"Повелитель бурь" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

ГЛАВА 5

Артур Вениаминович Ляшенко открыл глаза и вместо белого потолка гостиничного номера увидел у себя над головой ярко-желтый полог палатки. Сквозь затянутое частой сеткой окошечко в матерчатой стенке проникало непривычно яркое солнце, и было на удивление тихо.

Артур Вениаминович спросонья почмокал пересохшими губами, несколько раз моргнул слипшимися глазами и попытался протереть их кулаком, как это делает любой человек, проснувшийся в незнакомой обстановке и не понимающий, как он, собственно, здесь очутился. Протереть глаза ему не удалось: не поднималась рука. Ляшенко попробовал шевельнуть второй рукой, и с тем же успехом. Не то чтобы он не чувствовал своих конечностей: и руки, и ноги послушно отзывались на посылаемые мозгом нервные импульсы, но что-то стесняло движения, словно он был громадной мухой, которую спеленал паутиной неведомый современной науке паук. Придя к такому выводу, Артур Вениаминович отчаянно забился в мягком коконе, и ценой неимоверных усилий выпростал из него правую руку.

Успех немного окрылил его и успокоил, первая волна неконтролируемой паники схлынула, и Ляшенко обнаружил, что никакой паутины на нем нет, а есть обычный спальный мешок — правда, очень хороший, теплый и мягкий, почти невесомый, из какой-то немнущейся, приятно поблескивающей ткани, напоминающей на ощупь шелк, но, несомненно, синтетической. Такого спального мешка у Артура Вениаминовича никогда не было, да и палатка, которой он пользовался во время полевых испытаний аппаратуры, была, мягко говоря, попроще — обыкновенный брезентовый шатер армейского образца, без пола, вмещавший в себя пять человек и натягивавшийся на вырубленные в ближайшем лесу сосновые колья.

Артур Вениаминович только было собрался удивиться, как вдруг ему стало не до удивления, не до испуга и вообще ни до чего. Неведомо откуда взявшаяся волна тошноты и головной боли — зверской, немилосердной, убийственной — накатила на него и накрыла с головой, заставив бессильно опрокинуться навзничь и закрыть глаза, которые, казалось, готовы были выскочить из орбит.

Когда приступ прошел, оставив после себя только слабость и легкую дурноту, Артур Вениаминович дрожащей рукой распустил застежку спального мешка и огляделся, почти уверенный, что увидит больничную палату. Пробуждение в незнакомой палатке, скорее всего, было обыкновенным болезненным бредом. Где же это его так угораздило?

Увы, чужая палатка была на месте, и солнце по-прежнему заглядывало в забранное частой сеткой окошечко. В этом солнце было что-то неправильное; у Артура Вениаминовича сложилось впечатление, что никакого солнца за окошком быть не должно, а должна быть какая-то серо-желтая туманная мгла, душная муть… дым, одним словом.

Дым!

В голове у Артура Вениаминовича прояснилось — не настолько, впрочем, чтобы он понял, куда и каким образом его занесла нелегкая. Зато он вспомнил, где был и чем занимался до того, как в его воспоминаниях образовался непонятный провал.

Он приехал в Москву по приглашению сотрудника российского МЧС — симпатичного и разговорчивого дядьки по имени Максим Юрьевич, командира какого-то там не то отдельного, не то мобильного отряда. В сопровождении этого мобильного Максима Юрьевича Артур Вениаминович посетил заместителя директора финансового управления МЧС Вострецова и получил от него «добро» на проведение испытаний генератора туч под эгидой МЧС — точнее, под крылом все того же Максима Юрьевича. Да, Максим Юрьевич был золотой человек. Это он устроил все так, что никому не известный изобретатель из Минска мог опробовать свое изобретение в деле, и притом не за собственный счет, как это пришлось бы делать дома, а за деньги МЧС. Да еще и получить за это материальное вознаграждение, которого ему при условии некоторой экономии могло хватить на год безбедной жизни… Благодетель! И ведь, что ни говори, как ни иронизируй, а так оно и есть: без Максима Юрьевича ничего бы у Ляшенко не получилось. Этот надутый индюк Вострецов ни в какую не хотел давать деньги под сомнительный с его точки зрения эксперимент. По-своему, по-чиновничьи, тот был прав. Это он, Артур Вениаминович, точно знал, что его детище — не плод фантазии, не подведет, будет работать именно так, как требуется. А чиновнику подавай бумаги — патенты, технические описания, заключение компетентной комиссии, акт о сертификации… Чиновники, конечно, правы, но где взять все эти бумажки, если прибор не испытан? А испытывать его без бумажек не разрешают, вот и получается замкнутый круг…

Итак, с этим все ясно. Договоренность была достигнута, срок испытаний назначен, а вот что произошло потом? Судя по палатке и спальному мешку, Артур Вениаминович находился за городом — надо полагать, на тех самых испытаниях, ради которых приехал в Москву. Но вот как он сюда попал и что вообще происходит, он, как ни бился, вспомнить не мог. Ну ладно, провалы в памяти случались с ним и раньше, и возникали они при совершенно определенных обстоятельствах. Вызывала их, как правило, обыкновенная водка, употребленная сверх меры. Но обычно Артур Вениаминович хотя бы помнил, где, с кем и, главное, по какому поводу пил. А тут…

А тут еще эта палатка. Испытания прибора? Ну-ну. Допустим, испытания. Допустим, импровизированный банкет по случаю их успешного завершения… Тем более что за окном — ни дыма, ни туч, ни дождя, одно только солнышко и свежий, кристально чистый воздух. Это сколько же надо было выпить, чтобы длившиеся не меньше двух недель полевые испытания вылетели из памяти, как будто их и вовсе не было? Ведь ничего же не осталось, ровным счетом ничегошеньки! В Москву он приехал один, без помощников — из экономии, естественно. Значит, рядом с ним все это время были какие-то посторонние люди. Какие? И где они все? Водка, что ли, была паленая? Так ведь такую амнезию способен вызвать далеко не каждый нервно-паралитический газ, ей-богу…

Или испытания еще не начались? Точно! Артуру Вениаминовичу вдруг вспомнилось, что после визита к Вострецову они с Максимом Юрьевичем решили, как водится, слегка спрыснуть это дело. Выходит, спрыснули не слегка, а очень даже основательно, и господина изобретателя пришлось транспортировать к месту проведения испытаний волоком, как дубовое бревно. Вот позорище-то! Называется, дорвался до бесплатного…

Хотя, позвольте! Если это место испытаний, то где же вездесущий дым? Где горящие торфяники, ждущие проливного дождя? Опять ничего не понятно, опять концы с концами не сходятся…

Артур Вениаминович еще немного полежал, пережидая дурноту и слабость. Если бы не это чудовищное похмелье, он давно выбрался бы из палатки и осмотрелся на местности. Тогда, по крайней мере, прояснилось бы хоть что-то, а так… Среди роившихся в его голове полубредовых идей неожиданной жемчужиной блеснула, например, такая: развеселый Максим Юрьевич, находясь под воздействием алкоголя, решил слегка пошутить и уложил своего гостя спать в палатке, которую для смеха разбил в хорошо освещенном лампами дневного света помещении с кондиционированным воздухом. Дескать, пускай гость, проснувшись, поломает себе голову, а потом вместе посмеемся над его испугом…

Версия была заманчивая, хоть и глупая. Вот только воздух, который вдыхал Артур Вениаминович, не был похож на охлажденную мертвую смесь, подающуюся в закрытое помещение через пыльную решетку кондиционера. Воздух был живой, свежий, и даже ветерок как будто угадывался…

Он снова осмотрелся, упрямо пытаясь отыскать разгадку в предметах окружающей обстановки. Да нет, на розыгрыш не похоже — во всяком случае, на пьяный розыгрыш. На дюралевом каркасе палатки было понавешено множество всякой всячины, начиная от незнакомой брезентовой куртки и кончая масляной лампой наподобие шахтерской. Был тут и мощный электрический фонарь, и потертый офицерский планшет на длинном ремне, и даже устрашающего вида охотничий нож с роговой рукояткой, наполовину засунутый в лежавшие на легком складном столике меховые ножны. Словом, привычная походная обстановка была здесь воссоздана до мелочей, и Артур Вениаминович очень сомневался, что кто-то, пребывая в подпитии, пошел бы на такие хлопоты ради одной лишь глупой шутки.

Так что же это, черт подери, было?!

Его бесцельно блуждавший взгляд вдруг наткнулся на заляпанные дощатые ящики, похожие на те, в которых перевозят боеприпасы. «Не кантовать! Не бросать! Хрупкие приборы!» — криком кричали надписи. Ящиков было два, и они показались Артуру Вениаминовичу подозрительно знакомыми. Он окончательно проморгался и понял, что смотрит на свое собственное имущество, которое романтически настроенный телерепортер окрестил «генератором туч». Поверх ящиков лежал потрепанный дорожный чемодан, также принадлежавший Артуру Вениаминовичу и содержавший в себе, помимо его личных вещей и туалетных принадлежностей, драгоценные монтажные схемы, чертежи и спецификации установки.

Забыв о своем странном, трудно объяснимом с точки зрения медицины похмелье, Ляшенко кое-как выдрался из пуховых объятий импортного спальника и на четвереньках подбежал к чемодану. Папка с бумагами лежала на прежнем месте — под стопкой нижнего белья и свежих рубашек; заначка, состоявшая из ста двенадцати долларов и нескольких сотен российских рублей, тоже никуда не исчезла, так что беспокойные мысли об ограблении, похищении и т. п. можно было смело отбросить. На всякий случай Артур Вениаминович заглянул в оба ящика. Серые жестяные коробки приборов с виду были в полном порядке, похоже к ним никто не прикасался с тех пор, как Ляшенко собственноручно упаковал их после пробной демонстрации, так впечатлившей милейшего Максима Юрьевича.

Он наспех оглядел себя и обнаружил, что одет в свой единственный приличный костюм, выглядевший так, будто его в течение нескольких дней не снимали даже на ночь. При этом подбородок Артура Вениаминовича оказался гладко выбритым. Ляшенко провел ладонью по щекам и зачем-то поднес ее к носу. Ладонь пахла одеколоном — не самым дорогим, конечно, но и не какой-нибудь «Гвоздикой». Это было загадочно.

Он кое-как присел на корточки, встал, разогнулся и ткнулся головой в матерчатую крышу палатки. Снова согнувшись, Артур Вениаминович на непослушных ногах добрался до выхода, отдернул полог и зажмурился, ослепленный ярким солнечным светом.

Впрочем, жмурился он не только от света. Представшая перед ним картина показалась Артуру Вениаминовичу настолько фантастической, что он не поверил собственным глазам, решив, что все-таки спит и видит необыкновенно яркий, изобилующий правдивыми деталями сон.

Палатка стояла на небольшом, поросшем травой скалистом выступе. Вокруг, доставая, казалось, до самого неба, громоздились огромные массы дикого камня, далеко внизу по крутым склонам рваным зеленым покрывалом курчавился лес, похожий отсюда на макет из крашеной стружки, а над всем этим раскинулось неправдоподобно синее небо с белыми мазками полупрозрачных перистых облаков.

Артур Вениаминович снова закрыл глаза и про себя сосчитал до десяти, страстно мечтая только об одном: поскорее проснуться в гостиничном номере — пускай с больной головой, но в более или менее здравом рассудке. Того, что он видел перед собой, просто не могло быть. В свободное от основных занятий время инженер-исследователь Ляшенко любил поваляться на диване со сборником научно-фантастических рассказов. Ситуация, в которой он очутился, была словно взята оттуда: мгновенный перенос в пространстве, а может быть, чем черт не шутит, даже и во времени. Ничем иным невозможно было объяснить его странную амнезию: кажется, всего минуту назад он, потирая руки, усаживался за накрытый стол в приятной компании улыбчивого Максима Юрьевича, а в следующее мгновение открыл глаза в незнакомом месте, притом таком, где ему совершенно нечего было делать.

Пока изобретатель генератора туч стоял перед палаткой с закрытыми глазами, подул ветерок, и откуда-то потянуло дымком. Ага, мысленно сказал себе Артур Вениаминович, вот это уже на что-то похоже. Кажется, я начинаю просыпаться. Вот и паленым запахло — из форточки, надо полагать. Сейчас мы осторожно откроем глаза и увидим обшарпанные желто-зеленые обои, гостиничную тумбочку с перекошенной дверцей и фотографию храма Христа Спасителя в рамочке под засиженным мухами стеклом…

Он осторожно открыл глаза, но не увидел ничего из того, что так мечтал увидеть. Перед ним по-прежнему расстилался дикий горный пейзаж, откуда-то по-прежнему тянуло дымком — не удушливой вонью медленно тлеющего под спудом торфа, а уютным дымком мирного туристского костра.

Уже ничего не желая, совершенно оглушенный непонятностью происходящего, Ляшенко со стоном повернул голову и увидел костер, возле которого сидел на корточках плотный коренастый мужчина лет пятидесяти или около того. На нем были заметно поношенные камуфляжные брюки, уже не новые кроссовки и выцветший полосатый тельник без рукавов. Ловко орудуя перочинным ножом, мужчина потрошил крупную, серебристо поблескивающую рыбину. Плоский камень, заменявший собою стол, потемнел от крови, из чего следовало, что рыбина была далеко не первая. Над костром, подвешенный на металлической треноге, аппетитно булькал закопченный котелок. Артур Вениаминович даже не попытался понять, откуда в горах могла взяться свежая рыба; единственное, что он в данный момент понимал, так это то, что мужчина у костра ему решительно не знаком. Камуфляжные штаны этого плечистого гражданина опять навели Артура Вениаминовича на дикую мысль, что он похищен чеченскими террористами с целью получения за него и за изобретенный им прибор солидного выкупа. Что с того, что и белорусское, и российское правительства плевать хотели и на прибор, и на того, кто его изобрел? Чеченцы, вероятно, составили по данному вопросу свое собственное мнение, и Артур Вениаминович очень сомневался, что ему удастся переубедить этих диких горных баранов.

Услышав слабый, полный сдержанной муки стон Артура Вениаминовича, мужчина повернул голову. У Ляшенко немного отлегло от сердца: кем бы ни оказался незнакомец, кавказцем он не был наверняка. Начавшие редеть на лбу русые волосы были откинуты назад, открывая кирпично-красное, нуждавшееся в бритье, но типично славянское лицо с насмешливыми серо-зелеными глазами.

— А! — неизвестно чему обрадовавшись, весело воскликнул незнакомец. — С д-добрым утром! Ну, б-брат, и зд-д-доров же ты д-дрыхнуть! Нам работать п-пора, а тебя не д-добудиться.

Бред продолжался, и конца ему не было видно.

— Простите, — еле ворочая непослушным языком, пробормотал Артур Вениаминович. — Я, собственно… Работать? Извините, а… мы знакомы? Я как-то не припоминаю…

Мужчина с плеском бросил рыбину в котелок и медленно вытер об штаны испачканные кровью и чешуей ладони. Вид у него был озадаченный.

— Т-то есть, как это — не п-припоминаешь? Т-ты что же — ничего не п-помнишь?

Ляшенко отчаянно замотал гудящей головой. Ему было мучительно стыдно, и к стыду примешивался страх, испытываемый всяким нормальным человеком, неожиданно обнаружившим, что у него явные нелады с психикой.

— Эк т-тебя взяло. — Незнакомец почесал в затылке и вынул из кармана сигареты. — Да, брат… Что же, и как водку в д-деревне покупали, т-тоже не помнишь?

— В какой деревне? — с огромным трудом подавляя внезапно возникший позыв к заиканию, уныло спросил Ляшенко. — Где мы, а? Что я тут делаю?

— Т-так. Н-надо же, а! Мне вчера с-сразу показалось, что водка п-паленая. Это же не водка, а нервно-п-паралитический г-газ! А что ты п-помнишь?

Ляшенко развел руками. Ноги у него вдруг ослабели, и он сел прямо на траву. Трава была жесткая, колючая и шуршала, как оберточная бумага.

— Москву помню, — сказал он. — Максима Юрьевича помню. Такси…

Незнакомец протяжно присвистнул и от полноты чувств звонко хлопнул себя ладонями по бедрам, выбив из своих пятнистых штанов небольшое облачко пыли.

— Ни хрена с-себе! Т-так это же т-три дня назад б-было! А Максим Юрьевич, Становой его фамилия, мой шеф. Он меня т-тебе в помощники определил, чтоб тебе, значит, не с-скучно б-было. Вчера мы тут лагерь разбили, о-отметили это д-дело, как п… п… полагается,.. В-вот так отметили! У т-тебя же память начисто отшибло! Т-три дня п-потерял! Впервые слышу про такое. С-сам, бывает, не помню, что под банкой вытворяю, но чтобы т-так…

Артур Вениаминович принялся раскачиваться из стороны в сторону, как от сильной зубной боли. Стыд понемногу таял под лучами доброжелательной улыбки косноязычного незнакомца, зато страх подступающего сумасшествия, тоскливого прозябания в нищем загородном интернате для умалишенных неимоверно разросся, заслонив и вытеснив собой все остальные эмоции.

— Господи, — простонал Артур Вениаминович, — да что же это?! Где я? Почему горы?

— Да какие это горы, — небрежно сказал незнакомец. — Г-горы — это о-го-го! А здесь т-так, чепуха на п-постном масле, Валдайская в-возвышенность.

Несмотря на весь ужас своего положения, Артур Вениаминович нашел в себе силы горько улыбнуться.

— О боже! — воскликнул он. — Что вы несете? Где вы видели на Валдае снежные вершины?

В доказательство своих слов он ткнул пальцем в видневшуюся на недалеком горизонте дымчато-синюю остроконечную глыбу, увенчанную, как на картинке, треугольной снеговой папахой.

— В ней же тысячи три будет, а то и все четыре, — добавил он. — Какой же это, к чертям собачьим, Валдай? За кого вы меня принимаете? Что это за идиотский розыгрыш?

Озадаченный этой резкой отповедью, незнакомец в камуфляжных штанах немного помедлил с ответом, делая вид, что помешивает в котелке и подкладывает в костер щепки, без которых тот вполне мог обойтись.

— Ты вот что, друг симпатичный, — сказал он, наконец, сурово и почему-то не заикаясь. — Я так тебе скажу: твое дело какое? Твое дело — прибор испытать. Тебе деньги заплатили?

— Пообещали, — буркнул Артур Вениаминович, почти уверенный, что незнакомец сейчас снова примется вешать ему лапшу на уши, уверяя, что деньги он получил сполна, а потом забыл об этом.

Тут его окатило новой волной страха: а вдруг и вправду заплатили? Заплатили, а он их взял и потерял. Или, к примеру, пропил, отсюда и амнезия… Да нет, пропив такие деньги, он бы, наверное, вовсе не проснулся…

Вопреки его ожиданиям, незнакомец ничего подобного говорить не стал.

— Раз пообещали, значит, заплатят, — уверенно заявил он. — Наш Юрьич — золотой мужик, слово держать умеет. Заплатит сполна, да еще и от себя что-нибудь подкинет, если все будет тип-топ. Даже не сомневайся. От тебя что требуется? Машинку опробовать, верно? Ну, и пробуй себе на здоровье. А где пробовать — какая разница? Тебе, что ли, не все равно, где под дождиком мокнуть? Палатка у нас мировая, будешь сухой, как ковбой «Хаггис». У начальства, браток, свои резоны имеются, и нам в их дела нос совать — последнее дело. Твое дело — на скрипке пиликать и не задавать лишних вопросов. Нажимай свои кнопки и ни о чем не беспокойся. На-ка вот, поправь голову-то…

С этими словами он извлек откуда-то из-за спины солдатскую фляжку, вынул из лежавшего под рукой открытого рюкзака пластиковый стаканчик, плеснул в него и протянул Артуру Вениаминовичу. Ляшенко шарахнулся от стакана, как от рассерженной гадюки, но незнакомец продолжал настойчиво протягивать ему угощение, и он, подумав, все-таки решил выпить. В стаканчике оказалась водка. Ляшенко проглотил ее с отвращением, как горькое лекарство, и водка, в отличие от лекарства, помогла мгновенно. Тошнота и дрожь в коленях сразу пошли на убыль, и все происходящее, хоть и не сделалось более понятным, обрело и резкость очертаний. Иными словами, Артуру Вениаминовичу перестало казаться, что он спит или бредит. Горы? Ну, что ж, горы так горы. В конце концов, сам, по собственной инициативе и за свой счет, он бы в горы никогда не выбрался. Это все, конечно, странно, но выбирать, похоже, не приходится…

Незнакомец забрал у него пустой стаканчик, помешал алюминиевой ложкой в котелке и с видимым удовольствием втянул ноздрями поднимавшийся от варева душистый пар. Артур Вениаминович тоже принюхался и неожиданно для себя понял, что умирает от голода. Рот его наполнился слюной, и он непроизвольно сглотнул. Заметив это, незнакомец понимающе усмехнулся.

— Ушица — первый сорт, — заявил он. — Скоро поспеет. Давай, браток, умойся, причешись, а то глядеть на тебя противно. Там, за палаткой, ведро с водой. Перекусим и за работу. Да веселей гляди! Ну, перебрал маленько, ну, водка попалась поганая, так что ж теперь — вешаться? Ты не бойся, я не из болтливых. Могила! Да и о чем тут рассказывать? Со всеми случается…

Артур Вениаминович мысленно махнул на все рукой и побрел за палатку умываться. Положение его более или менее разъяснилось — скорее менее, чем более, но он полагал, что торопить события не стоит. Судя по всему, ему предстояло узнать много нового и о себе, и об окружающем мире, а такую информацию лучше получать мелкими порциями, чтобы ненароком не свихнуться. Всему свое время, а пока что лучше всего было последовать совету незнакомца в камуфляжных штанах: привести себя в порядок, перекусить и браться за работу, которая, как известно, является наилучшим лекарством от всех скорбей.

Он отыскал ведро, до краев наполненное идеально прозрачной водой. Вода была ледяная — скорее всего, из какого-то горного ручья. Артур Вениаминович снял мятый, лопнувший под мышкой пиджак и закатал рукава несвежей рубашки. Наклоняясь над ведром, он привычным жестом поддернул закатанные рукава повыше и вдруг замер, расширенными глазами уставившись на сгиб левого локтя.

Там, в укромной, незащищенной впадинке, виднелся преизрядный синяк неприятного багрового оттенка, и посреди этого синяка чернели предательские точки — закупоренные корочками запекшейся крови отверстия, оставленные иглой для внутривенных инъекций.

Гроза бушевала где-то высоко в горах, давая о себе знать только редкими бледными вспышками молний на фиолетовом фоне неба да невнятным ворчанием далекого грома. Там, наверху, наверняка хлестал ливень, а здесь, над турбазой, небо было бледно-серым, и по нему время от времени проплывали рваные клочья дождевых облаков. Из них периодически сеялся мелкий занудливый дождик — шуршал по шиферу двускатных крыш, тихонько бормотал в водостоках, шептался в траве, каплями сползал по оконным стеклам, оставляя на них извилистые дорожки. В крытом загоне, изредка переступая ногами, скучали над кормушками лошади. Оттуда доносилось звучное фырканье, хрупанье, перестук копыт; заглушая эти звуки, бренчала плохо настроенная гитара — собравшись на веранде одного из домиков, туристы нестройным хором, но с большим чувством пели походные песни в ожидании погоды.

Слушая хоровые завывания про «солнышко лесное», Глеб начинал жалеть, что поддался на уговоры и дал затащить себя в это гиблое место. Впрочем, здесь действительно было сказочно красиво, а что до погоды, так в течение всей последней недели она оставалась одинаковой — что здесь, что внизу, на побережье. Ну а туристы… Поразмыслив, Слепой пришел к выводу, что туристы все-таки лучше курортников — хотя бы тем, что их меньше. Если бы не эти песни под гитару, их можно было бы вообще не замечать.

К неоспоримым плюсам пребывания здесь, а не у моря, относилось также присутствие неунывающего Арчила Гургенидзе, который буквально расшибался в лепешку, стараясь услужить дорогим гостям и при этом ухитряясь быть ненавязчивым. Он ужасно переживал, когда испортилась погода, и многословно извинялся перед Ириной и Глебом. В целом они беззаботно проводили время, а бесконечно возникавшие в поле их зрения туристы были просто неизбежным злом. В минуты раздражения Глебу начинало казаться, что на планете развелось чересчур много народа, так что спастись от посторонних, наверное, уже не удастся даже на верхушке заброшенного маяка.

Они с Ириной много гуляли по окрестностям — и верхом, и пешком. Первое время Арчил старался сопровождать их, опасаясь, что они заблудятся в горах, но потом успокоился и занялся своими прямыми обязанностями, убедившись, что его командир по-прежнему помнит, как вести себя среди скал и ущелий.

Время близилось к полудню, хотя из-за серых туч, скрывших вершины гор, казалось, будто вот-вот наступит вечер. Глеб спешился у загона, набросил поводья на перекладину ограды и помог Ирине слезть с мокрого седла. «Взорвется в небе самолет, сгорит автомобиль, и лишь турист везде пройдет, глотая пыль», — доносилась со стороны веранды веселая разноголосица. Сиверов поморщился: эта песенка показалась ему немного странной еще в те далекие времена, когда он услышал ее впервые. В ту пору никто и слыхом не слыхал о террористических актах, а теперь развеселая мелодия в сочетании с подобными словами звучала кощунственно. «Традиция, — подумал Слепой. — Святое дело — традиция! Песня старая, обкатанная несколькими поколениями туристов-гитаристов, и скажи им сейчас, что в наше время она звучит как гимн мусульманских камикадзе, ребята наверняка удивятся и даже обидятся».

— Потонет в море пароход, состав с путей сойдет, и лишь турист идет вперед, поскольку он урод, — не удержавшись, пробормотал Глеб, дергая намокшую, жесткую, как дерево, подпругу.

— Старый ворчун, — сказала Ирина. — Людям весело, а ты недоволен.

— А чему радоваться? — поинтересовался Глеб, снимая с лошадиной спины мокрое седло.

— Как это — чему? — удивилась Ирина. — Людям весело без водки, это ли не повод для радости?

Слепой пожал плечами, взгромоздил седло на коновязь и принялся расседлывать вторую лошадь.

— Не знаю, — ответил он из-под лошадиного брюха. — Я не нарколог и не постовой милиционер, так что мне трудно об этом судить. Например, с точки зрения производителей спиртных напитков в таком веселье нет ничего хорошего.

— Ну эти-то внакладе не останутся! — воскликнула Ирина. — А с чего это ты о них так беспокоишься? Неужто Потапчук в свободное время разводит в гараже технический спирт водой и развозит поддельную водку по торговым точкам на служебном автомобиле?

— Тише, тише! Зачем же разглашать государственные секреты? Это строго между нами, договорились? — обратился он к лошадям и снова повернулся к Ирине. — Ты в душ?

— Ага.

— Ну давай. А я найду Арчила, расскажу ему про ручей.

Необыкновенно чистый ручей, питавший водой не только турбазу, но и несколько расположенных ниже селений, был местной достопримечательностью. Он брал начало в горном озере — действительно кристально чистом и необыкновенно красивом. Говорливый Арчил ни капельки не врал, превознося красоты этого водоема и утверждая, что в нем страшно купаться. Купаться действительно было страшно: бездонный провал в скалах был до краев заполнен такой ледяной водой, что соваться в нее было равносильно самоубийству. Малейшая судорога привела бы к неминуемой гибели, поскольку дно в озере действительно отсутствовало — во всяком случае, нащупать ею никому до сих пор не удалось.

От базы до ручья было чуть больше километра. Здесь, на берегу, был сооружен примитивный водозабор, из которого вода по трубам подавалась на турбазу — точнее, в установленную на столбах двухтонную емкость, откуда она поступала в водопроводные краны и питьевые фонтанчики. Никакой нужды в столь сложном способе получения воды не было, и причиной сооружения этого, с позволения сказать, водопровода послужило желание прежней администрации турбазы, во-первых, освоить бюджетные средства, а во-вторых, успокоить некоторых излишне цивилизованных туристов. Они, видите ли, никак не могли понять, как это можно пить воду прямо из ручья, не прогнав ее предварительно по ржавым трубам и не выдержав несколько суток в не менее ржавой бочке. Единственным достоинством этого водопровода была предельная простота устройства, благодаря которой он безотказно функционировал на протяжении нескольких десятков лет.

Ирина и Глеб любили гулять вдоль ручья — это был один из самых живописных маршрутов. Сегодня прогулка оказалась испорченной, поскольку выяснилось, что ручей пересох. По каменистому дну, извиваясь между мокрыми валунами, текла тоненькая струйка дождевой воды, и это было все. На турбазе этого до сих пор не заметили благодаря двухтонному запасу воды и тому обстоятельству, что в дождь гораздо меньше хочется пить. Тем не менее, Глеб не на шутку встревожился. Действительно, пересохший ручей выглядел крайне загадочно, особенно если учесть, что в горах уже целую неделю гремели грозы и шумели едва ли не тропические ливни. Еще позавчера вода в ручье заметно поднялась, норовя выйти из берегов, а сегодня…

Он отыскал Арчила в комнате. Задрав ноги в ботинках на спинку кровати, тот сладко спал, оглашая помещение заливистым храпом абсолютно здорового человека, которому не о чем волноваться. Можно было подумать, что всю ночь он бродил по горам или разгружал вагоны с цементом. Глеб, однако, точно знал, что это не так: они с Ириной жили в соседнем домике, и храп Арчила Вахтанговича всю ночь долетал до них через открытую форточку, временами перекрывая далекие громовые раскаты. Поэтому Сиверов не стал деликатничать и, остановившись на пороге, во всю глотку гаркнул:

— Рота, подъем! Тревога!

Он хорошо помнил времена, когда подобный выкрик мгновенно поднял бы Гургенидзе на ноги. С тех пор, однако, утекло уже очень много воды, и Гургенидзе ограничился тем, что вздрогнул и открыл глаза. Его черные щетинистые усы поползли вверх и в стороны, из-под них сверкнула полоска белых, очень крупных зубов — Арчил Вахтангович улыбался.

— А, командир? Что такое, дорогой? Зачем кричишь? Палец поранил?

Глеб сжато, но исчерпывающе, объяснил Арчилу Вахтанговичу, почему кричит и что произошло. Гургенидзе спустил ноги с кровати, сел и шибко почесал заросший затылок. Вид у него сделался озабоченный.

— А ты уверен, дорогой? — спросил он, дослушав до конца. — Так-таки и пересох? В такой дождь? А может быть, ты немного заблудился — совсем чуть-чуть,

— он показал пальцами, на сколько, по его мнению, мог заблудиться Глеб, — и нечаянно вышел на старое русло? Оно здесь совсем недалеко, километра три, три с половиной. А что такое несчастные пять километров, когда рядом с тобой красивая женщина? Вах! С такой женщиной я бы прошел тысячу и ничего не заметил, кроме ее красоты! А потом удивлялся бы, спрашивал прохожих: скажи, дорогой, откуда возле моего дома тайга? Зачем белые медведи?

Примерно на середине этой речи он пришел в великолепное расположение духа, и к концу ее уже не столько говорил, сколько пел, сверкая черными глазами и оживленно жестикулируя. На Глеба, однако, его декламация не произвела никакого впечатления.

— Ты дурака-то не валяй, — сказал он. — Сначала разберись, куда у тебя из-под носа ручей подевался. Вот выпьют твои «солнышки лесные» всю воду из цистерны, будешь тогда рассказывать, что это им только кажется, будто воды нет. Небось, к озеру с ведрами не набегаешься. Десять километров — не шутка, а Ирину я тебе в сопровождающие не дам. И, кстати, в тайге белые медведи не водятся.

— Ну, бурые, — уже без прежнего запала поправился Гургенидзе и нехотя поднялся. — Какая разница? Так, говоришь, не заблудился? Ну да, конечно, такой, как ты, не заблудится, даже если ему заплатить… Хорошо, сейчас поеду, посмотрю. Наверное, где-то обвал случился, русло засыпало. Вообще-то, ничего страшного. Завал рано или поздно размоет.

— А если не размоет?

— А если не размоет, вода в ручье поднимется, перельется через завал и потечет дальше.

— А если ее наберется слишком много?

— Э, генацвале, зачем пугаешь нервного человека? Если ее наберется слишком много… Как унитаз работает, знаешь? Пшшшш!!! — Арчил губами, руками, глазами и вообще всем своим телом изобразил, как бурно низвергается в унитаз вода из смывного бачка. — Вот так и здесь. А мы с тобой сейчас находимся на дне этого унитаза.

— Очень мило, — сказал Глеб. — Спасибо, кацо. Утешил.

— Э, шутка! — Гургенидзе махнул длинной рукой. — Я же говорю, ничего страшного нет. Но на всякий случай надо проверить. На всякий случай, понимаешь? Я горы люблю, жить без них не могу, но знаю, что пакости от них всегда можно ждать. Они как красавица с плохим характером, понимаешь? Люби ее, на руках носи, песни пой, а она все равно так и норовит тебе в волосы вцепиться. А бросить нельзя, потому что — любовь.

Он открыл стенной шкаф, в самый последний момент ловко подхватив и прислонив к стене дверцу, которая вознамерилась обрушиться ему на голову.

— Э, шалишь! — со смехом воскликнул грузин, обращаясь к дверце. — Один раз ты меня поймала, больше не получится! Дождешься, возьму молоток и забью тебя наглухо!

Он вынул из шкафа брезентовую куртку с капюшоном и решительно протолкнул руки в жесткие, как пожарные шланги, рукава.

— Подожди, я с тобой, — сказал Глеб. — Только предупрежу Ирину, и поедем.

— Ничего подобного, — возразил Гургенидзе. — Посмотри на себя, весь мокрый. Полдня под дождем гулял, сам намок, Ирину вымочил, а теперь еще хочешь ее одну здесь оставить? Смотри, командир, пока ты будешь по камням ползать, как бы к ней какой-нибудь красавец с гитарой не подкатился. Ты вернешься, а у них уже дуэт…

— Чепуха, — отмахнулся Глеб. — Если у меня здесь и есть конкурент, так это ты.

— Вай! — с притворным испугом воскликнул Арчил. — Откуда знаешь, кто сказал? Сам заметил, да? Что делать будешь? Зарежешь? Вай, пропал Арчил, совсем пропал!

— Кончай художественную самодеятельность, сержант, — сердито сказал Глеб. — Одному в горах опасно. Пойдем вместе.

Гургенидзе перестал улыбаться и крепко взял Глеба за плечо.

— Скажи, командир, откуда на свете берется порядок? Что это такое — порядок? Это совсем просто, слушай! Кому положено работать — работает, кому положено отдыхать — отдыхает, и кругом полный порядок! А когда кто-то берется не за свое дело, тогда получается художественная самодеятельность. Опасно! Кому в горах опасно — мне? Слушай, вот ты у себя в Москве из дома в булочную выходишь, это опасно? А когда в ванную идешь — опасно? Ты у себя дома, какая может быть опасность? А я — у себя дома, понимаешь? Все, все, не спорь! Здесь я командир, мои приказы не обсуждаются. Иди к Ирине, корми, пои, песни пой, руки целуй, от меня привет передавай. Вечером вернусь, шашлык кушать будем!

Глеб понял, что спорить бесполезно. Понял он и то, о чем Гургенидзе умолчал из деликатности: там, наверху, под проливным дождем, отвыкший от скользких горных троп москвич мог оказаться для профессионального проводника не столько помощью, сколько обузой. У Сиверова было, что возразить по этому поводу, но он решил оставить возражения при себе: спор отнял бы слишком много времени, и в ходе этого спора ему пришлось бы познакомить Гургенидзе с некоторыми фактами своей биографии, о которых лучше было помалкивать. Поэтому он молча проводил Арчила до коновязи, посмотрел, как тот сноровисто седлает свежую лошадь, и только когда тот уже всунул в стремя носок ботинка, спросил:

— А оружие?

Гургенидзе посмотрел на него непонимающим взглядом, потом лицо его просветлело, он вынул ногу из стремени и убежал в инструментальную кладовую. Глеб посмотрел на хлипкий дощатый сарайчик, в котором скрылся Арчил, и озадаченно поскреб макушку: они что, хранят огнестрельное оружие в этой собачьей конуре? О, времена, о, нравы!

Вскоре грузин вернулся, неся на плече длинный брезентовый чехол, в котором глухо брякало какое-то железо. В этом чехле, пожалуй, мог бы без труда уместиться ручной пулемет, и даже не один, но, когда Арчил принялся укреплять чехол позади седла, Глеб увидел только деревянный черенок лопаты и плоский конец увесистого стального лома.

— Вот спасибо, командир, — приговаривал Гургенидзе, ловко затягивая узлы. — Ай, молодец, как вовремя напомнил! Что бы я там делал без инструментов?

— Так и поедешь без оружия? — почему-то чувствуя себя пристыженным, буркнул Сиверов. — А вдруг это диверсия?

Гургенидзе уже сидел в седле — сидел прямо, нарочито небрежно, с врожденным изяществом настоящего джигита.

— Какая диверсия? — усмехнулся он. — Прости, командир, но вы там, в Москве, помешались на террористах, клянусь! Где Чечня, а где мы?

Сиверов махнул рукой. Умом Глеб понимал, что Гургенидзе прав на все сто процентов, и наверху, в горах, его не подстерегали никакие опасности, кроме тех, к которым он давно привык и с которыми справлялся чисто автоматически, не напрягаясь.

Арчил тронул каблуками лошадиное брюхо и выехал из-под навеса. Застоявшаяся кобыла с места взяла ровной рысью. Дождь радостно забарабанил по надвинутому брезентовому капюшону. Гургенидзе хлестнул лошадь плеткой и запел что-то гортанное, переливчатое.

— Рацию! — крикнул вслед ему Глеб, — Рацию возьми, Арчил!

Гургенидзе не услышал. Копыта его лошади глухо простучали по сырой каменистой почве, и через секунду он уже скрылся из виду.