"Петля для губернатора" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 9

Доктор Маслов медленно спустился по широкой, отделанной фальшивым мрамором лестнице в вестибюль главного корпуса. На его бородатой физиономии застыло выражение глубокой задумчивости, даже очки без оправы, казалось, поблескивали с угрюмой озабоченностью. Он курил, рассеянно стряхивая пепел прямо на белоснежные ступени, и время от времени довольно сильно дергал себя свободной рукой за кончик левого уса. Галстук, который он начал носить по настоянию Губанова, сбился куда-то в район правого уха, а старомодный кремовый джемпер был не очень сильно, но все же вполне заметно перепачкан кровью.

В вестибюле он застал Губанова. Майор стоял к нему спиной и сквозь стеклянную стену смотрел на распаханную топкую стройплощадку, в облике которой уже начали понемногу проступать черты будущего парадного подъезда.

Над его макушкой периодически возникали голубоватые облачка табачного дыма, которые тут же рассасывались в огромном гулком пространстве пустого вестибюля. За окном, натужно ревя мотором и отчаянно дымя, задним ходом прокатился и исчез за утлом груженный щебенкой самосвал, на котором доставили раненого. За самосвалом, широко шагая по раскисшей глине, поспевал смуглый работяга с совковой лопатой под мышкой. Вид у работяги был хмурый и независимый.

Губанов обернулся на звук шагов и сделал неопределенный жест зажатой в пальцах правой руки сигаретой. Доктор Маслов задумался, что это было: ленивое приветствие или не менее ленивое выражение досады по поводу его несвоевременного возвращения. Друг Алексей в последнее время заметно хандрил. Доктор Маслов неоднократно предлагал ему пройти курс психоанализа и неоднократно же был в ответ посылаем туда, куда русские люди посылают друг друга в подобных случаях.

– Легок на помине, – сказал Губанов. – А я как раз о тебе думаю.

– Да? – немного язвительно переспросил Маслов. – И что же конкретно ты обо мне думаешь?

– Конкретно? Конкретно я думаю, сможешь ты продержаться до конца, или с тобой возникнут проблемы.

По костлявому хребту доктора Маслова пробежал неприятный холодок, и он впервые за все это время подумал, что в жизни бывают ситуации пострашнее тех, что описаны в его любимых романах ужасов. Губанов, например, был сейчас страшен несмотря на улыбку, кривившую его рот. Улыбка существовала как бы сама по себе, а вот глаза у друга Алеши были похожи на стволы спаренного пулемета, и доктору стало не по себе, словно его поймали на краже медикаментов или совращении малолетней.

– О чем это ты? – спросил доктор самым непринужденным тоном, на который был способен.

– Пойдем к тебе, – сказал Губанов и ввинтил окурок в тонированное стекло лицевой стены вестибюля. На стекле осталось неопрятное черное пятно. – Там и потолкуем.

Спирт у тебя еще остался? Башка трещит так, что мочи нет терпеть.

– Спирт остался, – медленно сказал Маслов, – вот только я сомневаюсь, стоит ли его тебе давать. Что-то странно ты себя сегодня ведешь.

– А у меня жизнь странная, – с непонятной интонацией ответил Губанов. – И работа у меня странная, и жена, и тесть… А уж какая странная у меня была теща, так это вообще с ума сойти. И вообще, мы живем в стране чудес, как какая-нибудь трахнутая Алиса.

– Слушай, – напомнил ему Маслов, чтобы не молчать, – ты ведь на работу собирался. Говорил, дела у тебя…

– Дела сегодня побоку, – сообщил Губанов. – Такая сегодня погода… Ты что, Гиппократ, испугался? По роже твоей мохнатой вижу, что испугался. Не дергайся, все под контролем.., пока.

– Ты можешь объяснить, в чем дело? – спросил Маслов.

Теперь он был уверен, что Губанова просто развезло от рюмки неразведенного спирта, и тот несет околесицу. Доктору не нужно было напрягать воображение, чтобы представить, что может плести упившийся до розовых слонов майор ФСБ: все это он наблюдал и выслушивал неоднократно и не испытывал по этому поводу ничего, кроме тоскливого раздражения.

– Я все могу объяснить, – ответил Губанов, – только не здесь. Я же говорю, пошли к тебе в кабинет. У тебя там, черт возьми, уютно.

Через вестибюль пролетел озабоченный Кацнельсон. Он так торопился, что Маслову показалось, будто он слышит негромкий свист рассекаемого прорабом воздуха. Доктор проводил его взглядом, нахмурился и молча кивнул.

Они поднялись на второй этаж и расположились в кабинете главврача. Прежде чем сесть за стол, Маслов зачем-то прикрыл жалюзи, от чего в кабинете сделалось темновато и сумрачно, и закурил новую сигарету.

– Наливай, – сказал Губанов, падая в кресло. Маслов залез в тумбу стола и со стуком поставил перед ним початую литровую бутыль со спиртом.

– Наливай сам, – сказал он. – Я воздержусь. Губанов хмыкнул и наполнил свою мензурку, которая все еще стояла на том месте, куда он ее поставил полчаса назад. Придвинув к себе графин, он единым духом выплеснул спирт в глубину глотки и залил его потоком воды из горлышка графина. Маслов наблюдал за ним, нервно теребя бороду.

Закончив булькать и пыхтеть, Губанов поставил графин на место и тоже закурил.

– Ну, – сказал он, – спрашивай.

– А я уже спросил, – откликнулся Маслов, сосредоточенно дымя и глядя мимо него. – Но могу повторить вопрос. Итак, повторяю: в чем дело? Что это за тайны мадридского двора? Почему ты заставил меня запереть в палате для буйных человека, остро нуждающегося в медицинской помощи?

– Ты жаловался, что тебе некого лечить, – ответил Губанов. – Пожалуйста, лечи его на здоровье, только не оставляй дверь палаты открытой.

Маслов в сердцах шмякнул кулаком по ладони. Звук получился трескучий, как от хорошей оплеухи.

– Я психотерапевт, – сказал он, – а у этого парня сломаны ребра и почти наверняка сильное сотрясение мозга. О внутренних органах я ничего сказать не могу, поскольку здесь нужен рентген, анализы…

– Плевать я хотел на его внутренние органы, – отрезал Губанов. – Лечи то, что можешь вылечить. Ребра – дерьмо, сами как-нибудь срастутся, а с сотрясением мозга я сам однажды ходил на службу две недели…

– Это заметно, – вставил Маслов.

– Молчи, дурак. В общем, он останется здесь. Если твоей квалификации не хватит, и он откинет копыта, зароем его в землю, а сверху проложим асфальт. Я понятно объясняю?

– Да уж куда понятнее. – Доктор Маслов по-прежнему смотрел в сторону. – А если я вдруг не соглашусь, меня положат под асфальтовый каток рядом с ним? Возможно даже, что ты не станешь дожидаться моей смерти, чтобы сделать это. Я правильно тебя понял?

– Чего? – очень натурально удивился Губанов. – Ты что, Серега? За кого ты меня принимаешь? То есть я понимаю, конечно: кино, пресса, литература.., но мыто с тобой знакомы не первый год! Ты что же, решил, что при малейших разногласиях я тебе стану ногти выдирать?

– А ты не станешь? – спросил Маслов, стараясь придать вопросу иронический тон, но испытывая невольный стыд, поскольку Губанов угадал его мысли.

– Ногти – никогда, – торжественно пообещал Губанов, снова наполняя свою мензурку. – Разве что яйца. Маслов плюнул, отобрал у него бутылку и налил себе.

– Юлишь, майор, – сказал он, разглядывая Губанова сквозь мензурку. – Уходишь от прямого ответа.

– А на кой хрен он тебе сдался, этот прямой ответ? – доверительно поинтересовался Губанов. – Неужели моей просьбы тебе недостаточно?

– Ах, это была просьба! – саркастически воскликнул Маслов. – Тогда конечно. Тогда мне просто некуда деваться. Если женщина просит, и так далее. Так бы сразу и сказал. Я бы не стал соваться в твои дела, если бы ты предупредил, что это именно твои дела, а не дела вообще.

– Ты только ничего себе не сочиняй, – предостерег его Губанов. – Нечего разводить шпиономанию. Просто приведи его в относительный порядок, а дальше я сам разберусь. Как он, кстати?

– Я не специалист, – проворчал Маслов. – Придет в себя – разберемся. Я его перевязал и на всякий случай вкатил дозу успокоительного. Поспит часов до двенадцати, тогда посмотрим, что к чему.

– Знахарь, – сказал Губанов. – Шаман. Ладно, что ты мне хотел сказать про Кацнельсона? Говори, все равно день пропал, Маслов повертел в пальцах полную мензурку, вздохнул и выпил, как воду. Некоторое время он сидел, не дыша. Губанову даже почудилось, что у доктора разом запотели очки, но это, конечно, была иллюзия. Наконец Сергей Петрович шумно перевел дыхание и жадно затянулся сигаретой.

– Понимаешь, – заговорил он, втягивая в себя дым, – ведь этот проект – мое детище. Я был в Австралии и своими глазами видел, как это выглядит в натуре. Ты помнишь самое начало? Ты пришел ко мне и сказал: гони проект, будем строить. Ты повел меня к своему тестю, и он тоже сказал: давай проект, доктор, да побыстрее. Вы не сказали, что у вас земля горит под ногами, но это было ясно и так. В общем, проект я вам достал, и губернатор его утвердил – целиком, без изменений.

– А при чем туг Кацнельсон? – с самым невинным видом спросил Губанов, подавляя раздражение: доктор начал умнеть очень не вовремя. – Что-то я не пойму, к чему ты клонишь.

Маслов в явном замешательстве подергал себя за бороду и снова наполнил обе мензурки. Губанов удивился: он не заметил, когда успел осушить свою. “Контроль, подумал он. – Нельзя терять контроль, иначе из всего этого черт знает что получится”.

– К чему я клоню? – для разгона переспросил Маслов и снова принялся вертеть в пальцах мензурку. – Ты знаешь, Лешка, по-моему, этот твой Кацнельсон ворует. Точнее, уже украл. У меня память знаешь какая? У меня этот медицинский центр до сих пор перед глазами стоит, как живой. Я там каждый уголок облазил, все общупал, обнюхал… Австралийцы, сволочи, смеялись, предлагали на зуб попробовать. То, что строит твой семит, очень похоже на оригинал, но.., не то. Вернее, не совсем то. Как современная копия старинной картины: вместо холста – бортовочка, вместо натуральных красок – дешевая синтетика производства Ленинградской фабрики, вместо грунта вообще какой-нибудь клей…

– Вот не знал, что ты разбираешься в технологии живописи, – простодушно заявил Губанов. Он отлично понимал, о чем идет речь, но старательно оттягивал неизбежное.

– Я не разбираюсь в технологии живописи, – понемногу начиная свирепеть, негромко сказал Маслов. – Я разбираюсь в данном конкретном медицинском центре, и я прямо заявляю: в проект внесены значительные изменения. Для непосвященного они, может быть, и незаметны, но я каждый день натыкаюсь на что-нибудь новенькое. Меня оторопь берет, как прикину, сколько прикарманил этот еврей.

– Что, так много? – округлив глаза, ужаснулся Губанов?

– А может быть, ты ошибся? Я имею в виду, что в Австралию ты ездил уже давненько, мог что-нибудь забыть, перепутать… Памяти, знаешь ли, свойственно приукрашивать приятные воспоминания. И потом, ты видел полностью оборудованный, действующий центр, а тут голые стены в процессе возведения и эти красно-синие чучела, которые косят под турок…

Маслов тяжело помотал головой. Голова у него была забавная – лысая и косматая одновременно.

– Вот тебе – перепутал, – заявил он, выставляя перед собой костлявый кукиш. – Три метра тяжело перепутать с пятью, а украинский линолеум вряд ли сойдет за австралийский дубовый паркет.

– Ну, брат, это ты загнул, – добродушно сказал Губанов. – Тебе еще и паркет из самой Австралии подавай… Это же несущественно! И потом, прорабы всегда приворовывают. Если не дать прорабу украсть, он загрустит и уволится, а другой будет точно таким же, если не хуже. Ты же не станешь утверждать, что Кацнельсон – плохой прораб? Кроме того, если уж ты так хочешь взять его к ногтю, давай поднимем проект, смету.., что там еще бывает? Прямо так возьмем все бумажки в руки, рулетку возьмем, калькулятор, Кацнельсона с собой прихватим и пройдемся по всему зданию, посчитаем… Если окажется, что этот жидяра много украл, вытрясем из него все до копейки, снимем штаны и дадим пинка по голой ж… Лень, конечно, ерундой заниматься, но если ты настаиваешь…

– Ладно, – с подозрительной кротостью сказал Маслов, – пускай Кацнельсон – ангел с крылышками, а я дурак набитый. В конце концов, я действительно ни черта не понимаю во всех этих проектах и сметах. Но ты помнишь, что именно мы строим? Мы строим фешенебельный реабилитационный центр, то есть, говоря по-русски, шикарную клинику для алкашей и наркоманов, у которых денег куры не клюют. А я хожу по зданию и вижу, что высота потолков занижена, материалы используются те, что подешевле… Вот, – он обернулся и сильно постучал пальцем по оконному стеклу. Губанов невольно вздрогнул. – Ты чего вздрагиваешь? – немедленно спросил Маслов. – Ты же видел проект. Там написано: небьющееся стекло в алюминиевых рамах. А здесь обыкновенная каленая “пятерочка” в плохоньком пластике. Да богатый клиент только на окна эти посмотрит и сразу же плюнет и уйдет. Не веришь мне? Вот стул. Давай по стеклу шандарахнем? Что, не хочется?

Он залпом выпил спирт и тяжело замотал головой. Нормальный, в меру пьющий человек от такой дозы давно уже валялся бы под столом, откинув копыта. “Да, – подумал майор, – скифы мы. Да, азиаты мы. С раскосыми и, что характерно, жадными очами. Блок забыл упомянуть про загребущие руки и длинные языки. А может, и не забыл, а просто рифмы не нашел…quot;

– Или возьми оборудование, – шумно дыша открытым ртом, просипел Маслов. – Что я, медицинской техники не видел? Это тебе, братец, не архитектура, тут я любому сто очков вперед дам. Так вот, позавчера привезли оборудование, сгрузили в подвал, я на радостях сунулся смотреть, а оно все как есть “желтой” сборки…

Губанов вздохнул. Момент истины наконец наступил, и истина, как всегда, была неприглядна.

– Что ты говоришь? – воскликнул он, с трудом удержавшись от того, чтобы всплеснуть руками. – Но ведь закупкой оборудования занимался я! Лично!

Маслов замер, не донеся до рта сигарету, и некоторое время смотрел на Губанова слезящимися от спирта глазами.

– А ведь верно, – сказал он наконец.

– Странно, правда? – подлил масла в огонь Губанов. – Как это могло случиться, ты не знаешь?

Маслов наконец вышел из ступора, затянулся сигаретой и, развернувшись вместе с креслом, стал смотреть в окно.

Будь на его месте любой другой человек, Губанов читал бы его мысли, как открытую книгу, но Маслов всегда поражал его сочетанием мощного интеллекта с инфантильной наивностью старой девы. Теперь он, похоже, начал стремительно терять былую невинность, и это был очень опасный момент: запутавшись в собственных сомнениях, доктор мог выкинуть что-нибудь неожиданное, ни с чем не сообразное и даже, черт подери, губительное.

– Значит, самый большой дурак во всей этой истории все-таки я, ^– сказал наконец Маслов, глядя в окно, за которым рокотал бульдозер и, захлебываясь, стрекотал отбойный молоток.

– Самый большой, как ты выражаешься, дурак в этой истории – мой тесть, – отозвался Губанов. – А ты вовсе не дурак, поскольку, даже не имея на руках бумаг, сумел обо всем догадаться. А если ты еще догадаешься промолчать и не афишировать свои открытия, то будешь не просто умницей, а богатым умницей.

– Ну, это понятно, – довольно равнодушно сказал Маслов. – Это, прямо скажем, само собой разумеется. Но какая же ты все-таки сволочь, Лешка! Полгода водил меня за нос, как щенка…

– Брось, Серега, – Губанов перегнулся через стол и дружески похлопал его по костлявому предплечью, – не усложняй. Зачем тебе была лишняя головная боль? А так, как в “Поле Чудес”: угадал слово – получи приз.

– И большой приз? – дернув бородой, поинтересовался Маслов, все еще глядя в окно.

– Пятьсот штук, – сказал Губанов.

Доктор задумчиво повращался в кресле, дернул себя за кончик правого уса, поправил на переносице очки и спокойно сказал:

– Миллион.

Губанов ухмыльнулся. В последнее время его всегдашняя нагловатая ухмылка появлялась на лице довольно редко, но сейчас она заиграла на губах с прежней неотразимой силой. Доктор принял правильное решение, теперь оставалось только обломать ему рога.

– Ну, милый мой, – сказал майор, – это ты увлекся.

– Да, – проворчал Маслов, – ты не Якубович, это факт. Может быть, господин губернатор даст больше?

Губанов побарабанил пальцами по столу, пожевал фильтр сигареты, гоняя ее из угла в угол рта, и вдруг скользящим змеиным движением вынул из-за пазухи пистолет.

– Вряд ли, – сказал он, с озабоченным видом заглядывая в ствол. – Боюсь, тебе нечего ему предложить. Вообще-то я, конечно, не прав… Все никак не привыкну, что ты теперь большой человек. Я слышал, к тебе уже очередь на полгода? Обидно будет, если все сорвется из-за ерунды.

– Дешевка, – сказал Маслов, стараясь не смотреть на пистолет. – Кого ты пугаешь?

– Я?! Я никого не пугаю. Почистить бы его надо, что ли, да все недосуг… Семьсот пятьдесят, а?

– Сойдемся посередке? – насмешливо спросил Маслов. – Скаред ты, Леха, и всегда таким был. Помнишь, как в школе жвачку жилил?

– Хорошо, – сказал Губанов, – семьсот пятьдесят и коробку “Даблминта”.

– Вот это другой разговор, – рассмеялся Маслов. Смех его звучал ненатурально, и смотрел он по-прежнему куда угодно, только не на Губанова с его пистолетом. Майора это не удивляло: доктору нужно было время, чтобы свыкнуться с тем, что он обыкновенная пешка, а вовсе не ферзь и даже не ладья.

– Наливай, – сказал Губанов, убирая пистолет на место. – Это дело надо спрыснуть.

Но спрыснуть им ничего не удалось, потому что под окном вдруг снова гнусаво завопил автомобильный сигнал, зарычал двигатель, лязгнуло железо, и сразу же матерно заорали на разные голоса красно-синие “турки”.

– Ну что за день?! – с тихой ненавистью в голосе спросил Маслов, глядя в окно.

Губанов подошел к окну и выглянул. Внизу стоял знакомый самосвал, водитель бегал вокруг, размахивая руками, и что-то орал, а человек пять рабочих вынимали из кабины какой-то горелый тюк странно знакомой расцветки.

Губанов первым понял, в чем дело. Он тихо выматерился, потянул Маслова за рукав и бросился к дверям – встречать вернувшегося из самоволки Купченю.

Сон освежил Глеба, и он проснулся, чувствуя себя почти здоровым. Он знал, что это только кажется, но некоторое время лежал неподвижно, утешая себя иллюзией прекрасного самочувствия. “Как там Ирина?” – подумал он и открыл глаза. Головная боль вернулась немедленно, словно только этого и ждала, и, вцепившись кривыми когтями в мозг, принялась остервенело, с наслаждением драть его в клочья.

– Как мы себя чувствуем? – с профессиональным оптимизмом поинтересовался склонившийся на постелью Глеба человек.

Сначала Сиверову показалось, что этот тип привиделся ему в бреду: неимоверно длинный и худой, в старомодном светлом джемпере с кое-как замытыми пятнами крови, в очках без оправы, с растрепанной бородой-веником и с блестящей лысиной, игравшей бликами в свете точечных светильников. От него со страшной силой разило перегаром, и весь его облик совершенно не стыковался со сдержанной роскошью этого странного места.

– Где я? – голосом умирающего прохрипел Глеб, решив, что кашу маслом не испортишь.

– Вы попали в аварию, – объяснил обладатель бороды, – и вас доставили сюда. Лучше бы, конечно, в больницу, но.., гм…

– Какая авария? – хрипло спросил Глеб. Он хотел было застонать, но решил не переигрывать, чтобы ему, чего доброго, не вкатили дозу морфия для облегчения его невыносимых страданий. – Что, “вертушка” упала?

– Какая вертушка? – опешил бородач.

– Кандагар взяли? – проигнорировав его вопрос, спросил Глеб. – Ребята где? Ты мне главное скажи: поперли мы “духов” или нет?

– А.., гм.., э-э-э… – Бородач пребывал в явной растерянности, что и требовалось доказать. – Н-ну так.., как вам сказать…

– Опять обгадились, – с горечью констатировал Глеб, невольно входя в роль. Он уже жалел, что выбрал для своего представления именно эту тему, но вариант был беспроигрышный: Афганистан помнили многие, многие через него прошли, и словечки тех лет все еще были на языке у половины населения страны.

– Простите, – сказал бородач, – а какой сейчас, по-вашему, год?

– Ты что, дурак? – прохрипел Слепой. – Восемьдесят четвертый. А по-твоему, какой?

– Это неважно, – отозвался бородач и принялся с профессиональной ловкостью щелкать пальцами у Глеба перед носом. Сиверов немедленно начал бегать глазами во все стороны, делая вид, что пытается уследить за его рукой.

Бородач вздохнул и перестал щелкать.

– Амнезия, – негромко сказал он, словно обращаясь к самому себе, но при этом зачем-то слегка повернувшись в сторону двери. – Вы что же, ничего не помните? – уточнил он, снова обращаясь к Глебу.

– Я все отлично помню, – слабым и одновременно очень сердитым голосом заявил Глеб. – Сегодня пятое сентября восемьдесят четвертого года.., а может, шестое. Хрен его знает, сколько я там провалялся, в этой “зеленке”… Ребята где? Много наших погибло?

– Увы, – сказал бородач, – сейчас зима. Пятнадцатое декабря, друг мой.

– Что?! – Глеб сделал вид, что пытается вскочить, и бородач поспешно удержал его, схватив за плечи. – Сентябрь, октябрь, ноя… Четыре месяца?! Мне что, башку оторвало?

– Тихо, тихо, – успокоил его бородач. – Ваш случай как раз по моей части, так что вы в надежных руках. Только не надо волноваться, от этого может наступить ухудшение. Значит, последний день, который вы отчетливо помните, это пятое сентября восемьдесят четвертого года?

– Слушай, – с пьяным надрывом прорычал Глеб, – иди ты на хер, понял?! Ты кто такой? Где я, мать твою?

– А как вас зовут, вы можете мне сказать? – не отставал бородач.

– Вот идиот, – сменив гнев на милость, проворчал Глеб. – Лейтенант.., э.., вот же черт.., или капитан? Дмитрий, в общем. Нет, погоди, не так… Федор! Федор меня зовут, вот как!

– А фамилия?

– Да не твое дело, – с видом человека, нащупавшего, наконец, твердую почву под ногами, сказал Глеб. – Это военная тайна, понял?

– Понял, – вздохнул бородач и разогнулся. Впечатление при этом складывалось такое, будто он не только выпрямлялся, но и раздвигался в длину, как телескопическое удилище. – Травматический шок, амнезия, – произнес он, уже открыто обернувшись в сторону двери.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел крупный, но все еще сохранявший отличную форму мужчина лет сорока. Одет он был с иголочки, не то что бородатый доктор, но вид имел помятый и несвежий, так что у Глеба сложилось твердое убеждение, что его второй посетитель сегодня спал прямо в костюме и галстуке, не говоря уже о ботинках.

Глаза его предательски розовели, но смотрели при этом цепко и холодно, а большой рот был твердо сомкнут. Глебу хватило одного взгляда, чтобы распознать коллегу. Сделав вывод о профессиональной принадлежности визитера, Слепой с самым утомленным видом закатил глаза и сделал вид, что засыпает.

– Симулирует, – уверенно сказал вошедший. – Фамилия, звание, кто начальник?! – гаркнул он, обращаясь к Глебу.

Сиверов открыл правый глаз и равнодушно оглядел его с головы до ног.

– Особист? – спросил он, не скрывая неприязни. – Чего орешь? Не помню я ни хрена, понял? Я что, в плену был? Или… – Он открыл второй глаз, вытаращился изо всех сил и обвел комнату безумным взглядом. – Или я и сейчас в плену? Вы что же, суки рваные, на духов работаете? Твари продажные, подстилки… Убью! – закричал он, рванулся вперед и сверзился с кровати, не сдержав стона, поскольку это было по-настоящему больно.

– Правда, что ли, псих? – брезгливо спросил “особист” и с некоторой опаской отступил на шаг.

– Прости не помнит ни черта, – ответил бородач и взял Глеба под мышки. – Помоги, чего стал? Не волнуйся, парень, – обратился он к Глебу, – ты у своих.

quot;Особист” помог ему взвалить Слепого на топчан и вдруг ухмыльнулся так, что Глеб сразу понял: с этим человеком будут неприятности.

– У своих, – сказал “особист”, – это точно. Они вышли из палаты, не прощаясь, и тщательно заперли за собой дверь.

– Его надо отправить в больницу, – сказал доктор Маслов.

– Извини, Серега, но ты дурак, – ответил Губанов. – Он же пудрит нам мозги, неужели не ясно?

– Отчего же? – Маслов пожал плечами. – Типичный случай амнезии. Заметь, выпадение памяти не полное, а частичное Афганистан он помнит так, словно это было вчера, а вот все остальное забыл. И имя вспомнил, хоть и не сразу. Дай срок, и он полностью восстановит память.

– Боже сохрани! – сказал Губанов – Чем позже, тем лучше. Его же послали за нами следить. Кто-то что-то пронюхал, и вот… Ты случайно не болтал о своих подозрениях?

Маслов возмущенно фыркнул.

– Ладно, ладно, верю. Тем более, я, кажется, знаю, в чем тут дело. – Губанов кивнул в сторону соседней палаты. – Этот тип работает у нас с самого начала. Видимо, его подослал любимый тестек – просто так, на всякий случай. Старый параноик…

– Вот уж не знаю, кто из вас параноик, – с сомнением произнес доктор Маслов. – С чего ты взял, что этот работяга.., как это , шпик?

– Во-первых, у него нашли пистолет, – загибая пальцы, стал перечислять Губанов – Во-вторых, какого черта он поперся к этой машине? Наверняка этот тип, – он мотнул подбородком в сторону палаты, где лежал Сиверов, – ехал сюда, чтобы выйти с ним на связь. Может быть, вез инструкции от господина губернатора, не знаю. И вот его самого привозят вперед ногами… Что делает наш приятель? Элементарно! Он набивается в помощники этому шоферюге и таким образом добирается до машины. Может быть, там были инструкции, а может, он как раз там и взял этот свой “кольт”. А в-третьих, – Губанов значительно потряс рукой с тремя загнутыми пальцами, словно делал Маслову “козу”, – в-третьих, зачем он сжег машину? Сжег, заметь, рискуя собственной драгоценной шкурой. Значит, было там что-то, что он не мог оставить просто так, на волю случая. А вдруг машина утонет, а это самое, что он хотел уничтожить, всплывет? А? То-то. А ты говоришь – амнезия…

Маслов снова пожал плечами, но как-то неуверенно. В словах Губанова ему чудилась железная логика.

– Ну, и что ты собираешься с ними делать? – спросил он.

– Лучше всего было бы их просто пришить, – сказал майор. – Не дергайся, не дергайся, старик. Неужто ты, врач, жмуриков боишься?

– Я как-то больше привык лечить, – слегка дрожащим голосом сообщил Маслов. Губанов рассмеялся:

– Вот и лечи. Даже в тюрьме зеков сначала лечат, а уж потом шлепают. Так, между прочим, было всегда, даже во времена инквизиции. Чем мы хуже святых отцов? Ну, не бледней, Серега! Пока они нужны мне живыми и невредимыми. Я хочу посмотреть, придет ли кто-нибудь их искать. Если нас до сих пор не накрыли, значит, кроме подозрений, у них ничего нет. Будем ловить на живца. Как только кто-то начнет крутиться возле их дверей, мы его тут же выставим за ворота под благовидным предлогом. Ну, это не с тобой, это я с Кацнельсоном обкашляю. А ты лечи, Серега! Хватит бездельничать. За работу, Айболит!

– Я не специалист по переломам и ожогам, – сказал ему вслед доктор Маслов, но Губанов его не услышал: удаляясь в сторону лестницы, он насвистывал “Гимн демократической молодежи”.

Маслов немного постоял посреди широкого, отделанного светлыми панелями коридора, сумрачно освещенного дежурными лампами. Гладкий каменный пол благородно и таинственно поблескивал в желтоватом полумраке, на стене рекреации виднелась выполненная в успокаивающих тонах абстрактная роспись. Сейчас цветов было не разобрать, но Маслов помнил, что роспись вышла точь-в-точь такая же, как в сиднейском реабилитационном центре. Художника привез на своих ржавых “жигулях” неутомимый Кацнельсон.

Выглядел живописец законченным алкоголиком, но работу выполнил так, что даже ревностно хранивший память о далекой Австралии доктор Маслов остался доволен. В полумраке казалось, что линии абстрактного рисунка движутся, плавно меняя очертания, переплетаясь и перетекая друг в друга. Сергей Петрович вынул из пачки сигарету и прошел в рекреацию. Его шаги гулко отдавались в пустом коридоре, будя пугливое эхо.

Доктор остановился у окна и закурил, глядя в сгущающиеся сумерки. За окном стремительно темнело, и опять пошел снег. Укрепленный на шесте над одним из балконов мощный прожектор заливал стройплощадку не правдоподобно ярким светом. Внизу, пробуксовывая в слегка припорошенной снегом грязи и подслеповато светя фарами, проехала белая “ауди” Губанова. Кто-то, почти неразличимый за пеленой густеющего снегопада, открыл перед ней ворота и снова закрыл их, когда машина выкатилась за пределы стройки. Снег падал все гуще, начиналась настоящая метель. Маслов вдруг вспомнил, что Губанов сел за руль, так и не успев протрезветь, и от души пожелал старинному приятелю расшибиться в лепешку где-нибудь на подступах к Москве. Это стало бы для доктора Маслова наилучшим решением всех проблем.

Теперь, когда все карты легли на стол, Сергей Петрович понимал, что предпринятая им наивная и неумелая попытка шантажа была едва ли не самой большой ошибкой в его жизни. Возможно, это была его последняя ошибка. Не стоило пугать Губанова разоблачением, не имея на руках ничего, кроме подозрений. Впрочем, в рукаве у доктора был припрятан козырь, нужно было только успеть им воспользоваться.

Маслов вздохнул, вспомнив о недавних безоблачных временах, когда он лечил нормальных, не обремененных деньгами и политической карьерой психов и мог по несколько часов в сутки посвящать чтению своих любимых романов ужасов. Губанов, чертов жлоб, которому всегда мало того, что у него есть, втянул его в игру с неоправданно большими ставками. Семьсот пятьдесят тысяч долларов – это огромные деньги, и Маслову очень не понравилась та легкость, с которой Губанов согласился их отдать. Тут могло быть одно из двух: либо майор вовсе не собирался делиться, либо сумма, украденная им у губернатора, была такова, что семьсот пятьдесят тысяч совершенно терялись на ее фоне, превращаясь в сущую мелочь, которую суют в руку надоедливому мальчишке-нищему, чтобы отстал и прекратил канючить.

Доктор Маслов подвигал бородой и пошел вниз, озабоченно дымя сигаретой. Как бы то ни было, ему еще следовало распорядиться насчет еды для больных, перелистать справочники и проверить запас медикаментов: нет ли там чего-нибудь от ожогов. Работяга, которого Губанов подозревал в шпионаже, обгорел не очень сильно, но все же достаточно для того, чтобы доктор Маслов, давно превратившийся в узкого специалиста, испытывал некоторое беспокойство за его жизнь. Он подумал, что не мешало бы распорядиться поставить себе койку в одной из палат четвертого этажа, но передумал: поступи так, и ты в два счета из врача превратишься в сиделку. Пусть Кацнельсон выделяет для этого кого-нибудь из своих “турок”, пусть, в конце концов, выписывает им наряды на эту работу. Доктор Маслов не нанимался выносить “утки” за какими-то подозрительными типами, которым не живется спокойно.

Вспомнив о Кацнельсоне, доктор слегка поморщился. Теперь, как ни крути, они стали сообщниками, и в свете этого события просто необходимо было быстро провернуть одно дело, пока не вернулся Губанов.

Он зашел в кабинет, накинул на костлявые плечи старенький китайский пуховик, натянул на лысину вязаную шапочку с изображением конькобежца, немного поколебался, хлопнул рюмку спирта, закурил еще одну сигарету, затолкал бутылку с остатками спирта в карман и решительно вышел в коридор.

Улица встретила его сырой оплеухой сильного бокового ветра. Очки ему сразу же залепило снегом, и доктор, подняв воротник пуховика и скрючившись в три погибели, торопливо заковылял на разъезжающихся в грязи ногах к красному вагончику прорабской – тому самому, над которым торчал шест с прожектором. Окно вагончика приветливо желтело в темноте, шест с прожектором качался на ветру, и по площадке метались черные, как сажа, стремительные тени. Глядя на их пляску, Маслов испытал короткий укол старого страха перед оборотнями и вампирами, но в ту же секунду невесело рассмеялся: теперь он точно знал, что бывают монстры пострашнее Дракулы, и даже ухитрился заключить с одним из этих монстров нечто вроде соглашения о сотрудничестве. Договор, заключенный с дьяволом, – вещь крайне опасная, об этом было написано во всех романах, которые довелось прочесть доктору, но Сергей Петрович собирался быть предельно осторожным.

Вся беда была в том, что осторожность в теперешних условиях означала необходимость предпринять целый ряд энергичных и весьма опасных для здоровья и репутации действий, к которым доктор Маслов раньше считал себя абсолютно неспособным в силу природной лени и интеллигентного воспитания. Думая об этом, Сергей Петрович поднялся по четырем сколоченным из толстых деревянных брусьев ступенькам, перевел дыхание и решительно постучал в фанерную дверь.

– Войдите! – послышался изнутри приглушенный голос Кацнельсона.

Доктор Маслов поколебался секунду, в последний раз оглянулся на погруженный во тьму сплошь застекленный вестибюль главного корпуса, выплюнул окурок в метель и потянул на себя дверь.