"Игра без правил" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей, Гарин Максим)

Глава 15

Они присели на солнцепеке, но не на травку – земля была все еще слишком сырой для этого, – а на лежавший у дороги большой плоский камень. Камней здесь было множество. Немного дальше, напротив дома тетки Французова, у дороги лежал валун величиной с дом.

Как-то зимой, съезжая с горки на финских санях, Комбат едва не убился об это чудище. Уцелел он, просто спрыгнув в последний момент с санок, которые с лязгом врезались в камень и, отскочив, перевернулись. С тех пор он обходил финские сани стороной, хотя не раз наблюдал, гостя у Французова, как древние старушки, погрузив на прилаженное спереди к крутой дуге санок деревянное сиденьице авоську с пустыми бутылками, ухватившись за дугу руками и толкаясь одной ногой, лихо носились в магазин и обратно на этих штуковинах, напоминавших зимний вариант самоката.

Усмехнувшись воспоминанию, Рублев сорвал травинку и вставил ее в угол рта, сдавив зубами и ощутив на языке сладковатый сок.

– Ведь это ты – Паша Кудинов? – дружелюбно спросил он. Накрывшее его серое облако постепенно рассасывалось, и с каждой минутой ему все легче давалось это дружелюбие и все меньше хотелось отбить голову Кудинову, как горлышко бутылки, одним ударом кулака. – Я хочу, чтобы ты вместе со мной сходил в одно место.

– Сколько? – деловым тоном спросил Кудинов, даже не интересуясь тем, куда, собственно, его приглашают.

– Нисколько, – все с тем же натужным дружелюбием ответил Рублев. – Ты что, дурилка, думаешь, я тебя на дело взять хочу?

– А какого ж хрена тогда тебе от меня надо? – немного отодвигаясь, с опаской спросил Кудинов.

Он попытался встать, но рука Комбата, по-дружески опустившаяся ему на плечо, придавила его к поверхности камня, как тонна кирпича.

– В гости сходим, – сказал Борис Иванович. – Посидим, чайку попьем. Может, хозяйка сто грамм накапает, если вразумительно расскажешь, куда ты ее племянника сплавил.

– Да ты что, мужик, охренел? – пытаясь вырваться, воскликнул Кудинов. – Какой чай? Какой, на хер, племянник?! Я же говорю, я не по этой части! Пусти, козел, рога обломаю!

Он все продолжал дергаться и брыкаться, не в силах поверить, воспринять своим сознанием тот факт, что на свете есть люди, гораздо более сильные, чем он, Паша Кудинов, в минуты веселья любивший на потеху девкам подбрасывать и ловить двадцатичетырехкилограммовые гири и однажды севший в тюрьму на два года просто за то, что не стерпел по пьяному делу, когда на танцах в клубе ему оттоптали ногу, и один-единственный раз двинул обидчика кулаком, в результате чего тот очнулся в больнице.

Комбат, которому наконец надоело это копошение, сжал пальцами плечо Кудинова. Тот охнул и перестал дергаться, болезненно перекосившись и замерев в ожидании слепящего удара прямо по носу, по зубам…

– Рога, говоришь… – задумчиво протянул Комбат, чуть сильнее сжимая плечо. Кудинов снова охнул, но промолчал, боясь усугубить свое и без того незавидное положение. – Про рога мы с тобой поговорим потом, если будет время и желание, а пока расскажи-ка мне, будь добр, что это за история с больницей?

– Какая.., больница? – с трудом проскрипел Павел Кудинов, борясь с желанием заорать не столько от боли, которая была терпимой, сколько от страха перед этой железной силой, преодолевавшей его отчаянное сопротивление с такой легкостью, словно его и вовсе не было. Создавалось впечатление, что этот мужик может просто отщипнуть ему голову двумя пальцами, как головку одуванчика. Говорить, однако, было нельзя: Кутузов мог расправиться с ним не такими экзотическими, но вполне действенными методами. А то, что незнакомца интересует именно Кутузов, было ясно без дополнительных намеков. Говорить было нельзя, но и молчать, судя по всему, тоже не получалось – боль в плече усиливалась, и все шло к тому, что он вот-вот займет койку в хирургическом отделении под своим собственным именем, а не вместо Французова. – Да что ж ты делаешь, мудак? Пусти! – прошипел Павел и изо всех сил рванулся в сторону. Державшая его рука вдруг разжалась, и он боком упал в пыль с валуна.

– Ну, ты чего? Вставай, – сказал Рублев, как-то незаметно возникая рядом и протягивая руку.

Кудинов шарахнулся от этой руки, как от раскаленной кочерги, и по-крабьи отполз в сторонку на пятой точке. Комбат склонился над ним, сгреб в кулак рубашку и джинсовую куртку и рывком поставил водителя автобуса на ноги. Дружелюбие чудесным образом пропало из его голоса, когда он заговорил, приблизив свои глаза к выкатившимся от испуга глазам Кудинова:

– Вот что, красавец. Ты влип в нехорошую историю, и сам это отлично понимаешь. Сейчас ты мне все расскажешь про этого одноглазого и про все остальное – все, что знаешь, понял? Иначе мы с тобой поедем прокатиться на автобусе, и после этой прогулки тебя не найдут, а если найдут, то не целиком.

– Понты… – прохрипел Кудинов, из последних сил держа марку. – Люди кругом. Сядешь, дурак.

– Какие люди? Те, кто меня здесь видел в лицо, болтать не станут, особенно главврач. Ты знаешь, козел, что Французова твои приятели похитили? Знаешь или нет? Даже если не знаешь, все равно ты – соучастник. Ты думаешь, Айболит тебя покрывать станет? Я ведь даже не мент, а он мне тебя сдал со всеми потрохами. В конце концов этого твоего одноглазого я и без тебя найду, а сам не справлюсь – ментов попрошу помочь. Будешь говорить?

– Твою мать… – тяжело мотнул головой Кудинов. – Что говорить-то? О чем ты, не пойму. Врачи какие-то… Ты не из дурки, мужик?

– Так, – сказал Комбат. – Ты прав. Говорить с тобой, похоже, не о чем. Пошли б автобус, Он легко протащил упирающегося водителя через отделявшее их от автобуса пространство, распахнул водительскую дверцу и подтолкнул Кудинова в спину. Тот вдруг с лязгом выдрал из-под сиденья тяжелую монтировку и, круто развернувшись, стремительно бросился на Комбата. Толстый стальной прут со свистом рассек воздух и, увлекаемый собственным весом и инерцией, с глухим звоном ударился о дорогу. Кудинов поднял глаза и обомлел: его противник улыбался, стоя в расслабленной позе.

Он снова вскинул монтировку и ударил теперь по горизонтали. Тяжелая монтировка развернула его вокруг оси и с грохотом зацепила распахнутую дверцу автобуса. Кудинов выматерился, снова бросаясь в атаку. Ведь он защищал собственную жизнь, дрался не на живот, а на смерть, но ощущение у него при этом было такое, словно он валяет дурака, пытаясь напугать несущийся на него тепловоз сделанной из пальцев "козой". Кроме того, ему никак не удавалось хотя бы зацепить противника своим тяжелым, неуклюжим оружием, словно он сражался не с живым человеком, а с призраком. Этот странный танец продолжался несколько минут, но в конце концов Кудинов выдохся и остановился, тяжело дыша и опустив бесполезную монтировку.

– Лезь в кабину, – сказал Комбат, отобрал у Кудинова монтировку и легонько ткнул его в живот холодным расплющенным концом инструмента.

Павел безропотно полез за руль. Рублев влез следом и, перебравшись через водителя, уселся на горячий кожух мотора.

– Нельзя, – плачущим голосом сказал Кудинов. – Нельзя здесь ездить. Оштрафуют же…

– Насчет штрафа можешь не беспокоиться, – ответил его мучитель. – Ни деньги, ни водительские права тебе больше не понадобятся. Давай, трогай. На остановках небось народ волнуется. По дороге все расскажешь.

– Слушай, мужик, – сказал Кудинов, не делая попытки запустить двигатель. – Ну чего ты привязался?

Что тебе надо?

– Юрий Французов – мой друг, – ответил Комбат. – Не кореш и не сосед по нарам, а друг. Слыхал такое слово? И я хочу знать, что с ним произошло.

– Да не знаю я, что с ним произошло! – плачущим голосом выкрикнул Кудинов. – Правда, не знаю.

– Но твой одноглазый приятель, знает это наверняка, – сказал Рублев. – Правда?

– Ты извини, мужик, – сказал Кудинов. – Я не знал, что он затеял, и ничего плохого твоему другу не хотел, только про одноглазого я тебе ничего не скажу.

Лучше ты меня сразу убей.

– Вот оно что, – сказал Рублев и вдруг от души рассмеялся, запрокинув голову. – Ты что же, чудак, думаешь, что он тебе мстить станет? После встречи со мной не станет, уж это ты мне поверь. Или он не один про тебя знает?

– Да вроде один… – пожал плечами Кудинов. – Нет, ты мне зубы не заговаривай. А вдруг у тебя что-то не получится?

– Двигатель заводи! – вдруг рыкнул Рублев, и Кудинов, вздрогнув, послушно нажал на стартер.

Стартер закудахтал, мотор ожил с ревом. Лязгнули, закрываясь, двери, и автобус покатился вперед, заметно виляя.

– – Ты бы себя послушал, – сказал Рублев. – В твоем положении не выбирают, парень, а ты торгуешься, как девственница в компании пьяных мужиков: я, мол, не против, но как бы мама не узнала… Ты не думай о том, что с тобой одноглазый может сделать. Ты о том думай, что я с тобой сделаю, если ты мне про него не расскажешь. Я ведь могу тебя пальцем не трогать, а просто отвести за ухо в милицию и рассказать, кто ты и зачем я тебя привел. Думаешь, ты долго продержишься? Ты знаешь, сколько за похищение людей дают? Это терроризм, дружок. Мало тебе не покажется, поверь. Могут и расстрелять к чертовой матери. Судьи нынче злые, а отмазывать тебя, как я понял, некому. А что в зоне делается!..

Кудинов вздрогнул и отвел глаза. Что делается в зоне, он знал не понаслышке, хотя за два года не успел вкусить всех прелестей жизни за проволокой всерьез и до конца. Кроме того, тогда была простая зона, а теперь, наверное, будет режимная…

Автобус снова сильно вильнул, едва не съехав с дороги. Павел Кудинов скрипнул зубами. Жизнь была так хороша, пока в ней, словно призрак запрятанного в дальний угол прошлого, не возник Кутузов с его деньгами, водкой и разговорчиками о том, как славно им было "там, у дяди". Ему-то, кабану одноглазому, может, и было хорошо… Но деньги он предлагал немалые, причем за сущую ерунду – помочь Французову, которого Кудинов не то чтобы знал, но пару раз видел в Приморске, откосить от работы на месячишко, свести Кутузова с доктором, который берет, и поработать в течение этого месяца "приходящим больным". Даже паспорт этого Французова был у него с собой, и у него, Паши Кудинова, даже мысли не возникло о том, что дело может быть нечисто. Удивило только, как это Французов, со стороны казавшийся таким крепким мужиком, ухитрился снюхаться с Кутузовым, который, насколько это было известно Павлу, мужиком мог считаться разве что наполовину…

Он не сразу понял, что уже довольно давно говорит вслух. В автобусе каким-то образом оказалось полно пассажиров, плечистый попутчик Павла вовсю принимал деньги, ссыпал их в блюдечко и исправно отрывал билетики, нанося тем самым непоправимый удар по кудиновскому личному бюджету, но все это была ерунда.

Поняв, что его раскололи, как пацана, Кудинов даже не огорчился: в свете того, что рассказал ему этот незнакомый мужик, собственная судьба представлялась Павлу безнадежно загубленной. Терроризм – это ж надо же!..

Слово было привычным, тысячу раз слышанным и по радио, и по телевидению, но в применении к себе самому вызывало противную слабость в коленях, словно он, Пашка Кудинов, только что угнал самолет и теперь, выпустив последнего заложника, бессильно наблюдал за тем, как стягивается вокруг кольцо спецназовцев в бронежилетах. Да если бы еще сам угнал!.. Кутузов, жирная сволочь, хапнул – наверняка хапнул! – на этом деле чемодан баксов, а его подставил, как пешку. Двести баксов отстегнул, благодетель…

Комбат слушал Кудинова, все больше хмурясь. Ничего принципиально нового водитель автобуса ему не сказал. О том, что навестивший главврача одноглазый – обыкновенный бандит, он догадывался и так.

Но что ему нужно от Французова? Неужели Юрку хотели подставить, сделать ответственным за какое-то Преступление? Ведь не ради выкупа его похитили!

И потом, слово "похищение" как-то уж очень не вязалось с Французовым. Попробуй-ка похить такого… Как раз без похищалки останешься.

Он с трудом дождался обеденного перерыва. На обед Кудинов ездил домой. Телефона в его снятой внаем комнатушке, естественно, не было, но щедрый Кутузов оставил ему сотовый аппарат – специально для того, чтобы держать связь с доктором и в случае чего сообщить самому Кутузову о возникших затруднениях.

– Так чего же ты еще ждешь? – спросил Комбат, стоя посреди замусоренной комнаты, в которой витал стойкий запах выкуренных здесь бесчисленных сигарет. Сигареты курили, сидя за столом в грязных носках, – этот запах в помещении тоже присутствовал. – Какие еще тебе нужны затруднения? Звони!

У него был вид человека, готового создать любые недостающие затруднения, и Павел Кудинов, тяжело вздохнув, взял со стола увесистую трубку и стал неловко, путаясь и начиная сначала, выстукивать указательным пальцем номер Кутузова.

Кутузов, выплеснув на бортик миниатюрное подобие приливной волны, тяжело выбрался из бассейна.

По его большому, уже начинавшему расплываться, распаренному телу сверкающей пленкой стекала вода.

Взяв со стоявшей поодаль скамейки чистую махровую простыню, Кутузов завернулся в нее, как римский трибун, и сунул немного плоскостопые ноги в яркие шлепанцы. Одна из девок сунулась было к нему, но он лишь потрепал ее по небольшой, но хорошо оформленной груди и, шлепнув по скользкому упругому заду, отослал в бассейн, к остальным, которые визжали и бултыхались в воде – на вкус Кутузова, немного слишком старательно. Гладкие загорелые икры, гибкие талии, крепкие бедра, груди на любой вкус и смазливые мордахи давно перестали возбуждать его так, как в былые дни.

Он тогда был моложе и готов делать все сутками: сутками развлекаться в сауне с девками, сутками трахать тех же девок в кабинете, у себя дома или даже на дому у них (для остроты ощущений), сутками работать, сутками бить морды тем, кто работать мешал, сутками молиться на Стручка, который поднял из дерьма, отряхнул и приставил к делу… Потом острота новизны несколько притупилась, Кутузов заскучал было, но тут подвернулся "Хаммер" – абсолютно новый и баснословно дорогой, с фантастическим расходом бензина, но зато мощный, как бульдозер, и быстрый, как пуля, а главное, престижный, как "Роллс-ройс". Это было круто, но теперь эти идиоты – знал ведь, что нельзя доверять козлам машину! – помяли дверцу, а машина, пережившая ремонт, для Кутузова была уже не машиной, а просто средством передвижения, вроде строительной тачки с мотором.

Как бы то ни было, сейчас надо было поработать, и, уж конечно, было ему сейчас не до девок с их истошными взвизгами и сладкими попками, просто в понимании Хряка ходить в сауну без баб было все равно что не ходить вообще. В понимании Хряка степень "крутизны" человека определялась именно количеством визжащих баб, которых он берет с собой, когда ему надо помыться, а поскольку в сауну они ходили обычно вместе, приходилось терпеть. Кутузов ухмыльнулся собственным мыслям. "Ну прямо Иисус Христос, – подумал Кутузов. – Терпит он, надо же…" Терпеть, в конце концов, было не так уж сложно: девки были как на подбор. Их и подбирали очень тщательно…

Стручок на их с Хряком омовения не являлся. Он посещал сауну чинно-благородно, в обществе супруги.

Правда, время от времени к ним присоединялись все те же хряковы бабы, но чем они там занимались, кто был инициатором этих странноватых совместных купаний и кто, так сказать, играл первую скрипку, было неизвестно: девки на эту тему не распространялись, а Кутузов не расспрашивал, потому что, как известно, кто много знает, тот мало живет.

В данный момент странные Стручковы привычки были Кутузову на руку: он собирался обсудить с Хряком кое-какие вопросы, напрямую затрагивавшие интересы Стручка. Говоря конкретно, Стручок в последнее время вообразил себя Наполеоном и Вел себя соответствующим образом. Это не нравилось кое-кому из соседей, и это в конце концов могло не понравиться ментам.

Стручка следовало каким-то образом окоротить, сделав это осторожно и по возможности быстро, пока он не успел завалить к чертовой матери дело, которое когда-то сам же и создал. Иногда у Кутузова мелькала дикая мысль: а не валяет ли Стручок дурака? Может быть, у него давным-давно в кармане билет до Нью-Йорка, а они с Хряком в одно прекрасное утро, проснувшись и посмотрев в окно, увидят небо в крупную клетку? Это тоже следовало обсудить. Вот только обсуждать серьезные вопросы с Хряком… М-да.

Озабоченно шаркая шлепанцами по плиточному полу, Кутузов прошел в комнату отдыха. Здесь, как и в бассейной, стены были отделаны специально привезенным из Крыма известняком, только в бассейной известняк был бледно-розовый, а здесь коричневато-желтый, более теплого оттенка. Хряк сидел за накрытым столом, и, конечно же, на коленях у него, как куры на насесте, примостились бабы. Точнее, это две сидели на коленях, по одной на каждом, а вот на чем сидела третья… Кутузов брезгливо поморщился. В самом деле, не за столом же! То есть, можно, конечно, и за столом, и даже на столе, но после застолья, а не до!

А эта дура и рада – глаза закатила, рот разинула, кряхтит, как доходяга на параше… Увидев Кутузова, она жадно потянулась к нему полуоткрытым ртом, недвусмысленно нацеливаясь пониже пояса, но Кутузов, мгновенно поборов возникшее было искушение, подхватил с блюда виноградину и сунул ее в этот ищущий рот.

Хряка в этом деле только, поддержи – до утра потом не закончишь…

Хряк разочарованно закряхтел и прогнал девок, глядя при этом на Кутузова с легкой укоризной. Подобрав со скамьи упавшую простыню, он завернулся в нее, с недовольным видом закурил и сказал:

– Ну и нахрена ты всю малину изгадил? Подождать не мог, пока кончу? Обижаешь ты меня, Санек, честное слово.

– Ну, брось, – сказал Кутузов, щедрой рукой наполняя рюмки. – Дались тебе эти шмары. Поговорить надо, а ты как маленький.

– Маленький, – проворчал Хряк, протягивая руку и беря рюмку за тонкую ножку. – Маленький, да удаленький! Ну, что там у тебя?

Вместо ответа Кутузов отсалютовал своей рюмкой.

Они выпили, и Кутузов сел, прочно утвердившись за столом. Скамья приятно холодила ягодицы сквозь простыню. Он тоже закурил, бросил в рот виноградину, пожевал, сглотнул и только после этого начал говорить.

– Тебе не кажется, Валера, что мы стали слишком много светиться? Жмурики эти, а теперь еще этот капитан с его бабой… Последнее это дело – заложников держать. Я, когда к даче подъезжаю, весь прямо трясусь – а вдруг там мусора?

– Тоже, удивил, – сказал Хряк, становясь серьезным и передергивая худыми плечами под махровой простыней. – Жмурики, мусора, заложники… Говно это все, вот что. Ты бы с нашим Сеней повозился, как я с ним вожусь. С этим козлом час проведешь, потом месяц интенсивной терапии нужен, а ты говоришь – бабы… Только ими и спасаюсь. Ну скажи, на кой хер он нам сдался, Франкенштейн этот недорезанный? Неужели нормальных быков мало?

– Не скажи, – задумчиво возразил Кутузов, снова кладя в рот виноградину. – Это все-таки шоу-бизнес, а за Сеню платят больше, чем за гориллу в зоопарке.

– Да пошло все на хер! – отмахнулся Хряк с раздражением. Как всегда, когда речь заходила о делах, он не мог говорить ни о чем, кроме Сени: какой Сеня псих, какая он свинья, как он опасен и как он, Хряк, не может его, Сеню, терпеть. В общем и целом все эти разговоры сводились к тому, что Сеню надо шлепнуть из противотанкового ружья и вернуться к прежней системе проведения боев, а победителей, если уж так жалко выпускать из рук бабки, мочить прямо за кулисами все из того же ПТР. Никакими силами нельзя было ему объяснить, что Сеня – это живые деньги и если уж мочить Сеню, у которого в последнее время, откровенно говоря, и вправду окончательно поехала крыша, то не раньше чем будет готов человек на его место. То же, что предлагал Хряк, было прямой дорогой на тот свет: и спортсмены, и публика, среди которой клинических идиотов все-таки не было, и даже менты, среди которых идиотов было хоть пруд пруди, – словом, все быстро связали бы таинственные исчезновения чемпионов с недавними денежными выплатами из кассы "Олимпии".

Хряку все это объясняли тысячу раз, и тысячу раз он соглашался, но потом снова принимался упорно гнуть свое. Иногда Кутузов начинал подозревать, что этот неутомимый кобель подхватил какую-то неизвестную науке форму сифилиса, который разъедает мозги, не трогая тела. Впрочем, если и так, то он заполучил это удовольствие задолго до своего вступления в половую зрелость, каким бы ранним оно, это вступление, ни было. Скорее всего он таким уродился, о чем оставалось только сожалеть.

– Подожди, Валера, – морщась, сказал Кутузов. – Это все так, но не про то базар. Я к тому, что Стручок, по-моему, немного заблудился. Чисто по понятиям, понял? Он кто?

– Козел, – убежденно сказал Хряк, снова наполняя рюмки.

– Это факт, – без улыбки подтвердил Кутузов и зачем-то потрогал повязку на правой глазнице. – Но базар опять не про то. Он нам, братан, деловой партнер, а ведет себя как западло. Унеси, принеси, подай, выбрось, замочи, оживи… Тьфу, блин, крыша едет от этого всего!

– – Работа у нас такая, – пожал узкими татуированными плечами Хряк. Простыня опять сползла, и он поправил ее, натянув на плечи.

– Какая работа? – почти выкрикнул Кутузов, теряя терпение. Он видел, что Хряк его прекрасно понимает, но осторожничает, боясь первым произнести то, что витало в воздухе. Это было вполне естественно – на месте Хряка он вел бы себя так же, – но безумно раздражало. – По-твоему, шестерить на этого козла – наша работа? У него крыша едет, ты разве не видишь?!

– Крыша? – глубокомысленно переспросил Хряк, выплевывая в ладонь виноградные косточки. – Вот падлы, – пожаловался он Кутузову, – я же просил без косточек. Крыша… – повторил он и в задумчивости потеребил кончик короткого, высоко вздернутого носа, из-за которого и получил свою кличку. – Это точно, крыша у него едет. Так что ты предлагаешь, не пойму – в дурку его сдать?

– Хорошо бы, – вздохнул Кутузов. Он выпил рюмку, недовольно сморщился и, поискав глазами по столу, придвинул к себе фужер. – Я не знаю, Валера. Поговорить бы с ним надо. Сядем же все из-за него. Ты видал, как он с ментами разговаривает?

– Правильно разговаривает, – возразил Хряк. – А как с ними еще разговаривать? Деньги берут? Берут.

Вот пусть и отрабатывают.

– Да это все так, – опять поморщился Кутузов, наполняя фужер водкой. – Только надо же хотя бы вид делать, что ли, что ты честный фраер… А вдруг кто-нибудь из них сильно правильным окажется?

– Что ты дергаешься, не пойму, – сказал Хряк, наливая себе и поднимая рюмку. – Давай дернем, чтобы все было путем.

Кутузов поднес к губам фужер, до краев наполненный прозрачной ледяной водкой, и приготовился сделать глубокий выдох, но тут на столе заверещал сотовый телефон.

– Твою мать, – выругался Кутузов и торопливо, в два огромных глотка, вылакал содержимое фужера.

Его перекосило, и так, кривясь и морщась, он взял трубку. – Слушаю, – сказал он перехваченным голосом.

– Саня, ты? – спросил полузнакомый взволнованный голос.

– Нет, это Борис Николаевич, – съязвил Кутузов, и Хряк одобрительно ржанул, как всегда, готовый смеяться с выставленного пальца. – Кто говорит?

– Это Паша, – раздалось в трубке, – Паша Кудинов.

Кутузов сел ровнее. Теперь он вспомнил, кто это.

С Кудиновым они вместе мотали срок. Сидел тот по хулиганке и был типичным "мужиком", до смерти боявшимся зоновских порядков и в особенности того, что его, не ровен час, "опустят". Кутузов никогда не вспомнил бы про этого придурка, если бы не то обстоятельство, что он жил в Приморске и, следовательно, мог пригодиться в этом паршивом деле с Французовым. Кутузов до сих пор считал, что Французова следовало завалить сразу и без разговоров, кляня себя за то, что поддержал идею Стручка насчет участия капитана в состязаниях.

Стручку что, он идею кинул, а крутиться приходится ему. Это дело постоянно приносило все новые хлопоты и неприятности, и то, что до смерти боявшийся его Кудинов отважился позвонить, могло означать только одно: что-то опять пошло наперекосяк и требовало срочного вмешательства.

– Ну, – недовольным голосом спросил он, – что там у тебя? Соскучился?

Хряк снова заржал, и Кутузов раздраженно махнул в его сторону рукой – помолчи.

– Надо встретиться, Саня, – сказал Кудинов. Голос его все сильнее не нравился Кутузову. Похоже, его собеседник капитально струсил и боялся сильнее с каждой минутой.

– Что за пожар? – , спросил он. Шум в голове, начавшийся было после фужера водки, моментально прекратился. При необходимости Кутузов умел концентрироваться, а сейчас, похоже, настал как раз такой момент. Кудинову было явно не до шуток.

– Не по телефону, – сказал он. – Надо посоветоваться. Тут появился один мужик, интересовался.., ну, этим делом.

Кутузов поджался, стиснув зубы, и глазами показал Хряку на фужер – плесни. Хряк, покряхтывая, дотянулся до фужера через стол и наполнил его, расплескав часть водки на скатерть. Кутузов взял фужер и стал отпивать водку маленькими глотками, как остывший чай.

Хряк, глядя на это, передернулся и торопливо хлопнул еще одну рюмку водки.

– Какой мужик? – спросил Кутузов, прихлебывая водку.

– Надо встретиться, – настойчиво повторил Кудинов. – Доктор раскололся.

– ..М-м-мать, – промычал Кутузов, нашаривая на столе сигареты. Его ищущая рука сшибла на пол пустую рюмку, и та разбилась с треском, как елочная игрушка. – Ты понимаешь, что это херово? Это совсем херово. С доктором надо поговорить.

– Ты хочешь, чтобы я…

– Не по телефону! – прикрикнул на Кудинова Кутузов. – А ты как думал, братан? Не дрейфь, это дело простое, зато платят за него хорошо.

– Кто платит? – спросил Кудинов. Этот идиот, похоже, совсем потерял голову от страха.

– Платит тот, кто заказывает музыку, – пояснил Кутузов. – Я, например. И потом, это в твоих же интересах.

– Так ведь он все равно рассказал все, что знает, – сказал Кудинов. – Какая теперь разница?

– Кому рассказал? – спросил Кутузов. – Всем?

– Нет, этому мужику…

– А ты ему много рассказал?

– Кому? – не понял Кудинов.

– Этому мужику.

– Что ты, Саня, как можно! Да он особо и не наезжал.

– Странно как-то это все у тебя получается… – протянул Кутузов, неловко закуривая одной рукой. – Ну ладно, такие дела действительно по телефону не решаются. Только мне к тебе ездить некогда.

– И не надо, – подхватил Кудинов. – Этот козел еще здесь, дружка своего ищет. Я ему сказал, что это он.., ну, в общем, я завтра приеду и все подробно расскажу. Куда мне подойти?

Кутузов объяснил ему, куда подойти, и выключил телефон. Все это было очень плохо, и в особенности ему не понравилось то, как Кудинов с ним разговаривал. Он явно юлил, и Кутузов подозревал, что его подельник рассказал-таки тому человеку, что приходил к нему с расспросами, кое-что о нем. Утешало только то, что этот лох знал не много, а точнее – вообще почти ничего, а тот, кто к нему приходил, похоже, был не из милиции, иначе и этот вечно полупьяный доктор, и сам Кудинов давно сидели бы в каталажке.

"Ничего, – решил Кутузов. – Пока ничего страшного не происходит. Пусть Кудинов уберет доктора, а потом можно будет заняться им самим. Только сначала с его помощью я подстрою ловушку для этого любопытного субчика, который не поленился ехать в Приморск за Французовым. Он явно не торопится обращаться в милицию – видимо, подозревает, что тот сам организовал свое исчезновение. Если так, то хорошо', но убрать его все равно придется, чтобы не путался под ногами со своими расспросами. Завтра я займусь Кудиновым вплотную, и он мне все расскажет: о чем он там говорил с этим самозваным следователем, а о чем не говорил. Завтра." Он залпом допил водку из фужера и подмигнул выжидательно смотревшему на него Хряку.

– Все нормально, – сказал он. – Аида попаримся,