"Личный досмотр" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 18

— Это надо бы отметить, — сказал Подберезский.

— Знаешь, Андрюха, — со скрипом почесывая заросшую густой жесткой щетиной шею, ответил Борис Иванович, — давай завтра. Я и правда не выспался, и в порядок себя привести не мешало бы. А завтра сделаем все по уму: стол накроем, ребят позовем... Давно вместе не собирались.

— Да, — задумчиво кивнул Подберезский, — давненько. Только что-то ты темнишь, Иваныч.

— Да не темню я! — отмахнулся Комбат. — Просто настроение какое-то.., не пойму даже какое. Не праздничное настроение. Как будто заноза какая-то...

— Какая заноза? — удивился Андрей. — Мы сделали все, что могли. Чего тебе еще? Войной нам, что ли, на этого Шарова идти? Дело, конечно, нехитрое, но тебя же, кажется, ясно предупредили...

— То-то и оно, — сказал Рублев. — Как-то уж очень настойчиво меня об этом предупредили.

— Ну, а ты чего хотел? Чтобы они тебе автомат выдали? Кончай, командир, расслабься. Неужели не навоевался?

— Да уж навоевался. — Комбат пожал плечами. — Не знаю, Андрюха. Ну не знаю. Не понравился мне этот красавчик в штатском. Уж больно он гладкий, больно ласковый, а красавец — ну не поверишь, что такие в жизни бывают. Кино «Офицеры» смотрел? Вылитый Лановой, даже чуб такой же, только седой совсем... Не генерал, а картинка из модного журнала.

— Работа такая, — пожав плечами, ответил Подберезский. — Не понимаю, чего ты взъелся? Мало ли у кого какая морда. Наши с тобой вывески тоже наверняка кому-нибудь не нравятся. Не замуж же тебе за него идти! Сделает все в лучшем виде, да ему и делать-то почти ничего не надо, мы ему эту гниду Шарова на блюдечке поднесли. Приглядятся, соберут побольше доказательств, чтобы наверняка не отвертелся, и прихлопнут. Антон Антонович за этого типа головой ручался.

— Твой Антон Антонович — мужик хороший и даже мировой, но все-таки не Господь Бог. А все эти чекисты — они, знаешь, такие верткие... Не люди, угри... Нет, не понравился он мне, этот ваш моложавый генерал.

— Ну вот, — огорчился Подберезский, — уже и генерал наш. Ты, вообще-то, соображаешь, что говоришь? Не хватало еще, чтобы тебе эфэсбэшник понравился...

— А что, эфэсбэшники — не люди? Люди, Андрюха, и работа у них, между прочим, очень даже нужная.

И генерал мне этот поначалу тоже очень по душе пришелся.., пока не начал насчет правового государства вкручивать и всяких политических аспектов. А ну, как они решат, что с точки зрения политических интересов лучше этого Шарова не трогать? С кем, мол, не бывает, а работник ценный и человек видный, авторитетный...

Что тогда, а?

— Да ну тебя, командир, — сказал Андрей. — Нарисовал картинку... Теперь уже и мне пить расхотелось.

— А чего захотелось? — заинтересовался Комбат. — Если не пить?

— Напиться до потери пульса. Если будет так, как ты говоришь, впору и вправду Кремль штурмовать.

— Ну-ну.., штурмовик. Я же говорю, это настроение у меня такое.., странное. Не обращай внимания, к утру рассосется.

Они сидели в машине Подберезского, припаркованной напротив входа в ресторан. Уже стемнело, дождь кончился, и цветные витражи в ресторанных окнах светились изнутри мягким рассеянным светом, разноцветными пятнами ложась на мокрый тротуар.

На крылечке ресторана покуривал вышибала в расстегнутом желтом пиджаке, подставляя сырому прохладному ветру разгоряченную сытую морду и сверху вниз поглядывая на прохожих. Мимо неторопливо прокатился милицейский «УАЗ», притормозил, и по пояс высунувшийся из кабины сержант обменялся с вышибалой парой фраз. Оба рассмеялись, и «луноход» покатил дальше. Кореши, подумал Комбат. Друзья-приятели. Поменяй их местами — что изменится? Да ничего.

Ни для меня, ни для них, ни для бабули, у которой на рынке украли кошелек. Странно все-таки мы живем.

Непонятно. То есть все, казалось бы, привычно и ясно, все давно само собой разложилось по полочкам, и каждое новое явление сразу же, словно по волшебству, укладывается в общую систему, да так ловко, будто только его там и не хватало, но вот как вдумаешься... Напиться, что ли, в самом деле?

— А помнишь, Андрюха, — сказал он, — лет десять назад молодежь все песенку одну крутила? Что-то насчет того, что надо бы, мол, добавить, чтоб стало светло хотя бы на миг.

— Ведь мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть, — подхватил Подберезский и фальшиво пропел:

— А-а-а, а-а-а. Это?

— Вроде это... Вот только голос у тебя как у больного медведя. Которому на ухо наступили.

— К чему это ты вспомнил, Иваныч? — заинтересованно спросил Подберезский, — Передумал?

— Нет, не передумал. Не хочу я сейчас пить, Андрюха. Просто вспомнилось. Темно как-то кругом, душно.

— Стекло опусти, сквознячком протянет. А что темно — так ведь осень на дворе, да и дело к ночи.

— Можно подумать, что днем светлее, — проворчал Комбат и завозился, выбираясь из машины.

— Давай подвезу, — предложил Андрей.

— Не надо. На такси доеду. Ты давай домой, тебе тоже отдых не помешает. Завтра созвонимся.

Они пожали друг другу руки, и Борис Иванович зашагал туда, где под фонарем скучал одинокий таксомотор. Шофер курил, выставив в окошко локоть, и вид у него был ночной, усталый и нездоровый. Под приборным щитком бормотала рация, время от времени взрываясь разрядами помех, на счетчике, подрагивая, горели призрачным зеленым светом квадратные нули, а из стереосистемы лилась тихая инструментальная музычка. Мимо, коротко просигналив, проехал Подберезский, и Борис Иванович поднял руку в прощальном жесте. «Воскресенье скоро, — с внезапной вспышкой радости подумал он. — Поеду к Сереге. Удочки возьмем и махнем на какое-нибудь озеро. Надоело все до чертиков. Неделю жизни у меня украли, сволочи. Так и не посидели с Бурлаком. Заехать бы к нему, да сейчас уже поздно...»

— Ну что, командир, прокатимся? — спросил Борис Иванович у таксиста и назвал адрес.

Таксист взглянул на него, поколебался и назвал сумму.

— Экий ты, братец, стяжатель, — со вздохом сказал Борис Иванович.

Таксист равнодушно пожал плечами.

— Как хотите. Рейс невыгодный, в вашем районе на обратную ходку никого не найдешь, порожняком придется возвращаться. И потом, риск.

— Это какой же риск? — поинтересовался Борис Иванович, усаживаясь на переднее сиденье. — Это в том смысле, что я могу тебя чем-нибудь по маковке треснуть?

— Что-то вроде этого, — ответил таксист.

— Вот чудак. Какая тебе, в таком случае, разница, за какую сумму ты подрядился? Что рубль, что сто — все равно ничего не получишь.

Таксист снова неопределенно дернул плечом: видимо, он ощущал разницу, которую никак не мог уловить Борис Иванович.

— Ладно, — сказал Комбат, — поехали. :

Ярко-желтая «волга» с шашечками вдоль всего борта оторвалась от бровки тротуара и нырнула в море ночных огней. По просьбе седока таксист увеличил громкость магнитолы, и Борис Иванович, откинувшись на спинку сиденья, прикрыл глаза. Смотреть по сторонам не хотелось, — хотелось просто вот так сидеть и ничего не делать. Не шевелить даже пальцем, мчаться сквозь ночь под переливы негромкой музыки. Неделя выдалась бурная и хлопотливая, и теперь он ощущал настоятельную потребность в отдыхе. Это немного удивляло Бориса Ивановича: совсем недавно он мог совершенно спокойно переносить и не такие нагрузки.

В конце концов Комбат пришел к выводу, что организм не обманешь: он сам знает, когда нужно мобилизовать все резервы, а когда можно и пофилонить.

Подъехав к дому Бориса Ивановича, таксист остановил машину поодаль от подъезда, но зато под фонарем, и Комбат усмехнулся, вынимая из кармана портмоне: продавец скорости явно страдал манией преследования и уделял преувеличенное внимание своему драгоценному здоровью. Ковыряться в заднем кармане брюк, сидя в машине, было неудобно, и Рублев вышел на дорогу, сразу же угодив ногой в лужу.

— Послушай, приятель, — сказал он таксисту, — личная безопасность — это, конечно, хорошо, но вот высаживать клиентов в лужу — это никуда не годится.

— Извиняюсь, — все так же равнодушно ответил таксист, всем своим видом давая понять, что ему наплевать на клиентов, на лужи и вообще на все на свете. — Не заметил.

— Надавать бы тебе по шее, — сказал ему Комбат, — да лень что-то.

— Вы лучше деньги отдайте, — быстро сунув руку под сиденье, сказал водитель.

Борис Иванович вздохнул. Ну вот, подумал он, опять двадцать пять. Сопляк и хам, прыщавая морда — видно, не больше года как из армии. Безнаказанный хам. Жалобу написать в автопарк? Чихать он хотел на эти жалобы. Что ему сделают? Ну премии лишат... Так он за смену четыре таких премии накалымит, что ему премия... Дать ему по ушам? Что у него там, под сиденьем, — монтировка, отвертка? Да хоть бы и пулемет...

Этак вы, Борис Иванович, далеко зайдете, прав был тот красавчик-генерал. Нельзя распускаться, особенно когда так устал и зол на весь белый свет.

— Ну, чего вылупился? — спросил таксист. — Деньги давай, как договорились, а то сейчас живо милицию позову. Вон она, рация...

— Конечно, подумал Комбат. Вон она, рация. Хамство у нас преступлением не считается, а вот мордобой — это да, это уже уголовно наказуемо. Доказывай потом пьяным сержантам, что этот придурок просто вывел тебя из равновесия. А сержанты при этом будут тебе не только хамить — могут ведь и дать разок-другой по плечам, и вся карусель завертится по новой. Пропади оно все пропадом...

— Держи, дружок, — сказал Борис Иванович, протягивая таксисту деньги. — Береги себя.

— Пить надо меньше, — проворчал таксист и оттолкнул Бориса Ивановича от машины, чтобы захлопнуть дверцу.

— А ну, стой, сопляк! — взорвался Комбат и ухватился за дверцу.

Таксист рванул с места, Рублев покачнулся, теряя равновесие, и в этот самый момент засевший на крыше соседнего здания Багор спустил курок.

Багор всегда стрелял без промаху, позиция была выбрана удачно, а уж таксист и вовсе остановил машину так, словно состоял у генерала Шарова на жалованье: прямо под фонарем, так что Багру даже не пригодился прихваченный на всякий случай инфракрасный прицел.

Некоторое время майор Багрянцев разглядывал своего врага сквозь перекрестие, постепенно проникаясь ощущением собственного всемогущества и правоты, — тем самым ощущением, которое возникало в нем всегда, когда он смотрел через прицел на человека, который должен был вот-вот перестать жить. Это было одно из самых любимых удовольствий Багра, и сейчас он мог без помех насладиться им. Это как секс, подумал он вдруг.

Как хороший, правильный, грамотный секс. В сексе нельзя торопиться, и здесь тоже. Даже вечер, проведенный на сырой, крытой битумом крыше, является необходимым условием получения настоящего удовольствия: ожидание секса порой так же, если не более, приятно, как сам процесс совокупления.

Сейчас, подумал Багор, лаская пальцем в перчатке спусковой крючок. Ощущение всемогущества достигло своего пика, распирая майора изнутри, делая огромным и неуязвимым. Сейчас он казался себе Юпитером, занесшим любовно отточенную молнию над головой слишком возомнившего смертного. А смертный-то, дурак, думает, что будет жить вечно... Сейчас, мысленно сказал Багор Комбату, я тебе засажу промеж глаз.

По самое некуда засажу... С шофером только расплатись, шофер здесь совершенно ни при чем...

У него мелькнула соблазнительная мысль: а не пристрелить ли заодно и водителя? Пока прибудет милиция, можно расстрелять всю обойму, и даже не одну, а потом спокойно уйти, сесть в машину и вернуться домой. Он часто грешил подобными фантазиями, представляя, как сидит в засаде, расстреливая прохожих и автомобили или, наоборот, строчит из тяжелого пулемета, поливая свинцом улицу из окна мчащейся с бешеной скоростью машины. Багор обожал оружие и отлично понимал, что его желания мало чем отличаются от сексуальных фантазий стареющего полового маньяка. Когда-то ему приходилось очень много стрелять, теперь же он постоянно ощущал что-то вроде ломки, как у наркомана. Там, на станции, была отличная возможность вдоволь пострелять, а вот возможности уцелеть, ввязавшись в перестрелку, не было: это уже получилась бы сильная передозировка, А виноват во всем был этот усатый амбал, чтоб он сдох.

Сейчас, успокоил себя Багор. Не надо нервничать, сейчас он сдохнет.

Прямо сейчас.

Он спустил курок и увидел, как, пошатнувшись, упал Комбат, а яично-желтая, яркая, как игрушка, «волга» рванула с места и на сумасшедшей скорости скрылась за углом. Он был уверен, что попал, да и то, что он увидел, снова заглянув в окуляр прицела, подтверждало его уверенность: его враг лицом вниз лежал на асфальте, и через мощную оптику прицела была отчетливо видна медленно растекавшаяся из-под головы кровавая лужа.

Борис Иванович открыл глаза и шевельнул рукой, Пальцы ощутили крахмальную жесткость свежей простыни — он лежал в постели. «Все правильно, — подумал он, — я и собирался в постель. Однако долго же я спал! В комнате-то совсем светло!»

Борис Иванович снова закрыл глаза. Затылок ломило со страшной силой, и он решил, что вчера не выдержал-таки и напился, поддавшись на уговоры Подберезского.., а впрочем, вполне возможно, что и в одиночку.

Настроение, помнится, было самое то. Да еще этот сопляк-таксист...

Вспомнив про таксиста, он удивился: между этим юным наглецом и его собственным пробуждением лежала пропасть, в которой не было ничего, кроме полной темноты. Вот это я дал, с неловкостью подумал он.

Черт знает из чего нынче делают водку. Как в том анекдоте про мужика, который скандалил в магазине, утверждая, что ему продали несвежую водку; выпил, мол, пять бутылок, а потом всю ночь тошнило...

Голова болела неимоверно. Ну чему же тут удивляться, с философским смирением, присущим по утрам большинству русских людей, подумал он и, морщась, дотронулся до головы. Пальцы наткнулись на толстый слой марли. Борис Иванович открыл глаза и резко сел на кровати. Его качнуло, мир перед глазами сделался расплывчатым, но Комбат не дал ему ускользнуть, крепко вцепившись руками в матрас.

— Очнулся, герой? — сказала пожилая женщина в белом халате и такой же шапочке. — К тебе гости.

Она вышла из палаты, и Рублев сообразил наконец, где он: это была больница. Он попытался припомнить, каким ветром его сюда занесло, но не смог. Вспоминалось только, что он собирался оборвать таксисту уши.

«Неужели это он меня так отделал? — ужаснулся Комбат. — Да быть такого не может!»

В палату, пряча беспокойство за широкой улыбкой, вошел Подберезский. В руке он держал туго набитый полиэтиленовый пакет.

— Ну что, командир, достали они тебя все-таки? — спросил он, придвигая к кровати стул и усаживаясь.

— Да кто достал-то? — не в силах ничего понять, спросил Комбат. — Таксисты?

Подберезский нахмурился и озабоченно посмотрел на него.

— Черт, — сказал он. — А врач обещал, что все будет в порядке... Какие таксисты?

— Ни хрена не помню, — признался Борис Иванович. — Ехал домой, поругался с таксистом.., нет, не помню.

— Где ж тебе вспомнить, — сказал Подберезский. — Подстрелили тебя. Засадили в затылок, как я понимаю, с соседней крыши. Из снайперской винтовки, наверное.

— И убили наповал, — подхватил Комбат. — Или пуля отскочила? Что ты плетешь-то, Андрюха?

— Пуля прошла по касательной, — ответил Подберезский, деловито выкладывая из пакета оранжевые апельсины и крепкие антоновские яблоки — как раз такие, как любил Комбат.

— А это что такое? — спросил Борис Иванович.

— Витамины, — ответил Андрей.

— Да пошел ты со своими витаминами! Штаны мне принеси, вот что. Нечего мне здесь делать. Уеду к чертовой матери в какую-нибудь Ялту, буду лежать в гостинице и пить водку. Может, еще успею в море окунуться. Здесь все равно жизни не дадут. Надоело, пропади оно все пропадом!

— Не понял, — сказал Подберезский.

— Зато я понял. Ну чего мы, спрашивается, корячились? Бегали, прыгали, стреляли — зачем? Я думал, ты в машине сгорел, ты думал, что мне башку прострелили, — сплошная нервотрепка, а чего ради? Нет, Андрюха, это не по мне. Сам в это дерьмо больше не полезу, и тебе запрещаю. Не суйся, понял? Узнаю, что ты к этому Шарову на пушечный выстрел подошел, — башку отвинчу. Так что давай неси штаны и все остальное. Мы ведь с тобой выпить собирались, забыл?

Вот и посидим, ребят позовем...

— Извини, Иваныч, — каким-то сразу почужевшим голосом сказал Подберезский. — С выпивкой придется повременить. Я тебя другим знал, мне к тебе теперь долго привыкать придется. Да и привыкну ли еще...

Он закончил выкладывать на тумбочку продукты и встал.

— Поправляйся, Иваныч, — сказал он, — Даст Бог, увидимся.

— Ну и хер с тобой, — напутствовал его Комбат. — Смотрите, какой правильный...

Подберезский не ответил. Держась очень прямо, он подошел к двери, взялся за ручку и немного помедлил.

— А знаешь, Иваныч, — не оборачиваясь, сказал он, — они Антона Антоновича убили. Он в машину сел, ключ повернул, ну и...

Комбат, кряхтя, сбросил ноги на пол и встал, для верности придерживаясь за спинку кровати. Он выбрал из лежавшей на тумбочке кучки яблоко, с хрустом откусил и пожевал, не ощущая никакого вкуса.

— Что ты мне принес? — ворчливо спросил он, почти не слыша собственного голоса. — Не яблоки, а какая-то вата. Не дали полежать, сволочи. Ничего у меня не вышло, Андрюха, — пожаловался он.

— Что у тебя не вышло? — через плечо спросил Подберезский, все еще держась за дверную ручку.

— Что надо, то и не вышло, — огрызнулся Комбат. — Не твое дело. Штаны мне принеси.

Подберезский повернулся всем корпусом.

— Погоди, — сказал он, внимательно всматриваясь в Бориса Ивановича, — погоди-ка... Это что же получается — ты меня купил, что ли?

— Больно ты мне нужен, — буркнул Борис Иванович и отвернулся.

— Точно, купил, — упавшим голосом сказал Подберезский. — Решил, значит, мое молодое здоровье поберечь. Супермен, Рэмбо хренов, Терминатор с Москва-реки... Опять за свое?

— За какое такое свое? — по-прежнему старательно отводя глаза, проворчал Комбат. — Я правду говорю: нечего тебе в это дело путаться. Хватит, наигрался. А будешь на старших обзываться, дам по шее и выкину в окошко. Тут какой этаж?

— Шестой.

— Вот с шестого и выкину. Штаны неси, черт бы тебя подрал, не могу же я в трусах по городу бегать!

Подберезский молча полез в свой пакет и бросил на кровать джинсы, свитер и десантный тельник. Ботинки с засунутыми в них носками он поставил под кровать.

— Куртка в машине, — сказал он. — Ты куда, собственно, собрался?

— К генералу, — ответил Борис Иванович, натягивая джинсы. — К Ивану моему Андреевичу. Очень мне хочется узнать, отчего у адвокатов машины сами собой взрываются. Еще хочу спросить, как это вышло, что после нашей с ним встречи какой-то мазила пытался фейерверк из моих мозгов устроить.

— Не стоит, — сказал Андрей. — Я у него уже был.

Ничего он тебе не скажет.

— Скажет, — зловещим тоном пообещал Комбат, просовывая голову в тельник. — Мне — скажет.

— Не скажет, — повторил Подберезский и твердо посмотрел ему в глаза.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

Потом Комбат легонько пожал плечами и одернул тельник.

— А, — довольно равнодушно сказал он, — ясно.

Но тебе-то сказал?

— Мне сказал. Я к нему подход нашел.

— Долго искал? — спросил Борис Иванович, снова садясь на кровать и завязывая шнурки.

— Не, — мотнул головой Подберезский. Он взял с тумбочки надкушенное Комбатом яблоко и тоже отхватил от него изрядный кусок. — Пошел к себе в тир и сразу нашел. Точнее, мы вместе пошли... Чем тебе яблоки не понравились? Нормальные яблоки... Он мне еще одно классное курортное местечко присоветовал. Заповедник, сосны, березы, озеро... У Шарова там дача, а он, сам понимаешь, где попало дачу строить не станет.

Они пошли по коридору, стараясь ступать как можно тише и занимать как можно меньше места. Коридор был пуст, но дверь сестринского поста оказалась распахнутой настежь. Борис Иванович, всю жизнь робевший перед медиками, попытался спрятаться за широкими плечами Подберезского, который шел мимо двери, как древнеегипетский земледелец с фрески времен правления Рамзеса II, то есть развернув плечи параллельно ступням. Это не помогло: Комбата заметили, и выскочившая в коридор сестра принялась пронзительно кричать:

— Рублев! Рублев, куда вы? Вернитесь, Рублев, вы же лежачий!

Комбат рефлекторно втянул забинтованную голову в плечи и ускорил шаг.

— Я вернусь, — пообещал он, обернувшись. — Вот сходим с приятелем в одно место, и я сразу же вернусь, договорились?

Дождя не было, но здесь, на самой середине озера, дул очень неприятный ветер. Он морщил серую воду и гнал по озеру мелкую злую волну, которая беспорядочно плескалась у борта лодки и мешала наблюдать за поплавками. Ветер топорщил воротники желтых рыбацких курток и теребил клапаны, безуспешно пытаясь проникнуть под одежду. Багор закурил, пряча огонек зажигалки в сложенных трубочкой ладонях, и с тоской покосился на далекий берег. В доме было тепло и сухо, над баней поднимался растрепанный ветром белый дымок, а новички из охраны наверняка украдкой потягивали хозяйскую водку и под руководством более опытных коллег постигали тонкости проведения личного досмотра. Багор никогда не был любителем рыбалки, хотя, создавая для отвода глаз имидж завзятого рыбака, проштудировал несколько справочников, основательно изучив вопрос. Он не любил воду, особенно когда ее было много и она была так неприветлива, как сегодня. И еще это прозрачное дно... Завел себе игрушку, подумал он про хозяина. Как будто здесь Кипр — катайся и смотри на кораллы и медуз. Какие уж тут медузы...

Он посмотрел под ноги и вздрогнул: ему показалось, что там, внизу, на огромной глубине, под прозрачным дном медленно дрейфующей лодки проплыли резиновые подошвы яловых сапог прапорщика Уварова. «Так, наверное, и стоит вверх ногами, — передернувшись от омерзения, подумал Багор. — А может, уже и нет...» Он отвел глаза от воды. Конечно, разглядеть Михеича на такой глубине было невозможно: это, действительно, не Кипр.

Он насторожился и снова посмотрел на берег. Ему показалось, что он что-то услышал, но ветер дул в сторону генеральской дачи, относя все звуки прочь, к Москве.

— Ну чего ты вертишься? — ворчливо спросил хозяин. — На поплавок смотри, рыбак.

— Там стреляли или мне почудилось? — отозвался Багор, продолжая прислушиваться. — Вот опять. Вы не слышали?

— Не слышал, — ответил генерал. — Вода плещет, чудится тебе. А может, твои орлы опять затеяли по жестянкам палить. Да что ты дергаешься, не пойму?

Ты же мне доложил, что все в порядке. Лично доложил, всего три часа назад. Или опять наврал?

— Да нет, все действительно в порядке. Просто нервы, наверное. Извините.

— Ишь ты, — протянул генерал, — нервы...

Он замолчал и сосредоточился на своей удочке.

Ну что я, в самом деле, подумал Багор. Как барышня. Нервы какие-то приплел... Ведь все действительно в порядке. Я же все сделал сам, лично, никому не доверил. Почему же за душу-то тянет? Неужто совесть пресловутая проснулась? Чепуха, откуда она у меня, эта ваша совесть? Совесть — это страх наказания или, как минимум, неодобрения окружающих, вот и вся совесть.

А мы бояться не приучены, работа у нас такая.

Нет, точно стреляют. Совсем обнаглели, недоумки, палят в белый свет, как будто патроны на деревьях растут. Детский сад: за всеми глаз нужен, а их у меня всего-навсего две штуки, и оба, что обидно, на одной голове.

Ветер вдруг стих, и с берега отчетливо долетела приглушенная автоматная очередь, и сразу же — еще одна, вдвое длиннее. Почти неслышно захлопали пистолетные выстрелы, и их снова перекрыла автоматная очередь. Багор, больше не скрывая тревоги, начал подниматься со скамьи, и тут над озером прокатился глухой, какой-то очень плотный, физически ощутимый, почти осязаемый звук: на берегу взорвалась граната, и Багор ясно увидел взлетевшее неподалеку от причала облачко сизого дыма.

— Обалдели, — сказал генерал, отрывая взгляд от поплавка. — Распустил ты их, Валера.

Багор не ответил. Он уже стоял во весь рост, напряженно вглядываясь в видневшиеся на берегу постройки и едва различимую полоску дощатого причала. Забытая сигарета быстро тлела, прилипнув к его нижней губе. Багор слушал, но ничего не слышал: на берегу было тихо, стрельба прекратилась. Головы поотрываю недоумкам, подумал он, садясь, но тревога не ушла. Генералу что, рассуждал Багор, автоматически выдергивая из воды голый крючок и насаживая на него извивающегося червя. Генералу наплевать, ему волноваться по чину не положено. Он мне затем и платит, чтобы я за него волновался. Вот я и волнуюсь...

Сквозь порывы возобновившегося ветра и неумолчный плеск мелкой волны до него долетел новый звук.

Поначалу он никак не мог определить, что это, но звук усиливался, и Багор понял, что слышит шум работающего на предельных оборотах лодочного мотора, а вскоре он смог различить и лодку, которая, подскакивая на волнах и высоко задирая нос, мчалась к ним от причала.

— Ну что там у них? — недовольно проворчал генерал, тоже разглядевший приближавшееся суденышко.

— Не знаю, — ответил Багор, не спуская глаз с лодки.

Вид знакомого плавсредства сегодня почему-то вызывал у него сильнейшее беспокойство. У него вдруг возникло острое желание поднять якорь, завести мотор и на максимальной скорости податься к противоположному берегу. Чепуха, подумал он. Опять нервы. Тем более что все равно не успеешь...

Вторая лодка наконец приблизилась, описав широкий полукруг, ее мотор заглох, нос лег на воду, и она по инерции заскользила вперед. Теперь было видно, что в лодке сидят двое, и у одного из них забинтована голова. Когда лодка подошла еще ближе, Багор разглядел лица ее пассажиров и вскочил, выхватывая запутавшийся в складках широкой куртки пистолет.

Человек с забинтованной головой ждал ровно столько времени, сколько понадобилось Багру на то, чтобы передернуть затвор и вскинуть оружие. Потом над водои прокатилось эхо выстрела, и майор Багрянцев головой вперед упал в озеро, словно решил и в самом деле посмотреть, как там Михеич.

— Что вам нужно, черт подери?! — перекрикивая ветер и плеск волн, спросил генерал-полковник Шаров.

Люди во второй лодке молчали. Лодки неумолимо сближались, и в тот момент, когда они с глухим стуком ударились бортами, генерал-полковник, движимый отчаянием, бросился вперед, выхватив широкий охотничий нож: сдаваться людям, которые стреляли, даже не вступая в переговоры, было бессмысленно, и он решил умереть как солдат.

Увы, его намерению не суждено было сбыться: оступившись, он с плеском упал в щель между двумя бортами. Когда он, фыркая и хватая воздух широко открытым ртом, вынырнул на поверхность, лодки уже были далеко друг от друга. Генерал вдруг с ужасом понял, что они далеко не только друг от друга, но и от него. Когда-то он плавал очень неплохо и даже имел разряд, но вода была осенняя, цель далека, а теплая одежда, прорезиненная куртка и утепленные резиновые сапоги тянули на дно. Генерал понял, что тонет, и хрипло закричал, зовя на помощь. Никто не ответил.

Он погрузился с головой, вынырнул, погрузился снова и больше не всплывал.

— Ну вот, — сказал Борис Иванович, швыряя в озеро пистолет, — а ты говорил, что дерьмо не тонет.

— Так то дерьмо, — ответил Подберезский, запуская двигатель. — Все-таки удобрение.

Снова описав широкий полукруг, лодка развернулась и пошла к причалу, волоча длинные пенные усы.