"Петля для губернатора" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 2

– Ну что же, господа. Пожалуй, на сегодня у меня все. Надеюсь, выходные пройдут нормально и все мы хорошенько отдохнем. Это просто необходимо, потому что с понедельника нам опять впрягаться в этот воз…

– Как Лебедь, Рак и Щука, – вполголоса пошутил кто-то. Шутка была далеко не безобидная, поскольку совещание вышло довольно напряженным, но теперь, когда все было более или менее улажено, губернатору не хотелось начинать все сначала.

– Надеюсь, что нет, – изобразив на лице самую приятную из своих улыбок, сказал он. – Если уж проводить такие параллели, то я предпочел бы Стрекозу и Муравья. Так поди же, как говорится, попляши…

На этот раз заулыбались все. Губернатор закрыл совещание, и люди стали расходиться, негромко переговариваясь и деликатно двигая стульями. Иван Алексеевич откинулся на спинку кресла и позволил себе закурить, скрупулезно отметив в уме, что эта сигарета уже третья за сутки, и, следовательно, до конца дня он может выкурить еще две. Его взгляд рассеянно скользил по поверхности широкого стола, перебегая с предмета на предмет, и вдруг остановился на перекидном календаре.

Губернатор едва заметно вздрогнул и на мгновение закрыл глаза. Разумеется, он и без календаря знал, что сегодня восемнадцатое июня, но почему-то именно листок календаря напомнил ему, что послезавтра годовщина смерти Галки.

«Как раз в воскресенье, – подумал он, глубоко затягиваясь сигаретой и благожелательно кивая в ответ на пожелания хорошо провести выходные. – Надо бы на могилку съездить, что ли… Двадцать четыре года прошло, почти четверть века, а до сих пор, как вспомню, мороз по коже. Эх, Галка, Галка…»

За двадцать четыре года Иван Алексеевич Бородич успел окончательно убедить себя в том, что смерть его жены была просто несчастным случаем.., или самоубийством, если кому-то больше нравится такая формулировка. Конечно, во всем был виноват он и только он. Кто же еще, позвольте вас спросить? Не удержал, не сумел, рука соскользнула…

Эх, Галка, Галка! Он знал это так же точно, как и то, что Земля имеет форму слегка сплюснутого с полюсов шара, и думал о той поросшей быльем истории примерно столько же, сколько о форме родной планеты. Так было до недавнего времени, и подобное положение вещей вполне устраивало губернатора Бородача, но в последние два года тот июньский день благословенного семьдесят четвертого начал все чаще всплывать в памяти наподобие дохлой рыбины, медленно поднимающейся из непрозрачной глубины водоема кверху брюхом. На то были свои причины, и причины эти, честно говоря, беспокоили Ивана Алексеевича гораздо сильнее, чем события двадцатичетырехлетней давности, казавшиеся теперь вычитанными в какой-то потрепанной книжице без начала и конца.

Сигарета, как всегда, догорела слишком быстро. Иван Алексеевич с неудовольствием покосился на тлеющий окурок и воровато затянулся еще раз. Последние два сантиметра сигареты, по утверждению медиков, содержат в себе больше всего всякой канцерогенной дряни.., все-то им известно, этим медикам! Быстро и надежно избавить человека от пагубной привычки они не в состоянии, зато отравлять ему жизнь постоянными воплями о вреде курения считают своим священным долгом. Они, видите ли, давали клятву Гиппократа. Просто банда взяточников и недоучек, вот что они такое, эти самые медики.., и не только медики, увы.

Губернатор потушил окурок в пепельнице, и тут на столе ожил селектор. Бородич недовольно покосился на него и ткнул пальцем в клавишу.

– Иван Алексеевич, к вам Нина Константиновна, – пропела секретарша.

– Просите, – подавив невольный вздох, сказал он.

Двойная дверь бесшумно распахнулась, и в кабинет вошла Коврова. Отсюда, с расстояния в добрых двенадцать метров, запросто могло показаться, что пролетевшие годы вообще не затронули бывшую гимнастку, но Бородич отлично знал, что это не более чем оптический обман: то, что отняло время, Нина Константиновна Коврова более или менее успешно восполняла при помощи модельеров и косметологов. Когда-то стройные и округлые икры сделались тонковатыми и едва ли не костлявыми, бедра раздались, грудь и живот обвисли, а на шее появились предательские морщины и складки, но все это умело скрывалось, затягивалось и закрашивалось, и для своего возраста Коврова выглядела очень даже неплохо.

Бородичу было доподлинно известно, что она содержит как минимум одного безмозглого жеребца со жгучей голливудской внешностью, даже не очень при этом скрываясь. “Впрочем, – подумал Бородич, – пусть бросит камень, кто без греха”.

Его собственная жена была на три года моложе его дочери, и он был последним, кто стал бы укорять Коврову за ее связь с массажистом.

Не дожидаясь приглашения, Коврова пересекла кабинет и уселась на ближайший к столу Бородача стул. Годы, не пощадившие ее тело, пошли на пользу ее лицу, придав ему рельефность и выразительность. Сочетание проступавших в каждой черточке железного характера и острого ума с умело наложенной косметикой сделало когда-то плоскую и бесцветную физиономию Ковровой по-настоящему привлекательной. Глядя на нее, Бородич испытал внезапный прилив теплого чувства: они давно перестали делить постель и даже вспоминать о тех временах, но это был проверенный боевой товарищ, бок о бок с которым нынешний губернатор Московской области прошел огонь и воду. В незапамятные времена Коврова сделала на него ставку, руководствуясь понятными только ей одной причинами, и с тех пор всегда была рядом, направляя и подталкивая, то забегая вперед, чтобы расчистить для него дорогу, то подпирая его сзади. Она никогда не оставляла его – ни в дни побед, ни тогда, когда его гнали, и только ленивый не бросал в него грязь, – и половина его теперешнего успеха по праву принадлежала ей.

– Послушай, мать, – вместо приветствия, сказал Бородич, сразу же удивившись: кой черт дернул его за язык? – давно хочу тебя спросить об одной вещи.

– Спроси, – улыбнувшись уголком накрашенного рта, сказала Коврова и без спроса взяла сигарету из лежавшей на столе пачки. Она всегда очень чутко улавливала настроение Бородича и без труда перешла на неофициальный дружеский тон, в котором они в последнее время общались очень редко.

Бородич поднес ей зажигалку и крутанул колесико. Безотказная “зиппо” выбросила язычок оранжевого пламени, и Коврова погрузила в него кончик сигареты, ухитряясь при этом смотреть не на сигарету, как все нормальные люди, а на собеседника.

Иван Алексеевич некоторое время молчал, но Коврова продолжала смотреть на него со знакомым прищуром, и он отбросил колебания.

– Послушай, – для разгона повторил он, – объясни мне, как это вышло, что ты рядом со мной уже четверть века? Ведь это, считай, полжизни. Впору серебряную свадьбу играть. Что ты во мне нашла, а?

– Странный вопрос, – ровным голосом ответила Коврова, но Бородич, знавший ее как облупленную, заметил сразу две небывалые вещи: она поспешно отвела глаза, а рука, державшая сигарету, дрогнула так, что столбик пепла сорвался с кончика сигареты и упал ей на колени. Иван Алексеевич страшно удивился: такое поведение Ковровой было совершенно несвойственно. Он ждал продолжения, но Коврова молчала. Она уже восстановила самообладание, и лишь сузившиеся глаза говорили о том, что вопрос Бородича задел ее гораздо сильнее, чем рассчитывал Иван Алексеевич.

– Странный ответ, – в тон ей сказал он.

– Какой есть, – по-прежнему глядя в сторону, ответила Коврова. – Другого, во всяком случае, не будет.

– Вот те раз, – опешил Иван Алексеевич. – Что-то я тебя не пойму, Константиновна…

– А это потому, что ты дурак, господин губернатор, – вдруг отрезала Коврова, и Бородич даже сквозь слой пудры заметил, что ее щеки начал заливать странный пятнистый румянец. – Интересно знать, почему ты спросил об этом именно сейчас, а не тогда, когда мой ответ мог иметь хоть какое-то значение?

Иван Алексеевич проклял себя за минутную слабость.

Реакция Ковровой на совершенно невинный с его точки зрения вопрос была совершенно неадекватной, и теперь губернатор чувствовал себя как человек, который поинтересовался у прохожего, который час, а в ответ получил топором по голове. Кроме того, он начал догадываться, в чем причина такого странного поведения, и от этой догадки ему вдруг сделалось совсем муторно.

Только этого ему теперь не хватало.

– Подожди, мать, – медленно сказал он, – постой. Ты что же.., ты что, меня.., того? Я имею в виду, тогда, двадцать пять лет назад…

– Какая разница? – с горечью сказала Коврова. – Видишь, ты даже слова этого не можешь произнести, язык не поворачивается. Это потому, что любовь и номенклатура плохо сочетаются.., вообще не сочетаются, если уж на то пошло. Трахнуть райкомовскую шлюшку на столе или в кустах за палаткой – это совсем другое дело, это в порядке вещей, правда?

Бородич пугливо покосился сначала на дверь, потом на селектор, но дверь была закрыта плотно, а селектор выключен. Подняв глаза, он увидел, что Коврова смотрит на него в упор, и окончательно смутился.

– Что же ты молчала? – глухо спросил он.

– А что было бы, если бы я сказала? – ответила она вопросом на вопрос. – Можно подумать, ты бы бросился в мои объятия. И потом, я и так получила от тебя гораздо больше, чем любая жена.

– Извини, – сказал Иван Алексеевич. – Наверное, я зря спросил…

– Зря, – согласилась Коврова и переменила позу, сев прямо и снова сделавшись похожей на флагшток. Она потушила сигарету в пепельнице и заученным жестом левой руки поправила безупречную прическу. – Вообще-то, я пришла по делу.

– И оно, конечно же, не терпит отлагательств, – со вздохом сказал Иван Алексеевич, тоже садясь ровнее и сплетая пальцы на крышке стола.

– Я знаю, что сегодня пятница, – сказала Коврова, – но мне показалось, что ты будешь недоволен, если я отложу это до понедельника.

Бородич шутливо поднял руки, капитулируя, и обезоруживающе улыбнулся. Лицо Ковровой осталось бесстрастным: оба хорошо знали цену и этой шутливости, и этой улыбке.

– Хорошо, – сказал губернатор, преодолев соблазн покоситься на часы, – выкладывай, что еще стряслось.

– Еще не стряслось, – ответила Коврова – но обязательно стрясется. Я тебя предупреждала, Иван Алексеевич, что добром это не кончится.

– Опять, – скривился Бородич. – Что на этот раз?

– В четверг заседал совет директоров банка, – сухим деловым тоном сообщила Коврова.

– Какого банка? – перебил ее Бородич.

– Не валяй дурака, Иван Алексеевич. Того самого банка. Помимо всего прочего, было принято решение вывести известного тебе человека из состава правления. Об этом будет объявлено в понедельник.

Некоторое время Иван Алексеевич молчал, чувствуя, как тяжелеет, наливаясь кровью, лицо. Иногда – вот как сейчас, например, – ему казалось, что Коврова получает садистское удовлетворение, когда ей удается хорошенько шарахнуть его по голове. “Номенклатурная любовь, – ни к селу ни к городу подумал он, намертво задавливая в себе желание вынуть из лежавшей на столе пачки сигарету. – Странная штука, эта самая номенклатурная любовь. Номенклатурная ненависть, во всяком случае, понятнее”.

Коврова тоже сделала паузу, давая ему время справиться с эмоциями. Она изучила Бородача во всех проявлениях гораздо лучше, чем он ее, и знала, что ему необходима короткая передышка, чтобы не сорваться и не начать делать глупости. Это было не самое лучшее качество для руководителя такого масштаба, но на этот раз его можно было понять: его ударили в самое больное место.

– У них нет другого выхода, Иван, – мягко сказала она наконец. – Она совершенно неспособна контролировать себя, когда.., ну, ты понимаешь. Председатель совета директоров на нашей стороне, но все, что ему удалось сделать, это убедить совет не возбуждать уголовное дело.

– Что? – Бородич резко вскинул голову и уставился на нее так, словно у Нины Константиновны Ковровой вдруг выросли ветвистые рога.

– А ты не знал? – с притворным удивлением спросила Коврова. – Впрочем, разумеется. Так вот, чтобы ты знал: она периодически запускала руку в карман совета директоров на протяжении, по меньшей мере, года, причем делала это без соблюдения элементарных мер предосторожности. Это не могло продолжаться вечно, сам понимаешь. Ее накрыли. Отрицать очевидное бесполезно.

Теперь нужно подумать о том, как замять скандал. Если это выйдет наружу, это может сильно повредить твоему авторитету.

– Ты хочешь сказать, что меня в два счета могут выставить за дверь, – уточнил Бородич, с трудом расцепив намертво стиснутые челюсти. – Что мне могут просто дать коленом под зад и заставить уйти в отставку.

– Н-ну… – Коврова слегка пожала плечами. – Формулировка, конечно, хромает, но суть схвачена верно.

– Понедельник, – задумчиво повторил Бородин. – Черт, времени совсем не осталось! Сколько она взяла?

– Чуть меньше миллиона. Если ты думаешь исчерпать инцидент, просто вернув деньги, то забудь об этом. Они настроены очень решительно.

– Да мне плевать, как они настроены! – грохнув кулаком по столу, выкрикнул Иван Алексеевич.

– Не сомневаюсь, – кротко вставила Коврова. Эта ее кротость подействовала на губернатора, как ведро ледяной воды. В конце концов, в том, что произошло, была виновата не Коврова, и никто не мог заставить его старую соратницу копаться во всем этом дерьме ради него.

Она делала это по собственной инициативе и абсолютно бескорыстно – просто потому, что они были теми, кем были. Он подумал, что Коврова права: за все эти годы она действительно стала ему ближе, чем могла бы мечтать любая жена. Это была неразделимая близость старых товарищей по оружию, и, уж конечно, ему не следовало, разговаривая с ней, орать и стучать кулаками по столу.

– Извини, Константиновна, – с трудом переводя дыхание, сказал он. – Сорвался. Я тебе благодарен.., за все. Какой я все-таки кретин! Надо было на тебе жениться.

– Я думала, мы уже закрыли эту тему, – спокойно сказала Коврова. – Да я бы за тебя и не пошла. Терпеть не могу домашнее хозяйство. В общем, так. Я тут составила предварительный план.., вот, ознакомься. Может быть, захочешь внести поправки. Я думаю, что мы сможем замять это дело и вывести ее из состава правления тихо, без скандала.

Она вынула из принесенной с собой папки и положила на край стола несколько схваченных скрепкой листов бумаги.

Бородин наспех пролистал их и удивленно поднял брови.

Слова Ковровой о поправках, которые он при желании мог бы внести в разработанный ею план укрощения совета директоров банка, были не более чем данью элементарной вежливости. Невозможно было поверить в то, что она разработала эту детальную диспозицию за несколько часов или даже дней. При умелом использовании компромата, который вскользь упоминался в этих бумагах, можно было поставить весь совет директоров на колени или просто уничтожить – по желанию.

– Однако, – сказал Бородич, осторожно возвращая бумаги в папку. – Надо признать, что ты основательно подготовилась.

– А я всегда готова. Разве ты забыл?

Бородич вздрогнул и рефлекторно покосился на стену у себя за спиной, почти уверенный, что увидит там портрет вождя мирового пролетариата в простенькой деревянной раме. Ощущение, что он каким-то чудом перенесся на двадцать четыре года назад, было таким сильным, что Иван Алексеевич удивился, обнаружив вместо портрета вождя писанный маслом подмосковный пейзаж, обрамленный тяжелым золоченым багетом. Это вернуло его к действительности, а насмешливый взгляд Ковровой, который он перехватил, оторвавшись от созерцания пейзажа, окончательно расставил все на свои места. На секунду Бородич испугался, что Коврова вот-вот взгромоздится на стол, и поспешно ухватился за бумаги.

– Я не понял одного, – без нужды шелестя листами, сказал он, глядя в папку. – В твоем плане ничего не сказано о том, что должен делать я.

– А тебе и не надо ничего делать, – сказала Коврова, гася насмешливые огоньки в глубине своих прозрачных глаз. – Единственное, что от тебя требуется, это придумать, что с ней делать дальше. У нее опасные наклонности, Иван Алексеевич, и только ты можешь решить, как ее нейтрализовать.

– Боюсь, это будет потруднее, чем справиться с банкирами, – вздохнул Бородин.

– А я и не говорю, что это легко. Но это единственная работа, с которой никто, кроме тебя, не справится. В конце концов, ты отец.

После того как Коврова ушла, уверенно простучав по паркету высокими каблуками, Иван Алексеевич все-таки закурил. В словах Ковровой насчет отцовского долга ему почудился некий мрачноватый подтекст. Не ко времени вспомнился Тарас Бульба: “Я тебя породил, я тебя и убью…” Н-да, положеньице… Ему вдруг стало интересно: а насколько Коврова готова к тому, чтобы поставить на колени его самого? Размышляя на эти невеселые темы, Иван Алексеевич Бородич выкурил три сигареты подряд, разом превысив дневную норму и даже не заметив этого.

Стоя перед зеркалом в ванной, Иван Алексеевич провел ладонью по щеке. Щека была шершавой от проступившей за ночь щетины и зернисто поблескивала в лучах беспрепятственно вливавшегося в ванную через широкое, отмытое до полной прозрачности окно солнца. Бородич с огорчением отметил, что в щетине стало еще больше седых волосков, и с неохотой включил электробритву.

Круговыми движениями водя бритвой по щекам и подбородку, он подошел к окну и выглянул наружу. Его спальня и прилегавшая к ней ванная располагались на втором этаже загородной резиденции, и из окна открывался вид на изумрудно-зеленый газон внутреннего дворика. Ему не очень-то хотелось смотреть туда, он и без того знал, что увидит, но игнорировать доносившиеся снизу частые приглушенные хлопки и взрывы откровенно пьяного смеха было просто невозможно.

Глядя вниз из окна ванной и машинально водя бритвой по подбородку, Иван Алексеевич на минуту отдался во власть странной и безответственной фантазии. Ему представилось, что он заканчивает бритье, опрыскивает лицо лосьоном, одевается, выгребает из сейфа в спальне деньги и ценные бумаги, кладет в карман паспорт, тихо спускается вниз, так же тихо садится за руль автомобиля и, бросив все, как оно есть, на предельной скорости мчится в Шереметьево-2.

Там всегда навалом рейсов во все концы света. Можно взять билет на первый попавшийся и улететь хоть к черту на кулички, лишь бы подальше от этого сумасшедшего дома. Прошение об отставке можно будет прислать уже оттуда. И пусть живут, как хотят.

«Чудак, – подумал он, глядя вниз, – они и так живут, как хотят, и что есть ты, что нет тебя – им глубоко плевать. Конечно, плевать им на это именно потому, что ты здесь и оберегаешь их от неприятностей, но они-то уверены, что преспокойно могут обойтись без тебя, и потому благодарности ты от них не дождешься. А бросить их на произвол судьбы жалко. Дочь ведь все-таки и, какой-никакой, а зять. Жалко, И почему все всегда выходит не так, как хочется, а наоборот?»

Внизу опять раздался приглушенный хлопок, сопровождающийся звоном стекла и новым взрывом пьяного смеха. Было десять утра, и Иван Алексеевич так и не смог понять, куролесила молодежь всю ночь напролет или уже успела набраться с утра пораньше.

Ирина Бородич вместе с мужем и несколькими своими гостями развлекалась стрельбой по бутылкам из тяжелого “магнума-357” с глушителем. “Магнум” приволок, конечно же, дорогой зятек, доживший почти до сорока лет и так и оставшийся нагловатым лоботрясом, несмотря на погоны майора ФСБ, украшавшие теперь его широкие плечи. Он давно перестал носить джинсы с намалеванными на заднице глазами, но Ивану Алексеевичу иногда, совсем как встарь, хотелось взять этого олуха за ухо и отволочь к номенклатурному папаше.., вот только папаша его, бывший председатель горсовета Губанов, уже лет десять как лежал под тяжелой плитой черного мрамора в родном городе Ивана Алексеевича, так что вести Алексея Губанова было не к кому.

Закончив бритье, Бородич вышел из ванной, выпил уже принесенный обслугой стакан свежего апельсинового сока, надел чистую рубашку, тщательно причесал свою все еще густую, лишь слегка тронутую сединой шевелюру и только после этого, распахнув окно, высунулся наружу.

– Алексей, – позвал он, – поднимись, пожалуйста!

Губанов обернулся, выпустил из рук талию худосочной дамочки, которой помогал целиться из револьвера, отобрал у нее “магнум” (Иван Алексеевич отметил, что дорогой зятек все-таки не до конца пропил мозги), сунул его под мышку, кивнул и направился к дому. Болтавшиеся по двору бездельники нестройным хором приветствовали хозяина. Иван Алексеевич в ответ ограничился коротким суховатым кивком, тем более, что Ирина даже не обернулась на его голос, продолжая беседовать с каким-то очкариком. В руке у дочери Иван Алексеевич увидел полный стакан и поспешно отвернулся, боясь дать волю своим чувствам в присутствии посторонних людей, половину которых он видел впервые.

К тому времени, как Губанов поднялся на второй этаж, Иван Алексеевич уже успел перебраться в расположенный рядом со спальней кабинет и уселся за рабочий стол, тем самым давая понять, что разговор будет серьезным.

Впрочем, его зять все-таки был очень неглуп и хорошо знал свое место, и, когда он наконец вошел в кабинет, Бородач с трудом скрыл удивление: Алексей выглядел совершенно трезвым и, к изумлению Бородича, оказался даже гладко выбритым. Вот разве что глаза у него были красноватыми не то с перепоя, не то от недосыпания.

Иван Алексеевич жестом предложил зятю сесть и, когда тот уселся в стоявшее рядом с письменным столом кресло для посетителей, незаметно потянул носом, рассчитывая уловить запах перегара. Вместо кислой вони неусвоенного алкоголя ноздрей губернатора коснулось тонкое благоухание французского одеколона, и Бородич мысленно покачал головой: можно было подумать, что в курс обучения офицеров ФСБ входили практические занятия по волшебству и черной магии.

– Как вам спалось, Иван Алексеевич? – поинтересовался Губанов, устраиваясь в кресле. – Гости вас не очень беспокоили?

Бородич остро взглянул на него из-под насупленных бровей: парень сам лез на рожон, вызывая огонь на себя.

Или он действительно дурак? Да нет, не похоже…

– Именно о гостях я и хотел с тобой поговорить, – проворчал он. – Я, конечно, понимаю, что вы – люди молодые, а сегодня выходной, но должен тебе напомнить, что ты получаешь немалые деньги в качестве начальника моей охраны…

Он внутренне поморщился от собственных слов. Возможно, не стоило брать так круто в лоб и обижать парня, но на церемонии и дипломатию сейчас не было ни времени, ни сил. Да и парню, кстати, уже без малого сорок лет. Надо же хоть немного соображать…

Губанов ухмыльнулся своей фирменной ухмылкой, которая неизменно заставляла даже людей, хорошо его знавших, теряться в догадках: дурак он или только притворяется? – сел ровнее и вынул из нагрудного кармана своей светлой спортивной рубашки пачку “парламента”.

– Вы позволите? – вежливо осведомился он и, дождавшись разрешающего кивка, преспокойно задымил, деликатно пуская дым в сторону.

Некоторое время Бородич ждал, не скажет ли зять что-нибудь в свое оправдание, но тот продолжал пыхтеть своей заграничной соской, разглядывая его наглыми чекистскими глазами. “Черт, – подумал Иван Алексеевич, – как же это? Как это вышло, что в области у меня пусть относительный, но все-таки порядок, а в собственном доме творится черт знает что? Надо, надо было жениться на Нинке Ковровой. Сейчас бы этот умник стоял передо мной навытяжку и просил прощения…quot;

– Я вижу, тебе нечего сказать, – проворчал он наконец с подчеркнутым неодобрением.

– С чего вы взяли? – легко ответил Губанов и снова ухмыльнулся. – Я просто не хотел вас перебивать. – Он вдруг сделался серьезным, почти хмурым. – Видите ли, Иван Алексеевич, будь я только начальником вашей охраны, все было бы очень просто. Но я еще и муж вашей дочери, а эта должность, скажу я вам, требует, э.., некоторой гибкости. Думаете, мне не надоели эти пьяные рожи? Вторые сутки хожу вокруг них, как пастушья овчарка, и изображаю при этом бурное веселье.

– Вот и разогнал бы, – сказал губернатор. – Как начальник охраны. А жену приструнил бы. Я в ваши семейные дела лезть не намерен, но жену, знаешь ли, надо держать в руках…

– Ее довольно сложно держать в руках, и вам это отлично известно, – сказал Губанов. – Я не жалуюсь, а просто ввожу вас в курс дела. Если хотите знать мое мнение, то с ней нужно что-то делать. Она спивается на глазах и становится неуправляемой.

Бородич снес очередной удар не моргнув глазом. В конце концов он позвал Губанова к себе именно для этого разговора, и то, что зять затеял его сам, было даже лучше. Личное отношение губернатора к майору Губанову в данном случае роли не играло или почти не играло: майор являлся членом губернаторской семьи, а дело здесь было именно семейное.

– Ну, хорошо, – медленно сказал он. – Раз уж ты сам об этом заговорил… Тебе известна эта история с банком?

Губанов кивнул:

– Мне звонила Нина Константиновна и ввела меня в курс дела. Я помогаю ей уладить некоторые аспекты этого происшествия.

– Вот как? Интересно, почему я ничего об этом не знаю? Что это за странная возня у меня за спиной?

– Почему же именно возня? Нина Константиновна – ваше доверенное лицо, я – ваш начальник охраны… По-моему, нам сам бог велел оберегать вас от лишних волнений.

– И именно поэтому у меня под окнами вторые сутки куролесит пьяная толпа, – саркастически вставил Иван Алексеевич.

Губанов кивнул с самым серьезным видом.

– Именно поэтому, – подтвердил он. – Кое-кто из этой толпы имеет самое непосредственное отношение к банку. За минувшие сутки я успел отснять массу интереснейших видеоматериалов, которые сделают этих людей гораздо более сговорчивыми. Компрене ву?

– Однако, – удивленно сказал Бородич. – Это ты сам придумал или Коврова посоветовала? Впрочем, не отвечай, не надо. Не хочу я ничего про это знать… Но вообще-то вы молодцы. Ей-богу, молодцы!

– Не торопитесь нас хвалить, – все с той же непривычной серьезностью сказал Губанов. – Банк – это семечки. Есть проблема посерьезнее…

– О, господи, – вздохнул Бородич.

– ..И она напрямую касается вас, – закончил начатую фразу Губанов.

– Меня?! Впрочем, естественно. Моя дочь все-таки…

– Совершенно верно, но дело не в этом. Точнее, не только в этом. Вот вы давеча сказали, что жену, мол, надо бы держать в руках. Видит бог, я пробовал. Уверяю вас, что у меня это получилось бы, не будь я начальником вашей охраны. Сложилось некоторое противоречие между моими служебными и семейными обязанностями…

– Погоди, погоди, – перебил его губернатор. – Что за бред ты несешь? Ничего не понимаю. Какое еще противоречие?

– Самое что ни на есть противоречивое. Последний раз, когда я вылил бутылку “Хенесси” в унитаз и сказал Ирине, чтобы она подумала о вас, если не хочет думать о себе, знаете, что она мне ответила? Что если я от нее не отстану, то она подумает о вас и расскажет всему свету о том, как вы убили ее мать.

В кабинете наступила нехорошая тишина, в которой стали отчетливо слышны доносившиеся со двора звуки продолжавшегося веселья. Теперь там надрывался магнитофон, но Иван Алексеевич почти не слышал его из-за звона в ушах. Ощущение ватного бессилия и сосущей пустоты под диафрагмой, которого он не испытывал с того самого дня, когда погибла Галка, вернулось впервые за двадцать четыре года. Он чувствовал себя вмерзшим в ледяную глыбу и выставленным на всеобщее обозрение. Нужно было срочно что-то делать, но он не мог не только говорить, но и думать. В голове молотком стучала только одна мысль: бумеранг. Бумеранг сделал круг и вернулся. Круг получился очень большим, проклятая штуковина, бешено вертясь, летала черт знает где ровно двадцать четыре года, и не мудрено, что о ней все благополучно забыли. А она все-таки вернулась, когда никто этого не ожидал, и – между глаз…

– ..проверить, – как сквозь вату донесся до него голос зятя.

– Извини, – хрипло перебил его губернатор. – Я прослушал. Что ты говоришь?

– Я говорю, что взял на себя смелость все проверить, – повторил Губанов. – Дело закрыто, вы признаны полностью невиновным. Явный несчастный случай, не вызывающий никаких сомнений.

– Она не знает, что говорит, – пробормотал Иван Алексеевич. – Допилась до белой горячки, как…

– Как ее мать, – закончил за него Губанов. – Похоже, что это наследственное. Вы должны извинить меня за бесцеремонность, но дело очень.., я бы сказал, скользкое. Скажите, ваша теща не пила?

– Я ее никогда не видел, – безучастно ответил Иван Алексеевич, думая о своем. – Галка была сиротой и никогда не говорила о своих родителях.

– Я навел справки, – сообщил Губанов. – Мать вашей первой жены скончалась от цирроза печени в сорок лет. За год до смерти ее выписали из ЛТП, и весь последний год она пила беспробудно.

– О, господи, – повторил Бородич.

– Но вернемся к нашей проблеме, – продолжал Губанов. – Перед законом вы чисты, но общественное мнение… Публика обожает скандалы, не говоря уже о газетчиках. Вас просто распнут, а это…

– Ну да, – перебил его Бородич. – Повредит моему авторитету. Это я уже слышал. Что ты можешь предложить?

Майор ФСБ Губанов внимательно посмотрел на своего тестя, губернатора Московской области Ивана Алексеевича Бородача, закурил еще одну сигарету и раздельно сказал:

– Это будет зависеть от того, насколько серьезно вы воспринимаете ситуацию.

Губернатор ответил ему не менее внимательным взглядом.

– Иными словами, ты хочешь узнать, как далеко я согласен зайти, – без вопросительной интонации произнес он. – По-моему, выбор у меня невелик. Отправить ее на принудительное лечение можно только после решения суда, а это опять скандал. Добровольно лечиться она не станет. И, пожалуйста, не забудь о том, что она моя дочь.., и твоя жена, между прочим.

– Изоляция, – после короткой паузы сказал Губанов.

– Как ты себе это представляешь? Я не могу всю жизнь держать ее под замком ни в московской квартире, ни здесь, на даче. Обслуга станет трепать языками, да и вообще… А оставлять ее без присмотра просто нельзя.

Губанов откашлялся в кулак и покачал головой.

– По-моему, вы как-то превратно истолковываете мои слова, – сказал он. – Я люблю вашу дочь и желаю ей только добра. И именно ради ее блага я предлагаю временно поселить ее здесь, в загородном доме, под надежной охраной. Естественно, это не будет продолжаться вечно. Ее необходимо вылечить, причем как можно быстрее. Есть новейшие методы…

– Кодирование, “торпеды”, – с нескрываемым презрением проворчал Иван Алексеевич. – Фуфло это все, и ты об этом знаешь не хуже меня. А потом какой-нибудь шарлатан станет давать объявления в газетах: “Я лечил дочь губернатора Бородича!” Это предложение никуда не годится.

– А мое предложение заключается вовсе не в этом, – спокойно ответил Губанов. – Я много размышлял об этой проблеме. Нам нужен свой медицинский центр. Знаете, на американский лад: этакая смесь пятизвездочного отеля с супермодерновой клиникой. Конечно, придется вложить немалую сумму, но в постояльцах недостатка не будет. Думаете, у вас у одного такие проблемы? Все окупится за пару лет, а через пару лет областной бюджет начнет отгребать чистую прибыль. А если поставить во главе центра своего человека, да еще и компетентного в интересующей нас области, Ирину можно будет вылечить без лишнего шума и, что самое главное, эффективно, раз и навсегда. И ни к кому не надо обращаться, все можно сделать тихо, по-семейному..

Некоторое время Бородич размышлял, задумчиво пощипывая нижнюю губу, а потом огорченно покачал головой.

– Прожектер ты, Алексей, – сказал он. – Певец великих строек… У тебя что, совсем крыша поехала? Что мы с тобой во всем этом понимаем? Где его взять – своего человека, компетентного в данной области?

– Есть такой человек, – снова демонстрируя свою крокодилью ухмылку, сказал майор Губанов. – Свой в доску и очень, очень компетентный. Если хотите, я вас сведу.