"Слепой в шаге от смерти" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 3

У каждого человека есть предел терпения, предел выносливости. И если ты можешь просидеть в засаде целую ночь, не шевельнувшись, не закурив, не выдав себя ни кашлем, ни дыханием, то это еще не значит, что тебе дано выдержать бессонные ночи, укачивая кричащего младенца. Это еще не значит, что у тебя хватит терпения кормить его, когда он с ревом выплевывает соску.

Абстрактно сильных людей не бывает, каждый силен по-своему. Один стиль жизни требует быстроты, ловкости, способности быстро принимать решения, другой подразумевает умение терпеть.

Еще до того, как у него родился сын, Глеб Сиверов всегда хорошо находил контакт с малышами.

Он мог подолгу общаться с бессловесным ребенком, сам ему задавая вопросы и сам же на них отвечая. Мог рассказывать сказки, глядя в голубые, еще не очень смышленые глаза. Но изо дня в день выслушивать от Ирины, что он делает что-то не так, Глеб не мог, во всяком случае, не мог сохранять при этом спокойствие, поскольку понимал, что упреки справедливы: Ирина сделает то, за что брался он сам, куда лучше, быстрее и эффективнее.

Оба они уже смирились с тем, что приходится подолгу не видеться. Глеб никогда не говорил жене, зачем и куда ему надо ехать, просто сообщал:

– Меня не будет неделю или две. Если удастся, позвоню.

Ирина привыкла не задавать вопросов, никогда не пыталась отговорить Глеба, понимая, что по-другому он жить не сможет. Это не просто его работа, а суть его жизни.

Но если раньше Сиверов никогда не злоупотреблял возможностью уйти и вернуться, когда вздумается, то теперь его иногда подмывало сбежать хотя бы на день-два, чтобы собраться с мыслями, успокоить нервы, дать отдохнуть не только себе, но и Ирине Быстрицкой. Отдохнуть от усталых улыбок, которые она дарила ему по вечерам, уже почти засыпая, но все еще крепясь, когда он пил свой вечерний кофе. Ирина всегда удивлялась его привычке пить крепкий кофе на ночь. Это какое железное здоровье надо иметь, чтобы сон после чашки кофе был таким же крепким, как и сам напиток!

И вот, наконец, состоялся короткий разговор с Ириной, и ежедневные заботы остались позади. Сиверов не стал врать, сказал прямо, что хочет немного отвлечься, дать отдохнуть день-другой и себе, и ей.

– Ты уверен, что так будет лучше?

– Нет, – усмехнулся Глеб. – Знаю, пройдет часа два, и мне вновь будет тебя не хватать.

– А теперь, – не унималась Ирина, – когда мы рядом, мое присутствие тебя раздражает?

– Нет.

– Тогда почему же ты хочешь уехать?

– На расстоянии легче любить. Ты сама почувствуешь это. Тебе не надо будет так тщательно, как теперь, следить за внешностью.

– Я не слежу, – возразила Ирина, но тут же поняла, что сморозила глупость. Она была не броско, но тщательно накрашена, ухоженные ногти сияли свежим лаком.

– Ты делаешь это ради меня, я знаю.

– Нет, я делаю это лишь для того, чтобы.., как бы поточнее сказать, – задумалась Быстрицкая, – чтобы не потерять форму, не опуститься, что ли.

Это вошло у меня в привычку и не зависит от того, рядом ты или нет.

– Но мне действительно надо уехать.

– Кстати, а куда ты собрался?

– В Питер, на пару дней.

– Ты никогда не знакомил меня со своими питерскими друзьями.

– А у меня их и нет.

– Но ведь Питер – твой родной город. Ты же с кем-то учился, дружил в детстве. Неужели никого не осталось?

– Ирина, ты задаешь слишком много вопросов.

Я и в Москве живу давно, но скажи, многих ли моих московских друзей ты знаешь?

Быстрицкая с готовностью загнула мизинец на правой руке;

– Генерал Потапчук. Что ты так улыбаешься?

– Дальше, пожалуйста.

И тут Ирина растерялась, виноватая улыбка появилась на ее губах. В самом деле, больше она никого назвать не могла.

– Ну, загибай дальше.

– И как это тебе удается? – Ирина рассмеялась. – Общительный, легко сходишься с людьми, а друзей даже не раз два и обчелся, а только раз.

Неужели такое может быть? А если я начну считать твоих знакомых quot;женщин?

– Попробуй.

На этот раз не удалось загнуть ни одного пальца. Не станешь же считать подругой Глеба свою коллегу по проектированию интерьеров Клару?

– Нет уж, вспомнила, – сообразила Ирина, – еще один друг – генерал Лоркипанидзе. Я даже не знаю, чьим другом считать его – твоим или моим?

– Это наш друг. А если быть еще более точным, то друг моего покойного отца.

– Ты бы хоть раз взял меня с собой в поездку.

– Собирайся, поехали, – улыбнулся Сиверов.

– Да, вот так прямо все и брошу! Ты хоть билет взял?

– А ты уверена, что он мне нужен?

– Странный ты все-таки человек, Глеб. Иногда мне в самом деле кажется, что тебе никакие билеты не нужны, достаточно просто пожелать, и ты перенесешься туда, куда надо. Словно сейчас я закрою глаза, а ты выйдешь на лестницу и через пару секунд – в Питере.

– Значит, я так же быстро и вернусь.

– Глеб, я серьезно, а ты шутишь…

Этот полушутливый, полусерьезный разговор остался уже позади, за чисто вымытым вагонным стеклом проносились прощальные московские пейзажи. Обычно новостройки не трогали сердце Сиверова, но когда он уезжал из Москвы или, наоборот, возвращался, даже серые безликие громады домов заставляли чуть дрогнуть его губы в легкой, практически незаметной улыбке, заставляли задуматься, какой все-таки город считать своим – Питер или Москву?

Глеб любил брать билет перед самым отправлением поезда. Тогда, как правило, он ехал в купе в одиночестве или же всею с одним попутчиком.

Купишь заранее, обязательно продадут и соседние места.

Вагон нервно вздрагивал, словно живое существо. В проеме двери виднелся ярко освещенный коридор. Из соседних купе слышались обрывки разговоров, необязательных, ни о чем, как всегда бывает в начале пути. Это потом люди становятся более откровенными, а пока они знакомились, расспрашивали друг друга о совершенно бесполезных вещах: кто и куда едет, зачем, как будто имело какое-нибудь значение, что у твоего соседа по купе мать живет на станции Бологое.

Появилась проводница, окинула взглядом купе, и на ее лице отразилось недовольство.

– Один едете?

– Наверное, – пожал плечами Глеб, подавая билет.

– До Питера?

– Да.

Взгляд проводницы снова скользнул по купе.

Багажа у пассажира явно не было, словно он случайно зашел в вагон, да так и уехал из Москвы.

– Чай будете?

– Я хотел бы поужинать. Вагон-ресторан есть?

– Через один вагон к хвосту поезда.

Билет исчез в папке, толстой, кожаной, похожей на органайзер.

Когда проводница вышла, Глеб заметил, что за окном уже сгустилась темнота, будто кто-то снаружи покрасил стекло черной краской. Ни огонька, ни луны, ни одной звездочки, – мир исчез, сжался до размеров поезда, грохочущего, вздрагивающего, отзывающегося на толчки полусонными разговорами.

Звуки стучащего по рельсам поезда напомнили Глебу о том, что в Москве остались Ирина и его сын. Он подумал о жене и ребенке с нежностью, которая была бы невозможна, сиди он дома.

«Да, найти можно только то, что потеряешь».

Сиверов поднялся, постоял минуту, постукивая рукой по верхней полке, и вышел из купе, в котором уже ничего не напоминало о пассажире. Вещей у Глеба действительно не было. Все, что могло понадобиться, вмещалось в карманах куртки: деньги, зубная щетка в футляре, маленький тюбик пасты, пачка сигарет, зажигалка, паспорт на имя Федора Молчанова.

Никаких документов, удостоверяющих, что Глеб Сиверов является агентом ФСБ, не существовало в природе. Лишь один генерал Потапчук знал, кто именно проходит во всех оперативных материалах под кличкой Слепой.

Убранство вагона отдавало патриархальностью.

За последние десять лет жизнь в России изменилась разительно. Люди, еще в советские времена покинувшие родину, сегодня, приезжая в Москву, с трудом узнавали родной город, а вот вагоны практически не изменились. Все такие же простенькие занавески на окнах, вытоптанные коврики в купе.

«Интересно, сколько еще осталось бегать этому вагону? – подумал Глеб, берясь за прохладную ручку двери. – Когда-нибудь и его сменят на новый, сверкающий нержавейкой, с мягкими матрасами. В прежние времена этот гэдээровский вагон казался нам чуть ли не верхом совершенства, осколком западной жизни, занесенной в нашу убогость. А теперь он – анахронизм, чудом сохранившийся кусочек прошлого, случайно уцелевшего в настоящем».

Из открытого титана на Глеба приятно пахнуло жаром пылающего каменного угля. Скоро начнут разносить чай. На время даже забылось, что на улице мороз и что, когда Глеб садился в поезд, шел снег.

Правда, зима выдалась такая, что толком и не поймешь: то ли она кончается, то ли начинается, словно вместе с политическим потеплением наступило и потепление климатическое.

В тамбуре стоял грохот, скрипела приоткрытая дверь. Сиверов перешел в следующий вагон. Тут царила атмосфера, от которой он давно отвык, – не так уж часто приходилось бывать в ресторане.

На небольших уютных столиках горели желтые настольные лампы. Вагон-ресторан был заполнен наполовину, места искать не приходилось, садись, где хочешь. Глеб не изменил своей привычке – по возможности не подсаживаться к незнакомым людям – и расположился за отдельным столиком.

Он специально сел спиной по ходу поезда, чтобы не смущать симпатичную молодую парочку – парня лет двадцати с девушкой, которые устроились явно надолго, хотя денег у них, вероятно, было не так уж и много – заказали лишь бутылку сухого вина и четыре бутерброда. Через проход от Глеба сидели трое мужчин лет тридцати пяти-сорока, двое – коротко стриженные – уже начинали лысеть, а третий с довольно длинными волосами. Глядя на них, Глеб никак не мог определить, чем они занимаются в жизни.

Это была чисто профессиональная привычка – рассматривать людей, пытаться разгадать их сущность. Так, наверное, строитель не может абстрактно воспринимать красоту здания, подобно любому нормальному человеку, а непременно заприметит участок с отслоившейся штукатуркой, неровно выведенный откос.

«Коммерсанты, что ли? Близко, но не то. Коммерсанты обычно ведут себя увереннее. А у этих троих нет искорки в глазах, нет повадок хозяев жизни. Может, бандиты? Для рядовых бандитов они, похоже, слишком умны. Даже не умны, а сообразительны, чувствуется, живут за счет головы г а не за счет крепкого удара. Если не рядовые бандиты, то, может, авторитеты? Опять не попал. Их что-то роднит со мной, нечто неуловимое – они одиночки. Эти мужчины лишь временно сбились в небольшую стаю. И все-таки, занятие у них всех одно и то же, во всяком случае, близкое».

Мужчина с длинными волосами постоянно мял в руках проволочный эспандер, блестящий, с двумя черными заглушками на концах. Туго скрученная металлическая спираль чуть слышно позвякивала.

Он мял экспандер автоматически, скорее всего, даже не думая о том, что делает. Это не мешало ему говорить, выслушивать вопросы. У всех троих были быстрые взгляды и – как диссонанс – почти лишенные мимики лица.

«Чертовщина какая-то, – подумал Глеб. – Скольких людей я на своем веку перевидал, чем только они не занимались, но своих соседей по ресторану ни к одной из известных мне профессий пока отнести не могу. Ясно лишь, что профессия у них достаточно редкая, это и роднит их, она-то, профессия, и свела их вместе. Путешествовать они привыкли, чувствуют себя в вагоне-ресторане как дома».

Официант, сидевший на стуле у стойки бара, убедился, что Сиверов ознакомился с меню, и только после этого подошел. Официант тоже был неплохим психологом и сразу понял: спиртного Глеб не закажет, только ужин. Ну, в крайнем случае, бутылку пива, и ту не допьет, оставит половину.

– Меню можно верить? – поинтересовался Сиверов, разглядывая пока не истрепанный листок, вставленный в фирменную обложку.

– Вполне. Еще ничего разобрать не успели.

– А приготовить успели?

– Готовим мы на заказ.

Чувство, будто он вернулся в прошлое, лет эдак на десять назад, не отпускало Глеба. Он пробежал глазами меню, но шницеля «по-министерски» не оказалось.

– А шницель «по-министерски» можно?

Официант заулыбался. Он еще захватил то время, когда это блюдо с бюрократическим названием было едва ли не самым популярным в каждом ресторане.

– Вы первый за последние три года о нем спрашиваете.

Этот полушутливый заказ тут же настроил официанта на дружеский, а не только по-деловому участливый лад.

– Иногда хочется вспомнить прошлое, – уточнил Глеб.

– Что ж, шницель у нас есть.

– Будем считать, что он приготовлен «по-министерски», поезд, как-никак, фирменный.

– Значит, так… – официант чуть наклонился, чтобы шум поезда не мешал разговаривать. – Уточним: это шницель, поджаренный в сухарях со сливочным маслом внутри?

– Да.

– Картофель во фритюре, зеленый консервированный горошек, зубчик маринованного чеснока.

– По-моему – да.

– И что-то еще было, – задумался официант.

– То ли немного кислой капусты, то ли огурец маринованный, то ли какой-то болгарский салат с уксусом…

– Точно! – вспомнил официант. – Но, к сожалению, болгарского салата теперь у нас нет.

– А какой есть?

– Немецкий. Но у них уксус не тот, – с видом знатока сообщил официант.

– Да уж, так водится: к чему с детства привык, то и кажется вкуснее.

Взгляд официанта упал на фарфоровую горчичницу с маленькой металлической ложечкой, торчащей из-под крышки.

– И горчица теперь не та. Сам ставлю на стол, а понимаю, польская или та же немецкая к сосискам не подходит. Помните, какая раньше была?

– Помню, – улыбнулся Глеб, – острая, как свежерастертый хрен, но подавали ее в страшных зеленоватого стекла баночках с криво наклеенной этикеткой из оберточной бумаги.

– Да уж, что-то теряешь, а что-то находишь.

Сделаем вам шницель «по-министерски». Что еще?

– Какой-нибудь салат из прошлого времени.

Только спиртного не надо.

– Это я уже понял. Пиво?

– Нет. Был бы лимонад, я бы не отказался. Но на такое чудо я даже не рассчитываю. «Крюшон», «Дюшес», «Буратино» канули в вечность, осталась лишь кола, – рассмеялся Глеб.

– Знаете, я, кажется, могу помочь. У нас есть «Тархун».

– Теперь полный набор.

Официант отходил от столика в веселом расположении духа. В его работе, в общем-то, нудной и не очень веселой, появился элемент игры. Сиверов сразу расположил к себе официанта, поэтому и заказ был исполнен с максимальной скоростью. Глеб за это время даже не успел разгадать, кто же его соседи, довольно немногословные, не пившие спиртного, но, в отличие от Сиверова, не собирающиеся засиживаться в вагоне-ресторане. Ели они быстро, словно намеревались сойти на следующей станции, хотя по их разговору Глеб понял, что едут они до Питера.

«Не спать же они спешат?»

Шницель «по-министерски» оказался великолепным, точь-в-точь таким, каким Глеб его помнил, хотя обычно вещи, которые в детстве или в юности казались великолепными или вкусными и потом вспоминались с умилением, разительно меняли свои качества, если вернуться к ним лет через десять.

Так, например, случилось с сигаретами. Раньше Глеб преспокойно курил «Орбиту», «Космос», и они казались ему вполне сносными. Затем появились западные сигареты, и он перешел на них. Но изредка приходилось курить и отечественные, когда засиживался с Потапчуком. Если пустела пачка «Мальборо» или «Кэмела», приходилось стрелять у Федора Филипповича. Генерал во многом был консерватором, курил «Космос».

– Как вы только курите такую дрянь? – ужасался Сиверов, затягиваясь «Космосом»; казалось, что кроме смолы в сигарете больше ничего и нет.

– С каких это пор ты, Глеб, стал таким привередливым?

– Я-то прежним остался, – ухмылялся Сиверов, – это сигареты испортились, и дым отечества нам больше не сладок и не приятен.

– Ничего ты не понимаешь. Сигареты какими были, такими и остались, это ты, Глеб, испортился.

– Не мог я такую дрянь курить! – возражал Сиверов.

– Если бы сигареты хуже стали, я бы их не курил, – настаивал Федор Филиппович. – И вообще, Глеб, не нравится, не кури, бросишь – здоровее будешь.

– Только после вас, товарищ генерал. Когда вы курить бросите, тогда и я.

И Федор Филиппович начинал злиться. Долгое время Сиверов считал, что прав он, а не Потапчук, что «Космос» действительно стал хуже, и если раньше его делали из табака, то теперь туда сыплют чуть ли не одну подгнившую солому. Но однажды, когда дома закончились сигареты и Глеб среди ночи принялся шарить по шкафам в надежде отыскать завалившуюся куда-нибудь пачку с остатками сигарет, под коробкой с неисправными замками на антресолях он обнаружил в небольшом свертке серой оберточной бумаги чудом сохранившуюся твердую картонную пачку «Космоса». В том, что это раритет, сомневаться не приходилось: на пачке была выбита дата изготовления и нереальная цена – шестьдесят копеек.

«Ну вот теперь-то я сумею переубедить Потапчука», – подумал тогда Глеб, спускаясь со стремянки и закрывая дверь на кухню.

Под легкое гудение вытяжки он в предчувствии удовольствия распаковал пачку и щелкнул зажигалкой. Затянулся и поначалу даже не поверил своим ощущениям, сделал еще одну затяжку, задержал дым и медленно выпустил его через нос, чтобы лучше разобрать вкус.

«Хорошо, что я не поспорил с Пртапчуком на что-нибудь существенное, а то проиграл бы», – резюмировал тогда Сиверов.

«Космос» оказался таким же отвратным, как и тот, что Глеб стрелял у генерала.

«Да, к хорошему привыкаешь быстро и навсегда», – еще раз убедился он в непреложности вечной истины.

К счастью, в вагоне-ресторане проблем с хорошими сигаретами не было. Глеб покончил со шницелем и, попивая ярко-зеленый напиток «Тархун», старался не слушать то, что за его спиной говорили друг другу парень и девушка. А обсуждали они, как лучше всего уединиться, ибо в купе у них объявился сосед. Проблема состояла в том, стоит ли давать проводнику взятку, чтобы он переселил их в пустое купе, или же перейти туда самостоятельно.

– Лучше дадим деньги, – не очень уверенно предложила девушка.

– Зачем?

– Чтобы не выгнали.

– Ну выгонят, и что?

– А вдруг проводник придет в самый интересный момент?

– Мы же закроемся изнутри, а постучит, затаимся.

– Да, и он подумает, будто все, что он слышал до этого, ему померещилось. Не такой он идиот.

– Нет, конечно… Но мы оденемся, откроем, скажем, не знали, что нельзя занимать пустующее купе.

– Дверь-то изнутри не запрешь, да он и стучаться не станет, у проводников ключи есть специальные. Откроет и войдет, а мы…

Наконец-то Глебу удалось вынырнуть из плоскости разговора, он перестал воспринимать смысл, потонувший в неразборчивом гуле голосов. Мужчины, сидевшие через проход, уже поужинали и торопливо рассчитались с официантом, причем каждый заплатил за себя сам.

Когда официант отошел, один из них запустил руку в карман пиджака и извлек футляр. Достав из футляра очки в тонкой позолоченной оправе, он водрузил их на нос, хотя Глеб мог бы поклясться, что зрение у мужчины хорошее. Очки сразу же придали ему более интеллигентный вид, и если раньше он немного походил на бандита, то теперь мог сойти, как минимум, за кандидата технических наук.

Футляр вернулся в карман, вместо него появилась новая колода карт. Мужчина вытолкнул карты на стол, тут же разделил их на две стопки и, ловко приподняв уголки, свел обе стопки вместе.

Карты шелестели, ложась одна на другую. Даже не глядя на стол, мужчина сдвинул две стопки, подхватил, а затем, высоко подняв руку, перепустил колоду. Она сверкнула атласной змейкой и исчезла в картонной пачке. Проделано все это было виртуозно и в то же время как-то походя, обыденно, будто в подобном умении не было ничего сверхъестественного.

quot;Так вот оно что! – подумал Сиверов. – Теперь ясно, почему длинноволосый постоянно разминал пальцы почти детским по силе эспандером.

Ему не сила нужна в пальцах, а ловкость. С мощной пружиной он не достиг бы нужного результата.

Картежники, скорее всего, шулера. Промышляют по поездам, ищут лохов, которых можно обыграть.

В дороге у людей всегда есть с собой деньги, пуст тот, кто возвращается домой, а куда едет человек, можно выяснить из разговора. Точно я рассудил, редкая у них профессия. Не инженер, не сантехник и даже не музыкант, можно сказать, профессия вымирающая. Все меньше и меньше людей увлекаются картами, появилось много новых забав. Наверное, шулера вымрут вместе с моим поколениемquot;.

И Сиверов вспомнил, как во время войны в Афганистане иногда сам проводил ночи напролет за картами. Они помогали ему оттачивать остроту ума, зрительную память. Он не считал игру пустой тратой времени, ведь за карточным столом даже мельком брошенный взгляд, ничтожное подрагивание лицевых мускулов могли сказать о человеке очень многое. По самым незначительным деталям становится понятно, какие карты у противника на руках, что он замыслил. В карточной игре, как и в поединке, важно уметь предугадать следующий ход человека, противостоящего тебе, и не только предугадать, но и достойно ответить ему. Именно карты научили Глеба Сиверова выигрывать, находясь в худшей ситуации, чем противник, научили блефовать, научили бесстрастному взгляду, когда в холодном блеске глаз невозможно прочесть ни одной мысли, в то время как мозг продолжал напряженно работать.

Поначалу с Глебом охотно садились играть, но когда узнавали его получше, желающих заметно убавлялось. Сиверов практически всегда выигрывал. Обладая чрезвычайно острым зрением, он мог разглядеть в глазах противника отражение его карт, читал их, словно книгу, набранную крупным шрифтом.