"Формула смерти" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей)

Глава 7

В последнее время полковнику ФСБ Сергею Борисовичу Комову в голову лезли ужасные мысли. Перед глазами возникали страшные картины: суд, он за решеткой в клетке, военный прокурор зачитывает обвинение, рядом с клеткой стоят вооруженные охранники. Он видел это так явно, картины были настолько навязчивыми, что полковник не мог спокойно есть, ушел сон, его руки дрожали, а лицо то и дело покрывалось холодным потом. Одна и та же мысль вертелась в голове: «Что-то надо делать!»

Но что именно, Сергей Борисович решить не мог. Он перестал общаться с женой и дочерью, чувствовал, что постепенно сходит с ума. Мысль о самоубийстве возникала в голове все чаще и чаще. А когда он пытался проанализировать ситуацию, пальцы тотчас сжимались в кулаки, и он до крови кусал губы. Как ни пытался полковник Комов скрыть внутреннее волнение, свой страх перед будущим, это выходило наружу. Сослуживцы заметили, что с Комовым происходит что-то неладное. Они пытались его разговорить, предлагали выпить, начальство советовало съездить в отпуск. Но Сергей Борисович понимал: не поможет, а лишь усугубит его и без того ужасное состояние.

Если ему и удавалось заснуть с помощью сильных снотворных таблеток, то сны приходили один страшнее другого: суд, тюрьма и веско звучащие слова военного прокурора, зачитывающего обвинение.

– Нет, я не могу подставить брата, он ни в чем не виноват. Но я хочу жить, я еще молод, полон сил. Я так хочу жить! – шептал пересохшими губами полковник ФСБ, глядя в окно на весенний город. – Что-то надо делать. Я сам во всем виноват. Я – конченый негодяй. Но кто-то же виноват в том, что я стал мерзавцем, полным дерьмом? Я офицер ФСБ, меня шантажируют, и я ничего не могу с этим поделать. Могу, – вскакивая с кресла, произнес Комов. – Могу и сделаю!

Он написал рапорт, в котором просил отпуск. Начальство его просьбу удовлетворило, предоставив три недели отпуска. Комов провел бессонную ночь. Под утро он смог успокоиться, в его голове созрело решение, и оно его абсолютно не пугало.

– Правильно, – сказал сам себе Сергей Борисович, – все верно. Именно так я и должен поступить, так и никак иначе. Источник зла следует уничтожить.

Викентий Федорович Смехов готовился к завтраку. Он сварил два яйца всмятку, намазал бутерброд красной икрой, заварил зеленый чай. Принял теплый душ, тщательно побрился и сидел на кухне в роскошном шелковом халате, благоухающий дорогим дезодорантом. Глядя на экран телевизора, медленно помешивал горячий чай серебряной ложечкой. Иногда по его гладко выбритому лицу пробегала судорога, Викентий Федорович морщился, покусывал губы. Он поглядывал на часы. Завтракал Смехов всегда в одно и то же время – ровно в половине восьмого.

Вот и сейчас он следил взглядом за тонкой секундной стрелкой, которая должна была пробежать еще два круга по фарфоровому циферблату, и тогда он приступит к трапезе. На столе лежали таблетки, которые Викентий Федорович на протяжении последних лет неизменно выпивал каждое утро. За своим здоровьем он следил так, как следит за ним топ-модель.

Каждое утро после душа перед завтраком он становился на весы, придирчиво поглядывал на подрагивающую стрелку. И сегодня вес был в норме. Новости Викентия Федоровича неизменно приводили в хорошее настроение. Он с одинаковым интересом смотрел кадры авиакатастроф, пожаров и сводки метеопрогноза. После того, что случилось с его клиентом, бывшим учеником, полковником ФСБ Комовым, Викентий Федорович немного сбросил обороты, на время отошел от дел.

«Все-таки надо быть немного осторожнее, осмотрительнее, внимательнее, аккуратнее, и тогда все будет хорошо», – Викентий Федорович посмотрел на часы и довольно улыбнулся.

Он сделал несколько глотков чая и принялся за завтрак. Викентий Федорович аккуратно разбил первое яйцо, подковырнул кончиком ложечки скорлупу, и тут в дверь позвонили. Яйцо выскользнуло из пальцев Викентия Федоровича, с хрустом разбилось о пол.

– Будь ты неладен, – пробормотал Смехов, оставаясь сидеть на месте. Он смотрел, как растекается желток по паркету.

В дверь снова позвонили. Судорожно вскочив, Викентий Федорович заспешил в прихожую, припал к глазку.

– Комов Сережа, – прошептал он, но на всякий случай спросил:

– Кто там?

– Свои, – услышал он сдавленный, негромкий голос полковника ФСБ.

«Какого черта в такую рань?» – подумал Смехов, сбрасывая цепочку и поворачивая ключ в нижнем замке.

Металлическая дверь открылась. На пороге стоял мокрый Сергей Комов, дождь стекал с зонтика прямо на ботинки, но полковник не обращал на это внимания. Викентия Федоровича передернуло, когда Комов вошел в прихожую.

– Что-то случилось? – спросил он, подавая гостю холеную руку.

Но Комов руку не пожал. Он отодвинул Викентия Федоровича, спиной толкнул дверь, та с мягким щелчком захлопнулась.

– Почему в такую рань? Мог бы позвонить.

– Не мог, – сказал Комов.

– А я завтракаю.

– Знаю, – сказал Сергей Борисович, с ног до головы оглядывая Смехова.

– Проходи, Сереженька, я тебя чаем угощу, бутерброд вкусный приготовлю. Выглядишь ты, ну прямо-таки… – Смехов хотел сказать «в гроб кладут краше», но сдержался: зачем обижать человека. Он смотрел на своего бывшего ученика, и ему становилось не по себе. Смехов плотнее запахнул шелковый халат, затянул потуже пояс. – Проходи, дорогой, гостем будешь.

– Я не в гости пришел, – сказал Комов и двинулся на кухню. От вида разбитого яйца полковника ФСБ начало мутить. Он схватил со стола стакан, наполнил его минералкой и, жадно давясь, принялся пить.

Викентий Федорович молчал, прислонясь плечом к дверному косяку.

– Так ты скажешь, зачем пожаловал? – наконец произнес он, когда Комов осушил стакан.

– Зачем я пришел? – словно сам у себя спросил Сергей Борисович, ставя стакан в мойку. – Пришел спросить у тебя, Викентий Федорович, как ты поживаешь? Хорошо ли спишь?

– У меня все в порядке, я слежу, Сереженька, за своим здоровьем. Хотя годы берут свое, реакция уже не та, да и сердечко пошаливает;

Присаживайся, сейчас чаек приготовлю, свежий, только заварил…

– Чаек, говоришь? – кусая губы, выдавил из себя Комов.

– Хочу тебя обрадовать, Сереженька, с мальчишкой уже покончено.

– С каким?

– Что ты, Сергей, святошей прикидываешься? Неужто неясно тебе, с каким мальчишкой, – с Андрюшей. Хороший был мальчик, только жизнь его не удалась, мало годков ему Бог отмерил, – все это Смехов говорил с абсолютно спокойным выражением лица, словно бы его ничего не волновало. – Мальчик, знаешь ли, погиб, и теперь он ничего не скажет ни-ко-му, – по слогам произнес Викентий Федорович, садясь на свое место. – Ты своим звонком напугал меня, я даже яйцо уронил. Неприятно получилось, скажу тебе.

– Да уж, неприятно.

С зонтика вода стекала прямо на дорогой паркет. Вскоре образовалась небольшая лужица, от нее двинулся ручеек прямо к яичному желтку. Комов следил за Викентием Федоровичем.

– Вот уже и чай остыл, – Смехов поднялся и поставил на плиту никелированный чайник. – Сейчас чайник согреется, и мы с тобой обо всем спокойно побеседуем. Выглядишь ты, Сереженька, плохо, отдохнуть бы тебе не мешало. Или, может, на работе проблемы?

– У меня по жизни проблемы.

– Это плохо.

– Кто еще знает о мальчишке?

– Один мой человек, но он никому не скажет, и про тебя он не осведомлен. Так что, выходит, знают двое – ты и я, – разговаривая с Комовым, Викентий Федорович поймал себя на мысли, что ему страшно, так страшно, как не было еще никогда в жизни.

Он взглянул на руки Сергея Комова, те были сжаты в кулаки, причем так сильно, что суставы явственно белели, словно перепачканные мелом. – Не волнуйся. Может, водочки или коньячка? У меня хороший есть…

– Сиди, – сказал Комов. Он медленно сунул руку за отворот плаща. От этого движения Смехов похолодел и вжался в спинку кресла. Его шелковый халат распахнулся, вынырнуло белое гладкое колено. – Ты мерзавец, – сказал Комов, извлекая из-за пазухи пистолет с коротким черным глушителем. – Ты хоть это понимаешь, Смехов?

– Сереженька, успокойся, – побелевшими от страха губами пролепетал Викентий Федорович, – я тебе ничего плохого не сделал! Мы с тобой душа в душу жили, зачем пистолет?

– Я пришел тебя убить.

– Брось глупости говорить, Сергей! Ты взрослый мужчина, ты в органах работаешь, ты знаешь, что тебе за это будет… Тебя в тюрьму посадят, надолго, до конца жизни.

– Мне уже все равно, – держа перед собой пистолет, произнес Комов.

Глазки Викентия Федоровича забегали. Он вцепился руками в край стола.

– Не делай этого, Сереженька, я тебя очень прошу!

На лице Сергея Борисовича Комова появилась язвительная улыбка. Глаза сузились, брови сошлись к переносице. Он смотрел на своего бывшего школьного учителя так, как смотрят на змею, опасную и отвратительную.

– Сереженька, дружок… – произнес Смехов и изо всех сил толкнул стол.

Посуда со звоном полетела на пол. Комов не успел среагировать, он не ожидал подобной прыти от Викентия Федоровича. Ударом его отбросило к кухонной мойке, пистолет выпал из руки на пол. Викентий Федорович бросился на полковника ФСБ, его руки потянулись к горлу. Они катались по полу, раздавливая посуду, хрипя, пытались освободиться друг от друга.

Комов нащупал нож, старинный, серебряный, с тяжелым черенком. Он сжал его в левой руке. В это время пальцы Викентия Федоровича Смехова уже подобрались к горлу Комова. Он вцепился в него изо всех сил – так альпинисты цепляются за веревку, раскачиваясь над ущельем.

– Все.., тебе все… – шипел Смехов, сильнее и сильнее сжимая пальцы. Комов хрипел, дергался.

Наконец он смог занести левую руку для удара и наотмашь лезвием полоснул Смехова по лицу. Лезвие ножа скрежетнуло по кости переносицы. Хватка Смехова ослабела, но лишь на какое-то мгновение. Комову этих секунд хватило, чтобы еще раз отвести руку в сторону.

Левой рукой из очень неудобного положения Сергей Комов нанес удар. На этот раз он попал в правый глаз Смехова. Тот истошно завопил, продолжая сжимать противнику горло. По рукам Викентия Смехова, а потом и по всему его телу прошла волна судороги, пальцы на мгновение разжались. Комов умудрился еще дважды вонзить серебряный столовый нож в глаз Викентию Павловичу Смехову.

Из рассеченного первым ударом лица, из выбитого глаза на лицо Комову полилась кровь. Он сбросил с себя Смехова, навалился на него и принялся беспорядочно бить поверженного мужчину в голову ножом, сжимая рукоять двумя руками.

Нож с тупым лезвием скользил по кости, разрывал кожу, удары приходились то в глаз, то в губы, в висок, в лоб. Лезвие погнулось, но Комов не останавливался, он бил и бил свою жертву, кромсая и коверкая уже и без того изувеченное лицо Смехова.

На какое-то время Смехов потерял сознание от болевого шока, а когда пришел в себя, то завизжал и попытался сбросить Комова. Но сделать этого не смог, силы были на исходе. Последние удары полковник ФСБ Комов нанес в горло, разрубив столовым ножом артерию. Кровь, густая и темная, хлынула из рассеченного тела, заливая паркет.

Комов поднялся, тяжело дыша, его лицо перекосило от ужаса. Он смотрел на поверженную жертву, на разорванный шелковый халат, на босые ноги с ухоженными ногтями. Ноги мелко дрожали. Так дрожит, умирая, крупная рыба. Комов переступил через тело Смехова, открыл в кухонном смесителе холодную воду и, припав к крану, принялся жадно пить.

Закрутив кран, Сергей Комов прижался к стене. Он весь дрожал, ему никогда прежде в жизни не приходилось убивать человека. И первое убийство оказалось на редкость жестоким и кровавым. Он смотрел на распростертое в луже крови тело, на осколки посуды, усыпавшие пол, и дикая, сумасшедшая улыбка кривила его губы, глаза горели безумным огнем.

– Ты должен собраться, – сказал полковник сам себе. – Ну же, быстрее, думай! – бормотал Комов, не сходя с места.

Он прикрыл глаза и принялся вспоминать номера служебных телефонов. Цифры путались.

– Нет, не так, – говорил он вслух и продолжал произносить номера друг за другом – так, как они были расположены в служебном телефонном справочнике.

Через полчаса Комов более или менее смог успокоиться. Он сумел вспомнить все телефонные номера отдела, которыми пользовался ежедневно, а вот номер телефона распростертого на полу Смехова он вспомнить не мог, словно бы вспышка света выжгла его из памяти, выжгла навсегда, оставив лишь черную дымящуюся дыру.

– Допрыгался, старый развратник! – поднимая с пола так и не потребовавшийся ему пистолет с коротким черным глушителем, пробурчал Сергей Борисович. Он держал пистолет в правой руке, и ему нестерпимо хотелось разрядить всю обойму в тело Смехова.

Но Комов удержался.

«Он и так мертв, к чему тратить патроны?»

Но нервное напряжение требовало выхода. Он должен был что-то сделать, что-то предпринять, лишь бы разрядиться, сбросить невероятное напряжение. Он пошел в спальню, пошатываясь, тяжело переставляя ватные ноги. Руки уже не дрожали, лишь глаза продолжали гореть безумием. В зеркале гардероба он увидел свое отражение и вздрогнул, не узнав себя. Ему показалось, в спальне он не один, а перед ним стоит чужой человек, стоит с опущенным к полу стволом оружия, и сейчас рука поднимется.., прозвучит выстрел, которого он уже не услышит.

Комов, не раздумывая, вскинул правую руку, нажал на спусковой крючок, целясь в собственное отражение. Он даже зажмурил глаза, но вместо выстрелов пистолет только дернулся в руке.

«Господи, я схожу с ума, – подумал полковник ФСБ, опуская оружие. – Во-первых, я не снял пистолет с предохранителя, а во-вторых, это мое собственное отражение».

Он приблизился к зеркалу почти вплотную. Несколько десятков сантиметров отделяли его от собственного отражения. Он смотрел на себя так, как посетитель музея смотрит на редкий экспонат, о котором много слышал, но никогда раньше не видел. Комов наклонял голову то к правому плечу, то к левому, изучая свое лицо. Затем пальцем левой руки прикоснулся ко лбу, перепачканному кровью, к щекам.

«Господи, неужели это я?»

– Да, это ты, – произнесло отражение.

И от собственного голоса, от слов, произнесенных вслух, Комову стало плохо. Колени стали подгибаться, и если бы полковник не сел на разобранную кровать, то наверняка рухнул бы на пол. Он сидел четверть часа, покачиваясь из стороны в сторону, сжимая ладонями виски, в которых нестерпимой болью пульсировала кровь. Сергею Борисовичу казалось, что кровь сейчас польется через уши, хлынет из носа, изо рта. Приступ тошноты и рвоты подкатил к горлу, и лишь невероятным усилием воли Сергей Борисович смог подавить этот мерзкий приступ, смог удержаться, чтобы его не вырвало на старинный, истертый ногами персидский ковер.

Немного успокоившись, он осмотрелся по сторонам. Огромное количество фотографий украшало стену. Некоторые были в рамках, некоторые просто приколоты шпильками к цветастым с золотым тиснением обоям. Комов поднялся с разобранной кровати, с отвращением посмотрел на нее. Ему казалось, что постель все еще хранит тепло Смехова. Он подошел к фотографиям и, водя по воздуху пальцем, рассматривал их.

Комов сорвал со стены три снимка, на которых был изображен он сам, пошел на кухню, зажег газовую плиту и стал жечь снимки. Полковник наблюдал, как корчится в огне бумага, превращаясь в черный с седым налетом пепел. Отыскал в шкафчике пачку дорогих сигарет, вытряхнул одну, пачку сунул в карман плаща..

Он прикурил от горящего снимка и, жадно затянувшись, выпустил дым через нос. Тут же закашлялся.

«Крепкие, черт подери!» – подумал он, продолжая курить.

Комов выкурил три сигареты подряд, прикуривая одну от другой, погасил окурки в тарелке, затем пошел в туалет и высыпал все в унитаз.

Смыл.

«Теперь надо навести порядок, убрать свои отпечатки пальцев. К чему я прикасался? – задал себе вопрос полковник ФСБ, оглядываясь по сторонам. Вспомнить уже невозможно. – Мы дрались, я валялся на полу, хватался за все, что попадало, под руки. Нет, это бессмысленно, спецы из МУРа обязательно найдут и мои отпечатки. Я знаю, они это умеют делать. Надо уничтожить все, весь гадюшник, гнездо разврата предстоит сжечь. Если бы у меня был бензин, я бы облил им долбаную квартиру старого пидора, а затем бросил бы спичку и выскочил за дверь. Но бензина у меня нет, – взгляд Комова упал на чайник, валявшийся на полу. – Смехов чай грел на плите, плита у него газовая. Отлично! Вначале надо привести в порядок себя, надо вымыть руки, лицо, одежду», – только сейчас Комов почувствовал, как болит горло и как тяжело ему сглатывать слюну.

Он вошел в ванную комнату, двумя руками оголил горло из-под свитера. Вся шея была в красных кровоподтеках.

«Сволочь, хотел меня задушить! Не я, а ты сам бросился на меня, первым поднял на меня руку. Хотел убить, как мальчишку, как Андрюшу Малышева. Мерзавец! Но не тут-то было, я оказался проворнее, а ты – старый и слабый Урод».

Комов тщательно вытер руки, лицо. Вытираться полотенцем Смехова побрезговал, поэтому пришлось воспользоваться носовым платком.

«Надо найти сумку, в нее спрятать плащ, перепачканный кровью, и только после этого можно уходить. Да, и еще надо перевязать горло шарфом, чтобы никто не видел мою шею».

Он нашел большую дорожную сумку, сложил в нее плащ. Долго возился с замком молнии, который упорно не хотел закрываться. Он присел на банкетку в коридоре и несколько секунд сидел, как поступают люди перед дорогой.

– Все, пора, – произнес он.

На кухне полковник переступил через распростертое окровавленное тело Смехова.

Открыл духовку газовой плиты, повернул все рукоятки до упора, услыхал, как с шипением из конфорок пошел газ. Открыл дверь в ванную комнату и включил обогреватель, воткнув его в розетку. Посмотрел, как стеклянные трубки становятся ярко-красными, а затем, закинув сумку на плечо, облачившись в пальто Смехова, покинул квартиру. На лестнице на мгновение остановился. Дверь уже была заперта. Он держал в руках связку ключей.

«Вот что надо бы сделать, – подумал он, всовывая ключ в прорезь английского замка. Плоский ключ уже был в замке. Комов напрягся, усилием пальцев обломил ключ. – Ну вот, теперь порядок, теперь никто туда не войдет. Дверь железная, сломать ее будет сложно».

Полковник неторопливо спустился вниз и только на улице вспомнил, что забыл свой зонт в квартире.

– Черт с ним! В гробу я его видел, – пробормотал Комов, покидая подъезд.

На улице продолжал идти дождь, обыкновенный весенний дождь, холодный, неприятный, с ветром. Полковник брел, подставляя лицо дождю, холодным каплям и ветру. На улице ему стало легче. Комов почувствовал невероятную опустошенность, словно бы из его головы вынули мозг, а из груди достали все органы. Он напоминал себе оболочку, бездушную и бездумную, пустую, легкую. Он шел по улице, ровно дыша, сумка висела на плече. В сумке лежал плащ в темно-бурых пятнах крови, под ним на дне пистолет с глушителем.

Он выбрался на улицу, отыскал свой автомобиль, забросил сумку на заднее сиденье. Повернул ключ в замке зажигания, включил дворники, они равномерно заработали, размазывая мелкие капли по ветровому стеклу.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Когда будет шестьдесят, тогда поеду, – сказал сам себе Комов.

Наконец прозвучала и цифра шестьдесят, Комов отпустил сцепление. Машина медленно двинулась. Сергей Борисович вывернул баранку влево, объезжая стоявшие перед ним мокрые «Жигули», и его автомобиль вначале медленно, а затем все быстрее и быстрее покатил по улице. Он ехал на дачу, зная, что ни жены, ни дочери сейчас там не будет. А с ключами от дачи он никогда не расставался.

«Я постараюсь собраться с мыслями. Я сосредоточусь, глядя в огонь камина. Именно там я приму решение, что делать дальше. Пока я все сделал правильно».

Когда Сергей Борисович Комов уже сворачивал с шоссе на узкую асфальтированную дорогу, ведущую к дачному поселку, в квартире Смехова, наполненной газом, прогремел страшный взрыв, начался пожар. Сергей Борисович Комов этого видеть, естественно, не мог, да и думать об этом не хотел. Ему было все равно, что произойдет в квартире Смехова, наполненной мебелью, вывезенной из Германии его дядюшкой, генералом Смеховым.

– Пропади оно все пропадом, гори оно все ясным огнем! – бубнил он про себя.

Вполне благополучно полковник добрался до дачного поселка, въехал на территорию. Уже с утра выпивший сторож снял ушанку, завидев автомобиль Комова, и поклонился, как слуга кланяется барину. Огромный грязный пес бегал вокруг хозяина. Когда Комов опустил боковое стекло, пес дважды незлобно тявкнул и прижался к ногам сторожа.

– Вы сегодня первый, – сказал, улыбаясь, пожилой мужчина и, пошатываясь, приблизился к машине. – Может, сигареткой угостите, а то курить хочется, мочи нет!

– Угощу, – улыбнулся в ответ Сергей Борисович, протягивая пачку дорогих сигарет.

Сторож взял две, одну сунул за ухо, вторую тут же прикурил и закашлялся. Ему хотелось сказать, что ж это вы за гадость такую курите, Борисович, но удержался, понимая, что дареному коню в зубы не смотрят. Он опять улыбнулся и, кивнув, направился к сторожке.

Оставив машину у крыльца, Комов с сумкой на плече вошел в небольшой, но довольно уютный домик. Сразу же, не раздеваясь, принялся растапливать камин. Когда березовые дрова хорошенько разгорелись, Комов подвинул кресло к камину, поставил перед собой сумку Смехова, вытащил из нее плащ, вывернул из карманов содержимое – записную книжку, носовой платок, мобильный телефон, обойму с патронами. Смял окровавленный плащ и бросил его в камин, сверху положил дорожную сумку и тупо уставился в огонь.

«Да, действительно, – подумал Сергей Борисович, – на свете существуют три вещи, на которые можно смотреть до бесконечности: огонь, бегущая вода и работающий человек. Все три ситуации, три фактора прекрасно сочетаются во время пожара. Интересно, Смехов уже сгорел или еще нет? А если газ не взорвется от электрообогревателя? Если не взорвется от электрообогревателя, то наверняка взорвется от дверного звонка, в нем тоже возникает искра. Дверной звонок у Смехова старый, искра в нем хорошая, так что волноваться не стоит, все произойдет именно так, как я запланировал. Какой же я все-таки мерзавец, – думал Комов, – пострадают другие жильцы дома. А что мне другие жильцы, разве они как-то могут повлиять на мою судьбу? Нет, они никак не повлияют на мою жизнь, ни на прошлое, ни на настоящее, ни на будущее. Так что пусть сами спасаются. Смехов сам виноват в своей смерти. Если бы не я его убил, то кто-нибудь другой. Такая сволочь не может жить долго. Но разве я его лучше?»

– И ты сволочь, – сам себе сказал Комов, – и ты должен умереть. Это будет лучшим выходом – для жены с дочкой, для брата и для коллег по работе. – Комов, ты должен погибнуть, – глядя в огонь камина, бормотал Сергей Борисович Комов.

Но тут же он поймал себя на мысли, что умирать ему абсолютно не хочется, хотя в душе и царила невероятная пустота. Умирать все равно не хотелось. Каждой клеточкой, каждым миллиметром кожи он хотел жить.

– Боже, что я наделал! Почему все сложилось так? Ведь я хорошо жил, приносил пользу… Ты приносил пользу? – сам у себя спросил Комов. – Надо бы выпить, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся внутри, чтобы появились дельные мысли. Да, да, надо выпить.

Плащ и сумка уже сгорели, дым исчез в дымоходе. Комов сидел у горящего камина в странном оцепенении, не зная, что предпринять. Он нашел в шкафчике бутылку водки, взял обыкновенный граненый стакан и вернулся к камину, подбросил в него несколько поленьев. Налил полстакана, залпом выпил. Выкурил сигарету, налил еще полстакана, выпил. Через пять минут повторил.

Лучше ему не стало, опьянение не наступило, в душе и в голове царила прежняя пустота. Комову даже казалось, что он слышит, как внутри его тела свистит ветер, словно в пустой коробке или в раковине, найденной на берегу моря.

– Телефоны, – сказал он, – номера. И его мозг начал работать. Он уже во второй раз за день принялся вспоминать номера служебных телефонов.

– Каменев, Баграмов, Петров, Козлов, приемная начальника управления, аналитический отдел, экспертная служба, – он шептал номера. – Генерал Потапчук… – произнеся эту фамилию, полковник ФСБ напрягся. – Федор Филиппович Потапчук… Да, Потапчук, это его номер. Когда же это я в последний раз разговаривал с генералом Потапчуком? Три недели назад, на совещании мы сидели рядом, совещание проводил замдиректора. Генерал Потапчук рисовал картинки в блокноте остро отточенным карандашом – треугольники, квадратики, затем соединял их, выстраивая замысловатые объемные геометрические фигуры. Он еще поинтересовался, как у меня дела, а я поинтересовался, как его здоровье, на что Потапчук пошутил: «Не дождетесь!» Ему звонить надо, ему, и никому другому. Он хороший человек, правильный, подскажет, что делать, сможет разрешить все мои противоречия. Тогда у меня внутри, возможно, исчезнет пустота и перестанет свистеть ветер, исчезнет ужасный шум, не дающий сосредоточиться и думать. Пусть его совет будет страшным, но бремя ответственности за решение я с себя сниму.

Сергей Борисович ногой подвинул к себе трубку телефона, взял ее в правую руку и дрожащим пальцем набрал номер.

«Только бы он оказался на месте!» – полковник прижал трубку к уху. Один, два, три.., пятый гудок.

– Слушаю, – прозвучал голос Потапчука.

– Здравствуйте, Федор Филиппович, это полковник Комов вас беспокоит.

– Сергей Борисович? Добрый день, – словно немного сомневался, правильно ли припомнил имя и отчество полковника, произнес Потапчук.

– Федор Филиппович, мне с вами необходимо срочно встретиться, – удрученно сказал Комов.

– Срочно? – переспросил генерал Потапчук.

– Да, очень важное дело.

– Что ж, давайте.

– Можно прямо сейчас?

– Погодите секунду, полковник, вы где?

– Я на даче и выехать не могу.

– Что-то случилось?

– Да.

– Что ж, называйте адрес.

Сбивчиво Сергей Борисович Комов смог объяснить генералу Потапчуку адрес и то, как лучше всего добраться до дачи.

– Вы в самом деле не можете приехать в город?

– Нет, не могу, – сказал полковник.

– Что ж, ждите, через час с небольшим буду.

– Спасибо, – на душе у полковника Комова стало немного легче, он, как всякий человек, попавший в безвыходную ситуацию, готов был ухватиться даже за лезвие бритвы.

Сергей Борисович посмотрел на ручные часы, пошевелил в камине горящие поленья и допил водку прямо из горлышка.

«Скорее! Скорее приезжай, генерал, ты мне очень нужен! Нужен!»

Пистолет с черным глушителем лежал возле блокнота. И полковник вдруг подумал:

«А что, если никого не напрягать, никого не отягощать своими проблемами, взять пистолет, сунуть ствол в рот и нажать на спусковой крючок? Выстрел поставит жирную точку, и с мертвого никакого спроса не будет. Один-единственный выстрел, и все станет на свои места. Меня никто не сможет шантажировать. Разве можно шантажировать мертвеца? Конечно же нет! Мертвые не умеют разговаривать, мертвого невозможно судить. Один выстрел…» – полковник Комов ногой подвинул к себе пистолет, отвинтил глушитель, сунул ствол в рот.

И ему тотчас стало плохо, он чуть не потерял сознание.

– Господи, что это я? – придя в себя, произнес Сергей Борисович.

Его начало тошнить, и он, добежав до умывальника, повис над ним, его вырвало. Позывы рвоты набегали один за другим, как волны на берег.

– Нет, к черту самоубийство! Я не из того теста, я как-никак офицер ФСБ, а не проворовавшийся бухгалтер. Я кадровый разведчик, не дело мне совать пистолет в рот. Я должен дождаться генерала. – Комов нашел в столе пакет сока и, срезав угол, принялся пить. – Ну вот, теперь лучше, – он поставил наполовину отпитый пакет на стол, – надо дождаться Потапчука, он человек умный – пожалуй, один из самых понятливых в нашем управлении. Он наверняка даст совет, выведет меня из потемок на дорогу.

Зазвенел телефон, лежащий у кресла. Комов подошел к нему, наклонился, взял, прижал к уху.

– Сереженька, это я, – услышал Комов голос жены.

– Ну и что? А это я.

– Ты где, дорогой?

– Я на даче. Вы сюда не приезжайте.

– Я и не собиралась. С тобой все в порядке?

– Я в полном порядке. Я занят, у меня работа.

– Когда будешь дома?

– Не знаю, – резко сказал Комов и отключил телефон. – Черт бы их подрал, эти мобильные телефоны! В туалет пойдешь, и там найдут!

У него появилось желание бросить трубку телефона в камин, но он не стал этого делать: может быть, еще понадобится. А вот пистолет с глушителем и обойму он спрятал на шкафчик под старые пожелтевшие газеты.

«Пусть лежит на шкафу и не попадается на глаза, а то, чего доброго, я сорвусь и пущу себе пулю в лоб».

Он опять опустился в кресло, протянул к камину ладони, кожей ощущая жар углей.

Согревшись, уняв дрожь в пальцах, он тщательно вымылся, причесался, привел себя в порядок. Странное дело, но на брюках не оказалось ни единого пятнышка крови, они были хоть и помятые, но чистые.

«Скорее бы! Скорее бы приехал генерал!» – поглядывая на часы, думал Комов, сосредоточившись лишь на этой мысли.

Так бывает в тяжелые минуты. В голове, как гвоздь в деревянной стене, застревает одна-единственная мысль, и избавиться от нее никакими способами невозможно.

Звонок полковника Комова застал Потапчука в рабочем кабинете. Повесив трубку, генерал просмотрел расписание рабочего дня. До двенадцати часов никаких совещаний, и Потапчук, с облегчением вздохнув, вызвал машину. Согласие он дал, еще не зная, придется ли ради беседы с Комовым отменять другие встречи. Федор Филиппович спустился к машине с ненавистным ему новым портфелем в правой руке. К старому он привык, но тот обносился до такой степени, что с ним стало неприлично появляться на людях.

Управление уже ожило. Сновали по коридорам подчиненные генерала, все с Потапчуком приветливо здоровались, желали доброго дня.

«Искренне желают, – расчувствовался Потапчук, – меня тяжело обмануть в искренности чувств. Другой мерзавец и улыбочку скроит, и в полупоклоне согнется, и слова ласковые подберет, но взгляд его выдаст. Мои же люди могут буркнуть неразборчиво „добрый день“, но глаза их при этом светятся уважением».

Генерал отвечал сослуживцам взаимностью. Не ленился пожать капитанам да майорам руки.

Федор Филиппович устроился на заднем сиденье машины. Водитель, обернувшись, весело и совсем не подобострастно глянул на своего начальника: quot;Куда, уважаемый Федор Филиппович? quot;

Генерал объяснил, куда они едут. Водитель понимающе кивнул: где находится дачный поселок, он знал. Генерала Потапчука, видавшего в жизни всякое, трудно было удивить, но он неизменно поражался способности водителей такси и своего личного шофера Василия ориентироваться в Москве и Подмосковье.

«Как птицы перелетные, без карт, без компаса, на одной интуиции до Африки доберутся».

Сам генерал подобным, на его взгляд, удивительным свойством не отличался. Выбираясь по грибы в Подмосковье, мог заблудиться в трех соснах. Черная «Волга», идеально вымытая, ухоженная, сверкающая, покачивая антеннами спецсвязи, не спеша выехала за ворота. Часовой отдал честь, водитель улыбнулся в ответ, генерал видел его лицо отраженным в зеркальце заднего вида. Автомобиль выкатился на шумную улицу.

– Мы спешим, Федор Филиппович? – не оборачиваясь, задал вопрос водитель.

– – Не больше обычного. Все дела у нас неотложные. Но ты не гони, Василий, правила существуют и для нас.

– Знаю, с мигалками только крутые да политики ездят, – со снисходительной улыбкой, адресованной сильным мира сего, ответил водитель.

Стрелка спидометра поползла вправо. Генерал знал, что бы он ни говорил своему водителю, тот на дороге действует по собственному усмотрению, и никакие замечания, а тем более подсказки генерала на него не подействуют.

«Я и сам не люблю, когда ко мне с советами лезут».

Потапчук откинулся на спинку, полуприкрыл глаза. Портфель он держал на коленях, поглаживал рифленую кожу, разминал ее. Портфель генерала был почти пустым, в нем на дне лежала записная книжка, две авторучки и футляр с очками.

«Полковник Комов, – мысленно подумал Потапчук, фамилия ему не нравилась чисто по звучанию. – Это ерунда. По пустякам человек не станет заставлять меня мчаться на дачу. Фамилия тут ни при чем. Комов исполнительный офицер, хороший служака. – Потапчук немного напряг память, вспоминая бумаги, которые показывал Глебу Сиверову, связанные с секретными разработками нового оружия. Вспомнил, что в них среди сотрудников Смоленского пару раз мелькала фамилия Комов. – Какого» черта я ему понадобился?quot;

Углубившись в размышления, генерал даже не заметил, как черная «Волга» съехала с трассы на неширокую асфальтированную дорогу, ведущую к дачному поселку.

– У тебя сигареты есть? – спросил генерал, обращаясь к водителю.

– Федор Филиппович, у водителя всегда есть сигареты и стакан – дорожный набор.

Генерал улыбнулся. Василий протянул ему пачку сигарет и зажигалку. Генерал закурил. Это была первая сигарета за день.

Въезд в дачный поселок оказался закрыт. Водитель трижды коротко просигналил, но сторож не появлялся, лишь огромный лохматый пес неопределенного окраса сидел у будки, беззлобно поглядывая на машину. На правом ухе пса красовался сухой до желтизны репейник.

– Ну и где же его хозяин водку хлещет? – спросил у водителя генерал. Водитель пожал плечами.

– Что, мы его ждать будем, что ли? – водитель вышел из машины, осмотрел замок.

Оказалось, тот висит для проформы, створки ворот обмотаны цепью. Василий легко открыл ворота, сел в машину.

Тут же появился пьяный сторож.

– Куда? – задал он вопрос, разведя руки в стороны, загораживая дорогу.

Пес тотчас подбежал к хозяину и несколько раз тявкнул.

– Ну вот, видишь, закрыто – входи, не хочу, открыто – не пускают.

– Мы к Сергею Борисовичу Комову, – опустив стекло, сказал Потапчук.

То ли его лицо, то ли официальный вид черной «Волги» с антеннами спецсвязи заставили пьяного сторожа сделать шаг в сторону, поклониться машине, словно в ней сидел барин, а он, сторож, являлся крепостным, и указать дорогу правой рукой.

– В такую рань, а уже пьян, – не без зависти пробурчал водитель.

– Вася, поехали, не задерживайся, – генерал взглянул на часы.

«Волга» подъехала к даче Комова. Сергей Борисович услышал шум двигателя, вскочил с кресла и вышел на крыльцо. Полковник был бледен, под глазами темнели круги, волосы, совсем недавно расчесанные, растрепались.

Генерал сказал водителю:

– Ты побудь в машине. Можешь немного походить, а я переговорю.

– Понял, Федор Филиппович, – закуривая, сказал водитель.

Генерал вышел из машины. Комов спустился с крыльца. Он был явно растерян и чем-то сильно удручен. По тому замешательству, которое читалось на лице Комова, Потапчук догадался: случилось что-то из ряда вон выходящее. Ведь всякий профессиональный чекист умеет скрывать свои чувства, и только что-нибудь исключительное может вывести его из себя.

Генерал первым потянул руку. Комов немного замешкался. Генерал коротко пожал слабую безвольную ладонь.

– Ну что скажешь, Сергей Борисович? Зачем звал?

– Пройдемте в дом, Федор Филиппович, здесь что-то очень холодно.

Мужчины прошли в дом. Водитель обошел черную «Волгу» кругом, постучал ногой по колесам, смахнул ладонью с ветрового стекла несколько капель и, глядя на мокрые деревья, небрежно выпустил струйку дыма.

– Хорошо тут, – он опять затянулся, глядя на голубоватый дымок, вьющийся над трубой дачи.

– Присядьте, Федор Филиппович, здесь вам будет тепло и удобно, – указывая на хозяйское кресло, предложил Комов.

Потапчук сел, поставил у ног портфель.

– Даже не знаю, Федор Филиппович, с чего начать. Я почему позвонил вам? Я уверен в вашей порядочности.

– Ладно, полковник, давайте без предисловий. В чем проблема? Что стряслось?

– С чего начать, товарищ генерал?

– Начните с начала, это самый простой способ. Кстати, водички у вас нет?

– Есть конечно же, – Комов налил генералу стакан воды. Когда он его передавал, Потапчук заметил, как сильно дрожит рука полковника.

«Что же с ним такое?» – подумал Потапчук, усаживаясь в кресло и протягивая ладони к пышущему жаром камину.

– Тяжело говорить, Федор Филиппович.

– Попробуйте, полковник. Разговор у нас неофициальный, так что можете говорить все, что считаете нужным. А если меня что-нибудь заинтересует, уж простите, буду задавать вопросы, если, конечно, вы не против.

– Нет, что вы, Федор Филиппович, можете спрашивать все.

Потапчук закурил вторую сигарету за сегодняшний день и, стараясь не быть навязчивым, рассмотрел полковника как следует. Тот весь сжался, как перед прыжком, по лицу прошла судорога, глаза увлажнились. Комов заговорил. Он начал издалека, с того момента, когда был учеником восьмого класса обыкновенной московской школы, рассказал о том, как его совратил учитель физкультуры Смехов. Он рассказывал о своем дальнейшем падении с подробностями, с отступлениями. Генерал внимательно слушал, поглядывая то на Комова, то на окурок, давным-давно сгоревший в его пальцах.

– Все ясно, – сказал Потапчук, швыряя окурок в камин, и взглянул на часы.

– Меня расстреляют, да? – наивно и по-детски задал вопрос полковник Комов.

Потапчук передернул плечами. За годы службы ему приходилось сталкиваться со многими ситуациями и удивительными жизненными коллизиями, но от полковника ФСБ он впервые слышал подобное.

– Запись полового акта с мальчишкой была сделана профессионально?

– Да, Федор Филиппович, насколько я могу судить.

– Жаль, что вы ее уничтожили.

– Я не мог жить, зная, что кассета находится где-то рядом.

– Да уж, – уклончиво ответил генерал.

– Что мне теперь делать?

– Я бы вам посоветовал поехать домой и никому пока о нашем разговоре не рассказывать. Пусть все останется как есть, мне еще надо кое-что обдумать. На службу не ходите, сидите дома, отдыхайте, с вашим руководством этот вопрос я решу.

– И что? – задал вопрос Комов.

– Я потом скажу, что делать. Но вам самому предпринимать пока ничего не стоит. Заказчика съемок надо вычислить, надо узнать, кто он, кто за ним стоит. Думаю, вам, полковник, это объяснять не надо. Чего от вас добиваются?

– Я не знаю этого, пока идет только моральное давление. Я связан со многими секретами.

– И не догадываетесь?

– Нет.

Комов так и не решился признаться в том, что через него хотели выйти на брата. Он не мог позволить себе втянуть его в свои грязные дела. Он уже не отдавал себе отчета в том, что делает. Страх, старый, затаившийся детский страх, снедал его мозг. По большому счету полковник сошел с ума.

«Хоть на неделю, на месяц оттянуть момент, когда Андрей узнает… За свои грехи мне отвечать, а он при чем?»

– Да, генерал. Спасибо, что приехали. Меня скоро арестуют?

– Скорее всего, да, – честно признался Потапчук. – Но не сегодня. У вас есть, полковник, возможность помочь нам.

– Я согласен.

– Вот и хорошо. Сейчас едем в Москву. Только камин не забудьте погасить.

– Ничего с ним не станет, – равнодушно махнул рукой Комов, – сам погаснет.

– Нет уж, лучше погасите.

– Как скажете.

Генерал вышел на улицу, жадно вдохнул влажный весенний воздух. Водитель дремал в машине, положив голову на баранку. По улице шел пьяный сторож, рядом с ним бежал огромный лохматый пес неопределенного окраса.

– В Москву, – сказал генерал, садясь на заднее сиденье, – и побыстрее, Василий.

– Понял, товарищ генерал.

Даже сквозь грохот музыки бармен услыхал, как звякнул колокольчик входной двери, тонко и пронзительно. Продолжая протирать бокалы, он вскинул голову и посмотрел, кого принесло. Дверь закрылась. В небольшом помещении бара стоял, оглядываясь по сторонам, мужчина в толстой кожанке.

«В машине приехал, – подумал бармен, – незнакомый тип».

Мужчина расстегнул куртку, осмотрелся, а затем неторопливо двинулся к стойке. Он забрался на высокий табурет, положил локти на пластик столешницы. Бармен отставил идеально чистый бокал.

– Шумно у вас, – произнес мужчина, глядя на бутылки за спиной бармена.

– Как всегда, – ответил тот с улыбкой – Слишком шумно, – повторил мужчина, поворачивая перстень на безымянном пальце левой руки.

– Слушаю вас.

– Сто граммов коньяку и кофе покрепче.

– Сейчас сделаем.

Бармен налил коньяк в бокал, именно в тот, который он только что тщательно вытер, поставил перед мужчиной и занялся приготовлением кофе.

Мужчина сидел и смотрел на коньяк, не прикасаясь к нему.

– Что-то не так? – поставив перед посетителем кофе, осведомился бармен.

– У меня или у вас – в баре?

– Дела посетителей меня не интересуют, пока они сами не начнут о них рассказывать.

– Все у вас так, как надо. Смотрю, где можно присесть с удобством.

– У стойки не нравится?

– Нравится, но не люблю сидеть на высоких стульях.

– Тогда рекомендую столик в углу, слева от двери, там уютнее всего.

Мужчина в кожанке, пахнущей дождем, повернул голову и, оценив предложенное место, удовлетворенно кивнул. Он положил на стойку деньги, жестом показав, что сдача его не интересует, и, прихватив бокал, направился к указанному столику. Он сел, отвернул горловину свитера.

«Странный товарищ, – подумал бармен, – когда-то я его видел. А может, это мне кажется».

До закрытия оставался час. В баре было не много людей, да и откуда им взяться в дождливый, холодный и ветреный день? Пару раз дождь сменялся снегом. Все явления природы и изменения погоды бармен наблюдал сквозь стекла широкого окна, в котором виднелись фонарь и дом напротив. В свете фонаря хорошо читался дождь, сменявшийся снегом. Бар находился неподалеку от Тверской, но в переулке, поэтому и собирались здесь, как правило, лишь завсегдатаи.

Мужчина сделал глоток коньяка, затем глоток кофе. Он положил на стол пачку сигарет «Ротманс» и зажигалку «Зиппо». Подвинул пепельницу, небрежно сунул сигарету в рот, задумался, вытащил ее, тщательно размял и лишь после этого прикурил.

Бармен потерял к посетителю всякий интерес. Ему хотелось поскорее закрыть бар и свалить домой в теплую тихую квартирку. Но работа есть работа, в баре оставались посетители. И хоть прибыли от них уже не дождешься, но и на улицу не выгонишь, пока не допьют законно купленное.

Мужчина сидел, глядя в окно, курил, изредка прикладывался к коньяку и кофе. Выкурил одну сигарету, затем вторую.

Дверной колокольчик опять звякнул, и в бар вошел широкоплечий мужчина. На лице поблескивали очки в тонкой золотой оправе. Он был одет неброско, но очень дорого. В одежде бармен разбирался. Черная куртка-бушлат, черные джинсы, ботинки на высокой подошве и темно-синий свитер с высоким горлом. На голове кепка.

Посетитель осмотрелся, подошел к стойке.

– Добрый вечер, – сказал он, барабаня крепкими пальцами о стойку.

– Добрый вечер. Хотя какой он, к черту, добрый, погода собачья!

– Точно, собачья, – подтвердил посетитель слова бармена. – Мне коньяк и виски. «Хеннеси» – сто граммов.

Бармен кивнул. Мужчина не садился, он повернулся к бармену спиной и принялся осматривать небольшой зал. Рассчитавшись, решительно двинулся к окну, к столику, за которым сидел мужчина в кожанке с сигаретой в зубах.

«Крутой, – подумал бармен, – одни часы штуки за три, не меньше».

Бармен любил дорогие вещи и мечтал, что, когда станет богатым, сможет себе позволить одеваться так, как тип, только что вошедший в бар. Часы он себе купит, если и не такие, как у этого татарина, но уж «Омегу» в стальном корпусе обязательно заведет.

«И он приехал на машине, даже одежда сухая, словно только что из бутика, с вешалки снятая, – вышел и наклейки срезал. Пьют, хоть и за рулем. Нет, на такси добирался. Даже самые крутые, выпивши, не могут себе позволить за руль сесть».

– Привет, – сказал мужчина в черном бушлате, усаживаясь за столик.

– Привет, – ответил другой, в кожанке. – Зачем звал?

Мобильник лег на стол рядом с бокалом.

– Дело есть, вот и позвал.

– Если дело, то можно и в такую погоду на улицу выбраться.

– Не спеши. Или у тебя времени, как всегда, нет?

– Времени у меня хоть отбавляй, – сказал мужчина в кожанке, раздавив сигарету в пепельнице, – скрывать не стану, ты небось и справки навел.

«Спортсмены? – думал бармен, поглядывая на двух крепких мужчин у окна. – По всему видно, спортсмены, к тому же и бандиты. Хотя, может быть, я ошибаюсь, бандиты так хорошо не одеваются. Бизнесмены, скорее всего, раньше учились вместе или служили. А может, просто хорошие знакомые, решили встретиться, за жизнь поговорить. Хотя, если мужики собираются за жизнь поговорить, то по сто граммов коньяку никогда не берут, уж это я знаю, слава Богу, не первый год за стойкой стою. Мужики для разговора за жизнь, да еще по душам, сердечно, берут бутылку коньяку или две водки. Да и времени для длинных разговоров у них уже нет». Бармен поневоле анализировал происходящее и увиденное, больше ему делать было нечего, выручка в кассу не шла.

– Давно дома был? – спросил мужчина в бушлате, глядя в глаза собеседнику.

– Давненько, Ренат. Хреново сейчас там.

– Сейчас хреново, согласен, а вот месяца через полтора будет то, что надо. Тимур, тебе наверное, придется туда подъехать.

– Если придется, это новый поворот, – сказал Тимур, вытряхивая следующую сигарету из пачки.

– Ты много куришь, – взглянув на пепельницу, определил Ренат.

– С чего это ты о моем здоровье заботиться взялся? Или оно тебя волнует сильно?

– Волнует. Ты мне человек не чужой, так что не горячись.

– Я не горячусь, спокоен, как скала на ветру.

– Это хорошо, – Ренат сделал глоток коньяка, перед этим погрев бокал в ладонях. – Вот, смотри, – Ренат сунул руку за отворот бушлата и положил перед Тимуром фотографию девять на двенадцать.

Тимур взял снимок, посмотрел, перевернул, оглядел и обратную сторону.

– Что с ним делать?

– Грохнуть надо, Тимур.

– Я не спрашиваю, кто он, ведь все равно не скажешь?

– Почему не скажу, скажу, дорогой: это полковник ФСБ. Знаешь, сколько он наших положил?

Брови на лице Тимура дернулись, глаза сузились, по щекам заходили желваки.

– Полковник? Почему не в форме?

– Может, ты еще хочешь и награды увидеть? Так я, если ты такой любопытный, предоставлю тебе их списком с указанием, какая и за что.

– Не надо, – ответил Тимур, вращая фотографию в пальцах: так карточный игрок вертит карту. – Если очень интересно станет, приду на похороны посмотреть, подушечки-то выносить будут? – скривившись, улыбнулся Тимур.

– Тут ты попал в самую точку.

– Я всегда попадаю в точку. Где и когда?

– В свое время все узнаешь, – Ренат забрал снимок и спрятал в карман бушлата. – Все узнаешь в свое время.

– Значит, я должен быть неотлучно в городе? Ренат кивнул. Мобильник заерзал на столе. Ренат посмотрел на трубку.

– Сходи, возьми кофе.

Тимур быстро поднялся, направился к стойке.

Ренат взял трубку, прижал к уху:

– Да, слушаю, дорогая. Извини, что не позвонил. Тут слишком много дел обрушилось на мои слабые плечи.

– Еще две встречи. Слышишь, музыка играет?

– Он несговорчивый попался, вот я его и разминаю, готовлю к неприятностям. Ну а ты как, все пишешь?

– Ты у меня молодчина. Шеф доволен тобою? – Ренат разговаривал по телефону совершенно другим голосом, чем только что с Тимуром, будто его подменили. Голос был вкрадчивый, мягкий, иногда в нем проскальзывали нежные нотки.

– Нет, к сожалению, сегодня не смогу. Давай завтра, а? Я постараюсь разгрузить дела, встретимся сразу после работы. Поужинаем вместе. Договорились?

– Ну вот и хорошо. Я тебя целую, обнимаю.

– Зачем расстраиваться, все хорошо. Не удалось встретиться сегодня, встретимся завтра. Все, извини, клиент возвращается, – глядя на Тимура, идущего к столику, произнес Ренат и отключил телефон.

Тимур уселся, подвинул чашку кофе Ренату.

– Кстати, за тобой долг, Ренат.

– Я помню, – сказал тот и хлопнул себя ладонью по груди, – сегодня отдам. Ты же знаешь, я долги всегда возвращаю. Не расплатиться за работу – грех.

Бармен смотрел на двух мужчин и чувствовал, что они ему нравятся своей основательностью.

«Настоящие мужики, знают себе цену, хотя и не русские. Спокойные, уверенные в себе, никого и ничего не боятся, чувствуют себя хозяевами жизни. Не плывут по течению, а живут, проворачивают какие-то дела. Наверное, хорошо зарабатывают. А я торчу за стойкой с утра до вечера и даже в отпуск съездить нет времени. А если есть время, то нет денег. Хозяин, сволочь, в долю меня не берет»

– Сколько это будет стоить?

– Пятьдесят, – сказал Ренат твердо.

– Пятьдесят? – произнес, словно пробуя на вкус это слово, Тимур. – Я бы его и за бесплатно сделал. Не люблю полковников, они моего брата взяли. Но от денег не откажусь.

– Знаю, – сказал Ренат, – вот и будет у тебя возможность поквитаться с уродами, – он сделал глоток кофе, а затем допил коньяк. – Ты не против, если я твоей сигаретой угощусь?

Тимур щелчком направил пачку «Ротманса» прямо к бокалу Рената.

– Надоело все. Уехать бы отсюда далеко, да дела не пускают.

– По-моему, ты и так довольно часто выезжаешь.

– Не так уж и часто, как хотелось бы, да и уезжаю, как правило, по делам, – Ренат сунул руку за отворот бушлата, вытащил конверт и подал его Тимуру. Конверт был плотный, толстый. – Здесь пока двадцать – мой должок, – сказал Ренат, – а за него получишь сразу, как только… Надеюсь, ты мне веришь и аванс не попросишь?

– Верю, – ответил Тимур, пряча деньги во внутренний карман кожанки.

– Теперь я пойду, а ты минуток через десять тоже уходи. Если только девушку себе не присмотрел.

Ренат сунул мобильник в бушлат и, даже не пожав на прощание руку, покинул бар.

Мужчина в кожанке посидел еще минут пятнадцать, допил коньяк, кофе и с зажженной сигаретой в руке покинул бар.

Бармен увидел, как через минуту на противоположной стороне улицы проехал «Ниссан», за рулем которого сидел мужчина в кожанке. До закрытия оставалось четверть часа. В баре оставались считанные посетители: несколько подержанный, но все еще солидный мужчина с девушкой – явно со своей секретаршей, два парня в широких рэперских штанах и дутых куртках. Парни пили водку, а пожилой мужчина с девушкой – шампанское. Мужчина был уже изрядно пьян, движения его стали неточными, голос сделался довольно громким.