"Слепой стреляет без промаха" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 1

Никогда нельзя знать точно, что с тобой случится заранее – это так. Но предполагать можно всегда. Однако бывают ситуации, которых человек панически боится и избегает даже думать о них. Это просто какая-то мистическая боязнь, словно одной только мыслью можно накликать беду. Но рано или поздно такая ситуация складывается, и тогда тот, кто боялся, оказывается беспомощным перед ней.

Так случилось и с Глебом Сиверовым.

Сколько раз ему доводилось видеть смерть других! Ежечасно он был готов встретить и собственную смерть. Однажды уже ему пришлось расстаться со своей прежней жизнью, со своей прежней внешностью, сменить имя. Но он не был готов в душе окончательно порвать с прошлым. Всегда оставалась какая-то, хоть и очень тонкая нить, связывающая его с прожитыми годами. И вот теперь, когда эта нить оборвалась, пусть даже и не по его вине, Глеб, понял, что он слаб. Можно бороться с другими, мобилизуя на это всю свою волю, но невозможно бороться с самим собой – ведь это достойный противник, ни в чем тебе не уступающий.

Первым желанием было отдаться течению судьбы, положиться на везение. Для всех он уже несколько лет как мертв, а единственный человек, знающий его тайну, теперь уже никому не мог о ней рассказать. Теперь Глеб был не в силах избавиться от навязчивого воспоминания. Он то и дело воскрешал в памяти давно забытый разговор со своим последним другом, предавшим его. Глеб не помнил в точности, где и когда это произошло. Но сама сцена вставала в мыслях в мельчайших подробностях.

… Невысокий журнальный столик, застланный чистой бумагой, разложенная на нем закуска. Глебу вспоминалось даже то, как были разложены в тарелке тонко порезанные помидоры, приправленные накрошенным чесноком и мелко порубленной зеленью. Помнились даже капельки влаги на запотевшей холодной бутылке водки и недокуренная сигарета в пепельнице, дым от которой поднимался тонкой струйкой к низкому потолку, обшитому пластиком. Медленно вращались лопасти большого потолочного вентилятора, разгоняя по узкой комнате щитового домика горячий воздух.

– … Друзей не предают, – звучал низкий голос его друга, – их бросают или… – слова перемежались со смехом. – или убивают. Убийство – это не предательство. Каждому раньше или позже предстоит умереть, а помочь другу – святое дело.

– Значит, мы с тобой больше, чем друзья? – заметил Глеб.

– Может быть, может быть…

И вот это «может быть» вспоминалось отчетливо и ясно. Теперь у этой фразы возникал новый, иной смысл, чем понятый тогда. Любая фраза с течением времени, сохраняя слова, приобретает другой смысл в зависимости от возраста, от настроения. Иногда этот смысл становится совсем страшным. И нечего было искать для самого себя слова утешения о том, что я ни в чем не виноват, если бы не я его – то он меня… Слабое утешение – оправдывать свое существование чужой смертью, пусть этот человек и хотел тебя убить… Глеб ощущал то, чего не чувствовал уже считай что с детства, – страх и нерешительность. Его жизнь до этого пусть и полна была опасностей, но в ней все было предопределено. Он знал, что будет делать завтра, знал, куда идти, к кому. Когда на душе становилось невыносимо, он шел к Ирине Быстрицкой.

А теперь Глеб понимал, что не имеет права подвергать ее жизнь опасности.

Гибель сотрудника спецслужбы, к тому же в таком высоком звании, не может остаться без последствий. Искать будут очень старательно. А прожить так, чтобы вообще не оставить никаких следов, – это было не под силу даже Глебу Сиверову.

Да, он порвал единственную нить, связывающую его с прошлым, но даже спецслужбы имеют такие прозаические подразделения, как бухгалтерия. И ясно, что деньги, которые он получал, номера всех купюр старательно занесены в какую-нибудь толстую амбарную книгу.

«Пройдет несколько дней, – думал Глеб, – и номера этих купюр станут отслеживать, где и когда они, наконец-то, всплывут. А мне нужно было убедить всех, что человек по кличке Слепой, портрета которого никто не знал, – тоже мертв. Значит, все заработанное за последние годы пока что нельзя использовать, во всяком случае, здесь, в России».

Глебу нелегко было примириться с этой мыслью. В его распоряжении оставалось всего лишь четыре тысячи долларов, которые он называл «чистыми». В свое время предусмотрительный Сиверов, сдавая валюту, откладывал все мелкие купюры. Он всегда сдавал суммы, кратные ста долларам, обычно оставляя для себя двадцатки, пятидесятки, словно бы предчувствуя то, что с ним случится. Эти деньги он хранил у себя дома.

«Конечно, не очень компактно, – рассуждал Глеб, стягивая пачку долларов завязанной на узел резинкой, – зато надежно».

Порывшись в стенном шкафу, Глеб извлек на свет старую брезентовую сумку со множеством замков и молний, которой не пользовался уже достаточно давно и забыл, как она ощущается в руках. А ведь все предметы Глеб ощущал в первую очередь не взглядом, а руками. Он еще окончательно не решил, что будет делать, но знал – оставаться далее здесь, на квартире, не стоит. Если не сегодня, то завтра сюда могут нагрянуть ребята из спецслужбы. А с теми знаниями, которыми обладал Глеб, долго в этом мире не живут.

Он побросал в сумку деньги, бритву, несколько подвернувшихся под руку книжек и улыбнулся своей уж совсем невероятной мысли:

– Нет-нет, – тут же рассмеялся он, – никаких фотографий у меня нет.

Никогда и ни с кем я не фотографировался, Глеб бросил взгляд в висевшее на стене большое зеркало и злорадно ухмыльнулся.

«Вот так они будут смотреть на отражение собственных идиотских лиц и мечтать о том, чтобы узнать, кого же отражало это зеркало. Но нет, каждое мое отражение бесследно исчезает за этим стеклом, точно так же, как исчезают дни моей жизни. Они лежат где-то там, в прошлом, как фотоснимки. Но достать их оттуда в состоянии только я сам, только своей памятью, и больше никто. Там и Ирина Быстрицкая. И наши с ней встречи, и долгие часы ожидания в укромных местах с оружием в руках. Нет, ребята, ни о чем этом вам узнать не доведется».

Он никогда никого не приводил в этот дом, старался избегать встреч с соседями. Да и сам редко появлялся здесь, предпочитая проводить время в так называемой «художественной мастерской». Но Глеб не сомневался: если спецслужбы начнут искать всерьез, то обязательно докопаются и до этого его укрытия. Москва – город большой, но затеряться в ней невозможно. Здесь на каждом шагу полно агентов, и Какой-нибудь парень, со скучающим видом торчащий под фонарным столбом с полуувядшими цветами в руках, то и дело поглядывающий на часы, – совсем не обязательно безнадежно влюбленный, и в его бумажнике не фотокарточка любимой девушки, а портрет разыскиваемого преступника.

Глеб Сиверов уже, возможно вполне спокойно, применял к себе это страшное слово. Оно потеряло для него изначальный смысл, который вкладывают все остальные люди. И произносил он его в мыслях не испытывая при этом никаких эмоций. Да, человек, взявший на себя прерогативу Бога – отбирать чужие жизни, – не может быть никем другим, как преступником.

– А вот мой портрет вы не получите, – рассмеялся Глеб, глядя на свое отражение в зеркале. – Вам останется только моя кличка «Слепой», и вы будете слепы, пытаясь разыскать меня.

В сумку полетели еще несколько смен белья, новые, нераспакованные рубашки.

Глеб никогда не брал с собой большого багажа, считая главным багажом деньги.

Все можно купить и незачем таскать с собой тяжести. Он никогда не считал эту квартиру своим постоянным прибежищем, скорее всего, воспринимая ее как гостиничный номер, годный лишь на то, чтобы переспать в нем ночь, а назавтра, возможно, сменить его на другой. Поэтому расставался Сиверов со своим жилищем без сожаления.

Он даже не посмотрел на окна, когда садился в машину, лишь только чуть дрогнула рука, когда он поворачивал ключ в замке зажигания.

quot;Жаль, что меня не связывают с этим местом никакие приятные воспоминания.

Я буду помнить лишь бессонные ночи, ночные кошмары, – подумал Глеб, – буду помнить звук музыки, плывущий в темноте ночи, и резкие, попадающие в такт музыке, всполохи от неоновой рекламы на фасаде соседнего здания. Синее, красное, синее, красное… – словно чередование смерти и жизниquot;.

Двигатель автомобиля призывно урчал, приглашая Глеба двинуться в дорогу.

Сумка с вещами стояла на соседнем сиденье.

«У меня в запасе неделя, максимум две. А возможно, меня разыскивают уже сейчас».

Чуть прибавив газу, Глеб переключил скорость, и его автомобиль плавно покатил по проезду. Впереди мальчишки играли в футбол, обозначив ворота на асфальте обломками кирпичей. Белобрысый паренек уже изготовился бить по воротам, но замешкался, завидев машину. Он явно испугался, что мяч может попасть под колеса. Ребята испуганно бросились в стороны, оставив на проезжей части обтрепанный футбольный мяч. Он медленно катился навстречу автомобилю.

Сиверова поразило то, что мальчишки даже не попытались попросить его остановиться, никто не махал руками, все, затаив дыхание, смотрели на то, как мяч ныряет под бампер автомобиля.

Глеб тормознул и обернулся. Мяч медленно выкатился позади машины. И только тогда прозвучало дружное «Ура!» и белобрысый паренек первым бросился к мячу.

– К черту! Все к черту! – пробормотал Глеб, вновь трогаясь с места.

Злость внезапно охватила его. Он злился не только на себя, но и на этих ребят, на двух старушек, неподвижно сидевших на лавочке. Его раздражала пара – молодой парень и девушка, идущие в обнимку по тротуару.

«Они все остаются здесь. Им не нужно убегать, не нужно прятаться. И только я в очередной раз должен изменить свое имя, должен потерять все то немногое, чем обзавелся за последние годы».

Глеб резко вывернул руль и раскрошил колесом обломок кирпича, обозначавшего штангу. Сорвав свою злость таким немудреным способом, Глеб наугад отыскал среди магнитофонных кассет ту, которую хотел послушать. Это была старая, одна из первых, какие выпускались отечественной промышленностью, компакт-кассета, довольно странная с виду. Ее корпус был сделан из металла, и пленка была видна лишь в маленькие пластиковые окошечки. Глеб как-то купил ее у уличного торговца, продававшего всякую дребедень – от старых водопроводных вентилей до радиодеталей. Рядом с кучкой значков, представлявшей серию «Гербы русских городов», лежала и стопка магнитофонных кассет. У Глеба тогда была назначена встреча, и от нечего делать он начал перебирать хлам. Продавец следил за ним жадным взглядом, явно в надежде на то, что к тем небольшим деньгам, что уже лежали в его кармане, прибавится еще пара тысяч, и ему хватит на бутылку водки. Глеб взял в руки потрескавшийся футляр и сразу ощутил тяжесть кассеты.

– Что за записи? – стараясь казаться безразличным, спросил Глеб, уже решив, что обязательно купит этот раритет.

– А черт его знает! – пожал плечами мужчина и добавил непечатное слово.

– Так что, ты не своим торгуешь?

– А тебе-то какая разница? – немного осторожно заметил продавец, боясь спугнуть покупателя.

– Может, украл где?

– А ты что, мент?

– Да вот не знаю, подойдет ли она к моему магнитофону.

– А ты попробуй, – продавец кивнул на машину Сиверова, припаркованную возле мусорного контейнера.

Глеб удивился тогда такой наблюдательности, ведь он припарковал машину полчаса тому назад.

– Ладно, я беру и так. Сколько тебе не хватает на бутылку?

Продавец улыбнулся.

– Бери за три тысячи.

Это была странная музыка. Глеб так и не сумел узнать ни автора, ни исполнителя. Играл духовой оркестр, но не то, что привыкли слушать. Музыка была сложной, современной и местами напоминала звуки, несущиеся из оркестровой ямы во время репетиции оркестра. Было такое впечатление, будто дирижер куда-то ушел, оставив оркестрантов доигрывать как кто умеет. А те, боясь, что дирижер подслушивает за углом, не бросили ли они работу, спустя рукава доиграли произведение.

Глеб поставил кассету в прорезь магнитолы, и та жадно заглотила предложенную ей пищу. Салон машины наполнили мощные звуки труб, и музыкальный диссонанс прозвучал в странном согласии с настроением Глеба. Музыка, такая же тяжелая, как и металлическая кассета, хранящая ее, звучала и звучала. Глеб начинал злиться только тогда, когда ему приходилось останавливаться на красный сигнал светофора. Он знал, если ехать медленнее, можно попасть в «зеленую волну». Но все равно, каждый раз, лишь только впереди менялся свет, разгонял машину и первым в колонне замирал на перекрестке. А затем вновь мелькали столбы фонарей, отливали зеркальным блеском витрины магазинов. Лица прохожих смазывались, и Глеб на себе ощущал безразличие огромного города, в котором невозможно стоять на месте, который существует только в движении.

quot;Сколько тайн скрывается за масками на лицах людей? – думал Сиверов. – Многие из них мечтают о чужой смерти, но мало кто из них способен убить сам.

Нет, они с удовольствием поручат это кому-нибудь другому, с облегчением подумав, что так они смогли обмануть самого Бога. Да, – продолжал Глеб, – каждый человек хоть раз в жизни мечтал о чужой смерти. Но не у каждого хватает силы воли воплотить свою мечту в реальностьquot;.

Из динамика послышалась барабанная дробь, отдаленно напоминающая трескотню выстрелов.

Еще несколько поворотов – и Глеб Сиверов остановил свою машину во дворе дома, где располагалась его так называемая «мастерская». Глеб осмотрелся.

Незнакомых машин нигде не стояло. Нигде ни человека, лишь только помоечные коты голодными глазами смотрели на него, сидя на крышках мусорных контейнеров, да ветер гнал по проезду несколько пожелтевших газет.

Глеб, тяжело ступая, поднялся на крыльцо и очутился во влажной, пропахшей испражнениями, полутьме подъезда. Узкая лестница, о которой обычно говорят, что на ней не развернуться, когда выносят гроб, вела его вверх. Вот проплыли последние двери квартир и еще один марш, который преодолевал только он, Глеб, его сосед художник да, может быть, еще мальчишки, живущие в этом доме. Потолок, испещренный черными пятнами, весь в мышиных хвостиках сгоревших спичек.

Звякнула в руке связка ключей. Глеб отворил сперва одну ничем не приметную дверь, затем чуть слышно заскрежетал сложный замок двери-сейфа, и он тут же закрыл их за собой. Слабый свет заливал помещение. Пыль клубилась в косых лучах солнца.

Глеб совершил беглый осмотр. Нет, никто сюда не заходил в его отсутствие.

Да и кто здесь мог появиться! Еще стояли на столике две чашечки с высохшим кофе. Пыль ровно покрывала доски пола.

Глеб отодвинул в сторону книжные полки и открыл еще одну дверь – ту, которая вела в самое сердце его мастерской. Его встретил мертвый блеск погасшего экрана монитора. Мягкое кресло приняло Глеба, и он на какое-то мгновение даже зажмурился от удовольствия.

«Вот здесь бы провести день-два, глядя на голубой экран, а затем вечером сидеть за столом и чистить оружие, выбирая пылинки из самых маленьких трещин, натирая детали смазкой, снаряжая магазины».

Глеб нажал кнопку, монитор засветился… На всякий случай проверил, не оставил ли каких записей. Пусто, лишь одни базовые программы. Уходить не хотелось, да и нужно было сделать еще кое-какие дела. Но Сиверов оттягивал свое прощание с мастерской.

Он сполоснул фильтр кофеварки, неприятно ощутив на пальцах твердые крупинки размолотого кофе, засыпал новый порошок и включил аппарат. Вскоре мастерскую наполнил приятно возбуждающий аромат, тонкой струйкой зажурчал напиток. Кофеварка выпустила из своей утробы несколько облаков пара и подмигнула хозяину красным огоньком индикатора.

Глеб не стал мыть чашки, а взял последнюю чистую из набора. Тонкий белый, без рисунка, фарфор, небольшое, изящно выгнутое блюдце. Глеб сел на край подиума и поставил чашку себе на колено. Он часто так проверял, разгулялись ли у него нервы. Чашка стояла неподвижно, и даже кофе не плескался в ней.

«Все хорошо, все отлично, – успокаивал себя мужчина. – То, что с тобой случилось, – вполне закономерно. Иного и не могло быть».

Он нетерпеливо сделал несколько глотков, обжигая губы, обжигая язык, небо.

Это всегда успокаивало – физическая боль помогала заглушить душевную.

Два портрета висели на стене. Сиверов подошел к ним и снял, скрутив в трубку. Затем щелкнул зажигалкой и поднес огонек к краю бумаги. Толстый ватман неохотно занялся, но затем в бумажную трубку, словно в дымоход, с шумом потянуло воздух. Огонь ровными упругими языками стал подбираться все ближе и ближе к пальцам, сжимающим края трубки. Глеб положил горящую бумагу в умывальник, дождался, когда сгорит последний клочок и включил воду. Черные хлопья, разваливаясь на микроскопические кусочки, один за другим исчезали в зарешеченном отверстии стока.

«Ты теряешь свое лицо», – невесело пошутил Глеб и вымыл руки.

Тишина, царившая в мастерской, начала угнетать его. И чтобы обмануть свое одиночество, мужчина включил музыку. Убавив громкость чуть ли не до шепота, он выбрал диск наугад и теперь вслушивался в голос Фишера Дискау, исполнявшего Шуберта.

«Как редко Бог награждает человека талантом, – думал Сиверов. – Как редко Бог награждает человека умом, и как редко случается, что и ум и талант достаются в одни и те же руки. Умный певец – редкость. Но самое странное то, что интеллект исполнителя можно сразу же отличить, прослушав всего несколько минут записи. И пусть певец повторяет чужие слова, исполняет чужую музыку, но все равно, в его голосе слышна душа, слышен ум».

А в том, что Фишер Дискау – чрезвычайно умный человек, Глеб не сомневался.

«Когда кончится компакт, я должен буду уйти из мастерской», – решил он для себя.

Ему было легче смириться с этой мыслью, словно бы не он сам, а кто-то свыше отмерял ему время. Слишком многое удерживало его здесь, чтобы он сам решился уйти.

Глеб не спеша перебирал оружие, решая, что ему стоит взять с собой.

Громоздкие приспособления он сразу же отложил в сторону.

Наконец, на столе остались лежать лишь два пистолета, короткоствольный револьвер, разобранная на части винтовка с оптическим прицелом да дюжина коробок с патронами. Все остальное оружие вновь заняло свое место в тайнике.

Теперь уже сумка не казалась Глебу такой легкой. Брезентовый ремень оттягивал плечо, когда он, стоя в дверях, дожидался, когда же наконец кончится компакт. Но вот прозвучали последние такты музыки.

Глеб нажал кнопку на пульте дистанционного управления. Погас красный огонек. Мастерская вновь приняла безжизненный вид. Сиверов бросил пульт на скомканное покрывало, лежавшее на подиуме, и вышел на площадку. Он посмотрел в дверной проем так, словно перед ним была картина в простой деревянной раме. Ему хотелось как можно более подробнее запомнить все, что он оставлял здесь.

Нет, интерьер мастерской не был наполнен уютом, но все-таки это была часть его души, которую он оставлял здесь, в Москве, в городе, который стал для него родным, часть его самого.

– Долгое прощание – долгая печаль, – пробормотал себе под нос Глеб, закрывая дверь.

Вновь заскрежетали замки, и, как бы боясь вернуться Сиверов заспешил вниз, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Сумка несколько раз больно ударила его по бедру.

– Джентльменский набор, – хмыкнул Глеб. – Оружие, смена белья, патроны и несколько компактов с музыкой. Если меня сейчас возьмут, то хороший телевизионный репортаж обеспечен.

И Глеб представил себе, как на экране телевизора после серьезного лица диктора возникает стол, на котором в ряд разложены пистолеты, разобранная винтовка, квадратные коробки компакт-дисков. Но на всем этом не задерживается внимание зрителей, главное – это ровные пачки стодолларовых купюр по десять тысяч в каждой. Деньги, которые он сейчас не может использовать, которые нужно надежно спрятать, про которые нужно заставить себя забыть.

«Слава Богу, доллары – это не рубли, – ухмыльнулся Глеб, садясь в машину, – не нужно опасаться денежных реформ. Они пролежат в надежном месте года два или три. А тогда уже все забудется, сменятся люди в руководстве, и никому не будет дела до того, что где-нибудь за границей всплывут купюры, номера которых записаны в толстой амбарной книге бухгалтерии. Плата за смерть, – думал мужчина, выезжая на улицу. – Не только за чужие смерти, но и за свою собственную. Мне приходится умирать во второй раз».

Сразу за перекрестком Глеб остановился и подошел к газетному киоску.

Небольшая очередь, человек пять интеллигентного вида, в очках. Киоскерша старательно отсчитывала сдачу, подавала людям сложенные вдвое газеты.

– Какое-нибудь рекламное приложение, – попросил Глеб Сиверов.

Ему досталась толстая газета на тридцати страницах. Устроившись в машине, он принялся листать ее. Объявления о квартирных обменах его не интересовали. Точно так же, как продажа радиотехники, кошек, собак.

Наконец, его внимание остановилось на рекламном объявлении, снабженном фотоснимком – длинные ряды металлических стеллажей, мерцание маленьких дверок – депозитарное хранилище. Он пробежал взглядом объявление. Все его устраивало. Да и банк, где располагалось хранилище, находился недалеко, всего лишь в трех кварталах отсюда. Газета полетела на заднее сиденье, и впервые за этот день Глеб Сиверов по-настоящему куда-то заспешил.

Банк встретил его неброской вывеской, правда, двери уже успели поставить изящные, из стекла, взятые в тонкую металлическую раму. Стальные сворачивающиеся жалюзи были убраны. У самого входа Глеб обменялся взглядом с охранником. Тот молчаливо уступил посетителю дорогу, и по мягкому ковру Сиверов отправился в глубину здания, ориентируясь по синим стрелкам, укрепленным под самым потолком. Завидев телекамеру, Сиверов чуть пониже наклонил голову – так, чтобы тень упала на его лицо.

«Конечно, – подумал мужчина, – скорее всего, они долго не хранят кассеты с записью. И, скорее всего, на них потом детишки работников банка записывают мультфильмы. Но чем черт не шутит, лучше не оставлять своего портрета».

Наконец, после поворота, перед Глебом замаячила белая пластиковая дверь с надписью: «Прием клиентов депозитарного хранилища». Он постучал.

– Войдите, – послышался мелодичный голос.

Его встретила приветливой улыбкой хозяйка кабинета, миловидная девушка, чья красота тут же напомнила Глебу о существовании фарфоровых статуэток.

Девушка явно страстно хотела походить на героиню рекламных роликов.

– Добрый день. Садитесь, – предложила она Глебу кресло и подвинула к нему пепельницу.

Ее ничуть не смутил дорожный вид Сиверова, джинсы, брезентовая куртка и потрепанная сумка на плече. Она посмотрела своими немигающими глазами на мужчину и, продолжая улыбаться, поинтересовалась:

– Чем могу быть полезной?

– Мне нужна ячейка в депозитарном хранилище. Девушка тут же заученно принялась объяснять:

– У нас есть три вида ячеек. Первые очень маленькие, мы их обычно используем для хранения драгоценностей. Средние – для наличности, и большие, где обычно хранят документы.

– Мне хватит и маленькой, – улыбнулся Глеб, – конечно, если меня устроят условия, на которых вы предложите мне воспользоваться вашими услугами.

– От каждой ячейки у нас существуют два ключа – один отдается вам, второй остается у меня. Только этими двумя ключами и можно открыть дверцу.

– Хорошо. Меня это устраивает.

– Вы хотите записать ячейку на свое имя или оставите девиз?

– Сперва я хотел бы поинтересоваться, можно ли оплатить ячейку вперед на год?

– Хоть на столетие, – улыбнулась девушка, обнажив идеально ровные, белоснежные зубы. – Платить будете наличными или по перечислению?

– Наличными.

Служащая банка извлекла из недр своего стола типовой бланк договора, быстро вставила его в принтер и занесла руки над клавиатурой.

– Каким будет ваш девиз?

– Валькирия, – не задумываясь, ответил Глеб.

– Пожалуйста, по буквам, – попросила служащая, явно не понимая, что может обозначать это слово.

Глеб продиктовал.

– А теперь я прошу вас подписать эту бумагу.

– Это обязательно? – спросил Сиверов.

– Да.

Нехотя он достал ручку и задумался.

– Вы можете подписаться и не своей подписью. Но только смотрите, воспроизвести ее вам потом придется точь-в-точь.

– У меня много подписей, – хмыкнул Глеб.

– Тогда не забудьте, какой именно вы сегодня расписываетесь.

И Сиверов размашисто подписался: «Валькирия».

– С вас причитается восемьсот тысяч.

– Простите, но мне некогда менять валюту.

– Хорошо, я сделаю это за вас. Глеб отсчитал доллары.

– Только-то и всего?

– Если вы хотели заплатить больше, нужно было брать большую ячейку.

Девушка открыла сейф и вынула из него два одинаковых ключика. Вернее, они показались Глебу одинаковыми только на первый взгляд. Потом он заметил, что они разнятся нарезкой.

– Вот ваш. А этот останется у меня. Вы отправитесь сразу или попьете кофе?

– А у вас цейлонский или краснодарский? – с абсолютно серьезным лицом осведомился Сиверов.

Девушка не удержалась и рассмеялась:

– Кофе у меня отличный.

– Я бы с удовольствием выпил с вами не только кофе, но, к сожалению, вы на службе. Пошли.

Сиверов поднялся, девушка подошла к двери.

– Я пойду впереди, если вы не возражаете.

Они шли по длинному коридору, залитому безжизненным светом люминесцентных ламп.

– Странно, вы совсем не интересуетесь системой безопасности, – сказала, не оборачиваясь, служащая банка.

– Это потому, что я не собираюсь грабить ваше хранилище.

Глеб смотрел на стройные бедра женщины, затянутые в короткую, облегающую юбку.

– Хотя в вашем банке есть одна вещь, которую мне хотелось бы похитить.

– Конечно же, вы скажете – это я?

– Разумеется.

Не вы первый говорите такое. Наверное клиенты очень волнуются, оставляя на хранение большие ценности и говорят всякие глупости.

Прикрыв рукой панель, служащая набрала код, и ажурная металлическая решетка отъехала в сторону.

– У вас все как в рекламе, – глядя поверх плеча девушки, воскликнул Глеб.

И впрямь, перед ним сияли полированным металлом дверцы ячеек.

– Я проведу вас к вашей, а затем подожду у выхода. Они оказались в самом дальнем углу хранилища. Два ключа вошли в отверстие, и дверца распахнулась.

– Можете просто отвернуться, – посоветовал Глеб.

– Я должна выполнять инструкции.

– А кто вас увидит?

– В общем-то, ваше дело.

Служащая банка отвернулась. Глеб расстегнул сумку, и прозрачный полиэтиленовый пакет с банковскими пачками лег в прохладную нишу.

– Теперь закрываем.

Ключи повернулись в отверстиях, и каждый остался у своего хозяина.

– Ну вот, теперь целый год вы можете быть спокойны.

– Надеюсь, я появлюсь здесь раньше, – сказал Глеб.

– Должна предупредить: разницу за срок хранения мы вам не выплатим.

– Я появлюсь здесь, чтобы увидеть вас.

Служащая даже не восприняла этот комплимент всерьез, настолько шутливым тоном он был произнесен.

– А что если кому-нибудь взбредет в голову оставить здесь взрывчатку? – поинтересовался Сиверов для того, чтобы хоть как-то расшевелить девушку.

– Ну и фантазии же приходят вам в голову! Надеюсь, вы этого не сделали?

– Надеюсь, этого не сделал никто из ваших клиентов.

– Если хотите, можете застраховать свой вклад. Но это вам обойдется еще…

– Нет, я этого не буду делать, плохая примета.

– Тогда мне только остается пожелать вам счастливого путешествия.

– А с чего вы взяли, что я отправляюсь в путешествие?

– Ну как же? Если вы оставляете ценности, значит, куда-то отправляетесь, к тому же не зная наверняка, когда вернетесь.

– Вы ошиблись. Здесь я спрятал заначку от своей жены. Вы не верите?

Девушка покачала головой:

– Вы не похожи на женатого человека.

– Хорошо, значит, я спрятал здесь недопитую бутылку водки для того, чтобы опохмелиться ровно через год.

– Вот это уже больше похоже на правду. И вообще, дела наших клиентов меня совершенно не интересуют.

– А зря.

Глеб взмахнул рукой на прощание и двинулся к выходу. На душе у него стало немного легче. Еще одна часть его прошлой жизни оказалась надежно замурованной в подземельях банка.

– А теперь – к Ирине, – невесело усмехнулся Глеб, глядя на свое отражение в зеркальце заднего вида.

Он не спешил тронуть машину с места.

«Имею я право увидеть ее или нет?» – рассуждал Глеб.

Ему страстно хотелось увидеться с Быстрицкой, сказать ей слова прощания, пообещать, что лишь только представится возможность, они встретятся вновь. Но Глеб понимал: он не имеет на это права. Пусть лучше думает, что он исчез, пусть лучше думает, что он мертв, но не терзает себя, зная правду. Ведь вполне возможно, что спецслужбы докопаются и до нее. Начнутся допросы, и ей будет легче говорить правду, что она не знает, кто он такой, не знает, откуда возник и куда исчез, чем занимался. Сколько раз до этого у Глеба возникал соблазн все рассказать Быстрицкой, признаться в том, что он никакой не Федор Молчанов, но каждый раз он находил в себе силы остановиться, не сделать рокового шага. И только благодаря этому он мог сейчас спокойно рассуждать. «Если я не сделал этого раньше, то не нужно делать и теперь. Возможно, все обойдется, мы встретимся вновь, и она даже не узнает о том, что я собирался навсегда покинуть ее. Вот только дискеты… Я обязан их забрать. Ведь если они попадут в руки спецслужб, то могут пострадать люди, которым я не желаю зла. И в первую очередь – Ирина».

Глеб не доехал до ее дома полквартала, припарковал машину во дворах и, отыскав ближайший телефон-автомат, набрал номер. Он ждал долго, пока не прозвучало гудков десять. Теперь уже стало ясно, что Ирины дома нет.

– Ну вот, теперь можно идти, – сказал сам себе мужчина.

Он быстро зашагал по направлению к дому Быстрицкой. Для чего-то еще раз бросил взгляд на табличку с адресом: «Берингов проезд». Плотно сдвинутые шторы на окнах. Обычно в такое время Быстрицкой никогда не было дома. У нее хватало занятий на службе. Но Глеб любил делать все с предосторожностями. Он поднялся на третий этаж, позвонил в дверь и тут же взбежал этажом выше. Он ждал долго, затаив дыхание, прислушиваясь к малейшим шорохам, доносившимся из глубин дома.

Но квартира Быстрицкой молчала, не отзываясь ни звуком. Тогда, сжав в руке ключ, Глеб остановился возле двери, еще раз прислушался. Никто не поднимался, никто из соседей не подходил к двери. Ключ бесшумно вошел в отверстие, повернулся, и Глеб оказался в знакомой ему до мельчайших подробностей квартире.

Чуть слышно урчал холодильник на кухне, капала в ванной вода из неплотно закрытого крана. Сиверов почувствовал, как комок подкатывает у него к горлу, как туманится взгляд. Все здесь напоминало об Ирине. Он прошел в спальню и увидел брошенные второпях на стул колготки, рубашку, джинсы, в которых Ирина иногда ходила дома. Джинсы еще хранили местами форму ее тела.

Глеб опустился на колени перед стулом и, приподняв колготки, коснулся ими своего лица. Тонкая как паутина ткань совсем не задерживала его дыхания, и мужчине казалось, что в этот момент он прикасается к женщине, уткнувшись лицом в ее бедро, как бывало не раз. Когда они вместе опускались на ковер, Ирина садилась, прислонившись к тахте, и развязывала пояс халата. А Глеб клал голову ей на колени. «Все, хватит сентиментальных воспоминаний!» – резко оборвал себя мужчина.

Он подошел к комоду, выдвинул нижний ящик и приподнял стопку белья.

Дискетница лежала там же, куда ее положила Ирина в его присутствии.

– Так будет лучше, – пробормотал Глеб, опуская дискетницу в сумку.

На дно ящика он положил точно такую же, с чистыми, даже не отформатированными дискетами.

quot;Пусть думает, что хранит нечто важное. И если все обойдется, я приду в один прекрасный вечер и заберу их, пустые. А она даже ни о чем и не догадается.

Но если придут мои враги, пусть лучше им достанутся в руки ноль, пустота, небытие. Им достанется моя смертьquot;.

Глеб задвинул ящик и уже собирался уходить, как вдруг на площадке послышались шаги и веселый смех. Он узнал бы этот смех даже среди толпы.

«Ирина!» – мелькнула мысль.

– Сейчас мы с тобой попьем кофе, – говорила женщина своему невидимому собеседнику. «Она не одна!»

Глеб быстро забросил свою сумку за высокую спинку тахты, стоявшую у окна, и сам нырнул в эту узкую щель. Тахта вплотную не подходила к стене, ей мешала батарея парового отопления.

Ключ повернулся в замке. Из своего убежища Глеб, прижавшись к полу, мог видеть только ноги входящих – две пары женских, на высоких каблуках, туфель.

«Она с подругой».

– Вот видишь, как хорошо, что ты подвезла меня! – говорила Ирина. – А ты сразу уедешь?

– Не знаю, – низким грудным голосом отвечала женщина, пришедшая с Быстрицкой. – Если мне у тебя понравится, может, останусь и до вечера.

– Тебе у меня никак не может понравиться.

– Почему?

– Потому что тебе нравится мужское общество.

– Только не нужно мне рассказывать, что к тебе не ходит никто из мужчин.

– Ходят ко мне, но друзей с собой не прихватывают.

– Если ты хочешь знать, Ирина, мужчины мне надоели. Хуже горькой редьки!

Женщины перешли на кухню, и Глеб уже плохо различал их голоса.

«Это же надо так глупо попасться! – думал он. – Хорош же я буду, если Ирина догадается заглянуть за тахту и увидит меня там!»

Потянуло запахом свежесваренного кофе. Глеб уже успел устроиться поудобнее, положив под голову свою сумку. Теперь ему стал виден и целый сектор комнаты, дверца платяного шкафа, комод и музыкальный центр на нем.

Вскоре послышались тихие шаги. Ирина Быстрицкая вошла в комнату. Она ступала босиком, смешно поджимая пальцы ног. Женщина остановилась перед платяным шкафом и через голову сбросила блузку. Она разделась, оставшись в одном белье. Глеб, затаив дыхание, следил за ней. Ему так хотелось прикоснуться к ее телу рукой, еще раз поцеловать ее, обнять… Но он понимал: нужно оставаться здесь, в укрытии, и ничем не выдавать свое присутствие. Щелкнула застежка бюстгальтера, и в полумраке комнаты забелела обнаженная грудь, тонкая полоска кружевных трусиков. Женщина запрокинула голову, выдернула заколки из волос, и те рассыпались по ее плечам. Затем, словно что-то заподозрив, Ирина замерла и, скрестив на груди руки, как бы прикрывая свою наготу, повернулась к постели.

Глеб наверняка знал, что, стоя у шкафа, его невозможно заметить. Он смотрел сквозь узкую щель из полной темноты в слабо освещенную комнату. Ирина медленно опустила руки, расправила волосы.

Глеб смотрел на нее, стараясь запомнить такой. Никогда еще Быстрицкая не казалась ему такой красивой, не казалась такой желанной. Великий соблазн – подсматривать за человеком, когда он не подозревает об этом, к тому же если этот человек очень близок тебе.

Ирина улыбнулась сама себе и, взяв прядь своих длинных волос, зажала их в пальцах. А затем, словно кисточкой, поводила ими по губам.

– Какая же я глупая! – внезапно вслух произнесла она. А затем, чуть прищурив глаза, посмотрела прямо туда, где прятался Глеб. Ему показалось, ее взгляд проникает ему в душу.

Быстрицкая не торопясь развернулась, подошла к шкафу, набросила себе на плечи халат и вышла из комнаты.

Наконец Глеб вспомнил, что нужно дышать. Но передышка оказалась слишком короткой. Вскоре обе женщины вошли в спальню. Подругу или знакомую Ирины Сиверов не знал. Он видел ее впервые. Стройная, немного молодящаяся блондинка с холодным взглядом.

– Галя, посмотри, – сказала Быстрицкая, присаживаясь на корточки возле комода и выдвигая нижний ящик. В ее руках блеснул целлулоидом пакет, затрещала отрываемая клейкая лента.

– Ой, какая прелесть! – воскликнула Галя, принимая из рук Быстрицкой блузку, еще сколотую булавками.

– Если хочешь, могу тебе продать. Мне она успела разонравиться.

– Но ты же ее еще ни разу не успела надеть!

– Ну и что?

Галя покачала головой.

– Наверное, ты меня обманываешь. Она не нравится не тебе, а твоему мужчине. И вообще, почему ты делаешь из своих отношений с ним какую-то тайну?

Никогда мне его не показываешь, никогда не рассказываешь о нем.

– Да нет у меня никого, – улыбнулась Ирина.

– Рассказывай, рассказывай… Я по глазам вижу женщину, у которой никого нет. А ты ходишь по улицам так, словно бы вокруг не существует мужчин. Ты ни на кого не бросишь восхищенного взгляда. А если и посмотришь на кого, то явно в мыслях сравниваешь его с тем, кто тебе дорог.

– Ну ладно, конечно же, у меня есть любовник.

– Вот теперь ты не обманываешь, – подруга Ирины отошла к тахте и села на нее так, что Глеб мог видеть только ее ноги в туфлях на высоких, подбитых металлическими подковками, каблуках.

Она сидела так близко от него, что можно было протянуть руку и обхватить ее стройную щиколотку большим и указательным пальцами.

– А почему ты никак не выйдешь замуж? Он что, женат?

– Да знаешь… – замялась Ирина, ей явно не очень-то хотелось рассуждать на эту тему.

А Галя настаивала:

– Да ты хоть мне его фотографию покажи.

– Нет у меня фотографии, – вконец растерялась Быстрицкая.

– Ну, знаешь… – голос Гали звучал даже сердито, – тогда могу тебе сказать: он последняя сволочь! Да ты, наверное, даже и не знаешь, где он живет?

– Давай не будем об этом. Как тебе блузка?

Ноги Гали на какое-то мгновение исчезли из поля зрения Глеба. Затем он увидел, как падает на пол сарафан женщины. Следом, на ковер упало несколько булавок. Подруга Ирины вышла на середину комнаты. Блузка прикрывала ее бедра до середины.

– По-моему, вполне ничего. Но смотрится как-то уж слишком по-девичьи.

– А ты и так всегда молодишься. К тому же с юбкой будет смотреться немного строже.

– А я не хочу выглядеть строго, я должна быть доступной и привлекательной.

– Тогда расстегни верхнюю пуговицу и никогда не заправляй блузку слишком плотно в юбку. Вырез должен быть такой, чтобы, когда ты наклонишься, в нем могла мелькнуть твоя грудь.

Галя засмеялась.

– Моя грудь слишком большая для того, чтобы мелькать. Глеб был готов уже скрежетать губами. Эти глупые разговоры окончательно доконали его.

«Как хорошо, что Ирина не знакомила меня со своими подругами, иначе я зашелся бы от тоски. И как могут быть интересны женщинам все эти идиотские штучки, рюшечки, кружева? – но тут же он оборвал себя. – Самое странное, что все эти рюшечки и кружева интересны не столько женщинам, сколько мужчинам. Ведь это ради них устраиваются маскарады, и женщины готовы полдня рассуждать, стоит ли расстегивать вторую пуговичку для того, чтобы в разрезе мелькала грудь, или нет».

– Если ты не против, Ирина, то я поношу ее пару дней, а расплачусь с тобой немного позже.

– Да, у меня не горит с деньгами.

– Ну как же, наверное, твой любовник очень состоятельный мужчина.

Ирина пожала плечами.

– Ну-ну, не притворяйся. Я даже готова тебе простить, если он стар и на его голове лысина, отполированная до зеркального блеска.

– Да нет, что ты!

– Не притворяйся. А иначе почему ты не хочешь показать мне его фотографии, не хочешь с ним познакомить? Может, ты начнешь мне рассказывать, что он какой-нибудь полярный летчик? – Галя взглянула на часы. – Мне пора.

– Тебе не понравилось у меня, и ты передумала оставаться? Мы могли бы поговорить, посплетничать…

– Я должна позвонить.

Женщина вышла в коридор, и вскоре оттуда послышался ее низкий голос.

– Алло!

– Да, непременно. Ты знаешь, от кого я тебе сейчас звоню?

– От Ирины Быстрицкой.

– Нет, мне кажется, приезжать тебе сюда не следует.

– Ирина не любит посторонних.

– Конечно, ты не посторонний, но для меня, а не для нее.

– Ладно, ладно, не сердись. Скоро приеду. Кстати, сможешь оценить мое новое приобретение.

– А вот это секрет. Могу только сказать, что очень сексуальное.

Глеб видел из своего укрытия, как меняется выражение лица у Ирины, видел испуг в ее глазах, когда Галя обсуждала со своим любовником, стоит ли приезжать ему сюда, и видел, как Быстрицкая с облегчением вздохнула, когда ее подруга решила уходить.

– Ладно, ладно, я спешу, – говорила Галя, вбегая в комнату. – Я могла бы тебя познакомить с одним его другом. Очень состоятельный, но, к сожалению, никакого строительства не затевает и поэтому совершенно не интересен для тебя.

Галя нырнула в сарафан и попросила Ирину:

– Застегни эту молнию, а то можно просто руки вывихнуть, пока до нее дотянешься.

Галя наскоро поцеловала Ирину в щеку и убежала. Быстрицкая вернулась в спальню и, присев у нижнего ящика комода, выдвинула его. Женщина приподняла стопку белья и извлекла на свет дискетницу. Сиверов проклинал себя на чем свет стоит, глядя на то, как Ирина касается серой пластмассы губами, как мечтательно прикрывает глаза. Она касалась маленькой коробочки так, словно это был он сам, Глеб. «Нет, я не вынесу. Это не может долго продолжаться!» И уже не страх, а стыд удерживал Глеба на месте. Стыд быть застигнутым врасплох, словно он собирался выведать какую-то тайну Ирины, стыдную и неприглядную.

Женщина положила дискетницу на место, заботливо прикрыла ее бельем, задвинула ящик. Затем сбросила халат, белье и плавно покачивая бедрами, подошла к музыкальному центру. И тут зазвучала музыка. Глеб уже догадался, какой диск стоит. Он знал об этом даже прежде, чем в воздухе возникли первые такты.

Конечно, это был Вагнер.

Быстрицкая сделала несколько па, вскинула руки и закружилась по комнате.

Затем подхватила халат, перебросила его через руку и выбежала из комнаты.

Вскоре послышался шум воды в ванной. Душ работал на полную мощность.

«Или сейчас, или я отсюда никогда не уйду!» – подумал Глеб, выбираясь из-за тахты.

Он перебросил ремень сумки через шею, чтобы руки были свободны, и осторожно выглянул из-за дверного косяка. Дверь в ванную комнату оказалась открытой. Ирина стояла под расходящимися веером струями искусственного дождя и, закрыв глаза, подставляла свое лицо освежающей влаге. Аромат шампуня плыл по квартире, клочья пены, увлекаемые струями, ползли по ее черным, прилипшим к телу волосам.

– Я должен уйти, извини меня, – пробормотал Глеб, наверняка зная, что Ирина его не услышит.

Он еще немного постоял, любуясь, а затем, бесшумно ступая, приблизился к входной двери. Он сжал в пальцах дверную ручку и никак не мог заставить себя отодвинуть ригель замка.

«Я ухожу, – повторял себе Глеб, – я ухожу. Я уже ушел, и я обязательно вернусь сюда. И потом, когда смогу посмотреть Ирине в глаза, расскажу ей о том, как прятался за тахтой, как смотрел на нее, как понял, что могу любить только ее».

И тут из ванной донеслось тихое пение. Женщина подпевала бушующей музыке Вагнера.

Сделав над собой усилие, Глеб мягко провернул черную, похожую на переключатель старинных приемников, головку замка, и, боком протиснувшись в чуть приоткрытую дверь, выбрался на площадку и побежал по лестнице, сломя голову.

Ирина почувствовала, как холодный воздух коснулся ее тела, как шевельнулась подхваченная сквозняком занавеска, быстро закрутила краны.

Прислушалась. Тишина. Лишь только далекие отзвуки шагов на лестничном марше.

Прикрывшись полотенцем, она вышла из ванной и, чуть-чуть приоткрыв дверь, высунулась на лестничную площадку. Там некстати оказался старичок. Он только что поднялся по лестнице и теперь отдыхал, опираясь на палочку. Он удивленно посмотрел на свою соседку, а затем стыдливо отвел взгляд в сторону.

– Добрый вечер, – пробормотал он.

– Добрый, – тоже смутившись, отвечала Ирина, думая, куда бы лучше приложить короткое полотенце – то ли к груди, то ли к бедрам.

А затем догадалась захлопнуть дверь, так и не решившись спросить у старичка, не встретился ли ему на лестнице молодой высокий мужчина с русыми, зачесанными назад волосами. Когда же она догадалась подбежать к окну, то двор перед ее подъездом был уже пуст. Лишь только качались ветви кустов, закрывавшие вход на мощенную бетонными плитами дорожку, которой никто из жильцов дома давно уже не пользовался.