"Катюша" - читать интересную книгу автора (Воронина Марина)

Глава 16

Катя была начеку, но чувствовала, что долго не продержится — нервное напряжение оказалось все-таки чересчур велико для нее. “Другая бы давно рехнулась, — подумала она, — начала бы биться о стены и выть нечеловеческим голосом... и, между прочим, это была бы нормальная человеческая реакция”.

Она уже подумывала о том, не пристрелить ли ей Банкира прямо сейчас, решив тем самым хотя бы часть своих проблем — в конце концов, нора Профессора явно была где-то поблизости, и найти ее, пожалуй, уже не составило бы особенного труда, но, как всегда, были “но”. После телефонного разговора с Банкиром Профессор мог догадаться о его планах и дать тягу, и тогда самым ценным для нее становилось время, а вовсе не личная безопасность. А если даже это и не так, то, пока она будет бродить по деревне, вынюхивая и выспрашивая, Профессор может заметить ее и либо сбежать, либо попросту подстрелить ее из-за угла, как куропатку. Нет, Банкир пока что нужен был ей живым, тем более, что, будучи выдвинутым в авангард, мог на время отвлечь внимание Прудникова от Кати, а то и сделать за нее всю грязную работу.

А вокруг был разряженный по случаю осени лес, поражавший воображение безумной мешаниной красок и линий, слагавшейся, тем не менее, в абсолютно гармоничную картину.

“Сюда бы за грибами”, — подумала Катя. Через дорогу стрелой метнулся заяц (Катя никогда не думала, что они такие крупные). Она машинально повернула вслед ему голову, и тут Банкир резко ударил по тормозам, крепко уперевшись в руль обеими руками и как можно дальше откинувшись назад на сиденье.

Катю швырнуло на ветровое стекло. Она с хрустом ударилась головой, тонированный триплекс затрещал и выгнулся наружу, покрывшись густой сеткой мелких трещин и мгновенно потеряв в месте удара прозрачность, но выдержал, не рассыпался. Какой-то внутренний сторож все-таки успел предупредить Катю об опасности, в последний момент она почти успела выставить перед собой свободную руку, но было поздно, рука соскользнула с передней панели, и удар получился сокрушительным. Рука все же немного смягчила его, и Катя не потеряла сознание, но предусмотрительный Банкир, как более опытный хищник, на этот раз оказался на высоте — выхватив из какого-то тайника под приборной доской тускло блеснувший кастет, он коротко и сильно ударил Катю в висок. Теснота в кабине помешала ему как следует направить удар и вложить в него всю силу, и кастет пришелся не совсем точно в висок — немного ниже и левее, но Катя обмякла, не успев даже охнуть. Банкир пощупал пульс у нее на шее и с неудовольствием убедился в том, что она жива, но пачкать салон кровью ему не хотелось — это была, черт возьми, его последняя машина, и притом очень хорошая машина! А возиться, оттаскивая эту тварь на обочину, было просто некогда — Профессор мог рвануть когти, и тогда ищи его и свищи хоть сто лет.

Банкир, кряхтя, отобрал у бесчувственной Кати оба пистолета, рассовал их по карманам и погнал машину дальше, желая всяческих успехов тому безмозглому зайцу, который дал ему шанс выбраться из дерьма, в которое он вляпался по собственной глупости, и снова оказаться наверху. Это случилось, по мнению Банкира, очень вовремя — до Бобырей, или как их там, оставалось не более километра.

Бешеная тварь, которой он наконец-то вырвал ее ядовитые зубы, отдыхала, завалившись боком на сиденье и уперевшись башкой в дверцу. Кровь из рассеченной скулы широкой медленной полосой струилась по ее лицу — пока что ее впитывал воротник свитера, а после, пожалуй, придется оттирать сиденье. Хорошо хоть, что обивка кожаная, и не придется менять чехлы.

Банкир неловко закурил, пользуясь одной рукой, внезапно ощутив себя очень молодым и полным сил — давно он не прикуривал сигарету, вертя одной рукой баранку. Это было как в юности, и опять, как всегда, все получалось как он хотел, а за следующим поворотом поджидал заработанный в поте лица своего немалый куш. “Козлы, — подумал он про все остальное человечество в целом и про Профессора с Катей в особенности, — козлики вы мои, опять вам не удалось закопать папу Банкира, а папа Банкир вот-вот закопает вас, и — как там говорили теоретики нашего дела? — деньги ваши будут наши, вот и вся теория, она же философия... козлы”.

Лес нехотя расступился, разъехался в стороны, как разъезжаются, открывая сцену, намалеванные на театральном занавесе декорации, и Банкир въехал на заросшую бурьяном в человеческий рост улицу. Сквозь бурьян слепо таращились заколоченные, а кое-где и просто высаженные подвернувшимся под руку какому-нибудь местному отморозку камнем окна, чернели провалившиеся гнилые крыши, похожие на тощих коров с перешибленными хребтами, кое-где, опираясь на бурьян, пьяно висели завалившиеся трухлявые заборы. Почти скрытый гигантскими почерневшими лопухами, тоскливо ржавел на обочине остов грузовика без кабины и двигателя, да кое-где вяло поднимались в серое небо тоненькие струйки дыма из потерявших форму, рассевшихся печных труб — это грели свои кости местные могикане, разгоняя в истончившихся сосудах холодную стариковскую кровь.

— Ну и дыра, мать твою, — вслух сказал Банкир, объезжая огромную, наполненную дождевой водой страховидную рытвину, лениво разлегшуюся посреди дороги. — Кто бы мог подумать!..

Дом Профессора он узнал по описанию да еще по тому, что бурьян перед ним был как будто пониже — видно было, что через него частенько ходили, ломая полые стебли и топча корни тяжелыми кирзовыми говнодавами. Была здесь даже колея, оставленная въезжавшим и выезжавшим с подворья автомобилем, так что ошибка исключалась. Вылезая из машины, Банкир заметил в глубине двора мелькнувшую в бурьяне темноволосую макушку и, выхватив пистолет, бросился следом, стараясь не очень шуметь. На полпути он вспомнил про оставленную в машине Катю, но решил, что с этой стороны опасности пока не предвидится — как бы то ни было, приложил он ее крепко, да и Профессор сейчас был важнее. Тем более, что разговор с ним вряд ли будет долгим — у Банкира не было желания точить с ним лясы.

Он махнул на Катю рукой и решительно нырнул в заросли бурьяна и крапивы.

Катя медленно, с большой неохотой открыла глаза. Она не хотела открывать глаза, но что-то говорило ей, что сделать это просто необходимо — хотя бы для того, чтобы ее, наконец, перестали трясти, как грушу. От тряски жутко болела голова.

Особенно больно почему-то было слева. “Раз-два-три-четыре-пять, — ни к селу ни к городу вдруг вспомнила она, — вышел зайчик погулять... При чем здесь зайчик? Ах, да, — припомнила она, обрадовавшись неизвестно чему, — зайчик... Заяц. Там был заяц, а потом на меня упал дом. Или не дом? Ну что же он меня все трясет, неужели не надоело?”

Она открыла глаза и увидела что-то, что с некоторым трудом идентифицировала как пространство под приборной доской легкового автомобиля. “Ага, — подумала она, — это я лежу на сиденье. Устала и легла отдохнуть, а этот идиот хочет, чтобы я встала — наверное, это его машина... Что ему, жалко? Я бы выспалась и ушла, тем более, что голова просто раскалывается...”

Она с трудом повернула голову и увидела маячившую над ней морщинистую физиономию, заросшую седой клочковатой щетиной. Из щетины выглядывали слезящиеся красные глаза, с испугом моргавшие из-под венчавшей эту пародию на человеческое лицо засаленной ушанки а-ля почтальон Печкин. Одет абориген был в выцветший добела и покрытый пятнами всевозможных цветов и фактуры брезентовый дождевик, распространявший сытный запах свежего навоза.

— Слава те, господи, очухалась, — дребезжащим старческим голоском обрадованно произнес абориген.

— ...Кто? — слабо шевельнув губами, прошептала Катя.

— Ась? — переспросил тот, повернув к ней выпростанное из-под ушанки заросшее седой шерстью ухо.

Катя сглотнула тугой ком, мешавший говорить, облизала пересохшие губы и повторила:

— Вы кто?

— Архипыч я, — радостно отрапортовал дед так, словно это все объясняло. — Машина больно красивая, дай, думаю, гляну, как там внутри... а тут ты... Ты сама-то кто будешь?

— Катя, — сказала Катя, медленно садясь и начиная соображать, на каком она свете. — Слушай, дед, — сказала она, — у тебя ружье есть?

— Ишь ты, — поразился дед, — ружье... Кого стрелять-то собралась?

— Бандитов, — ответила Катя, выбираясь из машины. Ее сильно качнуло, и она ухватилась за крышу автомобиля, чтобы не упасть. Теперь она могла хорошенько разглядеть Архипыча и обнаружила, что вместо правой ноги у него деревяшка, какие она видела только в кино, и что вместо костыля он опирается на перемазанные навозом вилы.

— Вон оно как, — настраиваясь на философский лад, протянул Архипыч. — А ты что же, из милиции будешь, или как? Удостоверение у тебя с собой?

— Дашь ружье? — прямо спросила Катя.

Архипыч откашлялся, готовясь сказать речь, и полез в карман за кисетом.

— Бабам оружие не полагается, — авторитетно заявил он для начала. — Ежели, конечно, ты мне красную книжечку покажешь...

— Вот что, дед, — решительно сказала окончательно пришедшая в себя Катя, — иди-ка ты на...

Вырвав у опешившего от такого заявления Архипыча его навозные вилы, она следом за Банкиром нырнула в бурьян.

— Ах ты, соплячка, — нашел, наконец, слова Архипыч, — ах ты, вошь персидская! Ты меня, ветерана...

Тут он понял, что разговаривает сам с собой, махнул рукой и заковылял через дорогу.

Катя шла через двор, ориентируясь на слабо доносившиеся откуда-то спереди и справа звуки голосов. Шелест раздвигаемых стеблей сливался с шумом в ушах, мешая разобрать слова этой беседы, которая, как догадывалась Катя, была оживленной и очень содержательной. В правой руке Катя несла вилы, отчетливо понимая, насколько смехотворно ее оружие по сравнению с “береттой” и “вальтером” — о револьвере Профессора она, конечно же, знать не могла. Постепенно голоса становились громче, и вскоре Катя уже начала разбирать отдельные слова и целые фразы. Оба голоса, как она и ожидала, оказались знакомыми — это, по крайней мере, говорило о том, что она избрала правильное направление. В разговоре часто повторялось слово “кольцо”, и Катя замедлила шаг, стараясь двигаться совершенно бесшумно и услышать как можно больше — почему-то ей казалось, что ни один из собеседников не станет посвящать ее в суть дела, даже если она очень попросит.

— Банкир, — говорил Прудников, — слушай, Банкир, ну, зачем оно тебе?

— Кольцо мое, — неумолимо сказал Банкир.

— Банкир, Банкир, Банкир, — как заведенный, повторял Прудников, — ты просто не понимаешь, что это такое... Ты не сможешь носить его на пальце, ты не сможешь его продать, ты ничего не получишь от обладания этим кольцом. Банкир... Это кольцо не про тебя, ты понимаешь? Оно не для тебя, оно не для таких, как ты. У него нет рыночной стоимости, можешь ты это понять? Оно для меня, оно ждало меня, шло ко мне через сотни лет, по крови, по кишкам, по грязи и дерьму — только для того, чтобы стать моим... Я отдал все — дом, картины, спокойную сытую жизнь... Все отдал за него, понимаешь? Оно должно быть моим. Забери все, это гораздо больше, чем ты смог бы выручить у барыг за десяток таких колец, но оставь его мне. Ну, я умоляю тебя. Банкир!

— Какая мелодрама, — хмыкнув, сказал Банкир, и Катя услышала, как щелкнул взводимый курок. — Дурак, это все зола. Значение имеет только то, что кольцо — мое.

— Подожди, — сказал Профессор, и притаившаяся в бурьяне Катя вдруг поняла, что этот человек безумен, и от этого ей сделалось еще страшнее. — Подожди, Банкир, давай разберемся. Это кольцо не твое, оно не может быть твоим. Ты проиграл его в карты, как последняя сявка, ты продул его Студенту, а Студент отдал его мне. Чего же ты хочешь?

— Я хочу кольцо, — твердо ответил Банкир, которого, судя по всему, нелегко было сбить с толку. — Сейчас я нажму вот здесь, и оно снова станет моим.

— Нет! — взвизгнул Профессор. — Подожди! Ты хоть что-нибудь знаешь про эту штуковину? Это кольцо не твое. Это кольцо Борджиа — да-да, тех самых Борджиа... На нем лежит проклятье: каждый, кто владел им с момента его появления на свет, умирал насильственной смертью. Как тебе нравится такая перспектива, Банкир?

— Пока что это не моя, а твоя перспектива, — спокойно отвечал Банкир, поигрывая “береттой”.

Катя прекрасно видела его сквозь стебли бурьяна, и ей было очевидно, что Банкир колеблется, хотя и старается не показать этого.

— Что ты на это скажешь, ученый говнюк? Мне не так-то просто запудрить мозги бабьими сказками. Не понимаю, зачем я вообще с тобой разговариваю. Колечко ведь в чемодане? Ну, я заработал приз?

— Кольцо находится в надежном месте, известном только мне, — заявил Прудников, чем вызвал взрыв здорового смеха у своего мучителя.

— И ты собрался линять, оставив его там, где оно лежит? Брось, Профессор, это даже не смешно. Ну, не в чемодане, так в кармане, не в кармане, так за пазухой — какая разница? Все это не меняет дела. Отдай мое кольцо, и можешь убираться. В противном случае я сниму кольцо с твоего трупа.

— У тебя слишком грамотная речь для уголовника, — резко меняя тему, сказал Профессор. — Ты что, получил высшее образование?

— А то как же, — хохотнул Банкир. — Помнится, в моей камере сидел один академик. Вот у того была речь! Ты бы заслушался, век воли не видать... Так что насчет моего кольца?

Катя сидела в бурьяне, скрытая от беседующих покосившейся будкой сгнившего на корню нужника с односкатной крышей, задыхаясь от пронзительной вони разжиженных дождевой водицей фекалий и тиская вспотевшей ладонью отполированную архипычевыми руками рукоятку вил. Нужник завалился назад, круто задрав к небу висевшую на одной петле дверцу, неуловимо напоминая что-то аэрокосмическое своими устремленными вверх линиями. Это дикое сходство вызвало у Кати истерический смешок, и она поспешно зажала рукой свой неумолимо расползавшийся в идиотской ухмылке рот. “С ума сошла, — подумала она. — Тебе весело? Ну давай, засмейся, и через две секунды превратишься в решето...”

— Как ты узнал, где я скрываюсь? — спросил Прудников, но Банкир только фыркнул.

— Не пудри мне мозги, — сказал он. — Как надо, так и узнал. Не надо строить из себя графа Монте-Кристо — не придется разочаровываться .

— Черт, — сказал Профессор, — чтоб он сдох, этот твой академик!

— Уже, — горестно покивал головой Банкир. — Уже сдох. Я недавно прочел некролог в газете. Оказывается, он был гордостью державы. Представляешь? Про нас с тобой такого не напишут, как ты полагаешь, Юрик?

Профессор, хорошо знавший привычки Банкира, отпрянул назад и распластался по гнилым доскам ворот, за которыми стоял его “уазик”, которым он так и не успел воспользоваться. Колени его подогнулись.

— Да, Юрик, — почти нежно сказал Банкир. — Не стоит терять время. Встретимся у козолупа на шестке, как говаривали предки.

Он начал поднимать руку с пистолетом. Профессор заметался, ища спасения, но выхода не было: позади, справа и слева были гнилые доски и черные от старости бревна сарая, а прямо перед ним стояла сама смерть в образе грузного мужчины с фигурой начавшего терять форму боксера-тяжеловеса, державшего в вытянутой вперед руке тяжелый заграничный пистолет. Поняв это, он перестал метаться и стал более или менее ровно, выпрямив колени и прислонившись спиной к воротам.

— Чтоб ты сдох, — раздельно сказал он Банкиру и поднял к небу небритое лицо.

Катя снова с трудом сдержала глупый смешок — ее злой гений приобрел сейчас неуловимое, но очень сильное сходство со своим устремленным в заоблачные выси нужником. Право же, несмотря на драматичность момента, это было очень смешно — если вдуматься, конечно. У Кати было достаточно времени на то, чтобы вдуматься и оценить мрачноватый юмор ситуации, непонятный для непосвященных, и она сильно закусила нижнюю губу, чтобы не расхохотаться и не испортить представление.

Чтобы лучше видеть, она привстала на полусогнутых ногах, опершись всей тяжестью тела на обшитую прибитыми внахлест досками стенку нужника, и как можно дальше вытянула шею, выставив из укрытия голову, как подводная лодка выставляет перископ на поверхность враждебного моря. Трухлявая доска, за долгие годы насквозь пропитавшаяся резким и отвратительным запахом человеческих экскрементов, подалась под ее бездумными руками, соскочила с проржавевших гвоздей и с треском отлетела прочь.

Катя потеряла равновесие и с громким шорохом и треском обрушилась в сухой бурьян, не выпустив, однако, рукоятку своих мгновенно ставших бесполезными вил. Она сразу же вскочила, внезапно оказавшись на совершенно открытом месте, по пояс скрытая путаницей стеблей и колючих соцветий, а выше пояса представляющая собой завидную мишень для каждого, у кого могло возникнуть желание попрактиковаться в стрельбе. Желающие нашлись в тот же миг. Банкир резко обернулся с мягкой грацией крупного хищника. Ствол его “беретты” описал в воздухе длинную стремительную дугу, безошибочно найдя новую цель, и Катя на мгновение заглянула в черный бездонный зрачок собственной гибели, когда обрамленный сверкающим срезом металла кружок беременной смертью черноты уставился ей в переносицу.

Кто-то однажды сказал, что время относительно. Для Кати этот миг растянулся на столетия, и внутри этих неисчислимых столетий было навалом времени — его могло хватить буквально на все, и Катя постаралась использовать его с максимальной отдачей. Палец Банкира медленно, как в кино, начал давить на спусковой крючок, а Катя, скрупулезно рассчитав время, расстояние и собственные невеликие силы, размахнулась, с натугой метнув в него запачканные коровьим навозом вилы и едва не вывихнув руку в плечевом суставе, и в тот же миг нырнула в сторону, в бурьян, в крапиву, на податливую, как свежее дерьмо, и так же воняющую землю, и покатилась куда-то влево, ломая сухие трубчатые стебли, слыша, как замедленно и глухо пролаяла страшная банкирова “беретта” — ду-банг! — и пуля с треском влепилась в гнилые доски нужника. Банкир медленно, как в страшном сне, стал опрокидываться назад, беспомощно хватаясь окровавленными руками за торчащие из груди навозные вилы, и она, торжествуя победу, встала на четвереньки в крапиве и уже подтянула под себя правую ногу, чтобы встать, когда увидела и поняла, что не в меру разыгравшееся воображение подвело ее: Банкир был цел и невредим, а дуло “беретты” снова смотрело ей прямо в лоб.

— Вот блин, — сказала Катя.

И раздался выстрел.

Мотоцикл был и вправду слишком мощный и чересчур тяжелый.

Правда, последнее обстоятельство не очень мешало Колокольчикову, который и сам не отличался излишней хрупкостью, но вот на то, чтобы освоиться с непривычной мощью, понадобилось некоторое время. Несколько раз старшему лейтенанту только чудом удалось избежать аварии — каждый раз гуля на незащищенном затылке начинала болезненно пульсировать. Но в конце концов он нашел общий язык с этой сверкающей хромом и черным лаком зверюгой и немного расслабился, а через восемнадцать секунд или около того его остановил, метнувшись со своей полосатой палкой-махалкой прямо под огромное переднее колесо, какой-то недомерок в сером, со сверкающей бляхой гаишника на груди.

Колокольчиков затормозил так, что его развернуло поперек улицы, и горящий алчным рвением мусор едва успел отскочить в сторону. Невероятно обострившимся зрением старший лейтенант засек — именно засек, а не заметил, не увидел и не зафиксировал, — что гаишник сильно простужен и все время шмыгает носом, и ему немедленно припомнился незабвенный Штирлиц с его насморочным шуцманом, который остановил его в разбомбленных берлинских кварталах — правда, тот мент был немецкий и работал за страх, а не за липовые штрафы, как этот.

Часто шмыгая носом, гаишник подлетел к мотоциклу, на ходу заученным жестом поднося согнутую кривой лодочкой ладонь к козырьку фуражки — “старшина Иванов, трое детей”, — с праведным гневом в слезящихся глазенках и с пачкой штрафных квитанций в левой руке.

— Инспектор ГАИ старший сержант Др-тр-нов, — неразборчиво представился он, или это просто показалось, что неразборчиво.

Колокольчикову было наплевать на его фамилию, он смотрел вслед удаляющейся машине, боясь пропустить момент, когда она свернет в переулок, и он таки засек этот момент, и только после этого не глядя нащупал рукой клапан нагрудного кармана и сунул сержанту прямо в нос свое удостоверение — сунул излишне резко, так, что тому пришлось отшатнуться, подавшись всем корпусом назад и едва не потеряв фуражку.

Мимо, сверкая огнями и издавая потусторонние звуки, пронесся гаишный “форд” — пронесся мимо заветного переулка и скрылся вдали, распугивая мирных граждан, следующих по своим мирным делам в пешем и конном строю.

— Старший лейтенант Колокольчиков, — отрывисто представился он, — уголовный розыск. Преследую преступника. Прошу не мешать. Отвали, сержант.

Сержант разочарованно шагнул назад, сочтя все же своим долгом пискнуть:

— Шлем бы надел, старлей, а то опять остановят.

— Какой, на хрен, шлем... — досадливо бросил Колокольчиков, разворачивая тяжелый мотоцикл, но сержант выразительно повел глазами, и он увидел, что да, на руле таки болтается запасной шлем, и сочно выматерился, напяливая на голову тесную, размалеванную абстрактными полосами и дугами посудину, и немедленно бросил мотоцикл в жерло улицы, обдавая сержанта клубами бензинового перегара, и резко свернул, не снижая скорости, в лучших традициях, как встарь, как в восемнадцать лет, услышав, как завизжала резина и успев подумать, что угробил последние приличные ботинки — точнее, только правый, но ведь не будешь же ходить в одном левом ботинке, правда?

— Козел, — обиженно сказал старший сержант Др-тр-нов, возвращаясь к несению своих трудных и опасных служебных обязанностей. Он никогда в жизни не слыхал о печально знаменитом кольце Борджиа, но через два дня обкурившийся марихуаной рэкетир с вещевого рынка, остановленный им по поводу негорящего подфарника, всадил в него пять пуль из старенького тульского нагана, и сержант скончался на месте, не успев донести до козырька сложенную лодочкой ладонь. Некоторые могут и в этом усмотреть действие некоего злого рока, но вот вопрос: а был ли рок на самом деле, или все это простое совпадение? Напарник сержанта свалил рэкетира одним выстрелом, прозвучавшим, правда, несколько запоздало, но ведь может же у человека пистолет зацепиться за что-то в кобуре без участия сверхъестественных сил? Вот и не надо забивать себе голову ерундой. Мало ли, что может случиться на дороге!

Колокольчиков бомбой влетел в переулок и успел заметить в дальнем его конце поворачивающий налево серебристый “вольво”, едва различимый на таком расстоянии. Все-таки он утратил квалификацию, или мотоцикл был слишком тяжел... А может быть, он чересчур резко вывернул руль... Вполне могло быть и так, что в вечной тьме на мгновение приоткрылся некий пылающий адской злобой, светящийся собственным светом алый глаз и коротко глянул вдоль утопающего в желтой листве переулка... Так или иначе, но мотоцикл закружило в смертельном вальсе, ковбой Колокольчиков пулей вылетел из седла, проехал никак не меньше пяти метров, немилосердно царапая правым боком асфальт, и неожиданно остановился, с треском воткнувшись головой в бордюрный камень. Шлем раскололся вдоль, тонированный плексигласовый лицевой щиток, дребезжа, отправился в самостоятельное путешествие вприпрыжку, и старший лейтенант сказал нехорошее слово, памятное ему с той далекой золотой поры, когда он еще не вполне понимал, что это слово означает.

Он медленно сел, сжимая оцарапанными руками половинки расколовшейся надвое головы. Секунду спустя он обнаружил, что раскололась все-таки не голова, а шлем, яростно содрал его с головы и отшвырнул в сторону. Немедленно выяснилось, что асфальт в переулке не пострадал, но зато правому боку старшего лейтенанта изрядно досталось — кожаная куртка свисала кровавыми клочьями, перемазанные джинсы лопнули вдоль и поперек, а из разбитого локтя капала кровь.

Поодаль глупо взревывал, лежа на боку, поцарапанный, даже, кажется, слегка помятый, но в остальном вполне пригодный к дальнейшему использованию мотоцикл. Колокольчиков с натугой поставил железного дурака на копыта, оседлал его и поехал переулком, соблюдая максимальную осторожность и стараясь не замечать сочувственно недоумевающих, а порой и откровенно злорадных взглядов публики. Его сильно качало, и все время хотелось двух вещей одновременно: прилечь под первым попавшимся деревом и там же блевануть, для устойчивости придерживаясь дрожащей рукой за шершавый ствол. Колокольчиков решил, что, если через пять минут не наткнется на след “вольво”, то именно так и поступит. В конце концов, он был на больничном, а теперь, после того, что случилось, так, пожалуй что, и на двух сразу. Ему пришлось расспросить несколько прохожих, мужественно выдерживая их испуганные взгляды. Он понимал, что винить этих людей не в чем — им было, отчего выглядеть испуганными. Правая штанина джинсов из голубой превратилась в бурую, бок под изодранной курткой саднил и неприятно подмокал кровью, а глаза, как он сам чувствовал, нехорошо косили после последнего удара головой о бордюр. Тем не менее, ему посчастливилось поймать юного бездельника на роликовых коньках, который видел “вольво” с разбитым ветровым стеклом и мог достаточно уверенно показать, куда тот поехал. В благодарность за полученную ценную информацию Колокольчиков признался, что он из уголовного розыска, что в машине сидит опасный преступник, и объявил юному бездельнику благодарность от лица службы, чему тот, похоже, не очень-то обрадовался.

Он нашел брошенный автомобиль в проходном дворе выселенного и предназначенного на снос дома. “Вольво” сиротливо стоял с распахнутыми дверцами, а поодаль валялись два трупа. Хорошенько поискав, старший лейтенант нашел под передним сиденьем машины четыре гильзы и с облегчением убедился, что они не от “вальтера”.

В карманах убитого мужчины не было ничего, кроме тупоносого американского “бульдога” и горсти патронов к нему. Убежденный атеист Колокольчиков вознес к небу короткую благодарственную молитву, перекладывая все это богатство в свои карманы — не хватало еще, чтобы местные юные дарования играли в войну с этой штуковиной. Затем он закрыл глаза мужчине — женщина лежала ничком — и потратил еще десять минут на поиск свидетеля, видевшего, как из проходного двора выехал черный “БМВ”. Это было настоящее везение, и Колокольчиков решил как-нибудь на досуге пересмотреть свои взгляды и, может быть, даже наведаться в церковь. Старший лейтенант почти физически ощущал твердую руку, которая направляла его, аккуратно держа за воротник кожаной куртки, точно так же, как сам он в детстве направлял движение игрушечного мотоциклиста с инерционным моторчиком внутри. У мотоциклиста, помнится, была бессмысленная розовая физиономия, рассеченная продольным швом там, где соединялись две штампованные половинки, но лучше всего была фара мотоцикла, сделанная из желтой прозрачной пластмассы и ужасно похожая на настоящую...

Спустя еще пятнадцать минут, несясь с самоубийственной скоростью по мокрому асфальту загородного шоссе, он разглядел далеко впереди черный “БМВ” — как раз в тот момент, когда машина, тускло блеснув стеклами, свернула с шоссе на проселок и скрылась в лесу. Колокольчиков глухо зарычал и до упора вывернул рукоятку газа. Он поймал себя на этом рычании, но не стал отвлекаться на пустяки. Встречный ветер был твердым, как бетонная стена, он все время пытался выбить не помещавшегося за мизерным ветровым щитком Колокольчикова из седла и размазать его по дороге, он парусил его драную куртку, надувая ее пузырем за спиной, и куртка тоже пыталась стянуть его с седла под колеса несущегося позади огромного грузового “мерседеса”, а на шоссе было полно колдобин и трещин, каждая из которых могла стать для него трамплином в вечность. Давно минули времена, когда он брал призы в мотокроссе, и эта бешеная гонка требовала всего его внимания без остатка.

Вслед за давно скрывшимся из вида черным “БМВ” Колокольчиков свернул с шоссе на разбитую лесную дорогу, снова прибавил газ, с ревом и плеском, вымокнув до нитки, с ходу проскочил огромную страховидную лужу и с сожалением сбросил скорость. Мотоцикл был действительно хорош, он и Колокольчиков уже нашли общий язык, и оба хотели лететь быстрее ветра, но следовало проявить осторожность. Банкир мог быть кем угодно, но уж сопляком-то он не был наверняка, и вполне могло случиться так, что главный в машине теперь он, и что он давно заметил погоню и лишь ждет момента, чтобы остудить пыл не в меру предприимчивого мента. Ему даже не обязательно стрелять, достаточно натянутой между деревьями проволоки, и голову старшего лейтенанта Колокольчикова можно будет спокойно подобрать с обочины и засолить в бочке с огурцами либо направить в анатомичку на предмет вскрытия с целью подсчета извилин. Это мало волновало старшего лейтенанта. В конце концов, не он, а студенты-медики будут мучиться, тщась отыскать извилины в ментовской голове, но ему очень не хотелось оказать Кате медвежью услугу, выскочив, как чертик из табакерки, раньше времени.

По дороге не ездили, похоже, уже очень давно, и следы “БМВ” читались на ней, как надпись на мавзолее. Колокольчиков все замедлял и замедлял ход, чувствуя, как руководящая его действиями рука уверенно натягивает поводок, и, наконец, совсем остановился, спустив ноги на землю, и закурил. Сигареты, по счастью, оказались в левом нагрудном кармане и не пострадали, так же, как и лежавшая в заднем кармане джинсов зажигалка. “Какого черта я вообще сюда приперся”, — подумал Колокольчиков, выпуская дым в перекрещенное нависающими ветками небо. Двигатель мотоцикла мерно тарахтел на холостом ходу. Колокольчиков мельком глянул на указатель расхода топлива и убедился в том, что бензина хватит на рейс до Луны и обратно.

“Итак, — думал он, — какого черта я сюда приперся? Отомстить за майора? Брось, старлей, это тебе не индийский фильм... как бишь его... «Месть и закон», вот как. Так зачем? Взять двух бандитов? Так не собираюсь я их брать, на кой черт они мне нужны... Если в той машине поехала Скворцова, то брать, скорее всего, будет некого... Только бы девчонка не сплоховала... Вот, — сказал он себе. — Вот зачем я еду. На тот случай, если она промажет или пистолет даст осечку, или ее вдруг поразит гром небесный... Шалите, ребята, — мысленно сказал он Банкиру и Прудникову, — вам отсюда живыми не уйти. Пусть я сошел с ума и мне не место в уголовном розыске, но сегодня я пленных не беру. Такая сегодня погода...

Господи, — подумал он с тоской, — что со мной творится? Что с нами со всеми произошло, что это за дело такое паршивое, в котором кровь, кровь и ничего, кроме крови? Словно какой-то пьяный тамада в разгар веселья вдруг вместо дежурного «Танцуют все!» завопил: «Стреляют все!» и, выхватив пистолет, начал наугад палить в толпу гостей... а те, само собой, в свою очередь...”

Колокольчиков в последний раз жадно затянулся и выбросил окурок на дорогу. Он не накурился, но время тянуть больше не стоило — поводок снова натянулся, торопя и подстегивая, и он нащупал носком ботинка рычаг переключения передач. Огромный “кавасаки” рыкнул и покатился вперед, набирая скорость.

...Предусмотрительный Колокольчиков оставил мотоцикл при въезде в деревню, затолкав его в буйно разросшиеся кусты одичавшей замшелой сирени, полностью заслонившие нежилой, сильно покосившийся дом, глядевший сквозь них на дорогу пустыми глазницами оконных проемов. Из этих проемов сильно тянуло гнилой сыростью и почему-то падалью — по всей видимости, там сдохла кошка или собака, или какой-нибудь совершенно ополоумевший лесной зверь, не нашедший лучшего места для того, чтобы отбросить копыта. Колокольчикову вдруг подумалось, что это могут быть хозяева дома, разлагающиеся в своих заплесневелых постелях. Он презрительно хрюкнул, отметая такое ни с чем не сообразное предположение, но дикая идея, поселившись в мозгу, с завидной скоростью пустила там корни, и старший лейтенант, досадливо плюнув, поспешно выдрался спиной вперед на дорогу и зашагал вдоль улицы, по возможности держась поближе к стенам и остаткам гнилых заборов и не упуская из вида след проехавшего здесь несколько минут назад автомобиля.

Улица плавно изгибалась вправо, и, миновав этот изгиб, Колокольчиков увидел впереди торчащую из бурьяна черную блестящую крышу. Он вынул пистолет, взвел курок и двинулся дальше, неосознанно пригибаясь к земле. Идти оказалось гораздо труднее, чем ехать, да еще в таком вот полусогнутом положении. Бок болел так, словно его остервенело драли бешеные коты, в правом колене что-то стреляло при каждом шаге, и, конечно, дико болела голова. Борясь с тошнотой, Колокольчиков придумал даже новый медицинский термин — “перманентное сотрясение мозга”. По его мнению, термин этот наиболее исчерпывающе описывал то, что с ним происходило.

Не доходя до машины, а он уже видел, что она пуста, Колокольчиков нырнул в заросли, перешагнул через догнивающие в бурьяне поваленные останки забора и раненым Чингачгуком заскользил туда, откуда доносились невнятные голоса. Он поспел как раз вовремя — два паука делили добычу, и Профессор явно вот-вот должен был остаться без штанов и вообще без всего, но зато с пулей в брюхе. А Кати нигде не было видно, но вдруг раздался ужасный гнилой треск, и она кулем вывалилась из-за готового опрокинуться нужника, распространявшего по двору отвратную вонь. Она мгновенно вскочила, неумело размахнулась и изо всех сил, но все равно очень слабо метнула в наводящего на нее пистолет Банкира тяжелые четырехзубые вилы. Вилы полетели, бессильно и неопасно вихляясь, а она четко, как на занятиях, нырнула в бурьян, перекатилась влево и зачем-то стала подниматься на ноги. Банкир выстрелил и, слегка отклонившись в сторону, пропустил вилы мимо себя. Более нервный Профессор отскочил, как заяц, и вилы на излете глухо ударились в трухлявые доски ворот где-то на уровне колена и даже воткнулись было, но вывалились под собственной тяжестью, отковырнув от ворот четыре гнилых щепки, и упали на землю. Хладнокровный Банкир спокойно проводил Катю дымящимся стволом до того места, где она остановила свое смешное перекатывание и начала подниматься на ноги, и улыбнулся улыбкой голодной барракуды.

Катя подняла голову и посмотрела прямо в зрачок “беретты”.

— Вот блин, — сказала она упавшим голосом. Похоже было на то, что она ожидала чего-то совсем другого.

Улыбка Банкира стала шире, палец на спусковом крючке напрягся. Выстрел в сыром плотном воздухе хлопнул негромко и совсем не драматично. Банкир уронил “беретту”, сильно перекосился на левый бок и так, боком, повалился в бурьян. Колокольчиков со своего места отлично видел, куда угодила пуля, и похвалил себя за удачный выстрел. У Банкира наверняка было прострелено сердце.

Он выскочил из своего укрытия и в три огромных прыжка подбежал к Кате, не обращая внимания на все еще стоявшего с поднятыми руками и совершенно обалдевшим видом Прудникова, у ног которого валялся огромный пластмассовый чемодан с колесиками на одном из нижних углов. Колокольчиков помог Кате встать и, повинуясь безотчетному порыву, крепко обнял ее за плечи и встряхнул.

— Жива? Черт побери, жива! Вот молодец!

Глаза у Кати вдруг округлились, рот открылся, хватая воздух и явно пытаясь исторгнуть из себя какие-то важные слова. Колокольчиков обернулся, проследив направление ее взгляда, и тут, как показалось, прямо в лицо ему от сарая ударил тугой сноп огня, и кто-то сильно толкнул его под левую лопатку тяжелым горячим кулаком.

В последней попытке устоять на ногах он еще крепче вцепился в Катю и все-таки упал, повалив ее и придавив своим тяжелым, разом обмякшим телом.

— М-м-мать, — с трудом сказал он и потерял сознание.