"Смерть знает, где тебя искать" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей, Гарин Максим)

Глава 9

Уже давно проснулись птицы. Солнце поднялось почти в самый зенит, свежий ветер раскачивал ветки, шевелил траву, начавшую наливаться рожь. Только свет, но не ветер могли проникнуть в оранжерею-розарий, где навстречу солнцу раскрывались все новые и новые бутоны роз. Лепестки были такими мясистыми и плотными, что, казалось, они не выросли на земле, а созданы умелой рукой из тонких ломтиков свежего, кровоточащего мяса.

Люк, ведущий в подвал, был прикрыт деревянным ящиком с компостом, поверх которого лежал аккуратно свернутый кольцом толстый резиновый шланг. Шланг – вещь в хозяйстве нужная, если он длинный и целый. Рядом на деревянной скамеечке лежали два странных изделия: короткие обрезки резинового шланга, надетые на куски водопроводной трубы. Ни один звук, ни один вздох, ни даже крик смертельно перепуганной жертвы не мог проникнуть сквозь толстый люк из подземелья в розарий. Тут, наверху, всегда царило спокойствие, воздух, казалось, был наполнен умиротворением, конечно в те дни, когда сюда не приходили братья Вырезубовы, таща за собой очередную жертву.

Рита сидела в кромешной тьме, глаза ее оставались широко открытыми. Она абсолютно не обращала внимания на то, что сидит на голом холодном бетоне, на то, что руки связаны за спиной и прикручены к ржавой трубе. Она, наверное, даже не понимала, что еще жива. Темнота ее не пугала, да и что могло испугать после виденного в холодильнике? Даже привыкшая к стрессам и жестокости психика девушки, получившей детдомовское воспитание, не выдержала. Сработала защитная реакция организма – все забыть, не думать ни о чем, только о том, как выжить.

Рита не обращала внимания и на крыс, которые бегали по бетонному подземелью. Грызуны сперва прятались по углам, но когда поняли, что девушка одна и никто не может прийти ей на помощь, обнаглели. Выбрались из закоулков, из нор. Сытые и любопытные, усаживались на бетоне рядом и прислушивались, принюхивались. Голодные же и злые испытывали ее на твердость. Но каждый раз, когда какая-нибудь крыса пыталась цапнуть Риту за ногу, девушка вскрикивала тонко и протяжно. Этот пронзительный крик пугал грызунов, но ненадолго, и каждый раз их отступление было более кратковременным.

Рита уже переставала реагировать на прикосновения, на наглые укусы крыс. Она не знала, как ее зовут, не помнила того, что с ней произошло. Странные вещи творились сейчас у нее в голове. Ей казалось, будто она всю жизнь провела в сыром подземелье. Не было ни света, ни ветра, ни бега дороги навстречу машине.., словно с самого рождения ее окружала влажная темнота, а крысы были единственными живыми существами, с кем ей доводилось встречаться.

Это мироощущение девушки странным образом передалось крысам. Они понемногу затихали, одна из них даже устроилась на коленях у Кижеватовой. Так занимает место домашняя кошка, не спит, а лишь дремлет, наслаждаясь теплом человека. Нереальная идиллия воцарилась в бывшем бункере.

Рита не испытывала ни голода, ни жажды. Наверное, если бы ее не трогали, она просидела бы так с неделю, пока жизнь незаметно не покинула бы бренную оболочку.

Но вот заскрипел, заскрежетал на петлях тяжелый люк, и косой, белый, словно выпиленный из мрамора, сноп света упал на бетонный пол. Рита даже не повернула голову, она лишь чисто инстинктивно зажмурила глаза. Кижеватова не помнила, что такое свет, но смутное, неосознанное удивление возникло в мозгу. Оказывается, кроме запахов и звуков, существовали еще и цвета, формы. Крысы, зная нравы хозяев дома и подземелья, тут же попрятались по углам.

А затем в столбе пыльного света появилась тень. Илья сунул голову в люк.

– Сидит, сучка, ты смотри, даже не пошевелилась!

– Быть того не может, – отозвался Григорий, и братья загрохотали грубыми подошвами ботинок по железной лестнице.

Рита так и не повернула голову, ее глаза оставались стеклянными, лишь изменчивые отражения, которые появились в них благодаря свету, сделали их немного осмысленными. Братья стояли, глядя на пленницу.

– Проститутка все-таки, – сказал Григорий, – из-за нее нам пришлось полночи работать. Но мама будет довольна, все убрали.

– То, что она проститутка, мне не нравится.

Вырезубовы вздохнули, вспомнив, как они развлекались предыдущей жертвой.

Они уже вошли во вкус и с удовольствием занялись бы тем же самым и с этой девушкой, к тому же она походила фигурой на предыдущую, а лица жертв братьев почти не интересовали.

– Заразная, может статься, – с брезгливостью произнес Григорий.

– Почти наверняка. Справку-то у нее не попросишь на предмет СПИДа или сифилиса.

СПИДа и сифилис в семействе Вырезубовых боялись панически, как и любой другой заразы. Все программы по телевидению, связанные с наркоманией, СПИДом, венерическими заболеваниями, семейка Вырезубовых смотрела в полном составе. И если бы кто-то из братьев вздумал разговаривать во время передачи, то мать врезала бы сыну ладонью по затылку.

– Смотрите и слушайте, – говорила она, – и, не дай бог, кто-нибудь из вас притащит домой эту заразу! Я сама голову отрежу, ни в больницу, никуда не поведу, отрежу – и все.

О том, что будет дальше с телом, никто из братьев, естественно, не спрашивал. Но то, что мамаша есть не станет, подразумевалось. И не из-за того, что нельзя есть родственников, а нельзя есть больных родственников. Расчленит и закопает в розарии, чтобы цветочки росли красивые.

На измельченных человеческих останках розы вырастали фантастически красивые, с мясистыми, огромными лепестками. Да и стояли они очень долго. Сохранность роз, которые могли стоять в вазе по две недели, была коммерческой тайной семьи. Эту тайну пытались разгадать конкуренты, другие цветоводы, но что они ни пробовали применить, ничего не помогало. Розы Вырезубовых всегда выигрывали состязание. Другие становились чахлыми, лепестки сворачивались в трубочки, а пунцовые розы, привезенные Григорием и Ильей, оставались свежими, словно их только что срезали с куста.

Но две недели являлось порогом для этих роз. В одну ночь они изменялись до неузнаваемости, живые цветные лепестки превращались в мертво-черные, но не сохли, а становились влажно-гнилыми, источали из себя неприятное зловоние. Усни с таким букетом на тумбочке возле кровати, и на утро проснешься с нестерпимой головной болью. Настроение будет испорчено на неделю вперед. Запах пропитывал комнаты, и никакие дезодоранты не помогали. Но две недели – срок солидный, за который не жалко заплатить деньги.

Потому фирмы, занимающиеся оформлением свадеб, похорон, с огромным удовольствием работали с продукцией Вырезубовых. Их цветы котировались высоко, цена на них неизменно держалась раза в полтора-два выше, чем на остальные цветы, хотя семья специально цены не накручивала, а на рынок свои замечательные розы продавали даже иногда дешевле, чем другие. Держались за счет оборота.

– Здоровая вроде, – Илья взял девушку за подбородок и осмотрел ее щеки, губы, а затем сжал пальцами скулы и приоткрыл рот. – И зубы все целые. Хотя нет… – он склонил голову набок и присел, чтобы получше заглянуть в рот проститутки, – один с гнильцой.

– Покажи, покажи, – братья рассматривали девушку, как мумию в музее, восхищаясь ее сохранностью.

– Да, вроде бы здоровая, но может оказаться, как с тем зубом – сверху чистая, а внутри с гнильцой.

– Хочется? – поглядывая на брата, спросил Григорий, не уточняя, чего именно.

Но Илья понял без лишних слов.

– Конечно хочется! Но страшно.

– Так.., подожди, брат, – на губах Григория появилась глуповатая ухмылка, – можно ее проверить. Давай завезем бабу в больницу, пусть посмотрят.

– Ага, завезем! Тут нас и повинтят. У нее ж ни документов, ни хрена нет! Да и не в себе она, черт ее знает что ей в голову стрельнет. Пока сидит тихо, а потом вдруг что-то в мозгах щелкнет, начнет рассказывать или кусаться бросится. Зачем лишние неприятности?

– Да, дела… Ни сожрать ее, ни трахнуть, только кормить надо. А она ничего не жрет.

– Попоить хотя бы надо, а то загнется. Илья попробовал сунуть девушке кружку с водой, но та даже не пошевелила рукой, чтобы взять.

– Сожми ей челюсти, вольем.

– Еще захлебнется. Ну ее на хрен!

– Ты попробуй.

Братья попытались напоить Риту, но та дергалась, вода из кружки выливалась.

– Придумал! – хлопнул себя по лбу Григорий. – Помнишь, собака у нас занемогла, есть и пить отказывалась? Так ветеринар посоветовал через шприц ее поить, сунуть кончик между зубов – ив рот лить.

Илья вернулся с большим пластиковым шприцем, и дело пошло. Григорий держал девушку, а Илья загонял ей в рот воду. Рита оттого, что двигалась, а может, и от воды, немного ожила. На щеках появился румянец, и от этого она стала еще более привлекательной.

– Есть идея, – оживился Григорий. – Зачем ее в больницу везти, ведь анализ по крови делают. Наберем в шприц крови и завезем. Скажем, будто наша родственница из деревни стесняется в больницу идти, категорически отказывается обследоваться даже анонимно. Ты же немного знаешь Федора Ивановича из больницы в Клину? Мы ему еще цветы на похороны тещи бесплатно давали. Он нам должен, пусть и отрабатывает.

– Он в лаборатории работает, – глаза братьев засветились радостью, то, что раньше казалось им сложным, на поверку выходило простым.

– Да и мать справке поверит. Пару дней повеселимся, а потом, если все в порядке, сожрем ее, – Григорий хлопнул в ладоши, словно ребенок, радующийся новой игрушке.

Для братьев Вырезубовых девушка была тем же самым, что и курица для крестьянских детей: немного побалуются, а потом в суп – и ничуть не жалко. Мать отрубит голову, ощиплет, а потом вся семья соберется за обеденным столом, и никто даже не вспомнит, как она квохтала, как несла яйца. Разве что все позабавятся рассказу о том, как курица с отрубленной головой еще пару кругов пробежала по двору, а затем замертво упала в пыль, обагряя ее кровью.

Резиновый жгут перехватил руку выше локтя, и Илья занес шприц. И тут девушка испуганно вскрикнула. Это был первый звук, изданный ею сегодня. Раньше Рита панически боялась наркотиков – инстинкт самосохранения сработал. Она попыталась вырваться, но ее тут же грубо ударили в лицо. Из рассеченной губы потекла кровь, а под глазом тут же вздулся бугор.

– Ты поосторожнее, шкуру испортишь! Игла скользнула под кожу, хрустнула вена.

– Держи, держи, а то иглу обломает! Темная кровь медленно наполняла шприц.

– Ну вот и порядок, – выдергивая иглу, произнес Григорий. Шприц он держал двумя пальцами на отдалении, боясь, что кровь попадет на руки. – Прямо сейчас и завезем. Зачем тянуть? Завтра, может, результат узнаем. Главное, чтобы Федор Иванович справку написал, матери показать. Срежь штук семь роз, завезем, пусть девчонкам из лаборатории раздаст, а они уж постараются.

Братья на всякий случай, памятуя о происшедшем ранее, поставили на люк не только небольшой ящик, засыпанный землей, но и тяжелую деревянную колоду с топором.

– Думаешь, мать зарубить ее сможет?

– Кто ж ее знает! Если невзлюбила, то зарубит.

– Обидится мама, когда колоду увидит. Нельзя ее сердить, оттаскивай назад.

Колодку нехотя, кряхтя и охая, откатили.

– И ящик убери, пусть не думает, что мы от нее что-то скрываем.

Григорий Вырезубов держал в правой руке шприц и важно шел от оранжереи к дому. Брат следовал за ним. Собаки смотрели на хозяев немигающими взглядами.

Мать мыла посуду на кухне.

– Мама, – сказал Григорий, переступая порог. Женщина вытерла руки белым вафельным полотенцем и присела на табурет.

– Что это у тебя? – глядя на шприц с кровью, спросила женщина.

– Это, мама, – за брата начал говорить Илья, – мы у нашей сучки немного крови отсосали. Понимаешь, мы тут подумали…

– Здесь думаю я, а не вы.

– Если скажете, что не надо, мы и не поедем.

– Куда?

– В больницу.

– Разве кто-нибудь заболел? Ты, Гриша, себя плохо чувствуешь?

– Нет, мама, что вы, у меня все в порядке, здоровье железное. Мы с братом в вас пошли.

– Тогда что это?

– У стервы крови отсосали, хотим проверить, не больна ли она какой дрянью.

– А дальше?

– Если не больна, то съесть ее можно. Мать улыбнулась, сообразительность сыновей порадовала.

– А что вы скажете, когда кровь в больницу привезете?

– Скажем, что она наша сестра…

– Что вы, какие еще сестры! – быстро и решительно мать вскочила с табурета. – Скажете, что это наша родственница, приехала из Сибири, и мы волнуемся, не больна ли она какой-нибудь гадостью.

Разговор был глупый. Но среди этих троих никто большим умом не отличался, они были хитры, как хищные звери, но так же глупы и по-своему наивны.

– Только долго там не торчите.

– Мы семь цветочков срежем, можно, мама? – спросил Илья.

– Для кого?

– Мы не девушкам, мы Федору Ивановичу.

– Он и так нам должен, – мгновенно вспомнила Наталья Евдокимовна.

– Вот и отработает. А это – чтобы он вас вспомнил.

– И не семь, а пять, – сказала Вырезубова.

– Хорошо, мама, как скажете.

– И не самых хороших. Берите кремовые, в правом углу оранжереи.

– Хорошо, мама, как скажете, так и сделаем.

Через тридцать минут микроавтобус уже мчался к близкому Клину.

Федор Иванович оказался на месте, в маленьком кабинете, с микроскопом на столе. Стол был завален разнообразными стеклышками с фиолетовыми, черными и розовыми мазками. Все стеклышки были подписаны. Федор Иванович курил, стряхивая пепел прямо на пол.

Братья с букетом наперевес вошли в кабинет. Шприц с кровью находился в спортивной сумке на плече Григория. Складывалось впечатление, что мужчины появились в этом кабинете лишь для того, чтобы поздравить старого знакомого с какой-то праздничной датой.

Федор Иванович немного опешил, он-то опасался, что Вырезубовы появились в лаборатории, чтобы потребовать деньги, как-никак сорок роз взял он на похороны тещи. А строгой договоренности, бесплатно берет или за деньги, не существовало. Тогда Федор Иванович спешил, и времени для разговоров не оставалось. Приезда Вырезубовых он ждал и боялся. Знал, те рано или поздно появятся.

Букет в руке Ильи привел Федора Ивановича в недоумение.

– Это вам, Федор Иванович, от нашей мамы.

– Как она там? – мгновенно вспомнив угрюмую женщину, пробормотал Федор Иванович.

– Она, как всегда, ни на что не жалуется. Много работает, – бодро принялся рапортовать Илья, отдавая цветы Федору Ивановичу.

Тот мгновенно почувствовал, братьям от него что-то надо, значит, разговор о деньгах не состоится. И это заведующего лабораторией порадовало. Денег у него не было, похороны съели все, что накопили с женой. Похороны всегда неожиданны, даже если это похороны тещи, которая долго болела.

– У нас к вам просьба.

– Слушаю.

Григорий запустил руку в спортивную сумку и вытащил шприц, завернутый в полиэтиленовый пакет, перетянутый аптечной резинкой. Он, как взятку чиновнику, поискав чистое место на столе, аккуратно положил, а затем пальцем, как конверт с деньгами, подвинул доктору.

– Что это такое? – строго спросил заведующий лабораторией.

– Кровь, – сладострастно произнес Илья тихим шепотом. – Тут у нас такая история… Приехала родственница черт знает откуда, мы ее лет двадцать не видели, у мамы возникло подозрение, не больна ли она. Вот мы тайно и хотим проверить ее кровь.

Федор Иванович не стал вникать в суть этой глупой истории, он даже не поинтересовался, как братья без желания родственницы смогли взять у нее из вены кровь. Ему было все равно.

– На что проверить? – спросил он. – Надеюсь, не на сахар?

– На болезни всякие. Мама боится, что она больна гадостью.

– Значит, на СПИД?

– И на сифилис, – отводя взгляд в сторону, прошептал Илья.

В это время дверь в маленькую комнату открылась, вошла очень красивая, статная женщина в белом накрахмаленном халате.

– Ну что, Федор Иванович? – вежливо кивнув незнакомцам, произнесла Тамара Солодкина.

Федор Иванович все еще никак не мог привыкнуть к тому, что Тамара опять работает в больнице в той же должности ассистентки хирурга, с которой ушла. Он никак не мог взять в толк, какого черта такая красивая женщина, судя по всему не бедная, таскается на работу. Если бы он получил наследство от доктора Рычагова, то бросил бы работу в тот же день.

– Готовы результаты? – строго спросила Тамара.

– Еще пара минут. Присядьте, я вот с товарищами договорюсь…

– Ох, какие цветы! Впервые такие красивые вижу. Вырезубовы улыбнулись. Они любили, когда их цветы хвалили.

– Я сколько ни пытаюсь хорошие розы вырастить, ничего не получается. Разные кусты пробовала. Что за сорт у вас такой интересный?

И тут она увидела странный пакетик на столе. Федор Иванович накрыл шприц ладонью и тихонько, словно подросток, которого родители застали с сигаретой за домом, быстро и аккуратно, при этом краснея, спрятал шприц в верхний ящик стола. Это действие Федора Ивановича не ускользнуло от цепкого взгляда Солодкиной. Но она понимала, что лишних вопросов при посторонних лучше не задавать.

– Сейчас, – Федор Иванович открыл сейф, вытащил папку, в которой было три листочка, и принялся верхний лист заполнять.

– Когда нам зайти? – спросил Григорий.

– Завтра к вечеру.

Братья покинули кабинет Федора Ивановича.

– Странные посетители, – заметила Солодкина. – У вас что, день рождения?

– Нет, они цветоводы, мои старые знакомые. Люди неплохие, помешанные на цветах. Проведать приехали, давно не виделись.

О шприце с кровью Федор Иванович не говорил, и именно поэтому Тамара запомнила странный сверток, суетливость завлаба и двух братьев, удивительно похожих друг на друга.

Закончив писать, завлаб дунул на листок, словно писал чернильной ручкой, а не шариковой, захлопнул папку и протянул Солодкиной.

– Еще что-нибудь надо? Заходите, не стесняйтесь, для вас, Тамара, я совершу все, что угодно, кроме самоубийства Тамара поднялась. И тут Федор Иванович схватил букет из пышных роз.

– Погодите, Тамара, это вам, – и немолодой завлаб великодушным жестом преподнес шикарный букет не менее шикарной женщине.

Отказываться было глупо, цветы смотрелись великолепно. Да и какая женщина, знающая себе цену, сможет отказаться от прекрасных роз! Поблагодарив Федора Ивановича, с папкой в руках и с шикарным букетом, под восхищенными взглядами больных и коллег-врачей Солодкина шла по коридору.

Тяжело было понять, что прекраснее – женщина или цветы в ее руках. Но скорее всего и то, и другое было великолепно, а вместе они составляли гремучую смесь, устоять перед которой просто невозможно. И тем большее возникало искушение, когда разомлевшие представители сильной половины человечества вспоминали, что у нее есть мужчина – Сергей Дорогин, которому она предана душой и телом.

Тамара вернулась в свой маленький кабинетик, отгороженный от коридора стеклянной дверью. Большие стекла двустворчатых дверей прикрывали белые, собранные в гармошку занавески.

quot;Красивые цветы”, – подумала женщина.

Многое из того, что она оставила на работе, когда ушла из больницы, пропало. Не нашлось и вазы для цветов – пришлось делать импровизированную. Из большой двухлитровой пластиковой бутылки для минералки. Острый скальпель срезал верх бутылки, и получилась ваза, очень похожая на стеклянную. Тамара пристроила ее на подоконник так, чтобы цветы были заметны с улицы.

quot;Красивые, очень красивые!” – еще раз подумала она, прикасаясь пальцами к розам.

И тут же отдернула руку. Лепестки показались ей скользкими. Она приблизила лицо к цветам и понюхала.

«Запах у них странный… Розы бывают или благоухающими, или не пахнут вовсе. А эти… – Тамара задумалась. – У них такой запах, словно нюхаешь застоявшуюся на солнце воду, в которую набросали травы.»

В лепестках угадывались тонкие прожилки, очень похожие на вены.

«Федор Иванович странный человек. Никогда бы не подумала, что у него могут быть друзья, подобные братьям, которых я застала в кабинете. Абсолютно разные люди, и непонятно, что их объединяет. Первый раз вижу, чтобы кровь привозили на анализ люди, не имеющие никакого отношения к медицине, прямо в шприце, завернутом в полиэтилен. Да, после того как доктор Рычагов погиб, многое изменилось в нашей больнице. И все же я счастлива, что вернулась. Нельзя жить без дела.»

На Вырезубовых Солодкина тоже произвела неотразимое впечатление, но своеобразное. На всех людей они смотрели под определенным углом зрения, оценивая не только красоту, но и вкусовые качества.

– Ух, классная баба! Бедра какие! – облизывая губы, произнес Григорий, топчась у машины. – Хотя я люблю больше молоденьких, с худыми коленками.

– Извращенец, – сказал Илья, глупо хмыкнув, но тоже облизал губы, на которых появился белый налет, словно их обсыпали мукой или сахарной пудрой.

– Пухлые бабы лучше, но коленки у них должны быть худые, – тоном знатока произнес Григорий, похлопывая себя по плотной ляжке.

– Кому что нравится. На вкус и цвет товарища нет. Я, брат, думаю, что мы с тобой в одну дуду дудим.

– Конечно в одну, когда мама рядом. А когда ее нет, ты – в свою дуду, я – в свою. Мы бы с тобой, не будь мамы, вдвоем не ужились бы.

Братья любили друг друга безумно, но и ссорились поэтому. Они, как все любящие, были словно две одинаково заряженные частицы, которые отталкивают друг друга.

– Знаешь, что я думаю? – ковыряясь в носу, произнес Илья.

– И что же ты думаешь?

– Хорошо было бы эту бабу завалить. Поиздеваться над ней как следует… А вообще, брат, – Илья запрокинул голову, его кадык судорожно дернулся, – медики, они все проверенные. Там уж точно никакой заразы нет. А вообще, я хочу…

– Знаю я, чего ты хочешь. Печеночки небось хочешь?

– Представляешь, какая печенка у этой бабы?

– Нет, не представляю, – сказал Илья.

– Ты научись дослушивать до конца.

– Я только маму до конца могу выслушивать, а тебя не люблю слушать, потому что ты вечно какую-нибудь околесицу городишь. Так что ты хотел сказать? – смилостивившись, произнес Григорий.

– Я бы негра завалил.

– Кого?

– Негра какого-нибудь.

– Да, черных мы с тобой, брат, еще никогда не пробовали. Но говорят, они вонючие.

– Кто говорит?

– Все говорят.

– Не верю, пока сам не попробую.

– Они все грязные.

– Грязного помыть можно, – сказал Илья, – можно даже с мылом и мочалкой. А вообще, какая разница? Все равно же кожу сдирать и обжаривать.

– Это точно.

К больнице подъехал “фольксваген гольф”. Пришлые люди машин здесь не ставили, стоял запрещающий знак с табличкой: “Только для служебного транспорта”. Из машины вышел мужчина, он был примерно такого же роста, как и Вырезубовы, но одет намного элегантнее. Хотя вроде бы ничего особого на нем не было: джинсы, рубашка, добротные туфли. Его облик абсолютно не вязался с обликом небольшой машины. Такому бы на джипе ездить, на “кадиллаке” – обстоятельный мужик, одним словом. Каждое движение его было выверенным, а во взгляде читалось осознание собственного достоинства. Такому палец в рот не клади, вмиг оттяпает руку до локтя.

Братья поморщились, оглядывая этого человека.

– Чую я, – произнес Григорий, переминаясь с ноги на ногу, неспешно отворяя дверь микроавтобуса, – это не врач. Мент, наверное.

– Не мент, он с бородой. Менты с бородами не ходят. На артиста похож, – сказал Илья.

– Много ты артистов знаешь?

– Много не много, но кое-кого видел. Этот из их племени.

Сергей Дорогин покосился на микроавтобус с броской надписью “Живые цветы”, которого никогда здесь раньше не видел, затем глянул на братьев Вырезубовых. Владельцев остальных машин он хорошо знал, а вот микроавтобус видел впервые. Таким же взглядом он удостоил и самих братьев Вырезубовых. Те не растерялись, не замешкались и ответили на взгляд Сергея Дорогина такими же оценивающими взглядами, словно предлагали померяться силой, но с одним условием – он один, а их двое.

Сергей Дорогин пружинистым шагом пересек площадку, подойдя к служебному входу. Легко взбежал на крыльцо, посмотрел на окна, словно оттуда за ним кто-то мог наблюдать. Братья тоже взглянули на окна больницы. За стеклом на втором этаже они увидели свои розы и женщину, о которой только что говорили, – Тамару Солодкину. Она махала рукой и улыбалась.

– Она ему улыбается, сука, – сказал Григорий.

– Да, ему, – подтвердил догадку брата Илья, – уж не нам с тобой, – Илья зло ударил ногой в колесо машины, микроавтобус даже качнулся. – Мы что, хуже?

– Мы лучше, – сказал Григорий, легко запрыгивая в кабину автобуса.

Илья сел за руль. Женщина все еще стояла у окна. Илья не спешил запускать двигатель. Братья молча сидели в кабине, Григорий нервно барабанил пальцами по панели и смотрел на окно. Он увидел то, что и ожидал: в кабинете появился Дорогин, женщина обняла его.

– Фу, гадость какая! – приоткрыв дверцу, сплюнул на площадку Григорий.

Илья резко повернул ключ в замке зажигания, чуть не согнув его в штопор, и мотор загудел. Микроавтобус пронесся буквально в сантиметре от “фольксвагена”.

– Тише, а то зацепишь, потом разбирайся. Мы сюда, сам знаешь, по какому делу приехали.

– Мне уже все равно, – сказал Илья, – больная она или здоровая. Вот сейчас приедем, и я ее трахну.

– Ну, это еще как сказать. Наверное, мама сейчас в оранжерее работает, завтра цветы в город повезем. Небось уже намечает, какие срезать, какие оставить до следующего раза.

– А давай, когда она уснет, спустимся в подвал и трахнем ее?

– Я без справки не буду, мне здоровье дороже сомнительного удовольствия. Да и мама, если узнает, что мы без ее ведома вот так… Не простит.

– Вечно ты мамы боишься.

– Можно подумать, ты не боишься!

– Тоже боюсь, – признался Илья. – А баба в больнице классная! Я бы ее даже не трахал, я бы ее медленно убивал. А она бы выла, плакала, просилась… – мечтательно и сладко проговорил Илья.

– Не по Сеньке шапка, – уже во второй раз сплюнул Григорий.

– Это почему же не по Сеньке?

– Потому что не по Сеньке. Потому что ты Илья, а не Сенька.

– Пошел ты, брат!

Братья немного повздорили, но быстро помирились. Разговор опять вернулся к неграм.

– Как ты думаешь, Гриша, почему негров черножопыми называют? У них же не только жопа черная.

– Жопа чернее всего.

– Надо будет посмотреть. Давай изловим негра, притащим в подвал и отведем душу по полной программе? Погоняем его, как обезьяну по джунглям. Будем на него с копьями охотиться, а?

– Дело говоришь, брат, – Григорий воодушевился. – Я одного вспомнил, он цветы помогал носить у хохла, что у Киевского вокзала торгует. И другого вспомнил. Каждый день на Белорусском большой букет роз покупает, но тот солидный, в костюме и с портфелем. Может, у него ресторан какой-нибудь?

– Ага, ресторан… Бордель у него какой-нибудь. Ты видел, чтобы негры в ресторане хозяевами были? Братва не подпустит, – рассудительно сказал Илья и тут же добавил:

– А вот официантами негры бывают.

– В Америке, – расхохотался Григорий.

– Нет, я одного в “Макдональдсе” видел, хотя, может, он и мулат. Представляешь, проститутки нарожали русских негров.

– Нет, не негров.

– От негров же дети.

– Так эти же дети – не негры, а мулаты.

– А мне по хрену, – сказал Илья, – задница черная, губы пухлые, значит, негр.

– Да-да, ты хорошо придумал, на негра поохотиться. У меня теперь эта идея из головы не выходит.

– Знаешь, что плохо? – сказал Илья.

– Что?

– В темноте негра не увидишь, – Илья задумался, наморщил лоб.

– Точно, не увидишь. Но это если он голый. Хотя в прибор ночного видения и негр, и китаец – все едино, лишь бы теплый был.

Братья домой не спешили, потому что мысли о возможных новых гастрономических впечатлениях всецело заняли их сознание. Они мечтали так, как ребенок мечтает о новой игрушке, а охотник – о новой, невиданной дотоле, экзотической добыче. Их фантазии, казалось, нет границ. Братья изощрялись, пытаясь обойти друг друга в изобретательности.

Микроавтобус еле тащился по шоссе, и водители машин, следовавших за ними, теряли терпение, сигналили, чтобы им уступили дорогу. Но братья ни на кого не обращали внимания, они привыкли, что в жизни никто, кроме матери, не имеет права им приказывать, только они да она решают, что можно делать, а что – нет. Временами Илья даже забывал, что сидит за рулем, отпускал руки, жестикулировал.