница? Сами же потом и займемся расследованием. Вердикт — заказное убийство, заказчик и исполнитель не установлены... На фоне всего этого бардака никто и не заметит. Ну, что ты уставился?

— Страшно слушать, — честно признался капитан.

— Почему страшно? — подняв брови, удивился полковник. — Противно должно быть, а не страшно.

— Противно-то оно противно, — не стал спорить капитан, — а страшно потому, что вы правы. Так и надо было, наверное, действовать, а не разводить церемонии со сбором доказательств. Пока мы возимся, он продолжает распространять эту отраву, а потом ему дадут лет пять с учетом взяток, которые он рассует направо и налево, а влиятельные друзья на воле посуетятся, и выйдет он через полтора года по амнистии — живой, здоровый и с солидным счетом в швейцарском банке. Я пришел сюда для того, чтобы бороться со всей этой сволочью, а руки у нас коротки.

— Почему коротки? — как-то косо, исподлобья глядя на него, переспросил полковник. — Вот пойди и шлепни его, если так хочется. Почему бы и нет? А я помогу, чем смогу.

— Нельзя так, — тихо сказал капитан. — Просто... нельзя, и все. Да, все размыто, все падает, но кто-то же должен стоять!

— Зачем? — спросил полковник, одним глазом косясь под стол — на часы.

— Ну, — капитан поднял руку, намереваясь, по всей видимости, почесать затылок, но спохватился и уронил ее на колени, — не знаю, как сказать... Разговор у нас с вами получается какой-то...

— Ты не виляй, — жестко сказал Соболевский. — Ты сказал, что кто-то должен стоять. Я спрашиваю: зачем? Зачем это надо, чтобы кто-то стоял? Чтобы что-то стояло, зачем?

— Да чтобы можно было ухватиться! — взорвался капитан. — Зачем же еще?

— Вот, — сказал полковник. — А ты говоришь — я прав... Это я устал маленько, вот и все.

Ну, иди, работай, перестань отнимать у меня время.

Капитан ушел, впервые за много дней чувствуя если не уверенность, то хотя бы тень ее, а полковник еще долго курил, глядя в закрывшуюся за капитаном дверь остановившимся, обращенным вовнутрь взглядом.

В отличие от капитана, он уже давно не испытывал даже тени уверенности в чем бы то ни было.

Они встретились на нейтральной территории — верный данному себе слову, майор Гаврилин прекратил посещения клуба, принимать же гостей в своей выгоревшей дотла квартире он просто не мог: даже если не обращать внимания на то, что гость сам по себе был опасен, в квартире не на что было присесть, а оглушительный запах гари, казалось, не выветрится никогда. Поэтому они сошлись в отдельном кабинете пригородного ресторанчика и, сделав заказ, поудобнее устроились на мягких угловых диванчиках.

— Что это ты вырядился, как на собственные похороны? — спросил Голова, окинув внимательным взглядом строгий угольно-черный костюм Гаврилина с белоснежной рубашкой и черным же галстуком. — Прямо пингвин какой-то, даже глаза режет.

— А ты что же, не в курсе? — изумился Гаврилин, поддергивая на коленях брюки с безупречными стрелками и неторопливо кладя ногу на ногу. Показавшийся из-под брючины носок тоже был черным, а лакированный ботинок сверкал, отражая свет торшера. Он закурил, щелкнув дорогой зажигалкой, выпустил вверх струю дыма и только после этого заговорил снова. — Я ведь овдовел на днях, ты знаешь? Несчастный случай, утечка газа. Чиркнула спичкой — и привет. Как в том анекдоте: один, са-а-а-авсэм один!

— Н-да, — сказал Голова, разглядывая собеседника с брезгливым и несколько опасливым интересом, словно рядом с ним сидел какой-то чудом оживший древний ящер, покрытый бородавками, зеленой слизью и еще бог весть какой мерзостью. — Ты знаешь, иногда мне кажется, что ты такой же чокнутый, как крыса из уборной.

— Не расстраивайся, — утешил его Гаврилин, — я о тебе такого же мнения. И давай закончим обмен любезностями на этой оптимистической ноте. В конце концов, у меня траур. Ты мог бы проявить хоть каплю уважения к моему... э... горю.

— Ты не выглядишь убитым горем, — сказал Голова, — что меня, в общем-то, не удивляет. Но действительно, оставим это. Надеюсь, ты вызвал меня в эту дыру не для того, чтобы поплакать в жилетку.

Гаврилин странно посмотрел на него, и Голова ощутил нехороший холодок под ложечкой: похоже было на то, что он снова что-то упустил... Что-то важное, судя по тому, как смотрел на него стукач.

— Ну, что ты пялишься на меня, словно привидение увидел? — грубо спросил он. — Что у тебя опять случилось?

— У меня? — Гаврилин поднял брови и развел руками. — У меня — ничего. Жена вот сгорела на хрен, но тебя это, в конце концов, действительно не касается. Ты что, радио не слушаешь?

— Какое еще радио? — спросил Голова.

— Значит, не слушаешь, — кивнул головой Гаврилин. — Я почему-то так и думал. Ты у нас шишка на ровном месте, зачем тебе радио? Так вот, — продолжал он, не давая Голове ответить на его выпад, — позавчера в сводке дорожных происшествий передали, что некто Екатерина Ивановна Воробей погибла в автомобильной катастрофе... Врезалась в столб на своем «скорпе» и сгорела к чертовой матери, как моя жена.

В кабинет вошел официант, и Гаврилин замолчал. Пока на столе расставлялись аппетитные закуски и запотевший графинчик водки, Голова сидел с таким видом, словно только что получил сильный удар кулаком пониже пояса, переваривая полученную информацию. Этот процесс у него завершился как раз к тому времени, как официант вышел из кабинета.

— Слушай, ты, — сказал Голова, — если это твои штучки, я советую тебе пойти и застрелиться. Я знаю, что она тебя достала, но это был мой человек, и я не намерен терпеть...

— Погоди, — с кривой улыбкой сказал майор, — ты не дослушал. Дальше будет еще интереснее.

— Ох, — сказал Голова, — что-то я не уверен, что хочу это слышать.

— А, — хохотнул Гаврилин, — забирает? А что ты скажешь, если я тебе сообщу, что в машине сидел мужик?

— Какой мужик? — не понял Голова.

— Я не знаю, какой мужик, — сказал Гаврилин. — Я знаю только, что мой шеф охотился за этой машиной... Фактически, как я понял, вся эта авария — его рук дело. Он прострелил шину, ну, а дальше... понятно, в общем.

— Он знал о грузе?! — подскочил Голова.

— Да тише ты, что ты орешь? — одернул его Гаврилин. — Не у себя в «Омикроне». Сиди и слушай.

В общем, да — он охотился за конкретной машиной и с конкретной целью... Я видел акт экспертизы. Так вот, из него следует, что наши эксперты очень тщательно проверили химический состав золы, пепла и всего, что поддавалось исследованию в этой машине. Вывод: никаких следов лекарственных препаратов. Ты понял? Никаких следов! То есть из этого следуют две вещи: шеф хотел наложить лапу на груз, но кто-то кинул и его, и тебя.

— Птица, — моментально сопоставив в уме все данные, сказал Голова. — Ах ты, сучка! Из молодых, да ранняя! Выходит, она посадила в свою машину Сундука, настучала на него, а сама слиняла вместе с грузом! Почему раньше молчал? — напустился он на довольного собой Гаврилина.

— Просто не знал, — сказал тот. — Я имею в виду, об этой экспертизе.

— А сообщение по радио?

— Я не обязан информировать тебя о том, что и без того сообщают по радио! — огрызнулся Гаврилин. — И потом, откуда мне было знать, что это имеет связь с... с тобой. С грузом.

Он выпил рюмку коньяка и закурил очередную сигарету, не притронувшись к закуске. Он и сам пребывал в некоторой растерянности по поводу последних событий. Он-то точно знал, что Птица не работала на Соболевского, а версия Головы никуда не годилась по той простой причине, что Гаврилин был уверен: до последнего момента Птица продолжала действовать в рамках полученных от Головы инструкций. До того самого момента, когда посланные майором люди из его группы настигли ее в Сотникове и пришили прямо в конторе этого тамошнего воротилы таблеточного бизнеса... Правда, эта сучка снова едва не вывернулась, не побоявшись сигануть с третьего этажа, но на этот раз карты легли так, как хотелось ему. Фактически, он опять убил одним выстрелом двух зайцев: убрал эту дешевку и нагрел неуязвимого Голову на приличную сумму, свалив все на девчонку... «Ха, — сказал себе майор Гаврилин, — то ли еще будет! В принципе, было бы очень неплохо сдать Голову шефу... но как-нибудь так, чтобы и сам Голова, и этот его помощник, который по роду своей деятельности волей-неволей слишком много знал, были убиты при задержании. А что, это можно будет организовать. Слишком уж длинный за ним протянулся след... Да, пора рубить концы». Он улыбнулся, несмотря на боль в заживающих рубцах, и, дотянувшись, дружески похлопал Голову по плечу.

— Не горюй, — сказал он. — Найдем твою Птицу... Куда она, на хрен, денется. Я своих орлов подключу... Ты не смотри, что они из органов, — когда им платят, они работают, как звери. Кстати, — осененный идеей, воскликнул он, — почему бы тебе не позвонить этому своему... Ну, к которому ехала Птица? Последнему заказчику. На хрена ей твои лекарства? Ей их толкнуть надо, а кому она их толкнет? А тут — готовая договоренность...

— А вот это мысль, — сказал Голова, слегка оживляясь. — Вот это ты молодец, даром, что майор.

— Обязательно позвони, — снова улыбаясь, сказал Гаврилин.

Он знал, что дозвониться до Ульянова Голове вряд ли удастся, а это должно было только укрепить его подозрения. Он знал, что Птица скора на руку, и логическая цепочка выстраивалась сама собой: подставив Сундука и обманув обе заинтересованные стороны, Птица, не мудрствуя лукаво, продает товар первоначальному заказчику, получает деньги и пускает ему пулю в лоб, чтобы он не мог никому ничего рассказать... После этого, конечно же, она могла бы забрать и товар, чтобы попытаться продать его кому-нибудь еще. Это было так логично и казалось таким правдивым, что Гаврилин на некоторое время ощутил что-то вроде раздвоения личности: одна часть его знала правду, а другая была уверена в том, что домыслы относительно Птицы целиком и полностью верны.

Он налил себе и Голове и отсалютовал поднятой рюмкой. Голова кивнул, поднимая свою, и они выпили не чокаясь. Майор Гаврилин вышел из ресторана первым, предоставив Голове оплатить ужин. Когда он спустился с крыльца на ярко освещенную стоянку перед рестораном и, с легкой презрительной улыбкой обогнув машину Головы, направился к своей вишневой «Ладе», с темного неба опять посыпался мелкий и уже по-настоящему холодный дождь.

Катя пришла в себя сравнительно быстро. Удар рукояткой пистолета по голове, хотя и был довольно сильным, пришелся немного вскользь из-за того, что она начала оборачиваться как раз в тот момент, когда он был нанесен. Несколько секунд она лежала неподвижно, прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь определить, где она и что с ней происходит. Очень быстро до Кати дошло, что она по-прежнему лежит в узкой щели между деревянными стенами, глядя в голубое небо с качающимися верхушками страховидной крапивы. Увидев крапиву, она поняла, что явилось причиной совершенно нестерпимого зуда в руках и на лице. Одним из самых ранних впечатлений ее детства было воспоминание о том, как их детский сад летом вывезли за город, и она, оступившись, упала в огромную круглую яму, целиком заросшую здоровенной свирепой крапивой. Тогда ощущения были сходными, вот только площадь, так сказать, поражения оказалась гораздо большей, нежели теперь, — ведь тогда на ней было коротенькое платьице без рукавов, панамка и сандалии с белыми носочками...

Зато тогда не было этой тупой, раскалывающей голову боли в затылке, от которой можно было сойти с ума. «Где же это я так приложилась», — подумала Катя, прислушиваясь к надоедливому звону в ушах и борясь с желанием немедленно начать яростно чесаться, как одолеваемая блохами собака.

Она с трудом приподнялась на локтях, пережив при этом новый взрыв боли, сопровождавшийся легким приступом тошноты и головокружением. В двух шагах от нее валялся труп мужчины, убитого выстрелом в лицо. Зрелище было неприглядное, и Катя поморщилась, отводя взгляд. На глаза ей немедленно попался полускрытый крапивными зарослями укороченный автомат вроде тех, какими с некоторых пор по поводу и без повода вооружались работники милиции, и Катя окончательно пришла в себя, вспомнив все. Мужчина, чей труп лежал рядом с ней, был убит ею — это Катя помнила отчетливо. Она разговаривала с Ульяновым, потом началась стрельба, она выпрыгнула в окно и подвернула ногу... А потом появился этот парень с автоматом, которого она уложила не месте одним выстрелом... и было еще что-то, чего она никак не могла припомнить. Вспоминалась почему-то дырка от сучка в заборе, и это воспоминание странным образом ассоциировалось с болью в затылке. Катя осторожно поднесла руку к болевшему месту и нащупала здоровенную, горячую и влажную на ощупь гулю. Посмотрев на руку, она увидела, что пальцы в крови.

«Это меня кто-то сзади приложил, — решила Катя, — сама я так не могла. Прикладом, наверное, гвозданули... хотя могли, конечно, и кирпичом». Она завозилась, поднимаясь на ноги и стараясь поменьше тревожить растянутую лодыжку.

Встав на ноги, она немного постояла, привалившись лбом к теплой бревенчатой стене и пережидая новый приступ дурноты. Пока она так стояла, звон в ушах постепенно шел на убыль и наконец пропал совсем. Это был какой-то очень странный звон, и только когда он стих, до Кати дошло, что это была милицейская сирена. «Что за черт, — подумала она, почему же меня не забрали?» Она огляделась по сторонам. Крапива стояла по пояс — густая, мощная, черно-зеленая. «Не увидели, — поняла Катя. — Надо же, просто не увидели и пошли себе... ну, правильно, у них автоматная стрельба и, как минимум, два трупа... кто же, учинив этакое безобразие, станет в крапиве прятаться? Кто-то видел их машину... хорошо, что мой драндулет так и остался в том переулке, где склад... видел и накапал. Кавалерия, конечно, пустилась в погоню, а сейчас прибудет медсанбат — собирать трупы и раненых. Нельзя, чтобы они меня подобрали. Я, конечно, могу сойти за невинную жертву, но это только до тех пор, пока меня не начнут рассматривать под увеличительным стеклом... А у меня машина чужая, между прочим. После всей этой пальбы я на ней из города не выберусь, это уж как пить дать. Так что к машине нельзя приближаться на пушечный выстрел...»

Она заметила, что уже идет, удаляясь от устья прохода и забираясь все глубже в заросли крапивы, только когда споткнулась обо что-то и едва не упала, застонав от резкой боли в поврежденной ноге. Тогда она стала передвигать ноги сознательно — легче ей от этого не сделалось, но теперь она, по крайней мере, могла выбирать дорогу. У нее возникла мысль о том, что можно было бы как-то перебраться через забор и уйти через дровяной склад — это можно было бы сделать, если лезть так, как часто делают киношные альпинисты: уперевшись в забор спиной, а в стену — ногами, намертво расклинившись и едва заметно передвигая тело вверх. Ширина прохода это вполне позволяла, но Катя сильно сомневалась в том, что смогла бы проделать такой трюк даже с обеими здоровыми ногами.

Катя снова споткнулась и на этот раз ничком упала в крапиву. Заросли здесь были примяты, и, подняв голову, она увидела над собой разбитое окно. Вокруг нее в крапиве блестели осколки стекла, и Катя поняла, что вернулась на место своего приземления. «Где-то здесь он меня и гвозданул», — подумала она и в ту же секунду увидела свой пистолет — «стечкин» с глушителем лежал в метре от ее левой руки.

— Аллах акбар, — пробормотала Катя, подбирая пистолет и перекладывая его в правую руку.

Она встала и торопливо заковыляла дальше, гадая, куда выведет ее эта вонючая щель. Оказалось, что умирать в глухой провинции ничуть не легче и ни на грош не веселее, чем в Москве или хотя бы в Подмосковье, только здесь, в отличие от Москвы, была еще и крапива... Катя увидела дыру в заборе как раз в тот момент, когда начала задумываться о том, как долго может продолжаться это сумасшедшее, ни с чем не сообразное везение. С начала ее путешествия прошло никак не более двух минут, но Кате они показались вечностью — тот, кто заглянет в этот проход с улицы, вполне мог оказаться не санитаром с «труповозки», а милиционером — в конце концов, там валялся совершенно беспризорный автомат, который не могли надолго оставить без присмотра. «Черт побери, — подумала Катя, — а ведь там наверняка кто-то был... Кто-то там наверняка есть, и он меня до сих пор не заметил только потому, что лентяй и вместо того, чтобы выполнять свои прямые обязанности, греется где-нибудь на солнышке».

Она протиснулась в дыру, отодвинув в сторону державшуюся на единственном ржавом гвозде доску и оказалась на территории склада, которую скрывал от нее сложенный почти вплотную к забору штабель бревен. За штабелем подвывал двигатель автокрана, лязгало железо, громыхали бревна и время от времени раздавались беззлобные матюки. На складе кипела работа, хотя, прыгая из окна, Катя не заметила там никакого движения. Она посмотрела на часы. Было десять минут второго — у рабочих закончился обеденный перерыв.

Катя привалилась спиной к штабелю и немного передохнула, приводя себя в порядок и осматривая полученные повреждения. У нее было оцарапано лицо, вдребезги разодран правый рукав куртки, а джинсы на левом колене лопнули поперек. «Опять порвала джинсы, — с тихим отчаянием подумала Катя. — Если продолжение будет таким же, как в прошлый раз, лучше уж сразу застрелиться...»

Впрочем, это была ерунда — стреляться она не собиралась. Она еще не думала о том, что будет делать, когда выберется из этой западни... Может быть, просто потому, что это не нуждалось в обдумывании.

Она давно обнаружила пропажу конверта с деньгами и сделала из этого организационные выводы — они напрашивались сами собой. «Значит, — думала она, — Голова планировал это с самого начала... Неважно, чего он хотел, на что рассчитывал и чего добился в результате. Он явно вбил себе в голову, что Катя мешает ему жить. Что ж, да воздастся каждому по вере его...» Теперь она была всерьез намерена помешать ему жить — судя по всему, выбора у нее не было. Голова сам сделал выбор, и он не остановится, пока некто Е. Воробей не исчезнет с лица земли, а значит, она не могла ощущать себя в безопасности, пока этот ласковый упырь был жив.

«Интересно, — подумала Катя, сидя на теплых шершавых бревнах и слушая, как матерятся неподалеку работяги, время от времени переходя на местный диалект, — сколько уже дураков и дур жило до меня в той уютной квартирке на Старом Арбате? Неужели каждая поездка курьера с грузом кончается вот так? Только на этот раз курьер вернется... на белом коне и с шашкой наголо».

Она едва не рассмеялась вслух, несмотря на всю бедственность собственного положения. Точнее, именно эта бедственность и послужила поводом для веселья: она сидела на бревнах, на задах какого-то дровяного склада, не зная, как незамеченной пересечь его территорию, и строила какие-то планы мести... хромая, оборванная и без копейки денег, в тысяче километров от Москвы. Ни дать ни взять маленькая разбойница из «Снежной королевы» — в лохмотьях и с большим пистолетом.

Катя порылась в кармане. Сигареты оказались на месте, и даже зажигалка каким-то чудом не выпала в то время, как она пробовала себя на каскадерском поприще. Она закурила и выкурила сигарету до фильтра, держа дыру в заборе под прицелом пистолета на тот случай, если кто-нибудь все-таки двинется по ее следам. Она чувствовала, что просто не сможет идти дальше, пока не посидит здесь и не соберется с силами. Нога болела, но дело было не в ноге. Нервное напряжение наложилось на бессонную ночь и все безумие предыдущего вечера, начисто лишив ее сил. Наконец она почувствовала себя достаточно отдохнувшей, по крайней мере настолько, чтобы не упасть посреди этого грязного склада на диво стропальщикам, крановщикам и иному рабочему люду. Она сняла куртку и с сожалением выбросила под штабель бревен наплечную кобуру — это была удобная штука, и Кате жаль было с ней расставаться. Пистолет она взяла в правую руку и прикрыла сверху аккуратно сложенной курткой. Теперь, если держаться к стропальщикам неоцарапанной щекой, не сильно хромать и вести себя естественно, можно было сойти за нормального человека... Вот только что ответить, если ее спросят, кто она такая и как попала на территорию склада?

— Это, конечно, проблема, — вслух сказала Катя с горькой насмешкой.

Она вышла из-за штабеля и оказалась вовсе не на просторе складского двора, а в совсем уже узеньком проходе между двумя штабелями. Очень быстро выяснилось, что проход ветвится и петляет, образуя настоящий лабиринт. Катя поняла, что, глядя из окна конторы, не заметила очень многого, и порадовалась этому открытию. Она двинулась в обход двора, ориентируясь по голосам стропальщиков и урчанию двигателя, приблизительно в ту сторону, где, по ее расчетам, должны были располагаться ворота. До ворот она так и не добралась — очень скоро ей попалась очередная дыра в заборе, выходившая на тихую боковую улицу. Пробравшись через нее, Катя с удивлением увидела почти напротив свой коричневый «Опель», выглядевший усталым и запыленным. Оглядевшись, она узнала переулок, в котором располагался «склад» Ульянова. Переулок был пуст, если не считать лениво слонявшейся в отдалении дворняги, лохматая шерсть которой была густо увешана репьями.

Некоторое время Катя стояла неподвижно, глядя на «Опель». Это был, несомненно, проигрышный вариант, но она чувствовала себя уставшей ровно настолько, чтобы рискнуть и попытаться покинуть гостеприимный город Сотников так же, как она прибыла сюда, — на машине. Кроме того, в машине осталась ее спортивная сумка, в которой, помимо всего прочего, лежала чистая одежда и немного денег — единственное, в чем, как ей казалось, она нуждалась в данный момент.

С трудом доковыляв до машины, Катя открыла дверцу и со стоном опустилась на сиденье. Отсюда нужно было уезжать как можно скорее, но она еще какое-то время медлила, неторопливо покуривая и глядя вдоль улицы. Через несколько минут мимо, поднимая облака пыли, промчался милицейский УАЗ с выключенными мигалками. Похоже было на то, что кавалерия возвращалась из неудавшейся погони. Возмущенно клокоча двигателем, «луноход» пропылил мимо, даже не снизив скорость, и свернул вправо, направляясь к месту происшествия.

Проводив его взглядом, Катя бросила окурок на дорогу и завела двигатель «Опеля».